Переписка А. С. Пушкина с женщинами, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1834

Мемуары и переписка
Время на прочтение: 57 минут(ы)
Скачать в PDF

Письма

Любовный быт пушкинской эпохи. В 2-х томах Т. 2.
М., ‘Васанта’, 1994. (Пушкинская библиотека).
OCR Ловецкая Т. Ю.

Содержание

В. Ф. Вяземская
A. H. Вульф
П. А. Осипова
E. M. Хитрово
А. О. Смирнова
А. А. Фукс
Крепостная cела Михайловского

Письма

В. Ф. Вяземская

Княгиня Вера Федоровна Вяземская (1790—1886), жена писателя и близкого друга Пушкина, принадлежала к числу искренних друзей поэта. Будучи старше его на девять лет, она несомненно вносила в свои отношения к Пушкину чувство нежной материнской заботливости о нем. Этим она отчасти напоминает некоторых других ‘старших’ подруг Пушкина, как П. А. Осипова или Е. М. Хитрово. Встречаясь с Пушкиным в Одессе в 1824 году, Вера Федоровна принимает близкое участие в его неприятностях с Воронцовым, старается образумить поэта и направить его на должный путь. ‘Я пытаюсь приручить его к себе, как сына, сообщает В. Ф. Вяземская своему мужу, но он непослушен, как паж, если бы он был менее дурен собою, я дала бы ему имя ‘Керубино’, право, он только и делает, что ребячества’… И в другом письме: ‘Мы с ним в прекрасных отношениях, он забавен до невозможности. Я браню его, как будто бы он был моим сыном’…
Вера Федоровна Вяземская, по свидетельству современников, отличалась неистощимой веселостью и надолго сохранила в своем смелом обхождении с людьми остаток какой-то очаровательной детской резвости. Разговор ее искрился живым и острым умом и постоянно прерывался взрывами заразительного хохота. Она отличалась даже некоторой насмешливостью и особенно любила иронизировать над влюбленными, не веря в силу страстей и скептически относясь к чувствам, ею возбуждаемым. В таком духе написано и сохранившееся ее письмо к Пушкину, согретое веселым тоном дружеской беседы, характерной шуткой над влюбчивостью поэта и, наконец, искренним участием к его судьбе и к его будущему.
Существует предположение о романическом характере отношений Пушкина и Вяземской, но эту версию пока нельзя признать достаточно обоснованной. Сохранившиеся письма Пушкина к Вере Федоровне отличаются обычно простым дружеским тоном, переходящим подчас в легкую шутку.

Пушкин — В. Ф. Вяземской

3 ноября (1826 г.). Торжок.

‘Спешу, княгиня, послать Вам поясы. Вы видите, что мне представляется прекрасный случай написать Вам мадригал по поводу пояса Венеры, но мадригал и чувство стали одинаково смешны. Что сказать вам о моем путешествии? Оно продолжается при самых счастливых предзнаменованиях, за исключением отвратительной дороги и невыносимых ямщиков. Толчки, удары локтями и проч. очень беспокоят двух моих спутников, я прошу у них извинения за вольность обращения, но когда путешествуешь совместно, необходимо кое-что прощать друг другу. С.П. {Это, само разумеется, не Сергей Пушкин. (Примеч. Пушкина).} — мой добрый ангел, но другая {По мнению Б. Л. Модзалевского — Анна Николаевна Вульф. Предыдущие же инициалы, под которыми Пушкин просит не подразумевать его отца Сергея Львовича, расшифровываются как Софья Федоровна Пушкина, которою поэт в то время увлекался.} — мой демон, это весьма некстати смущает меня в моих поэтических и любовных размышлениях. Прощайте княгиня, — еду похоронить себя в обществе моих соседок. Молите бога за упокой моей души. Если вы удостоите прислать мне в Опочку небольшое письмо страницы в 4, это будет с Вашей стороны вполне милое кокетство. Вы, которая умеете написать записку лучше, чем моя покойная тетушка {Та, которой посвящено шутливое стихотворение: ‘Ах, тетушка, ах, Анна Львовна,— Василья Львовича сестра’…}, неужели вы не проявите такой доброты? (NB записка впредь синоним музыки). Итак, прощайте. Я у Ваших ног и трясу Вам руку на английский манер, так как Вы ни за что не желаете, что бы я Вам ее целовал.— Торжок, 3 ноября.— Достаточно ли обиняков? Ради бога не давайте ключа к ним Вашему супругу. Категорически восстаю против этого’.

В.Ф. Вяземская — Пушкину

19 ноября (1826 г.). Москва.

Я думаю, что это письмо сильно займет вас, а моя слабость и леность воспользуются этим, чтобы сказать вам всего несколько слов. Прежде всего, не сошли ли вы с ума? Возможно ли так легкомысленно разменивать свои прекрасные рифмы и так зря тратить свое золото? Количество поясов меня возмутило, только качество {В подлиннике, приведенном в академическом издании писем quantit (количество),— явная ошибка. Прим. перев.} их может послужить вам извинением,— все они прелестны. Продолжают ли добрый ангел и демон сопутствовать вам? я думаю вы давно уже отставили их. Кстати, вы так часто меняете свои предметы, что я не знаю, кто же другая. Муж меня уверяет, будто я надеюсь, что это я сама. Да сохранит нас обоих от этого небо! прежде всего я не хочу с вами путешествовать, я чересчур слаба и стара, чтобы рыскать по большим дорогам, я сделалась бы в прямом смысле слова вашим злым ангелом. Но я рассчитываю на вашу дружбу. Вы кажется, впрочем, сбросили с себя это иго, которому должны быть обязательно подчинены, чтобы выслушивать без возмущения некоторые правдивые слова. Итак, прощайте, серьезный мой друг, сообщите нам о ваших планах {К письму приписка кн. П. А. Вяземского на русском языке.}.

A. H. Вульф

Письма старшей дочери П. А. Осиповой Анны Николаевны Вульф чрезвычайно характерны для суждения о ‘Михайловских’ годах Пушкина. Они полнее всего свидетельствуют о его роли в женском обществе Тригорского, о любовной практике поэта, о производимом им впечатлении и возникавших вокруг него сердечных драмах.
Из этих писем выступает довольно отчетливо характерный для старо-дворянского русского быта любовный поединок матери с дочерью. Условия тогдашней жизни с замкнутым, почти что кастовым кругом знакомых, с невозможностью для девушек и женщин общаться с представителями различных сословий и свободно выбирать себе друзей или спутников жизни в любом кругу, вызывали постоянные семейные столкновения женских интересов. Обычай ‘гостить’, ночевать или даже подолгу дружески жить у соседей всячески способствовал таким драматическим столкновениям подруг или родственниц вокруг привлекательных героев их обычного круга. По дневникам Е. В. Сухово-Кобылиной, нам известно, какая драма взаимной ревности разыгралась между ней и ее матерью из-за жившего в их доме Н. И. Надеждина. Недаром Тургенев в конце 40-х годов широко использовал этот драматический мотив в своем ‘Месяце в деревне’.
Аналогичная драма, хотя и в менее острых формах, разыгралась и в Тригорском. Увлеченная Пушкиным, мать Анны Николаевны, Прасковья Александровна Осипова, решает удалить возможную соперницу свою, старшую дочь, отдавая себе, очевидно, полный отчет в ее чувстве к Пушкину. ‘Вчера у меня была сильная сцена с моей матерью из-за моего отъезда. Она сказала перед всеми моими родными, что решительно оставляет меня здесь… Если бы вы знали, как я печальна! Я право думаю, как А. К. (Анна Керн), что она одна хочет одержать над вами победу и что она из ревности оставляет меня здесь’… И далее: ‘Я страшно зла на мою мать, вот ведь какая женщина!’
В письмах Анны Николаевны много глубокого, искренного и красивого чувства. Она имела право писать поэту: ‘Вы терзаете и раните сердце, цены которому не знаете’. Особенно проникновенно и сердечно письмо, вызванное переломом в судьбе поэта (отъезд его из Михайловского в Москву по вызову императора). ‘Боже, с какой радостью я бы узнала, что вы прощены, если бы даже мне не пришлось вас никогда больше увидеть, хотя это условие для меня столь же ужасно, как смерть’. И это несмотря на довольно легкое отношение к ней Пушкина, который подчас ‘оскорбляет’ ее своим поведением, ведет себя как ‘опасный человек’, недостоин искренней любви и проч. За все это Анна Николаевна пытается иногда возбудить в письмах его ревность, но делает это крайне наивно и простодушно.
В пачке женских писем к Пушкину листки Анны Николаевны Вульф занимают особое место: это единственные дошедшие до нас письма к нему девушки, по-видимому, искренне и глубоко его любившей {В письмах А. Н. Вульф и П. А. Осиповой часто называются различные женские имена или инициалы: А. К. — Анна Петровна Керн, Нети — Анна Ивановна Вульф, племянница П. А. Осиповой, Александрина — Александра Ивановка Осипова, падчерица П. А. Осиповой, Евпраксия — младшая дочь П. А. Осиповой от первого брака, в замужестве баронесса Вревская.}.

Пушкин — А. Н. Вульф

21 июля (1825 г. Михайловское).

Пишу вам после очень грустного опьянения, вы видите, я держу свое слово.
Итак: в Риге ли вы уже? одержали ли победы? скоро ли выходите замуж? нашли ли уланов? Сообщите мне обо всем этом во всех подробностях, ибо вы знаете, что, несмотря на мои злые шутки, я поистине интересуюсь всем, что вас касается. Хотел я побранить вас, да не хватает на то смелости на таком почтительном расстоянии, что же касается нравоучений и советов, то вы их получите. Слушайте хорошенько: 1) Во имя неба, будьте ветрены лишь с вашими друзьями (мужского рода): последние воспользуются этою ветреностью лишь в свою пользу, тогда как подруги повредят вам, ибо усвойте себе хорошенько ту мысль, что все они столь же пусты и столь же болтливы, как и вы сами. 2) Носите короткие платья, ибо у вас прехорошенькие ножки, да не растрепывайте височков, хотя бы это было и модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо. 3) С некоторого времени вы стали очень учены, но… не старайтесь выказывать этого, и если какой-нибудь улан скажет вам, ‘что с вами нездорово вальсировать’,— не смейтесь и не жеманьтесь и не делайте вида, что этим гордитесь, высморкайтесь, отвернитесь и заговорите о чем-нибудь другом. 4) Не забудьте о последнем издании Байрона.
Знаете, за что я хотел побранить вас? нет? испорченная девица, без чувства и без и т.д. … А ваши обещания? сдержали вы их? Пусть — не стану больше говорить о них и прощаю вас, тем более, что и сам об этом вспомнил лишь после вашего отъезда. Странно, где же у меня тогда была голова? После сего поговорим о другом.
Все Тригорское поет: Не мила ей прелесть NB: ночи, а у меня от этого сердце ноет, вчера мы с Алексеем {Алексей Вульф, брат Анны Николаевны.} говорили подряд четыре часа. Никогда еще не было у нас такого продолжительного разговора. Угадайте, что нас вдруг так сблизило? Скука? Сродство чувства? Ничего не знаю: каждую ночь гуляю я по своему саду и говорю себе: она была здесь, камень, о который она споткнулась, лежит на моем столе подле ветки увядшего гелиотропа. Пишу много стихов,— все это, если хотите, очень похоже на любовь, но, клянусь вам, что о ней и помину нет.
Если бы я был влюблен, то в воскресенье со мною сделались бы конвульсии от бешенства и ревности, а мне было только досадно. Однако мысль, что я ничего для нее не значу, что пробудив и заняв ее воображение, я только потешил ее любопытство, что воспоминание обо мне ни на минуту не сделает ее ни рассеяннее среди ее триумфов, ни мрачнее в дни грусти, что прекрасные глаза ее остановятся на каком-нибудь рижском франте с тем же раздирающим сердце и сладострастным выражением,— нет, эта мысль для меня невыносима, скажите ей, что я умру от этого, нет, не говорите, а то это очаровательное создание насмеется надо мною. Но скажите ей, что уж если в ее сердце нет для меня тайной нежности, если нет в нем таинственного, меланхолического ко мне влечения, то я презираю ее, понимаете ли? Да, презираю, несмотря на все удивление, которое должно возбудить в ней это столь новое для нее чувство.
До свидания, Баронесса, примите выражение уважения от вашего прозаического обожателя.
21 июля. P. S. Пришлите мне рецепт, который вы мне обещали. Я наделал столько глупостей, что сил нет. Проклятый приезд, проклятый отъезд.

А. Н. Вульф — Пушкину

I.

(Начало марта 1826 г. Малинники).

Вы теперь уже давно в Михайловском — вот все, что я знаю, наверное, о вас. Я долго колебалась, написать ли вам до получения от вас письма, но так как размышления никогда меня ни к чему не приводят, я уступила желанию написать вам. Но с чего мне начать и что вам сказать? Я боюсь и не могу дать воли моему перу, боже, почему я не уехала раньше, почему — но нет, мои сожаления ни к чему — они будут лишь торжеством для вашего тщеславия, весьма возможно, что вы уже не помните последних дней, которые мы провели вместе. Я жалею, что не написала вам в первые дни моего приезда: мое письмо было бы прелестным, но теперь это для меня невозможно: я могу быть только нежной и думаю, что в конце концов порву это письмо. Знаете ли вы, что я пишу вам письмо и плачу? Меня это компрометирует, я чувствую, но это сильнее меня, я не могу себя преодолеть. Я остаюсь тут почти наверное, моя милая матушка устроила это, не спрашивая моего мнения, она уверяет, что с моей стороны большая непоследовательность не желать теперь оставаться здесь, когда зимой я хотела уехать сюда даже одна! Вы видите, что сами во всем виноваты, должна ли я проклинать или благословлять провидение, пославшее вас на моем пути {Эти три слова зачеркнуты.} в Тригорское? Если еще вы будете сердиться на меня за то, что я остаюсь здесь, вы будете тогда прямо чудовищем, слышите ли, сударь? Я сделаю все возможное, чтобы не оставаться, даю вам слово, и если мне не удастся, то поверьте, не по моей вине. Не думайте, однако же, что я хочу этого потому, что тут никого у меня нет. Совсем нет: я нашла здесь очень милого кузена, который меня страстно любит и не желает ничего лучшего, чем доказать мне это по вашему способу, если бы я только пожелала. Это не улан, как вы может быть готовы предположить, но гвардейский офицер, очаровательный молодой человек, который мне ни с кем не изменяет, слышите? Он не может перенести мысли, что я столько времени пробыла с вами, таким безнравственным человеком. Но увы! Я ничего не чувствую при его приближении: присутствие его не вызывает во мне никакого волнения.
Я все еще надеюсь получить от вас письмо. Какой радостью это было бы для меня! Я не смею однако просить вас об этом, я боюсь даже, что не смогу вам писать, так как не знаю, удастся ли мне прятать письма от моих кузин, а тогда, что могла бы я вам сказать? Я предпочитаю совсем не получать от вас писем, чем иметь подобные тем, которые писались вам в Ригу.
Почему не покинула я вас теперь с тогдашним безразличием, почему Нетти не приехала тогда за мной,— быть может мы расстались бы иначе. Я не показала ей этого письма под различными предлогами, говоря, что пишу А. К[ерн]. Но я не могу так поступать всегда, не вызывая подозрения, несмотря на все мое легкомыслие и непоследовательность, вы сумели сделать меня скрытной. Я говорю о вас возможно меньше, но мне грустно, и я плачу. Это конечно очень глупо, так как я уверена, что вы уже думаете обо мне с большим равнодушием и быть может рассказываете обо мне всякие ужасы, тогда как я!.. Я забыла вам сказать, что мама нашла вас грустным при нашем отъезде. Ему, кажется, нас жаль! Мое желание вернуться внушает ей подозрение, и я боюсь слишком торопить это. Прощайте, делаю вам гримасу.
8 марта. Уже несколько дней, как я написала вам это письмо: я не могла решиться вам его отослать. Боже! Решено, что я останусь здесь. Вчера у меня была очень бурная сцена с моей матерью из-за моего отъезда. Она сказала перед всеми моими родными, что решительно оставляет меня здесь, что я должна остаться и она никак не может меня взять с собою, ибо уезжая устроилась так, чтобы оставить меня здесь. Если бы вы знали, как я опечалена! Я право думаю, как и А. К., что она одна хочет одержать над вами победу и что она из ревности оставляет меня здесь. Надеюсь однако же, что это продлится так только до лета: моя тетка поедет тогда во Псков, и мы вернемся вместе с Нетти. Но сколько перемен может произойти до тех пор — вас могут простить, может быть Нетти сделает вас другим.— Очень неосторожно будет с моей стороны возвращаться вместе с ней, но я все же подвергну себя этому риску и надеюсь иметь достаточно самолюбия, чтобы о вас не жалеть. — А. К. тоже должна сюда приехать, но между нами не будет соперничества, по-видимому — каждая из нас довольна своей участью. Это делает нам честь и доказывает наше тщеславие и доверчивость. Евпраксия пишет мне, что вы сказали ей, будто веселились во Пскове — это после меня? Каким же вы показали бы себя и как глупа была бы я! Взяли ли вы тросточку Ильи Ив. — когда я вернусь, я у вас ее спрошу. Боже! Как я была бы рада, если бы получила письмо от вас, не обманывайте меня, во имя неба, скажите, что совсем меня не любите, тогда, может быть, я буду спокойнее. Я страшно зла на мою мать, вот ведь какая женщина! Впрочем, во всем этом есть и ваша вина.
Прощайте, что скажете вы, прочитав это письмо? Если вы мне напишете, передайте письмо через Трейера, так будет вернее. Я не знаю, куда адресовать вам это письмо, я боюсь, как бы на Тригорское оно не попало в руки мамы, не написать ли к вам через Евпр. — сообщите, как будет лучше.

А. Н. Вульф — Пушкину

2.

(Вторая половина марта 1826 г. Малинники).

Если вы получили мое письмо, во имя неба, разорвите его! Мне стыдно за свое безумие, никогда не посмею я поднять глаз на вас, если вас снова увижу. Мама уезжает завтра, а я остаюсь здесь до лета, по крайней мере я так надеюсь. Если вы не боитесь компрометировать меня перед моей сестрой (а вы это делаете, судя по ее письму), то очень прошу вас не ронять меня в глазах мамы. Сегодня она подсмеивалась над нашим прощанием во Пскове, находя его чересчур нежным: ‘он, говорит она, думал, что я ничего не замечаю’ {В оригинале, видимо, ошибочное расположение слов или знаков препинания ‘он говорит, она думала’… Мы переставили их согласно смыслу фразы, выправив одно окончание.}. (Как это вам покажется?). Впрочем вам нужно только казаться таким, как вы есть, чтобы разубедить ее и доказать, что вы даже не замечаете моего отсутствия. Какая волшебная сила пленила меня! Как вы умеете разыгрывать чувства! Я согласна с моими кузинами, что вы крайне опасный человек, но я постараюсь стать благоразумной.
Ради бога, разорвите мое письмо и разбейте мою псковскую чашку. Такой подарок — дурная примета. Я очень суеверна, и чтобы вознаградить вас за эту потерю, обещаю вам подарить, по возвращении тот сургуч, который вы у меня просили при моем отъезде.— Я буду учиться по-итальянски и хотя я очень сердита на вас, думаю, что мое первое письмо будет к вам… {Одно слово вымарано.}.

А. Н. Вульф — Пушкину

3.

20 апреля 1826 г. (Малинники).

Боже! Какое волнение я испытала, читая ваше письмо, и как я была счастлива, если бы письмо сестры не примешало горечи к моей радости. Вчера утром я пила чай, когда мне принесли с почты книги, я не могла отгадать, откуда они, когда приоткрыв, я увидала Las-Casas {Las Cases (а не Las-Casas, как пишет А. Н. Вульф) французский историк (1766—1842). Он сопровождал Наполеона в изгнание и написал ‘Мемориал святой Елены’ (1823), в котором привел рассказы французского императора о всех эпохах его истории. Об этой книге несомненно идет речь в письме А. Н. Вульф. Отметим, что книга эта имелась в библиотеке Пушкина (по каталогу Б. Л. Модзалевского NoNo 1074 и 1075).}, сердце мое забилось, и я не посмела их развернуть тем более, что я была не одна. Ваше письмо порадовало бы меня, если бы я не помнила, что вы писали в моем присутствии такие же и даже более нежные А. К., а также Нетти. Я не ревную, уверяю вас, если бы это и было, моя гордость, поверьте, тотчас взяла бы верх над чувством, и однако же я не могу не сказать вам, как оскорбляет меня ваше поведение. Как могли вы, получив мое письмо, воскликнуть: Ах, господи, что за письмо, словно от женщины! И вы бросаете его, чтобы читать глупости Нетти, не хватало только вам сказать, что вы его находите чересчур нежным. Нужно ли вам говорить, как это меня оскорбляет, не говоря уже о том, как компрометируете вы меня, говоря, что письмо от меня. Моя сестра очень за это оскорбилась и, боясь меня огорчить, сообщает об этом Нетти. Эта последняя не зная даже, что я вам писала, раздражается упреками на недостаток дружбы и доверия к ней с моей стороны, а вы еще меня обвиняете в ветрености, вот что делаете вы сами! Ах, Пушкин, не достойны вы любви, и я вижу, что была бы счастливее, если бы покинула Тригорское ранее и если бы последнее время, проведенное с вами, могло бы изгладиться из моей памяти. Как это (вы) не поняли, почему я не хочу получать от вас писем вроде тех, какие посылали в Ригу. Ведь тот стиль, который раньше задевал только мое тщеславие, истерзал бы теперь мою душу: прежний П. был для меня не тот, какому я пишу теперь. Разве вы не чувствуете этой разницы? Это было бы очень для меня унизительно, я боюсь, что вы не любите меня, как должны были бы любить, вы разрываете и раните сердце, цены которому не знаете, как была бы я счастлива, если бы была так холодна, как вы это предполагаете! Никогда в жизни не переживала я такого ужасного времени, как здесь, никогда еще не испытывала я таких душевных страданий, тем более что я должна таить все горести в своем сердце. Как проклинала я мое путешествие сюда! Сознаюсь вам, что последнее время, после писем Евпр., я старалась делать все возможное чтобы вас забыть, ведь я очень была сердита на вас! Не тревожьтесь относительно кузена, моя холодность его оттолкнула, да и потом явился другой соперник, с которым он не смеет равняться и которому принужден уступить место: это Анреп, который провел здесь последние дни, нужно сознаться, он очень красив и оригинален, я имела счастье и честь одержать над ним победу. О, этот превосходит даже и вас, чему я никогда бы не поверила,— он идет к своей цели гигантскими шагами, судите сами: я думаю, что он превосходит вас даже в дерзости. Мы много говорили о вас, к моему большому изумлению он сказал мне также некоторые ваши фразы, напр., что я чересчур умна, чтобы иметь предрассудки. Почти в первый же день он схватил мою руку и сказал, что имеет полное право ее поцеловать, раз я ему так сильно нравлюсь. Заметьте, сударь, пожалуйста, что он не ухаживал здесь и не ухаживает ни за кем другим и не повторяет мне фраз, сказанных другой, напротив, он не обращает ни на кого внимания и всюду следует за мной. Уезжая он сказал, что от меня зависит его возвращение сюда. Однако же не бойтесь я к нему ничего не чувствую, он не производит на меня никакого впечатления, тогда как одно воспоминание о вас так меня волнует!
Мама обещала прислать за мной в июне месяце, если тетя не приедет летом. Нужно ли мне просить вас сделать все возможное, чтобы она осуществила это поскорее. Я сильно опасаюсь, что у вас совсем нет любви ко мне, но вы испытываете лишь временные желания, которые хорошо знакомы и многим другим.— У нас много народа, едва нашла я время вам написать. Еще приехал к нам из Новгорода один любезный молодой человек, господин Павлищев, большой музыкант, он сказал мне, что знает вас. Мы пойдем сегодня обедать к одной из моих теток: нужно кончать письмо, так как пора одеваться. Я буду в большом обществе, но мечтать буду только о вас. Пишите мне с полной безопасностью через Трейера и через Торжок, там более надежно, и вам нечего бояться, он не знает, чьи письма мне передает, а тут знают вашу руку.— Порвите мое письмо по прочтении, заклинаю вас, я сожгу ваше, знаете ли я всегда боюсь, что вы найдете мое письмо чересчур нежным, и потому не говорю вам всего, что чувствую.— Вы говорите, что ваше письмо плоско, потому что вы меня любите: какой абсурд, особенно для поэта, что может делать более красноречивым, нежели чувство. Пока прощайте. Если вы чувствовали, как я, я была бы довольна. Боже, я никогда не поверила бы, что напишу когда-нибудь такую фразу мужчине! Нет, я ее вычеркиваю! Прощайте еще раз, делаю вам гримасу, раз вы их любите. Когда мы увидимся? не буду жить до этого момента.

20 апреля.

А. Н. Вульф — Пушкину

4.

2-го июня (1826 г. Малинники).

Я наконец получила ваше письмо вчера. Трейер принес мне его сам и я не могла удержаться от восклицания при виде вашего письма. Почему вы не писали мне так долго? Разве вы не могли этого сделать из Пскова? Как слабы оправдания, которые вы мне всегда приводите! Все, что вы пишете об Анрепе, мне в высшей степени не нравится и оскорбляет меня двояким образом, во-первых, предположение, что он сделал больше, чем поцеловал мне руку, с вашей стороны крайне обижает меня, а слово все равно еще того хуже: оно оскорбляет и огорчает меня в другом смысле. Надеюсь вы достаточно умны, чтобы почувствовать, что этим вы высказываете свое безразличие к создавшимся между мною и им отношениям. Полагаю, что это не очень нежно с вашей стороны. Заметила я, что он превосходит в дерзости и неосторожности из его поведения не только со мной, но по его обращению со всеми и из общего разговора. Итак, нет надежды, что мама пришлет за мной, это весьма прискорбно. Над. Гавр. все обещает маме приехать в будущем месяце: но на это нельзя рассчитывать, ведь это она портит все дело, а между тем г-жа Трейер приедет сюда через две недели и я могла бы поехать с ней. Было бы превосходно, если бы мама прислала мне с нею экипаж и тогда в этом месяце я была бы в Тригорском. Я рассчитываю, что мой брат это устроит! нужно только убедить маму, что Н. Гавр. будет откладывать свое путешествие с месяца на месяц и все будет откладывать. Я думаю, что он уже в Тригорском и напишу ему по этому поводу. Вся эта неопределенность меня очень мучает, все это время я была очень больна и теперь еще сильно страдаю. Как я была удивлена, получив на этих днях большой пакет от вашей сестры, она мне пишет вместе с А. К., обе они в восторге друг от друга. Левушка пишет мне тысячу нежностей в этом же письме и к моему большому удивлению я нашла там несколько строк от Дельвига, которые мне доставили большое удовольствие. Мне кажется однако же, что вы немного ревнуете к Левушке. Я нахожу, что А. К. прелестна несмотря на свой большой живот, это выражение вашей сестры. Вы знаете, что она осталась в Петерб. на время родов, а затем собирается приехать сюда. — Вы хотите выместить на жене Левушки {Левушка, вероятно, Лев Сергеевич Пушкин, брат поэта. Фраза о ‘жене Левушки’ (la femme de Lon) не совсем понятна, т. к. Л. С. Пушкин женился только в 1843 г. (в Одессе на Е. А. Загряжской). Очевидно имеется в виду определенное лицо, не состоявшее с Л. С. Пушкиным в официальном браке.} его успехи у моей кузины. Это не доказывает безразличия к ней с вашей стороны. Какая неосторожность с вашей стороны оставить на виду мое письмо, ведь мама его чуть не увидала! Вот блестящая мысль: нанять почтовых лошадей и приехать одной, желала бы я видеть, как любезно меня встретит мама, она готова будет меня совсем не принять. Эффект получился бы слишком сильный! Бог ведает, когда мы опять увидимся! Это ужасно и это повергает меня в грусть. Adieu, ti mando un baccio, mio amore, mio delizie {По-итальянски: Посылаю тебе поцелуй, моя любовь, моя прелесть.}.
2 июня.
Пишите мне чаще, ради бога, ваши письма одно мое утешение. Я, знаете ли, очень грустна. Как желаю я и боюсь моего возвращения в Тригорское.— Но я предпочитаю лучше поссориться с вами, нежели оставаться здесь: эти места очень безвкусны и нужно сознаться, что среди уланов Анреп еще самое лучшее, вообще же весь полк немногого стоит и воздух здешний не идет мне на пользу, я постоянно болею. Боже! когда же я вас увижу опять!

А. Н. Вульф — Пушкину

5.

11 сентября 1826 г. (Петербург).

Что вам сказать и как начать это письмо?.. И все же чувствую потребность написать вам и не могу слушаться ни размышлений, ни рассудка. Я стала точно другая, узнав вчера новость о доносе на вас. Боже правый, что же с вами будет. Ах! Если бы я могла спасти вас, рискуя жизнью, с каким удовольствием я бы ею пожертвовала и одной только милости просила бы у неба — увидать вас на мгновенье перед тем как умереть.— Вы не можете себе представить, в каком я отчаянии, неуверенность моя относительно вашего положения для меня ужасна, никогда еще я так не страдала душевно — и посудите, я должна уехать через два дня, ничего определенного не узнав о вас. Нет, никогда еще ничего ужаснее я не испытывала в жизни и не знаю, как я не потеряю рассудка. А я то рассчитывала увидать вас наконец на этих днях! Посудите, каким неожиданным ударом было для меня известие о вашем отъезде в Москву! Но дойдет ли до вас это письмо и где оно вас достигнет? Вот вопросы, на которые никто не может ответить. Быть может вы найдете, что я плохо поступила написав вам, я тоже это нахожу, но я не могу лишиться этого единственного оставшегося мне утешения. Я пишу вам через Вяземского, он не знает, от кого это письмо, он обещал его сжечь, если не сможет вам его передать. Порадует ли оно вас еще? Может быть вы очень изменились за эти месяцы: оно даже может показаться вам неуместным. Эта мысль, признаюсь, для меня ужасна, но сейчас я могу только думать об опасностях, в которых вы находитесь, минуя всякие другие соображения. Если для вас возможно, ответьте мне ради бога, хотя бы словом. Дельвиг собирался написать вам со мною длинное письмо, в котором он просит вас быть осторожным! Очень боюсь, что вы им не были. Боже, с какой радостью я бы узнала, что вы прощены, если бы даже мне не пришлось вас никогда больше увидать, хотя это условие для меня столь же ужасно, как смерть. Вы не скажете на этот раз, что письмо мое остроумно, оно лишено всякого смысла, и все же я его посылаю таким, какое оно есть. Что за несчастье, право, попадать в каторжники. Прощайте! Какое было бы счастье, если бы все кончилось хорошо, иначе не знаю, что со мной будет. Я страшно себя скомпрометировала вчера, когда узнала ужасную новость, а несколько часов до того я была в театре и наводила бинокль на кн. Вяземского, чтобы рассказать вам о нем по возвращении. Я многое бы вам сказала, но сегодня я говорю обо всем либо чрезмерно много, либо слишком недостаточно и вероятно я кончу тем, что порву мое письмо. Моя кузина Анета Керн принимает живое участие в вашей судьбе. Мы говорим только о вас, она одна меня понимает и только с нею я плачу. Мне так трудно притворяться, а я должна казаться веселой, когда душа моя разрывается на части.
11 сентября.
Нетти очень расстроена вашей судьбой. Да охранит и защитит вас небо. Представляете себе, что я буду испытывать, когда приеду в Тригорское. Какая пустота и какое мучение! Все будет мне напоминать о вас. Совсем с другим чувством думала я приближаться к этим местам, Тригорское мне стало дорого, я думала там вновь обрести жизнь, как я горела желаньем туда вернуться, а теперь я найду там лишь мучительные воспоминания. Ах зачем я покинула эти места. Но я говорю вам о своих чувствах слишком откровенно. Пора кончать. Прощайте! сохраните ко мне немного привязанности: мое чувство к вам этого заслуживает. Боже, если бы мне свидеться с вами довольным и счастливым!

А. Н. Вульф — Пушкину

6.

Петербург, 16 сентября (1826 г.).

Я настолько мало эгоистична, что радуюсь вашему освобождению и поздравляю вас с ним, однако же не могу удержаться от вздоха, написав вам это, и в глубине души многое бы дала, чтобы вы были еще в Михайловском. Все мои усилия к великодушию не могут заглушить чувства огорчения, которое я испытываю, когда думаю, что не найду вас больше в Тригорском, куда меня призывает сейчас моя несчастная звезда, чего бы я не дала, чтобы совсем его не покидать и не возвращаться в него теперь. Я написала вам длинное письмо с князем Вяз. Я бы хотела, чтобы оно не дошло до вас: тогда я была в отчаянии, что вы схвачены и готова была на всякие неосторожности. Я видела князя в театре и в продолжение всего спектакля только и смотрела на него в бинокль. Я тогда надеялась вам рассказать о нем.— Я была в восторге повидаться с вашей сестрой, она прелестна. Знаете ли, я нахожу, что она на вас очень похожа, я не знаю, как не заметила этого раньше — скажите мне, прошу вас, почему вы перестали мне писать: это безразличье или забвенье? Гадкий вы! недостойны вы того, чтобы вас любили, много счетов нужно было бы мне свести с вами, но горесть, что я больше не увижу вас, заставляет меня все забыть… {Не разобрано.} сколько хлопот я думаю в Москве — я. {Оторван край письма.} он устанет внимать… ну беспрестанно — А. Керн вам велит сказать, что она бескорыстно радуется вашему благополучию и любит искренно и без зависти. Прощай мое прошлое блаженство и… yves! {Не разобрано.}. Никто в жизни не заставит меня испытать тех волнений и ощущений, какие я переживала рядом с вами. Письмо это может служить доказательством моего доверия к вам. Итак, я надеюсь, что вы меня не скомпрометируете и разорвете мое письмо, написав мне на него ответ (будет ли он?) На обороте. Господину Александру П. — Фальшивому брату, чтобы не скандализировать свет.

П. А. Осипова

П. А. Осипова была дочерью крупного псковского помещика XVIII века Александра Максимовича Вындомского. Он служил в гвардии, вращался в большом свете, затем уединился в свои поместия, где занимался ‘отчасти стихотворством, а более всего — сельским хозяйством’. Прасковья Александровна была его младшей дочерью. Она родилась 23 сентября 1781 г. В момент приезда Пушкина в Михайловскую ссылку ей было 43 года, в момент смерти поэта — 56 лет. В год рождения Пушкина 13 февраля 1799 г. Прасковья Александровна вышла замуж за тверского помещика Николая Ивановича Вульфа, от которого имела сына Алексея и дочерей Анну и Евпраксию. {От брака с А. Н. Вульфом П. А. имела пятерых детей: Алексея (1805—1881), Михаила (1808—1832), Валериана (1812—1845), Анну (1799—1857) и Евпраксию (1810—1883). (Прим. ред.)} Все они вошли в пушкинскую биографию. Овдовев в 1813 г., Прасковья Александровна вышла впоследствии замуж за Ивана Софоновича Осипова, скончавшегося в год приезда Пушкина в Михайловское, 5 февраля 1824 г.
П. А. Осипова находилась в недалеком свойстве с Пушкиными, ее родная сестра Елизавета была замужем за Яковом Исааковичем Ганнибалом, двоюродным дядей поэта по матери.
Прасковью Александровну Осипову характеризовали у нас обычно по различным историческим данным ее родословной (она по матери была из рода Кашкиных и дед Аристарх Кашкин был видным вельможей Екатерины II) или же отчасти по письмам к ней Пушкина. Высказывания же самой П. А. Осиповой — ее дружеские письма к поэту — при этом недостаточно принимались во внимание. Между тем они дают основание для углубления многих известных черт ее характера и раскрытия некоторых других, до сих пор недостаточно освещенных.
Из приведенных выше писем старшей дочери Осиповой — Анны Николаевны Вульф мы видели, что Прасковья Александровна была по-женски увлечена Пушкиным и даже старалась всячески отстранить от него возможных соперниц. ‘Она одна хочет одержать над вами победу’, с досадой пишет Пушкину Анна Николаевна, сосланная матерью в далекие Малинники.
Прасковья Александровна действительно питала к Пушкину сильное чувство. С глубокой и искренней нежностью, она называет его ‘мой дорогой и всегда любимый Пушкин’, ‘сын моего сердца’.— ‘Целую ваши прекрасные глаза, которые я так люблю’, — пишет она ему. При этом она проявляет исключительную заботливость о нем — устраивает его земельные и хозяйственные дела, тщательно исполняет его поручения, заботится о его доходах, дает ему практические советы и указания. Недаром в одном из писем она сообщает: ‘Я охотно сделаюсь вашей управительницей’.
Письма Пушкина — величайшая радость и гордость для нее. Она благоговейно хранит каждый листок его переписки и нисколько не преувеличивает, сообщая ему уже в 1833 г., что перечитывает его письма ‘с наслаждением скупца, пересчитывающего груды золота, которые он копит…’
Ее женская влюбленность в поэта сочеталась с неизменной материнской нежностью к нему, не без улыбки, но с невольным сочувствием к ее заботливому попечению о поэте, читаешь в ее письмах сведения о банке крыжовенного варенья, которую ей никак не удается переслать из Тригорского в Петербург своему горячо любимому Пушкину, пока наконец, 9 января 1837 г. заветная банка не выезжает из Тригорского. По срокам тогдашних переездов нужно думать, что Пушкин еще успел получить, за несколько дней до дуэли, этот последний знак внимания своей верной тригорской подруги.
Пушкин имел все основания высоко ценить П. А. Осипову. Это была незаурядно образованная женщина, начитанная в истории, знакомая с литературой, следящая за новинками поэзии. Недаром отец ее занимался стихотворством и сама она принимала в своем доме Пушкина, Языкова, Дельвига. Каждая новая книжка ‘Современника’ для нее событие, а над ‘Повестями Белкина’ она проводит бессонную ночь.
Любопытно отметить, что в области политики она придерживалась передовых воззрений, опережая в этом отношении иногда даже своего знаменитого корреспондента и друга. Когда в 30-е годы произошло примирение Пушкина с правительством, П. А. Осипова в оценке политической современности оказалась несравненно независимее и радикальнее его. В то время как Пушкин, сообщая о бунте в военных поселениях, с возмущением говорит об ‘утонченном зверстве’ бунтовщиков и сочувственно отзывается об императоре, который ‘усмирил бунт с удивительной храбростью и хладнокровьем’, Прасковья Александровна придерживается иных мнений: ‘Пока бравый Николай будет придерживаться способа военного управления страной, дела будут идти все хуже и хуже, т. к. он очевидно внимательно не прочел или же совсем не читал ‘Историю Византии’ Сегюра (и многих других писавших о причинах падения империй)’. В то время, как Пушкин приветствует победы русских войск в Польше, Осипова решительно называет польскую войну ‘дурацкой’.
Интересна и разница их отношения к другому политическому слуху: ‘Император,— пишет Пушкин в 1835 году,— даровал милость большинству заговорщиков 1825 г. (разрешение Кюхельбекеру, напр., жить в южной части Сибири)’. Иначе относится к этому скептически-умная Осипова: она готова радоваться вести об улучшении положения ‘несчастных ссыльных — но правда ли это? Не только ли в Петербурге этому поверят?’
Она жестоко иронизирует над ‘избирательными глупостями’ своего сословия (дворянские выборы) и с большой свободой убеждений заявляет в начале 30-х гг., что ‘наше дворянство еще похоже на варваров’: В отличие от многих петербургских знакомых Пушкина, Осипова относилась явно отрицательно к личности Николая I и к системе его управления страной. Даже по кратким высказываниям ее в письмах к Пушкину Прасковью Александровну следует отнести к рядам оппозиционного дворянства первой четверти 19-го века. Это отчетливо сказывается и в ее глубоком сочувствии ‘несчастным ссыльным’ 1825 года. Отметим, что декабрист Муравьев-Апостол и петрашевец Кашкин оба находились в довольно близком родстве с владелицей Тригорского.
Пушкин относился к П. А. Осиповой с чувством серьезной и почтительной привязанности, он никогда не допускал по ее адресу тех насмешливых отзывов, которые были для него привычны в отношении многих других женщин. Ей посвятил он ‘Подражанья Корану’, ‘Простите, верные дубравы’, ‘Быть может, уж недолго мне…’ и прелестный мадригал:
Цветы последние милей
Роскошных первенцов полей.
Они унылые мечтанья
Живее пробуждают в нас.
Так иногда разлуки час
Живее самого свиданья.
П. А. Осипова надолго пережила своего друга-поэта. Она скончалась 8 апреля 1859 года и погребена на погосте Городище в полуверсте от Тригорского.

П. А. Осипова — Пушкину

Конец 1826 г. (Тригорское).

…в новом году вы отдохнете — и затем улетите из наших объятий — к новым радостям, к новым наслажденьям — к новой славе. Прощайте, целую ваши прекрасные глаза, которые я так люблю. П. О. {К письму приложено известное стихотворение Языкова ‘Послание к няне’.}
С_б_о_к_у: А. Пушкину где он найдется.

П. А. Осипова — Пушкину

19 июля 1831 г. (Тригорское).

Благодарю вас за любезное письмо, которое я только что получила, мой дорогой Александр, благодарю за дружеское его содержание, мы надеемся, что Евпраксия будет счастлива с избранным ею человеком, который, по-видимому, обладает всеми качествами, укрепляющими семейное счастье. 8-го этого месяца состоялось бракосочетание, я провела 3 дня во Вреве и ваше письмо пришло во время моего отсутствия, кроме того, оно было адресовано в Опочку — и пролежало там несколько лишних дней. Несмотря на известия, помещенные в Петербургской литературной газете, холера не была в Острове — кроме как в головах врачей, и до прошлого понедельника Псков тоже был ею пощажен. С тех пор я ничего о ней не слыхала. Наш маленький кружок, благодарение богу, до сих пор оставался нетронутым — но в Островском уезде болезнь, говорят, появилась, впрочем, кажется, не в угрожающих формах. Вообще же, вероятно, большая смертность должна быть приписана неуменью лечить эту болезнь и той скорости, с которой она развивается у больного, а не ее эпидемическому характеру.— Это болезнь повальная, а не зараза. Мы живем потихоньку и благодарим бога за его охраняющую благость, но мы не можем быть ни счастливы, ни спокойны, пока не будем уверены, что наши друзья в Петербурге, Царском и Павловске вне опасности. Нравятся ли мне ваши воздушные замки? Я не успокоюсь, пока это не осуществится, если я найду к этому малейшую возможность — но если это невозможно, есть на окраине моих полей на берегу большой реки маленькое имение, прелестное местечко, домик, окруженный прекрасной березовой рощей. Земля продается одна без крестьян. Не хотите ли ее приобрести, если владельцы Савкина не захотят с ним расстаться? Впрочем, я постараюсь сделать все возможное. Прошу вас передать вашей прекрасной супруге привет от меня, как от человека, который нежно вас любит, восхищается ею понаслышке и готов полюбить ее всем сердцем. Да сохранит и сбережет вас бог, вот мысль, господствующая сейчас в моем уме и сердце.

Пушкин — П. А. Осиповой

Ц. Село, 29 июля 1831 года.

Ваше молчание начинало меня тревожить, дорогая и добрая Прасковья Александровна, письмо ваше успокоило меня как нельзя более кстати. Еще раз поздравляю вас и желаю вам всем от глубины сердца — благополучия, спокойствия и здоровья. Я сам относил ваши письма в Павловск и, признаюсь, смертельно желал узнать их содержание, но матушки моей не было дома. Вы знаете о приключении, бывшем с ними, о шалости Ольги, о карантине и проч. Теперь, слава богу, все кончено. Родители мои более не под арестом, холеры бояться уж нечего. В Петербурге она скоро прекратится. Знаете ли, что в Новгороде, в военных поселениях, были мятежи? Солдаты взбунтовались, и все под тем же нелепым предлогом отравления. Генералы, офицеры и доктора умерщвлены с утонченным зверством. Император отправился туда и усмирил бунт с удивительной храбростью и хладнокровием, народу не следует привыкать к бунтам, а бунтовщикам — к его присутствию. Кажется, все кончено. Вы судите о болезни гораздо лучше, нежели доктора и правительство. ‘Болезнь повальная, а не зараза, следственно, карантины лишние, нужны одни предосторожности в пище и одежде’. Если бы эта истина была нам ранее известна, мы избегнули бы многих бедствий. Теперь холеру лечат как всякую отраву — деревянным маслом и теплым молоком, не забывая и паровой ванны. Дай бог, чтоб рецепт этот не понадобился вам в Тригорском.
Вам вручаю мои интересы и планы. Я не особенно держусь за Савкино или за какое другое место, я желаю только быть вашим соседом и обладателем хорошенькой местности. Благоволите сообщить мне о цене той или другой усадьбы. Обстоятельства задержат меня, по-видимому, в Петербурге более, чем бы я желал, но это нисколько не изменяет ни моих намерений, ни надежд.
Примите уверение в моей преданности и совершенном уважении. Поклон всему вашему семейству.

П. А. Осипова — Пушкину и H. H. Пушкиной

21 августа 1831 г. (Тршгорское).

Холера в окрестностях Тригорского имеет только то неудобство, что задерживает почту, этому нужно, вероятно, приписать медленное прибытие вашего письма от 29 июня. Я получила его, мой дорогой Александр, только 11 августа, а так как мое здоровье все это время было не очень-то хорошо, я не смогла вам ответить раньше. Затем меня навестили преосвященный и г-н Пещуров, после чего мне было необходимо съездить к Борису {Барон Вревский.} и Евпраксии, наконец тысяча мелочей мешала мне написать вам — до сегодняшнего дня.— Благодарю вас за ваше доверие ко мне, но чем оно больше, тем более я буду чувствовать себя обязанной быть достойной его — и моя совесть не даст мне покоя. Поэтому, рискуя вам надоесть, я спрашиваю вас, мой молодой друг, какою суммою вы располагаете для приобретения того, что вы называете хижиной — я думаю не больше 4 или 5 тысяч — жители Савкина имеют 45 десятин земли, разделенной между тремя владельцами, двое из них почти согласились на продажу, но самый старый не решается и потому запрашивает безумную цену. Но если вы мне скажете, сколько вы хотите истратить на приобретение — у нас есть способ согласовать желания старика с нашими. Ведь что вам делать с землей, которая отдалит вас от Михайловского? — (и осмелюсь сказать по вашему любезному выражению) от Тригорского, вся прелесть которого теперь для меня лишь в надежде на ваше соседство. — Потому-то, до тех пор пока я не потеряю всякой надежды, я буду стоять за Савкино.— Мы узнали, увы, о мятеже в военных поселениях. Вы правы, говоря о том, что ненужно.— Но пока бравый Николай будет придерживаться военного образа правления, дела будут идти все хуже и хуже. Вероятно, он не прочитал внимательно, а может, и совсем не читал ‘Историю Византии’ Сегюра! {И многих других, писавших о причине падения империй. (Примечание П. А. Осиповой).} Что думают у вас об этой дурацкой войне с поляками? Когда она кончится. Я забываюсь в удовольствии болтать с вами, любезный сын моего сердца. Если бы бумага моя занимала пространство неба, а чернила для писания поставляло бы мне море, у меня всегда была бы еще мысль, чтобы выразить вам свою привязанность, а однако два слова скажут это также хорошо: любите меня в четверть того, как я вас люблю, и с меня будет достаточно. Анета и Александрина вам кланяются. Прасковья Осипова.
Тысяча приветов от меня вашим родителям.
Те три строки, с которыми вы обратились ко мне, сударыня, в только что полученном мною письме вашего супруга, поистине доставили мне больше удовольствия, чем иные три страницы, и я благодарю вас от всего сердца. Радуюсь надежде когда-нибудь вас увидеть, так как готова восхищаться вами и полюбить вас, как все, кто имеет удовольствие вас знать. Вы делаете счастливыми людей, которых я люблю, это уже право на мою благодарность. Прошу верить в самые нежные чувства вашей покорнейшей слуги Прасковьи Осиповой.
Если моя дорогая Ольга среди вас, будьте добры передать ей от меня тысячу приятных вещей.

Пушкин — П. А. Осиповой

11 сентября (1831 г.), Царское Село.

Искренне благодарю Вас, сударыня, за труды, какие вы взяли на себя, ведя переговоры с обитателями замка в Савкине. Если среди них имеется один слишком несговорчивый, нет ли возможности сговориться с двумя другими, оставив первого в стороне? Впрочем, дело не из спешных: новые занятья задержат меня в Петербурге по крайней мере на два или три года. Я этим очень огорчен: я надеялся провести их близ Тригорского.
Жена моя искренне благодарит Вас за строки, которые вы изволили написать ей. Это добрейший ребенок, готовый любить вас от всего сердца.
Я не пишу Вам о взятьи Варшавы. Можете судить, с каким восторгом мы узнали об этом после 9 месяцев несчастий. Что скажет Европа? — вот занимающий нас вопрос.
Холера закончила свои опустошения в Петербурге, но она совершит теперь объезд провинции. Остерегайтесь ее, сударыня. Ваши желудочные боли приводят меня в трепет. Помните, что холеру рассматривают, как простое отравление: молока и масла — и затем остерегайтесь простуды.
Прощайте, сударыня, верьте моему уважению и искренней привязанности. Шлю приветствия всему вашему семейству.

П. А. Осипова — Пушкину

29 сентября (1831 г.), Тригор.

Когда я прочитала в прошлую субботу с неописуемым наслаждением Три стихотворения на взятие Варшавы, мое воображение было этим так занято, что всю ночь я видела вас во сне. Я помню, что поцеловала вас в глаза и,— представьте, какая приятная неожиданность, в то же утро почтальон принес мне ваше письмо от 11. Я хотела бы поцеловать каждый из ваших милых глаз, дорогой Александр, за свидетельства того внимания, которое вы мне уделяете — но будьте покойны. Холера обошла, как по плану, всю губернию,— города, как и деревни,— но произвела опустошения менее чем в других местах. Но поистине замечательно, что она не показывалась в Великих Луках и в Новоржеве, пока не привезли тело Великого Кн. Конст., а затем разразилась там жестоко. Никто не был болен в свите Великого Князя, и однако же через 24 часа после того как они покинули дом Д. Н. Филозофова, заболело по крайней мере человек 70, и так всюду после их проезда. В подтверждение этого нашего наблюдения, я только что получила письмо от моей племянницы Бегичевой, которая нас уведомляет, что за последнее время болезнь опять усилилась в Петербурге, ежедневно заболевают 26 и более человек, и я предполагаю, что та же причина производит то же самое действие, и так как размеры Петерб. больше, чем все другие места, где проезжало тело В. К.,— болезнь продолжится там дольше. Повторяю вам, она не поднимается на высоту наших гор. Великие умы сходятся, и у нас была одна и та же мысль насчет Савкина. _А_к_у_л_и_н_а_ _Г_е_р_а_с_и_м., которой принадлежит половина земли, может быть, ее продаст. Есть некоторая надежда, так как вы говорите, что это дело неспешное, но то, что вы сообщаете о вашем пребывании в Петербурге, заставляет меня думать, не совсем ли хотите вы там обосноваться.— Савкино может быть только хижиной на два летних месяца и если вы его приобретете — потребуется целое лето, чтобы сделать его обитаемым.— Прошу вас передать привет вашей прекрасной жене, мои дочери шлют вам свой. Напомните обо мне немного моей дорогой Н. О. {Надежде Осиповне Пушкиной, матери поэта.}, я это время сильно болела лихорадкой, последствием болей в жел[удке], теперь я поправилась. Прощайте, будьте здоровы, и верьте всегда моей нежной преданности. П. О.

Пушкин — П. А. Осиповой

Спб., в январе — 1832 года.

Примите, милостивая государыня, мою искреннюю благодарность за те заботы, которые вам угодно было приложить о моих книгах. Я употребляю во зло доброту и время ваши, но умоляю оказать мне последнюю милость, потрудиться приказать спросить у моих людей в Михайловском, нет ли там еще сундука, присланного в деревню вместе с ящиками, в которых уложены мои книги. Подозреваю, что Архип или другие удерживают один ящик по просьбе Никиты, моего слуги (теперь Левинова). Он должен заключать в себе (т.е. сундук, а не Никита), вместе с платьями и вещами Никиты, также мои вещи и несколько книг, которых я не могу отыскать. Еще раз умоляю вас простить мою докучливость, но ваша дружба и ваше снисхождение избаловали меня.
Посылаю вам, сударыня,— ‘Северные цветы’, которых я недостойный издатель. Это — последний год моего альманаха и дань памяти нашего друга, утрата которого долго будет казаться нам недавнею. Прилагаю к этому снотворные сказки, желаю, чтобы они на минуту позабавили вас.
Мы услыхали здесь о беременности вашей дочери. Дай бог, чтобы все кончилось благополучно и чтобы здоровье ее совершенно поправилось. Говорят, что от первых родов молодая женщина хорошеет, дай бог, чтобы они были также благоприятны и здоровью. А. П.

П. А. Осипова — Пушкину

25 января 1832 г. (Тригорское).

Истинное удовольствие для меня исполнять ваши поручения, мой дорогой, бесконечно дорогой Александр, но я огорчена, что до сих пор не удалось разыскать все, что оставалось у вас из книг и вещей. Н. Ан. утверждает, что она ничего не нашла в сундуке, который будто бы принадлежит Никите, кроме книг, посланных мною вам, и сломанной чайной коробки, но я распоряжусь о дальнейших розысках, я бы очень хотела знать, какого вида был сундук Никиты, ведь весьма возможно, что мне показывают другой и прячут настоящий.
Получение ‘Северных цветов’ доставило мне невыразимое удовольствие, и я весьма чувствительна к вашему любезному вниманию, мой горячо любимый Александр. Это прекрасный букет, брошенный на могилу нашего дорогого Дельвига, воспоминание о котором до сих пор вызывает горячую слезу на моих глазах. Мне кажется, что это собрание стихов лучше всех, прежде вышедших. Издатель ‘Зеркала’ не соблаговолил назвать Яз… и _И_а_с_о_н_а {Яз… — H. M. Языков, чьи шесть стихотворений помещены в ‘Северных цветах’ на 1832 г. Второе имя, если только начертание правильно, нам не удалось расшифровать.}, чьи стихи нисколько не портят сборника. Я могу очень правильно сказать, пародируя вас, что я ‘Северные цветы’ читаю и не начитаюсь.
Здоровье Евпраксии недурно для ее состояния, с 7 мы не видались из-за полной распутицы. У нас нет ни снега, ни мороза, никогда еще не видала я такой погоды, как в этом году. Она, наверное, будет польщена вниманьем, которое вы непрестанно ей выказываете. Надеюсь, что здоровье вашей супруги тоже хорошо, по крайней мере, я этого очень желаю. С чувством дружеского и нежного почтения остаюсь ваша преданная П. Осипова.

25 января 1832 г.

Ваши повести, вопреки вашему предсказанию, заставили меня провести бессонную ночь, и я об этом ничуть не жалею. Мой Алексей произведен в поручики за отличие, простите материнскому тщеславию это сообщение. Я ему послала стихи, написанные вами в ответ Беранже, он от них в восторге, так же, как и все его лучшие товарищи по полку. Один гусар, видевший Левушку, говорил нам, что он пресытился лаврами и хочет отложить свою саблю в сторону.

Пушкин — П. А. Осиповой

(Середина мая 1832 г. Петербург).

Г. Алымов отправляется сегодня ночью в Псков и Тригорское, и он любезно взял на себя передать вам это письмо, дорогая, добрая и уважаемая Прасковья Александровна. Я еще не поздравил Вас с рождением внука. Дай бог, чтобы он и его мать чувствовали себя хорошо и чтобы все мы присутствовали на его свадьбе, раз мы не могли быть на его крещении. По поводу крещения,— я тоже буду вскоре иметь его на Фурштадской в доме Алымова. Запомните этот адрес, если пожелаете написать мне словечко. Не сообщаю Вам никаких новостей, ни политических, ни литературных — полагаю, что Вы устали от них, как и все мы. Нет ничего более мудрого, чем сидеть в своей деревне и поливать свою капусту. Старая истина, которую я ежедневно вспоминаю среди светского и суетливого существования. Не знаю, увидимся ли мы этим летом: это одно из моих мечтаний. Желал бы, чтоб оно осуществилось.
Прощайте, сударыня, я нежно приветствую Вас и всю Вашу семью.

П. А. Осипова — Пушкину

22 мая 1832 г. Псков

Весьма приятным сюрпризом было ваше письмо, полученное сегодня через господина Алымова, дорогой мой Александр Сергеевич, и я спешу вас за него поблагодарить. Уже больше трех недель, как я здесь в Пскове терпеливо переношу городской farniente {Безделье.} но вот три прекрасных летних дня возбудили во мне тоску по родине. Евпраксия и ее маленький сосунок (она ведь кормит сама) чувствуют себя, благодарение богу, хорошо, и мне хочется ответить на ваши пожелания: да будет так! — Если мы порядком устали от литературных и политических новостей, то еще более я раздражена нашими избирательными глупостями. Действительно, наши дворяне похожи еще на Вандалов, и это буквально, ничего не убавляя. Слава богу, завтра все кончится, и через три дня я вернусь в свои горы. Я желаю от всего сердца, чтобы эти строки нашли вас уже отцом, и чтобы ваша прелестная супруга, как и моя дочь, счастливо разрешилась от бремени. Я с тревогой жду этого известия с 20 и постоянно об этом думаю. Если вы останетесь на это лето в Петербурге, может быть, мы и увидимся, но, конечно, сладостнее была бы встреча у моих грядок. Я, впрочем, и на это не теряю надежды. Тысячу лучших пожеланий госпоже Пушкиной. Мои дочери благодарят вас за память, я же дважды целую ваши глаза. Honi soi qui mal y pense. {‘Позор тому, кто плохо об этом подумает’ (девиз ордена Подвязки), Осипова пишет эту фразу с ошибками.} С искренней и подлинной любовью остаюсь весьма преданная вам слуга.

П. Осипова.

П. А. Осипова — Пушкину

31 мая (1832 г.) Тригорское.

Привет, дорогой Александр _С_е_р_ь_г_е_и_ч, поздравляю вас от всего сердца с рождением нежной маленькой Мари, и, право, я сожалею, что не могу обнять вас так же, как молодую и прекрасную Маму.—Это хорошо, маленький Барон может когда-нибудь сделаться супругом прекрасной Мари! И мы будем плясать на их свадьбе.— Но шутки в сторону, мне очень была нужна эта добрая весть, чтобы оживить мое угнетенное состояние — легче переносить свои горести, когда знаешь счастливыми тех, кого любишь. Будьте счастливы, дорогой Пушкин, и это меня утешит во многом, что может случиться со мной. П. О.
На обороте: Александру Серьгеичу Пушкину.

Пушкин — П. А. Осиповой

Спб. в мае 1833 года.

Виноват, тысячу раз виноват, дорогая Прасковья Александровна, что замедлил поблагодарить вас за ваше весьма любезное письмо и за его интересную виньетку. Всякого рода затруднения помешали мне. Не знаю, когда дождусь счастья явиться в Тригорское, но охота смертная. Петербургское житье отнюдь не по мне: ни мои склонности, ни мои средства не ладятся с ним. Но года на два, на три приходится взять терпения. Жена моя свидетельствует тысячу любезностей вам и Анне Николаевне. Дочь моя потревожила нас в течение этих пяти или шести дней: полагаю, что у нее прорезываются зубы. До сих пор еще ни одного нет. Как ни говори себе, что это всеобщий жребий, но эти созданьица так нежны, что невозможно бестрепетно смотреть на их страдания. Родители мои только что прибыли из Москвы. Они располагают приехать в Михайловское в половине июля. Как бы я желал им сопутствовать.

П. А. Осипова — Пушкину

28 июня (1833 г.) Тригорское.

Еще 20 мая, драгоценный мой Александр, я получила ваше любезное письмо, и так как в момент его получения я писала вашей матери, я и просила ее поблагодарить вас за него: но судя по вопросу, который ваша прелестная жена задает от вашего имени Анете, я полагаю, что Надежда Осиповна забыла вам это передать, и я с удовольствием повторяю свою благодарность за это дорогое письмо, которое я вовремя получила и храню вместе с прежде полученными.— Я перечитываю их иногда с удовольствием скупца, пересчитывающего золотые слитки, которые он копит. — Уже очень давно, как Михайловские лошади отправлены в распоряжение ваших родителей.— По моему расчету вот уже 8 дней, как они прибыли или должны были прибыть к месту своего назначения, почему же их еще нет? Это начинает меня беспокоить. Что поделывает миленькая Мари, как чувствует себя наша очаровательная Натали и вы? Хотя вы мне и не верите, но мне кажется, что вы должны сделаться в этом месяце второй раз отцом. У нас лето, которое очень напоминает лето 1826 г.— такая же удушающая жара, нет дождя, но помимо этого какая разница!!!— Вы уже знаете, что Евпраксия родила девочку Мари.— Мой Алексис с нетерпением ждет отпуска, в Валериан {Валериан Николаевич Вульф (1812—1845), сын П.А. Осиповой от первого брака.}, который здесь на каникулах, хочет быть принятым в студенты. — Бывают моменты, когда я желаю иметь крылья, чтобы унестись к вам, увидать вас на мгновение и затем вернуться,— но это безумие! — не правда ли?
Но вернемся к нашим делам. Почему ваши родители не приезжают к нам? Привет. Жара спала, я пойду бродить по саду, думать там о вас, о прошлом — и надеяться, что в будущем мы еще побродим там вместе. Обнимаю мою чаровницу Натали и прошу у нее маленького местечка в памяти для П. О.
На обороте: Его Высокоблагородию М. Г. Александру Сергеевичу Пушкину в С.-Петербурге, в Гороховой улице, в доме Жадимировского.

П. А. Осипова — Пушкину

17 июня 1834 г. Тригорское.

Ждали ли вы, дорогой мой и всегда любимый Пушкин, получить от меня письмо это — конечно, нет, а что хуже всего… письмо о делах не моих — с вас довольно и ваших — но действительно о ваших делах, — запаситесь терпением, прочтите мое письмо — подумайте день-два, права ли я, затем, но не ранее, вы свободны действовать. Третьего дня вечером ваши родители приехали к обеду к моей дочери Вревской — а к чаю ко мне, и вчера также, несмотря на усталость от путешествия, они провели с нами весь день. Сегодня я узнала от Анет, что вы приняли господина Рейхмана к себе, как управляющего — или заведующего — или уже не знаю в качестве кого — в свое Нижегородское поместье, при этом известии я ощутила, как это хорошо говорится по-русски, что у меня упало сердце. — Я спросила у Анет, кто же его рекомендовал.— Это Алексис — был ответ.— В самом деле, я ничего не могла ей на это сказать, но могу вас уверить, что с этой минуты чувствую нервное волнение, которое пройдет только тогда, когда я выскажу все, что у меня на сердце — и успокоив совесть тем, что считаю своим долгом, я смогу опять приняться мирно сажать свои цветы, как некогда Домициан свою капусту.— Итак, вы доверились рекомендации г-на Алексея Вульфа — Алексиса, который в хозяйственном отношении совершенный младенец — птенец,— найдя свое именье без куска хлеба, свои поля плохо обработанными, своих крестьян без пищи, он мог назвать хорошим управителем господина Рейхмана!!! И вы не спрашиваете моего мнения, хотя я помимо моей воли вот уже 6-ой раз в жизни принуждена исправлять хозяйственные ошибки господ немецких управляющих!! Во имя бога, во имя вашего собственного спокойствия, во имя маленькой, совсем маленькой частицы привязанности, которую я хочу, чтобы вы имели ко мне, не поручайте ему управление вашими имениями. Оставьте там на год того, кто там теперь — но никак, никак не Рейхмана.— Когда я должна была отказать Дрейеру в управлении моей Тригорской землей — я поручила Рейхману свести счеты с Дрейером, и он, проработав неделю, ничего не сделал, тогда мне пришлось взять работу на себя и я сделала ее в 3 дня.— Так как управление Тверским имением было проще, крестьяне там есть (или были) более состоятельны, а я не верила тому, что начинала замечать — то я и взяла его управляющим — и вот мы накануне продажи с молотка 500 душ и двух домов со службами. Перечисление всех его хозяйственных глупостей было бы чересчур длинно и наскучило бы вам, но если вы думаете, что теперешнего вашего управляющего можно заподозрить потому что он беден, то я вам скажу как раз наоборот, что это его рекомендует, так как он управлял имениями вашей родственницы мадам _М_е_н_а_н_д_р, кажется, 6 лет, все то время, пока ее супруг был на действительной военной службе, а нет такого маленького имения, которое не приносило бы выгоды господам управляющим.— Поверьте мне и моему скромному опыту, лучше иметь управляющим человека, который, давая вам разумный доход, сумеет и себя не забыть, чем бедного простофилю, который перевернет ваше хозяйство вверх дном, потому что не умеет иначе, и вас обеспокоит без всякой выгоды для себя.
Все это я сказала вам под влиянием моей искренней к вам привязанности, я не могу не интересоваться тем, что касается вас, итак, теперь, когда я высказала, что думаю, делайте как хотите, будьте здоровы, будьте осторожны с Рейхманом, предупреждаю вас еще раз — и только никогда не сомневайтесь в нежной любви к вам П. О.
P. S. Может быть, вам придет фантазия приехать взглянуть на Тригорское.— Есть некоторые обстоятельства, которые заставят ваших родителей не сердиться, если вы будете жить в домике Тригорского сада. А вы там будете себя чувствовать как бы не в Триг. и не в Мих.— если только этого захотите.

Анекдот.

После того, как я уволила Трейера от управления Малинниками, доказав ему, что он утаил от меня 1000 р., госпожа Поликарпова, урожденная княгиня Щербатова, по рекомендации моего шурина Ивана Вульф, поручает ему имение в 800, в Тамбовской губернии. — Эту зиму мы встретились у Нетти Трувлер, я осведомилась у ней о Трейере.— Ах, боже мой, сударыня, сказала она мне, подумайте, он украл у меня 35000 руб. и только через полицию я от него отделалась.— Вы не спросили у меня моего мнения, сударыня, было мое возражение.— Имеющие уши да слышат.
У меня есть солидные основания думать, что, несмотря на то запустение, в котором Рейхман оставил наши земли, он мог их покинуть с пустыми карманами. Поверьте мне.

П. А. Осипова — Пушкину

24 июня. (1834 г.) Тригорское.

В каждом деле труден только первый шаг, дорогой Александр,— несколько дней назад я написала вам, и вот я снова вынуждена сказать вам несколько слов. Я только что узнала от вашей Матери, что Рейхман сказал вам, будто я ему осталась что-то должна.— Я не могу понять, как может Г-н Рей… оставаться в таком заблуждении.— Я никогда ничего не была ему должна,— ни одного обола,— он нанялся управлять Тверскими имениями за десятую часть дохода, он распоряжался в Малинниках 4 года, в Ниве 3, и оставил 500 душ при последнем издыхании. Алексей свел свои счета с ним.— Если он думает, что сын ему должен, то это с Тверского имения, и было бы безусловно справедливым, чтобы Господин Рейхман получил плату за свои полезные труды с доходов Тверского имения. Итак, я вас прошу не делать переноса сумм в ваших расчетах со мною и с ним — деньги, которые ваши родители мне должны, я доверила им как на хранение, чтобы самой их не истратить — 1000 р. старого долга 1826 г. и для г-жи Павлищевой 560 ассигнациями и еще 200, занятые в их приезд в 33 году в июне или июле месяце — вы отдадите мне их осенью, мой дорогой Александр, чтобы я заплатила ими в Ломбард 22 _д_е_к_а_б_р_я. Итак, вам нечего торопиться и спешить сломя голову. Но я ничего не должна платить Рейхману и это я прошу вас запомнить. Каждый день, когда я читаю молитву: Отче наш, иже еси на небесех, я вспоминаю этого человека, чтобы простить ему его вины против меня, но я бы не желала ему прощать еще его вины по отношению к вам.
У нас сегодня было прелестное зрелище, сегодня вынос иконы Святогорской божией матери. За час до начала крестного хода — при очень хорошей погоде — большое количество довольно порядочной публики собралось в ожидании иконы у подножья нашей горы — десять или 12 экипажей на некотором отдалении дополняли картину.— Относительно перемен, происшедших в наших местах, сообщаю вам, что наши соседи Шелгуновы держат открытый дом — хороший повар, танцы, музыка, в настоящий момент там обедают ваш отец, мать и еще человек сорок.— У меня же уже несколько недель болят ноги, и я извинилась перед ними — я чувствую себя гораздо лучше в вашем обществе и не могу опять не повторить — приезжайте же на несколько дней в Михайловское. Какая земляника!!! Это одно удовольствие. И какая чудесная погода — слишком хорошая для яровых. Прощайте, я тоже еду к Шелгуновым, желая вам спокойной ночи — целую дважды ваши глаза, подчас такие прекрасные. Прощайте.

Ивана Купала.

24 июня.

П. А. Осипова — Пушкину

1 ноября (1834.) Тригорское.

Где вы?.. Что делаете вы, мой дорогой Александр, хочу надеяться, что с вами не случилось никаких неприятностей, но ваши родители сильно о вас беспокоятся, ибо чем можно объяснить более чем трехмесячное молчание, мне очень неприятно надоедать вам своими письмами, мой дорогой, всегда дорогой Александр, я прекрасно понимаю, что нет дружбы, которая устояла бы перед скукой, но я ведь дошла до положения, когда мне нужно узнать, можете ли вы заплатить долг ваших родителей. Я ведь тоже не могу переносить неопределенность по этому вопросу. Срок моего платежа в Ломбард совсем близок, и я должна знать, что мне делать. Вот письмо от вашей матери, которое я присоединяю к своему, ваш отец в постели, — и только от беспокойства.— Ах, напишите нам ради бога, а то иначе — иначе, поверьте, ваш отец не сможет этого перенести, поторопитесь же сказать ему, что вы здоровы, как и все ваши, и что вы не забываете его — мысль, которая его мучит и заставляет плакать вашу мать. Простите же мне, повторяю еще раз, эти строки, рассердитесь, но ответьте всей душой вам преданной Праск. Осиповой.

Мемориал.

С 33 года — 1760 рб. — 60 заплоченных в Петербурге. Годовой процент 170

___________________

Итого 1870 ассигнациями.

Если вы можете, если вы хотите быть настолько добрым, чтоб заплатить их мне, то попрошу вас внести их в Ломбард.
По займу на 96.000 руб. Стат. Сов. Пр. Осип. под залог имения, Пс. губ., Опочевского уезда, 650 душ, 1824 года, перезаложенных на 37 лет с 1832-го.

Пушкин — П. А. Осиповой

Спб. 26 дек.— 1835 год.

Наконец, милостивая государыня, я был утешен получением вашего письма от 27-го ноября. Оно около четырех недель находилось в дороге. Мы не знали, что подумать о вашем молчании. Не знаю почему, но полагаю, что вы — в Пскове, куда я адресую это письмо. Здоровье матери моей улучшилось, но это еще не выздоровление. Она слаба, однако же болезнь утихла. Отцу нужно всячески сочувствовать. Жена моя благодарит вас за память и поручает себя дружбе вашей. Ребятишки также. Желаю вам здоровья и приятного праздника, не говорю о моей неизменной привязанности.
Император явил милость свою многим из заговорщиков 1825 года, между прочими и моему бедному Кюхельбекеру. По указу должен он быть поселен в южной части Сибири. Страна прекрасная, но я желал бы знать, что он поближе к нам, может быть, ему позволят поселиться в имении г-жи Глинки, его сестры. Правительство относилось к нему всегда кротко и снисходительно.
Как подумаю, что уже десять лет прошло со времени этого несчастного возмущения, то мне все это кажется сном. Сколько событии, сколько перемен во всем, начиная с собственных моих мыслей моего положения, и проч. и проч. По правде сказать, только дружбу мою к вам и вашему семейству нахожу я в душе моей все тою же, всегда полною и ненарушимою.
Вексель ваш готов, и я вышлю его в следующий раз.
[Пометка Осиповой: ‘Я его никогда не получала’].

П. А. Осипова — Пушкину

18-го января. 1836. [Тригорское].

Спасибо, мой дорогой друг, за письмо, полученное мною на этих днях — но я не могла вам ответить, так как с 28 декабря лежу в постели и не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Так как я продолжаю отказываться от лекарств, мое выздоровление началось лишь три дня назад, и я тороплюсь вам сказать, что письмо ваше от 26 декабря заставило меня испытать чувство тихой радости, сообщив мне добрую весть об улучшении, которое должно произойти в положении несчастных ссыльных.— Но правда ли это, не в одном ли только Петербурге этому поверят? — Я стала недоверчива — видишь столько противоречий в том, что происходит перед нашими глазами и слухом, что положительно не знаешь, как себе это объяснять. Зачем вы все беспокоитесь о Над. Осип.— Ольга писала некоторое время тому назад, что здоровье ее поправляется, что она хорошо спит, хорошо ест — чего же вы хотите большего в наши годы? — Очень естественно, что она не может поправиться так скоро, как могла бы десять лет назад. Анета болела одновременно со мною лихорадкой и еще не совсем хорошо поправилась, однако же она хочет ехать к вам в Петербург — сейчас она в Голубове. — Я же опасалась покидать мое уединение, где в конце концов мне лучше, чем где бы то ни было.— Если бы еще воспоминание о тех, кого я люблю, от времени до времени посещало бы меня здесь. Налет меланхолии, господствующий в вашем письме, проник в мое сердце, и каждый раз, когда я перечитываю ваши строки, это ощущение возобновляется, а знает бог, как бы я хотела, чтобы вы были счастливы и довольны.— Мне пишут из Петербурга, что Наталья Николаевна продолжает на всех балах оставаться прекраснейшей из прекрасных! Поздравляю ее с этим и желаю еще, чтоб о ней говорили, как о счастливейшей из счастливых. Добрый вечер, мой горячо любимый Александр Сергеевич, моя нежная дружба к вам тоже ведь испытана временем.

П. О.

На обороте: Его Высокоблагородию М. Г. Александру Серьгеичу Пушкину в Петербурге, близ Прачешного моста в доме Баташева.

П. А. Осипова — Пушкину

7-го сентября 1836 г. [Голубово].

Я замедлила, мой дорогой друг, поблагодарить вас за присылку 2-го тома Современника, чтение которого доставило мне большое удовольствие — но это было в ожидании удовольствия еще большего увидеть вас среди нас.— Но прекрасные осенние дни, совсем недавно пришедшие, отдалили эту надежду, если не совсем ее разрушили — разумеется, только на этот год. Ведь господин Павлищ {Н. И. Павлищев — муж Ольги Сергеевны Пушкиной.} совсем отказался от мысли поселиться в Михайловском.— В эту пятницу он получил письмо из Варшавы от своего начальника по Канцелярии, который в качестве Статс-Секретаря, сообщает ему, что если он не поторопится вернуться к месту службы, то Князь Варшавский хочет его отставить. Все это с ним случилось из-за неприязни к нему Правителя Канцелярии Князя и Павл. необходимо по крайней мере 3.000 рубл.— чтобы предпринять это путешествие — если вы можете ему помочь, сделайте это, мой любезный друг, и сохраните нам ваше драгоценное соседство. — Я пишу вам из Голубова, где только что провела четыре дня очень приятно — мои дети и я шлем вам наши самые дружеские поклоны.

П. О.

7-го сентября 1836 г.

Бедная Ольга от этого всего опять разболелась.
На обороте: Его Высокоблагородию M. Г. Александру Серьгеевичу Пушкину в С.-Петербурге, близ Прачешного Мосту в доме Баташева.

П. А. Осипова — Пушкину

15 декабря [1836 г. Т риторское].

Вот уже около 8 месяцев, как я не видела вас, мой дорогой и любимый Пушкин, я не знаю почему, но у меня была надежда, что вы приедете этой осенью, но эта надежда, как и многие другие, вы это знаете, оказалась только иллюзией! — Совсем недавно, однако, я имела удовольствие получить 3 книгу Современника — он доставил мне двойное удовольствие, — прежде всего как доказательство вашей памяти, а затем превосходное стихотворение, заключенное в нем, унесло меня в прекрасное время нашей зарождавшейся поэзии, которое продолжалось так недолго. — Когда я их читала, мне казалось, что тень моего дорогого Дельвига улыбается мне…
Чтобы доказать вам, что мы всегда помним о вас — я хотела прислать вам банку крыжовника, но коротенькая зима приостановила отправку людей — которая возобновится, вместе с санной дорогой. Третьего дня мой зять сообщил мне письмо, написанное ему с Сергеем Львовичем — где между прочим он нам говорит, что вы не хотите Михайловского. — Правда ли это, мой дорогой Александр Серьгеич — прошу вас мне это сказать. Надеюсь, вы не думаете, что я сделалась безразличной ко всему, что вас касается — но я по многим причинам хочу знать ваше мнение по этому поводу.— И затем бедные мужики в большом беспокойстве, они не знают кому принадлежат и у кого должны искать покровительства и совета. Если вы решили продать эту землю, хотя сердце мое впадает в грусть при этой мысли, скажите мне это, а также цену, какую вы за нее хотите.
Если госпожа Пушкина продолжает помнить меня, скажите ей, мой дорогой Александр Серьгеич, что я желаю ей приятно провести конец этого года и начать длинный ряд прекрасных и счастливых лет — дайте вести о вас старому другу, питающему к вам, поверьте, не менее привязанности, чем вся эта молодежь, которая вам об этом рассказывает чудеса.

П. О.

Пушкин — П. А. Осиповой

[22 декабря 1836 г. Петербург].

Вы не поверите, моя дражайшая Прасковья Александровна, какое удовольствие доставило мне ваше письмо. Я не имел от вас известий более четырех месяцев, и только третьего дня г. Львов сообщил мне их, в тот же день я получил ваше письмо. Я надеялся повидаться с вами осенью, но этому помешали отчасти мои дела, отчасти Павлищев, приведший меня в дурное настроение, так что я не был в таком расположении духа, чтобы приехать в Михайловское для раздела.
К великому сожалению я был вынужден отказаться быть вашим соседом, но еще надеюсь не потерять это местожительство, которое предпочитаю всякому другому. Вот в чем дело: я предложил сначала взять все имение за себя, обязуясь уплатить брату и сестре за причитающиеся им их части имения по 500 р. за душу…
Я отказал ему в этом, заявив, что, если имение стоит больше, я не хочу наживаться за счет сестры и брата. На этом дело и остановилось. Хотите знать, что я желал бы? Я желал бы видеть вас собственницей Михайловского, а себе оставить усадьбу с садом и дюжиной дворовых. Я очень хочу ненадолго приехать этой зимой в Тригорское.— Мы поговорим обо всем этом.
В ожидании этого мой сердечный привет вам. Жена благодарит вас за память. Не привести ли мне вам ее? Мое почтение всему вашему семейству, Евпраксее Тимофеевне {‘Евпраксия Тимофеевна’ — очевидно, шутливое прозвище Евпраксии Николаевны Вревской.} особенно.

П. А. Осипова — Пушкину

6-го января 1837 г. вечер [Тригорское].

Какой приятной неожиданностью было сегодня для меня получение вашего письма, мой драгоценный друг, оно пришло очень кстати, чтобы уравновесить мою печаль от известия, что моя бедная Анета больна нервной и желчной лихорадкой,— как раз в то время, когда я думала, что она скоро вернется к нам. Александрита тоже больна, и все это сильно меня удручало, когда ваше письмо утешило меня доказательством, что у вас есть еще дружеское чувство к вашему старому другу. Вы говорите, что не имеете от меня вестей уже 4 месяца, неужели — я не писала вам с сентября? Ваша мысль провести здесь несколько дней так радует меня, но я сомневаюсь, чтобы милая прекрасная женщина захотела сюда приехать, и кто может осудить ее за это?!!
Honni soit qui mal y pense.
Павл. — негодный человек да и сумасшедший сверх того. Что до меня, я не хочу Михайловского, а так как вы сын моего сердца, я желаю, чтобы вы сохранили его — слышите ли?.. и имейте терпение дочитать — судьба вам его сберегает. Без всякого сомнения имение стоит не более и не менее как 500 с души. Теперь, не причиняя ущерба никому — ни Ольге, ни Льву, вы можете принять буквально последнее решение Пав. Сумма, которую вы должны им выплатить, не превысит 20 тыс., раз нету полных 80 душ. Ваш отец пишет Борису, что он уступает Ольге свою 7-ую часть имения — так ему бы пришлось 11 душ, 5,500. Остальное вы заплатите Льву и заложив имение которое чисто — вы получите около 16000 по 200 за душу. А Михайловское дало в этом году г-ну Пав. при некотором порядке 2000. Доказано, что доход с него может дойти более чем до 3000, и так вот и Ломбард оплочен, так как вам придется платить всего сотню руб. в год — и вот вы хозяин Михайловского и я охотно сделаюсь вашей управительницей. Единственно хорошую вещь, которую сделал Пав., это то, что он рассчитал совсем недавно толстого мошенника, называемого управляющим, увидав, что тот стащил совсем недавно 1000 руб., он поставил хорошего, честного мужика — старостой, и все идет прекрасно. Я уже вам говорила, что муж Ольги — негодный человек — в конце августа он получил письмо из Варшавы, где ему объявляют, что если он не поторопится приехать, он потеряет свое место, и вот он в отчаянном положении, не зная как уехать, у него было только 800 руб. (столько ваши родители никогда не могли получить) тогда Борис одолжил ему 25 _ч_е_т_в_е_р_т_ь_ ржи, я 50, Михайловское доставило ему 83, и так выходит 158 и он уезжает в Остров и продает их г-ну Кириякову, полковому командиру, и получает за это 2000. Он уехал и до сих пор ни одна строчка не пришла нам сказать: спасибо, добрые люди, я приехал жив и здоров. Теперь вот в чем дело — Михайловское состоит должным как мне и Борису 75 четвертей ржи и следственно при уплате за имение сии 2000 должны по всей справедливости быть зачтены — потому что доход с имения должен был быть разделен на 3 части. Прочтите, подумайте, дорогой Александр _С_е_р_ь_г_е_и_ч. Поздравляю вас с наступившим новым годом. Дни идут, часы летят и годы протекают незаметно — пусть вереница дней этого года будет счастливой для вас и для вашей дорогой жены, нежно поцелуйте каждого из ваших детей за меня. Поклон, дорогой друг, от П. О.
Мне сказали, что вы переменили квартиру, прошу вас дать мне ваш адрес.

П. А. Осипова — Пушкину

9-го января [1837 г. Тригорское].

Я написала вам, мой дорогой Александр Серьгеич, в ответ на ваше письмо от 12-го прошлого года, которое я получила в Крещенье. Представилась оказия, и я спешу послать вам банку с крыжовником, которая вас ждала всю осень. Если бы достаточно было одних пожеланий, чтобы сделать кого-нибудь счастливым — безусловно вы были бы один из счастливейших смертных на земном шаре. Я на этот год желаю только увидать вас в течение этих 365 дней. Итак, привет, мой дорогой Пушкин, и покойной ночи, так как мои глаза устали писать.
На обороте: Его Высокоблагородию М. Г. Александру Серьгеевичу Пушкину в С.-Петербург, близ Прачешного мосту, в доме Баташева.

E. M. Хитрово

Дочь фельдмаршала Кутузова и мать знаменитой красавицы Долли Фикельмон, Елизавета Михайловна Хитрово (1783—1839) принадлежит к кругу близких друзей поэта. Найденные недавно письма к ней Пушкина указывают на прочное дружеское чувство, связывавшее их, и на несомненный интерес поэта к уму и знаниям этой европейски образованной женщины, всесторонне осведомленной в событиях политической современности. (Дочь ее была замужем за видным петербургским дипломатом — австрийским послом Фикельмоном). Несмотря на иронические отзывы Пушкина о E. M. Хитрово в письмах к друзьям {Существует предположение, что Пушкиным написаны две эпиграммы на E. M. Хитрово: ‘Лиза в городе жила…’ и ‘Лиза нынче в grand gala…’ По их плоскости и стихотворной тусклости, мы решительно отказываемся признать их творениями неподражаемого эпиграмматиста Пушкина. Беглое свидетельство А. О. Смирновой не может считаться здесь бесспорным.} приходится несомненно заключать о его привязанности к этой стареющей, но умной и культурной женщине, питавшей к нему чувство беспредельного поклонения.
Об этом определенно свидетельствуют сохранившиеся письма E. M. Хитрово, из которых видно, что на склоне своих лет эта женщина пережила глубокое и сильное чувство. Она любила Пушкина особой, тревожной любовью, беспокоясь о нем, заботясь о его судьбе, стремясь всячески наладить ему спокойную творческую жизнь.
‘Мне приходится дрожать за ваше здоровье’ — пишет она ему, припоминая его бледность и подавленность при их последнем свидании. — Лечитесь, будьте благоразумны — как можно выбрасывать за окно такую прекрасную жизнь’. Она собирается устроить его при Дворе, чтоб предоставить ему материальную независимость. В письме по поводу женитьбы Пушкина она с ясновиденьем любящего сердца, умно и тонко предостерегает его ‘от прозаической стороны брака’. Предсказания ее, к сожалению, оправдались в полной мере.
С чуткостью любящего существа E. M. Хитрово всегда шла навстречу интересам и запросам Пушкина. ‘Не лишайте меня счастья быть у вас на посылках,— пишет она ему, всячески стремясь угадать его желанья: я буду говорить вам о высшем свете, об иностранной литературе, о возможной смене министерства во Франции, увы! я у истока всего, одного только счастья мне не хватает’.
Высшая радость для нее — услышать похвалы Пушкину. Она в восхищении, что вел. князь Михаил высказал интерес к поэту. ‘Как я люблю, чтобы вас любили!’ Она имела право писать поэту, что он может рассчитывать на нее, как на скалу.
Смерть Пушкина была страшным ударом для Елизаветы Михайловны. Сохранились свидетельства о глубоко трогательном отношении ее к умирающему и усопшему поэту. А. И. Тургенев сообщает, что 29 января, в 1 час дня (т. е. за два часа до смерти Пушкина), когда в квартире его теснится ‘весь город, дамы, дипломаты, авторы, знакомые и незнакомые,— приезжает Элиза Хитрово, входит в его кабинет и становится на колена’. А. И. Каратыгина-Колосова сообщает, что на отпевании тела Пушкина в Конюшенной церкви Елизавета Михайловна, стоя у гроба, заливалась слезами.
Дочь ее Д. Ф. Фикельмон сохранила в своих письмах ряд свидетельств о привязанности ее матери к Пушкину: она просит свою сестру, петербургскую фрейлину, прислать ей в Вену портрет поэта, который дорог ей, как знак памяти ее покойной матери {Lettres du comte et de la comtesse de Ficquelmont la comtesse de Tisenhausen, publies par F. de Sonis, P. 1911.}.
Мы обладаем в настоящее время большим монографическим очерком о Е. М. Хитрово, принадлежащим перу Н. В. Измайлова. С исчерпывающей эрудицией и тонким проникновеньем в культурный быт николаевской эпохи автор этюда убедительно показывает, что Е. М. Хитрово была деятельною участницей жизни Пушкина, его работы, чтения и ‘учения’. ‘Она вступает в число друзей Пушкина — не пассивных и чуждых ему поклонников, каких было много, но друзей действенных, близких, общение с которыми было для него важно и дорого’ {Н. В. Измайлов. Пушкин и Е. M. Хитрово. Сб. Пушкинского Дома (вып. XLVIII) ‘Письма Пушкина к Е. М. Хитрово’ (1827—1732), Л. 1927. О литературном и политическом материале переписки Пушкина с Е. М. Хитрово см. там же статьи Б. В. Томашевского и М. Д. Беляева.}. К этому обстоятельному биографическому портрету мы и отсылаем читателя за всеми подробностями жизни и деятельности Е. М. Хитрово.

Е. М. Хитрово — Пушкину

1.

18 марта 1830 г. (Петербург).

Когда я начинаю успокаиваться насчет вашего пребывания в Москве — мне приходится дрожать за ваше здоровье — меня уверяют, что вы больны в Торжке. Ваша бледность — одно из последних впечатлений, оставшихся у меня. Я беспрестанно вижу вас у этой двери, у которой с таким счастьем смотрела на вас, думая снова увидеться с вами, быть может, на другой день, а вы бледный, подавленный, вероятно, тем страданием, которое должно было отозваться и во мне еще в тот же вечер — вы заставили меня и тогда дрожать за ваше здоровье. Я не знаю, к кому обратиться, чтобы узнать правду — вот уже четвертый раз, как я вам пишу. Завтра уже две недели как вы уехали — непонятно, почему вы мне не написали ни слова. Вы слишком хорошо знаете, что любовь моя к вам беспокойна и мучительна. Не в вашем благородном характере оставлять меня без вестей о себе. Запретите мне говорить о себе, но не лишайте меня счастья быть у вас на посылках. Я буду говорить вам о высшем свете, об иностранной литературе, о возможной смене министерства во Франции, увы, я у истока всего, одного только счастья мне не хватает.
Впрочем, могу вам сообщить, что я испытала настоящую радость третьего дня вечером — в. к. Михаил пришел провести с нами вечер, при виде вашего портрета или ваших портретов он сказал мне: ‘Знаете ли, я никогда не видел Пушкина очень близко. У меня было большое предубеждение против него, но по всему, что до меня доходит, я очень бы хотел познакомиться с ним, а особенно иметь с ним длинный разговор’,— под конец он попросил у меня Полтаву. Как я люблю, чтобы вас любили.
Несмотря на то, что я с вами (невзирая на антипатию, которую вам это внушает) кротка, безобидна и покорна — подтверждайте по крайней мере от времени до времени получение моих писем. — Я буду счастлива увидать хотя бы ваш почерк! Я хочу также узнать от вас самого, мой дорогой Пушкин, неужели я осуждена вас увидеть только через несколько месяцев.
Сколько жестокого и мучительного в одной этой мысли! Видите ли, у меня есть тайное убеждение, что если бы вы знали, до какой степени мне нужно вас увидеть — вы сжалились бы надо мной и вернулись бы на несколько дней! Покойной ночи — я ужасно устала.
20. Я только что вернулась от Филарета — он рассказал мне о недавно случившемся в Москве происшествии, о котором ему сейчас сообщили. Он прибавил — расскажите это Пушкину. Я записала эту историю на своем плохом русском языке так, как она мне была рассказана. Посылаю вам ее, не смея его ослушаться — слава богу, говорят, вы счастливо приехали в Москву. Лечитесь, будьте благоразумны — как можно выбрасывать за окошко такую прекрасную жизнь.
21. Вчера вечером на репетиции Карусели много говорили о вашей седьмой Главе {Седьмая глава ‘Евгения Онегина’ вышла в свет 18 и 19 марта 1830 г. См. Н. Синявский и М. Цявловский. Пушкин в печати, М. 1914, стр. 87.}, она имела всеобщий успех — Импера[трица] не ездит больше верхом.
Напишите же мне правду, как бы печальна она ни была.— Увижу ли я вас опять на Пасху?

Е. М. Хитрово — Пушкину

9 мая 1830 г. (Петербург).

Я нахожу совершенно необходимым, чтобы вы подтвердили письмом полученье этой записки — не то впредь для вас нет извинений. Вы совершенно не считаетесь со мной. Сообщите мне о вашей женитьбе, и о ваших планах на будущее. Все разъезжаются, а хорошая погода не наступает. Доли и Катрин просят вас рассчитывать на них, чтобы руководить вашей Натали. Г-н Сомов дает уроки посланнику и его жене — что касается меня, я перевожу Mariage in High life на русский, я продам его в пользу бедных. 9-е вечером.

Элиза.

Пушкин — Е. М. Хитрово

18 мая 1830 г. (Москва).

Не знаю еще, приеду ли я в Петербург. Покровительницы, которых Вы так любезно обещаете, слишком уж блестящи для моей бедной Натали. Я всегда у их ног, также как и у Ваших.

18 мая.

На обороте: Ее Превосходительству Милостивой Государыне Елизавете Михайловне Хитрово etc. etc. etc. в С.-Петербурге на Моховой, дом Межуевой.

Е. М. Хитрово — Пушкину

(Середина мая 1830 г. Петербург).

Прозаическая сторона брака — вот чего я боюсь для вас! Я всегда думала, что гений поддерживает себя полной независимостью и развивается только в беспрерывных бедствиях, я думала, что совершенное, положительное и от постоянства несколько однообразное счастье убивает деятельность, располагает к ожирению и делает скорее добрым малым, чем великим поэтом… Может быть, после личного горя это больше всего меня поразило в первую минуту… Богу было угодно, как говорила я вам, чтобы у меня не было и тени эгоизма в сердце. Я размышляла, боролась, страдала и наконец достигла того, что сама теперь желаю, чтобы вы поскорее женились. Поселитесь с вашей прекрасной и очаровательной женой в хорошеньком деревянном опрятном домике, навещайте по вечерам тетушек, чтобы составлять им партию, и возвращайтесь счастливым, спокойным и благодарным провидению за сокровище, доверенное вам. Забудьте прошлое и да принадлежит ваше будущее только жене и детям.
Я уверена, из того, что я знаю о мыслях императора относительно вас, что если бы вы пожелали какое-либо место, близкое к нему, вам его дадут. Может быть, этим не следует пренебрегать — это со временем приведет вас к независимости в ваших денежных делах и в вашем отношении к правительству.
Государь так хорошо расположен, что вам не нужно никого — но ваши друзья, конечно, разорвутся на части для вас,— родные вашей жены тоже могут быть вам полезны. Я думаю, что вы уже получили мое коротенькое письмо.
Ничто в сущности не изменилось между нами — я буду вас видеть чаще… (если бог даст мне вас еще увидеть). Отныне мое сердце, мои заветные мысли — будут для вас непроницаемой тайной и мои письма тем, чем они должны быть. Океан будет между вами и мной, но рано или поздно вы всегда найдете во мне для себя, вашей жены и ваших детей — друга, подобного скале, о которую все разобьется. Рассчитывайте на меня, на жизнь и на смерть, располагайте мною во всем и без всякого стеснения. Устроенная так, чтобы все предпринимать для других — я являюсь ценным человеком для своих друзей, мне все нипочем — я иду разговаривать с влиятельными людьми, не унываю, возвращаюсь,— время, нравы, ничто меня не обескураживает. Тело мое не страдает от моего усталого сердца — я ничего не боюсь — я многое понимаю, и моя деятельность на пользу других является столько же милостью неба, сколько и следствием положения моего отца в свете и душевного воспитания, где все было основано на необходимости быть полезной другим.
Когда я утоплю мою любовь к вам в слезах, я останусь все же тем же страстным, нежным и безответным существом, которое готово для вас в прорубь,— так я люблю даже тех, кого люблю немного.

Е. М. Хитрово — Пушкину

(Первая половина сентября 1831 г.).

Я только что прочла ваши прекрасные стихи — и заявляю вам, что если вы не пришлете мне один экземпляр (говорят, их нельзя достать), я никогда вам этого не прощу.

Е. М. Хитрово — Пушкину

15 декабря неизвестного года (Петербург).

Вот, дорогой Пушкин, 750 р. за билеты г-на Катенина. Чтобы пополнить сумму 49 билетов, ему приходится еще 285 р., которые вы тоже получите через два дня. Катрин в ужасе от счетов к приближающемуся новому году и поглощена балами. Она еще не во всем разобралась. Продолжайте писать, дитя.
Любите меня, потому что я чувствую, что сердце мое истерзалось по вас.

Элиз Хитрово.

{В академическом издании переписки Пушкина письмо это датировано 15 декабря 1832 г., согласно ‘гадательной’ датировке Шляпкина (‘Из неизданных бумаг Пушкина’, стр. 172—173). Н. В. Измайлов, обследовавший автограф письма, пришел к заключению, что соображения Шляпкина, основанные на чтении ‘Катенин’ не достаточно убедительны, ввиду крайней сомнительности такого чтения. Упоминание в письме из двух дочерей одной только ‘Catherine ‘ (гр. Е. Ф. Тизенгаузен) дает основание Н. В. Измайлову отнести письмо к более раннему периоду до приезда в Россию Фикельмонов, т.е. до января 1829 г. См. Н. В. Измайлов, Пушкин и Е. М. Хитрово. Сб. ‘Письма Пушкина к Е. М. Хитрово’ (1827—1832) Л., 1927, 179—180.}

Е. М. Хитрово — Пушкину

(Сентябрь-октябрь 1836 г. Петербург).

Я только что узнала, что цензура пропустила статью, возражающую на ваши стихи, дорогой друг. А между тем лицо, которое их написало, очень сердито на меня и не захотело ни показать их мне, ни взять их обратно. Меня все время мучают за вашу элегию — а я, подобно мученикам, дорогой Пушкин, люблю вас за это еще больше и верю в ваше восхищение {В подлиннике, вероятно, ошибка: admirateur (поклонник), вместо admiration.} перед своим Героем и в вашу симпатию ко мне!
Бедный Чедаев! Он, верно, очень несчастлив, питая такую ненависть к своей стране и к своим соотечественникам.

Элиза Хитрово.

рожденная княжна Кутузова-Смоленская.

Среда

На обороте: Александр Пушкин.

Пушкин — Е. М. Хитрово

(Между 19 и 24 мая 1830 г. Москва).

Прежде всего позвольте поблагодарить Вас за ‘Эрнани’. Это одно из произведений современности, которое прочел я с наибольшим удовольствием. Гюго и Сент-Бев, бесспорно, единственные французские поэты нашего времени. Особенно Сент-Бев, и потому, если возможно достать в Петербурге его ‘Утешения’ (Consolations), сделайте, ради бога, доброе дело, пришлите их мне.
Что касается моего брака, то ваши размышления о нем были бы вполне справедливы, если бы Вы обо мне судили менее поэтически. На самом деле я просто добрый малый, который не хочет ничего иного, как заплыть жиром и быть счастливым. Первое легче второго.
(Простите: я замечаю, что начал свое письмо на разорванном листе — я не имею духа начать его вновь).
С Вашей стороны очень любезно, что Вы принимаете участие в моем положении по отношению к Хозяину.
Но какое же место, по-вашему, я могу занять при нем? Я, по крайней мере, не вижу ни одного, которое могло бы мне подойти. У меня отвращение к делам и к ‘бумагам’ (des boumagui), как говорит граф Ланжерон. Быть камер-юнкером в моем возрасте уже поздно. Да и что бы я стал делать при дворе? Ни мои средства, ни мои занятья не позволяют мне этого.
Родным моей будущей жены очень мало дела как до нее, так и до меня. Я от всего сердца плачу им тем же. Такие отношения очень приятны, и я их никогда не изменю.

А. О. Смирнова

‘Черноокая Росетти’, как назвал ее Пушкин в известном шутливом посвящении, в замужестве Смирнова, принадлежала к числу приятельниц Пушкина в последний период его биографии. Это была умная и культурная женщина высшего петербургского круга, одна из первых красавиц, принимавшая в своем салоне всех видных писателей — Пушкина, Жуковского, Гоголя, Вяземского, Одоевского. Несколько позже Лермонтов посвятил ей свое стихотворение:
Без вас хочу сказать вам много…
Поэт Я. П. Полонский, знавший Смирнову уже в середине 50-х годов, высоко оценил ее как представительницу русского общества в период расцвета его литературной жизни.
В своих рассказах Смирнова правильно отмечает, что Наталья Николаевна Пушкина не имела основания ревновать к ней поэта, к которому она относилась без тени влюбленности. Пушкин, вполне отвечая этому тону отношений — ценил Смирнову лишь как просвещенного и остроумного собеседника, не внося в эту литературную и светскую дружбу элементов романического увлечения. Отсюда, вероятно, скудость их переписки, от которой сохранилась лишь одна записка Смирновой и карандашная надпись Пушкина на экземпляре сборника ‘На взятие Варшавы’ с известным стихотворным фрагментом:
От вас узнал я плен Варшавы,
Вы были вестницею славы
И вдохновеньем для меня.
Зато гораздо содержательнее сохранившиеся мемуарные заметки А. О. Смирновой о Пушкине, которые мы приводим в отделе воспоминаний.

А. О. Смирнова — Пушкину

(Февраль 1834 г. Петербург).

Так, видно, суждено, что всегда я вам отвечаю. Знайте же, что на торжество сегодня вечером нужно явиться во фраке. Мой муж в своей канцелярии, а жена его сердечно кланяется вам и Вашей супруге.
На обороте: Господину, Господину Пушкину.

А. А. Фукс

Александра Андреевна Фукс, урожденная Апехтина, провинциальная писательница 30—40 годов, была жена казанского профессора-медика, которого Пушкин признательно помянул в своей ‘Истории Пугачевского бунта’: ‘ему обязан я многими любопытными известиями касательно эпохи и стороны, здесь описанных’,— сообщает поэт в своем историческом труде. Разносторонний ученый Карл Федорович Фукс направил интересы своей жены, писавшей стихи, водевили и сказки, к изучению истории и этнографии. Отсюда наряду с поэмами и комедиями среди ее трудов имеются и ‘Записки о чувашах и черемисах Казанской губернии’, и статьи о вотяках, печатавшиеся в ‘Казанских губернских ведомостях’.
Проезд Пушкина в 1834 г. через Казань был крупнейшим событием в жизни казанской поэтессы. В своих воспоминаниях она подробно рассказала о вечере, проведенном ею с поэтом. На другое утро она написала оду ‘На проезд Александра Сергеевича Пушкина чрез Казань’, чрезвычайно наивную по построению и слабую по форме: какой-то ‘чудный гений’ возвещает ей о приезде Пушкина в Казань и дает мудрый совет: ‘Ты смотри, в очарованьи — Не запой ему похвал…’ Но поэтесса не послушала доброго совета и послала Пушкину свои нескладные вирши, в которых описывала ему хор парнасских жителей в его честь:
Имя Пушкина гремело
В их небесных голосах…
Поэт с обычной любезностью благодарил автора за это послание, а впоследствии даже приглашал A. A. Фукс ‘украсить произведениями своего пера’ его журнал ‘Современник’.
Письма A. A. Фукс к Пушкину интересны, как свидетельство того глубокого благоговения, какое питали к поэту представители русского культурного общества 30-х годов даже в далекой провинции.

Пушкин — A. A. Фукс

(19 октября 1834 г. Петербург).

Вчера, возвратившись в Петербург после скучного трехмесячного путешествия по губерниям, я был обрадован неожиданной находкою: письмом и посылкою из Казани. С жадностью прочел я прелестные ваши стихотворения, и между ними ваше послание ко мне, недостойному поклоннику вашей музы. В обмен вымыслов, исполненных прелести, ума и чувствительности, надеюсь на днях доставить вам отвратительно ужасную историю Пугачева. Не браните меня. Поэзия, кажется, для меня иссякла. Я весь в прозе, да еще в какой!.. право, совестно, особенно перед вами.
Вы изволили написать, что барон Люцероде должен мне был доставить письмо еще в прошлом году, к крайнему сожалению моему, я его не получил, вероятно потому, что барона Люцероде я уже не застал в Петербурге, по возвращении моем из Оренбурга. Он уже был отозван в Дрезден. Э. П. Перцов {Перцов, Эраст Петрович (1804—1873), казанский литератор, близкий к кружку A. A. Фукс.}, которого на минуту имел я удовольствие видеть в Петербурге, сказывал мне, что он имел у себя письмо от вас ко мне, но и тут оно до меня не дошло: он уехал из Петербурга, не доставя мне для меня драгоценный знак вашего благосклонного воспоминания. Понимаю его рассеянность в тогдашних его обстоятельствах, но не могу не жаловаться, и великодушно ему прощаю, только с тем, чтобы он прислал мне письмо, которое забыл мне здесь доставить.
Потрудитесь, Милостивая Государыня, засвидетельствовать глубочайшее мое почтение Карлу Федоровичу, коего любезность и благосклонность будут мне вечно памятны.
С глубочайшим почтением и сердечною признательностью честь имею быть и пр.

А. А. Фукс — Пушкину

20-го генваря 1834 г. Казань.

Милостивый Государь Александр Сергеевич! Ваш приезд в Казань, ваше к нам обязательное посещение и ваше столь лестное письмо, имели на меня такое влияние, что я не могла удержать себя от восторга и выразила мои чувства в стихах, вам посвященных. Простите моей смелости и не судите меня, как поэта, но обратите ваше внимание на мое усердие и преданность, а моя восторженная Муза, надеюсь, будет перед вами моей защитницей. Мне очень досадно, что я не могла давно послать к вам стихи, причина этому цензура, которая их держала четыре месяца, а мне непременно хотелось их послать напечатанными. Как я ни старалась узнать, где теперь ваше пребывание, но никто из Казанских этого не знает. Я решилась послать к вам стихи в два места: по вашему адресу в Нижегородскую деревню и в С.-Петербург на имя барона Люцероде, который, уважая вас так много, верно, не сочтет за труд передать вам мою посылку.
Хотя мое счастие вас видеть продолжалось не более двух часов, но в это короткое время я успела заметить, что вы не только снисходительны к моим стихам, но даже не скучая их слушали, и потому я решилась послать к вам мои стихи, написанные после вашего отъезда. Сделайте одолжение, пришлите мне ваш адрес, мои стихотворения через две недели выйдут из печати, без сомнения я пожелаю послать книгу к первому к вам, но не знавши где вы теперь, в адресе будет для меня затруднение.
Я ласкаю себя надеждою иметь удовольствие читать ответ ваш и честь имею пребыть с истинным почтением вам, Милостивый Государь, навсегда покорнейшая Александра Фукс.

1834 генваря 20. Казань.

A. A. Фукс — Пушкину

Казань, 1836 года, Мая 24.

Милостивый Государь Александр Сергеевич! Последнее письмо ваше ко мне, как и все мои к вам, дошло до меня очень поздно, причина этому ранняя весна, которая заставила меня прожить в деревне долее, нежели как я предполагала. В день моих именин мне отдали письмо вместе с драгоценным вашим подарком. Я была в восхищении, и без сомнения вместе со мною радовался и мой ангел. Родные мои и знакомые были тогда у меня, они разделили со мною мою радость, и при восклицаниях кипел кубок за ваше здоровье. Этому был свидетель ваш Петербургский житель Приклонский.
Поблагодарив усердно за письмо, за книги и за билет, приношу также мою чувствительную благодарность за позволение посылать к вам мои сочинения в ваш журнал. Очень сожалею, что моя нерадивая Муза диктует мне такие ничтожности, которые послать к вам я никогда бы не осмелилась. Но, исполняя ваше приказание, что есть — посылаю: отрывки из писем о скитах в Нижегородской губернии, два действия водевиля, первую главу моей повести, взятой из предания Татарского об основании и переселении Казани, и одну элегию, которую взял у меня Деларю, чтоб отдать, ежели возможно, вам, а не то в Библиотеку для Чтения. Я почту себя счастливою, ежели вы из моих сочинений найдете что-нибудь достойное для помещения в Современник. Все сочинения, посылаемые к вам, прежде зимы печататься не будут, я бы желала, чтобы они ранее показались в вашем журнале, тогда бы злая критика не смела очень грозно на меня вооружиться.
С истинным моим высокопочитанием, честь имею пребыть вам, Милостивый Государь, навсегда покорнейшая Александра Фукс.
Писарь, не умеющий писать, наделал множество ошибок в своих тетрадях.
Карл Федорович поручил мне засвидетельствовать вам его почтение, он также имеет намерение к вам послать свои сочинения. Но вот затруднение — мы не знаем к вам адреса. Я уже придумала послать к вам посылку и письма через Панаева.

Крепостная cела Михайловского

В мае 1826 г. Пушкин написал князю Вяземскому известное письмо о своей связи с крепостной девушкой села Михайловского:
‘Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в Болдино, в мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи… При сем с отеческой нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню, хотя бы в Остафьево. Милый мой, мне совестно, ей-богу, но тут уже не до совести’.
П. Е. Щеголев на основании ряда неопубликованных документов считает, что девушку эту звали Ольгой Михайловной Калашниковой и была она дочерью управляющего села Михайловского — Михаила Ивановича Калашникова. В статье ‘Пушкин и мужики’ (‘Новый мир’, 1927, X—XII) П. Е. Щеголев привел разысканное им письмо к А. С. Пушкину, посланное ему в 1833 году из села Болдина, подписанное ‘известная вам’ и по заключению исследователя написанное той девушкой, с которой Пушкин имел роман в с. Михайловском в 1825—1826 году {См. также статью П. Е. Щеголева ‘Люди Пушкина’, ‘Красная нива’, 1928, No 23.— Против выводов П. Е. Щеголева в его статье о ‘крепостном романе Пушкина’ возражал В. В. Вересаев. (‘Заметки о Пушкине’, Печ. и рев., 1928, III).}. Текст этого письма мы воспроизводим по публикации Щеголева.

Письмо крестьянки Калашниковой к Пушкину

‘Милостивый Государь
Александр Сергеевич,

Я имела щастие получить отвас Письмо, закоторое чувствительно вас Благодарю что вы незабыли меня находящуюся в бедном положении и в Горестной Жизни, впродчем покорнейше вас прошу извинить меня что я вас беспокоила нащет Денег. Для выкупки моего мужа Крестьян, то оные нестоют что бы их выкупить, это я Сделала удовольствие Для моего мужа, и Стараюсь все к пользы нашей но он нечувствует моих благодеяний, каких я ему неделаю, потому что Самый беспечный человек, накоторого янинадеюсь инет надежды иметь куска хлеба, потому что Какие только Могут Быть пасквильные Дела то все оные Есть у моего мужа первое пьяница и Самой развратной Жизни человек уменя вся наДежда навас Милостивый Государь что вы неоставите Меня Своею милостию, в бедном положении и в Горестной Жизни, мы вышливотставку иЖивем уотца в болдине, то инезнаю Будули якогда покойна от Своего мужа или нет, а набатюшку все Сергей львович поминутно пишет неудовольствия и Строгия приказы то прошу вас Милостивый Государь защитить Своею Милостию Его от Сих Наказаний, вы пишете, что будите Суда или внижний, тоя С нитерпением Буду ожидать вашего приезда, неблагополучном пути буду бога молить, оСебе вам Скажу что явообременении и уже время приходит, К разрешению, то осмелюсь вас просить Милостивый Государь нельзяли Быть воспреемником, Естьли вашей милости Будет непротивно но хотя нелично, ноимя ваше вспомнить на крещении, Описьмах вы изволити писать, то оныя писал мне мой муж инепонимаю что значут кудрявые, впродчем писать Болыпи Нечего, остаюсь С иСтинным моим почитанием ипреданностью из вестная вам’.
[Письмо датировано: ‘Село болдино, февраля 21 Дня 1833 года’.]
Пушкин Александр Сергеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Переписка с H. В. Всеволожским, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1824
  2. Пушкин — арзамасцам, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1820
  3. Переписка с M. H. Загоскиным, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1834
  4. Переписка с В. И. Туманским, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1837
  5. Переписка с П. А. Катениным, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1836
  6. Переписка с П. А. Вяземским, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1836
  7. Переписка с П. В. Нащокиным, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1836
  8. Переписка с Кс. А. Полевым, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1836
Электронная библиотека