АЛЕКСАНДР БИСК
АЛЕКСАНДР БИСК
1883, Одесса — 1973, близ Нью-Йорка
АНРИ ДЕ РЕНЬЕ
АНРИ ДЕ РЕНЬЕ
(1864-1936)
СТЕФАН ГЕОРГЕ
СТЕФАН ГЕОРГЕ
(1868-1933)
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
(1875-1926)
Переводы, Биск Александр Акимович, Год: 1959
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Очевидно, первый русский поэт-переводчик, обратившийся к творчеству Райнера Марии Рильке, — переводил его с 1905 года, как признался в письме к составителю этой антологии (март 1973 г.). Вообще Рильке до начала первой мировой войны в России разглядели немногие, черновые переводы тех лет Пастернака и Ахматовой были опубликованы много позже, отдельными книгами Рильке издали Ю. Анисимов и В. Маккавейский, кое-что опубликовали А. Дейч, В. Эльснер, В. Шершеневич, — ‘своего’ Рильке Биск издал в Одессе в 1919 году, перед отъездом в эмиграцию навсегда. Будучи профессиональным филателистом-комиссионером, жил относительно безбедно и продолжал переводить. Книгу Рильке (утроенную по объему) Биск переиздал в Париже в 1957 и 1959 годах, существует теплый отзыв о ней Б. Пастернака. Переводы из других поэтов (преимущественно из Ст. Георге и Ж.М. Эредиа) Биск собрал в книге ‘Чужое и свое’ (1961, Париж) под одной обложкой с собственными стихами. Оставил ценные мемуары о русском Париже 1906-1908 годов.
ЛЮБИТЕЛЬ
Средь виноградников цветущих и обильных,
В своем имении, в глуши, на старый лад
Спокойно он прожил — как зреет виноград, —
Бургундское вино храня в бутылках пыльных.
Поклонник красоты, в трудах своих посильных
Он муз не забывал, оставив ценный клад:
Отрывки из поэм, посланий и баллад
И свитки длинные пергаментов фамильных.
В высоком парике и с тростью, чуть склонен, —
Когда он проходил, весь избранный Дижон
Тепло приветствовал седого кавалера,
Пожалуй, не за то, что он — почтенных лет,
Не за вино его, поместия — о нет,
За то, что три письма имел он от Вольтера.
* * *
Проходим мы бесшумною походкой
По буковой аллее в мягком свете
И видим за воротною решеткой
Миндаль стоит второй уж раз в расцвете.
Скамью на солнце ищем мы без тени
Где нас никто тревожить не посмеет
Сплетаем наши руки мы в забвеньи
И солнце долгой лаской нас лелеет.
Ветвей мы чуем легкое качанье
Я вижу свет сочится с них и внемлю
С тобою как порой среди молчанья
Созревший плод ударится о землю.
* * *
На камни что по улицам торчали
Снега упали мягкой пеленой
И город белым пухом весь объят.
Снежинки ткать свой саван не устали
И если ветр их гонит предо мной
Мои ресницы как от слез дрожат…
Беспомощно я в небе звезд ищу
Но всеми я покинут я один.
Хотел бы я по белому плащу
Раскинуться бездумно средь равнин.
Но если буду схвачен я ветрами
Смерчом смертельным в бездну вовлечен
Я где-нибудь пристану у ворот
Искать угла. Быть может за холмами
Моя надежда завершает сон
И с первым вешним вздохом оживет.
* * *
Еще велит мне верность оставаться
Еще в твоем смиреньи путь к уюту.
Мой долг святой печальнее казаться
Чтоб стать родней в последнюю минуту.
Я жду напрасно ласкового слова
мы подошли с тобой к последней грани
И в этот миг я понял как сурова
Судьба бесплодных зимних созиданий.
* * *
Где лучи летят без счета
Треплют саван над полями
Прут потоки к каждой яме
Тают топкие болота:
Там свалю я наудачу
На костер былые дани
Ворох всех воспоминаний
И тебя еще в придачу.
Прочь ступая беглым шагом
В лодку легкую вскочу я —
За рекою торжествуя
Мой товарищ машет флагом.
Волны ветра ударяют
Над сырой и рыхлой пашней
И над всей тоской вчерашней
Пусть тропинки зацветают.
* * *
И был тогда день белых хризантем,
я трепетал пред этой красотою…
И поздней ночью ты пришла затем,
чтоб овладеть моей душою.
Я так дрожал… А ты легко ступала,
и ты как раз мне снилась перед тем…
И ночь, как песня тихая, звучала —
ночь белых хризантем.
* * *
Неосажденные твердыни,
вы не искали войн и бед? —
чтоб враг раскинулся в долине
у ваших стен на много лет,
пока, голодные, на страже,
вы прочно не сживетесь с ним,
он, славно вправленный в пейзаже,
залег пред далями и даже
не угрожает, недвижим.
С высоких крыш прострите взоры:
всё так же тих огромный стан.
Он не уходит на просторы
и войдет в переговоры,
он жаждой битв не обуян.
Он и упорный, и нескорый,
немой, недремлющий тиран.
* * *
Уж барбарисы красные созрели,
и старческие астры стали в тень.
Кто не богат теперь, в осенний день,
тот будет вечно мучиться без цели.
Кто и теперь склонил усталый лик —
быть может, в нем таятся привиденья
и только ждут, чтоб вечер к ним приник,
чтоб в темноте восстать из заточенья, —
тот весь уже в прошедшем, как старик.
С ним больше ничего не приключится,
и всё ему живущее — солжет,
и Ты, Господь. Тяжка Твоя десница,
и, точно камень, вглубь она влечет.
АНГЕЛЫ
Они — с усталыми глазами,
застыли в начатом стихе,
и в их мечты вплелась с веками
тоска — как будто о грехе.
Их лица — схожих ряд овалов,
и все молчанья их равны,
как много-много интервалов
в великой песне вышины.
Но чуть взмахнут они крылами —
пройдет воздушная струя,
как будто Бог в замолкшем храме
провел творящими руками
по темной книге бытия.
НОЧНАЯ ПОЕЗДКА
Санкт-Петербург
В этот час, когда мы на высоких
вороных орловских рысаках, —
между тем, как отсветы в далеких
неурочно-ранних площадях
занялись, причудливо-новы, —
мчались, нет: взвивались, возлетали
и дворцов громады огибали
к набережным веющим Невы,
растревоженные долгим бденьем
в эту ночь без неба, без земли,
полную цветеньем и броженьем,
что густой волной обволокли
Летний Сад, где в чаще синеватой
мимо нас толпа туманных статуй
отходила, тая, без возврата, —
в этот час тот город стал
исчезать, как будто он познал,
что совсем он не был, он устал,
как безумец, чей несменный бред
вдруг рассеялся, и, безоружный,
понял он, что бремя долгих лет,
то, что мыслить более не нужно,
эта мысль упорная: гранит —
покидает мозг его недужный
и его навек освободит.
Оригинал здесь