ГЛАВА I
Через Карру
ГЛАВА I
Через Карру
Переселенцы Трансвааля, Рид Томас Майн, Год: 1883
Время на прочтение: 53 минут(ы)
Здесь, однако, настоящая страна скорби!
С этими словами обратился средних лет всадник, бодрый и сильный, к спутнику, ехавшему рядом с ним на сильном коне.
— Вы правы, друг Блом,— отвечал второй.—Ничего не видать, кроме солнца и песка! Мы знали об этом и раньше, еще до прихода в эту проклятую страну. Но это нас не останавливало, мы решили добраться во что бы то ни стало до богатой, гостеприимной страны, чтобы снова стать свободными и счастливыми, какими были до нашествия иноплеменных завоевателей. Да и что значат тягости перехода по пустыне, когда мы можем снова стать свободными!
Так отвечал Ян ван Дорн своему другу Блому, пытаясь поддержать его в тяжелую минуту упадка духа. С первого же взгляда ясно было, что ван Дорн — прирожденный вождь: седина пробивалась уже в волосах, на голове и бороде его, широкое лицо его поражало тем особым выражением спокойной мощи и непреклонной воли, победить которые гораздо труднее, чем бурные проявления неуравновешенных натур.
— И вы, Ринвальд, озабоченны, подобно другу Блому, трудностями нашего длинного пути? — спросил ван Дорн третьего всадника.
— Конечно. Каждый отец семейства обязан направить все свои помыслы на трудности и опасности, чтобы по возможности избавить своих близких от их тягости. Считаться с трудностями не значит падать духом, и я, подобно вам, друг Дорн, уверен в успехе нашего дела.
— Спасибо вам, Ринвальд! Все пойдет у нас хорошо, при содействии вас и друга Блома. Мы трое обязаны поддерживать веру и надежду среди товарищей. Если заметите, что они падают духом, напомните им, что тотчас по выходе из Карру мы найдем пастбища и воду, о которых я им говорил.
Откладывая пока до другого времени подробное знакомство с тремя собеседниками, остановимся немного на местности, по которой передвигался караван. Безбрежная, теряющаяся за горизонтом равнина, с бедной растительностью, жалкими пучками редкой, выжженной солнцем травы,— вот что представляла собою бесплодная Карру южной Африки, несколько напоминающая ланды Франции.
По этой пустыне медленно двигались три повозки, длиной сажени в две, с натянутым верхом из непроницаемой парусины. В каждую повозку запряжены были восемь пар волов. На облучке каждой повозки сидели туземцы, с длиннейшими бичами, около волов шел также туземец, со страшным ‘жамбоком’ в руках, чтобы подгонять волов. Во главе каждой колонны выступал проводник. По бокам держалось около двадцати всадников, а впереди всего каравана находились те трое мужчин, беседа которых передана была выше. Позади всех следовало стадо дойных коров с телятами и овец особой породы, с отвислыми хвостами, весом более пуда. Охраняли стадо несколько полуголых негров-пастухов и огромных всклокоченных овчарок с остроконечными мордами, весьма схожих с волками.
В повозках помещались женщины и дети всех возрастов. Бросались в глаза дочери Ринвальда — прелестная Катерина, восемнадцатилетняя блондинка с черными глазами, и обаятельная семнадцатилетняя, голубоокая, с золотистыми волосами Мейстье.
Свежая, в полном расцвете сил и красоты жена Ринвальда могла смело выдерживать сравнение с белокурой подругой Блома. Что же касается госпожи ван Дорн, более высокого роста, чем ее спутницы, то правильные черты ее лица, несколько строгое его выражение, благородство осанки,— все вызывало чувство невольного уважения. Две дочери Яна ван Дорна, приветливые и хорошенькие Рики и Анни, несколько терялись рядом с красавицами-дочерьми Ринвальда,последнее, однако, нисколько не мешало им быть лучшими друзьями. Представителями интеллигентного юношества среди переселенцев, во главе которых были Ян ван Дорн, Ринвальд и Блом, являлись сыновья первого. Пит и Гендрих, Людвиг Ринвальд и Андреас Блом. Несколько мальчиков, в возрасте от пяти до десяти лет, и девочек — от семи до двенадцати лет, также входили в состав каравана.
Ян ван Дорн, Ганс Блом и Клаас Ринвальд, как и указывают их имена, были буры. Судя по значительному количеству скота при караване — не менее ста голов рогатого скота и около трехсот овец — можно было предполагать, что эти переселенцы принадлежат к разряду фи-буров, то есть скотоводов. Они не живут оседло, а передвигаются с места на место, в поисках обильных кормов для своих стад. Разбивая палатки или возводя шалаши из веток, на особенно богатых пастбищах, буры помещаются в огромных, превосходно устроенных и разделенных на части повозках, которые и заменяют им дома. Переходя из долины в долину по течению рек, в поисках пастбищ, с семействами и стадами, эти фи-буры воскрешают картину далекого пастушьего периода истории народов, изображенного в Библии.
Экспедиция, вождем которой был Ян ван Дорн, состояла из буров и их семейств, не пожелавших подчиниться присоединению Трансвааля к английским владениям в Капской области и предпочитавших покинуть родину, перенести невероятные лишения и трудности в поисках новых мест для поселения, чем лишиться своей самостоятельности. Многим пришлось поплатиться жизнью при осуществлении этого смелого решения. Из дальнейшего рассказа можно будет составить себе представление о тех невероятных трудностях, которые пришлось преодолеть несчастным трансваальцам.
До женитьбы и занятий скотоводством Ян ван Дорн участвовал во многих экспедициях за пределами Трансвааля, в поисках жирафов и слонов. В одну из подобных экспедиций ему пришлось выкурить трубку мира с Моселекатзэ, вождем тебелэсов, белый и туземец поклялись друг другу хранить вечную дружбу, клятва эта соблюдалась свято и нерушимо обеими сторонами, и ныне Ян ван Дорн, с разрешения Моселекатзэ, проходил по его владениям, направляясь с караваном далее, в поисках земного рая фи-буров — долины с широкими проточными водами и тучными пастбищами. Но нужно было пройти тысячу шестьсот верст по безводной и голой пустыне, прежде чем очутиться в этом земном раю.
Избегая невыносимого дневного зноя, буры делали длинные переходы от заката солнца до утренней зари. Пока все благоприятствовало переселенцам: лунные ночи, звездное небо, помогавшее им ориентироваться и, наконец, надежный сведущий проводник, готтентот Смуц,— обеспечивали их безопасность в пути. Одно лишь заботило вождей экспедиции — все лужи и водоемы, на которые они рассчитывали, оказались высохшими.
Караван бесшумно продвигался вперед, не слыхать было стука подков на песчаном грунте, изредка лишь раздавалось понукание проводника, свист бича или жамбока,—род хлыста, при ударе рассекающего до крови кожу человека и животного. На спокойных лицах переселенцев нельзя было прочесть испытываемого ими чувства беспокойства. Это не относится, впрочем, к высокому, худому, с загорелым лицом человеку, вечно сумрачному и молчаливому, ехавшему верхом сбоку каравана. Он резко отличался от всех остальных своим внешним видом. Относясь внимательно и почти дружески к этому всаднику, которого звали Карлом Моором, Ян ван Дорн охотно советовался с ним в затруднительных случаях. И каждый раз Карл Моор в коротких выражениях давал указания, свидетельствовавшие о его редкой опытности.
Почти не зная Моора, фи-буры несколько колебались удовлетворить его просьбу — последовать за ними в экспедицию: так мало располагала к себе его внешность. Но наведенные Дорном справки, установившие полную порядочность Моора и объяснившие его сумрачность семейным горем, восторжествовали над сомнениями остальных участников экспедиции. Вскоре все не только примирились с присутствием в караване этого человека, но не раз даже приветствовали решение вождя, убедившись, насколько ценны советы Карла Моора. Постепенно все привыкли советоваться с ним и даже подчиняться его указаниям.
Надо заметить, что Моор всегда старался изобразить ожидаемые впереди затруднения не столь грозными, как они могли казаться на первый взгляд. Вероятно, его побуждало к этому похвальное желание поддерживать бодрость духа в своих товарищах, тем более, что он не раз высказывал самые горячие пожелания успеха экспедиции.
Перед рассветом буры встретили огромное стадо слонов, бесшумно выступавших со свойственной им легкостью походки по мягкому песку пустыни. Словно потонув по грудь в песке и кустарнике, огромные животные казались при лунном свете движимыми какою-то невидимой силой и напоминали призраки, вызванные кошмаром.
— Слоны! Стадо не менее пятидесяти голов!..
Весть эта, передаваемая из уст в уста, быстро пронеслась по всему каравану. Пит ван Дорн попросил разрешения у отца, запретившего молодым людям отлучаться от повозок, поохотиться за каким-нибудь отставшим слоном.
Но его просьба не увенчалась успехом и даже вызвала суровое внушение со стороны вождя.
Благодаря ли необычному виду повозок, или благоразумному приказанию вождя: не трогать стада, оно мирно прошло мимо каравана, перегнало его и вскоре совершенно скрылось с глаз.
Несмотря на длинный ночной переход, экспедиция продолжала свой путь и после восхода солнца в поисках воды. Зной постепенно усиливался. Песок страшно раскалился от солнца и буквально жег подошвы ног. Более всех страдали кафры и готтентоты, не имевшие обуви. Они облепляли ноги влажной землей из высохших источников, прибавляя к ней для сохранения влажности сок придорожных растений.
Ночная тишина в экспедиции сменилась раздававшимися со всех сторон плачем детей в повозках, ревом волов, мычанием коров, телят и овец, мучимых нестерпимой жаждой.
Часы шли за часами, а облегчения не только не наступало, но, наоборот, к палящим лучам солнца присоединилось новое мучение — колючий кустарник, раздиравший до крови ноги пешеходов.
Движение экспедиции замедлилось, обычные пять верст в час не могли быть сделаны при подобных условиях. Это немало озадачивало Яна ван Дорна, в виду полной неизвестности окончания этого тяжелого перехода. Одна лишь надежда поддерживала энергию в вожде: найти невысыхающее озеро в двадцати верстах отсюда. О существовании этого озера говорил проводник Смуц и Карл Моор. Но для этого необходимо было идти еще часа четыре. А между тем люди и животные спотыкались на каждом шагу от утомления.
И тем не менее, надо было во что бы то ни стало двигаться вперед, иначе всем грозила неминуемая гибель от жажды.
ГЛАВА П
Охота на львов
Неожиданно на горизонте показалось темное пятно, постепенно увеличивавшееся по мере приближения каравана.
— Вот и пруд! — крикнул проводник Смуц.
Караван ободрился. Люди и даже животные ускорили шаг. Последние версты сделаны были быстрее предыдущих. Но — увы, надежды буров и на этот раз не осуществились! Озеро высохло, и ложе его оказалось каменистым, не имевшим ни капли воды. Окружающие озеро растения не давали и намека на какую-либо тень, их листья росли вверх и не задерживали солнечных лучей. Нет слов описать горькое разочарование страдальцев. Старания Смуца и Моора поднять упавший дух переселенцев обещанием найти более глубокий пруд на некотором расстоянии были напрасны. На всех лицах видна была глубокая апатия.
— А что мы выиграем, оставаясь здесь? — послышался, наконец, голос вождя.— Озеро не подойдет ведь к нам. Мы сами должны искать свое спасение!
Карл Моор также собирался сказать что-то, как вдруг неожиданное происшествие задержало караван.
Послышался страшный львиный рев, исходивший, по крайней мере, из двадцати глоток и заставивший дрожать от страха не только животных, но даже самих буров, этих храбрейших из храбрых. Все сознавали страшную опасность, которой подвергались их семейства, мало защищенные в своих повозках от нападения хищников.
Мигом соскочив с коней, все мужчины бросились к повозкам за винтовками, а затем выстроились перед повозками для их защиты. Все животные и их проводники, не имевшие ружей, проявляли признаки панического страха. Люди попрятались за повозками, животные же, после напрасных попыток вырваться, дрожали всем телом. Между тем львы, описывая длинные зигзаги, выступили на опушке леса, напади они сразу на фи-буров, плохо пришлось бы храбрецам, а еще хуже их стадам.
Но, к счастью, лев, как и все хищники кошачьей породы, никогда не кидается сразу на намеченную добычу, к тому же никогда еще не виданные повозки испугали львов. Они прилегли на землю, чтобы подготовиться к нападению, и затем поползли вперед. Выжидавшие удобного момента фи-буры дали дружный залп, и пятеро львов повалились, чтобы больше уже не встать.
Не дав хищникам оправиться, выпустили второй залп. И когда рассеялся дым, можно было видеть раненых львов, бегущих обратно в лесную чащу, оставляя за собой кровавые следы. Несколько львов, лежавших замертво на поле, были прикончены дополнительными выстрелами.
Фи-буры облегченно вздохнули. Хозяева и слуги дважды прокричали ‘ура’. Полная победа, доставшаяся без всяких жертв со стороны буров, превышала всякие ожидания Яна ван Дорна и казалась невероятной.
— Ну, теперь ваш черед, молодые люди, содрать шкуру со зверей. Но прежде поздравляю вас всех и даже тебя. Пит, с выказанными вами хладнокровием и выдержкой, достойными старых охотников!
Слова эти, сказанные Дорном всем молодым людям, входившим в экспедицию, заставили Пита покраснеть, как и в тот раз, когда ему пришлось выслушать выговор отца, и бросить украдкой взгляд в сторону повозки, занятой семейством Ринвальд, чтобы удостовериться, дошла ли похвала до слуха обитательниц повозки.
После обмена рядом замечаний между тремя старшими фи-бурами завязался разговор по поводу необычайного нападения львов на лагерь. Оказалось убитыми одиннадцать молодых и старых львов.
— Я решительно не понимаю, откуда вдруг такое скопление львов, столь любящих одиночество? — заметил Ринвальд.
— Я объясняю себе это высыханием источников. Эти лужи служили водопоем для всех жвачных животных в окрестностях,— отвечал на это Дорн.
— Вы правы,— прибавил Карл Моор, возвратив-шийся с небезопасного исследования лесной опушки.—Я только что видел обглоданные до косточек остовы буйволов и антилоп. Очевидно, все жвачные животные покинули лес из-за недостатка воды, и хищникам ничего иного не оставалось, как пожрать друг друга. Благодаря нашей победе, их положение теперь значительно улучшилось.
Достаточно было беглого взгляда на убитых львов, чтобы удостовериться в справедливости его слов.
Если бы фи-буры проявили меньше решительности, а хищники — больше смелости, путешественникам грозила бы неминуемая гибель.
Молодые люди пережили весьма приятные минуты, когда, притащив шкуры пяти львов, обменялись несколькими словами с красавицей Катериной и ее сестрой Мейстье, сначала пугливо озиравшихся с повозок, а затем подошедших к самым трофеям.
Оглядев их, Катерина заметила, смеясь:
— Бедные львы!.. Мы должны быть им очень благодарны, ведь они заставили нас позабыть о жажде.
— Совершенно верно,— послышалось кругом.
И весь инцидент, который мог завершиться столь трагически, закончился взрывом смеха.
ГЛАВА III
Ядовитые цветы
Обсудив вопрос — оставаться ли у лесной опушки до полуночи или продолжать путь,— Дорн и двое старших буров сочли необходимым, пользуясь прохладой, двинуться тотчас же на поиски воды. Карл Моор, наоборот, предлагал отдохнуть часок или два, чтобы дать всем оправиться. Но предложение то не было одобрено Яном ван Дорном, приказавшим выступать тотчас же.
И благо им было! В лесу, где укрывались сраженные переселенцами львы, скрывался еще больший враг — густая зеленая трава. Это растение, по листьям и цветам похожее на обыкновенный тюльпан, ядовито для травоядных животных. После набега львов голодные овцы бросились в лесок пощипать травы, а пастухи, занятые разговорами о происшедшем, не пошли за ними.
Заметив во время своей разведки, как накинулись овцы на ядовитую траву, Карл Моор улыбнулся и пробормотал про себя: ‘Вот часть дела и сделана без меня!’ Затем, спохватившись, он вернулся к обычному своему спокойствию. Когда же Ян ван Дорн, заметив присутствие ядовитых цветов среди травы, отдал было приказание поскорее загнать стадо к повозкам, под охрану собак, Моор казался сильно встревоженным.
— Слишком поздно! — грустно промолвил Клаас Ринвальд.—Те, которые съели хотя бы один цветок, пропали.
— Совершенно верно,— добавил Ганс Блом,— и я не знаю даже: стоит ли нам брать с собой это стадо?
— Можно ли даже сомневаться в этом? Нам удастся, пожалуй, спасти хоть часть стада. Во всяком случае, следует попробовать.
Стадо заняло свое обычное место, и караван поспешил покинуть местность со столь опасными флорой и фауной.
Происшествие это не могло, конечно, ободрить переселенцев, которые шли, понурив головы, углубленные в тяжелые предчувствия. Хотя мало было надежды спасти даже несколько овец из стада, накануне еще совершенно здорового, Ян ван Дорн указал, что несчастье было бы неизмеримо тяжелее, если бы при более продолжительной остановке подобная же участь постигла бы лошадей и волов. Тогда буры остались бы в пустыне без средств передвижения, обреченные на неминуемую гибель.
По мере того, как солнце склонялось к горизонту и наступала вечерняя прохлада, силы переселенцев восстанавливались, когда же, наконец, наступила ночь и взошла луна, переселенцы ускорили шаг. К полуночи экспедиция добралась до второго пруда, на который указывали проводник и Карл Моор. Хотя он и был затянут песком, но при свете луны на поверхности пруда виднелись ямки, наполненные прозрачной водой. Увеличивая эти ямки, фи-бурам удалось вскоре образовать в песке углубление достаточной величины, чтобы запас воды, заключающийся в нем, мог удовлетворить их потребности.
Немалых трудов стоило помешать всем животным одновременно кинуться к давно желанной влаге, но все же удалось водворить кое-какой порядок, и скот был напоен с помощью Камышевых ведер, после того, как напились люди.
Утолив жажду и голод, переселенцы расположились на отдых под охраной стражи, которая должна была сменяться каждый час, согласно распоряжению вождя экспедиции. Для скота не был устроен особый загон, так как утомленный продолжительным переходом и перепуганный нападением львов, он не будет помышлять о бегстве, кроме того, домашний скот считает повозки как бы усадебными помещениями своих владельцев, охраняющими их от нападения хищных зверей.
Однако рев хищных зверей, в том числе и львов, настолько ясно доносился до лагеря переселенцев, что проводник Смуц, заступив на дежурство, счел необходимым потревожить вождя и попросить его указаний: достаточны ли разведенные костры, чтобы обеспечить переселенцам безопасность при нападении хищников?
Прислушавшись к реву и убедившись, что львы далеко от бивуака, Ян ван Дорн не счел нужным усиливать меры предосторожности и успокоил Смуца, что хищники в эту ночь не возобновят попытки напасть на лагерь.
Действительно, ночь прошла спокойно, а на рассвете, наскоро позавтракав, переселенцы снова тронулись в путь.
ГЛАВА IV
Под сенью мованы
Два дня спустя, благополучно совершив опасный переход по пустыне Карру, буры расположились лагерем под огромным баобабом, на туземном наречии африканцев ‘мованы’. Предполагая отдохнуть несколько дней, переселенцы соответственно и устроились. Скот поместили в загоне, лошадей привязали к коновязям, повозки расставили в правильный четырехугольник, причем на одной из сторон его была устроена живая изгородь из колючего кустарника, чтобы препятствовать хищным зверям для приближения к бивуаку. Вряд ли можно было найти лучшие условия для привала: превосходные пастбища, топливо, тень, проточная вода — все было налицо. По долине текла быстрая речка, и всюду глаз встречал изумрудные краски богатых пастбищ, столь желанных для скота после перенесенных в пустыне лишений.
Напрасно вы стали бы искать среди остальных животных овец: все они пали одна за другой по пути, и трупы их сделались добычей гиен, шакалов и коршунов.
Выше всего ценили переселенцы возможность укрываться во время зноя под тенью деревьев, то есть избавляться от только что перенесенных тяжелых страданий при переходах по пустыне.
Мована, или баобаб, дерево, свойственное исключительно тропическому поясу,— одно из наиболее крупных представителей растительного царства. Огромные, развесистые ветви этого дерева дают тень саженей на шестьдесят в окружности. Высушенные и превращенные в порошок листья его — лекарственное, противолихорадочное средство, употребляемое с успехом и при дизентерии. Туземцы очень любят плоды баобаба с кисловатым вкусом.
К десяти часам утра лагерь представлял весьма оживленную картину: мужчины были заняты обнесением лагеря тыном, сооружением загона для скота, исправлением сбруи, седел, повозок. Женщины, выстирав белье, проветривали предметы домашнего обихода, находящиеся в повозках. Готтентоты изготавливали для буров новую обувь из невыдубленной кожи, взамен истоптанной на предшествовавших переходах.
Покончив с приведением в порядок внутреннего помещения повозок, женщины приступили к исполнению своих специальных обязанностей. Госпожа ван Дорн направилась с дочерьми доить коров, госпожа Ринвальд с Катериной и Мейстье занялись шитьем, а госпожа Блом приступила к изготовлению завтрака при содействии двух негритянок.
Этот завтрак, более плотный, чем утренний, состоявший лишь из кофе и хлеба, изготовлялся в своеобразной печи, а именно в муравейнике, оставленном его обитателями — термитами. Внутри муравейника разведен был костер и вскоре вся поверхность этой импровизированной печи, состоящая из высохшей грязи с примесью клейкой массы, достаточно раскалилась, на ней появились кастрюльки, горшочки, в которых варились и жарились любимые блюда незатейливой кухни буров,— на этот раз мясо антилопы, изжаренное в бараньем сале. Работа настолько возбудила аппетит, что не понадобилось звонить для сбора, когда завтрак был готов.
Переселенцы и прислуга их расположились вокруг: кто на ворохе седел, кто на опущенных дышлах повозок.
Как и всегда, озабоченные желанием доставить возможно больше удовольствия молодым девушкам, Пит и Людвиг, зная, что те не прочь полакомиться плодами баобаба, не замедлили скинуть с себя куртки и вскарабкаться на огромное дерево, чтобы предоставить весь сбор Рики и остальным трем девушкам — Катерине, Мейстье и Анни. Примеру Пита и Людвига последовали Гендрик и Андреас, и вскоре с дерева, как град, посыпались плоды в передники девушек.
Покончив с трапезой, взрослые выкурили по трубке и выпили по стаканчику персиковой настойки, дети резвились и бегали, карабкались на дерево, по примеру старших братьев, некоторые же направились к реке с удочками, чтобы добыть рыбы к ужину.
К полудню всякая жизнь в лагере замерла. Переселенцы отдыхали в тени под деревом, у которого разбит был лагерь, а скот расположился в тени под другими деревьями, разбросанными по равнине.
Понять и оценить безмятежный покой, физический и духовный, выпавший теперь на долю буров, способен лишь тот, кому приходилось лично испытывать все тяготы путешествия по пустыне. Заботы и тревоги о грядущем дне бесследно исчезают перед чувством радости и обеспеченности. Подобное чувство и охватило всецело буров, и они поддались ему, не тревожась о будущем.
ГЛАВА V
Тревога
По прошествии одного или двух часов в лагере снова появилось оживление. Прирожденные скотоводы, кафры направились доить коров, молодые люди, соорудив, по приглашению Дорна, мишень неподалеку от лагеря, собирались состязаться в меткости стрельбы в присутствии дам: госпожи Блом и Ринвальд, их дочерей и всех детей. Состязание при подобной обстановке приобретало особый интерес. Между тремя отцами-конкурентами и Карлом Моором завязались пари. Само собою разумеется, что каждая из представительниц прекрасного пола, присутствовавших при состязании, имела своего избранника среди конкурентов, которому она от всей души желала победы над соперниками.
Пит ван Дорн и Андреас Блом были впереди остальных по меткости стрельбы, за ними следовалЛюдвиг Ринвальд и последним Гендрик ван Дорн, которому при стрельбе мешала легкая рана на большом пальце правой руки, полученная утром, молодой человек был очень огорчен постигшей его неудачей и громко жаловался, ища утешения в сознании, что пальма торжества выпадет, по крайней мере, на долю его брата Пита. Но и этому не суждено было осуществиться.
Неожиданно послышались словно раскаты грома при совершенно безоблачном небе, постепенно приближавшиеся и усиливавшиеся. Ян ван Дорн удержал Пита, собиравшегося пустить свою последнюю пулю в цель. На лицах у всех буров и Карла Моора появилось выражение тревожного ожидания. Все по опыту знали, что шум этот исходил от приближающегося стада буйволов.
Предположения эти вскоре и оправдались. На зеленой поляне перед лагерем появилось бешено надвигающееся стадо буйволов, занявшее пространство приблизительно в сорок квадратных саженей. Стадо это мчалось к воде по кратчайшему пути, мимо дерева, под которым разбит был лагерь буров. Было очевидно, что если не удастся отклонить надвигающуюся живую лавину с пути следования, то всему лагерю грозило неминуемое разрушение и гибель под ногами животных.
Женщины кинулись собирать детей, рассеянных по долине, там, где установлена была мишень. Негры растерялись, дети кричали, животные, почуяв надвигавшуюся опасность, также проявляли беспокойство: рогатый скот мычал, собаки выли, лошади ржали и взвивались на дыбы,— словом, только что спокойный лагерь превратился сразу в какой-то ад.
— На коней, живо на коней! — громовым голосом скомандовал Дорн.
Мигом кинулись буры к лошадям, крикнув неграм подать седла и уздечки. Все без слов поняли, что единственное спасение — кинуться навстречу буйволам и атаковать их, чтобы не допустить до лагеря. Буйволы были еще далеко, и двенадцать охотников помчались карьером им навстречу.
Не доезжая ста пятидесяти сажень до первой колонны, охотники остановились, как вкопанные, по сигналу Яна ван Дорна. Раздался залп, и шестеро или семеро буйволов свалились на землю, остальные пули, попав в сплошную массу, произвели более или менее тяжелые ранения. Передние ряды буйволов, споткнувшись о трупы убитых, дрогнули и были в нерешительности: продолжать ли бег к реке, а задние ряды, менее перепуганные, продолжали напирать на них, побуждая двигаться вперед.
Буры пытались воспрепятствовать этому криками и вторым залпом, уложившим снова полдюжины буйволов и ранившим столько же. После второго залпа буйволы авангарда повернули налево, за ними последовали остальные ряды, и вскоре все стадо устремилось в противоположную сторону.
— Ура! Ура! — крикнули все буры.
Обнажив голову, Ян ван Дорн сказал, обращаясь к товарищам:
— Воздадим хвалу Господу! Мы спасены!
Примеру этому последовали все буры, кроме КарлаМоора, который казался совершенно поглощенным наблюдениями за удалявшимся стадом.
Столь странное поведение обратило на себя внимание Клааса Ринвальда, выразившего свое недоумение Яну ван Дорну. Дорн ответил, что и сам удивлен этим и объясняет мрачное расположение духа Моора испытанными им тяжкими неудачами. А если еще принять во внимание его испытанную храбрость и разумность его советов, то можно будет охотно простить ему эту душевную черствость.
ГЛАВА VI
Преследование буйвола
Все охотники, за исключением Пита, Андреаса, Людвига и Моора, о чем-то оживленно разговаривавшие, сошли с коней, чтобы прикончить раненых буйволов. Людвиг, в качестве уполномоченного от молодых людей, просил у вождя экспедиции разрешения пуститься в погоню за буйволами, чтобы успокоить взбудораженные нервы быстрой скачкой. Получив согласие, юноши, прокричав ‘ура’ в честь своих отцов, поскакали в погоню за буйволами, в сопровождении Карла Моора. Старшие буры не могли не выразить удивления, что и старый охотник так увлекся охотой за буйволами. Но Дорн объяснил это желанием Моора уберечь юношей от опасных шагов.
Подскакав к стаду на ружейный выстрел, все трое молодых людей выстрелили одновременно. Два буйвола пали, сраженные наповал. Третий, раненный Питом, отделился от стада и бросился бежать в противоположном направлении. Пит погнался за ним.
Несмотря на возможность послать вдогонку буйволу меткую пулю из своей винтовки, бьющей всегда без промаха, Карл Моор не сделал этого, на лице его появилось выражение какой-то жестокой радости.
— Куда он несется? — пробормотал он про себя.
Людвиг охотно последовал бы за своим другом Питом, но, увлеченный Бломом, он поскакал вместе с ним и Моором за стадом. Но надежды их догнать стадо не осуществились. Так или иначе, Питу пришлось рассчитывать лишь на собственные силы. Это нисколько, впрочем, не смутило страстного охотника, хотя он не мог удержаться от некоторого недоумения, убедившись при приближении к буйволу, что это было огромное животное, вероятнее всего, предводитель стада, и вовсе не пострадавшее от пули, бег его был настолько быстр, что доброму коню Пита лишь с огромными усилиями удалось нагнать беглеца. Старательно прицелившись. Пит спустил курок.
Замычав от боли и бешено замотав головой, буйвол остался на ногах и лишь ускорил свой бег.
Быстро зарядив винтовку. Пит продолжал преследование. Проскакав шесть или семь верст, он выстрелил в третий раз, вероятно, удачнее, так как рассвирепевшее животное обернулось и кинулось на Пита.
Желая избежать столкновения. Пит заставил лошадь сделать полуоборот, но при этом она провалилась в логовище гиены, которая стремглав убежала, испуская свой характерный крик, напоминающий человеческий смех. Всадник же, не ожидавший толчка, упал на землю через голову лошади. Поднявшись на ноги, перепуганная лошадь тотчас же ускакала, оставив одного всадника с разряженной винтовкой против грозно наступавшего буйвола.
Положение Пита было крайне опасное. Бросив взгляд кругом, он нашел единственное убежище — огромное дерево с опущенными ветвями.
Пит кинулся к дереву и спрятался за его раздвоенным стволом. Несмотря на огромные иглы, которыми было усеяно дерево. Пит готов был уже взобраться на него, как страшной силы удар отбросил его вдруг шагов на десять от дерева. Потеряв на некоторое время сознание. Пит, очнувшись, никак не мог сообразить, куда пропали лошадь, гиена и нападавший на него буйвол? Припоминая постепенно, как исчезли с его глаз конь и гиена, он никак, однако, не мог объяснить себе, куда сгинул на ровном месте огромный буйвол?
ГЛАВА VII
В западне
Первоначальное удивление бура сменилось чувством почти суеверного страха. Под влиянием его он спрашивал себя: не переживал ли он какой-то сон, не преследовал ли фантастического буйвола, существовавшего лишь в его разгоряченном мозгу?
Сосредоточив все свои мысли на только что происшедшем, Пит, однако, быстро овладел собой и, вернувшись к действительности, поспешил вскарабкаться на возвышавшийся неподалеку муравейник, в надежде отыскать скрывшегося врага, но все его старания были тщетны. Буйвол исчез. Недоумение Пита достигло крайних пределов, и перед ним снова предстал вопрос: да происходило ли все это наяву? Но внезапно раздавшееся мычание указало ему, в каком направлении надо искать исчезнувшего буйвола. За мычанием последовал и иной шум,— от быстрого колыхания ветвей дерева, на котором Пит раньше искал убежище. Дерево кем-то раскачивалось из стороны в сторону. Густая листва, спускавшаяся до земли, не позволяла Питу убедиться, кем именно наносились дереву столь сильные удары, не сомневаясь в том, что это дело буйвола, силившегося таким образом сбросить с дерева своего врага, и боясь прямого нападения буйвола, когда тот заметит его на муравейнике. Пит быстро спустился с верхушки муравейника, помышляя лишь о бегстве. Но тут явилось одно весьма серьезное затруднение: спускаясь с дерева. Пит упустил из рук свою винтовку, необходимо было во что бы то ни стало раздобыть ее, чтобы не остаться безоружным и не уронить своего охотничьего достоинства. Он осторожно пополз по траве к дереву, ветви которого продолжали колыхаться по-прежнему. Винтовка лежала у дерева, и Питу скоро удалось завладеть своим оружием, быстро зарядив его, он смело проник в густую завесу листьев, решив покончить с врагом, благодаря которому он лишился лошади и испытал такой страх. Каково же было его удивление, когда он увидел буйвола в западне! Застряв головой между двумя стволами, буйвол не имел ни малейшей возможности выбраться оттуда. Буйвол не мог бы избавиться от тисков, сжимавших его шею, даже в том случае, если бы ему удалось вырвать дерево с корнем. Таким образом, животному угрожали голодная смерть или удушение. Сознавая это. Пит поспешил прекратить мучительную агонию животного ружейной пулей. Огромное тело буйвола свалилось после двух-трех конвульсивных движений, голова же осталась, по-прежнему, между двумя стволами дерева.
ГЛАВА VIII
Ночь вполе
Покончив с врагом. Пит ван Дорн не был, однако, удовлетворен исходом своей охоты. Хотя он и обладал вещественным доказательством победы над буйволом, но самолюбие не позволяло ему появиться в лагере без лошади. С другой стороны, если лошадь даже и направилась прямо туда же, бур должен был поспешить в лагерь, чтобы, во-первых, рассеять предположения о его неловкости, а главное — успокоить любящих его людей насчет его участи. Эти соображения одержали верх над всеми остальными, в числе которых немалую роль играли усталость и боль от падения и глубоких царапин.
Перевязав с помощью разорванного на бинты носового платка раны на руках, вытащив из них предварительно несколько оставшихся колючек, Пит, отрезав хвост буйвола в качестве трофея, собрался уже тронуться в путь, как вдруг перед ним предстал вопрос: куда, собственно, идти? Известно, что люди узнают о том, что они заблудились, лишь тогда, когда уже поздно.
Питу пришлось испытать на себе всю справедливость этого наблюдения. Напрасно искал он замеченный утром ряд деревьев по берегам реки и тот баобаб, под тенью которого расположились буры. Ничто не возвышалось над поверхностью равнины. Отыскивая иной признак для выбора правильного пути. Пит вспомнил, что утром, отправляясь из лагеря, он видел солнце против себя, солнце за такой короткий промежуток не могло значительно переместиться, и потому юноша смело тронулся в путь, повернувшись спиной к солнцу.
Через пять минут он остановился и рассмеялся над собственной недогадливостью. Он заметил на земле следы коня и буйвола, и ему, естественно, пришло в голову, что придерживаясь следов, он достигнет лагеря без всякого труда.
На смех охотника ответил, словно эхо, другой смех, резкий и глухой, в котором Пит узнал гиену, виновницу всех его злоключений. Охотник прицелился, выстрелил и, видимо, удачно, так как смех мгновенно замолк. Пренебрегая подобной добычей. Пит поспешно возобновил свой прерванный путь. Быстро надвигались сумерки, и бур превосходно сознавал всю затруднительность своего положения ночью, в пустыне, в соседстве с леопардами, гиенами и львами. Сумерки наступили неожиданно для Пита, не останавливавшегося пока ни на минуту, но начинавшего уже чувствовать утомление. Не видя огней бивуака или расстилавшегося от них дыма, надеясь скорее заметить их с высоты при последних лучах заходящего солнца. Пит вскарабкался на один из муравейников, но и оттуда ничего не было видно, а между тем наступила темнота. Опасаясь окончательно заблудиться, охотник счел благоразумным оставаться пока там, где он очутился.
ГЛАВА IX
Нападение диких собак
Наступившая ночь прошла в лагере тревожно. Госпожа ван Дорн с трудом удерживала готовые хлынуть слезы, чтобы приободрить упавших духом Рики и Анни, боявшихся за участь брата и просивших Гендрика, второго брата, отправиться на поиски Пита. Гендрик в ответ мог лишь вздыхать, так как отец приказал ему ничего не предпринимать без его распоряжений. В повозке Бломов отец выговаривал сыну Андреасу за то, что он покинул своего друга. Хотя Андреас и оправдывался увлечением охотой, но про себя не мог не сознавать, что, оставляя друга, поддался побуждениям далеко не красивого свойства.
В повозке Ринвальдов в продолжение всего вечера только и было разговору, что о Пите.
Людвиг был настолько огорчен тем, что не последовал за другом своего детства, что ни у одного из присутствовавших не поворачивался язык усилить его страдания какими-либо упреками. Ринвальды, отец и мать, прилагали все старания к тому, чтобы по возможности успокаивать сына, поддерживая в нем надежду на скорое возвращение Пита, сестра Мейстье присоединяла свой голос к этим пожеланиям родителей, и лишь Катерина не принимала участия в общей беседе об отсутствовавшем. Происходило это вовсе не вследствие равнодушия к судьбе Пита ван Дорна, а лишь из боязни проявлять при свидетелях охватившую ее тревогу. Она украдкой утирала неудержимо лившиеся слезы.
Подобное переживание было неожиданностью для самой девушки, не дававшей себе до того времени отчета в испытываемом ею чувстве к Питу. Теперь ей стало вполне ясно, что ее личная жизнь неразрывно связана с жизнью Пита.
Если бы Пит мог сознавать всю глубину нежного чувства Катерины, сознание это, несомненно, внесло бы облегчение в испытываемые им в ту ночь физические и моральные страдания, он не мог даже развести костер из-за отсутствия топлива, а не имея в своем распоряжении костра, не мог и отогреться от резкого холода, наступившего, как всегда на юге, после захода солнца.
Ему удалось, однако, несколько укрыться от холода, устроив себе на ночь ложе из сухой травы, набросав ее у заброшенного муравейника, он забрался в эту травяную кучу.
Отогревшись, Пит вскоре испытал на себе — до какой степени охота и продолжительная прогулка пешком способны возбуждать аппетит. За невозможностью удовлетворить голод нормальным путем, Питу пришлось прибегнуть к искусственному приему заглушения голода, то есть курению. В дремоте Питу померещилось, что за ним снова гонится буйвол. Очнувшись, он прислушался и различил шум от быстрой скачки какого-то животного, по-видимому, скорее лошади, чем буйвола. Жалобное ржание сразу вывело его из неизвестности, ему показалось даже, что это ржет его конь, дорогой его сердцу Хильди.
Вскочив на ноги и вскарабкавшись на вершину муравейника. Пит при свете луны увидел бедного Хильди, преследуемого стаей диких собак. Дикие собаки еще опаснее, чем гиены, не только для животных, но даже и людей, так как всегда преследуют свою добычу целыми стаями.
Более сотни собак с оскаленными зубами гнались за несчастным конем, видимо, погоня эта продолжалась уже несколько часов, и несчастное животное совершенно выбилось из сил.
Первым побуждением юного бура было кинуться на помощь коню, но сознав тотчас же всю бесполезность выступления, которое привело бы лишь к тому, что он и сам был бы растерзан стаей собак. Пит пронзительно свистнул. Услыхав знакомый зов, конь поскакал к нему, дрожа всем телом, а бешеная стая гналась за ним вслед. Недолго раздумывая. Пит спустился с муравейника и дважды выстрелил в приближавшуюся стаю. Она дрогнула на одну минуту и остановилась. Понимая, что атака скоро возобновится, и заметив, что на стаю произвели гораздо большее устрашение вспышки при выстрелах, чем павшие от них жертвы, юный охотник поджог охапку сухой травы, служившей ему ложем. Запылал яркий огонь, и испуганная стая, ворча, убежала от муравейника.
Пит победил. Поле сражения осталось за ним, и кроме того, он снова завладел своим верным конем.
ГЛАВА X
Возвращение
Радость, испытываемая юным охотником, так неожиданно завладевшим своим конем, обусловлена была двумя причинами: во-первых, присущей всякому кавалеристу привязанностью к своему коню, а во-вторых, представлявшейся теперь возможностью появиться в лагере во всеоружии охотника. Его немало тревожили раньше опасения уронить свое достоинство в глазах всех участников экспедиции, в особенности вызвать осуждение со стороны Клааса Ринвальда, отца Катерины. Единственным поверенным Пита в его влечении к этой прелестной девушке была его мать, которая сочувственно отнеслась к выбору сына, но вместе с тем, опасаясь возражений отца Катерины, ввиду юности Пита, советовала ему воздерживаться до поры до времени от проявлений своих чувств. Пит подчинился совету матери и был озабочен лишь тем, чтобы доказать KлaаcyРинвальду свою полную возмужалость и способность защитить любимую особу.
До сих пор ему это вполне удавалось. Но возможная неудача сразу изменила бы положение вещей, если бы юному охотнику не удалось снова поймать свою лошадь. Теперь он может вернуться в, лагерь на коне, с оружием в руках и с трофеем удачной охоты в виде хвоста буйвола.
Позабыв о сне под влиянием этих приятных мыслей, Пит деятельно занялся уходом за измученным конем, обтерев его сухой травой и заготовив новый запас ее, он думал теперь лишь о возможности утолить жажду животного. Разразившийся неожиданно сильный тропический ливень, хотя и промочил Пита до последней нитки, но дал ему возможность напоить коня.
Вырыв яму у муравейника в затвердевшей от солнца земле. Пит собрал в этот раз в свою емкость достаточный запас воды.
Таким образом, когда ливень прекратился, охотник готов был к выступлению в поход. Избавившись от одного затруднения, Питу пришлось испытать другое, гораздо горшее.
Все следы на земле были смыты ливнем, и Питу оставалось лишь ориентироваться по солнцу, чтобы вернуться в лагерь. Считая, что лагерь на востоке, юный бур двинулся в этом направлении. Долго и безуспешно ехал он, пока не заметил на более твердом грунте многочисленные следы стада буйволов, а также окрашенные кровью лужицы воды. Это доказало ему, что надо идти как раз в противоположном направлении, ясно было, что вода в лужице окрашена от крови одного из буйволов, раненных накануне при атаке.
Повернув обратно, Пит, после часовой езды, заметил обглоданные шакалами трупы двух буйволов, пораженных пулями Андреаса и Людвига. Очевидно, лагерь был уже недалеко. И действительно, раньше, чем юный бур ожидал, он увидел мовану, лагерь, реку и окаймляющие ее деревья. Показались и два всадника, в которых он узнал своего друга Людвига Ринвальда, брата Катерины, и брата Гендрика, скакавших ему навстречу. Вскоре трое друзей съехались вместе, и начался обычный в подобных случаях беспорядочный разговор, состоящий из перекрестных вопросов и ответов. На тревожный вопрос Пита, не произвело ли его отсутствие в лагере переполоха, и не кинулись ли охотники его разыскивать в разных направлениях, Гендрик поспешил успокоить его, что против подобного предложения Блома Ян ван Дорн высказался самым решительным образом, он позволил лишь ему и Людвигу направиться утром навстречу по пути, пройденному накануне во время охоты. В заключение Гендрик сообщил, что все в лагере провели тревожную ночь, и когда они собирались на рассвете в путь, то мать их была уже на ногах и дала ему фляжку с водкой, чтобы Пит мог подкрепиться еще до прибытия в лагерь. Людвиг также был снабжен матерью и Катериной некоторым запасом провизии с той же целью, молодой человек не скрыл от Пита пережитых сестрой тревог насчет его судьбы и упомянул о красных от слез глазах Катерины. Сообщение это привело Пита в восторг, и он нашел, что лепешки, приготовленные ручками Катерины, гораздо вкуснее лепешек ее матери.
ГЛАВА XI
Новые препятствия
Обменявшись приветствиями, молодые люди направились к лагерю, но им пришлось совершать этот путь медленнее, чем они желали. Дело в том, что Хильди казался очень утомленным, и сердобольному хозяину пришлось спешиться, чтобы вести коня за узду. Вместе с тем Пит отказался взять коня своего брата, так как хотел предстать перед отцом заправским охотником, который способен сам выбраться из затруднения. Итак, друзьям поневоле приходилось равняться по пешему ходу Пита. Эта задержка приводила их в отчаяние и вызвала, наконец, предложение Гендрика ехать вперед, чтобы успокоить всех в лагере. Они готовы были уже принять это предложение, но Людвиг одумался и обратил внимание друзей на то, что необходимо держаться всем вместе ввиду опасности от хищников.
Зная, что здесь бродят лишь шакалы и гиены, Гендрик отнесся сначала к этому предупреждению со свойственным каждому охотнику презрением к этим тварям, считая их не опасными. Но он изменил свое мнение, когда Людвиг указал ему среди остальных хищников огромных размеров льва, появившегося позже остальных и заставшего одни лишь объедки буйволов. Обозленный неудачей, царь зверей признал охотников своей законной добычей. Судорожно поводя гривой и хвостом, присев на землю, лев ревел, готовый к нападению. Львы не опасны, когда под охотником добрый конь, но наши молодые люди не находились в таком благоприятном положении, и следовательно, должны были выжидать атаки. Сев снова на лошадь, Пит вместе с остальными, выстроился в ряд, держа винтовку в руках и следя глазами за львом, скрывавшемся пока в траве. Несколько минут спустя лев был уже настолько близок к ним, что мог прыгнуть на кого-нибудь из них. Тогда все трое выстрелили одновременно, пули Гендрика и Людвига пролетели мимо, так как дрожавшие лошади мешали прицелиться. Крайнее изнурение Хильди спасло их всех, усталый, парализованный страхом конь стоял на месте, как вкопанный. Пуля Пита размозжила череп льва, и он пал, пораженный насмерть. Пит одержал славную победу, охотно признанную всеми юными охотниками. Теперь, после такого подвига он мог считать себя вполне достойным руки Катерины.
Было решено, что Пит и Гендрик тотчас же приступят к снятию шкуры с убитого зверя, а Людвиг направится в лагерь, чтобы сообщить о счастливом исходе всех злоключений. Вскоре шкура красовалась уже на коне Гендрика. На ту лошадь вынужден был сесть и усталый Пит, его лошадь повел брат.
По прошествии часа молодые люди уже были настолько близко от лагеря, что не могли не заметить царившего в нем волнения. Обеспокоенные этими признаками тревоги, они вскоре убедились, что шли спешные приготовления к снятию лагеря. Людвиг, подскакавший к ним из лагеря, рассеял их недоумение, объяснив, что лагерю угрожала страшная опасность ввиду появления цеце.
ГЛАВА XII
Цеце
После первого же сообщения Людвига о появлении в лагере мухи цеце всякие дальнейшие пояснения были для Пита и Гендрика излишни. Случилось следующее. С утра весь лагерь был занят заготовлением впрок длинных и тонких кусков буйволового мяса. Все радовались столь удачному возобновлению начинавшего уже иссякать запаса провизии. И обед, и ужин были очень обильны, но тревога за участь общего любимца Пита привела к тому, что почти никто не дотронулся до еды.
Тревога постепенно росла и дошла до крайних пределов ко времени появления Людвига в лагере. Увидев его одного, Ян ван Дорн, несмотря на свою обычную силу воли, мгновенно побледнел, госпожа ван Дорн не в состоянии была выговорить ни одного слова, а Катерина, считая все потерянным, зарыдала, но через минуту все прояснилось. Людвига со всех сторон осыпали вопросами, и ему пришлось раз десять повторять свою повесть. Все обступили ван Дорнов, наперебой поздравляя их. Счастливая мать, так стойко сдерживавшая слезы в часы тревоги, дала им волю теперь, в радостную минуту.
Эта трогательная сцена еще не закончилась, как вдруг послышался пронзительный свист,—характерное жужжание цеце. Насекомое это, легко отличаемое по своей бурой груди и полосатому брюшку, кружилось около лошади Людвига, как бы выискивая удобное место, чтобы ужалить. Предполагая, что цеце прилетело лишь одно за Людвигом, все бросились ловить муху. Но все старания поймать назойливое насекомое были напрасны, ему удалось перелететь до загона, где помешался скот, и там, пораженные ужасом, преследователи увидели, что целый рой этих насекомых, быть может, около тысячи, уже напал на стадо. Тщетны были все усилия несчастных животных избавиться от страшных врагов. Они пытались захватить зубами жаливших их мух, кусали себя до крови, валялись по земле,— но все напрасно.
Ян ван Дорн распорядился немедленно покинуть стоянку. При таком переполохе возвращение Пита влагерь не могло вызвать бурной радости. Госпожа ван Дорн нежно прижала его к груди, сестры раз десять поцеловали его, Катерина пожала ему руку и многозначительно взглянула на него, что же касается его отца, Ганса Блома и Клааса Ринвальда, то они лишь в немногих словах выразили свое удовольствие, что видят юношу здоровым и невредимым. При настоящих условиях некогда было терять время на разговоры, сознавая это. Пит и Гендрик поспешили присоединиться к остальным участникам экспедиции, занятым сборами каравана в путь.
Вскоре все было готово. Но куда направиться?
Старшие собрались на совет. Мнения разделились. Некоторые предлагали продолжать путь в прежнем направлении, другие возражали, что цеце могли укрываться в зарослях по берегам той реки, по течению которой лежал путь, и, следовательно, предстояла та же опасность. Ян ван Дорн высказывал предположение, что ядовитые мухи явились следом за стадом буйволов, спасавшихся от их укусов. Хотя это предположение и было вероятно, но с ним не согласились Клаас Ринвальд и Ганс Блом, высказавшиеся за то, чтобы караван держался дальше от реки и больше углублялся внутрь страны, чтобы избавиться от беды и спасти скот. Разрешил спор проводник Смуц, вскарабкавшийся на дерево и заметивший с его вершины цепь гор, тянущуюся почти параллельно реке. Цепь эта отстояла от бивуака приблизительно верст на двадцать. Проводник советовал направиться к этой горной цепи, там, наверное, нет лесов, а следовательно и цеце.
Переглянувшись со своими постоянными советниками и получив молчаливое одобрение, Ян ван Дорн дал приказ трогаться в путь. Так как горная цепь была на противоположном берегу реки, то экспедиция направилась прямо к броду, неподалеку от лагеря. Но брод оказался совершенно недоступным для повозок, вследствие вчерашнего ливня. Приходилось выжидать спада вод, который наступил очень быстро, как это всегда происходит в Африке в подобных случаях. Не без больших усилий удалось переправить на противоположный берег три повозки и скот. Среди всех этих затруднений произошел и комический инцидент, вызванный желанием Андреаса Блома немного унизить соперника своего Пита в глазах Катерины.
Умолчав о его охотничьих подвигах, которые, впрочем, были удостоверены вещественными доказательствами, Андреас выразил сомнение в том: действительно ли Пит упал с лошади не по своей вине? При этом он сослался на Моора, разделявшего его мнение, и насмешливо заметил, что всем де хорошо известно, какого сорта кавалерист Пит ван Дорн.
Это задело за живое Катерину, горячо верившую в безукоризненность репутации Пита. Андреас выказал плохой расчет, думая выиграть в глазах молодой девушки, высмеивая своего соперника, скорее он настроил ее против себя.
Что же касается Карла Моора, то Катерина давно уже питала к нему антипатию, считая его врагом Яна ван Дорна и всех буров. Поэтому, оставшись наедине с матерью, она не могла удержаться от того, чтобы не спросить ее: вполне ли она уверена в Мооре? Он ведь проявлял, по ее мнению, нерасположение к Яну ван Дорну и его семейству при каждом разговоре о них и вообще при всяком удобном случае, как, например, во время последней охоты за буйволами, когда ему легко было бы убить буйвола и избавить тем Пита от опасности. Мать ответила, что все это несправедливые подозрения, неуместные по отношению к храброму человеку, заслужившему уважение ее отца, Ганса Блома и Яна ван Дорна.
Выслушав наставление матери, Катерина осталась все же при своем мнении, относясь отныне с одинаковым нерасположением и к Моору, и к Андреасу.
Нисколько не подозревая этой перемены в отношениях Катерины, Андреас старался выказать особое внимание семейству Ринвальдов вообще и в особенности Катерине, которой он помогал во время переправы через реку. Но девушка приняла его услуги очень сухо, огорченный молодой человек вымещал свою досаду на лошади, которая, будучи взбешена беспричинными ударами хлыста и пришпорена всадником, взвилась на дыбы, поскользнувшись на камнях, рассеянных по броду, она свалилась в воду, сбросив туда же и всадника. Случай этот вызвал всеобщий смех, а до несчастного Андреаса явственно донеслось насмешливое замечание Катерины насчет его наезднических способностей.
Трудно описать досаду и злобу Андреаса. Он был так возбужден, что не заметил даже участия, проявленного к нему белокурой Мейстье, упрекавшей сестру за проявленное ею жестокосердие к несчастному юноше.
Этот инцидент, однако, не надолго отвлек всеобщую заботу о скоте, неизвестно было еще, сколько голов ужалено было ядовитыми мухами и должно было считаться безвозвратно потерянными.
Едва закончена была переправа, как снова поднялась тревога, вызванная сообщением прибежавшего кафра о том, что к переправе приближается огромное стадо слонов.
Вскоре появились слоны, вероятно, те же, которые были уже встречены бурами на прошлой неделе. Идя как всегда один за другим, слоны шли прямо к месту переправы, намереваясь, по-видимому, перебраться на противоположный берег.
Неожиданное появление огромного стада толстокожих дало Яну ван Дорну случай лишний раз проявить свой ум и редкую энергию. Быстро распорядившись убрать повозки и скот с пути стада и, расставив всех охотников в разных местах в засаде, глава экспедиции приказал им стрелять лишь по его команде. Вскоре вожак стада, огромный старый слон, вступил в воду. Раздалась команда, грянул дружный залп, и вожак с пятью ближайшими слонами, смертельно раненные, легли на дно реки, остальные слоны, перепуганные, повернули назад и беспорядочно побежали.
Победа была полная. Переселенцы приобрели несколько пудов превосходнейшей слоновой кости и утешали себя надеждой, благодаря этой неожиданной добыче, возместить ущерб от потери скота. Один лишь Карл Моор не принимал участия в общем ликовании: понурый и сумрачный, он думал про себя:
‘Рано радоваться! Как-то перевезете вы эту слоновую кость, когда падут все ваши волы! Скоро, скоро уже ты будешь отомщен, несчастный Лаврентий, дорогой мой сын!’
ГЛАВА XIII
Последствия нападения цеце
Через двое суток по выступлении экспедиции из лагеря, буры снова расположились на бивуаке. На этот раз привал их имел очень печальный вид: царившее в нем прежде оживление сменилось мертвым молчанием. Более одной трети стада погибло от последствий нападения цеце. Несчастные животные страшно страдали: отравление проявлялось сперва сильным лихорадочным состоянием и язвами на деснах и заканчивалось у некоторых припадками настоящего бешенства. Подобных животных, во избежание опасностей для людей и стада, пришлось прикончить. Другие пали еще более странным образом: наиболее сильные и, по-видимому, менее пострадавшие от ядовитых мух, еще вполне здоровые вечером, наутро оказывались павшими. Пал и конь Гендрика, Хильди уцелел, вероятно, благодаря заботливому уходу хозяина.
Местоположение нового бивуака буров — род ущелья между высокими, лишенными всякой растительности, гранитными вершинами, по своему суровому характеру, вполне соответствовало удрученному состоянию духа буров. В конце ущелья протекал ручеек, образовавший неподалеку как бы род пруда, окаймленный травой, достаточной для подножного корма стада экспедиции в продолжение нескольких дней.
Пит с Хильди удалился к этому пруду, желая спасти своего любимца, изолировав его от остального скота.
Нежно ухаживая за больным животным. Пит проводил целые ночи без сна, не спуская глаз с лежавшего на земле Хильди и отдыхая лишь в течение дня, в то время, когда еле державшаяся на ногах лошадь подымалась и щипала траву. Не будь прошлые две ночи такими темными. Пит, наверное, заметил бы какое-то человеческое существо, бродившее среди скота наподобие привидения.
Появление подобного привидения, будь оно замечено кем-либо из буров, дало бы им ключ к разгадке многих совершенно необъяснимых случаев потери скота. Но переселенцы были далеки от того, чтобы подозревать кого-либо из своей среды в злых умыслах против общего блага. Обрушившееся на экспедициюнесчастье объяснялось и приписывалось исключительно нападению цеце, и каждый из старших буров с негодованием отверг бы всякое иное предположение.
Что могли предпринять несчастные буры в таком безвыходном положении, лишенные средств передвижения, так далеко от цели, к которой они стремились? Об этом, несколько в стороне от остальных, советовались между собой трое старших, сидя на камнях, которыми было усеяно ущелье.
Все единодушно считали невозможным возвратиться на родину и потому приняли предложение Моора — оставить бесполезные потери, вследствие отсутствия упряжного скота, повозки на месте привала и возвратиться на прежний привал, под сень мована, где и выжидать помощи лошадьми и волами от Моселекатзэ, когда-то вырученного из беды Яном ван Дорном. За этой помощью вызвался отправиться сам Карл Моор, и одобрив этот план, все трое старшин признали необходимым спешить с возвращением на прежний бивуак, чтобы избежать заразных болезней при предстоящем разложении такого большого числа мертвых тел, хотя тела и были закопаны в землю, но не настолько глубоко, чтобы обеспечить расположившихся вблизи людей от тяжких заболеваний. К тому же, чуя падаль, появились шакалы, гиены, орлы-стервятники и коршуны. Все это указывало на необходимость скорейшего бегства.
Не знакомя переселенцев со всеми подробностями выработанного плана, Ян ван Дорн объявил о предстоящем возвращении к покинутой стоянке у мованы. Решение это было принято без ропота, каждому улыбалась перспектива снова перенестись в прежний лагерь, вместо того, чтобы оставаться в этом сумрачном ущелье.
Укусы цеце не опасны для людей. Что же касается Хильди, то предполагалось принять все меры предосторожности, чтобы оградить ее от укусов ядовитых мух, вероятно, уже отлетевших в иную местность после ухода экспедиции.
Решено было забрать все имущество из повозок, оставив их пустыми. Упаковка и составление вьюков организованы были самим Яном ван Дорном. Женщины и дети вышли в путь раньше других, с несколькими мужчинами для охраны. Так как конвой не мог взять с собой много груза, чтобы свободнее действовать в случае опасности, то естественно, что каждый из мужчин, составлявших стражу, предлагал свои услуги тем женщинам, которые при выборе вьюков слишком понадеялись на свои силы.
Андреас обратился с подобным предложением прежде всего к своей матери, несшей на спине огромную корзину с кухонной посудой, но она весело отклонила это предложение и посоветовала сыну предложить свои услуги молодым девушкам.
Досада на Катерину, вызванная ее насмешками, еще не улеглась в душе молодого человека, и потому он далеко не был расположен к любезному вниманию по отношению к девушке, даже если бы Пит уже не освободил ее от свертка пледов и любимой обезьянки — Грит. Вскарабкавшись на плечо Пита, лукавое животное строило уморительные гримасы и, воспользовавшись приближением Андреаса, стащило шляпу с его головы. Хотя это и раздражало бура, он тем не менее воздержался от выражения досады своей, боясь насмешек Катерины, и продолжал свой путь без шляпы. Заметив это, Мейстье с помощью сухаря заставила обезьяну выпустить шляпу из лапок, поймав ее на лету, она вернула ее молодому человеку. Поступок этот вызвал то, что молодой человек любезно предложил помочь девушке нести ее тюк с бельем. Миловидная блондинка, не желая обижать Андреаса, приняла это предложение, и они понесли багаж вдвоем, коротая путь дружеской беседой.
В виду позднего времени решено было ограничиться в этот день одним переходом, и потому на этот раз взяты были предметы лишь крайней необходимости.
По прибытии к покинутому бивуаку у мованы все с радостью убедились, что цеце отлетели, а, следовательно, можно было употребить в дело единственную оставшуюся в живых, хотя и очень изнуренную лошадь Пита. Однако молодой человек, которому предстояло сопровождать Карла Моора к тебэлесам и доставить на спине Хильди подарки их вождю, выпросил у Яна ван Дорна разрешения дать коню время вполне оправиться на подножном корму. Два дня подряд совершалась переноска имущества из повозок на новый бивуак: каждый из носильщиков совершал за это время шесть переходов от одного лагеря к другому и обратно. Вскоре всем стало известно о решении обратиться за помощью к Моселекатзэ, и весть эта приободрила буров. К вечеру третьего дня, когда в ущелье оставались одни лишь повозки, за ними прибыло пятеро или шестеро юных буров, в сопровождении дюжины кафров и готтентотов, чтобы перетащить их в новый лагерь.
Усталые и разбитые от трудов предыдущих дней, все решили тотчас же лечь спать, чтобы с рассвета приступить к последней работе по перенесению лагеря. Не желая утруждать донельзя утомленных негров сбором топлива для костра, ван Дорн распорядился, чтобы белые ночевали в повозках, а туземцы — под ними. И так как негры все имели так называемые ‘кароссы’, то есть одеяла из звериных шкур, то нечего было опасаться, что они пострадают от ночной свежести.
Но вскоре всем пришлось испытать, насколько рискованно в пустыне пренебрегать мерами предосторожности. Только что в лагере задремали, как начался неописуемый концерт хищников — львов, леопардов, шакалов и гиен,— собравшихся в ущелье и не решавшихся приближаться к нему в предыдущие ночи, в виду огромных костров, разведенных и поддерживаемых бурами.
Разбуженным охотникам представилась страшная картина борьбы хищных зверей за обладание падалью,—борьбы, способной привести в ужас храбрейшего из храбрых. Несомненно было, что всем участникам экспедиции грозила неминуемая гибель, если они будут замечены хищными зверьми. Европейцы и туземцы, объединенные общей опасностью, укрылись в повозках, прижимаясь друг к другу. Но подобное положение недолго терпелось храброй и мужественной молодежью. Первый вызвался Гендрик, предложивший сразиться с хищниками. Предложение его было принято всеми с видимым одобрением, и скоро эхо в ущелье повторило несколько дружных залпов. Были убиты четыре льва, две львицы и три леопарда. Атака хищников была блистательно отбита, шакалы и гиены даже не отважились на нее и бежали раньше других, за ними последовали и все остальные звери. Таким образом прибавилось груза, но зато в высшей степени ценного. Нисколько не жалуясь на это, молодые люди, наученные происшедшим, развели большой костер и снова улеглись спать. На этот раз все обошлось благополучно, покой охотников не был более нарушен. Не по вкусу пришлась, вероятно, незваным гостям оказанная им встреча.
ГЛАВА XIV
Неожиданные происшествия
Два дня спустя переселенцы водворились снова на прежнем бивуаке, за колючей оградой, устроенной перед первым привалом, по-прежнему там царило оживление, и пустовал лишь загон для скота.
Женщины и дети помещались в палатках, сооруженных из брезентов, покрывавших повозки, мужчины же соорудили для себя шалаш из камыша и травы, обмазанных липкой грязью, подобные шалаши служат жилищами не только туземцам южной Африки, но и колонистам, особенно, когда им приходится, как бурам, часто перекочевывать из одной местности в другую.
Менее взыскательные по отношению к жизненным удобствам туземцы располагались на ночь под открытым небом на сучьях мованы, в расщелинах между двумя древесными стволами, в муравейниках и, наконец, в дуплах дерева, где они примащивались как зайцы в норах.
Решено было, что на следующее же утро Карл Моор, Людвиг Ринвальд и Пит, в сопровождении пяти или шести туземцев, отправятся к старшине тебэлесов, чтобы добыть лошадей и рогатого скота.
Несмотря на просьбу Смуца присоединиться к отряду и знакомство его с местностью, по которой отряду предстояло проходить, Карл Моор решительно отклонил это предложение, ссылаясь на то, что он и сам отлично знаком с местностью. Ян ван Дорн не счел возможным настаивать, и Смуц остался в лагере.
Катерина была очень огорчена отъездом Пита и Людвига в столь опасную экспедицию. Желая узнать, как долго отряд будет отсутствовать, она обратилась с этим вопросом к Людвигу и Питу. Моор, вступивший в этот разговор, заметил, что все расчеты времени находились в зависимости от различных случайностей, предвидеть которые в настоящее время немыслимо. В общем, по его мнению, надо было принять для возвращения отряда срок не менее пятнадцати-восемнадцати дней.
Опечаленная всем этим, Катерина не удержалась от того, чтобы не заверить Пита в неизменности ее дружбы, как бы долго ни длилось его отсутствие. Пит в свою очередь произнес несколько кратких, но достаточно определенных и нежных слов.
Между тем госпожа ван Дорн беседовала с Карлом Моором, прося его поберечь молодого и пылкого юношу. При первых же словах лицо Моора переменилось и его искривила нервная судорога. Поддаваясь первому впечатлению, он сделал рукой отрицательный жест, но достаточно быстро овладев собой, ответил, хоть и резко, что, будучи сам отцом, он и теперь не утратил этого чувства. Слова эти совершенно успокоили госпожу ван Дорн, горячо поблагодарившую его и выразившую уверенность в его дружеском расположении к их семейству. Несчастная женщина не подозревала о ненависти, клокотавшей в душе этого человека, который выжидал лишь благоприятного случая поразить уже давно намеченную жертву. Он присоединился к экспедиции только для того, чтобы погубить всех ее участников, гибель одного Яна ван Дорна была для него недостаточной, чтобы удовлетворить свою жажду мщения. По натуре, впрочем, Моор не был прирожденным извергом и предателем, ему претила измена, но он решился на нее, видя в этом исполнение своего долга.
Пять лет тому назад Карл Моор был счастливым семьянином и состоятельным землевладельцем, уважаемым всеми соседями. Но в течение одного года он потерял жену, единственного сына Лаврентия, красивого юношу, утратил все свое состояние и стал тем искателем приключений, каким мы его и видим в настоящее время.
Несчастья, обрушившиеся на Моора, начались с гибели его сына во время охотничьей экспедиции в дикой местности. Печальное известие принесено было несчастному отцу спутником его сына, оповестившем его, что Лаврентий и он, присоединившись к нескольким охотникам, были окружены шайкой бушменов, которые убили Лаврентия на глазах их всех. При этом ни вождь экспедиции — которым был Ян ван Дорн,— ни сопровождавшие его товарищи не сделали ни малейшей попытки спасти несчастного юношу.
Убитая горем мать погибшего юноши последовала за ним через несколько дней. Почти обезумев от горя, продав за бесценок свое имение, Карл Моор отправился на поиски неизвестного ему до сих пор Яна ван Дорна, чтобы отомстить ему по библейскому завету ‘око за око, зуб за зуб’: убить сына его и свести в могилу мать. Заслужив доверие буров, этому мстительному человеку удалось лишить переселенцев их овец, рогатого скота и лошадей.
Хильди уцелел не случайно, а только потому, что этому коню отведена была определенная роль в предстоящем мщении Моора. Он имел намерение, похитив у Пита оружие и коня, оставить его в пустыне на голодную смерть. Что же касается остальных участников экспедиции, то Карл Моор заранее приготовил все, чтобы возмутить туземцев против белых. Этот гнусный план был тщательно обдуман во всех деталях и должен был осуществиться. Ничто не могло спасти Яна ван Дорна и всех его близких от заслуженного, по убеждению Моора, возмездия. И тем не менее, этот закаленный человек не мог заглушить в себе чувства жалости, убеждаясь ежедневно в высоких душевных качествах своей жертвы и недоумевая лишь над тем, как мог подобный человек допустить гибель юноши?
Обращение матери Пита усилило в его душе это чувство, и он вынужден был удалиться в уединенное место на берегу, чтобы скрыть охватившее его волнение.
Пит, случайно столкнувшись с ним там, также чувствовал потребность подумать наедине. Эта неожиданная встреча привела к разговору, предметом которого была предстоящая экспедиция. В продолжение всего этого разговора Пит проявил столько искренности, душевной чуткости и деликатности, столько готовности оказать помощь и содействие своему собеседнику, что каждое слово юноши отзывалось в сердце Моора как удар ножа. Невольно тронутый всем этим, Моор все же не желал сдаваться и просил молодого человека не тревожиться о его душевном состоянии и не будить тяжелых воспоминаний.
При этих словах внимание беседующих привлечено было шумом на воде, похожим на удары весел.
Притаившись за деревом, они заметили челнок, в нем сидел человек, единственной одеждой которого был запон, как у диких. Моор прицелился. Напрасно Пит старался отговорить его стрелять в одинокого и безвредного для них человека. Пуля прожужжала, но пролетела мимо, так как в последний момент Пит отвел дуло винтовки. Между тем мнимый дикий, на чистейшем наречии буров, молил пощадить его, несчастного беглеца, неспособного причинить им какой-либо вред.
Услыхав этот голос, Моор весь задрожал, как лист, и, наверно, упал бы на землю, если бы его не поддержал Пит.
Когда челнок пристал к берегу, из него вышел человек, остановившийся в нерешительности. При лунном свете можно было различить молодого европейца, почти голого, прекрасно сложенного и с благородными чертами лица. При виде его из груди Карла Моора вырвался страшный крик, винтовка выскользнула из рук его, он зашатался и должен был снова опереться на Пита, чтобы не упасть.
— Лаврентий, Лаврентий! — воскликнул он, наконец, в исступлении.
— Отец, отец мой! — раздалось в ответ.
Горячо любимый сын, оплакиваемый отцом в течение пяти лет, стоял перед ним живой и протягивал свои руки для объятия. Не веря своим глазам, отец подался на несколько шагов назад, невольно отступая от дорогого для него существа.
— Кто вы такой? — прервал молчание Пит.
— Я Лаврентий Моор,— отвечал беглец.— Неужели пятилетнее рабство у бушменов настолько изменило меня, что меня не узнает даже родной отец?
И он бросился в объятия Моора.
Тот овладел собой и горячо благодарил Пита за своевременное вмешательство, которое спасло жизнь его сыну и не сделало его, Карла Моора, сыноубийцей.
Желая в свою очередь выразить юноше свою признательность, Лаврентий спросил своего спасителя, как его зовут, и когда Пит назвал себя, пояснив, что он сын Яна ван Дорна, то Лаврентий рассказал, что его злоключения начались с того дня, когда он покинул экспедицию, состоявшую под предводительством Яна ван Дорна. Это сообщение вызвало смертельную бледность на лице Карла Моора, но молодые люди, увлеченные беседой, не заметили этого. Между тем Пит рассказал Лаврентию о затруднительном положении, в котором очутилась теперь экспедиция, вследствие потери лошадей, рогатого скота и овец, а также и о решении обратиться за помощью к Моселекатзэ. Лаврентий советовал отказаться от этого плана, так как между тебэлесами и племенем бушменов, удерживавшем его в плену, теперь ведется война. Что касается его самого, то ему удалось бежать лишь благодаря ослаблению надзора при выступлении бушменов в поход. Проскитавшись в лесу несколько дней, он решил пробраться вниз по течению этой реки, впадающей в Лимпопо, к ее устьям, к маленькому порту, в надежде оттуда быть доставленным на родину.
План этот показался Питу вполне подходящим и для буров в их печальном положении. Вскоре все трое направились в лагерь, оживленно беседуя о способах осуществления этого нового плана.
Придя в лагерь, отец и сын уединились, чтобы наговориться досыта после такой продолжительной разлуки. Но вскоре Пит постучался в дверь их шалаша и передал сверток со своим платьем для Лаврентия, он сообщил между прочим, что Ян ван Дорн и остальные буры приветствуют, в лице Лаврентия Моора, нового члена их экспедиции, с которым все рады будут познакомиться на следующее же утро. А мать его и сестры тотчас же приступят к изготовлению необходимого гардероба для молодого человека. После этого молодой человек удалился, и когда провожавший его до двери Лаврентий вернулся в шалаш, то увидел отца на коленях в слезах перед платьем, которое Пит братски предоставил беглецу.
ГЛАВА XV
Отец Лаврентия
На следующее утро Карл Моор вышел из шалаша, попросив сына ожидать его возвращения и никому не показываться без него.
Увидев Моора, Ян ван Дорн сделал несколько шагов навстречу и хотел обнять своего счастливого товарища и выразить свое радостное чувство по поводу неожиданного счастья, выпавшего на его долю. Отступив на два шага назад, Карл Моор смущенно отклонил это выражение дружеского участия, сказав, что не считает себя вправе принять его до объяснения, которое, по его мнению, необходимо. Оба бура направились к реке. Прибыв туда, Карл Моор, не утаивая ничего, рассказал о всех гнусных поступках, совершенных и задуманных им ради мщения за мнимое преступление Яна ван Дорна. В благородном буре невольно росло при этом негодование, вполне естественное при виде всей глубины людской подлости. Его возмущение достигло крайних пределов, когда дошла очередь рассказа о плане предательства по отношению к Питу. В резких и сильных выражениях Дорн высказал свое мнение, выслушанное Моором молча и смиренно, он не делал никаких попыток выставлять смягчающие его вину обстоятельства. Но, овладев собой, Ян ван Дорн спросил Моора, какие причины вызвали его на столь тягостное признание? Карл Моор отвечал, что не считает возможным продолжать обманывать доверие Яна ван Дорна и просит лишь об одном — приютить его сына Лаврентия, обещая при первом же удобном случае освободить экспедицию от столь недостойного члена, каким являлся он сам. Выслушав это, Дорн взял Моора за обе руки и сердечно сказал ему, что будучи поставлен в положение судьи, он находит, что человек, способный к чистосердечному покаянию, искупает этим свою вину. И потому, обнимая и целуя его в знак полного забвения прошлого, он в качестве вождя экспедиции предлагает ему сохранить все рассказанное в тайне и искупить зло преданностью и деятельностью на общую пользу.
После этого Дорн и Моор вернулись в лагерь, как два старых друга. Все поздравляли Моора с чудесным возвращением его сына, которого находили красивым, любезным и скромным молодым человеком. Как-то сразу произошла резкая перемена в отношениях членов экспедиции к Карлу Моору, все поняли, как тяжелы были его мучения и как сильно должны были они повлиять на его душевное состояние, сделать его нелюдимым и сумрачным. Все наперебой проявляли свою радость по поводу присоединения нового члена, которому оказывалось всяческое внимание.
Вечером того же дня, после ужина, Лаврентий рассказал присутствовавшим мрачную повесть своей жизни и историю пятилетней неволи. Рассказ этот выслушан был с большим внимание всеми, в особенности же Анни ван Дорн, усердно занятой в то же время шитьем платья для интересного страдальца.
Все переселенцы настроены были весьма радостно по поводу прибытия нового члена экспедиции, видя в этом перст Провидения.
План юноши относительно дальнейшего передвижения экспедиции водой принят был без возражений, и все тотчас же деятельно приступили к изготовлению плотов. Для сооружения их избрано было дерево кокер-бум, разновидность алоэ, росшее по берегам реки, отличительное свойство его — чрезвычайная легкость, особенно после сушки. Срублены были все деревья этой породы, росшие поблизости, они были разделаны на бревна, почти одинаковой величины, фута три в отрубе и десять футов длиной. Во время этих подготовительных работ, ко всеобщему огорчению, пал Хильди от воспаления легких, полученного им в ту достопамятную для Пита ночь, когда он и его неизменный товарищ промокли под ливнем после бешеной скачки.