Переписка с А. К. Горским и Н. А. Сетницким, Горький Максим, Год: 1936

Переписка
Время на прочтение: 52 минут(ы)
Скачать в PDF
Горький и его корреспонденты. Серия ‘М. Горький. Материалы и исследования’. Вып. 7.
М.: ИМЛИ РАН, 2005.

ПЕРЕПИСКА с А. К. ГОРСКИМ и Н. А. СЕТНИЦКИМ

1. Н. Ф. ФЕДОРОВ — В. А. КОЖЕВНИКОВУ

3 июля 1900, Подольск

Дорогой и глубокоуважаемый и любвеобильный Владимир Александрович.
Хозяин мой, находясь несколько лет без места, просит Вас, не можете ли Вы доставить ему какое-нибудь место? Человек он способный, трезвый.
Эпиграфы и комментарии1 ждут Вас в Подольске, а еще больше я сам жду Вас, хотя бы без эпиграфов, которые Вы — если вспомните — хотели приискать, находя эту работу даже приятною. В настоящем письме я не буду говорить о Китае, который по-детски чтит прах предков, и о Европе, которая по-ребячески боготворит золото, а наполню это письмо выписками из Чехова, которого читал я очень мало, и особенно из Горького, которого я совсем не читал, а Вы хорошо знакомы с тем и другим. Выписки взяты из статьи Протопопова ‘Беллетристы новейшей формации’2. Вместо международного Китайско-Европейского вопроса о прахе и золоте у Чехова можно взять вопрос о богатстве и смерти, в рассказе ‘Сапожник (вместо профессора) и нечистая сила (вместо Мефистофеля)’ — говорится: ‘Теперь ему казалось, что богатым и бедным одинаково дурно… в общем всех ждет одно и то же, одна могила, и в жизни нет ничего такого, за что бы можно было отдать нечистому хотя бы малую часть души’3. Остается узнать, что Чехов разумеет под ‘душой’, т. е. вопросом о богатстве и бедности заниматься не стоит, а чем нужно заниматься, вероятно, Чехов не говорит? Читали ли Вы этот рассказ? У Горького ставится вопрос уже не о богатстве и смерти, а о добродетели и смерти, и если эта добродетель — не воскрешение (т. е. <если> смерть сильнее добродетели), то издевательство Горького над нею вполне основательно4. Воскрешение, как добродетель, не награда, а соединение с нравственной силою силы умственной и живой художественной мощи. Лишить добродетель силы воскрешающей, оживляющей — значит лишить ее силы умственной, признать, что Бог создал существа ограниченные, создал дураков. Как ни противны мне наши нитчеанцы, но они в тысячу тысяч раз лучше всех западников и славянофилов, начиная от Белинского, Хомякова, Ап. Григорьева до Михайловс<кого>, Протопопова, Волынского, Киреева5. ‘Смена поколений — процесс естественный и разумный’, — говорит простодушный Протопопов6, быть может, не замечая, что делается панегиристом смерти. Как ни живи, а все умрешь, — как бы отвечает Горький и во имя этого убеждения, т. е. смены-то поколений, обращается к юродивому (очень вероятно, к Толстому): ‘Зачем ты, брат, скандалишь?.. — Стремлюсь к самоусовершенствованию. — Чего же, мол, ради?.. — Как так, чего ради? В совершенствовании человека — смысл жизни. — Ну, я этого не понимаю. Вот в совершенствовании дерева смысл ясен… его употребят на оглоблю, на гроб’7… или вот еще: ‘Ну, будет у него белая хата, а из меня лопух будет расти {Т. е. ценою жизни одного поколения доставить другому возможность жить в белых, вместо курных, избах… Даже бессмертие одного поколения, купленное ценою смерти другого, будет ли благом?}, — ну а дальше’ (Тургенев, вложив эту фразу в уста Базарова, думал вконец уничтожить все молодое поколение, которое, по всей вероятности, этого и не говорило в 60-х годах, а вот чрез 50 лет эта фраза получила, наконец, должную оценку). ‘Умнее этих слов никогда и ничего не было сказано’8. И это, не фраза, а искреннее слово было еще противопоставлено фразе, действительно уже фразе, Белинского, фразе пошлой и ограниченной: ‘Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен за каждого из своих братии по крови’. — ‘Глупее этих слов никогда ничего не было сказано’9, — говорит какой-то нитчеанец. Судя по статье Протопопова, появление партии наших нитчеанцев составило новую эпоху. Она напугала, сблизила все прежние партии, как ни велика была вражда между ними. Протопопов признает свое родство с семиде<сятниками>, шестидесятниками, с людьми сороковых годов, и не только с западниками, но и с славянофилами…
Мне нужно знать, какая разница между нашими нитчеанцами и западными? Мне кажется, что у Горького гораздо сильнее отвращение к действительному злу (смерти), чем любовь к мнимому благу (власти и богатству). Потому в первом эпиграфе нужно, мне кажется, сделать такое изменение: ‘Пока будет смерть, будут униженные и обиженные’. Следовательно, настоящее, коренное зло не там еще, как оно ни велико, ‘Где (хотя) трудно, (но еще) дышится’ и ‘Где горе (еще) слышится’10, а там, где совсем не дышится и где горе уже не слышится: умершие — это уже самые униженные и оскорбленные смертельно. Здесь не кончается вопрос, а только начинается. ‘Иди к униженным, Иди к обиженным’ — чье это стихотворение? Протопопов называет его первою заповедью, которою держались все поколения, начиная от людей 40 годов до него, Протопопова, включительно. Нитчеанцы, сокрушается Протопопов, уничтожают заповедь и не сменяют, а упраздняют и Протопопова, и всех его предшественников. 50 лет господствовали эти нахалы и наглецы, у которых под любовью к бедным таилась ненависть к богатым и неутолимая жажда к богатству. Неумолимые враги своих противников, они, казалось, достигли полного торжества. ‘Русский Вестник’ погиб, ‘Русское Обозрение’ — тоже. Но вот являются новые враги, которые заставляют победителей испытать, пережить все прелести прогресса, который они так прославляли. Можно ли и Европейско-Китайский вопрос и вопросы Нит-чеанские считать началом вопроса о смерти и богатстве, о смерти и добродетели, о смерти и знании… Чтобы спасти добродетель, нужно Критику практического разума признать Суеверием практического разума… Это не м. б. предметом письма.
Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне11 и всем Вашим.
Искренно и сердечно преданный

Н. Федоров.

3 июля 1900

2. А. К. ГОРСКИЙ (ГОРНОСТАЕВ) — ГОРЬКОМУ

19 марта 1923, Москва

Москва
1923.
19 марта.

Многоуважаемый Алексей Максимович!

Мне не раз приходилось слышать от вдовы Вл. Ал. Кожевникова1 и из других источников о Вашем интересе к ‘философии общ<его> дела’ Ник<олая> Фед<оровича> Федорова. Я уже около 10 лет занят разработкой вопросов, связанных с личностью и учением Федорова. В настоящее время мной закончена книга (3 1/2 печатных листа) для биографич<еской> библиотеки издательства ‘Колос’. Здесь сводки биографических данных и характеристика научно-философской стороны учения Федорова и его значения в современности2. Мне советовали предложить ее Вам для напечатания в Германии — в журнале или отдельным изданием. У меня собран также ряд материалов, отчасти уже обработанных, выясняющих жизненные и идейные взаимоотношения — Н. Федорова и Л. Толстого, Федорова и Достоевского и пр.3. Возможно также сделать выборку (хрестоматию) из произведений Федорова (первых двух томов) и третьего, еще неизданного, находящегося сейчас у проф. M. Н. Петерсона4, и вообще поднять ряд смежных тем.
Будьте добры уведомить меня, что из этого — могло бы для Вас понадобиться и каким образом тогда вести с Вами сношения.
Адрес свой я оставил в издательстве ‘Книга’, но на всякий случай сообщаю его Вам.
Москва, сел. Богородское, Напрудная улица, д. 14, кв. 2, Александру Константиновичу Горностаеву (Горскому).
Уверен, что Вы не откажете сделать все возможное, чтобы ознакомить Запад с одним из величайших порождений русской мысли.
Сердечно уважающий Вас.
А. Горностаев

3. А. К. ГОРСКИЙ (ГОРНОСТАЕВ) — ГОРЬКОМУ

12 апреля 1923, Москва

Москва
1923 — Апреля 12.

Многоуважаемый Алексей Максимович!

Очень признателен Вам за быстрый и обстоятельный ответ на мое письмо1. Итак, я принимаюсь в первую очередь за статью о Н. Ф. Федорове и Достоевском. Думаю, что месяца чрез 1 1/2 сумею ее закончить и переслать Вам2. Также начата работа и над подбором хрестоматии. M. Н. Петерсон согласен представить для этой цели неизданный третий том ‘Фил<ософии> общ<его> дела’3. Меня очень интересует программа ‘Беседы’4. Если можно, вышлите печатные проспекты. В Москве почти никто еще не знает о задуманном Вами издании.
Потребность в журнале такого типа для всех бесспорна. Кое-кого обижает исключение политики и экономики. Но мне совершенно понятны Ваши мотивы. Между прочим, один московский ученый (Н. А. Сетницкий) заканчивает сейчас интересную работу, где определяется учение Федорова в экономической плоскости. Заглавие книги: ‘Экономика регуляции’ или ‘Экономический динамизм’5.
Не знаю, насколько входит в задачи ‘Беседы’, стремящейся Россию информировать о духовной жизни мира, — печатание художественных произведений русских авторов6. Но мне хочется кстати осведомить Вас о существовании одной вещи исключительной ценности, опубликование которой в России в последнее время встречает препятствие. Это посмертная повесть покойной Елены Гуро ‘Бедный Рыцарь’. В мае исполняется десятилетие ее смерти. Сестра умершей Е. К. Гуро-Эрлих приготовила к печати — фрагменты этой рукописи и <1> могла бы дать к ней биографическое предисловие7.
Желаю всего хорошего.

А. Горностаев

P. S. Адрес мой прежний: Москва, село Богородское, Напрудная ул., д. 14, кв. 2.

4. Н. А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

Первая половина августа 1926, Харбин

Многоуважаемый Алексей Максимович,

по просьбе некоторых моих друзей, находящихся в Москве, и, в частности, по указанию Александра Константиновича Горского (Горностаева) посылаю Вам брошюру, озаглавленную ‘Смерто-божничество’, которая, б<ыть> м<ожет>, будет для Вас интересной1. Одновременно пользуюсь случаем сообщить Вам следующее: биография Н. Ф. Федорова была своевременно для ‘Беседы’ написана по Вашему пожеланию (сколько я понял), но на письма, посланные Вам А. К. Горским, от Вас ответа не последовало, а переправлять рукопись на удачу без Вашей санкции и подтверждения о том, что она будет напечатана, он не решился2. Теперь рукопись эта находится у меня и я думаю, что возражений с Вашей стороны, хотя бы за давностью переговоров и прекращением ‘Беседы’, не последует и я не совершу некорректности, напечатав ее. Одновременно позволю себе сообщить Вам, что часть рукописей Н. Ф. Федорова (приблизительно третья часть того, что должно было войти по мысли покойных В. А. Кожевникова и Н. П. Петерсона в III-й том ‘Философии Общего Дела’) находится у меня и я думаю выпустить их отдельной книжкой3. Между прочим, там имеются несколько слов, посвященных Вам4. Если бы Вы захотели, я пошлю Вам это место, не ожидая публикации. Вообще же в 1928 году исполнится 100 лет со дня рождения и 25 лет со дня смерти Николая Федоровича. Моим (и не только моим, а всех нас, стоящих на почве ‘философии Общего Дела’) желанием является переиздание первых двух томов этой книги. Так как средств на это никаких нет, то пока что я собираюсь приступить к печатанью в форме отдельных выпусков, небольших по объему и позволяющих рассчитывать хотя бы на частичный сбыт5. Если Вы по-прежнему заинтересованы идеями Николая Федоровича, то не откажите помочь мне в этом деле. Конечно, о материальной поддержке говорить не приходится. Здесь я сам что-нибудь организую, но было бы важно, чтобы Вы написали что-нибудь по поводу обоих наступающих юбилеев. Лучшим было бы несколько слов вроде предисловия к II изданию, но и я и весьма многие оставшиеся в пределах Союза (я недавно выехал оттуда) были бы весьма рады, если бы Вы любым способом помянули Николая Федоровича. Конечно, это автор, о котором писать трудно, особенно трудно было раньше, но сейчас время, видимо, созрело. Вы очень обяжете меня ответом. Приступить к печатанию я рассчитываю не позже октября месяца. Одновременно я позволю себе утрудить Вас просьбой следующего содержания: Меня просят один экземпляр брошюры послать Вячеславу Ивановичу Иванову в Рим6. Более точный адрес его мне не известен. Вы меня очень обяжете, если сообщите мне его, или сообщите Вячеславу Ивановичу мой адрес со ссылкой на Александра Константиновича Горского-Горностаева или В. И. и Б. И. Шманкевичей7 (лично меня он не знает) и с просьбой снестись со мной на предмет дел, которые могут его интересовать.
Пока же позволю себе пожелать Вам всяческого благополучия.

Н. Сетницкий

5. ГОРЬКИЙ — Н. А. СЕТНИЦКОМУ

31 августа 1926, Сорренто

Уважаемый Николай Александрович, Само собою разумеется, что Вы совершенно вправе располагать рукописью Вашей, как Вам это будет угодно, мне же остается лишь просить извинения за то, что понудил Вас потрудиться, а воспользоваться ценным Вашим трудом — не мог. Впрочем — тут не одна моя вина.
Я был бы весьма тронут Вашей любезностью, если бы Вы прислали слова, посвященные мне Н. Ф., а еще того лучше, если б послали оттиски Вашей статьи.
Два оттиска я получил: ‘Капиталистический строй’ и ‘Русские мыслители’1 — очень благодарен!
А, вот, по поводу юбилея Н. Ф. едва ли мне удастся написать что-либо, негде писать. Хотя, кажется, с осени в Петербурге будет издаваться журнал2, в котором, м. б., я помещу заметку, чего мне очень хотелось бы.
Адрес В. И. Иванова: (Ему написано)
Roma.
172, via dlie Quatro Fontane
pо III (presso Placidi).
Будьте здоровы!

А. Пешков

31.VIII.26.
Сорренто

6. Н. А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

27 ноября 1926, Харбин

27/XI.1926.

Глубокоуважаемый Алексей Максимович,

простите, что задержал отправкой выписку из письма Николая Федоровича. На днях у меня закончится переписка рукописи1, и тогда я Вам отправлю выборку. Пока что посылаю открытку портрет. Это публикация третья по порядку. Впервые он был воспроизведен в ‘Весах’, затем во ‘Вселенском деле’2 и сейчас (одновременно) для перепечатки 1-го тома Философии общего дела.
Примите мои уверения в совершенном к Вам уважении.

Н. Сетницкий

7. Н. А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

6 февраля 1927, Харбин

Глубокоуважаемый Алексей Максимович,

посылаю, наконец, письмо Николая Федоровича, о котором писал. Простите, что делаю это с таким запозданием. Одновременно посылаю брошюру — первый оттиск начатого печатанием первого тома Философии Общего Дела1. Что касается писем, то с ними у меня вышла задержка, обусловленная трудностью связи с Москвой, но, кажется, вскоре это удастся закончить и в этом году все же я выпущу часть третьего тома2. Буду очень признателен, если Вы найдете нужным уведомить о получении этого письма и брошюры. Всегда готовый к услугам

Н. Сетницкий.

Маньчжурия
Харбин Почтовая 83, кв. 1
6 февраля 1927 г.

8. ГОРЬКИЙ — Н. А. СЕТНИЦКОМУ

16 марта 1927, Сорренто

Н. А. Сетницкому.

Сердечно благодарю Вас за брошюру Н. Ф. Федорова и за интереснейшее письмо его.
Не могу ли я просить Вас послать ‘Смертобожничество’ Ольге Дмитриевне Форш1 по адресу: Ленинград, Литейный просп. — Володарского — дом 9, кв. 6?
Если можно — сделайте это, пожалуйста. Еще раз — спасибо Вам!
16.III.27

Всего доброго.
А. Пешков

9. Н. А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

5 апреля 1927, Харбин

Глубокоуважаемый Алексей Максимович,

Записку Вашу я получил и немедленно отправил по указанному Вами адресу брошюру. Буду надеяться, что посылка О. Д. Форш дойдет1. Дело в том, что мои попытки посылать что-либо в Москву и Ленинград обычно оканчивались неудачно. Теперь же я послал ей брошюру в закрытом конверте и заказным.
Ваша просьба дает мне основания для сообщения Вам некоторых фактов из области цензурных нравов. В мои цели не входила и не входит пропаганда и распространение тех идей, которые нашли отражение в моих статьях и в посланной О. Д. Форш брошюре. Я не делал попыток посылать их в частные руки, если не считать нескольких друзей, которые заинтересовались и моими статьями, и брошюрой ‘Смертобожничество’. Тем не менее, я считал себя обязанным послать в качестве дара по одному экземпляру нашим крупнейшим и заграничным книгохранилищам. Делал я это в исполнение идей Н. Ф. Федорова2. И вот в настоящее время у меня накопился почти полный ящик (10—12) возвращенных мне цензурой бандеролей (я посылал только заказными). Должен прибавить, что от всех европейских и американских книгохранилищ мне были присланы подтверждения в получении3. Из Союза же, видимо, только одна библиотека Румянцевского Музея (ныне Публичная библиотека имени В. И. Ленина) получила мои отправления4. Так как, не получая обратно адресованных ей бандеролей, я запросил ее и получил (после пятой посылки) письмо с уведомлением о принятии посланной книжки. В числе прочих моих адресатов были такие библиотеки, как Государственная Публичная в Ленинграде, Украинской Академии наук в Киеве, Академии Художественных наук в Москве и другие (университетские и музейные) книгохранилища. В подтверждение моих слов посылаю образец возвращенной мне бандероли.
Распространяться о недопустимости такого рода цензуры для крупнейших государственного и даже мирового значения книгохранилищ, ведущих кроме того цензуру выдачи книг, не приходится. Я хотел было затеять по этому поводу дело, но по зрелом рассуждении решил, что это бесполезно. Теперь я пишу об этом Вам, полагая, что у Вас больше шансов быть услышанным, если Вы захотите при случае сказать об этом Ваше авторитетное слов<о>5.
Между прочим (о другом): к учению Н. Ф. Федорова появился, видимо, интерес и в коммунистических кругах, как об этом свидетельствует полемика между Цейтлиным и Дебориным в январской книжке ‘Под знаменем марксизма’6.
Примите мои искренние уверения в всегдашнем к Вам уваженьи.

Н. Сетницкий

Харбин
Почтовая 83 к. 1
5-IV-27.

10. Н.А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

31 мая 1927, Харбин

Глубокоуважаемый Алексей Максимович,

Работа, которая в свое время вынудила меня обратиться к Вам с письмом — я имею в виду биографию Н. Ф. Федорова — ныне в переработанном и значительно дополненном виде закончена1. В ближайшие дни я рассчитываю получить последние страницы ее2. Она сильно разрослась и, по-видимому, должна вылиться в книжку страниц на 250. Печатать ее в форме биографического очерка при ‘Философии Общего Дела’ не имеет смысла. Это самостоятельная работа, которая будет носить название: ‘Н. Ф. Федоров и современность’. Я надеюсь, что к будущему юбилейному году мне удастся отпечатать ее3.
Мои друзья и автор работы писали мне, чтобы я обратился к Вам с такой просьбой: не напишете ли Вы несколько вступительных слов к этой книге? Я не чувствую себя вправе просить Вас написать предисловие, хотя и рад был бы, если бы Вы согласились на это. Издание это не имеет коммерческого характера и я не могу гарантировать Вам соответственного гонорара. Все, что я могу обещать, это нужное Вам количество экземпляров.
Если Вы найдете возможность исполнить мою просьбу, то не откажите в любезности сообщить мне это, а я, со своей стороны, немедленно вышлю Вам экземпляр рукописи для ознакомления4.
Между прочим в этой книге большое количество страниц посвящено Вам и поднятой Вами борьбе за мир в связи с появлением в русском переводе книги ‘Корабль Мира’5. Пока же в ожидании Вашего ответа разрешите пожелать Вам всяческого благополучия.

Н. Сетницкий

31/V.1927
Харбин Юридический факультет преподавателю Ник. Александр. Сетницкому
China Harbin Law. College N. А. Setnitzky.

11. Н. А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

25 декабря 1927, Харбин

Николай Александрович Сетницкий просит глубокоуважаемого Алексея Максимовича принять его искреннейшие поздравления с новым 1928 годом.
Харбин 25 декабря 1927.

12. Н. А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

30 января 1928, Харбин

Глубокоуважаемый Алексей Максимович, одновременно отправил Вам по просьбе А. К. Горностаева книжечку его стихов: ‘Лице Эры’1. Одновременно пользуюсь случаем напомнить Вам, что в текущем году мы празднуем 100 лет со дня рождения Н. Ф. Федорова2 и поминаем 25 лет <со дня> его смерти. Хоть очень уклончиво, но все же в Вашем письме от 31-VIII-1926 года Вы обещали поместить заметку о Н. Ф. в этом году (Ваши слова: ‘м<ожет> б<ыть>, я помещу заметку, чего мне очень хотелось бы’). Я думаю, что помещением такой заметки Вы обрадовали бы очень многих. На этих днях я посылаю Вам несколько номеров газеты ‘Новости жизни’, где помещена статья А. К. Горностаева о Н. Ф. Федорове и Л. Н. Толстом ‘Перед лицем смерти’3. Это глава из книги, посвященной Толстому4. Вся статья построена на Ваших словах о Толстом5. Надеюсь на днях также послать Вам отрывок Биографии Н. Ф. Федорова, которую я, хотя и с запозданием, но все же печатаю.
Примите мои лучшие пожелания всяческого благополучия и здоровья.

Н. Сетницкий

30/I 1928.

13. Н. А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

2 августа 1928, Харбин

Многоуважаемый Алексей Максимович,

Я опять позволяю себе писать Вам. На этих днях я выслал на имя Екат. Петр.1 в Москву несколько брошюр и оттисков, связанных с идеями Николая Федоровича Федорова. Так как все мои попытки послать эти брошюры нескольким лицам (очень небольшому числу) кончались возвращением их мне с запретительной цензурной пометкой, то я просил бы Вас распорядиться Вашему секретарю уведомить меня о получении или о неполучении этой посылки. Посланы Вам следующие вещи: брошюра ‘Н. Ф. Федоров и современность’ — А. Остромирова2, брошюра — ‘Эксплоатация’, написанная мной и составляющая главу книги ‘Эксплоатация или регуляция?’3 и, наконец, несколько заметок из неизданного Ш-го тома, каковые — мне удалось обнаружить в журнале ‘Путь’4. Помимо этого первого дела у меня к Вам еще два вопроса. В прессе было много сообщений о том, что Вы собираетесь издавать не один, а даже два журнала5. Можно ли там будет писать о Н. Ф. Федорове и ‘Философии общего дела’?
Я послал Вам в начале этого года несколько номеров местной советской газеты со статьей, посвященной взаимоотношениям Л. Н. Толстого и Н. Ф. Федорова, озаглавленной ‘Перед лицем смерти’6. Статья эта должна была выйти в толстовском юбилейном сборнике, но сейчас, сколько можно судить по ряду данных, сборник этот по причинам, независящим от авторов, не выйдет7. Во всяком случае цензура уже дважды его не пропустила. Я же считал и считаю, что к юбилею эту статью надо выпустить и, как ни бесплодно это делать здесь, но, очевидно, придется пойти на это. Итак, мое предложение сводится к следующему — быть может, Вы напечатаете эту статью в одном из журналов, которые должны (по слухам) выходить под Вашей редакцией и руководством8. Если это неудобно или невозможно, б. м. тогда Вы позволите мне послать Вам несколько брошюр с этой статьей для лиц, интересующихся и Л. Н. Толстым, и Н. Ф. Федоровым (к числу их относится и хорошо известный Вам M. M. Пришвин9). Как Вы знаете, статья эта вполне лояльна, по духу вполне приемлема и вообще цензурный запрет необходимо отнести за счет нормального у нас цензурного перепуга. — Всякая цензура и попечительное начальство боятся и боялись смелых мыслей и ясных слов. Это в сущности все, о чем я хотел Вас просить. Пока же разрешите пожелать Вам всяческого благополучия и здоровья.

Н. Сетницкий

Харбин
2 августа 1928 г.
Адрес мой:
Маньчжурия, Харбин.
Большой проспект 65.
Юридический факультет.

14. Н. А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

3 мая 1932, Харбин

3.V.1932

Глубокоуважаемый Алексей Максимович!

Одновременно с этим письмом я посылаю Вам свою книжку ‘О конечном идеале’1. Она не предназначена для сколько-нибудь широкого распространения, но я хотел бы, чтобы небольшое число лиц, весьма мною чтимых с давних лет, прочли или по крайней мере просмотрели ее. Это дало мне смелость послать Вам именной экземпляр.
Я буду очень признателен Вам за уведомление о получении этой книжки. Вообще я не упоминал бы об этом, если бы не теперешние смутные времена в Маньчжурии2. Еще большее и крайнее мое желание было бы получить отзвук Вашего впечатления об этой вещи. Я не считаю желательным обсуждение ее в печати, но если оно выйдет на страницы прессы, это будет обозначать, что я оказался не в силах удержать эти мысли под спудом. Книга эта даже не поступит в общую продажу. — Всякое Ваше суждение я приму с огромным интересом и не сомневаюсь, что Ваша критика, хотя бы самая жестокая, как всегда будет плодотворной.
Кроме Вас я должен был послать эту книгу M. Н. Покровскому3, который в свое время был ознакомлен с источником мыслей, из которого она вытекла, и относился к нему сочувственно. Если Вы найдете желательным, чтобы ее прочел еще кто-нибудь, то я почту за удовольствие послать ее, кому прикажете.
Примите мои приветы и уверение в совершеннейшем моем к Вам уважении.

Н. Сетницкий

Harbin. Manchuria.
Харбин. Маньчжурия.
Модягоу, Бельгийская 81.

15. Н.А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

Вторая половина 1932 г.

… [считаю] себя в праве говорить, что в первичном звене причинного ряда, приведшего к современной постановке вопроса о дождевании1, я и мои друзья кое-что сделали. Мы исходили при этом из общего стремления внедрить в жизнь и осуществить на деле и практически то, что проповедывал Н. Ф. Федоров. И вот в 1923 году три человека, кроме меня, поставили передо мною общий вопрос об учении этого мыслителя и о необходимости распространить его широчайшим образом2. Это был единственный случай за всю мою жизнь, когда четыре человека, почти одинаково серьезно считавшие федоровское учение музыкой будущего, встретились вместе. Речь шла о том, что наша эпоха и происшедший на наших глазах переворот открывает широчайшие перспективы для создания грандиозных предприятий типа тех, о которых идет речь в философии общего дела. При этом была выдвинута мысль о необходимости ознакомить с этим учением вождей коммунистической партии и через согласование его с учением Маркса поставить вопрос о разработке и о практическом проведении в жизнь его учений (трудовые армии, союз науки и труда, новые формы организации умственного труда, связь умственного и физического труда, использование речных систем России, атмосферная регуляция, борьба со смертью и т. д.). Однако, такая общая постановка, выдвинутая одним из моих друзей3, встретила возражения, поскольку ясно было, что политические вожди в сущности неспособны привить ни одной мысли стране, поскольку ее нет в сознании самого населения, и с этой стороны такая прививка идей жизни бесплодной смоковнице политического руководства совершенно нецелесообразна и способна скорее дискредитировать эти идеи, а не укрепить и расширить круг их распространения. В связи с этим у нас создалось убеждение, что для данного момента представляется правильным фиксировать внимание не на всем круге идей Философии Общего Дела, а на отдельных задачах, которые выдвигал Н. Ф. Федоров, и среди них главное внимание было обращено нами на атмосферную регуляцию в том ее варианте, где шла речь о дождевании при помощи электричества.
Выполнение этой задачи привлечения внимания к проблеме дождевания взял на себя П. И. Иваницкий4, один из моих друзей, затративший на осуществление этого дела три трудных года. Сейчас в прессе, посвященной дождеванию, я не нахожу его имени, но это вполне естественно, если учесть тот тяжкий путь, который ему пришлось пройти, и то, что каждому из людей, сейчас делающих карьеру в связи с этим предприятием, неприятно вспоминать человека, который поставил перед ними эту задачу и которого они достаточно высокомерно осмеяли.
П. И. Иваницкий с большими трудностями пробил в 1923—24 году путь в НКЗем, где добился некоторого внимания к идее дождевания при помощи электричества. Им было собрано все, что в это время можно было найти по вопросу о дождевании в литературе за исключением постановок Федорова, ибо мы тогда считали, что упоминание этого имени преждевременно. Эти материалы были им сведены в доклад, который многократно представляли кому следует в НКЗеме и его органах и в конце концов в результате настойчивости П. И. Иваницкого было созвано совещание из метеорологов и агрономов по вопросу о дождевании, где им был сделан доклад по собранным материалам и поставлен вопрос о необходимости разработки этой проблемы в целях борьбы с засухой. Все основные установки, которые сейчас встречаются в прессе в связи с проблемой дождевания, все те методы и ссылки на европейские и американские попытки в этой области, о которых говорят сейчас, кроме самых последних работ, имели место в этом докладе. Нечего и говорить, что как и в прежние времена еще при жизни Н. Ф. Федорова, так и теперь эта идея была встречена со стороны присяжных специалистов далеко не лестно, и П. И. Иваницкому, рискнувшему занять их внимание столь странными вещами, пришлось выслушать немало неприятных слов по своему адресу. При всем том, однако, ему удалось в окончательном итоге все же добиться того, что его ‘материалы’ были изданы НКЗемом в виде отдельной брошюры, выпущенной издательством ‘Новая деревня’5. В ней, как и во всех докладах и сообщениях по этому делу, имя Н. Ф. Федорова вполне сознательно элиминировалось.
Я не располагаю в настоящее время экземпляром этой брошюры, она была конфискована у меня китайскими властями при переезде границ вместе с прочей советской литературой. Мой личный архив, если он уцелел, в настоящее время для меня недоступен. Но я и по памяти могу утверждать, что большинство лиц, выступающих сейчас по вопросу о дождевании, так или иначе имели отношение или к НКЗему в те времена, когда П. И. Иваницкий обивал их пороги, или участвовали в упоминавшемся выше заседании, или были лично им посещены и одарены его брошюрой.
Все эти обстоятельства я позволил себе описать Вам потому, что в связи с настоящим положением вопроса о дождевании я намерен опубликовать небольшую работу на тему ‘Борьба с засухой и учение Н. Ф. Федорова об атмосферной регуляции’6. Я думаю, что современные руководители хозяйственной жизни Союза идут путем, в значительнейшей степени предуказанным Н. Ф. Федоровым. Я думаю даже больше, что именно поэтому только они держатся и будут держаться, так как исполняют то, что завещано этим выдающимся человеком. Но, конечно, делая это вслепую, сами не зная того, куда и к чему ведут и выводят те пути, на которые им пришлось встать, они многое не только упускают, но даже прямо искажают во вред и себе, и стране, и будущему. С этой точки зрения мне думается, что пора привлечь их внимание к Федорову, тем более, что сейчас уже доктринеров и далеких от практики людей, которые в начале прошлого десятилетия боялись всякого подозрения в отступлении от чисто формальных начал революционности, казавшихся им единоспасающими, уже нет у кормила хозяйственной и политической жизни СССР. В то же время в ряде работ нашли себе, без поминания имени, идеи Федорова и их можно считать уже внедренными в общее сознание, хотя пока что в смутном и непроясненном виде. И вот таким образом основной вопрос, по которому я хотел бы получить от Вас ответ, заключается в том, можно ли сейчас уже от крупнейших теперешних руководителей жизнью СССР ждать реального понимания тех великих и величественных проблем, которые ставил в свое время в полном одиночестве скромный работник библиотеки Румянцевского Музея или по-прежнему от его имени будут шарахаться, как от призрака, а всех решившихся говорить о нем будут хватать и проделывать с ними все то, что в таких случаях полагается. Мне приходится говорить об этом, т. к. если я буду печатать работу, о которой упомянуто выше, то высказываясь сколько-нибудь серьезно о засухах и о тех путях, по которым должны идти все дела, связанные с дождеванием, мне совершенно нельзя обойти источник этих построений (Федорова) и по моральным соображеньям, и по соображеньям деловым, т. к. только зная предпосылки этого учения (борьба с природой и в конечном итоге со смертью), можно осмыслить и понять соответственные ученья, иначе они кажутся фантастикой даже при наших масштабах. С другой стороны, если у нас умы еще недостаточно созрели для восприятия этих мыслей и постановки этих задач, то, конечно, рациональнее всего ждать. Года четыре тому назад, когда я имел смелость писать Вам в связи с 100-летним юбилеем со дня рождения Федорова (1928 год), в результате чего (смею думать) Вы бросили пару строк об этом авторе в одной из Ваших статей, помещенных в московской прессе7, несомненно, ставить вопрос о нем перед советской аудиторией было, пожалуй (я готов сейчас это признать), и преждевременно, и небезопасно, не для Вас, конечно, а для других. В результате этих упоминаний, повторенных вслед за Вами М. И. Калининым8, в ‘Известиях’ появилась маленькая заметка биографического характера о Федорове9. После этого по компетентному требованию некоего гражданина Знаменского было произведено расследование, как подобного рода зловредные мысли заползли в Вашу голову и как вообще упоминающая о Федорове и такая заметка могла появиться в нашей прессе. В результате из ничтожного количества лиц, которые непосредственно работали и работают над осуществлением идей Н. Ф. Федорова, число которых при личном общении со мною никогда не превышало трех, большая часть была арестована и выслана. Один из них, я думаю, известный Вам лично по встречам в 1928 году, добрый знакомый М. М. Пришвина, писатель А. К. Горностаев (Горский) сейчас находится в ссылке и еще жив10, а другой уже погиб11. При всем том, конечно, ни тот, ни другой ни в какой мере не могли быть заподозрены ни в каком не только жесте, но даже и в помысле, направленном против властей предержащих.
Конечно, такое положение не смущает и не может смущать ни меня, ни Горностаева. Последний раз в 1928 году встречаясь с ним12 и предвидя возможность этого рода печальных, но обычно неизбежных в большинстве случаев событий, мы выработали определенную формулу: ‘преследуют, значит научатся следовать’. Но сейчас в условиях, когда я один остаюсь ответственным за судьбы учения Н. Ф. Федорова, мне приходится взвешивать почти каждый мой шаг и думать о результатах при каждом упоминании этого имени.
Мы втроем всегда считали, что в Вашем лице мы имеем дело с крупнейшим после Толстого и Чехова писателем, из числа пишущих на русском языке, к тому же с писателем исключительно чутким ко всем основным вопросам человеческой жизни. В настоящее время Вы являетесь кроме того в моих глазах единственным человеком хорошо и лично знающим современных главнейших руководителей политики и хозяйства СССР и мне кажется естественным спросить именно Вас о том, насколько сейчас они способны воспринять и допустить распространение идей Федорова (хотя бы только в части, касающейся ученья об атмосферной регуляции). Ни я, ни мои друзья, из которых теперь остался только один, не являемся пустыми доктринерами, во что бы то ни стало отстаивающими определенную формулировку в ущерб смыслу и существу дела. В свое время, не добиваясь признания в официальных кругах, мы все оказались в состоянии ряд федоровских постановок передвинуть из сферы чистой теории в область практики. Некоторые установки ЦИТ’а, современная постановка вопроса о умственном и физическом труде, некоторые наметки плана ныне осуществляемого Капитального строительства13 и много значительно меньших дел могут быть отнесены за счет наших попыток продвинуть ученье Н. Ф. Федорова в жизнь. Вопрос о дождевании это только наиболее яркий пример, в котором участие наше к тому же может быть документировано. Я думаю, Вам приходилось слышать о внедрении в севооборот Союза Культуры соевых бобов. Это дело, если вдуматься в него, отчетливо восходит к циклу задач, которые Н. Ф. Федоров на своем образном языке называл ‘продовольственным вопросом’. С 1925 по 1928 год я принимал самое деятельное участие в деле внедрения в сознание ряда лиц необходимости для нас соевых бобов14, и непосредственно мной писались в это время на эту тему записки, доходившие до наших органов верховного управления, хотя мое имя нигде прямо не упоминалось, а самый начальный момент вынесения соевой проблемы на поверхность общественного обсуждения прямо связан с одним из моих выступлений в соответственном учреждении.
В какой мере все эти вопросы, связанные с именем Н. Ф. Федорова, актуальны, можно судить хотя бы по тому, что еще сегодня я подсчитывал, что осуществление одной мелкой идеи, восходящей к тому же циклу, за осуществление которой я боролся в течение двух с половиной лет, за первые полгода выполнения дало Союзу почти два миллиона золотых валютных рублей. Сам я сейчас в свободное время разрабатываю проект, связанный с столь близкой Федорову идеей орошения Туркестана и восстановления его ирригационной системы, план, который вместе с идеями ‘Большой Волги’ позволит говорить о прямом водном пути из всех наших морей в центр Азии, в предгория Памира, в котором Философия Общего Дела видит могилу праотца рода человеческого15. Конечно, проект этот, если только он пойдет надлежащим образом, будет осуществляться в 1934—35 годах и тогда он будет так же рекламироваться, как и многие другие. Я не говорю уже о том, что это предприятие включено в план капитального строительства СССР еще в 1924—25 году, причем и я имел к этому некоторое отношение.
И вот при таком положении я не могу не спросить: неужели же все эти дела на 14 году революции надо проводить из-под полы, скрывая источник, из которого они исходят из-за предрассудков, которые господствуют с этой стороны в руководящих кругах. Я думаю, что Сталин, который как-никак все же получил церковническое образование, способен больше чем кто-либо другой понять и осмыслить установки ‘Философии Общего Дела’.
Я не говорю уже о том, что самая возможность фиксировать внимание хотя бы только на некоторых сторонах этого учения способна сильнейшим образом разрядить тяжелую атмосферу на религиозном фронте в отношении к православию в СССР, создав почву для самого серьезного и делового конкордата, что необычайно усилило бы наши позиции в ряде вопросов и смягчило бы имеющие место трудные и обостренные отношения на этой почве, которые, как Вы знаете, сильно вредят СССР за границей.
Я заканчиваю это растянувшееся письмо такими просьбами моими к Вам: я буду очень признателен за сообщение Вашего мнения по вопросам: 1) насколько идеи ‘Философии Общего Дела’ в их прямом и неприкрытом виде могли бы быть в настоящее время сознательно положены в основу хозяйственного строительства Союза и 2) в какой мере появление работы, посвященной вопросам атмосферной регуляции, могло бы быть интересным в настоящее время для советского читателя, и 3) в какой степени имело бы смысл поставить вопрос о Федорове и о его мыслях, о борьбе с природой перед советскими деятелями.
Должен сказать, что вот уже восемь лет я держу у себя в портфеле вполне законченные работы, связанные с проблемами, поставленными Философией Общего Дела в самых разных областях: философской, литературной, религиозной, научной и т. д., написанные, как мною, так и моими друзьями, из коих один уже погиб, а другой в Соловках. Я публиковал только то, что казалось мне неотложным по обстоятельствам времени. В этих публикациях я руководился мыслью о том, что необходимо сохранить эти мысли, а сохранение их в одном экземпляре только в рукописях равносильно их гибели в наших условиях. При этом особенно нужно считаться с тем, что я в этом деле абсолютно одинок и не стремлюсь выйти из этого одиночества, так как образование группы лиц, хотя бы только сочувствующих взглядам Н. Ф. Федорова, равносильно обращению внимания на это дело тех, кому сие ведать надлежит и следующее за этим уничтожение и гибель тех материалов, которые я храню. Сейчас этому положению отчетливо приходит конец. Маньчжурия — снаряд, готовый разорваться16. Если взять историю распространения идей Философии Общего Дела, то уже дважды общественная и военно-политическая катастрофа губила побеги и ростки этого дела (1914 и 1917 годы)17. Вряд ли можно ждать третьего раза. Я боюсь, что мне придется заняться распространением этих взглядов независимо и вопреки мнениям советских кругов, с которыми я связан, и отсутствие в этом отношении сколько-нибудь ясной и авторитетной установки способно создать для меня весьма трудную дилемму личного порядка. Я абсолютно чужд эмиграции, однако вопрос о тех отношениях, которые должны создаться на этой почве, для меня исключительно сложен. Меня иногда даже соблазняет мысль о репрессиях. Они могли бы послужить прекрасной отговоркой и поводом для снятия с себя ответственности за то дело, которое несешь. С этой стороны, тюрьма и ссылка были бы освобожденьем от тяжелой ответственности в своих собственных глазах, но это не решение вопроса. Я убежден, что СССР идет по пути, предуказанному Н. Ф. Федоровым, и стыдно было бы умыть руки в этом деле, создавая условия, способствующие не прояснению сознания, а наоборот затемнению его, тем самым задерживая этот процесс.
Я буду очень признателен Вам за ответ по существу поставленных мною вопросов и я думаю, что Вы сейчас единственный человек, от которого можно ждать прямого и искреннего ответа по этому делу. Я думаю, что нет надобности посылать Вам издания вещей, связанных с Философией Общего Дела. В свое время я посылал их Вам.
Примите мои уверения в глубоком моем к Вам уважении и пожелания всяческого благополучия.

16. Н.А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

29 октября 1934, Харбин

N. А. Setnitsky
Harbin, New Town
Post, box 91
29-X.1934

Многоуважаемый Алексей Максимович.

Только сейчас в мои руки попал, правда неполный, комплект Литературной Газеты, содержащей отчеты о съезде писателей1. Вам пришлось в деле организации и проведения этого съезда сыграть исключительную роль. Я всегда думал, что одна из важнейших задач в деле приступа к преобразованию мира является объединение деятелей искусства и художественного слова в первую очередь. Мне пришлось писать о месте художника, в ряду деятелей других категорий. Книжка ‘О конечном идеале’ Вам посылалась и там можно найти мои утверждения по этому поводу2.
Чтение материалов съезда заставило меня задуматься о многом из того, что уже сделано Вами за эти годы. Для меня исключительно важным было, что за последнее пятилетие дважды в печати Вы упомянули имя Н. Ф. Федорова3.
Но, конечно, не менее значительным является то, что Вами сделано и помимо упоминания этого имени. Попытки мои и моих друзей с 1918 по 1928 г. провозгласить лозунг борьбы с природой в качестве основной задачи нашей современности, поставить вопрос об единстве умственного и физического труда в деле строительства культуры4 и другие не имели успеха. Теперь, благодаря Вам, они не только провозглашены, но стали программными элементами происходящего у нас строительства. Ваше значение и роль в этом деле достаточно велики и Вы лучше многих это знаете. Но вот теперь, когда ряд идей ‘общего дела’ стали и становятся действительностью и осуществление их идет уже по определенному руслу5, мне кажется необходимым сосредоточить внимание на новых, более далеких и, может быть, странных для широкой публики точках.
Я думаю, что ни с надвигающейся войной, ни с глубоким подспудным влечением к ней (что есть у очень многих) нельзя справиться, не сделав дальнейших шагов: лозунг борьбы с природой должен быть раскрыт и заострен в направлении необходимости борьбы со смертью до победного конца.
Я очень хорошо представляю все трудности и общественные, и индивидуальные, которые стоят на пути такого провозглашения. Уже шесть лет тому назад их пришлось испытать моим друзьям, которые стремились привлечь к этому делу общественное внимание, базируясь на имя Н. Ф. Федорова. Во взглядах даже самых атеистически мыслящих людей смерть — вещь священная и всякое покушение на нее достойно казни, а всякие вопросы о победе над смертью расцениваются нашими не по разуму рьяными людишками как беспросветная мистика и т. п. Известный Вам лично (Вы встречались с ним в 1928 году) литературный критик и поэт А. К. Горностаев (это псевдоним Александра Константиновича Горского) был арестован в 1929 году, а затем сослан и я совершенно потерял его из виду6. В таком же положении оказался и Валериан Муравьев, интереснейший мыслитель (книга его ‘Овладение Временем’ издана в Москве в 1924 году), погибший в ссылке в Нарыме7. Я не присоединился к этим людям и не испытал их судьбы в силу чисто случайных причин, задержавших меня за границей во время советско-китайского конфликта.
Конечно, выступление этого рода трудно. Вы знаете, как страшился прямо и откровенно поставить этот вопрос Л. Н. Толстой, смущаемый смехом не слишком умных людей8. Вам известно, с какими экивоками и ужимками подходил к этому делу В. С. Соловьев9. Я думаю, Вам придется сделать то, на что не решились эти люди. Та характеристика, которую дал Вам Николай Федорович на заре Вашей литературной деятельности10, и вся Ваша последующая деятельность, в особенности последние годы, говорит о том, что Вам на этом пути обеспечен успех.
Вы, может быть, спросите: почему же это надлежит делать Вам? Почему не я или кто-нибудь из более молодых не сделают этого шага. Дело в том, что момент требует сосредоточения внимания на этом деле масс, необходимо, чтобы была понята массами задача борьбы со смертью. Я и упомянутые мною люди и говорили, и говорим об этом, но наши имена ни для кого не авторитетны, и скорее могут вызвать лишь сомнения в ценности наших высказываний. Что же до Вас, то, в чем я полагаю также и Ваше мастерство, так это в исключительном умении сказать и показать дело так, что оно никого не обременяет и никого не связывает и никого не нудит.
Это последнее обстоятельство весьма важно, ибо и мой опыт, и опыт моих друзей показывает, что нельзя в этом деле опираться на голый авторитет. Простая апелляция к нему, как это обычно делается, создает почву для ряда трудностей в дальнейшем продвижении. Такого рода положение, как Вы знаете, уже имело место в отношении учения Н. Ф. Федорова, когда была сделана попытка монополизировать его со стороны весьма авторитетных мистиков типа Н. А. Бердяева и С. Н. Булгакова11. Отрыжка этой вульгарной апелляции к авторитету до сего времени дает себя знать и препятствует усвоению идей ‘Философии Общего Дела’ именно там, где она может дать наибольшие результаты, — у нас.
В то же время нельзя в этом вопросе рассчитывать на специалистов ученых, которые заняты непосредственной борьбой со смертью. Они это делают в порядке профессиональном и сколько я ни следил за работами в этой области, часто ценнейшими, то всегда они высказываются до крайности ограничительно, умаляя свои же собственные открытия и их смысл. Они сами под гипнозом ‘кур-носки’.
Это не все, о чем я хотел Вас просить, так как по обстоятельствам моего местонахождения многого нельзя отсюда писать. Поверьте, что я не стал бы беспокоить Вас с этими вопросами, если бы не ощущал их неотложности и видел бы кого-нибудь кроме Вас, кто мог бы их разрешить. Что они настоятельны, можно судить еще потому, что дважды в материалах съезда писателей я услышал ноты той же тревоги, которая обуревает меня.
Заканчивая это письмо, я позволю себе пожелать Вам всяческого благополучия и здоровья.
С искренним приветом.

Н. Сетницкий

P. S. Мне пришло в голову, что, может быть, Вы могли бы содействовать облегчению положения или просто отыскать Горностаева (Горского), если он уцелел за эти годы12. Он очень талантливый человек, я не думаю, чтобы за ним были какие-либо особенные вины. Его работа ‘Перед лицем смерти’ напечатана на японском и чешском языках, переведена на немецкий и на английский и должна быть напечатана в 1935 г. в Америке к юбилею Л. Н. Толстого13. В свое время (1928 год) профессор Гудзий высказался о ней в том смысле, — что эта брошюра обозначает поворот в деле изучения Л. Н. Толстого14. А ведь она представляет лишь главку книги, которая была написана Горностаевым о Толстом15. Было бы своевременно познакомиться с этой работой ввиду наступающего 25-летия со дня смерти Льва Николаевича, и особенно в связи с происходящим сейчас в эмиграции недостойным перетряхиванием семейного белья Толстых. Работа Горностаева по своим установкам позволяет ликвидировать всю путаницу и муть, которая скопилась вокруг последних лет жизни великого человека.

Н. С.

17. ГОРЬКИЙ — Н. А. СЕТНИЦКОМУ

Не ранее ноября 1934, Москва

Н. А. Сетницкому.

Уважаемый А. А.1 —

будучи материалистом, я могу мыслить о борьбе со смертью только как о деле практическом, требующем экспериментального исследования. [По моей инициативе]
Правительство наше, весьма чутко относящееся к идеям ‘фантастического’ характера, постановило в 32 г. создать ‘Всесоюзный институт экспериментальной медицины’ — ВИЭМ, цель института: комплексное изучение жизни, работы и изнашиваемости человеческого организма2. Впервые за всю историю развития медицинских наук к этому делу привлечены физики, химики и впервые же обращено должное внимание на медицину Востока, для чего при институте будут организованы клиники Восточных методов изучения здорового и больного человека и будут привлечены к работе медики Монголии, Тибета и Китая. Институт строится под Москвой, это огромное строительство, на которое уже ассигновано 140 миллионов, кроме того будут созданы филиалы: в Казани, Харькове, в Сухуми — в Ташкенте, в одном или двух городах Сибири и на Шпицбергене. Под Москвой уже заготовляется материал для стройки.
В данный момент [около] вокруг института организовалось почти три тысячи крупнейших ученых различных специальностей.
Сейчас подлинным революционером в области медицины является профессор Алексей Дмитр. Сперанский3. Это — человек из ряда тех, которые в прошлом обычно возбуждали к своим домыслам и лично к себе ненависть всех консерваторов и чиновников науки. В скором времени выйдет его книга, в которой он подвергает критике все установившиеся в медицине теории и доказывает их несостоятельность4.

18. Н. А. СЕТНИЦКИЙ — ГОРЬКОМУ

3 мая 1936, Москва

Глубокоуважаемый и дорогой Алексей Максимович! Уже несколько раз я принимался писать с тем, чтобы в первую очередь поблагодарить Вас за внимание Ваше ко мне, проявленное Вами во время моей болезни1. Но множество всяких причин, как всегда бывает в подобных случаях, то тормозили, то просто сводили на нет эти мои попытки вступить в общение с Вами. То мне казалось нелепым писать Вам теперь, когда расстояние между нами сократилось с 12 тысяч километров, то казались напряженными письма, то, наконец (был и такой случай), вполне готовое письмо было украдено у меня вместе с пачкой документов и т. д. Сейчас, я думаю, это письмо я не только кончу, но и отправлю. Надеюсь, что оно будет получено и прочитано Вами. Но естественно спросить: почему же, в конце концов, я все же так поздно взялся за это письмо и неужели эти задержки и затяжки были столь серьезны, что помешали мне исполнить хотя бы элементарный долг вежливости по отношению к Вам? Я не хотел посылать бессодержательное письмо — это первая причина, что же касается других, то они сводятся к следующему: я не чувствовал в себе уверенности в том, что я правильно ориентируюсь в теперешнем положении на Москве. Я уезжал отсюда в 1925 году и после десятилетнего отсутствия не хотел ошибиться в оценке. Сейчас уже год, как я в Союзе, и, кажется, осмотрелся. Должен сказать со всей искренностью, что, по субъективным оценкам, положение для меня и моих основных идей рисуется не очень благоприятно. Я много и читал, и слышал о том творческом подъеме, который царит в стране, о той заботе и внимании, которыми здесь окружена каждая творческая личность, и т. д. Но в отношении себя не испытал и не испытываю ничего подобного. При этом я должен отметить, что политические и социальные моменты, равно и мои личные и материальные дела, отнюдь не влияли и не влияют на эти мои оценки. С момента моего первого соприкосновения2 с советской властью (это было в 1919 году3) я твердо и решительно определил свою позицию. Мой отъезд за границу был вполне легален и работа моя там была нужна Союзу, о чем могут засвидетельствовать люди достаточно веские. Мои взгляды, от которых мне ни при каких условиях не приходилось отрекаться, таковы, что за 16 лет я мог отмечать, как многие из моих мыслей становились едва не программными лозунгами в нашей стране. Я думаю, что даже в тех пределах, в каких это произошло (с моей точки зрения этого мало), всякий на моем месте должен расценивать это как большое счастье. Но тем более серьезно то, что сейчас мне приходится быть неудовлетворенным. Речь идет о творчестве.
До 1935 года я 22 года работал по разным вопросам в теории и практике. Писать я начал в 1913 году, в 1917 начал печататься. Только часть моей работы, исключая вопросы философии общего дела и еще нескольких тем, меня занимающих, такова, что с 1917 по 1935 год я сотрудничал в 22 газетах и журналах и количество написанных мною статей (преимущественно экономических и статистических) давно превышает 100. Я участвовал в 9 больших коллективных работах, из которых некоторые имели и имеют значительное государственное значение и опубликованию не подлежат. Оттисков отдельных моих статей, брошюр и книг я насчитываю 18, но это только то, что появилось за моим именем и с моего ведома. Чтобы судить о размахе моей работы, достаточно сказать, что, уезжая в СССР, я уничтожил 3000 страниц из числа вещей, которые я не хотел оставлять в чужих, могущих стать враждебными Союзу руках и которые я затруднялся взять с собою4. Сожженье рукописей, мучительный опыт Гоголя и Н. Ф. Федорова5, мне знаком — должен сказать, что он колоссально тяжек. И вот после такого труда и такого — я думаю, что я вправе не всуе употребить это слово, — такого творчества, в стране, где это слово звучит из всех громкоговорителей, я уже год не сделал ничего, не написал ничего и не сказал ничего, и даже больше того — нахожусь в положении, при котором, по-видимому, не могу ничего сделать, и особенно по делу, которое считаю делом своей жизни: по борьбе со смертью. Недавно в двух шагах от одной из людных улиц Москвы я наткнулся на свежеприколотого человека и я был в положении, когда даже в таком прямом случае не мог не только помочь, но даже остановиться, и прошел мимо.
Я думаю, что Вы, Алексей Максимович, очень много сделали на пути этой борьбы. Постороннему глазу это не видно, но Ваш анализ, непревзойденный по точности и остроте, фигуры Л. Н. Толстого6, образ Булычева, Ваши статьи 1928 года о борьбе с природой с цитацией Н. Ф. Федорова7 и даже Ваше последнее упоминание этого имени в одной из Ваших книг8 — все это вещи большого значения. Поэтому я с особым вниманием следил и слежу за всеми Вашими высказываньями. Это тем более важно сейчас, когда подготовка к мировой бойне идет нарастающими темпами. Фашизм действительно готовит гибель мира и человечества. Побоище в Валгалле — вот завершительная цель этой системы. Для себя фашисты видят какого-то спасительного Бальдура9, но это никого не обманывает. И вот именно сейчас, мне кажется, необходима настоятельная борьба за жизнь и разоблачение всех личин смерти, появляющихся на основных направлениях нашей современности. То, что сейчас ведется в этой области, совершенно недостаточно. Оно сводится к простейшему рецепту: ‘отрази фашиста’, а чаще даже более простому: ‘убей его’. — Мне кажется, что в этих условиях Ваша позиция, дорогой Алексей Максимович, необычайно сложна и трудна и даже противоречива. Я не могу не вспомнить Л. Н. Толстого, судьбу которого Вы воспроизводите с обратным знаком. Проблема неветшающей жизни была ему ясна, но голоса сказать это у него не хватало. Его отход от искусства и уход в благочестивую публицистику и пресную философию — все это маски, которые он одел на себя перед лицем смерти. — Я думаю, что и Вас, как и Л. Н. Толстого и как многих меньших, мучит тот же вопрос о смерти и о борьбе с ней. Как Л. Н. Толстой на этой стадии своей внутренней борьбы разразился двусмысленным, до сего дня еще не прочитанным ‘Воскресеньем’, так и Ваша публицистика и Ваши последние пьесы исходят из того же импульса. ‘Егор Булычев’ с непередаваемой резкостью для умеющего читать ставит вопрос о том, что стоит религия, которая не спасает от смерти, хотя и обещает такое спасение, а ‘Достигаев’ в своем заключении ставит вопрос: а что дает революция? М<ожет> б<ыть>, она спасет? надо попробовать?.. — Но вот сейчас эти постановки приобретают перед угрозой новой бойни необычайно острый смысл. Ведь в Маньчжурии за 4 года убито до полумиллиона мужчин, не считая женщин и детей, а это даже не рассматривается как война.
Вывод, который напрашивается в этих условиях, таков — больше всего в создавшемся положении виноваты сторонники жизни и борцы со смертью, ибо никто, как они и они одни должны были думать о результатах своего молчания. Я думаю, что и я слишком слаб и пассивен и слишком долго молчал и молчу, а если говорил и говорю, то в большинстве случаев обиняками. Фашизм в этом отношении только мишень — это только статист и бить по фашизму это значит только подменивать адресата. Ведь ряд лет и коммунизм для многих искренних людей в Европе был таким же статистом, на которого они направляли свою ненависть против действительного врага. — Я думаю, что далее нельзя оставаться в неопределенном и двусмысленном положении. Невозможность нанести удар подлинному врагу ведет лишь к бесплодному раздражению и ожесточению, выливающемуся в бессильной брани, которая никого не убеждает и только смущает. Я по себе знаю, что дальнейшее молчание чревато гибелью, и в первую очередь для самого молчащего. Всякая смерть всегда есть бессознательное убийство и самоубийство, для того, кто вдумывается в нее, это попытка уйти из тупика, гневная ярость скорпиона, безвыходно мечущегося в огненном кольце. Когда я разбираюсь в своих теперешних затруднениях, болезнях и бедствиях, обступивших меня, то в себе самом я вижу это скрытое желанье уйти с поля битвы (хорошо и соблазнительно сказать: ведь я кое-что сделал и ухожу под давлением превосходящих сил врага). До 1925 года в Союзе у меня были друзья, с которыми я мог говорить на эти темы, кое-что проектировать и осуществлять. Десять лет я работал и боролся в одиночку. Но вот сейчас весь вопрос заключается именно в этом — можно ли дальше действовать в одиночку? Трагизм этого вопроса заключается в том, что ставить его приходится в стране, строящей новый мир. Трагично то, что никто из строителей социализма не рискует сказать, что без борьбы со смертью нельзя и думать о социализме и что коммунизм не может быть построен без победы над смертью. Поразительно и то, что во всем этом строительстве нет никого, кто бы ясно и понятно сказал, что позиция в отношении смерти есть прежде всего позиция самооценки и оценки того дела, которое делает человек.
Мне думается, что Вы, Алексей Максимович, сейчас единственный человек в Союзе, который прямо и ясно видит врага, с которым надо бороться. Ваша напряженность и острое раздраженье, которое прорывается в Ваших статьях, свидетельствует для меня, что Вам трудно бить по манекену. Я думаю, что, может быть, Вам, как и мне, было бы полезно повидаться. — Я не решался говорить и даже думать о встрече с Вами, хотя и Степан Гаврилович Скиталец и Николай Васильевич Устрялов10 передавали мне о Вашем внимательном ко мне отношении. Я даже должен был бы поблагодарить Вас за посылку ко мне доктора во время моей болезни, но я не хотел прийти к Вам лишь для формального знакомства, едва ли не в порядке визита. Но сейчас мне думается, такого рода встреча была бы плодотворной, поскольку не только я мог бы почерпнуть от Вас некоторые указания относительно места, где я сделал бы максимум того, что можно сделать, но со своей стороны мог бы познакомить Вас с тем, как и что можно сделать в одиночку на пути столь странном для современного человека11.
Я работаю сейчас на М. Каз. ж. д. в плановом отделе, но не знаю, долго ли буду работать там. Я бы очень просил Вас подтвердить получение этого письма, и если Вы захотите меня видеть, просил бы сообщить, где и когда могла бы состояться наша встреча. В случае чего я мог бы даже поехать к Вам в Крым, если в это лето Вы не думаете жить под Москвою.
Примите мои лучшие пожелания всяческого благополучия и здоровья.

Н. Сетницкий

P. S. Думаю, что до осени мне можно написать по адресу: Пушкино, Сев. ж. д., 2-ая Домбровская ул., д. No 2. 3/V-36.

ПРИМЕЧАНИЯ

1.

Печатается по А (НИОР РГБ. Ф. 657. К. 10. Ед. хр. 33. Л. 85—87 об.). Впервые: Евразия. 1929. No 24. 4 мая. С. 7—8, а также: Контекст 1988. М., 1989. С. 348—349, Федоров Н. Ф. Собр. соч.: В 4 т. Т. IV. М., 1999. С. 430-432.
1 Летом 1900г. Н. Ф. Федоров во время своего пребывания в Подольске продолжил начатую еще в Асхабаде работу над изложением учения ‘всеобщего дела’ в виде ‘двенадцати Пасхальных вопросов’. В. А. Кожевников помогал Федорову в переписке и систематизации фрагментов ‘Пасхальных вопросов’, а также в подборе эпиграфов. Тогда же Н. Ф. Федоровым были написаны ‘Пояснения к Пасхальным вопросам’, называемые в данном письме Комментариями (Федоров Н. Ф. Т. III. С. 328—342).
2 Протопопов М. А. Беллетристы новейшей формации. М. Горький. Очерки и рассказы. Т. III. СПб., 1899. Тан. Чукотские рассказы. СПб., 1900. Вересаев В. Очерки и рассказы. СПб., 1899 // Русская мысль. 1900. No 3—4.
3 Цитата из рассказа А. П. Чехова ‘Сапожник и нечистая сила’ (1885).
4 В статье ‘Беллетристы новейшей формации’ Протопопов подробно разбирал творчество раннего Горького и писал о двух противоположных идейных тенденциях, присутствующих в рассказах писателя: безусловное смирение, граничащее с фатализмом (‘не кобенься, против закона не попрешь’), и крайний нигилизм, переходящий во ‘все позволено’ (‘живи и кобенься усиленно’). При этом публицист выражал убеждение в том, что эти тенденции разрешатся в благотворном третьем пути и писатель ‘придет к тому не эффектному, прозаическому, но правильному убеждению, что человеку не подобает ни бездельничать по-босяцки (хотя бы то под сенью Гегеля), ни разбойничать по-босяцки же (хотя бы под сенью Ницше), а подобает ему усердно работать под ферулой многих законов, — и законов природы, и законов общежития, и законов морали’ (Русская мысль. 1900. No 3. С. 38, 2-я пагинация).
5 Александр Александрович Киреев (1833—1910), общественный деятель, публицист, представитель позднего славянофильства. Аким Львович Волынский (наст. фам. Флексер, 1861—1926) — литературный критик, историк и теоретик искусства. В 1889—1899 гг. ведущий сотрудник и идеолог ‘Северного вестника’, считавший основной задачей журнала ‘борьбу за идеализм’, привлекал к сотрудничеству в журнале представителей русского символизма.
6 По мысли Протопопова, ‘беллетристы новейшей формации’ рвут вековую традицию русской словесности и общественной мысли, ведь, несмотря на мировоззренческие споры западников и славянофилов, на различные установки ‘шестидесятников’, ‘семидесятников’ и ‘людей 40-х годов’, их представители ‘стояли на одной нравственной почве’, уважали труды предшественников, чтили преемственность. ‘Теперь же на наших глазах происходит нечто иное, нас не сменяют, нас упраздняют, а с нами вместе и тех, разумеется, которые имеют общую с нами генеалогию — наших отцов, дедов и прадедов: все мы одинаково повинны в том, что любим ближних, а не дальних. <...> Радищев, например, людям 20, 40, 60 и 70-х гг. совершенно свой человек, ближайший единомышленник, тогда как для наших преемников — ближайших в хронологическом смысле, — мы представляемся людьми ‘чужими’. Смена поколений — процесс естественный и разумный, но не при этом процессе мы присутствуем и даже участвуем теперь’, а при том, что рвется связь времен, уничтожается преемственность идей (Русская мысль. 1900. No 3. С. 32—34, 2-я пагинация).
7 Цитату из рассказа М. Горького ‘Проходимец’ Федоров дает по статье Протопопова (Там же. С. 40).
8 В начале своей статьи Протопопов приводил воображаемый монолог человека ‘нового поколения’, обращенный к ‘субъективным старичкам’ ‘шестидесятникам и семидесятникам’: ‘Вы нам чужие <...> Мы смеем жить для себя, смеем думать по-своему, а вы жили и до сих пор учите жить для других и думаете не по своему разуму, а по указке вековых традиций. <...> Человек живет только однажды, не мешайте ему прожить свою жизнь как ему хочется и нравится. Не опутывайте его ума предрассудками, не связывайте его воли никакими правилами, живая человеческая личность выше и дороже всяких правил и норм. Мир принадлежит человеку, я сознаю и чувствую себя человеком, мир принадлежит мне. Надо быть смелым, дерзким, бесстрашным и, главное, — безжалостным. <...> ‘Ну будет у него белая изба, а из меня лопух будет расти, ну, а дальше?’ (Базаров) — умнее этих слов ничего не было сказано’ (Там же. С. 31—32).
9 Перед цитатой из ‘Отцов и детей’ И. С. Тургенева, после слов ‘Надо быть смелым, дерзким, бесстрашным и, главное, — безжалостным’: »Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен за каждого из своих братьев по крови’ (Белинский) — глупее этих слов никогда ничего не было сказано’ (Там же. С. 31). Резкая характеристика Федоровым высказывания Белинского (как ‘фразы пошлой, ограниченной’) связана с его убеждением в неполноте альтруистической морали, при которой жертвенность одних оборачивается неизбежным эгоизмом других (‘антиномии эгоизма и альтруизма’ мыслитель противопоставлял принцип высшей, соборной нравственности: ‘не для себя и не для других, а со всеми и для всех’).
10 Федоров реагирует на следующее рассуждение Протопопова: ‘Все мы, при всех наших частных разногласиях, стояли на одной и той же нравственной почве. Униженных и обиженных мы не презирали, а наоборот, в их поддержке и защите усматривали единственную достойную человека цель существования и деятельности. Главную заповедь хорошо выразил наш поэт:
Иди к униженным,
Иди к обиженным.
По их стопам,
Где трудно дышится,
Где горе слышится,
Будь первый там!’
(Русская мысль. 1900. No 3. С. 33, 2-я пагинация). Цитата, приведенная Протопоповым, взята из поэмы Н. А. Некрасова ‘Кому на Руси жить хорошо?’.
11 Мария Григорьевна Кожевникова (в девичестве — Тарановская) — мачеха В. А. Кожевникова.

2.

Печатается по А (АГ. КГ-п-21-10-1), впервые. В правом верхнем углу красным карандашом помета: ‘Горностаев’.
1 Анна Васильевна Кожевникова (урожд. Андреева) (1864—1949) — вдова В. А. Кожевникова, друга, ученика и первого биографа Н. Ф. Федорова.
2 Речь идет о первоначальном варианте работы Горского ‘Николай Федорович Федоров и современность’. В этом варианте она была разбита на две части: первая — биографический очерк, вторая — очерк мировоззрения. Позднее в существенно дополненном и доработанном виде опубликована Сетницким в Харбине под псевдонимом ‘А. Остромиров’: Остромиров А. Николай Федорович Федоров и современность. Вып. 1—4. Харбин, 1928—1933. См. примеч. 3 к п. 10.
3 На основе этих материалов Горский подготовил две работы, которые впоследствии также были опубликованы Сетницким: ‘Перед лицем смерти. Л. Н. Толстой и Н. Ф. Федоров’ (Харбин, 1928, псевд.: А. Горностаев) и ‘Рай на земле. К идеологии творчества Достоевского. Ф. М. Достоевский и Н. Ф. Федоров’ (Харбин, 1929, псевд.: А. Горностаев).
4 Два тома сочинений Федорова, подготовленные к печати его учениками В. А. Кожевниковым и Н. П. Петерсоном, вышли в свет в 1906—1913 гг.: Федоров Н. Ф. Философия Общего Дела. Т. I. Верный, 1906, Т. П. М., 1913. (Это издание, как и второе харбинское 1928—1930 гг., есть в ЛЕГ (ОЛЕГ. 175, 177—178.) Работа над подготовкой к печати третьего тома была оборвана кончиной обоих издателей. За полгода до смерти Петерсон передал ту часть бумаг Федорова, которая находилась в его распоряжении (в том числе и материалы к III тому ‘Философии Общего Дела’), своему сыну, лингвисту Михаилу Николаевичу Петерсону (1885—1962).

3.

Печатается по А (АГ КГ-п-21-10-2), впервые. В правом верхнем углу красным карандашом помета: ‘Горностаев’.
1 Упоминаемое здесь письмо Горького Горскому не разыскано. По всей видимости, оно затерялось еще в 1920-е гг.: при частых сменах Горским квартиры или при арестах в 1927 и 1929 гг. О его содержании отчасти можно судить по письму А. К. Горского X. И. Бялику от 2 апреля 1923 г.: ‘…я написал в течение этой зимы книгу о Н. Ф. Федорове (биография и изложение учения) — для книгоизд<атель-ства> ‘Колос’. Теперь удалось завязать сношения с М. Горьким. Он предлагает дать в предпринимаемом им журнале ‘Беседа’ статьи о Достоевском и Федорове, о Толстом и Федорове. А также берется найти издателя для избранной хрестоматии из 3 томов ‘Философии Общего Дела» (копия письма любезно предоставлена составителям X. Бар-Йозеф).
2 Статья о Достоевском и Федорове в журнале ‘Беседа’ не была опубликована.
3 Проект опубликовать при посредстве Горького хрестоматию из произведений Федорова не осуществился, однако работа по ее составлению Горским и Сет-ницким действительно велась. С разрешения и при содействии M. Н. Петерсона были сделаны машинописные подборки материалов к III тому ‘Философии общего дела’, включавшие в себя письма и некоторые статьи Федорова (третий экземпляр машинописной копии ныне хранится в НИОР РГБ в составе личного фонда Н. П. Петерсона). Впоследствии Сетницкий подготовил на основе этих материалов ряд публикаций в эмигрантских изданиях (‘Евразия’, ‘Версты’, ‘Путь’), а также в сборнике ‘Вселенское Дело’ (Вып. 2, 1934).
4 По всей видимости, Горький сообщил Горскому о скором выходе первого номера литературного и научного журнала ‘Беседа’ (Берлин, 1923—1925), организованного по его замыслу и при непосредственном участии.
5 Речь идет о большой работе Сетницкого, которая с перерывами писалась ученым в 1920-х — начале 1930-х гг. (окончательное название ‘Эксплуатация или Регуляция?’. В печати появились лишь отдельные ее главы: Капиталистический строй в изображении Н. Ф. Федорова (Известия юридического факультета. Т. 3. Харбин, 1926. С. 9—25), ‘Эксплоатация’ (Там же. Т. 5. Харбин, 1928. С. 215—257), ‘СССР, Китай и Япония. Начальные пути регуляции’ (Там же. Т. 10. Харбин, 1933. С. 187—247). Имеются в ЛЕГ (ОЛЕГ. 146, 150, 5920).
6 Журнал ‘Беседа’, по замыслу Горького, должен был послужить своего рода мостом между западной и русской культурами, знакомя ‘русских грамотных людей с научно-литературной жизнью Европы’ (Архив Г. 8. С. 72). Однако помимо произведений зарубежных писателей и ученых и обозрений европейской и американской литератур, в нем широко печатались и произведения русских авторов, как самого Горького, так и А. Блока, А. Белого, Ф. Сологуба, В. Ходасевича, А. Ремизова, В. Лидина и др.
7 Повесть поэтессы, прозаика, художницы Елены Гуро (1877—1913) ‘Бедный рыцарь’, над которой она работала в последние годы жизни, в журнале ‘Беседа’ опубликована не была. См.: Гуро Е. Жил на свете рыцарь бедный. Санкт-Петербург, 1999. В предисловии составитель этой книги Евгений Гриневич, в частности, упоминает, что один из ‘вариантов’ текста этого произведения ‘собирался издать в 1917 г. М. Горький’ (С. 9).

4.

Печатается по А (АГ. КГ-п-71-4-2). Впервые: Из истории философско-эстетической мысли 1920—1930-х гг. Вып. 1. Н. А. Сетницкий. М., 2003. С. 366—367.
Датируется по ответному письму (п. 5).
1 Сетницкий послал Горькому работу ‘Смертобожничество. Корень ересей, разделений и извращений истинного учения церкви. Догматические очерки. Ч. 1. Борьба словом’ (Харбин, 1926), написанную им в 1925 г. в соавторстве с Горским. Совет послать ‘Смертобожничество’ Горькому дал Сетницкому Горский в письме от 3 июня 1926 г. (FP. 1.3.27).
2 Здесь Сетницкий, по-видимому, неточен. Судя по печатаемым письмам Горского Горькому и приведенному в комментарии к ним фрагменту письма Горского Бялику, Горский писал для журнала ‘Беседа’ не ‘Биографию…’ Федорова, а статью о Федорове и Достоевском. Впоследствии та же неточность была допущена Сетницким в предисловии к 4-му выпуску работы ‘Н. Ф. Федоров и современность’: ‘Несколько слов о происхождении этой работы и ее судьбах: инициатива ее написания принадлежит М. Горькому в годы близости его с журналом ‘Эпопея’, причем в последней должна была быть напечатана биографического характера статья к 20-летию смерти Н. Ф. Федорова. В 1923 г. соответственная рукопись, содержавшая ‘Биографию Н. Ф. Федорова’, была послана в редакцию, но, видимо, затерялась (в письме Горькому Сетницкий утверждает, что Горский не решился послать рукопись. — Ред.). В дальнейшем были переговоры об опубликовании ее в издательстве З. И. Гржебина отдельной брошюрой. Но и здесь она не дошла до печати по независящим от автора и издательства обстоятельствам’ (Остромиров А. <А. К. Горский>. Николай Федорович Федоров и современность. Вып. 4. Острие мирового кризиса. Харбин, 1933. С. 1.).
3 В распоряжении Сетницкого находились не рукописи Федорова, а машинописные копии части материалов к III тому ‘Философии общего дела’. Выпустить их отдельным изданием ему не удалось. См. также примеч. 3 к п. 3.
4 Речь идет о письме Н. Ф. Федорова к В. А. Кожевникову от 3 июля 1900г. (п. 1).
5 Переиздание I—II томов ‘Философии общего дела’ небольшими выпусками было предпринято Сетницким в 1928 г. Печатание шло на собственные средства ученого. С 1928 по 1930 гг. вышло 3 выпуска (первый — в 1928, второй — в 1929, третий — в 1930 г.), однако из 1200 страниц двухтомного собрания они включили в себя лишь 247 страниц. Продолжить переиздание Сетницкий не смог из-за финансовых трудностей.
6 Просьба послать ‘Смертобожничество’ В. И. Иванову в Рим была выражена в письме Горского Сетницкому от 3 июня 1926 г. (FP. I.3.27).
7 Борис Иванович Шманкевич (1890-е — 1932) и Всеволод Иванович Шманкевич (1892—1933) — братья-поэты. Были участниками кружка молодых поэтов, объединявшихся вокруг Вяч. Иванова, членами литературно-философского кружка, основанного Горским. Интересовались идеями Федорова.

5.

Печатается по копии (АГ. ПГ-рл-39-8-2). Оригинал письма — FP. I.3.27. Впервые: Sbornik Nrodniho musea v Praze. Praha, 1963. Vol. VIII. No 4, см. также: Контекст 1988. С. 350.
Ответ на письмо Н. А. Сетницкого, датируемое первой половиной августа 1926 г. (п. 4).
1 Сетницкий послал Горькому отдельные оттиски своих статей, опубликованных в ‘Известиях Юридического факультета’: ‘Капиталистический строй в изображении Н. Ф. Федорова’ (‘Известия Юридического факультета’. Т. 3. Харбин, 1926. С. 9—25) и ‘Русские мыслители о Китае (В. С. Соловьев и Н. Ф. Федоров)’ (Там же. С. 191—222). Экземпляры обеих брошюр с пометами Горького хранятся в ЛБГ (ОЛБГ. 147, 150).
2 После неудачного опыта с журналом ‘Беседа’, издававшимся в Берлине, не допущенным в Россию и в 1925 г. прекратившим свое существование, Горький в течение 1925—1926 гг. предпринимает попытки создать новый журнал в России ‘Собеседник’, в нем, за счет закрытия беллетристического отдела, предполагалось полнее освещать новейшие открытия в науке и искусстве и широко информировать о них русского и зарубежного читателя (См. ст. М. А. Сергеева ‘Об одном замысле А. М. Горького (Воспоминания)’ // Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1956. Т. VIII. С. 201—210, а также письмо Горького В. Ф. Ходасевичу от 13 августа 1925 г. // Новый журнал (Нью-Йорк). 1952. Кн. 31. С. 205). Планы не осуществились. Позднее, уже в СССР, с 1929 г. под ред. Горького в Москве выходит журнал ‘Наши достижения’. В 1930 г. в напечатанной в этом журнале статье ‘О женщине’ Горький все-таки упоминает имя Н. Ф. Федорова (Наши достижения. 1930. No 3, март).

6.

Печатается по А (АГ. КГ-п-71-4-1), впервые.
Письмо написано на открытке с портретом Н. Ф. Федорова работы Л. О. Пастернака и следующим типографским текстом:
‘Портрет кисти худ. Пастернака — находящийся в Каталожном зале библиотеки Румянцевского Музея.
‘Первым делом вопрос— кто этот мыслитель, мысли которого Вы передали? Если можете, то сообщите его настоящее имя. Он слишком заинтересовал меня. По крайней мере сообщите хоть что-нибудь о нем подробнее как о лице… Затем скажу, что в сущности совершенно согласен с этими мыслями. Их я прочел как бы за свои’ (Из письма Ф. М. Достоевского Н. П. Петерсону — 1874 год)’.
Открытка с портретом Федорова была выпущена Н. А. Сетницким в Харбине в 1926 г.
Под портретом Федорова был приведен фрагмент письма Ф. М. Достоевского Н. П. Петерсону от 24 марта 1878 г., содержавшего отклик на изложение идей Федорова, присланное писателю Петерсоном в конце 1877 г. (‘1874 г.’ на открытке — ошибка или опечатка).
1 Речь, по всей видимости, идет о подборке материалов к III тому ‘Философии общего дела’, которую Сетницкий планировал опубликовать в Харбине.
2 Портрет Н. Ф. Федорова, воспроизведенный на открытке, был написан Л. О. Пастернаком в 1919 г. по заказу ученой коллегии Румянцевского музея, поэтому в журнале ‘Весы’ (1904) и сборнике ‘Вселенское Дело’ (Вып. I, Одесса, 1914), посвященном памяти Н. Ф. Федорова, напечатан быть не мог. В ‘Весах’ был опубликован рисунок Пастернака с посмертной маски Н. Ф. Федорова (1904, No 1, он же позднее воспроизведен в 1914 г. во ‘Вселенском Деле’). В том же выпуске ‘Весов’ был напечатан один из карандашных набросков Л. О. Пастернака, сделанный в 1890-е гг. и использованный художником при написании портрета,— вероятно, это и послужило основой ошибки Сетницкого.

7.

Печатается по А (АГ. КГ-п-71-4-10), впервые.
1 Сетницкий послал Горькому оттиск первых страниц работы Федорова ‘Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, т. е. немирного состояния мира и о средствах к восстановлению родства’, набор которой был начат в рамках предпринятого им переиздания первого тома сочинений Федорова. Этот оттиск (Федоров Н. Ф. Вопрос о братстве и родстве, б/м, б/г. 38 с.) ныне хранится в ЛБГ (ОЛБГ. 176).
2 Это намерение Сетницкого не было осуществлено.

8.

Печатается по КК (АГ. ПГ-рл-39-8-3). Оригинал письма — FP. 1.3.27. Впервые: Sbornik Nrodniho musea v Praze. Praha, 1963. Vol. VIII. No 4, см. также: Контекст 1988. С. 350.
Ответ на письмо Н. А. Сетницкого от 6 февраля 1927 г. (п. 7).
1 См. след. письмо.

9.

Печатается по А (АГ. КГ-п-71-4-4). Впервые: Из истории философско-эстетической мысли 1920—1930-х гг. Вып. 1. Н. А. Сетницкий. С. 367—368.
Ответ на письмо Горького от 16 марта 1927 г.
1 В письме от 2 июня 1927 г. О. Форш сообщила Горькому о том, что ‘брошюра из Харбина’ пришла. ‘Очень благодарю Вас, — писала она. — Идеи Федорова вижу в последних работах наших русских рел<игиозных> философов, но попроще, победнее’ (ЛН. Т. 70. С. 596). Подробнее см. вступ. ст.
2 В целом ряде статей по библиотечному делу (‘Долг авторов по отношению к публичным библиотекам’, ‘Долг авторский и право Музея-библиотеки’ и др.) Н. Ф. Федоров писал о нравственной обязанности всякого автора передавать безвозмездно по одному экземпляру каждой своей новой книги в публичные библиотеки. См.: Федоров Н. Ф. Собр. соч. Т. III. С. 223—226, 233—241.
3 В собрании Fedoroviana Pragensia хранятся благодарственные письма Н. А. Сетницкому за присылку ‘Смертобожничества’ от библиотеки Британского Музея (Лондон), парижской ‘Biblioth&egrave,que nationale’, Нью-йоркской публичной библиотеки (FP. I.3.29). Все они датированы июнем — июлем 1926 г.
4 Посланный Сетницким экземпляр ‘Смертобожничества’ ныне находится в Отделе русского зарубежья Российской государственной библиотеки.
5 О возврате брошюры ‘Смертобожничество’ публичными библиотеками Советской России Н. А. Сетницкий написал Горькому по совету Горского: ‘…Вы огорчаетесь и возмущаетесь ‘рекордом хамства’ в отношении публичных библиотек. Но в сущности, что это меняет практически, будет или не будет лежать на полках неразрезанная брошюра. Волноваться тут не стоит. Самый же факт обратного получения брошюр можно патетически использовать, напр., обратившись к Горькому, как лишний стимул к тому, чтобы он ‘не мог молчать» (А. К. Горский — Н. А. Сетницкому. 31 мая 1927 г. // FP. I.3.27).
6 Речь идет о полемике по вопросу об интерпретации статьи К. Маркса ‘Критические сочинения против французского материализма’, которая разгорелась в марксистских философских кругах в 1926 г. В ходе полемики И. Луппол, возражая З. Цейтлину, своему оппоненту, упрекнул его за ‘союз’ с П. Иваницким, бывшим главой течения биокосмистов: ‘П. Иваницкий, как известно, в соответствующих кругах, ‘материалист’ типа Н. Ф. Федорова. Не так давно он выступал (а может быть, и сейчас выступает) с тремя лозунгами: 1) завоевание Космоса, 2) воскрешение мертвых и 3) вызывание дождя. Поздравляем т. Цейтлина с новым союзником. З. Цейтлина и П. Иваницкого сближают имеющиеся у обоих черты вульгарного материализма’ (Луппол И. О синице, которая не зажгла моря // Под знаменем марксизма. 1926. No 11. С. 221). Это было единственное упоминание о Федорове в марксистской печати 1920-х гг. и ни о каком пробуждении интереса к его идеям отнюдь не свидетельствовало.

10.

Печатается по А (АГ. КГ-п-71-4-3), впервые.
1 О работе Горского ‘Николай Федорович Федоров и современность’, выросшей из ‘Биографии Н. Ф. Федорова’, см. примеч. 2 к п. 2.
2 Текст работы Горского в течение 1926—1927 гг. пересылался Сетницкому в Харбин частями в письмах В. Н. Миронович-Кузнецовой, переписывавшей его набело. В письме Сетницкому от 11 мая 1927 г. Горский сообщал ему из Ленинграда: ‘Биография, как Вам известно, кончена и теперь остановка не за мной, а за Верой Никандровной, которая на днях прислала письмо, извещая, что переписка идет на всех парах и к концу мая Вы будете иметь все’ (FP. 1.3.27). Однако и после этого срока Горский продолжал делать вставки и поправки к тексту работы, посылая их Сетницкому и в собственных письмах, и через В. Н. Миронович-Кузнецову.
3 Намерение Сетницкого издать работу Горского отдельной книгой вскоре было оставлено — Горский, понимавший, что в финансовом отношении осилить издание такой рукописи Сетницкому будет не под силу, посоветовал разбить работу на несколько выпусков (письмо Горского Сетницкому от 5—8 декабря 1927 // FP. 1.3.27). Первые два выпуска: ‘Николай Федорович Федоров. 1828—1903—1928. Биография’ и ‘Проективизм и борьба со смертью. Богословие общего дела’ вышла в свет в 1928 г., однако далее печатание было приостановлено из-за материальных трудностей: третий выпуск (‘Организация мировоздействия’) появился только в 1932 г., четвертый (‘Острие мирового кризиса’) — в 1933 г. Все выпуски есть в ЛБГ (ОЛБГ. 120, 121).
4 Что ответил Горький на это предложение Сетницкого и ответил ли вообще, мы не знаем. Предисловия к работе Горского он не написал.
5 Речь идет о ссылке Горского на предисловие Горького к переводу книги Л. П. Локнера ‘Генри Форд и его корабль мира’ (Л., 1925), данной в завершающей части работы ‘Н. Ф. Федоров и современность’ — ‘Острие мирового кризиса’. В марте 1928 г. Горский, сообщая Сетницкому о своем намерении сделать дополнительные вставки в эту часть работы о Федорове, писал: ‘Вообще же очень кстати для нас, что этот вопрос (о разоружении. — Ред.) опять выплыл на свет, как в 1898 году, и несомненно вызовет литературную и теоретическую полемику, в которую и мы должны впутаться, пользуясь Горьким, Роменом Ролланом <...>, Уэлльсом и др.’. Далее Горский сообщал о своем намерении сразу же по возвращении Горького в Советскую Россию встретиться с ним и ‘навести’ его ‘на тему о разоружении’, чтобы ‘уже через него действовать на умы наших дипломатов и пр.’ (FP. 1.3.27). См. вступ. статью.

11.

Печатается по А (АГ. КГ-п-71-4-5), впервые.

12.

Печатается по А (АГ КГ-п-71-4-6), впервые.
1 Речь идет об издании: Горностаев А. Лицо эры. Харбин, 1928. Книжка, выпущенная на средства Сетницкого, была послана Горькому по его собственной инициативе: Горский тогда еще не знал, что книга уже вышла из печати. Более того, узнав об этом шаге, писал Сетницкому, что ‘Лицо Эры’ послано было ‘напрасно’, так как некоторые резкости смысла и стиля могут ‘отпугнуть’ писателя (Горский — Сетницкому, 26 марта 1928 г. // FP. 1.3.27).
2 В настоящее время установлено, что Федоров родился в 1829 г. См. вступ. ст.
3 Сетницкий послал Горькому сокращенный текст работы Горского ‘Перед лицем смерти: Лев Толстой и Н. Ф. Федоров’, опубликованный им в харбинской газете ‘Новости жизни’ (1928. No 20—22). Полный текст работы вскоре был выпущен отдельной брошюрой: Горностаев А. Перед лицем смерти. Л. Н. Толстой и Н. Ф. Федоров. Харбин, 1928. Экземпляр брошюры, также позднее присланный Сетницким Горькому, с дарственной надписью: ‘А. М. Пешкову’, находится в ЛЕГ (ОЛБГ. 3017, вырезку из газеты ‘Новости жизни’ см.: АГ ГЖВ — 4-12-16).
4 Горский, действительно, намеревался написать книгу о Толстом, но исполнить свой план не успел: в январе 1929 г. он был арестован.
5 См. вступ. ст.

13.

Печатается по А (АГ. КГ-п-71-4-7), впервые.
1 Следует читать: Екатерине Павловне <Пешковой>.
2 Сетницкий послал Горькому первый и второй выпуски работы Горского ‘Николай Федорович Федоров и современность’. Оба выпуска (так же как третий и четвертый выпуски) хранятся в ЛЕГ (ОЛБГ 120—121). На первом выпуске дарственная надпись: ‘Алексею Максимовичу Горькому посылается по просьбе автора’, на 2—4 выпусках имеются пометы писателя.
3 См. примеч. 5 к п. 3.
4 Из третьего тома ‘Философии общего дела’ // Путь. Париж, 1928. No 10. С. 3—42. Публикация, содержавшая статьи, заметки и некоторые письма Федорова (о христианском календаре, о церковной росписи, об обыденных храмах, о школах-храмах и др.), была подготовлена для журнала Сетницким.
5 Речь идет о журналах ‘Собеседник’ и ‘Наши достижения’ (см. примеч. 2 к п. 5).
6 См. примеч. 3 к п. 12.
7 Сведения об этом Сетницкий получил от Горского.
8 Сетницкий вскоре сообщил Горскому о своем обращении к Горькому с указанной просьбой. При этом философ покаялся другу, что тон его письма был несколько раздражен и ‘сварлив’ (хотя, справедливости ради, стоит отметить, что, на самом деле, внутренняя досада на молчание Горького о Федорове, в сущности, никак не проявилась внешне и в целом письмо Горькому было выдержано в достаточно спокойном тоне). Горский, летом 1928 г. вступивший в личный контакт с Горьким, отреагировал весьма негативно: ‘…какой леший дернул Вас послать ‘сварливое письмо’ Горькому? После того, как мы условились, согласились, решили и постановили придерживаться в этом отношении определенной тактики (сноситься только чрез секретаря) (это решение могло быть принято при встрече друзей в мае или в начале июля 1928 г., когда Сетницкий проезжал через Москву во время своей командировки в Западную Европу. — Ред.), Вы вдруг грубо нарушаете это совершенно произвольным и ни с какой стороны неоправданным жестом. Он взрывчат и разрушителен в трех смыслах — 1) по отношению к самому А. М. П. — которого положение очень трудно и внутренне и внешне и надо просто иметь к нему минимум человеческого сочувствия — и если этого нет, просто — отойти, 2) по отношению ко мне, так как речь шла о моей статье и этим Вы теперь закрыли дорогу дальнейшим планам и видам в отношении журнала, для коего и без этой роковой статьи было бы вдоволь материала и вообще теперь уже мне как-то неудобно поддерживать возникшие отношения — 3) самое главное, Вы по отношению к себе лично подобными жестами — воспроизводите пресловутый двойной удар жезлом по скале Моисея, закрывший ему вход — в землю обетованную. Подобные жесты делал и Федоров в отношении Толстого и Соловьева — и все это совершенно не образец для подражания, — ничем он так себе и им не напортил, как этим’ (FP. 1.3.27).
9 Об интересе М. М. Пришвина к идеям Федорова Сетницкий мог знать от Горского, который близко общался с писателем. Горький также был об этом осведомлен (его обмен письмами с Пришвиным по поводу Федорова см.: ЛН. Т. 70. С. 335—336). См. также: Семенова С. Г. ‘Жизнь, пробивающая себе путь к вечности…’ (Михаил Пришвин — мыслитель) // Семенова С Г. Русская поэзия и проза 1920—1930-х годов. Поэтика — видение мира — философия. С. 428—470.

14.

Печатается по А (АГ. КГ-п-71-4-8), впервые.
1 Сетницкий Н. А. О конечном идеале. Харбин, 1932. Именной экземпляр книги с пометами Горького хранится в ЛБГ (ОЛГБ. 148).
2 В сентябре 1931 г. Япония начала оккупацию Маньчжурии. 6 февраля 1932 г. японские войска вступили в Харбин, и 1 марта того же года было создано марионеточное, ‘буферное’ государство Маньчжоу-Го, фактически находившееся в полной зависимости от Японии. С этого времени японские власти вели политику планомерного притеснения русских, и особенно тех, кто имел советское гражданство. Была ужесточена цензура в отношении корреспонденции и других почтовых отправлений, входящих и исходящих из страны.
3 Михаил Николаевич Покровский (1868—1932) — историк, государственный деятель, с 1918 г. — зам. Наркома просвещения, с 1922 г. — руководитель Центрархива. Заведовал Коммунистической академией, Институтом истории, Институтом красной профессуры, был редактором журналов ‘Красный архив’, ‘Борьба классов’ и др.

15.

Печатается по ЧА (FP. I.3.30). Впервые: Из истории философско-эстетической мысли 1920—1930-х гг. Вып. 1. Н. А. Сетницкий. С. 368—374.
Черновое письмо Горькому написано на оборотной стороне бланков Экономического бюро КВЖД. Начало письма не сохранилось.
1 В работе ‘СССР, Китай и Япония (Начальные пути регуляции)’ Сетницкий посвятил целую главу истории постановки вопроса об искусственном дождевании в Советской России 1920 — начала 1930-х гг.: касался ‘Плана капитального строительства в СССР’, где прямо говорилось о борьбе ‘с языком пустыни’, о предотвращении той тенденции обезлесивания и иссыхания плодородных земель Юга России, на опасность которой в последней трети XIX в. указывали В. В. Докучаев, А. С. Ермолов, В. С. Соловьев, Н. Ф. Федоров, говорил о программе ‘восстановления и сооружения ирригационных систем Туркестана, Поволжья и Украины’, выдвинутой в первом пятилетнем плане, разбирал публикации по проблеме дождевания, упоминал ‘Всесоюзное Совещание по искусственному дождеванию, положившее начало широкому развертыванию научно-исследовательских и опытных работ, осуществление которых должно привести’, по мысли Сетницкого, ‘к величайшей победе — к плановому воздействию на стихийные силы природы’, излагал историю создания в Москве в 1932 г. Института искусственного дождя, организованного по постановлению НКЗема СССР при Гидрометеорологическом Комитете СССР (Сетницкий Н. А. СССР, Китай и Япония (Начальные пути регуляции) // Известия Юридического факультета. Т. 10. Харбин, 1933. С. 198—207).
2 Здесь и ниже Сетницкий рассказывает о деятельности по разработке идей Федорова в свете современности, которая велась им в 1923—1925 гг. в Москве совместно с А. К. Горским, В. Н. Муравьевым, П. И. Иваницким.
3 Можно предположить, что такая широкомасштабная перспектива была выдвинута В. Н. Муравьевым (см. примеч. 11): она же присутствует в его книге ‘Овладение временем’ и работе ‘Культура будущего’.
4 Павел Иванович Иваницкий (1885—?) — публицист. В 1905—1907 гг. состоял в партии эсеров, за участие в политической деятельности подвергся высылке в Вологодскую область. После ссылки окончил Московский университет, преподавал в Московской военной монархической гимназии Сергиевско-Пантелеевского братства. В 1922 г. — один из активных участников движения биокосмистов, печатался в журнале ‘Креаторий биокосмистов’. С 1923 г. занимался проблемой искусственного дождевания. Работал в институте прикладной минералогии. Арестован в 1930 г., приговорен к трем годам лагерей. В Москву вернулся в 1933 г. Далее след его теряется.
5 Иваницкий П. И. Искусственное вызывание дождя и управление погодой посредством регуляции атмосферного и земного электричества. М., 1925.
6 Статья Сетницкого под таким названием неизвестна.
7 Речь идет о статье Горького ‘Еще о механических гражданах’ (см. вступ. ст.).
8 Имеется в виду высказывание М. И. Калинина из его речи от 11 декабря 1928 г. на четвертой сессии ЦИК Союза ССР IV созыва (см. вступ. ст.).
9 Речь идет о заметке Горского ‘Н. Ф. Федоров’ (Известия. 1928. 28 дек.). См. вступ. ст.
10 Об аресте Горского см. вступ. ст.
11 Речь идет о философе, общественном деятеле, публицисте, последователе идей Федорова Валериане Николаевиче Муравьеве (1885—1930). В. Н. Муравьев был репрессирован 29 октября 1929 г., а уже 10 ноября осужден Особым совещанием на трехлетнее заключение в исправительно-трудовой лагерь. Точное место и дата его смерти пока не установлены. Материалы к истории ареста Муравьева см. в публикации В. Г. Макарова: Макаров В. Г. В. Н. Муравьев. Очеловеченное время // Вопросы философии. 2002. No 4. С. 100—128.
12 Сетницкий и Горский виделись в середине мая 1928 г., когда Николай Александрович проезжал через Москву во время своей служебной поездки в Европу.
13 См. примеч. 1.
14 Во второй половине 1920-х гг. Сетницкий серьезно занимался проблемами использования в пищевой промышленности культуры сои. В 1930 г. в Харбине вышла его книга ‘Соевые бобы на мировом рынке’, имевшая широкий научный резонанс как в Советской России, так и за рубежом.
15 Этот проект был изложен Сетницким в работе ‘СССР, Китай и Япония (Начальные пути регуляции)’ (см.: Известия Юридического факультета. Т. 10. С. 200— 203).
16 См. примеч. 2 к п. 14.
17 Здесь Сетницкий высказывает мысль, неоднократно проводившуюся Горским: философ считал, что и Первая мировая война 1914 г., и революция 1917 гг. по какому-то высшему, метафизическому счету явились следствием того, что идеи Федорова, интерес к которым в 1910-е гг. был столь силен, так и не были положены во главу угла исторического и духовного развития России.

16.

Печатается по А (АГ. КГ-п-71-4-9). Впервые: Из истории философско-эстетической мысли 1920—1930-х гг. Вып. 1. Н. А. Сетницкий. С. 375—377.
Данное письмо Сетницкого Горькому отчасти вбирает в себя темы предыдущего, неотправленного письма 1932 г. (п. 15), однако освещает их нейтральнее, в цензурно приемлемой форме.
1 Первый Всесоюзный съезд советских писателей проходил в Москве с 17 августа по 1 сентября 1934 г. См.: Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. М., 1934.
2 Книга ‘О конечном идеале’ была послана Сетницким Горькому в начале мая 1932 г. (см. п. 14). Вопрос о роли искусства в деле преображения мира, о его месте в ряду других сфер человеческой деятельности (наука, техника), взаимоотношениях с религией, призванной одушевить его высшей целью и высшей задачей, разбирается в ее первой части — в главе ‘Источники учения об эсхатологическом идеале’.
3 Речь идет о статьях Горького ‘Еще о механических гражданах’ и ‘О женщине’: последняя статья вошла в первое (М., 1931) и второе (1933) издания его сборника ‘Публицистические статьи’. В указанной статье, касаясь вопроса о месте женщины в капиталистическом обществе, Горький приводил выдержку из работы Н. Ф. Федорова ‘Выставка 1889 года…’, отметив при этом в подстрочном примечании, что цитирует по брошюре Н. А. Сетницкого ‘Капиталистический строй в изображении Н. Ф. Федорова’ (Г-30. Т. 25. С. 161—162).
4 Этот вопрос был поднят в серии статей А. К. Горского, Н. А. Сетницкого и В. Н. Муравьева, напечатанных в 1925 г. в журнале ‘Октябрь мысли’, а также в книге В. Н. Муравьева ‘Овладение временем как основная задача организации труда’ (М., 1925).
5 Подобную же точку зрения Н. А. Сетницкий стремился провести в работе ‘СССР, Китай и Япония (Начальные пути регуляции)’, где был выдвинут проект возможного сотрудничества этих стран в области регуляции атмосферы, в частности — ирригации и борьбы с тихоокеанским муссоном. Однако, представляя федоровские идеи чуть ли не лозунгами социалистического строительства, он сознательно выдавал желаемое за действительное, надеясь таким весьма уязвимым путем сделать их общепризнанными. Ученый полностью отдавал себе отчет в том, насколько ‘не дотягивали’ лозунги плановой экономики и ‘борьбы с природой’, поставленные на очередь социалистического строительства, до идеи истинного, разумно-творческого, богочеловеческого преображения мира, выдвинутой в философии Федорова. Еще в статье ‘Эксплоатация’, критикуя ‘зооморфную’, основанную на тотальной эксплуатации (и человеком природы, и человеком человека) капиталистическую систему, он высказывал не меньше упреков в адрес системы социалистической, которая, по его мысли, есть лишь система ограниченной эксплуатации, где это право с отдельного человека перенесено на все общество, на коллектив, а отношение к природным ресурсам остается столь же хищническим, как и при капитализме, пожалуй, даже усугубляется необдуманными, ультрарадикальными проектами, способными привести ко все большему ‘расстройству природного процесса, к истощению ресурсов и потере возможности поддерживать жизнь’ (Сетниц-кий Н. А. Эксплоатация // Известия Юридического факультета. Т. 5. С. 256, 257).
6 См. вступ. ст.
7 См. примеч. 11 к п. 15.
8 Речь идет о знаменитом эпизоде, имевшем место в 1880-х гг. и описанном в одной из заметок Федорова о Толстом: на одном из заседаний Психологического общества при Московском университете Толстой излагал идеи Федорова и ‘на обычное возражение, как же уместятся на земле воскрешенные поколения’, отвечал: ‘Царство знания и управления не ограничено землею’, ‘чем вызвал неудержимый смех всех присутствующих’ (Федоров Н. Ф. Т. IV. С. 46). Этот эпизод в своей работе ‘Перед лицем смерти. Л. Н. Толстой и Н. Ф. Федоров’ привел Горский, сопроводив его собственным комментарием.
9 Об истории идейных и творческих взаимоотношений Соловьева и Федорова Горький должен был ‘знать’ из работы Сетницкого ‘Русские мыслители о Китае: В. С. Соловьев и Н. Ф. Федоров’, посланной ему Сетницким в 1926 г.
10 См. п. 1.
11 Это высказывание — очередная настройка Сетницкого ‘на волну’ адресата. В поддержке идей Федорова религиозными философами и богословами он был заинтересован не меньше, чем в продвижении его идей в Советскую Россию. Регулярно посылал Н. А. Бердяеву, С. Н. Булгакову, В. Н. Ильину, Н. О. Лосскому и др. харбинские издания, как лично, так и через К. А. Чхеидзе, отслеживал все отклики и рецензии, прилагал максимум усилий к пробуждению внимания к учению ‘всеобщего дела’ в религиозно-философских кругах русской эмиграции. Об отношении к Федорову Н. А. Бердяева и С. Н. Булгакова см.: Семенова С. Г. Учение Н. Ф. Федорова в оценках русских религиозных философов и богословов // Семенова С. Г. Тайны Царствия Небесного. М., 1994. С. 325—333.
12 Пытался ли Горький разыскать Горского или нет, неизвестно.
13 Все эти переводы, кроме чешского, были организованы Сетницким, чешский перевод организовал К. А. Чхеидзе. На японском и чешском языках работа Горского вышла в свет, английский и немецкий переводы опубликованы не были.
14 Об этом отзыве литературоведа Николая Калинниковича Гудзия (1887—1965), тогдашнего председателя литературной секции ГАХН, высказанном во время доклада Горского о Федорове и Толстом, состоявшегося в начале февраля 1928 г., Горский писал Сетницкому 4(17) февраля 1928 г. (FP. 1.3.27).
15 См. примеч. 4 к п. 12.

17.

Печатается по ЧА (АГ. ПГ-рл-39-8-1). Полностью печатается впервые. По всей вероятности, данный текст представляет собой набросок ответа Горького на письмо Сетницкого от 29 октября 1934 г.
1 Так в оригинале.
2 Постановление Совнаркома СССР о реорганизации Государственного Института экспериментальной медицины Наркомздрава СССР во Всесоюзный Институт экспериментальной медицины при Совнаркоме СССР (ВИЭМ) было принято 15 октября 1932 г. (См.: Правда. 1932. No 287. 16 окт.).
3 А. Д. Сперанский (1888—1961) — известный физиолог, академик.
4 Вероятно, имеется в виду книга: Сперанский А. Д. Элементы построения теории медицины. М., Л.: Изд-во ВИЭМ, 343 с. Вышла в начале 1935 г.

18.

Печатается по А (Московский архив А. К. Горского и Н. А. Сетницкого). Впервые: Горский А. К., Сетницкий Н. А. Соч. М., 1995. С. 406—410, а также: Из истории философско-эстетической мысли 1920—1930-х гг. Вып. 1. Н. А. Сетницкий. С. 377—381.
Об обстоятельствах написания последнего, неотправленного письма Е. Н. Берковская, дочь Н. А. Сетницкого, сообщала следующее: ‘В июне 1935 года Николай Александрович вернулся в Москву, где тотчас же погрузился в сложности московской жизни. Сразу по приезде он тяжело заболел миокардитом и вынужден был лечь в больницу. Квартиры не было. Пришлось снять 2 комнаты в дачном доме в Пушкине <...>. Работать пришлось экономистом на Казанской железной дороге с мизерным окладом. Ежедневные поездки на электричке, неустроенность быта, а главное полная невозможность заниматься своей работой. Старых близких друзей не было: одни умерли, другие рассеяны по лагерям и ссылкам. Все это вызывало тяжелейший душевный разлад <...>. Все время его угнетал вопрос о практической невозможности в какой бы то ни было форме продвинуть идеи Федорова в жизнь. В связи с этим он решил обратиться с письмом к А. М. Горькому, так как попытки увидеться с Горьким, не один раз предпринимаемые Николаем Александровичем, не увенчались успехом. В письме он излагал все свои соображения. Месяц носил письмо с собою, колебался — посылать или нет, надеялся на встречу, но Горький умер’ (Берковская Е. Н. Н. А. Сетницкий // Московский архив А. К. Горского и Н. А. Сетницкого).
1 Летом 1935 г. Сетницкий тяжело заболел и почти месяц пробыл в больнице. Вероятно, кто-то из общих знакомых Сетницкого и Горького (может быть, С. Г. Скиталец) сообщил писателю о болезни Николая Александровича, в результате чего Горьким и был прислан к нему врач. Возможно, и в больницу его удалось поместить благодаря хлопотам Горького (сообщено Е. Н. Берковской).
2 Было: ‘столкновения’.
3 Было: ‘в 20 году’.
4 В 1933—1935 гг. Сетницкий переправил большую часть материалов своего харбинского архива в Литературный архив Чехословацкого национального музея для хранения их в собрании Fedoroviana Pragensia. Вероятно, перед отъездом из Харбина в Советскую Россию философ уничтожил все, что не было отправлено в Прагу. Московский архив А. К. Горского и Н. А. Сетницкого содержит очень немного материалов харбинского периода жизни Николая Александровича.
5 Среди материалов к III тому ‘Философии общего дела’, находившихся в распоряжении Н. А. Сетницкого, было и черновое письмо Федорова В. А. Кожевникову (датируемое временем после 11 августа 1903 г.), в котором философ упоминал о сожжении некоторых своих рукописей, имевшем место в Воскресенске летом того же года. Подробнее об этом эпизоде см.: Федоров Н. Ф. Собр. соч. Дополнения. Комментарии к Т. IV. М., 2000. С. 409—410.
6 Речь идет об очерке М. Горького ‘Лев Толстой’ (1923), одна из центральных тем которого — отношение Л. Н. Толстого к смерти. Толстой, по словам Горького, ‘с величайшим напряжением всех сил духа своего, одиноко всматривается в ‘самое главное’ — в смерть’ (Горький. Сочинения. Т. 16. С. 291).
7 Сетницкий имеет в виду статью Горького ‘Еще о механических гражданах’.
8 См. примеч. 3 к п. 16.
9 При характеристике фашизма Сетницкий пользуется образами германо-скандинавской мифологии. Побоище в Вальгалле — светлом обиталище богов-асов — в эсхатологической концепции древних скандинавов знаменует гибель мира. Бальдур (Бальдр) — один из богов-асов, убитый в результате козней коварного Локи, но оживающий в новом мире, который должен возникнуть после гибели старого.
10 Степан Гаврилович Скиталец (настоящая фамилия — Петров) (1869—1941) — писатель-‘знаньевец’, друг Горького. С Сетницким познакомился в Харбине, где жил эмигрантом до 1934 г., после чего вернулся в Советскую Россию. Николай Васильевич Устрялов (1890—1937) — философ и правовед, один из лидеров движения сменовеховства. С 1920 по 1935 гг. жил в Харбине, преподавал на Юридическом факультете, был директором библиотеки при КВЖД. В мае 1935 г. вместе с Сетницким вернулся в Советскую Россию. В 1937 — арестован и расстрелян.
11 Встреча Горького с Сетницким не состоялась.
Горький Максим
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Письма к Ф. Г. Ласковой, Горький Максим, Год: 1928
  2. Переписка с Д. Н Овсянико-Куликовским, Горький Максим, Год: 1913
  3. Письмо А.Галлену, Горький Максим, Год: 1907
  4. Переписка с С. А. Венгеровым, Горький Максим, Год: 1916
  5. Письма к Ф. Г. Ласковой, Горький Максим, Год: 1928
  6. Письма А. А. Демидову, Горький Максим, Год: 1927
  7. Письма к И. А. Савочкину, Горький Максим, Год: 1929
  8. Переписка с Л. Авербахом, Горький Максим, Год: 1936
Электронная библиотека