Перемена, Забытый О., Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 75 минут(ы)

ПЕРЕМНА.

Въ губернскомъ город Тусклов умеръ секретарь ‘мстной’ консисторіи, Раловъ. На свтскую среду смерть его не произвела никакого впечатлнія. ‘Только однимъ человкомъ убавилось’, равнодушно замчали одни. ‘Было бы болото, а… порядочные люди будутъ’, острили другіе. Совсмъ иначе былъ принятъ тотъ же фактъ епархіальнымъ духовенствомъ. Въ этомъ мір смерть Ралова была событіемъ величайшей важности.

Раловъ былъ средняго семинарскаго образованія, человкъ недалекій, но съ желзнымъ характеромъ и рзкою настойчивостью въ достиженіи своихъ цлей. Онъ былъ канцеляристъ по призванію и вн канцеляріи никогда и нигд не служилъ. Пробравшись въ секретари консисторіи, онъ твердо стоялъ на этой высот около тридцати лтъ и благополучно пережилъ не одну важную смну въ мстномъ и центральномъ духовномъ управленіи. Архіереи уважали его, какъ многоопытнаго дльца и искусника въ составленіи такихъ бумажекъ, подъ которыя ‘нельзя иголочки подоткнуть’. Цнили въ немъ и всегдашнюю скромность и тонкую почтительность. За все это Раловъ получалъ чины и ордена. Консисторскіе чиновники почитали и любили его, ибо онъ, купаясь самъ въ масл, не мшалъ и имъ жить сыто доброхотными даяніями. Духовенство, за весьма немногими исключеніями, боялось его, какъ такого крюка, отъ котораго нельзя было уберечься въ житейскомъ мор ни большимъ, ни дремливымъ, ни бдительнымъ и шустрымъ рыбамъ. Хорошо тутъ было только одно: духовенство въ совершенств знало, кого въ какомъ случа и насколько Раловъ зацпитъ, и что, если захотть… то всегда можно отцпиться. Словомъ, не было худа безъ добра. Такимъ добромъ была именно необыкновенная опредленность отношеній и образа дйствій съ той и другой стороны. Каждый съ точностью зналъ, когда, за что и сколько дать: сколько при сдач церковныхъ книгъ, сколько за представленіе къ наград, сколько за переводъ въ лучшее мсто, сколько за облніе, въ случа какого-либо искушенія и т. п. Даже юноши, только что собирающіеся жить, быстро умудрялись подъ вліяніемъ этой системы. Добиваясь того или другого мста въ епархіи, молодой человкъ употреблялъ какъ разъ такіе пріемы, какіе требовались господствующимъ режимомъ. Такимъ образомъ легко и быстро морализировались и отцы, и дти.

Такъ вотъ такого-то человка не стало.

Всколебался весь духовный міръ отъ одного конца епархіи до другого. Вс почувствовали себя въ какомъ-то возбужденномъ состояніи. Мотивы и самый характеръ этой возбужденности у разныхъ лицъ были различные.

II.

Владыка, узнавъ о кончин Ралова, немедленно пригласилъ къ себ старшаго члена консисторіи о. Сырова, чтобъ подлиться чувствами и кой о чемъ посовтоваться. Членъ явился и, въ виду важности обстоятельства, былъ принятъ немедленно.

— Вотъ, о. протоіерей, началъ владыка нсколько взволнованный:— нежданно совершилось велніе Божіе. Одинъ изъ насъ позванъ къ престолу Всевышняго.

Членъ вздохнулъ, поднялъ очи и потомъ уже началъ:

— Такъ точно, ваше преосвященство, именно позванъ. Чего другого, а ужь кончины своей никому не миновать. Но съ другой стороны что-жь! вдь покойникъ ужь большое теченіе совершилъ: пора и на покой.

— Оно такъ, конечно, царство ему небесное, но вотъ на мою-то голову лишняя скорбь.

— Помилуй Господи! что же такое, ваше преосвященство?

— Да какъ же? Едва-ли теперь найдется такой же на его мсто. Къ этому я привыкъ… Человкъ былъ надежный, исполнительный, почтительный. Никакихъ у насъ съ нимъ не было недоразумній. И изъ синода почти ни одного замчанія. Приснопамятный для меня человкъ, что говорить… А другой, подите-ка… Вдь секретарь консисторіи, вы знаете, не то, что обыкновенный секретарь… въ какомъ-нибудь другомъ присутственномъ мст! Это у насъ лицо самостоятельное, сильное, утверждается и увольняется самимъ синодомъ. Это, такъ сказать, оберъ-прокурорское око въ епархіи. Онъ нетолько иметъ право голоса, но и контроля, и, въ случа чего, помилуй Богъ, можетъ… Еще Петръ Великій такъ насъ поставилъ и, между нами будь сказано, не ко благу… Вотъ я теперь и смущаюсь. Все было хорошо, все хорошо, и вдругъ… Богъ знаетъ что будетъ…

Владыка вздохнулъ и скорбно задумался. Членъ нсколько минутъ шевелился на мст и тихо покашливалъ въ ладонь. Оказалось, что онъ готовилъ щекотливое возраженіе.

— Если позволите сказать правду, ваше преосвященство, началъ онъ:— такъ не все было хорошо, и далеко не все.

— Какъ не все? А что же такое вы знаете? что такое? встрепенулся владыка.

— Да вообще нечисто. Такія, говорятъ, дла раздлывалъ по епархіи, что уши вянутъ!

— Что вы, о. протоіерей! Это, очевидно, сплетни. Этакой человкъ! Ни за что не поврю!

— Нтъ, владыка, должно быть, не сплетни. Мн самому иногда жаловались… такъ, въ откровенной бесд. Да и безъ того видно… по соображеніямъ. Богатое имніе купилъ. На это нужны громадныя средства, а изъ какихъ источниковъ онъ ихъ начерпалъ?— Съ духовенства набралъ.

— Почему же непремнно съ духовенства? возразилъ владыка.— Теперь вдь не то, что встарину, теперь секретарь получаетъ, слава Богу, полторы тысячи! Деньги не малыя, можно обойтись и безъ взятокъ.

— Ахъ, ваше преосвященство, какія это деньги по ныншнимъ временамъ? Ихъ едва-едва хватитъ на самыя насущныя потребности. Куда ужъ тутъ имніе покупать, да еще этакое имніе? Притомъ, вдь у него семья… Конечно, вы этого чужды… вамъ и полторы тысячи могутъ показаться…

— Такъ, стало быть, это правда? перебилъ архіерей.

— Къ прискорбію, совершенная правда, ваше преосвященство…

— Ай-ай-ай, вотъ еще горе-то! сокрушался владыка, качая головой.— Лучше бы вы мн не сказывали.

— Не могу, ваше преосвященство, простите. По совсти… и въ пользахъ дла.

— Въ пользахъ дла… Отчего же вы прежде не сказали мн объ этомъ?

— Да вдь… Положимъ, я и прежде зналъ, гршный человкъ… Но вдь очень щекотливое дло. Вмст служили… Человкъ сильный… Богъ его знаетъ… Большое затрудненіе. Опять же, врилось, и не врилось. Теперь то вотъ ужь вполн подтвердилось. Вс говорятъ. Передъ усопшимъ ужь не стсняются.

— Ай-ай-ай! повторилъ владыка.— И хорошо, что онъ убрался. Прости меня Господи… Смутили вы меня окончательно…

— Господь дастъ, все устроится, утшалъ членъ.— Можетъ, намъ Богъ дастъ хорошаго человка. Со временемъ все загладится понемногу.

— Хорошаго?.. въ раздумьи повторилъ преосвященный.— Отъ всей души желаю, но… неизвстно… Я васъ позвалъ именно вотъ по этому длу… Не надумаемъ ли мы чего-нибудь хорошенькаго?

— То есть… въ какой же сил, ваше преосвященство? Относительно чего собственно?

— Да вотъ относительно будущаго секретаря, пояснилъ владыка и вопросительно взглянулъ на протоіерея.

Протоіерей потупился и, слегка потирая руки, съ искуственною робостью заговорилъ:

— Не смю, ваше преосвященство, думать, чтобы я могъ въ данномъ случа быть чмъ-нибудь полезенъ. Это выше моей компетенціи и… какъ бы сказать… полномочія.

— Конечно, конечно, согласился владыка не безъ нкотораго удовольствія.— Но вдь я не предлагаю вамъ опредлить мн секретаря. Этого нетолько вы, но и я не могу сдлать. Самое большее, что отъ меня зависитъ въ этомъ случа, это — просить о назначеніи въ секретари какого-либо лица, особенно для меня желательнаго. Главный вопросъ теперь въ томъ: нтъ ли у насъ тутъ, подъ руками, подходящаго лица?

— Можетъ быть, и есть. Вотъ въ семинаріи, напримръ. Люди все съ высшимъ богословскимъ образованіемъ. Но прямо указать на кого-либо я затрудняюсь, тмъ боле, что преподаватели семинаріи вс извстны вашему преосвященству.

— Извстны-то извстны, но не вполн. До настоящаго случая я не старался взвшивать ихъ всесторонне. Думалось: длаютъ свое дло — и Богъ съ ними. А теперь хорошо бы отобрать такого человка, который былъ бы во всхъ отношеніяхъ… Тутъ нужно трудолюбіе, и скромность, ну и нкоторыя познанія, соотвтственно длу. Такъ вотъ такого не укажете ли? А?

Членъ слегка осклабился, приподнялъ плечи и растопырилъ руки.

— Подумайте-ка… Припомните-ка… ласково поощрялъ преосвященный.

— Право, владыка, не знаю, колебался протоіерей.— Оно, конечно, есть люди, какъ будто и хорошіе, но… боюсь какъ бы грха на душу не взять. Дло весьма важное. Порекомендуешь, а онъ посл окажется… Тогда какими глазами мн взглянуть въ очи вашего преосвященства? Виной всему окажусь я. А вдь я не сердцевдецъ…

— Это такъ. Ваше положеніе понятно, естественно. Но въ тоже время я изъ сего усматриваю, что люди у насъ не совсмъ надежные. Жаль, истинно жаль. А какъ бы хорошо своего-то человка представить! Эка неудача какая, право!

— Вы меня простите, владыка, взмолился членъ.— Можетъ быть, я… излишне откровененъ и… какъ бы сказать… не кстати остороженъ. Конечно, полнаго совершенства нтъ на земл, тмъ боле…

— Ничего, ничего, ободрилъ владыка:— это нетолько не предосудительно, а даже… очень пріятно. Конечно, жаль, но что-жь длать… Но можетъ быть, у васъ въ другихъ епархіяхъ есть хорошіе знакомые… надежные? Можетъ быть, товарищи… подходящіе? А?

— Есть-то есть, признался протоіерей.— Въ свое время я былъ очень счастливъ въ этомъ отношеніи. У меня были превосходные друзья. Съ нкоторыми и поднесь состою въ переписк.

— Вотъ и прекрасно! оживленно одобрилъ архіерей.— Намтьте-ка кого-нибудь. Обсудимъ, я и представлю съ Божіею помощью. Думаю, тамъ соблаговолятъ уважить мою просьбу. Одновременно съ представленіемъ — и даже раньше — буду писать одному князю, а также нкоторой генеральш почтенной: они, я увренъ, посодйствуютъ… Можетъ быть, у васъ даже секретари знакомые есть… въ другихъ епархіяхъ? Это было бы еще лучше. Ходатайствовалъ бы о перевод, если хорошій человкъ… Тогда бы славно! И опытный, и завдомо хорошій. Это было бы самое лучшее. Здшній человкъ, хотя бы и годился, непремнно имлъ бы боле или мене родственниковъ, а вслдствіе сего былъ бы не чуждъ лицепріятія и все такое. Назначенный помимо меня синодомъ былъ бы человкъ мн невдомый, а потому стснительный. Боюсь я этихъ невдомыхъ… Такъ припомните-ка. Если есть у васъ на примт человкъ, завдомо добрый — и съ Богомъ.

— Сразу не могу сказать наврное, ваше преосвященство. Справлюсь въ ‘Календар для духовенства’. Но кажется, есть гд-то.

— И прекрасно. Только, пожалуйста, поскорй сообщите. Время не терпитъ. Того и гляди, назначатъ независимо… А между тмъ, какъ я уже говорилъ, стсняюсь я этихъ невдомыхъ. Такъ не замедлите же. Вдь процедура длинная: сперва вы ему напишете, потомъ онъ вамъ напишетъ, и тогда только, смотря по обстоятельствамъ, я пошлю свое ходатайство.

— Слушаю-съ.

— Ну, такъ Господь васъ благословитъ. Дай Богъ намъ. Признаюсь, смущаетъ меня это, сильно смущаетъ.

— Богъ дастъ все устроится, ваше преосвященство. Напрасно безпокоитесь.

— Дай Богъ, дай Богъ. А не безпокоиться нельзя. Время-то наше тяжелое. Вы только о себ или тамъ… о немногихъ, а мы обо всхъ. Ну, такъ съ Богомъ.

И собесдники разстались.

III.

Вечеромъ того же дня къ преосвященному явился тощенькій преподаватель семинаріи, Паяловъ, въ форменномъ черномъ фрак съ блыми пуговицами. Его заставили прождать часа полтора, но приняли.

— Что скажете? сухо спросилъ владыка, благословляя постителя.

— Простите, что я обезпокоилъ ваше преосвященство несвоевременнымъ появленіемъ, задыхаясь залотошилъ Паяловъ.— Раньше не могъ: уроки, служба…

— Что длать… Ничего. Садитесь. Что же вамъ угодно? Только прошу поскорй, а то у меня дла есть.

— Гм… Изволите ли видть… Такъ какъ теперь вотъ, за смертію господина секретаря консисторіи, мсто это состоитъ вакантнымъ, то… гм…

— Ну, такъ что же?

— Позвольте мн подать прошеніе на это мсто.

— Да, вотъ что! Прошеніе объ этомъ подается на имя оберъ-прокурора, а не на имя мстнаго епископа.

— Это мн извстно, ваше преосвященство.

— Такъ что же вамъ нужно?

— Я счелъ своимъ долгомъ предувдомить васъ, какъ своего высшаго начальника, о своемъ намреніи перемнить службу, хотя въ район, подлежащемъ вашей же юрисдикціи. Вмст съ тмъ я осмливаюсь покорнйше просить ваше преосвященство, если только вы найдете это возможнымъ, рекомендовать меня на просимое мсто передъ высшею властію.

— Рекомендовать… легко сказать! Многаго желаете вы, молодой человкъ! Вы думаете, что епископу ничего не стоитъ рекомендовать кого попало? Нтъ, это дло тонкое, щекотливое. Это возможно въ весьма рдкихъ, исключительныхъ случаяхъ. Да и то требуется большая осторожность.

Владыка значительно кивнулъ головой.

— Я сознаю всю важность своей просьбы и трудность ея исполненія, но смю однако уврить ваше преосвященство, что это не дерзость съ моей стороны. Я человкъ не безъ нкоторыхъ правъ на секретарское мсто.

— А какія же ваши права? Вы что преподаете?

— Литургику и соединенные съ нею предметы, между прочимъ и каноническое право… въ достаточныхъ размрахъ. Въ послднемъ-то обстоятельств я и вижу нкоторое основаніе для своихъ правъ на секретарство.

— Что тамъ: права, права? О правахъ поменьше толкуйте, помышляйте лучше объ обязанностяхъ…

— Я свои обязанности, какъ не безъизвстно вашему преосвященству, исполняю добросовстно.

— Такъ и слдуетъ.

— Притомъ, указаннымъ правамъ своимъ я придаю нкоторое значеніе только въ такомъ случа, если они получатъ санкцію въ авторитетномъ ходатайств за меня вашего преосвященства.

— Да-а, но… все-таки я васъ не знаю вполн.

— Благоволите собрать обо мн свднія… во всхъ отношеніяхъ. Какъ преподаватель, я вамъ отчасти извстенъ по ученическимъ экзаменамъ, что же касается до моей будущей, предполагаемой дятельности, то не лишнимъ считаю сообщить вашему преосвященству, что я, еще будучи въ академіи, занимался нкоторое время въ канцеляріи. Такъ что, не въ похвальбу сказать, имю теперь достаточную долю опытности.

— Все это хорошо, сказалъ владыка посл нкоторой паузы:— я бы и самъ не прочь своего… Но ходатайства вамъ не могу общать. Подавайте на всякій случай.

Паяловъ поклонился.

— Да! Что, вы не знакомы съ о. Сыровымъ?

— Нтъ.

— Сегодня не были съ нимъ гд-нибудь вмст?

— Нтъ.

— Гм-гм… А родственники у васъ тутъ есть?

— Никого нтъ. Вдь я не здшній уроженецъ.

— Да-а, ну… Что-жь, подавайте, а я подумаю, заключилъ преосвященный, поднимаясь съ мста.

— Чувствительно васъ благодарю, сказалъ Паяловъ съ глубокимъ поклономъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Собственно говоря, ничего бы и этого… размышлялъ владыка, направляясь въ кабинетъ.— Такой ловкій и степенный. А, впрочемъ, кто его знаетъ! И что это я пораньше не всмотрлся въ этихъ учителей?..

——

На тотъ же пирогъ разыгрался аппетитъ и у другого учителя, Ежова. Онъ преподавалъ въ семинаріи греческій языкъ и вмст съ тмъ былъ секретаремъ правленія. Это былъ исполинъ ростомъ, угловатый, самоувренный и подчасъ заносчивый. Хмурая физіономія, рзкій басовой голосъ и размашистые жесты всегда внушали его собесднику опасеніе насчетъ оскорбленія словомъ и даже дйствіемъ, хотя носитель этихъ качествъ былъ, въ сущности, безвреднйшимъ существомъ. Онъ предсталъ предъ очи преосвященнаго съ развернутымъ прошеніемъ.

— Что такое? спросилъ владыка, принимая ‘листъ’.

— Желаю быть секретаремъ консисторіи, выпалилъ Ежовъ, пріосанившись.

— Вотъ какъ! Такъ вы бы въ синодъ. Это меня не касается.

— Я счелъ весьма естественнымъ просить высшее начальство чрезъ посредство начальства ближайшаго. Такъ принято.

— Ваше ближайшее начальство не я, а ректоръ семинаріи. Я вовсе не ближайшее, замтилъ архіерей.

— Но ректоръ не сносится съ синодомъ непосредственно, возразилъ Ежовъ.— Все равно бы дло пошло черезъ васъ… и съ вашимъ заключеніемъ.

— Какое же я дамъ тутъ заключеніе? тихо промолвилъ владыка, комкая въ рукахъ прошеніе.

— Годенъ я въ секретари или не годенъ? отчеканилъ проситель.— Конечно, въ вашей власти отозваться обо мн такъ, или иначе, но, по моему, тутъ и вопроса не должно быть.

— Не мшало бы думать о себ поскромне, да и выражаться также, замтилъ преосвященный съ принужденной улыбкой.

— Я говорю, ваше преосвященство, то, что есть. Если простой семинаристъ могъ быть секретаремъ консисторіи, тмъ боле на это шансовъ у преподавателя съ высшимъ образованіемъ. Вотъ почему я и выразился такъ… прямо.

— Но какіе жь у васъ шансы? Греческій языкъ? Такъ онъ ненуженъ въ консисторіи.

— Важенъ тутъ не греческій языкъ, а то, что я секретарь правленія и длопроизводство понимаю. А также и съ законами знакомъ. Прошусь изъ секретарей въ секретари, не Богъ знаетъ чего добиваюсь… Нтъ, ваше преосвященство, вы ужь пожалуйста!

— Не могу, не ршаюсь, заключилъ архіерей, тряся головой и возвращая Ежову прошеніе.

— Почему? наивно возразилъ проситель, держа руки, какъ и прежде, за спиной.

— Что за вопросъ: ‘почему?’ какъ это вы выражаетесь! съ недовольствомъ произнесъ владыка.— Держите вашу бумагу. Сказалъ: не могу!

— Все-таки мн желательно бы знать… продолжалъ Ежовъ, небрежно засовывая прошеніе въ карманъ фрака.

— Не мое это дло… Нельзя этого… Теперь обыкновенно сами назначаютъ… Къ чему я ползу? Непріятность наживать? Все это владыка проговорилъ единымъ духомъ и, торопливо благословивъ искателя, сію же минуту скрылся въ кабинет.

— Нтъ, непремнно нужно всматриваться въ учителей… еще разъ заключилъ владыка, снимая, съ себя панагію.

——

Паяловъ, добиваясь секретарства, воображалъ, что его искательство останется въ непроницаемой тайн. Ежовъ, въ свою очередь, былъ увренъ, что объ его просительномъ визит къ архіерею никто знать не знаетъ и вдать не вдаетъ. Но на свт нтъ тайнъ, и каждый изъ соискателей очень скоро узналъ о замыслахъ другого. Встчаются коллеги въ семинаріи и недоврчиво косятся другъ на друга. Крпились крпились, и наконецъ одинъ изъ нихъ, Ежовъ, ршился положить конецъ тревожной неопредленности.

— Ты подалъ въ секретари? вызывающимъ тономъ обратился онъ къ Паялову.

— То-есть, какъ это? Въ какіе секретари? Нтъ… Съ какой стати? завертлся застигнутый врасплохъ Паяловъ.

— Мн за врное передавали. Отчего-жь не сказать? Вдь я отбивать не пойду.

— Да не подавалъ же, пойми ты это! обидчиво произнесъ Паяловъ и, точно съ цпи сорвавшись, безъ отдыху заболталъ:— Мн никакого разсчета нтъ. Уроки по своему предмету, по нмецкому языку, уроки въ женскомъ училищ, заработки въ епархіальныхъ вдомостяхъ — чего мн еще? Пойду я на полторы тысячи, да притомъ въ эдакую моральную грязь! А главное, я, можетъ быть, скоро перейду въ Москву. Мн телеграммой предлагаютъ тамъ священство, только не знаю, хороша ли невста. Переговоры идутъ пока заочно… На что же мн твое секретарство?

— Гм-гм, промычалъ Ежовъ, покручивая торчащіе усы.

— А я, напротивъ, слышалъ, что ты подалъ на это мсто, сказалъ Паяловъ, отдохнувъ и нсколько успокоившись.

Ежовъ сдлалъ гримасу, плюнулъ и молча сдлалъ нсколько шаговъ по комнат.

— Ты, по обыкновенію, никакъ не утерпишь, чтобъ не поточить своего языка, началъ онъ, вновь подходя къ Паялову.— Ну, что можетъ быть глупе того, чтобъ я подалъ въ секретари? Просто смысла никакого нтъ! Я тоже не хуже тебя устроился.

— Я не знаю, но мн тоже за врное передавали, что ты подалъ, смущенно оправдывался Паяловъ.

— Пустая болтовня! Терпть не могу! громко заключилъ Ежовъ и энергично махнулъ рукой.

IV.

Въ другихъ левитскихъ группахъ происходили иного рода волненія и толки. Въ ряду губернскаго духовенства были немногіе счастливцы, не причастные чувству страха передъ Раловымъ. Это т лица, которыя были связаны съ всемогущимъ дльцомъ узами кумовства, хлбосольства и общностью невинныхъ развлеченій. (Нужно замтить, что Радовъ, несмотря на свою солидность и серьзность, любилъ перекинуть въ картишки). Въ этомъ кружк пожалли усопшаго не какъ секретаря, а какъ хорошаго знакомаго. Впрочемъ, выраженіе этого сожалнія носило отпечатокъ нкоторой ироніи.

Отецъ Самуилъ, крохотный, блдный и подслповатый блондинъ съ вздернутымъ носикомъ, въ самый день похоронъ Ралова устроилъ у себя вечерокъ. ‘Завсегдатаи’ собрались весьма исправно. Мужчины сгуппировались въ кабинет, оставивъ прочіе аппартаменты въ распоряженіе дамъ и барышенъ, туземныхъ и пришлыхъ. Среди кабинета былъ раскрытъ зеленый столъ, на которомъ лежали дв нераспечатанныя колоды картъ. Гости сидли враздробь и нехотя отхлебывали изъ стакановъ по глотку чаю. Хозяинъ, опершись кулаками на зеленый столъ, обратился къ собратьямъ съ коротенькою рчью.

— На этотъ разъ, почтенные гости, я пригласилъ васъ не во имя какого-либо семейнаго праздника, или чего-нибудь подобнаго, говорилъ о. Самуилъ:— а во имя утраты общаго нашего пріятеля, Трофима Виссаріоныча (такъ звали Ралова). Имющій начаться сейчасъ турниръ нашъ да послужитъ воспоминаніемъ объ немъ.

Сказавъ это, ораторъ слъ и, учащенно моргая подслповатыми глазками, быстро обозрлъ присутствующимъ. Послышались знаки одобренія.

— Да, началъ іерей тюремнаго замка: — многаго мы лишились въ лиц Трофима Виссаріоныча. Едва ли наживемъ еще такого. Пришлютъ какого-нибудь такого, что нетолько компанію съ нимъ водить, а пожалуй еще и не подступишься къ нему. А тотъ былъ, можно сказать, душой общества. Проиграть пятьдесятъ, семьдесятъ рублей ему бывало нипочемъ. А какъ двадцать пять-то проиграетъ, такъ, бывало, еще радъ… бывало, еще жен похвалится, что выигралъ. Это я досконально знаю. Дло прошлое… Жен гд-жь было знать, сколько у него въ карман денегъ. Золотой былъ человкъ — что говорить!

— Ну-те ка! заключилъ хозяинъ, разстилая по столу зигзагъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Между тмъ въ зал, во время антракта между кадрилью и полькой, шли свои интимные разговоры, и все на тему о секретар.

— Ахъ, Катенька милая, шептала хозяйская дочка своей подруг: — можетъ быть, это и гршно, но я ей Богу рада этому. Эги секретарскія дочки всегда бывало на первомъ план, а насъ, бывало, или вовсе не приглашаютъ, или приглашаютъ только изъ приличія. Богатыя невсты, всегда по послдней мод…

— И диви бы красавицы были… Иная кухарка гораздо красиве.

— Вотъ поди-жь ты! А везд, бывало, первыя. Даже досадно. Ужь начто мама, и та съ какимъ-то особеннымъ почтеніемъ къ нимъ. Я даже не разъ ссорилась съ ней. Мама, говорю, что вамъ-то нужно? Чтобъ дочь свою оттереть? Вотъ интересъ-то!

— И я тоже иногда…

— Ну, да теперь кончилось ихъ царство. Теперь у нихъ трауръ, нигд не покажутся, а потомъ, говорятъ, и совсмъ отъ насъ удутъ.

— Не можетъ быть!

— Ей-Богу. Вотъ намъ раздолье-то будетъ!

— Еще бы. Тогда… Тс… полька. едоръ едорычъ приглашать идетъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ гостинной дв пожилыя матушки, въ черныхъ фаншонахь, тоже разработывали соприкосновенные вопросы.

— Бывало, дуется-дуется, ширится-ширится… Она ли, не она ли секретарша! А чмъ такимъ взяли? Растопыритъ руки — на каждомъ пальц по перстню. Да мн наплевать, что ты секретарша! Я сама себ секретарша.

— Ха-ха-ха… Охъ, Полина Андревна, ужь вы скажете!

— Да ей-Богу. Я и всегда такъ думала. Видали мы… А теперь поди-ка посигай безъ мужниной-то головы… Небось, хвостъ-то прижмешь!

— Ха-ха-ха… Ну, что за Полина Андревна!

— Да ей-Богу… Мн, конечно, что-жь… Богъ съ ними. Всякому хочется показать себя, особенно съ деньгами. Только наша сестра часто глупа бываетъ… не знаетъ того, что ныньче съ мужемъ, а завтра вдова. Куда и свсь днется. Конечно, Богъ съ ними… Я зла никому никогда не желала. Мн бы вотъ теперь дочку пристроить. И знаете что? Конечно, такъ… но человчеству… словно бы и жалко. Думаешь: царство ему небесное. Всмъ суждено… А какъ размыслишь — нтъ худа безъ добра. Вотъ теперь, Богъ дастъ, пришлютъ секрстарика-то холостого, анъ лишній женишокъ, и женишокъ не какой-нибудь… а, можно сказать, самый завидный. Право. Что-жь, я не скрываю. Дло житейское и… и материнское. Я думаю, и вы тоже на ум держите.

— Не знаю, какъ вамъ сказать…

— Ну, да конечно, что тамъ толковать. Я вотъ всегда говорю. И вы тоже мать, а не чужая.

— Такъ-то такъ, да вдь по нашимъ желаніямъ-то не бываетъ. Мало ли у насъ молодыхъ людей! А жениха все нтъ да нтъ.

— Почемъ знать? Иные табунами ходятъ вокругъ, да не берутъ, а иной соколикъ не всть откуда налетитъ да подхватитъ. Поврьте, что такъ. Я сама вотъ такъ-то вышла. Ивана Иваныча-то своего я и во сн не видывала. Налетлъ, поговорили о томъ, о семъ, поиграли въ веревочку — онъ меня и цапъ-царапъ. И живемъ, слава Богу… не хуже другихъ. Нтъ, вы не говорите… Въ этомъ дл что-то такое есть… И я твердо въ это врю. Какъ сама я выходила по случаю, такъ и дочкамъ нашимъ Богъ пошлетъ случай. Вотъ посмотрите — налетитъ.

— Что-жь, онъ сразу двухъ, что-ль, возьметъ: и вашу и мою? Ха-ха-ха…

— Ахъ, моя матушка, какъ это вы понимаете! Ну, вашу ли тамъ, мою ли… Я говорю вообще… И вотъ посмотрите, что…

— Мама! гд это у насъ была веревочка? Тамъ хотятъ играть… перебила собесдницъ вбжавшая хозяйская дочка.

——

Въ селахъ отнеслись къ смерти Ралова серьзне и взглянули на значеніе его, только какъ секретаря. Иныя отношенія его, за нравственной и географическою отдаленностью, здсь не чувствовались и не принимались въ разсчетъ. Эта серьзность взглядовъ особенно сказалась въ сред молодыхъ батюшекъ.

Священникъ села Мухина, о. Владиміръ, немедленно по полученіи важной всти, отправился къ своему сосду по селу и товарищу, о. Кириллу, потолковать по-дружески и надлежащимъ образомъ взвсить обстоятельство.

— Я, братъ, замчательную новость… началъ гость еще на порог.

— Знаю, я даже телеграмму получилъ, перебилъ хозяинъ, идя на встрчу пріятелю вмст съ своей супругой.

Поздоровались. Услись.

— Вришь ли, началъ о. Владиміръ: — до сихъ поръ успокоиться не могу. Сердце какъ-то тревожно бьется.

— Я самъ въ особенномъ настроеніи. Длать ничего не могу. Мысль постоянно вертится около одного предмета, изъяснилъ о. Кириллъ.

— Авось хоть теперь въ нашемъ рутинномъ царств явится свжій человкъ, который внесетъ нкоторый свтъ, уничтожитъ убійственныя традиціи. Одного, только одного человка свтлаго достать — и смотри, какъ все измнится къ лучшему.

— Ну… одинъ въ пол не воинъ.

— Въ этомъ-то пол воинъ. Разв нашъ Драловъ-Обираловъ (такъ называли иногда Ралова) не одинъ всхъ побдилъ? Только какая это побда! Нтъ, пора, давно пора намъ увидать въ этомъ пресловутомъ учрежденіи нчто лучшее. Радикальнаго преобразованія мы, врно, такъ-таки и не дождемся, такъ-таки и останемся какими-то анахронизмами, когда все вокругъ насъ давнымъ-давно успло преобразоваться и обновиться. По крайней мр, хоть бы чиновники-то наши не походили на подъячихъ до-петровской Руси, съ посулами и кормленіемъ. А главное — секретарь. Онъ такъ поставленъ, что можетъ вліять нетолько на канцелярію, но и на членовъ. Будь это вліяніе доброе, какія бы громадныя благотворныя послдствія оно могло имть! По моему, хорошій секретарь можетъ воспитательно дйствовать на духовенство всей епархіи.

— Это ужь слишкомъ идеально.

— Нтъ, не идеально, а… совершенно достижимо. Все зависитъ отъ характера и направленія личности, дающей общій тонъ. А секретарь именно даетъ общій тонъ. И хочется врить, что мы наканун новой свтлой эры.

— Ужь и эры?! Ну, я пока не представляю себ будущее въ опредленныхъ формахъ. Ниспошлется намъ какое-либо благо, или нтъ — не знаю, живу пока пріятнымъ чувствомъ избавленія отъ зла.

— Во всякомъ случа, нужно врить въ добро и правду. Есть же люди… Господи, кажется, петицію бы послалъ, чтобъ дали намъ челов&#1123,ка!

— Петицію… (о. Кириллъ улыбнулся). Знаешь, что бываетъ за петиціи-то? Обяжутъ подпиской впередъ не лзть, дадутъ головомойку, да возьмутъ на замчаніе… Назначающіе кого-либо на должность, конечно, думаютъ, что назначаютъ человка. А какимъ этотъ человкъ покажетъ себя ‘тамъ, далеко за горами’, это неизвстно назначающимъ.

— За то извстно тмъ, на чьей шкур онъ постоянно барабанитъ.

— Такъ что жь изъ этого?

— Какъ ‘что?’ А пресса? Можно повдать міру…

— Будетъ толковать-то!.. Вотъ ты, напримръ, можешь писать… и я могу писать, что-жь, много мы съ тобой ‘повдали міру?’ А что намъ мшало? Не о чемъ, что ли, было повдать?

— Положимъ, что было о чемъ, но…

— Въ томъ-то и дло-то, что ‘но’… Въ Россіи свыше пятидесяти епархій. Предположимъ, что въ каждой епархіи въ теченіи года случилось по два замчательныхъ казуса. (А ихъ бываетъ не по два, а можетъ по сту два). Что-жь, много мы видли корреспонденцій о такихъ казусахъ? Первой-другой, да и обчелся. А почему? Вотъ почему. Кто изъ нашей братіи пишетъ? Т немногіе, которые родились, воспитались и пристроились въ епархіяхъ, усвоившихъ себ, по какимъ-либо капризнымъ историческимъ случайностямъ, нсколько вольготный духъ, или же люди боле или мене независимые, готовые хоть сейчасъ бросить священство. А мы съ тобой что? Мы имли несчастіе укорениться въ такой епархіи, гд издавна все слажено… Нашу епархію такъ воспитала сама исторія… цлый рядъ суровыхъ ‘владыкъ’ и секретарей. И сколько такихъ епархій!.. Молчимъ и молчимъ, какъ будто все обстоитъ у насъ благополучно. А ты знаешь: дитя не плачетъ — мать не разуметъ. Пустыня, братъ, мы, совершенная пустыня. Сухо, безплодно и нмо кругомъ. Немного оазисовъ среди насъ и т изсушаются.

— А все-таки я жду хорошаго… Хоть во имя того, что пора, давно пора. Накипло…

О. Владиміръ хотлъ еще что-то сказать, но не усплъ формулировать въ ум свою мысль, какъ любезная хозяйка пригласила супруга и гостя закусить.

——

Большинство же сельскихъ батюшекъ было занято соображеніями о томъ, какъ бы ‘обойти’ новаго секретаря, кто бы и каковъ бы онъ ни былъ. Проэкты касались тхъ платежей, которые были установлены Раловымъ на разные случаи соприкосновенія съ нимъ епархіальнаго духовенства. Гд прежде платились, напримръ, двадцать пять рублей, тамъ проэктировали теперь платить десять, гд — десять, тамъ — пять, гд — пять, тамъ — три и т. д. Хотлось сразу пріучить новаго секретаря къ такимъ размрамъ платежа. Для достиженія въ этомъ отношеніи однообразія и для устраненія какихъ-либо подозрній, многіе батюшки вели между собою дятельную переписку.

У батюшекъ, состоящихъ подъ судомъ, были свои заботы и соображенія. Одни изъ нихъ, которые знали за собой ‘гршки’, изъ опасенія, чтобы въ лиц новаго секретаря не налетло къ нимъ нелицепріятное правосудіе, поспшно устремлялись въ губернскій городъ, чтобъ воспользоваться послдними минутами благопріятнаго для нихъ режима. Невинно же страждующіе, наоборотъ, не желали ускорять ходъ своихъ ‘длъ’ и отсиживались дома, въ чаяніи грядущаго освободителя.

——

Каждый канцелярскій чиновникъ въ консисторіи, лишившись головы, секретаря, почувствовалъ себя повышеннымъ на цлый градусъ. Старшій столоначальникъ, исправляя секретарскую должность, уже забылъ, что онъ столоначальникъ, а совершенно преобразился въ настоящаго секретаря. Младшій столоначальникъ немедленно возмнилъ себя старшимъ. Даже самый послдній писецъ значительно пріободрился, сознавая себя уже предпослднимъ и разсматривая свое прежнее мсто, какъ вакантное и обидное для себя. Такой быстрый и общій подъемъ канцелярскаго сознанія, составляя любопытное и отрадное психическое и соціальное явленіе, тмъ не мене весьма невыгодно отразился на просителяхъ. Канцеляристы взапуски другъ передъ другомъ рвали со всхъ самымъ немилосерднйшимъ образомъ. Усиленію такой дятельности не мало способствовала также смутно мелькавшая въ канцелярскихъ головахъ невеселая мысль, что пожалуй-де ‘нелегкая принесетъ такого, который все это прекратитъ и лишитъ куска хлба. Поэтому, нужно пользоваться, пока есть время и возможность’. И пользовались, кто чмъ могъ и умлъ.

——

Между тмъ, членъ Сыровъ, отыскавъ въ ‘Календар для духовенства’ одного стараго знакомаго, состоящаго гд-то секретаремъ, почтительнйше представилъ владык самую книжку, разогнутую на требуемой страниц, съ подчеркнутой фамиліей искомаго лица. Владыка обрадовался, тутъ же поршилъ не рекомендовать Паялова и попросилъ о. Сырова отнестись къ готовому секретарю пока частнымъ образомъ.

Сыровъ отнесся. Готовый секретарь въ своемъ письм къ члену наставилъ цлый рядъ вопросовъ: сколько церквей и монастырей въ епархіи? богато ли живетъ духовенство? хорошъ ли климатъ въ епархіи? какъ дороги въ город ‘жизненныя потребности’? есть ли секретарю квартира? какія бываютъ въ город увеселенія лтомъ и зимою? нельзя ли теперь же получить фотографическую карточку преосвященнаго? и т. п. Прочитавъ это письмо, о. протоіерей увидлъ, что онъ взялъ на себя комиссію далеко не легкую и довольно непріятную. Особенно не понравился ему пунктъ относительно карточки. ‘Какъ я ее буду посылать? размышлялъ онъ.— Я сроду карточекъ не посылалъ. Да и къ чему это? Притомъ — мою карточку не проситъ, а ужь на чтобы ближе? Значитъ, я ему и не нуженъ… и не интересенъ. Гм-гм…’ Пыхтлъ-пыхтлъ членъ надъ составленіемъ отвта, наконецъ, составилъ что-то весьма обширное и отослалъ, но безъ карточки.

Проходятъ дни, проходятъ недли — ‘готовый’ секретарь не отзывается. Владыка постоянно справлялся у Сырова и лично, и черезъ посланнаго: ‘нтъ ли отвта?’ — но безуспшно. Владыка началъ сильно безпокоиться.

Ежовъ откуда-то узналъ, что архіерей представилъ въ секретари Паялова. Подозрвая въ неудач своей собственной попытки какой-либо подвохъ со стороны товарища, Ежовъ рзко обругалъ и возненавидлъ его. Паяловъ оскорбился и послалъ его къ чорту. И вотъ пріятели успли сдлаться врагами, владыка усплъ изрядно наволноваться, консисторскіе чиновники — достаточно набраться, а ‘готовый’ секретарь все молчалъ и молчалъ.

Вдругъ приходитъ роковая ‘бумага’ съ оффиціальнымъ увдомленіемъ, что въ тускловскую духовную консисторію назначается секретаремъ ‘причисленный къ канцеляріи синода’ кандидатъ академіи, Василій Тихонычъ Куранскій.

Василій Тихонычъ былъ сынъ сельскаго пономаря. Съ дтства онъ отличался замчательною вдумчивостью, впечатлительность же его была просто необыкновенная. Еще ребенкомъ онъ утшалъ и вмст огорчалъ отца несвойственными своему возрасту вопросами.

— Тятенька отчего у попа домъ большой и покрытъ желзомъ, а у насъ маленькій и покрытъ соломой?

— Такъ, дточка… Судьба наша такая.

— А какая это, тятенька, судьба? Гд она? Я ее не видалъ.

— А такая, дточка… Какъ бы теб сказать… Повеллъ намъ Господь — вотъ ты и сиди… Все отъ Бога: и желзная крыша отъ Бога, и соломенная крыша отъ Бога. А также и домъ: и большой домъ отъ Бога, и маленькій домъ отъ Бога.

Подумаетъ-подумаетъ ребенокъ, и снова вопросы:

— Тятенька, ты говоришь, у попа денегъ много, а у тебя немножко. Отчего это?

— Узнаешь, дточка, когда выростешь большой.

Снова мальчикъ задумается, и потомъ снова спрашиваетъ:

— А отчего это ты вчерась плакалъ? Ншто мужики плачутъ? Вдь это бабы плачутъ… да ребята маленькіе. Я, тятенька, ажь испугался вчерась. Очень жалко мн тебя стало. Отчего это ты, тятенька? А?

— Охъ, дит мое ненаглядное!.. Одно теб скажу: учись ты, ради Бога, лучше — и никогда не будешь плакать. Всегда теб будетъ весело и всегда ты будешь молодецъ. Тогда и тятеньк будетъ весело, и маменьк будетъ весело, и сестрицамъ будетъ весело, и всмъ вокругъ тебя будетъ весело.

— Ахъ, ты мой милый тятенька! восклицалъ ребенокъ и, обвивъ рученкамз шею родителя, горячо цловалъ его и въ губы, и въ щеки, и въ глаза, и въ лобъ.

Отецъ плакалъ отъ умиленія, а сынишка наивно щебеталъ:

— Что же ты, тятенька? Вдь я тебя люблю, я тебя цлую, а ты плачешь? Ну, перестань, милый, я тебя еще поцлую…

А тятенька, вмсто того, чтобы утшиться, еще пуще плакалъ. Вася смотрлъ-смотрлъ и самъ расплакался, не зная чему.

Глубоко запали въ душу впечатлительнаго ребенка такія бесды и такія сцены. Близко принялъ онъ къ сердцу завтъ отца: лучше учиться. Во всхъ классахъ училища и семинаріи онъ шелъ первымъ. Послали его на казенный счетъ въ академію. Здсь онъ сталъ въ тупикъ предъ выборомъ отдленій (по университетски — факультетовъ). Но одинъ землякъ-священникъ, съ которымъ онъ усплъ познакомиться, вывелъ его изъ затрудненія, настойчиво посовтовавши ему записаться на практическое отдленіе. Этотъ совтъ землякъ мотивировалъ Василію Тихонычу такимъ образомъ. Во-первыхъ, здсь преподается эстетика и исторія всеобщей и русской литературы, сравнительно наиболе свжее и интересное. ‘Во-вторыхъ, вы здсь изучите церковные законы. А это весьма много значитъ. Въ ныншнее время студентовъ практическаго отдленія предпочтительно предъ всми другими кандидатами назначаютъ секретарями консисторіи, особенно, если потомъ послужишь немного въ канцеляріи оберъ-прокурора. А секретарская служба, батенька, хорошая, съ учительской и сравнивать нельзя. Можно сказать — самъ себ начальство. Безъ всякихъ звонковъ… Выйдете вы въ присутствіе въ 11 часовъ… Срочныхъ длъ нтъ. Сколько успете, столько и сдлаете. По субботамъ присутствіе необязательно… такъ и въ устав духовныхъ консисторій сказано. Жалованья полторы тысячи… Да безгршныхъ… На десять тысячъ въ годъ смло можно разсчитывать. А учителемъ вы подучите на первыхъ порахъ только семьсотъ, и потомъ вчные девятьсотъ. Кром того, если захотите, можете принести большую пользу духовенству. Вдь секретарь консисторіи — сила, ой-ой какая сила!..’

Василій Тиханычъ ухватился особенно за послдній пунктъ доводовъ земляка и съ радостью поступилъ на практическое отдленіе. Вспоминая своего отца и, какъ человкъ уже взрослый и разумный, всесторонне осмысливая наблюдаемыя имъ неприглядныя стороны жизни духовенства, онъ поставилъ себ задачею серьзно приготовиться къ дятельности на пользу родного сословія. Онъ усердно изучалъ каноническое право, знакомился съ курсами гражданскаго права, много читалъ о состояніи духовенства на Руси и въ западной Европ, и т. п. Изъ него вышелъ солидный студентъ, годный для занятія каедры въ высшемъ учебномъ заведеніи. Но ему казалось, что профессорская дятельность слишкомъ теоретична, что вліяніе ея на родную и дорогую ему среду было бы слишкомъ отдаленное и почти безрезультатное. И онъ предпочелъ боле практическую дятельность секратаря консисторіи. Чтобы легче добиться намченнаго имъ положенія, онъ пристроился въ канцелярію синода и вскор былъ назначенъ секретаремъ Тускловской консисторіи.

——

Пріхавъ въ Тускловъ, Василій Тихонычъ остановился въ гостинниц и въ тотъ же день явился къ архіерею. Въ консисторіи быстро пронюхали о прізд новаго секретаря и возгорли желаніемъ поскорй увидть его, или что-нибудь узнать о немъ. Канцеляристы, побросавъ вс дла, пристали къ казначею, чтобъ тотъ немедленно отправился въ гостинницу къ интересному новичку.

— Почему же непремнно я? возражалъ казначей.— Коли представляться, такъ надо всмъ.

— Зачмъ представляться? Вы придумайте какой-нибудь предлогъ, посовтовалъ архиваріусъ.— Вы какъ-то умете…

— Ты! Предлогъ. Вдь нужно дло какое-нибудь… А съ дломъ всего пристойне отправиться исправляющему должность, какъ въ нкоторомъ род предшественнику. Аркадій Денисычъ! ну-те-ка! обратился онъ къ старшему столоначальнику.

— Нтъ, нтъ, съ какой стати? отрекался Аркадій Денисычъ, тряся головой.— Скажетъ: что это васъ приспичило? Ничего не видя, ужь съ длами!.. Я, скажетъ, еще въ должность не вступалъ. Нтъ, неловко. Не пойду.

Произошла пауза. Канцеляристы сосредоточили взоры на казначе, который, понуривъ голову, медленно теръ пальцемъ носъ.

— Разв вотъ что… началъ онъ и остановился.

Вс оживились, тсне придвинулись къ казначею и загалдли:

— Что? Что?

— Придумайте-ка.

— Разв насчетъ квартиры что-нибудь объяснить! докончилъ казначей.— Это, кажется, будетъ кстати.

— Отлично, отлично! Даже необходимо. Ступайте, ступайте скорй! шумла канцелярія.

Казначей облекся въ мундиръ, прицпилъ шпагу, съ трудомъ розыскалъ треуголку съ отставшими полями и отправился. Канцеляристы все время его отсутствія ровно ничмъ не занимались, ажитировали другъ друга различными чудовищными предположеніями и то и дло посматривали въ окна, не возвращается ли казначей. За старшимъ столоначальникомъ два раза присылали изъ ‘присутствія’. Онъ въ первый разъ сказалъ: ‘сію минуту’, во-второй — ‘сію секунду’, и все-таки остался среди любопытствующихъ.

— Идетъ! крикнулъ кто-то, и канцеляристы до того взволновались, что подавили другъ другу ноги и опрокинули нсколько табуретовъ.

Черезъ минуту казначей, во всемъ величіи, даже не снявши треуголки, влетлъ въ канцелярію и, громко отдуваясь, началъ:

— Ну, господа, кабы зналъ, и мундира бы не надвалъ!

— Не застали?

— Засталъ, какъ не застать?

— Ну, такъ что же?

— Фу, ты, Боже мой! (Казначей махнулъ рукой).

— Разсказывайте, разсказывайте!

— Да что разсказывать? Потха, ей-Богу… Ну-ну-у!..

— Поскорй, пожалуйста! Въ чемъ дло?

— Да разв это секретарь?

— А что?

— Фу ты, Боже мой! Вотъ, ей-Богу… Ну-ну-у!..

— Да нуте же, не томите.

— Бываетъ-бываетъ, а ужь это… я и не знаю.

— Послушайте, разсказывайте же, ради Бога! взмолился старшій столоначальникъ:— а то мн въ присутствіе…

— Я и то разсказываю.

— Да гд же, помилуйте… Вонъ опять за мной… Ну, что это такое, ей-Богу!..

Столоначальникъ съ превеликой досадой зашагалъ въ присутствіе, а казначей продолжалъ:

— Да, господа… никакъ нельзя было подумать, никоимъ образомъ! Врите ли? Ростомъ — во (онъ показалъ рукою аршина на полтора отъ пола)! Рыженькій, мухортенькій, сутуловатенькій, глазки какіе-то подслповатые… Я какъ взглянулъ, такъ глаза и вытаращилъ. Думаю: Господи, да что же это такое! Какой же это начальникъ? Важности этой… ну, ни на грошъ! Одтъ… и Богъ знаетъ какъ! Чемоданишка тутъ валяется — раскрытый. Неловко было всматриваться… но, кажется, тамъ нтъ ничего.

— Ну, какъ же онъ васъ принялъ-то?

— Очень какъ-то чудно, совсмъ не по-начальнически. Честь имю, говорю, представиться… казначей, говорю.— ‘Ахъ, очень пріятно, говоритъ, очень пріятно!’ И протягиваетъ ко мн об руки, да таково суетливо, ровно бы сконфузился.— ‘Садитесь, пожалуйста’.— Покорно благодарю… явился, молъ, доложить вамъ, что квартиру вашу я озаботился приготовить во всей чистот. Когда вамъ благоугодно будетъ перемститься? Къ этой пор я бы и служителей вамъ прислалъ.— ‘Напрасно безпокоитесь, говоритъ. Погожу еще. Нужно осмотрться. Дло не въ томъ, говоритъ’. Это у него, должно быть, поговорка. Что ни, скажешь ему — онъ все: ‘дло не въ томъ’.— Когда-жь, говорю изволите въ присутствіе пожаловать?— ‘А завтрашній день, говоритъ, непремнно завтра’.— Не прикажете ли, говорю, чиновникамъ сегодня къ вамъ представиться?— ‘О, нтъ, совсмъ не нужно, говоритъ. Познакомлюсь со всми въ канцеляріи — завтра же познакомлюсь. Дло не въ томъ’…— Въ такомъ случа, говорю, позвольте вамъ пожелать… Вскочилъ, первый подаетъ мн руку, бжитъ провожать. А квартира, говорю, хоть сейчасъ пожалуйте.— ‘Врю, врю, говоритъ, очень благодаренъ’… Вотъ вамъ и секретарь! Ха-ха-ха! Вотъ бы покойникъ-то нашъ посмотрлъ! Котнокъ какой-то, ей-Богу! Не робйте, поживемъ! Такой человкъ не то, что этакое что-нибудь… а еще самъ всхъ насъ бояться будетъ. Одно слово, господа, благодать!.. Тьфу ты, пропасть, а я все еще въ треуголк! заключилъ разсказчикъ, хватаясь за голову.

Канцеляристы, по-уши довольные результатами посольства, побрели къ своимъ рабочимъ мстамъ, возстановляя на пути опрокинутые табуреты.

Члены хоть и три раза присылали изъ присутствія за старшимъ столоначальникомъ, но больше для очищенія совсти, чмъ для ‘очищенія’ какихъ-либо важныхъ ‘бумагъ’. Въ сущности же, занятія членовъ въ данное утро состояли въ разговор по поводу прибытія нового секретаря. Отцы-члены тщательно разработывали планъ своихъ отношеній къ новому сослуживцу. Ораторствовалъ главнымъ образомъ о. Сыровъ.

— Человкъ, вишь, совсмъ молодой, почти прямо со скамьи, говорилъ онъ между прочимъ.— Намъ слдуетъ его сразу прибрать, а посл ужь поздно будетъ. Особеннаго вниманія не слдуетъ ему оказывать. Получше выдержимъ себя. Это много значитъ. Какъ сначала заправимъ его, такъ, Богъ дастъ, и пойдетъ. Визитовъ не будемъ длать ему первые. Пусть самъ къ каждому явится. А потомъ ужь можно будетъ и отвтить ему. Да и то не сразу, а этакъ съ теченіемъ времени.

— А не слыхать, какъ его владыка принялъ? полюбопытствовалъ другой членъ.

— Подробно не знаю, но кое-что слышалъ. Давеча съ келейникомъ видлся и, признаюсь, не утерплъ, спросилъ: ну, какъ, дескать, владыка съ секретаремъ?— ‘Да такъ себ, говоритъ, не очень политично… довольно, говоритъ, осторожно’. Ужь что значило у него это ‘осторожно’ — не знаю. Но, насколько мн извстно, владыка… едва ли доволенъ этимъ назначеніемъ. Онъ желалъ бы кого нибудь по знати. Какъ-то они будутъ теперь ладить. Какъ бы намъ не пришлось между двухъ огней… Въ случа чего, давайте, отцы, подружнй…

VI.

Ровно въ 11 часовъ слдующаго утра Василій Тихонычъ явился въ консисторію, но еще не ‘служить’, а пока познакомиться съ ‘составомъ’, обстановкой и т. п. Прежде всего, онъ проникъ въ залу присутствія. Тамъ онъ засталъ только двухъ, и то второстепенныхъ членовъ, которые стояли у окна и о чемъ-то бесдовали.

— Назначенный къ вамъ, секретарь Куранскій, какъ-то торопливо or рекомендовался Василій Тихонычъ, подходя къ членамъ.

Каждый изъ членовъ, пожимая секретарскую руку, подробно обозначилъ свой санъ, должность, имя, отечество и фамилію.

— Васъ только двое здсь? спросилъ Куранскій.

— Пока двое, отозвался одинъ изъ членовъ.— Извините… Желательно знать, какъ ваше имя и отечество. Вы не изволили сообщить.

— Василій Тихонычъ.

— Да, такъ пока двое. Видите ли, Василій Тихонычъ, вдь мы люди сильно занятые. У насъ дла-то не въ одной консисторіи. Консисторія, можно сказать, между прочимъ. Что-жь тутъ? пятьсотъ рублей… Одной консисторіей не обойдешься. У насъ главное — приходъ. Вотъ приходъ-то и отвлекаетъ. Служба, требы. А то и заболешь иной разъ. Тоже вдь человкъ есть. Такъ точно и теперь. Можетъ быть, поздняя обдня задержала, либо другое что въ этомъ род. Либо прихворнули. А насъ всхъ-то четверо… Да, впрочемъ, еще рано. Можетъ быть, къ двнадцати и подойдутъ. Отъ дла не бгаемъ, Василій Тихонычъ. Можно сказать, еще больше другихъ длаемъ. И тамъ совершаемъ свое, и сюда являемся. Конечно, вы еще по новости… Но покойный предшественникъ вашъ хорошо понималъ это.

— Вы, кажется, слишкомъ многое вывели изъ моего вопроса.

— Извините, но я счелъ не лишнимъ предувдомить васъ, такъ какъ вы все-таки по новости. Чтобъ не было какихъ-либо недоразумній…

— Послужимъ, узнаемъ другъ друга, заключилъ секретарь, и началъ обозрвать залу присутствія.

Онъ не спша обошелъ кругомъ большого длиннаго стола, присматриваясь въ пенсне къ заголовкамъ лежащихъ на немъ бумагъ. Заглянулъ и на секретарскій столъ, раскрылъ на немъ какую-то книжку, перелистовалъ ее.

— Пойти, познакомиться съ другими сослуживцами! проговорилъ онъ наконецъ и, слегка кивнувъ членамъ, все еще стоявшимъ у окна, направился въ канцелярію.

— Идетъ! кто-то крикнулъ въ сняхъ, лишь только секретарь растворилъ дверь ‘присутствія’, и со всхъ ногъ пустился въ канцелярію.

Канцеляристы уткнулись въ бумаги и сдлали видъ, что, кром своей работы, никого и ничего не знаютъ. Между ними водворилась такая тишина, что слышны были тихіе шаги входящаго новаго начальника.

— Здравствуйте, господа! привтствовалъ Василій Тихонычъ.

Вс на него оглянулись, но не встали.

— Вашъ секретарь Куранскій… Василій Тихонычъ, продолжалъ онъ, подходя къ столу.

Тутъ уже вс дружно поднялись съ своихъ мстъ и, подходя по чину, одинъ за другимъ, къ новому начальнику, скромно рекомендовались ему, при чемъ Василій Тихонычъ всмъ безъ различія подавалъ руку.

Тутъ передъ новичкомъ промелькнули всевозможныя физіономіи и костюмы. Боле очеловченную фигуру представлялъ собою старшій столоначальникъ, чисто выбритый, съ умнымъ, нсколько хитрымъ выраженіемъ въ глазахъ, на немъ былъ чистенькій щегольскій сюртучекъ и даже лакированныя штиблеты. Затмъ, въ нисходящей іерархической линіи, шли разныя уклоненія отъ человческаго благообразія и приличія: оловянные глаза, небритые подбородки, раскроенные лбы, замасленные сюртуки, съ незапамятныхъ временъ лишенные всякихъ приспособленій къ застегиванію, одинъ писецъ былъ въ коленкоровомъ пиджак, зачмъ-то подпоясанномъ ремнемъ, другой былъ даже въ поддевк, а на ногахъ имлъ, вмсто сапоговъ, растоптанныя резинныя калоши.

Значительно пораженный соцерцаніемъ такихъ ликовъ, напоминающихъ собою героевъ ночлежнаго дома, Василій Тихонычъ не мене поразился и общей канцелярской обстановкой. Полы были протоптаны ложбинами, во многихъ мстахъ на половицахъ торчали упорные суки, пункты постояннаго преткновенія для ходящихъ. Во всей канцеляріи былъ единственный стулъ, занимаемый тмъ изъ столоначальниковъ, который раньше приходилъ. Другіе канцеляристы возсдали на боле или мене шаткихъ табуретахъ. Нкоторые же пристраивались возл оконъ, на связкахъ архивныхъ бумагъ. Стны и потолки прокоптились чуть не насквозь. Вентиляціи ни малйшей. Атмосфера пропитана удушливыми міазмами.

— Однако, у васъ не весело, господа, замтилъ Василій Тихонычъ, воспріявъ надлежащее впечатлніе отъ ‘состава’ и помщенія.

— Что длать! Некуда податься, изъяснилъ старшій столоначальникъ.— Главное — тсновато. Вотъ ужь сколько лтъ ждемъ перестройки. Богъ дастъ, современемъ какъ-нибудь…

Въ это время впопыхахъ вбжалъ въ канцелярію казначей и, отвшивая секретарю сразу нсколько поклоновъ, залотошилъ:

— Извините, Бога ради, Василій Тихонычъ, я по служб: пакеты съ почты получалъ.

— Такъ что же?.. Вы мн не нужны. Заняты дломъ — и отлично, сказалъ Василій Тихонычъ.

— Можетъ быть, вы взглянули бы на свою квартиру, а ключъ-то у меня, вотъ я и безпокоился.

— Ахъ, да, квартиру… Ну, покажите!

Казначей мигомъ выхватилъ изъ кармана ключъ и, держа его такъ, какъ будто въ ту-жь секунду собирался всунуть его въ замокъ, устремился въ корридоръ. Секретарь поспшилъ за нимъ. Старшій столоначальникъ и архиваріусъ, заложивъ руки за спину, машинально сдлали нсколько медлительныхъ шаговъ впередъ. Потомъ они переглянулись между собой, и вдругъ имъ обоимъ почему-то представилось, что и они должны сопровождать секретаря. И вотъ сіи два мужа, уже довольно ветхіе деньми, чуть не рысью пустились въ догонъ за своимъ начальникомъ.

— О-о, какая обширная! воскликнулъ Василій Тихонычъ, обозрвая секретарскую квартиру.— На что мн этакіе сараи?

— Большому кораблю большое плаваніе-съ! скомплиментировалъ казначей, подобострастно улыбаясь.

— Совершенно врно! серьзно подтвердилъ столоначальникъ, высовываясь изъ-за спины начальника.

— Дло не въ корабляхъ, сказалъ Василій Тихонычъ, невольно оглянувшись.— Но куда же мн одному такое помщеніе?

— Да вдь какъ судить?.. Сегодня одни, а завтра, Богъ дастъ, обзаведетесь… по человчеству, вставилъ архиваріусъ.

— Ну, это еще вопросъ. Во всякомъ случа, это мн лучше знать, чмъ другимъ, замтилъ секретарь.

— Конечно… Извините! Но, по крайней мр, съ нашей стороны — дай Богъ! изъяснилъ архиваріусъ, наклонившись всмъ корпусомъ впередъ.

— Спасибо за благожеланіе, отозвался Василій Тихонычъ, слегка кивнувъ головою.— Но и я въ свою очередь готовъ пожелать вамъ кое чего.

— Покорнйше благодаримъ! дружно отвтили подчиненные.

— Вотъ вы сидите въ страшной тснот, въ грязи, дышите гнилымъ воздухомъ, продолжалъ секретарь:— такъ вотъ я вамъ уступаю это помщеніе подъ канцелярію… и сообщу объ этомъ преосвященному.

— Покорнйше благодаримъ! повторили канцеляристы.

— Не за что. Это естественно и необходимо… изъяснилъ Василій Тихонычъ.

— А гд же вы сами-то изволите тогда?.. возразилъ казначей.

— Буду жить на частной квартир.

— Да вдь это накладно, вставилъ архиваріусъ.

— Ничего. Мн, можетъ быть, дадутъ что-нибудь на наемъ квартиры, сказалъ Василій Тихонычъ.— Во всякомъ случа, это будетъ выгоднй, чмъ перестройка всего корпуса. Въ настоящемъ своемъ вид онъ, по моему, положительно невозможенъ. Когда-то соберутся перестроивать, да еще соберутся ли… А вамъ все-таки будетъ лучше. Не правда ли?

— Объ этомъ ужь и толковать нечего, отвтилъ столоначальникъ.— Это такая великая милость… Только намъ васъ-то жалко. Вы-то себя стсните.

— Обо мн не толкуйте: устроюсь какъ-нибудь… заключилъ Василій Тихонычъ и тотчасъ же спросилъ:— а гд помщается у васъ архивъ?

— А это можно сейчасъ… залотошилъ казначей.— Филимонъ Сергичъ, ключъ съ вами? обратился онъ къ архиваріусу.

— Со мной-то со мной… да это какъ-нибудь посл, нехотя отозвался Филимонъ Сергичъ.

— Огчего-жь не теперь? спросилъ секретарь.

— Да, по правд сказать, очень плохо тамъ у насъ, объяснилъ архиваріусъ.

— Чмъ же плохо?

— Да порядку никакого нтъ. Консисторія назначила было комиссію… для приведенія въ порядокъ… Но комиссія эта до сихъ поръ ничего не успла сдлать. Да и невозможно.

— Изъ кого же состоитъ эта комиссія? полюбопытствовалъ Василій Тихонычъ.

Архиваріусъ уныло взглянулъ на столоначальника и потупился.

— Не то чтобы комиссію, а-а… собственно мн поручено было наблюсти… отозвался столоначальникъ.

— Ну, такъ что же? спросилъ секретарь.

— Никакихъ способовъ нтъ… больше ничего.

— Какъ же такъ?

— Да такъ. Ихъ, длъ-то этихъ, тамъ цлыя тысячи пудовъ. Лтъ двсти ихъ валили туда… Потомъ опять брали и опять валили. Какъ же теперь ихъ разберешь по годамъ да по уздамъ? А у меня и безъ того дла много. Опять же безвозмездно… Этакую гору — и безвозмездно! Что-жь, Василій Тихонычъ! я вамъ прямо скажу: это окончательно выше силъ человческихъ.

— Жаль, жаль, произнесъ секретарь.— Ну, такъ и быть, теперь пока не нужно въ архивъ. А современемъ мы займемся этимъ вопросомъ посерьзне.

Вс четверо вышли изъ секретарскихъ покоевъ, которые казначей тутъ же проворно заперъ.

— А это что такое? спросилъ Василій Тихонычъ, остановившись около одной двери, находившейся въ боку корридора.

— А это у насъ въ род какъ бы кладовая или, попросту, чуланъ, объяснилъ казначей.

— Что-жь вы сюда кладете?

— А такъ… что придется: и важное, и неважное.

— Можно заглянуть?

— Если угодно… какъ прикажете. Но, собственно говоря, тутъ и взглянуть-то не на что! бормоталъ казначей, отпирая дверь.

Дверь отворилась. Свтъ въ ‘чуланъ’ проникалъ сквозь маленькое окно съ желзной ршоткой, звенья которой вс были затянуты паутиной. При тускломъ свт Василій Тихонычъ, разсмотрлъ на полу множество свертковъ холстины и какой-то неопредленной рухляди, покрытой толстымъ слоемъ пыли.

— Что это за вещи? полюбопытствовалъ секретарь, сильно прищуриваясь.

— А это такъ себ… кое-что… для славянъ! объяснилъ казначей.

— Что так-ое? съ удивленіемъ переспросилъ Василій Тихонычъ.

— Я говорю для славянъ… для сербовъ тамъ… для болгаръ и для прочихъ…

— Для какихъ славянъ? Что вы говорите! недоумвалъ секретарь.

— А по случаю войны., помощь… невозмутимо продолжалъ казначей.

— Да какая-жь теперь война? Помилуйте! Вдь это когда еще было? Богъ знаетъ, когда! говорилъ секретарь, все боле и боле удивляясь.— Скажите, пожалуйста, что это за странность такая? Ничего не понимаю! обратился онъ къ столоначальнику.

— А это, видите ли… Гм… Это дйствительно дло давнее, дйствительно для войны, выручалъ столоначальникъ.— Помощь эту славянамъ собирали у насъ благочинные, каждый по своему благочинію, чрезъ священниковъ, и доставляли въ консисторію для отсылки куда слдуетъ. Доставляли-доставляли и перестали. Мы и вздумали проврить. А по поврк-то оказалось, что еще не вс благочинные доставили. Мы сдлали неисправнымъ предписаніе въ той сил, чтобъ они поспшили. Посл того ждать-подождать, а они все не высылаютъ. Такъ и не выслали.

— Такъ что-же? Вдь большинство все-таки выслало? возразилъ секретарь.

— А требовалось, чтобъ вс выслали, защищался столоначальникъ.— А такъ какъ этого не случилось, то по сему консисторія была въ великомъ затрудненіи… Вотъ вещи-то и залежались. Это, Василій Тихонычъ, вина не наша. Главное — благочинные. Даже посл вторичнаго предписанія, и то остались въ неисправности. Что-жь тутъ!

— Стра-анно! произнесъ секретарь и пожалъ плечами.

——

Когда Василій Тихонычъ снова возвратился въ присутствіе, то нашелъ тамъ уже трехъ ‘членовъ’. Недоставало только Сырова. ‘Члены’ сидли за столомъ. Одинъ изъ нихъ, напяливъ на носъ огромныя старинныя очки, читалъ про себя какую-то бумагу.

Давъ секретарю познакомиться съ новымъ сослуживцемъ, прежній словоохотливый членъ спросилъ:

— Что, Василій Тихонычъ, осмотрли?

— Осмотрлъ.

— Ну, какъ вамъ показалось?

— Сказать правду: тяжелое впечатлніе вынесъ, очень тяжелое, отозвался секретарь, присаживаясь на стулъ.

Члены переглянулись и улыбнулись.

— Еще бы! началъ тотъ же ораторъ:— посл Петербурга-то вамъ небось…

— Независимо отъ Петербурга, перебилъ Василій Тихонычъ.— Я думаю, что всякій безпристрастный наблюдатель сказалъ бы тоже.

— Мы тоже наблюдатели не пристрастные, и вотъ ужь сколько лтъ наблюдаемъ около себя… А предшественникъ вашъ еще дольше наблюдалъ, полжизни своей наблюдалъ, а все — слава Богу!… возражалъ неуступчивый членъ.— Ни между собою, ни съ владыкой у насъ никогда ничего не было. А ежели посмотрть такъ… съ виду, то конечно посл Петербурга… Но если бы вы заглянули въ другія епархіи, то, право, не нашли бы лучшаго. Далъ бы Богъ, чтобъ везд такъ было, какъ у насъ.

— Перестанемъ объ этомъ толковать, сказалъ Василій Тихонычъ.— А то у насъ съ вами вышла бесда какая-то странная, особенно для перваго свиданія, добавилъ онъ, улыбаясь.

— Для перваго ли, для послдняго ли, подхватилъ членъ:— но я собственно къ тому, чтобы вы этакъ попроще… Мы люди простые и привыкли такъ, что у насъ все — слава Богу. Конечно, въ Петербург… Но вдь у насъ не Петербургъ.

— Ну, оставимъ пока, оставимъ… Къ дламъ я приступлю завтра, а теперь пока до свиданія! заключилъ Василій Тихонычъ и распростился съ ‘членами’.

——

Подходя къ выходной лстниц, секретарь наткнулся на двухъ семинаристовъ, которые вели между собой оживленный разговоръ, сопровождая его самыми энергическими жестами.

— Чортъ знаетъ что такое! отчеканивалъ одинъ изъ нихъ, кряжистый малый лтъ двадцати семи, съ черной окладистобородой.— Никакъ правды не добьешься. Ищешь своего… заслуженнаго. Вдь не какая-нибудь особенная милость. И вдругъ какая-нибудь паршь не хочетъ сообщить теб самаго пустяковаго свднія! Говорятъ, новый секретарь пріхалъ. Обратимся къ нему. Можетъ, онъ порядочный человкъ.

Спускаясь съ лстницы, Василій Тихонычъ невольно выслушалъ эту тираду слово-въ-слово. Ея содержаніе сильно заинтересовало его, и онъ вернулся назадъ.

— Что вамъ угодно, господа? Я — секретарь, обратился онъ къ семинаристамъ.

Въ первый моментъ семинаристы смутились и, вмсто отвта, только кланялись.

— Что вамъ угодно? повторилъ Василій Тихонычъ.

— Извините… началъ кряжистый брюнетъ:— мы васъ сейчасъ видли, но никакъ не могли подумать… Мы васъ вовсе не знали…

— Ничего, ничего, ободрилъ секретарь.— Скажите, что вамъ нужно?

— Да вотъ ужь который разъ являемся узнать о мстахъ и ничего не можемъ добиться.

— Какъ же это такъ?!

— Да такъ. То есть мсто, то нтъ. То отдано, то общано, то погодите, то опоздали… И все это говорится въ одинъ и тотъ же разъ. Богъ знаетъ, что такое! Не добьешься даже самаго простого ршительнаго отвта: да или нтъ. Чего отъ насъ хотятъ? Взятокъ давать мы не въ состояніи. Мы — сельскіе учителя. Полтораста рублей въ годъ… Притомъ люди занятые: часто здить сюда не можемъ. А къ преосвященному нельзя подавать прошенія, не указывая мста.

— Вамъ можно подождать до завтра?

— До завтра-то можно.

— Ну, хорошо. Пожалуйте сюда въ половин двнадцатаго. Я къ вамъ выйду самъ и сообщу, что нужно.

— Покорнйше благодаримъ! радостно воскликнули семинаристы съ низкими поклонами.

VII.

Прійдя въ свой ‘номеръ’, Василій Тихонычъ сбросилъ съ себя сюртукъ, легъ навзничъ на койку и, заложивъ руки за голову, протяжно произнесъ: ‘Охъ-охъ-охъ охо-о! Зада-ача! я вамъ доложу-у’…

Едва онъ усплъ произнесть этотъ коротенькій монологъ, какъ раздался стукъ въ дверь номера.

— Кто тамъ? спросилъ Василій Тихонычъ, быстро вскочивъ съ койки.

— Это я-съ. Отоприте, Василій Тихонычъ! послышалось изъ-за двери.

Секретарь наскоро напялилъ сюртукъ и отперъ дверь. На порог показался казначей съ двумя письмами въ одной рук и съ фуражкой въ другой.

— Вотъ-съ вамъ письма-съ, началъ онъ.— Принесли къ намъ въ консисторію, а адресъ какой-то глухой. Жилища вашего никто не знаетъ-съ, а между тмъ до завтра нельзя-съ. Такъ вотъ я и почелъ долгомъ самолично вручить вамъ оныя-съ.

— Спасибо, сказалъ Василій Тихонычъ, посматривая на оба конверта поперемнно.

— Распоряженій никакихъ не будетъ-съ? освдомился казначей.

— Никакихъ, никакихъ. Благодарю васъ, торопливо проговорилъ секретарь, откланиваясь.

— Слушаю-съ. Это я на всякій случай, бываетъ, вдругъ что-нибудь… Ну, а я всегда священнымъ долгомъ-съ… бормоталъ казначей, съ изысканною вжливостью пятясь въ сни.

Василій Тихонычъ снова сбросилъ сюртукъ и улегся съ письмами на койку. Адресы на письмахъ оказались дйствительно ‘глухими’. На каждомъ конверт было написано: ‘Въ г. Тускловъ, Его Высокоблагородію господину секретарю Духовной Консисторіи’. Въ нижнемъ углу одного конверта было прописано: ‘весьма нужное’.

Василій Тихонычъ разорвалъ одинъ конвертъ и принялся читать письмо. Въ этомъ письм весьма размашистымъ и затйливымъ почеркомъ было написано:

‘Высокочтимый нашъ начальникъ! Не имя еще счастія знать вашего имени, отечества и фамиліи, мы уже трепетно радуемся вашему къ намъ назначенію. Человкъ вы, какъ слышно, новый, молодой, энергичный. И вотъ мы преисполнены упованіями на вашу гуманность и честность. Долго терпли мы иго татарское, наконецъ, позволяемъ себ врить, что съ вашимъ прибытіемъ для насъ наступаетъ заря новой лучшей жизни. Мы не заискиваемъ предъ вами (вы насъ не знаете и можетъ быть никогда не узнаете), но изливаемъ вопль души своей. Будьте ко всмъ строги, но справедливы. Къ этому же постарайтесь пріучить и вашихъ ближайшихъ сослуживцевъ. Изгоните, ради Бога, гнусную симонію! Не будемъ вамъ называть лицъ, да и трудно ихъ перечислять. Вы сами скоро ихъ замтите и взвсите, если вы серьзный и честный человкъ, въ чемъ, впрочемъ, мы не хотимъ сомнваться. Вотъ въ общихъ чертахъ наши завтныя желанія, и нетолько наши, но, смемъ думать, и всхъ лучшихъ людей епархіи. Врующіе въ васъ епархіалы NN’.

Прочитавъ это письмо, Василій Тихонычъ снова поднялъ съ полу брошенный конвертъ и взглянулъ на штемпель. На штемпел было вытиснено названіе одного ничтожнаго полустанка ‘Сумерки’. Онъ вскрылъ второе письмо. Это письмо было написано церковно-славянскими буквами и необыкновенно старательно.

‘Спаситель ты нашъ! (Такъ начиналось второе письмо). Изьми отъ насъ всякія злоупотребленія. Злоупотребленія сіи наипаче принадлежатъ до штатовъ. Какъ утверждались у насъ сіи штаты? Какіе люди назначены у насъ посл реформы настоятелями и какіе помощниками? Богъ имъ судья! А все мзда неправедная натворила. А что изъ сего воспослдовало? Пререканія, свары, козни, кляузы. Ей, не лгу. Дло во-очію. Прежній секретарь съ своими клевретами стяжалъ себ за сіе проклятіе. Вы же своими мудрыми усмотрніями и распоряженіями стяжите себ отъ всхъ благословеніе. И Богъ васъ не оставитъ своею богатою милостію. Аминь. Претерпвшій до конца богомолецъ вашъ, нкій іерей’.

На довольно слпомъ штемпел второго конверта секретарь могъ разобрать только слова: ‘Почт. вагонъ’…

Василій Тихонычъ спряталъ оба письма въ комодъ и зашагалъ по комнат.

— Вотъ оно, дло-то… размышлялъ онъ.— Не усплъ пріхать, и уже сюрпризъ за сюрпризомъ. Положимъ, письма эти анонимныя, серьзнаго значенія придавать имъ нельзя, до личной проврки фактовъ, но… дыма безъ огня не бываетъ. Вотъ хоть бы эти семинаристы давеча… насчетъ мстъ… Богъ знаетъ, что такое, въ самомъ дл! Нужно будетъ завтра же распорядиться, чтобы отнюдь никакихъ стсненій… Правда, сразу круто повернуть нсколько неудобно, щекотливо такъ-то. Но съ другой стороны, и запускать ихняго брата тоже не годится. Народецъ. Кого ни возьми. На всякое замчаніе поютъ: ‘это вы по новости’… Ужь не мечтаютъ ли они нравственно ассимилировать меня съ своей средой? Ну, нтъ, милостивые государи, не затмъ я добивался этого положенія. Буду твердо идти своимъ путемъ, хотя бы пришлось остаться совершенно одинокимъ въ своихъ стремленіяхъ. Думаю, что меня на это хватить. Не съдятъ… не съумютъ състь. А непріятности?.. Гд же ихъ нтъ? Мн къ нимъ не привыкать-стать. Ихъ всегда выкупитъ чувство нравственной удовлетворенности. Вншнія условія для канцеляристовъ, правда, безобразныя. Но я создамъ имъ хорошія условія. Пусть вотъ раздлаютъ мою квартиру подъ канцелярію. Я, съ своей стороны, сдлаю для нихъ все, что могу, но ужь зато… пусть не балуются!

Наконецъ, Василій Тихонычъ почувствовалъ сильный приступъ аппетита и, позвавъ корридорнаго, приказалъ подавать себ обдъ. Черезъ нсколько минутъ, лакей подалъ кушанье и, вмсто того, чтобъ уйти, сталъ близъ стола въ углу.

— Ты, братъ, меня не карауль, я и безъ тебя помъ благополучно, пошутилъ Василій Тихонычъ.

— Да я, баринъ, не караулить… Помилуйте, что же васъ караулить! переминаясь, проговорилъ лакей.

— Такъ что же ты тутъ? Иди. Когда будешь нуженъ — позову.

— Да я собственно такъ-съ… изъ любопытства… Говорятъ, вы будете секретарь въ нашей консисторіи?

— Ну, секретарь, такъ теб-то что? спросилъ Василій Тихонычъ, уписывая щи.

— Ничего-съ. Я такъ-съ… Но большой разговоръ теперь идетъ-съ… промежъ духовныхъ.

— О чемъ?

— Да вотъ все насчетъ васъ. Потому, какъ прежде было очень плохо, такъ вотъ… какъ пойдетъ теперь при васъ?

— Чмъ же было плохо?

— Да дюжо много брали въ этой консисторіи-съ.

— Ну, что ты говоришь? Еслибы много брали, такъ не было бы такихъ оборванцевъ, возразилъ секретарь, и тутъ же приказалъ лакею принести жаркое.

— Какъ это вы говорите: ‘оборванцы’?.. началъ-было лакей, принимая со стола ненужную посуду.

— Ну, иди, иди! нетерпливо перебилъ секретарь.

Лакей быстро исчезъ, а секретарь, утершись салфеткой, прошелся по комнат.

— Тьфу, чертовщина! съ досадой произнесъ онъ:— даже лакей счелъ долгомъ засвидтельствовать… и сдлать теб предостереженіе!

— Вя говорите: ‘оборванцы’, возобновилъ уже сіяющій лакей, появляясь съ жаркимъ.— Я принесъ огурчика, но, можетъ, вамъ угодно салату?

— Ничего, все равно.

— Ну, какъ угодно… ‘Оборванцы’… Вы еще не знаете этихъ оборванцевъ, а мы ихъ давно знаемъ. Оборванцы, а нажили дома, да еще какіе! Чай покупаютъ фунтами, сахаръ — головами. Женскій полъ весь въ шляпкахъ и во всякихъ модахъ.

— А что же они такъ бдно высматриваютъ? любопытствовалъ секретарь.

— Да такъ, по привычк, для жалости. Намъ, дескать, жить нечмъ, такъ вотъ… Это все равно, что взять нищихъ. Бываютъ, которые прямо богачи и всякъ это знаетъ, а какъ ужь привыкли къ лохмотьямъ, такъ въ нихъ и щеголяютъ. Гд лохмотъ, тамъ ужь, извстно, и подаяніе больше. Такъ вотъ и они…

— Ну, хорошо, будетъ, довольно!

VIII.

На другой день Василій Тихонычъ, прежде чмъ войти въ присутствіе, завернулъ въ канцелярію. Подойдя къ первому попавшемуся столоначальнику, онъ прямо спросилъ его:

— Есть у насъ въ епархіи вакантныя мста?

— Какія? спросилъ, въ свою очередь, столоначальникъ.

— Напримръ, священническія?

— Есть.

— Почему же они никому неизвстны?

— Какъ, неизвстны? Отъ благочинныхъ получены репорты своевременно.

— Вамъ-то, положимъ, извстны, но почему вы скрываете ихъ отъ просителей?

— Отъ какихъ просителей? Мы не скрываемъ, отрекался столоначальникъ.

— Я вчера лично убдился, что скрываете.

— Не знаю. Я, по крайней мр, сроду не скрывалъ.

— Ну, вотъ что, заключилъ секретаръ:— приготовьте мн… или прикажите приготовить… къ двнадцати часамъ списокъ всхъ вакантныхъ въ данное время мстъ, съ обозначеніемъ узда и села.

— Мн некогда, возразилъ столоначальникъ.

— Но я вамъ прибавилъ: или прикажите приготовить… Самимъ вамъ некогда — заставьте писца. Такъ, пожалуйста, къ двнадцати часамъ. Къ этому времени явятся сюда просители, которымъ я далъ слово…

Столоначальникъ молча и пытливо посмотрлъ секретарю въ глаза.

— Такъ пожалуйста… повторилъ Василій Тихонычъ и удалился въ присутствіе.

Въ назначенный срокъ вчерашніе семинаристы уже стояли въ сняхъ консисторіи особнякомъ отъ черной толпы просителей и нетерпливо ожидали условленнаго выхода къ нимъ секретаря. По временамъ, вывертывались къ просителямъ канцеляристы, шушукались, совтовали, внушали. Нкоторые изъ нихъ не обходили своимъ вниманіемъ и нашихъ семинаристовъ, но вниманіе это было, такъ сказать, обличительнаго характера.

— Ужь нажаловались! Наябедничали! шутилъ одинъ.— Думаютъ, хорошо… Ишь ты вдь… Они ли-не они ли…

— Носы-то рано бы еще задирать! пробормоталъ другой.— Еще ничего пока не получили. Либо получите, либо нтъ. Да если и получите, безъ консисторіи не проживете. Такъ-то.

Семинаристы стойко отмалчивались.

Въ начал второго часа, секретарь выскочилъ изъ присутствія и, кивнувъ на ходу семинаристамъ, юркнулъ въ канцелярію.

— Что же вы? обратился онъ къ столоначальнику.

— Что такое? спросилъ, въ свою очередь, столоначальникъ, поднявъ голову отъ ‘бумаги’, надъ которой работалъ.

— А выписку… насчетъ вакантныхъ мстъ?

— Ахъ, да!… Иванъ Максимычъ, что тамъ у тебя… готово? отнесся столоначальникъ къ писцу, сидвшему на противопо ложномъ конц стола.

— Сейчасъ, сейчасъ, сію минуту, отозвался Иванъ Максимычъ и, заложивъ перо за ухо, началъ суетливо перебирать разбросанныя по столу бумаги.

Секретарь подошелъ къ писцу и, подождавъ съ минуту, спросилъ:

— Что вы ищете?

— Да чистенькой бумажки.

— Стало быть, вы не приготовили?

— Да это я сейчасъ, сію минуту.

— Я просилъ къ двнадцати часамъ, а между тмъ… Запомните однажды навсегда, что порученія нужно исполнять въ точности. Сейчасъ же пишите, при мн. Пока хоть одни священническія мста выпишите! торопилъ секретарь.

Пока Иванъ Максимычъ исполнялъ порученіе, Василій Тихонычъ, прохаживаясь около него короткими шажками, усплъ прочитать еще нсколько наставленій о томъ, какъ нужно относиться къ своимъ обязанностямъ и исполнять порученія.

— Вотъ… извольте, проговорилъ, наконецъ, писецъ, подавая секретарю вынужденную справку.

— А что же вы не обозначили, какое гд мсто: настоятеля или помощника? Это весьма важно для просителя, замтилъ секретарь.

— Эти вс настоятельскія, объяснилъ писецъ.

Секретарь взялъ со стола перо и между словами: ‘священническія мста’ собственноручно вписалъ: ‘настоятельскія’.

Когда Василій Тихонычъ, съ четвертушкой бумаги въ рук, появился въ сняхъ, то семинаристы такъ и бросились къ нему.

— Вотъ вамъ мста, выбирайте! сказалъ секретарь, подавая просителямъ справку.

Семинаристы цпко схватились за края завтной четвертушки и, быстро припавъ къ ней, стукнулись головами. Секретарь невольно улыбнулся.

— Не суетитесь, сказалъ онъ:— вотъ вамъ карандашъ, выпишите себ эти мста на бумажку и — съ Богомъ.

— А эту бумажку нельзя взять? спросилъ одинъ семинаристъ.

— Эта нужна мн, сказалъ Василій Тихонычъ.

Семинаристы немедленно пристроились къ широкому подоконнику, сняли требуемую копію и, разсыпаясь въ благодарностяхъ, распростились съ секретаремъ.

Василій Тихонычъ снова возвратился въ канцелярію и подошелъ къ тому же столоначальнику.

— Возьмите вотъ этотъ списочекъ, началъ онъ, подавая столоначальнику четвертушку:— прикажите переписать ее на листъ, внести въ этотъ листъ другія вакантныя мста — дьяконскія и псаломщицкія — и листъ этотъ прикажите вывсить у воротъ консисторіи. Заведемъ этотъ порядокъ, и пусть онъ поддерживается постоянно и неизмнно. Каждое вновь открывающееся мсто пусть вносится въ этотъ списокъ и сообщается указаннымъ мною порядкомъ къ свденію просителей. Пожалуйста! Съ ныншняго же дня и начнемъ, заключилъ секретарь.

Столоначальникъ съ минуту стоялъ молча, уставивъ на секретаря широко раскрытые глаза и, наконецъ, возразилъ:

— Вы говорите: ‘у воротъ’… Какъ же это у воротъ? Зачмъ же это у воротъ? У насъ сроду этого не было.

— Мало ли чего не было. А я вотъ желаю, чтобъ было. По моему, это полезно и… и необходимо.

— ‘Полезно’… продолжалъ столоначальникъ.— Я не думаю, чтобы это было полезно. Ныньче списокъ, завтра списокъ, вдь это сколько времени-то отнимется у писцовъ! Мы лучше такъ будемъ говорить, гд какое мсто. Подойдетъ проситель, спроситъ — мы и скажемъ. Такъ у насъ всегда и было. Это, по моему, самое лучшее.

— Пожалуйста, не возражайте. Я вчера усплъ убдиться, что въ прежнемъ порядк никакого добра нтъ. Опасенія ваши насчетъ сокращенія досуга для писцовъ совершенно напрасны. На личныя объясненія съ просителями потребуется гораздо больше времени, чмъ на составленіе списка вакантныхъ мстъ. Это я отлично знаю, поврьте. Нтъ, ужь вы сдлайте такъ, какъ я вамъ говорилъ.

— Не знаю, право… колебался столоначальникъ.— Дло новое. Какъ еще взглянетъ на это владыка. Безъ его соизволенія я затрудняюсь… Извините.

— Длайте, длайте, что вамъ предлагаютъ! настойчиво проговорилъ секретарь.— Всякую отвтственность я беру въ этомъ случа на себя.

— Да я что-жь… Я пожалуй. Мое дло сторона. Только едвали владыка… бормоталъ столоначальникъ.

— Хорошо, хорошо, вы только исполните, а тамъ посмотримъ! перебилъ секретарь и ушелъ.

——

По удаленіи Василія Тихоныча изъ канцеляріи, между канцеляристами произошло сильное движеніе. Побросавъ перья, они повскакали съ своихъ мстъ и окружили столоначальника, только что окончившаго препирательство съ секретаремъ. Начались протесты и порицанія.

— Одна-ако, секретарикъ-то!.. слышалось въ толп.

— Н-да-а, ничего.

— Себ на ум… Мстечки-то хочетъ себ въ руки забрать.

— Подъ видомъ благочестія…

— Какое тутъ благочестіе? Прямо хочетъ хапать… во-очію. Все, дескать, мн, а вамъ ничего.

— А какой ршъ-то? Такъ и топорщится. Все бы ему къ сроку, все бы ему сейчасъ же. И кто это сказалъ, что онъ на начальника не похожъ? Начальствуетъ во всю Ивановскую. Я думаю, министры, и т такъ не начальствуютъ.

— Я только насчетъ наружности… что молъ по наружности на начальника не похожъ, оправдывался казначей.

— Про наружность и толковать нечего. По наружности — чистая сопля. А вонъ подите-ка… Онъ насъ совсмъ задавитъ. Нынче затя, завтра затя, ныньче поскорй, завтра поскорй. Вдь это бда! Этакую штуку выдумалъ: выписывай ему мста!

— Я, господа, васъ отстаивалъ. Вы сами слышали, хвалился смлый столоначальникъ.— Имъ, говорю, некогда, имъ, говорю, и безъ того дла много. Даже на владыку сослался. Ничего не сдлаешь. Не драться же съ нимъ.

— Ну, да его дло не подойдетъ. Пусть вывшиваетъ… Немного возьметъ. Мы эти вывски… Насъ тоже не проведешь…

И дйствительно, Василью Тихонычу пришлось выдержать изъ-за этихъ ‘вывсокъ’ мелочную, но досадливую борьбу съ хитрыми канцеляристами. Дло началось съ того, что канцеляристы никакъ не хотли вывшивать объявленій ране двухъ часовъ дня, т. е. ране того времени, когда въ сняхъ консисторіи не оставалось уже ни одного просителя. Когда Василій Тихонычъ требовалъ, чтобы эти объявленія изготовлялись раньше, то вс четыре столоначальника отвчали ему, что это положительно невозможно, что въ канцеляріи очень много важныхъ длъ, которыя… и т. п. Когда онъ, наконецъ, добился того, что объявленія о мстахъ вывшивались своевременно, то и тутъ встрчались каверзы. Повиситъ листокъ съ полчаса — и исчезнетъ куда-то.

— Куда-жь двалось объявленіе? не разъ спрашивалъ секретарь.

— Мы не знаемъ. Не сидть же намъ за воротами. Должно быть мальчишки срываютъ, либо т же просители, объясняли канцеляристы.— Вотъ еслибы объявленія были приклеены на входныхъ дверяхъ канцеляріи, тогда бы дло другое. Тогда бы никто не сорвалъ, добавляли они.

Секретарь уступилъ желанію канцеляристовъ, но, какъ оказалось, тоже не на радость себ. Лучшія вакантныя мста въ епархіи постоянно оказывались на листк зачеркнутыми карандашемъ, причемъ простоватымъ или не очень тароватымъ просителямъ объяснялось, что эти зачеркнутыя мста уже заняты. Василій Тихонычъ возмущался, горячился, грозилъ плутамъ увольненіемъ отъ службы, но ничто не помогало.

IX.

Въ одинъ темный и непогожій ноябрьскій вечеръ Василій Тихонычъ, натянувъ вицмундиръ, отправился къ преосвященному. На площадк ярко освщенной парадной лстницы онъ столкнулся съ архіерейскимъ лакеемъ.

— Преосвященнаго можно видть? спросилъ секретарь.

— Не могу знать-съ, отвчалъ лакей.

— Онъ занятъ?

— Кажется, занятъ.

— Есть у него кто-нибудь?

— Есть.

— Кто?

— Отецъ протоіерей Сыровъ.

— Доложи, пожалуйста, обо мн. Скажи, что по важному длу.

— Слушаю.

Черезъ минуту лакей выбжалъ изъ внутреннихъ архіерейскихъ покоевъ и торжественно возгласилъ: ‘пожалуйте’!

Василій Тихонычъ вошелъ въ гостинную. Архіерей сидлъ на диван, въ домашней скуеейк и съ панагіей на груди. Подл него, на кресл помщался о. Сыровъ.

— А-а! произнесъ владыка, увидвъ секретаря, и издали поднялъ благословляющую десницу.— Прошу садиться!

Василій Тихонычъ прислъ на кресло vis—vis съ Сыровымъ. Сыровъ вдругъ поднялся, согнулъ станъ подъ прямымъ угломъ и протянулъ къ архіерею наложенныя одна на другую руки.

— Куда же вы? Нтъ, нтъ, погодите. Я еще имю съ вами поговорить, сказалъ владыка, отклоняясь на спинку дивана.

Сыровъ молча услся на прежнее мсто.

— Ну… Что скажете хорошенькаго? Привыкаете ли къ своему новому положенію? обратился владыка къ секретарю.

— Чтобъ не отнимать у васъ даромъ времени, я прямо приступлю къ длу, началъ секретарь.

— Что такое?

— Я нахожу нужнымъ сдлать въ консисторіи нкоторыя существенно -необходимыя измненія.

О. Сыровъ широко раскрылъ глаза и выставилъ одно ухо впередъ.

— Какія же это измненія? спросилъ архіерей.

— Видите ли… У насъ большія неудобства. Страшная тснота, а вслдствіе этого безпорядокъ… Въ канцеляріи положительно дышать нечмъ. Грязь, духота…

— Да-а, вы собственно о зданіи консисторіи говорите, а я думалъ… перебилъ владыка.

О. Сыровъ благодушно улыбнулся.

— Пока о зданіи, сказалъ секретарь.

О. Сыровъ нахмурился.

— Что-жь зданіе? началъ архіерей.— Зданіе, какъ зданіе. Вотъ ужь нсколько десятковъ лтъ стоитъ, и все — ничего. Мн, по крайней мр, никто никогда не заявлялъ о какихъ либо неудобствахъ…

— Да вдь, ваше преосвященство, если никто не заявлялъ вамъ о неудобствахъ, то изъ этого еще не слдуетъ, чтобъ этихъ неудобствъ не было, возразилъ секретарь.— Уже то одно, что это зданіе старинное, можетъ свидтельствовать о его непригодности для настоящаго времени. Теперь уже иные взгляды на все и иныя потребности. Чмъ удовлетворялись сто лтъ назадъ, тмъ мы теперь уже не можемъ удовлетворяться.

— И это едва ли хорошо, замтилъ владыка.— Не мсто человка краситъ… А нын прежде всего стараются украсить мста. Вотъ семинаріи повыстроили… чуть не съ святйшій синодъ или съ сенатъ. А къ чему это? Дьячковскихъ мальчишекъ къ барству пріучать? Умнй, что-ль, отъ этого стали? Что то незамтно. Мы вотъ въ казармахъ учились, и то слава Богу, людьми вышли. У насъ, бывало, каждый курсъ магистровъ по двадцати выходило изъ академіи, а теперь иной годъ ни одного нтъ. А зданія везд обширныя…

— Это, ваше преосвященство, вопросъ другой. Тутъ много стороннихъ условій и причинъ, сказалъ Василій Тихонычъ.— Хлопоча о большемъ простор въ помщеніи, я вовсе не мечтаю сдлать изъ чиновниковъ какихъ-нибудь геніевъ. Я желаю только, чтобы имъ было чмъ дышать и чтобы они получили возможность длать свое дло съ большимъ успхомъ. Къ этому меня обязываетъ и человколюбіе, и служебное положеніе. Вдь люди же они…

— Это не поможетъ, замтилъ владыка.— Имъ нужно хорошее жалованіе положить, а гд его взять? На писцовъ отпускается всего… Отецъ протоіерей, сколько на нихъ отпускается?

— Дв тысячи, быстро отвтилъ Сыровъ, вытянувъ голову по направленію въ архіерею.

— Вотъ видите: дв тысячи, внушительно произнесъ владыка, обращаясь къ секретарю.— А писцовъ у насъ… Отецъ протоіерей, сколько у насъ писцовъ?

— Двадцать пять, отчеканилъ о. Сыровъ, повторивъ тоже движеніе головой.

— Вотъ видите: двадцать пять, сказалъ архіерей, значительно кивнувъ головой въ сторону секретаря.— Раздлите-ка дв тысячи на двадцать пять, вотъ и окажется… Нтъ, что ни говорите, тутъ ничего не сдлаешь.

— Во всякомъ случа лучше что-нибудь сдлать, чмъ ничего, замтилъ Василій Тихонычъ.— Вопросъ о жалованьи писцамъ вопросъ особый и весьма серьзный. О немъ слдуетъ подумать отдльно. А теперь начнемъ пока съ небольшого. Устроимъ пока удобное помщеніе, и то много будетъ значить.

— По моему, нтъ надобности, да и средствъ у насъ на это нтъ, сказалъ владыка.

— Надобность несомннная, возразилъ секретарь:— а средствъ тутъ немного нужно. Ни отдльнаго корпуса, ни пристроя не потребуется.

— А что же? спросилъ архіерей.

— Стоитъ только соединить квартиру секретаря съ канцеляріею — вотъ и будетъ просторъ.

— А вы гд же будете жить?

— Я буду нанимать себ квартиру. Назначатъ мн на это рублей двсти-пятьдесятъ или триста, я и буду доволенъ.

— Это тоже на тоже найдетъ. Даже еще хуже: вамъ дай триста, да на передлку зданія истратить. А гд мы возьмемъ?

— Есть, ваше преосвященство, пословица: нужда деньгу родитъ.

— Опять-таки скажу: не вижу я тутъ нужды.

— Въ такомъ случа, позвольте выяснить вамъ нкоторыя подробности.

— Да что подробности…

— Нтъ, позвольте, я васъ усерднйше прошу.

— Извольте, извольте! разршилъ архіерей.

— О гигіеническихъ условіяхъ я замтилъ уже раньше. Кром того, дла совершенно различныхъ категорій у насъ сосредоточены на одномъ и томъ же стол, такъ что весьма трудно бываетъ разобраться въ нихъ. Происходитъ путаница, много времени уходитъ даромъ. Негд поставить шкафа для справочныхъ книгъ и архивныхъ длъ, которыя берутся для справокъ. Нуженъ хоть маленькій отдльный кабинетикъ для секретаря. Ко мн могутъ обращаться за разнаго рода совтами. Не принимать же мн просителей въ присутственной камер или въ сняхъ! Кром того…

— Ну, это все, можно сказать, роскошь, перебилъ архіерей.— А главное, у насъ нтъ средствъ.

— Мн кажется, можно бы обратиться за содйствіемъ къ состоятельнымъ монастырямъ, заикнулся Василій Тихонычъ.

— Ходить въ чужой карманъ мы не имемъ права, осадилъ архіерей.

— При добромъ вліяніи вашего преосвященства, многаго бы можно было достигнуть въ этомъ случа, продолжалъ секретарь.

— Мое вліяніе не можетъ простираться на чужую собственность, заявилъ владыка.

Собесдники съ минуту помолчали. Лакей подалъ чаю.

— У меня есть еще мысль, которую я, впрочемъ, недостаточно еще разработалъ, нершительно началъ секретарь.

— Какая же это мысль?

— Съ церквей нашей епархіи, какъ я узналъ, вотъ уже нсколько лтъ, собирается свыше семи тысячъ въ годъ на увеличеніе жалованья тмъ лицамъ съ высшимъ образованіемъ, которыя поступаютъ учителями не въ семинарію, а въ духовныя училища, гд урокъ оплачивается тридцатью-пятью рублями. Между тмъ, до сихъ поръ во всхъ училищахъ нашей епархіи только одно лицо съ высшимъ образованіемъ. На это лицо расходуется въ дйствительности около четырехсотъ рублей. Такимъ образомъ, шесть тысячъ съ половиною ежегодно сберегается, въ вид остатковъ. Въ теченіи нсколькихъ лтъ изъ этихъ остатковъ успла составиться при синод довольно крупная сумма. Если же принять въ соображеніе, что въ Россіи епархій много, и что отъ сборовъ съ каждой изъ нихъ ежегодно образуются остатки, подобные нашимъ, то получится весьма значительный капиталъ. И это только по одной неоправданной стать. Такъ вотъ нельзя ли вашему преосвященству ходатайствовать о ежегодномъ отпуск изъ этого капитала хотя одной тысячи рублей на усиленіе средствъ консисторіи?

Сказавъ это, Василій Тихонычъ принялся мшать ложечкой свой остывшій чай. Архіерей, медленно допивая свою чашку, переводилъ глаза съ секретаря на протоіерея. Сыровъ, встрчая глаза владыки, сдержанно улыбался и слегка покачивалъ головой.

— Это вы что-то… что-то такое… что-то необыкновенное, началъ, наконецъ, владыка, отодвигая отъ себя чашку.— Какъ это можно, помилуйте! Требовать денегъ… на консисторію! Нтъ, ужь пожалуйста, увольте меня отъ этого. (При этомъ онъ съ улыбкой взглянулъ на Сырова. О. протоіерей загородилъ ротъ ладонью).

— Извините, ваше преосвященство, но я не могу раздлять вашего мннія о консисторіи, съ волненіемъ въ голос проговорилъ Василій Тихонычъ.— Вдь это учрежденіе, и учрежденіе довольно крупное. Оно запущено, но и въ запущенномъ вид все-таки иметъ важное значеніе нетолько въ церковномъ, но и въ государственномъ и общественномъ отношеніи. Нашъ долгъ — поднять его, освжить, обновить, достигнуть того, чтобы его функціи совершались правильно и давали отрадные результаты. Это мое глубокое убжденіе и искреннее желаніе. И я надюсь, что прямо или косвенно, рано или поздно, но я добьюсь осуществленія своихъ завтныхъ желаній, по крайней мр, по отношенію къ тому единичному учрежденію, въ которомъ судьба указала мн служить.

— Ну, хорошо, хорошо, перебилъ владыка уступчивымъ тономъ.— Мы объ этомъ подумаемъ… поговоримъ какъ-нибудь въ другой разъ… нообстоятельне. Можетъ быть, Богъ дастъ, что-нибудь и сдлаемъ. Нельзя же такъ… вдругъ. Дло важное и… весьма сложное.

— Конечно, конечно, согласился Василій Тихонычъ и, взявъ шляпу, всталъ съ своего мста.

Архіерей приготовился-было благословлять секретаря, но секретарь нсколько отсрочилъ моментъ прощанія. Ставъ возл круглаго стола, противъ архіерея, Василій Тихонычъ началъ:

— Я кстати хотлъ сообщить вашему преосвященству, что я намренъ заняться разработкою консисторскаго архива.

— То есть, какъ это?.. Отецъ протоіерей! мн помнитея, у насъ назначена была комиссія? сказалъ владыка.

— Совершенно врно, ваше преосвященство, комиссія давно назначена, но дйствія ея, по различнымъ причинамъ, до сихъ поръ еще не окончены, доложилъ протоіерей.

— Насколько мн извстно, то лицо (а не комиссія), которому поручено было привести въ порядокъ архивъ, даже и не начинало своихъ дйствій, изъяснилъ секретарь, взглянувъ на Сырова.— Но дло не въ томъ. Я хочу заняться не разборкой, а разработкой архива.

— Да-а! а вдь мн послышалось: ‘разборкой’, сказалъ владыка и, облокотясь одной рукой на столъ, принялъ озабоченный видъ.— Садитесь, пожалуйста! быстро произнесъ онъ черезъ минуту и указалъ секретарю на ближайшее кресло.

Секретарь слъ. Владыка продолжалъ о чемъ-то раздумывать. Наконецъ Василій Тихонычъ ршился прервать молчаніе.

— Въ нкоторыхъ епархіяхъ, говорилъ онъ:— давно уже появились боле или мене цльные очерки мстной церковной жизни, составленные по консисторскимъ архивнымъ дламъ. Здсь же, какъ я узналъ, по этой части ничего досел ни сдлано. Между тмъ, разработка исторіи областного епархіальнаго управленія иметъ весьма важное значеніе для твердой постановки и вообще успховъ цлой исторіи русской церкви. Архивъ же нашей консисторіи, какъ весьма древней, по всей вроятности, содержитъ въ себ множество матеріала, весьма цннаго въ этомъ отношеніи. Вотъ почему мн хотлось бы заняться имъ. Дло нелегкое, требуетъ продолжительнаго кропотливаго труда, такъ что одному и не по силамъ написать законченную, серьзную исторію по такому большому архиву, особенно при постоянныхъ служебныхъ занятіяхъ. Хотлось бы подыскать человка-другого, въ вид сотрудниковъ. Я ни съ кмъ тутъ не знакомъ. Можетъ быть, вы, ваше преосвященство, порекомендовали бы мн подходящихъ людей. Въ этихъ видахъ я собственно и сообщилъ вамъ о своихъ планахъ относительно архива. Вы могли бы сдлать даже оффиціальное предложеніе учителямъ церковной и гражданской исторіи въ семинаріи… Дло, конечно, неспшное, но я воспользовался удобнымъ случаемъ свиданія съ вами, чтобы кстати обсудить и этотъ вопросъ.

Сказавъ это, Василій Тихонычъ скрестилъ руки и устремилъ на владыку выжидательный взоръ.

— Видите ли, Василій Тихонычъ, началъ преосвященный: — всякое новое дло нужно начинать обдуманно. А дло, о которомъ вы сейчасъ говорили, именно такое дло… новое… совершенно новое… по крайней мр, у насъ. Поэтому, я считаю необходимымъ остановиться на немъ посерьзнй. Намренія ваши, повидимому, добрыя. Тмъ не мене, я, признаюсь, чувствую нкоторое сомнніе.

— Чего же вы опасаетесь?

— Да вотъ… Сами вы сказали, что дло это требуетъ продолжительнаго, кропотливаго труда. Какъ бы изъ-за этой побочной зати не произошло у насъ опущеній по консисторіи, или замедленія въ теченіи ея длъ…

— Будьте покойны, ваше преосвященство, я уже усплъ научиться правильно располагать своимъ временемъ, возразилъ секретарь.— Архиву я буду посвящать свой досугъ, а не служебное время.

Владыка немного подумалъ и продолжалъ:

— Досугъ… Какой же тутъ у васъ будетъ досугъ, когда вы такимъ образомъ все время будете заняты то текущими длами, то архивомъ? Вдь этакъ вы будете сильно утомляться, сдлаетесь мене способны къ труду и, что всего печальнй, можете разстроить свое здоровье. Вы еще человкъ молодой, должны беречь себя.

— Покорно васъ благодарю за участіе и сочувствіе, сказалъ Василій Тихонычъ съ легкимъ наклоненіемъ головы.— Но уже самая моя молодость, а также опытность въ труд и регулярность, надюсь, предохранятъ меня отъ тхъ послдствій, которыхъ вы опасаетесь.

— Дай Богъ, дай Богъ! доброжелательствовалъ владыка.— Только вотъ архивъ-то у насъ не въ порядк. Какъ же вы будете съ нимъ справляться! Вамъ ужь подождать, пока комиссія окончитъ свои дйствія.

— Эти дйствія могутъ продлиться въ безконечность, тмъ боле, что комиссія состоитъ изъ одного лица, дерзнулъ замтить Василій Тихонычъ.

— Ахъ, да… спохватился владыка и, проведя ладонью по лицу, обратился къ Сырову: — какъ же это, отецъ протоіерей, вдь комиссію-то слдовало бы пополнить, а то, въ самомъ дл, какъ-то… нсколько…

— Вс усилія употребляли, ваше преосвященство, ршительно вс усилія, но ничего нельзя было сдлать: ни людей, ни средствъ! отозвался Сыровъ, и развелъ руками.

— Да вдь работы по разборк архива не могутъ мшать моимъ будущимъ занятіямъ, заявилъ секретарь.— Я буду брать по связк, но дв…

— А какія именно дла вы намрены брать? спросилъ архіерей.

— Смотря по плану, какой я составлю для своихъ работъ, отвтилъ секретарь.

— Я полагаю, что всего естественнй начать съ древнихъ временъ, какъ и всякая исторія начинается…

— Опять-таки, смотря по плану и… по цли труда, объяснилъ Василій Тихонычъ.— Можетъ быть, придется ограничиться какимъ-либо частнымъ отдломъ и провести его рубрики до новйшаго времени.

— Зачмъ же до новйшаго времени? возразилъ владыка: — этого ни въ какихъ архивахъ не дозволяется.— А вы начинайте прямо съ древности и ведите подрядъ, основательно, всесторонне. Докуда вамъ Богъ приведетъ довести, до тхъ поръ и доведете. Всякая исторія ведется такимъ образомъ… Тогда у васъ выйдетъ трудъ настоящій, капитальный трудъ. Вдь поучительно-то не то, что совершается въ новйшее время, а что происходило въ древности.

— Посмотрю. Какъ окажется удобне, отозвался Василій Тихонычъ и подошелъ подъ прощальное благословеніе.

— Такъ вы мн подайте тогда на бумаг… Форменно, сказалъ владыка, удерживая секретаря за руку.

— О чемъ?

— А вотъ о томъ, что желаете заниматься въ архив.

— Если это нужно, извольте… подамъ.

— Да обозначьте точно и опредленно, за какой именно періодъ времени вы намрены разсматривать и разработывать архивныя дла.

— Можно и это.

— Я бы желалъ, чтобы вы написали: ‘по тридцатый годъ текущаго вка включительно’. Или никакъ не дальше сорокового. Вдь и это много. По моему, предовольно.

— Конечно, согласился секретарь, и направился изъ гостинной.

Девятаго декабря приходились именины протоіерейши Сыровой. День этотъ всегда праздновался въ дом Сыровыхъ съ особенною торжественностью. Собиралось множество гостей, преимущественно изъ городского духовенства. Представителями отъ консисторіи бывали остальные ‘члены’, секретарь и столоначальники, послдніе являлись въ мундирахъ, со шпагами, и приносили именинниц по торту. Празднество начиналось утреннимъ пирогомъ и заканчивалось поварскимъ ужиномъ, подаваемымъ въ три часа ночи.

Вечеромъ, наканун новыхъ именинъ, между супругами происходило экстренное совщаніе.

— Какъ же намъ быть съ секретаремъ-то? говорила протопопица, высокая, породистая женщина, съ длиннымъ желтымъ лицомъ и выпяченною нижнею губою, постоянно хмурая и ворчаливая.

— Какъ быть? Прійдется позвать, сказалъ супругъ.

— По моему, не стоитъ. Что за невжество? до сихъ поръ визита не сдлалъ.

— Да вдь и мы ему не сдлали.

— Это дло другое. Онъ пріхалъ къ намъ служить, а не мы къ нему. Онъ первый и долженъ былъ начать. А онъ и знать не хочетъ. Что за невжество въ самомъ дл? Я бы его на твоемъ мст проучила. Пришла бы въ присутствіе: пожалуйте, отцы, къ моей супруг на пирогъ!.. а ему бы ни слова. Пусть бы онъ проглотилъ этотъ грибъ.

— Ну, что ты, какъ это можно?

— Такъ и можно. Не невжничай!

— Вдь не мн одному онъ не сдлалъ визита, кром преосвященнаго, ни у кого не былъ.

— У другихъ онъ могъ бы и не быть — это ничего не значитъ, а къ теб онъ непремнно долженъ былъ явиться. Ты — первоприсутствующій. Это непростительно, это ни съ чмъ не сообразно. Этакой невжа!

— Можетъ быть, у него эти визиты не въ обыча, можетъ быть, у нихъ тамъ это не принято.

— И то! Я думаю! Ужь гд же приличія искать, какъ не въ столиц? Нтъ, я теперь насквозь его вижу. Быть не можетъ, чтобъ онъ ничего этого не зналъ и не понималъ. Непремнно понимаетъ, а просто не хочетъ… Наплевать на тебя хочетъ. Наплюй и ты.

— Поди-ка наплюй… Мы было затвали, да… Посмотри-ка, какой онъ. Не изъ тучи громъ. Ничего не сдлаешь. Пожалуй, еще бды наживешь. Ныньче первоприсутствующій, а завтра пожалуй… и вовсе не присутствующій.

— Ну-у!..

— А какъ бы ты думала? Вотъ на дняхъ, говорятъ, кому-то высказывалъ, что нужно нкоторыхъ членовъ замнить новыми. Сдлаетъ представленіе — и прощай… Ну его совсмъ. Лучше позовемъ. Честь лучше безчестья! Мы вдь отъ этого ничего не потеряемъ, а еще напротивъ… По правд сказать, другіе-то члены, говорятъ, вс уже у него перебывали… тайкомъ. Одинъ я остался. Вотъ мы теперь и загладимъ.

— Какъ хочешь… Смотри самъ! сдалась протопопица.— Но все-таки меня досада беретъ. Вдь этакой, подумаешь!

— Ну, будетъ, будетъ. Позовемъ да и только. Что длать-то!

— Можетъ быть, онъ самъ придетъ, безъ зову.

— Съ какой же стати онъ придетъ? Почемъ онъ знаетъ, что ты именинница?

— Въ такомъ случа вотъ что: позови его отдльно, одного, чтобы никто изъ членовъ не слыхалъ.

— Зачмъ же это?

— Такъ надо. Я ужь знаю зачмъ.

— Ну, ладно, согласился супругъ.

——

Въ восемь часовъ имениннаго вечера почти вс комнаты въ дом Сыровыхъ были заняты гостями. Отцы, по обыкновенію, сбились въ кабинетъ. Барышни попарно сновали по залу въ разныхъ направленіяхъ, между ними съ трудомъ лавировали кое-какіе молодые люди, стараясь пристать то къ той, то къ другой пар и постоянно извиняясь. Въ гостинной засдали пожилыя дамы, между которыми не послднее мсто занимали уже извстныя намъ матушки въ неизмнныхъ черныхъ фаншонахъ. Повсюду шло чаепитіе, съ летучими, отрывочными разговорами. Хозяинъ, тщательно расчесанный, въ лучшей ряс, съ магистерскимъ крестомъ на груди, отъ времени до времени выбгалъ изъ кабинета и заглядывалъ въ переднюю. Въ одну изъ такихъ вылазокъ ему, наконецъ, посчастливилось: онъ увидлъ въ отворившейся изъ сней двери фигуру секретаря. Вмсто того, чтобы сейчасъ же встртить важнаго гостя, хозяинъ торопливо вернулся въ кабинетъ, рзкимъ шопотомъ объявилъ: ‘секретарь!’ и побжалъ въ гостинную. Отцы инстинктивно запахнули рясы и сейчасъ же шопотомъ условились, чтобы въ случа чего, секретаря занималъ о. Самуилъ, такъ какъ онъ единственный изъ всхъ имлъ счастіе побывать въ Петербург. О. Самуилъ съ удовольствіемъ принялъ эту честь. Между тмъ, секретарь усплъ раздться въ передней и, съ шляпой въ рук, осторожно вступалъ въ залъ, медленно обводя глазами незнакомую публику. Публика, замтивъ невиданную личность, притихла, какъ-то съежилась и впилась глазами въ новаго гостя. Василій Тихонычъ почувствовалъ себя нсколько неловко. Но на выручку ему появился изъ гостинной о. Сыровъ, таща за руку почтенную, именинницу. (Въ дверяхъ гостинной стснились пожилыя дамы и, вытянувъ шеи, жадно разсматривали секретаря).

— Вотъ, честь имю… Моя супруга, Анна Петровна… А это., Анюта, Василій Тихонычъ, нашъ секр… нашъ начальникъ! торжественно отрапортовалъ Сыровъ.

Василій Тихонычъ поздоровался и принесъ надлежащее поздравленіе съ дорогою именинницей.

— Очень рада васъ видть, хотя и поздно, съ важностью продекламировала протопопица.

— Утромъ я не могъ, это было бы ужь очень тяжело, оправдывался Василій Тихонычъ.

— Нтъ, вообще-то поздно: вдь ужь нсколько мсяцевъ прошло, какъ вы пріхали къ намъ въ Тускловъ, кольнула именинница. (О. Сыровъ кашлянулъ и слегка толкнулъ смлую супругу).

— Да-а… Но я… началъ было секретарь, но ему не пришлось докончить.

Опасаясь непріятныхъ послдствій отъ любезностей супруги, Сыровъ быстро подхватилъ гостя подъ руку и, направляя его въ кабинетъ, проговорилъ:

— А теперь позвольте вамъ вотъ іереевъ…

Не докончивъ фразы, онъ шагнулъ впередъ и широко распахнулъ двери кабинета. Минуты дв въ кабинет слышался шелестъ рясъ. Звуки эти были выразителями ‘представленій’, привтствій и поклоновъ. Когда церемонія свиданія кончилась, Василій Тихонычъ, положивъ шляпу на окно, прислъ въ уголокъ на свободный стулъ. Услись одинъ за другимъ и отцы, въ послдовательности, пропорціональной смлости каждаго. Нсколько мгновеній прошло въ молчаніи. ереи уставились на о. Самуила: дескать выручай.

— Позвольте васъ спросить, Василій Тихонычъ: вы родомъ изъ Петербурга? началъ бывалый о. Самуилъ.

— Нтъ, я тамъ только служилъ нкоторое время, отвтилъ секретарь.

— Но что за прелесть эта столица! продолжалъ о. Самуилъ.— Просто — не выхалъ бы оттуда.

— Вы, стало быть, были въ Петербург?

— Какъ же, какъ же! Въ прошломъ году.

— По дламъ, или такъ себ?

— Нтъ, просто такъ… для вояжа. Мн давно хотлось… Думаю: не умру безъ того, чтобъ не побывать въ ‘Петра твореньи’ — и побывалъ. Ну, что за прелесть! Забыть не могу. Прямота везд необыкновенная!

— Ну, едва ли въ Петербург встртите прямоту, возразилъ секретарь.— Я усплъ-таки присмотрться… Вроятно, вы все-таки меньше моего тамъ прожили. Гд это вы замтили прямоту?

— Какъ же… а улицы-то? Какъ началась, напримръ, Большая Морская, такъ и идетъ прямо, безъ всякихъ извилинъ, пока не кончится.

— Да, но это собственно не прямота, а точне прямолинейлость. Я думалъ, вы разумете прямоту въ людяхъ.

ереи вжливо ухмыльнулись.

— О людяхъ тамошнихъ я не могу судить, сознался о. Самуилъ: — я ихъ не знаю. О людяхъ вотъ вы могли бы намъ сообщить… Что, напримръ, тамъ духовенство? Какъ оно… сравнительно?

— Духовенство? Въ самомъ Петербург?

— Да-съ.

— Духовенство тамъ держится бодро, самоувренно, порядочно модничаетъ… Впрочемъ, вс боле или мене дльцы… занятой народъ.

— Такъ-съ. Это и естественно: столица… центръ… Ну, зато, говорятъ, и достатокъ хорошій имютъ. Не то, что мы, гршные… Но и они, вроятно, не все за дломъ. Вроятно и развлеченія себ позволяютъ.

— Не знаю. Въ ихъ компаніи не бывалъ.

— Правда ли, нтъ ли, говорятъ даже, что и скоромное по постнымъ днямъ кушаютъ?

— Не знаю, повторилъ Василій Тихонычъ.

— Такъ-съ… Но я радъ, что, по крайней мр, на зданія насмотрлся. Этакія громады! Сподобился и синодъ съ сенатомъ видть. Такъ рядышкомъ и стоятъ: церковь и государство… Видлъ и картинки, наклеенныя на зданіи синода: нарисованы мужики, съ открытыми желудками, и все это у нихъ тамъ охватило синимъ огнемъ… отъ пьянства. Хорошая мра! Я думаю, народъ съ ужасомъ смотритъ и невольно отвращается отъ водки?

— Не замчалъ, лаконически отвтилъ секретарь.

— Не замчали… Но мн это очень понравилось, ораторствовалъ о. Самуилъ.— Мн не разъ приходило въ голову… и я кое-кому говорилъ… исходатайствовать разршеніе о расклейк такихъ поучительныхъ картинокъ по всмъ городамъ и селамъ. Тогда посмотрите, какъ упадетъ повсюду пьянство. Нтъ, это великолпно придумано. Что значитъ столица — Господи Боже мой! Намъ въ глуши и на умъ этого никогда не придетъ.

Именинница, выждавъ пока секретарь вошелъ въ кабинетъ, съ важностью отплыла въ гостинную и тотчасъ заявила:

— Крпился-крпился, наконецъ-таки, не выдержалъ, пришелъ. Ни у кого еще не былъ, ко мн первой явился.

— Разв вы его не звали? возразилъ одинъ изъ фаншоновъ.

— Ни-ни! Съ какой стати? Самъ узналъ, что я именинница. Хотлъ было, говоритъ, утромъ, но никакъ нельзя было. Я, право, такъ довольна. Слава Богу. Это съ его стороны большая любезность. Человкъ образованный… конечно, понялъ, что все-таки первоприсутствующій…

— Какой красивый мужчина! замтилъ фаншонъ.

— А одтъ-то какъ! Чистая картинка! похвалилъ другой фаншонъ.

Затмъ и другими дамами было высказано нсколько лестныхъ замчаній по адресу новоявленнаго гостя. Наконецъ, первый фаншонъ тревожно заговорилъ:

— Да что это они тамъ такъ долго? Пожалуй, они его тамъ совсмъ оставятъ… Мшокъ-то мой тамъ сидитъ… и не догадается познакомить жену. Послушайте, милая! обратился безпокойный фаншонъ къ хозяйк:— нельзя ли послать въ кабинетъ за моимъ?.. Чтобъ сейчасъ же пришелъ ко мн.

— Хорошо, сказала хозяйка и тотчасъ же отправила горничную за виноватымъ.

Черезъ минуту виноватый явился.

— Послушай, долго ли я буду здсь сидть, какъ дура какая? съ негодованіемъ выпалилъ фаншонъ.

— А что такое? испуганно спросилъ супругъ.

— Да какъ же. Должна же я познакомиться съ новымъ человкомъ. А ты сидишь тамъ, какъ придавленный. Поди и приведи его ко мн.

— Да какъ же, голубка… вдь это неловко! Лучше какъ-нибудь чрезъ хозяина…

— Ну, попроси хозяина, чтобъ хоть онъ познакомилъ. А то они тамъ объясняются, а ты тутъ сиди и моргай, какъ сова.

Виноватый удалился.

— Вотъ такъ Полина Андревна! единогласно одобрило дамство.

— А то какъ же? Я всегда прямо… Просто досадно. Сидимъ, какъ заштатныя какія.

Вскор въ гостинной появился секретарь, въ сопровожденіи Сырова. Сыровъ началъ отчетливо рекомендовать каждую изъ дамъ. Въ отвтъ на молчаливое рукопожатіе Василія Тихоныча, дамы импровизировали затйливыя любезности. Когда Сыровъ окончилъ почетную миссію и, потирая руки, отступилъ въ сторонку, то дамы поспшно начали вызывать изъ залы своихъ сестеръ, дочерей, племянницъ и наперерывъ рекомендовали ихъ секретарю. Василій Тихонычъ попытался было замтить мелькающія передъ нимъ физіономіи барышенъ и запомнить принадлежащія имъ имена, но тотчасъ же все перепуталъ и перезабылъ.

О. Сыровъ, оттиснутый во время этой сутолоки къ дверямъ залы, покосился на кабинетъ. Батюшки столпились въ дверяхъ кабинета и длали ему пригласительные знаки. Сыровъ подошелъ къ нимъ.

— Пристройте его куда-нибудь! шопотомъ взмолился о. Самуилъ: — а то чистая бда. Докуда жь мы будемъ сидть безъ дла?

— А вы затворитесь и начинайте себ! посовтовалъ хозяинъ.

— Неловко! возражалъ о. Самуилъ:— зайдетъ, посмотритъ — ну что хорошаго? А вы вотъ что: намекните-ка ему! можетъ быть, и онъ сядетъ. Тогда дло другое.

— Попробую, вказалъ Сыровъ и отправился соблазнять секретаря.

Но секретарь уже шелъ ему навстрчу и опять по направленію къ кабинету.

— Чмъ бы мн занять васъ, дорогой гостекъ? ласково проговорилъ Сыровъ, слегка дотрогиваясь до секретарскаго плеча.

— Чмъ? Да ничмъ, сказалъ Василій Тихонычъ, приближаясь къ дверямъ кабинета.— Мн и такъ хорошо.

— Очень радъ. Но все-таки… Можетъ быть, въ карточки сыграли бы? Такъ я какъ-нибудь бы устроилъ… по маленькой. Вдь я думаю — играете?

— Изрдка приходилось… (Отцы просіяли).

— Ну, вотъ и прекрасно. Во что вы играете?

— Въ винтъ, больше ни во что, да и то плохо. Разумная игра. Мн самый процессъ ея нравится. Сколько тутъ разныхъ комбинацій, сколько требуется соображенія! Мысль постоянно въ напряженіи.

— О, это ужь не игра, коли мысль въ постоянномъ напряженіи, возразилъ о. Самуилъ: — это работа, трудъ. А тутъ играешь… играютъ обыкновенно для того, чтобы не думать, чтобы отдохнуть, развлечься. Стуколка, напримръ… ужь въ собственномъ смысл игра.

— Не знаю, не игралъ, заявилъ Василій Тихонычъ.

— Эка, жаль, въ винтъ-то у насъ не играютъ! соболзновалъ хозяинъ.

— Что жь такое… Ничего. Такъ и быть.

— Да вамъ будетъ скучно.

— Нтъ, не безпокойтесь. Я еще съ полчасика побуду, да отправлюсь.

— Ахъ, какъ это можно, что вы? воскликнулъ хозяинъ.

Въ залъ вышла хозяйка.

— Анюта! вотъ Василій Тихонычъ собирается уходить, пожаловался протоіерей.

— Это что за новости? Разв добрые люди такъ длаютъ? сказала именинница, стараясь соединить строгость съ любезностью.

— Я еще не сейчасъ, я еще посижу немножко, объяснилъ секретарь.

— То-то… примирительно произнесла Анюта.— Да почему же ‘немножко?’ Нужно какъ слдуетъ… до конца… А я вотъ шла за вами: тамъ вонъ, въ гостинной, желаютъ съ вами побесдовать.

— Съ удовольствіемъ, согласился Василій Тихонычъ и нехотя побрелъ за хозяйкой.

Сыровъ тоже двинулся было въ гостинную, но его шопотомъ отозвали въ кабинетъ.

— Зачмъ вы его удерживаете? волновался о. Самуилъ.— Связалъ по рукамъ-по ногамъ.

— Нельзя… неловко. Человкъ въ первый разъ… объяснялъ хозяинъ.

— Да зачмъ вы его пригласили-то? Только вечеръ отравлять!

— Какое пригласилъ… Не приглашалъ. Самъ пришелъ, въ томъ-то и дло, говорилъ протоіерей, прижимая ладонь къ груди.— И теперь вотъ какъ-то вдвойн неловко… Впрочемъ, что же вамъ ждать-то? Затворились, да и — съ Богомъ. Авось не състъ.

— А вы сядете съ нами?

— Я пока погожу. Неловко. Дло хозяйское. Что же онъ одинъ останется?.. Садитесь-ка, садитесь, начинайте. Я васъ самъ затворю. Кстати вотъ музыка… Дескать, мшаетъ разговорамъ, вотъ и затворились.

— А вы вотъ что, о. протоіерей: какъ только онъ пойдетъ изъ гостинной, вы предупредите насъ. Тогда мы вс выйдемъ въ залъ, надумалъ о. Самуилъ.

— Хорошо, можно! согласился о. Сыровъ.

Поршивъ жгучій и трудный вопросъ, Сыровъ заложилъ руки за спину и принялся бродить по комнатамъ. Прошелъ въ столовую, приказалъ лакеямъ ‘на всякій случай’ поспшить приготовленіемъ закуски. Разрозненные элементы закуски были уже вс на лицо и соблазнительно красовались на стол и подоконникахъ.

О. протоіерей мимоходомъ отрзалъ и скушалъ ломотокъ икры. Затмъ оказалъ нкоторое вниманіе килькамъ. Хотлъ было сдлать честь и маринованной стерляди, но она была уложена такъ правильно и искусно, что гастрономическій ревизоръ не ршился, испортить порядка. Постуча.ть ногтемъ о коробку, махнулъ рукой и ушелъ… продолжать безцльныя скитанія. Онъ нсколько разъ побывалъ и въ гостинной, но не задерживаясь въ ней, а только желая поставить себя на видъ секретарю.

А секретарь во все это время претерпвалъ бесду съ фаншономъ.

Бесда эта была приблизительно такого содержанія.

— Вы, должно быть, не любите дамскаго общества? начала Полина Андревна.

— Изъ чего вы это заключаете?

— Да какъ же… Повернулись около насъ и сейчасъ же прочь.

— Это очень естественно. Я здсь въ первый разъ, въ совершенно новомъ обществ. Впрочемъ, я человкъ вообще не общественный, довольно замкнутый, сидячій.

— Это не хорошо.

— Что длать!

— Вы одни пріхали въ Тускловъ, или съ вами кто-нибудь есть?

— Совершенно одинъ.

— Это очень нехорошо. Такому молодому, и сидть одному въ четырехъ стнахъ. Это Богъ знаетъ что. Ужасная скука.

— Я не скучаю. Некогда скучать. Ежели же иногда почувствуется потребность въ развлеченіи, схожу въ театръ — и совершенно доволенъ.

— Да что жь театръ? Въ театр вы опять-таки все одинъ. А то ли дло общество! Что можетъ быть пріятне! Какъ, вотъ, напримръ, въ нашемъ кругу. Слышите, какъ вонъ отплясываютъ? Душа радуется. И у насъ это очень часто. Вотъ, Богъ дастъ, поближе сойдемся съ вами, вы тогда вполн это оцните. Танцовать у насъ сколько угодно.

— Это удовольствіе не для меня.

— Какъ такъ?

— Не танцую. Не учился. Не имлъ возможности… да и не считалъ нужнымъ.

— Не хорошо. Ну, а если вамъ жена танцорка попадется? Вдь это неловко. Какъ же вы будете съ ней… согласоваться?

— Жена мн едвали попадется.

— Это что такое? Разв вы никогда не женитесь?

— По всей вроятности.

— Не можетъ быть. Эту вроятность-то мы знаемъ. У насъ одинъ учитель до пятидесяти лтъ все такъ-то говорилъ, да вдругъ и прорвался. Да вдь подцпилъ-то какую — не глядлъ бы! Нтъ, это вы не хорошо… Этакъ вы совсмъ завянете. Нтъ, вы не чуждайтесь… Впрочемъ, я вамъ ни капельки не врю. Вы совсмъ не такой. Васъ только некому было расшевелить. Нуте-ка, будетъ серьзничать-то. Подите-ка вонъ въ веревочку… Посмотрите-ка, какой тамъ цвтникъ.

— Благодарю васъ. Не могу. Мн домой пора.

— Ну, во-отъ. Во-отъ знаетъ что! упрекнула Полина Андревна и отвернулась.

Секретарь всталъ и началъ прощаться съ хозяйкой. Тутъ же подвернулся и хозяинъ, издали выжидавшій желаннаго момента.

— Василій Тихонычъ, да что вы это! Вдь это гршно — уходить такую рань! пенялъ хозяинъ.

— Хоть бы еще часочекъ! вставила хозяйка.

— Нтъ, не могу, серьзно, не могу, упорствовалъ секретарь.

— По крайней мр, хоть закусите немножко, умолялъ Сыровъ.

— Да не безпокойтесь, пожалуйста. Вдь еще рано закусывать.

— Нтъ, ужь все готово, ей Богу, готово, пожалуйте! приставалъ хозяинъ, указывая секретарю путь въ столовую.

Василій Тихонычъ пошелъ закусывать, а Сыровъ, немного пріотставши, шепнулъ горничной, чтобы та предупредила іереевъ объ опасности. ереи моментально прекратили игру и, тщательно затворивъ двери кабинета, тоже явились въ столовую, впрочемъ, не столько для того, чтобы истреблять преждевременную закуску, сколько для того, чтобы проститься съ секретаремъ и отвлечь отъ себя всякое подозрніе.

Минутъ черезъ десять, Василій Тихонычъ ушелъ. Заперши за нимъ дверь, Сыровъ торопливо вбжалъ въ кабинетъ и радостно воскликнулъ:

— Ну, слава Богу, проводилъ! Измаялся окончательно. Стснительнй всякаго архіерея. Тамъ, по крайней мр, знаешь, что нельзя — ужь и не тянетъ…

Между тмъ какъ въ кабинет исчезновеніе секретаря возбудило ликованіе, въ гостинной тоже самое обстоятельство возъимло обратное дйствіе. Тутъ противъ удалившагося гостя изливались самыя непріязненныя чувства. Самою энергическою выразительницею этихъ чувствъ была все таже Полина Андревна (первый фаншонъ тожь).

— Ну-ну-у! Ждали-ждали, да и дождались! возглашала она, поводя головою.— Это срамъ, а не секретарь. Корчится, ломается, вретъ на каждомъ шагу. ‘Я человкъ замкнутый’… Знаемъ мы, какой ты замкнутый! То и дло, вишь, шляется до улицамъ съ какими-то гороховыми шутами изъ окружного суда. А въ нашемъ обществ часъ пробыть ему противно. Шутъ меня догадалъ еще дочь ему представить! Просто съума сошла. Еще подумаетъ, что ухаживаютъ за нимъ. Очень нужно! За кмъ ухаживать-то? Ни кожи, ни рожи. Какъ посмотрла поближе — ну, чистый уродъ! Рыло, какъ галчье яйцо.

Раздался взрывъ всеобщаго дамскаго хохота. Это поощрило Полину Андревну, и она продолжала:

— Да ей-Богу… настоящее галчье яйцо! Веснушекъ этихъ… видимо-невидимо. Носъ, какъ пятка.

Снова хохотъ.

— Да ей-Богу… чистая пятка! А глаза, какъ у крота.

Опять хохотъ.

— Да у крота-то еще лучше, расходилась Полина Андревна.— Чтобъ я дочери своей пожелала такого жениха! Да Боже сохрани! Я еще съ ума не сошла… Даже сюртучишка не могъ почистить. А еще детъ въ общество.. на именины!

— Ну, что вы, Полина Андревна… Сюртукъ у него чистый! вступилась хозяйка.

— Что вы мн разсказываете? возразила ораторша.— Вдь я сидла-то вотъ какъ… Этакъ я, а вотъ этакъ онъ. Ну?.. И весь какъ есть въ волокнахъ, въ пуху и въ перьяхъ. Ну?.. Что, я слпая, что ли, сидла? Только дочь-то свою осквернила. Вздумала представлять… сопляку этакому! Чисто съ ума сошла!

— Ну, вы, Полина Андревна, ужь очень.. Все-таки онъ человкъ деликатный. Ни у кого не былъ, и вдругъ пришелъ поздравить… совсмъ незванный… заключила хозяйка.

XI.

Возвратившись въ свой номеръ, Василій Тихонычъ заперся на ключъ и принялся писать письма друзьямъ, въ подробности изображая все свое житье-бытье на новомъ мст. Когда онъ запаковалъ свои письма, пробило уже два часа. Кончивъ работу, Куранскій потянулся, выпилъ стаканъ воды и началъ ходить изъ угла въ уголъ. Мысли, служившія предметомъ только-что конченной бесды его съ друзьями, еще не улеглись въ немъ и онъ нкоторое время продолжалъ варіировать ихъ на разные лады.

— Нтъ, едва ли я тутъ съ кмъ-нибудь сойдусь, размышлялъ онъ.— Хорошо, хоть двухъ знакомыхъ юристовъ отыскалъ. Впрочемъ, что-жь они для меня? У нихъ свои интересы, свои заботы. Даже въ то время, когда болтаешь съ ними, и то чувствуешь себя одинокимъ… Это, впрочемъ, весьма естественно, на это претендовать нельзя. Но вотъ епархіалы-то, епархіалы-то наши… Одного колна… одному длу служимъ, одну коллегію составляемъ — и какая рознь! Между собой-то, правда, у нихъ не рознь. Народъ крпко сплоченный. Но со мной — рознь. Постоянное противодйствіе, подозрительность. Точно супостатъ какой къ нимъ явился… Это въ сфер служебной. А въ частной, семейной? Одни тупо или хитро отмалчиваются, другіе фиглярствуютъ и высказываютъ ребяческія сужденія. Дамство — патріархально грубо. И это видные представители губернскаго духовенства. Дв-три мысли случайно забрели въ голову еще въ древности и при содйствіи разныхъ инстинктовъ до сихъ поръ заправляютъ каждымъ во всхъ случаяхъ жизни… Нужно бы ихъ освжить какъ-нибудь. Попробую пріохотить къ чтенію… Духовные журналы, можетъ быть, кто-нибудь изъ нихъ и читаетъ, не неизвстно какіе. Да и вообще-то эти журналы висятъ какъ-то между небомъ и землею. Предложу имъ выписать какой-нибудь свтскій журналъ. Пусть познакомятся. Можетъ быть, что-нибудь и выйдетъ.

Василій Тихонычъ выпилъ еще стаканъ воды и, погасивъ свчу, легъ спать.

——

На слдующій день, когда ‘члены’, покончивъ нсколько текущихъ длъ, собрались-было уходить, Василій Тихонычъ задержалъ ихъ и обратился къ нимъ съ слдующею рчью:

— Вотъ, отцы, наступаетъ новый годъ. Въ это время идетъ обыкновенно подписка на газеты и журналы. Не выписать ли намъ что-нибудь для себя?

— Да что же выписать? Что выписывали прежде, то и будемъ выписывать, отозвался о. Сыровъ.

— Да что же мы выписывали? Одн ‘Московскія Вдомости’… Этого мало, возразилъ секретарь.

— Чмъ же мало? Газета большая, замтилъ Сыровъ.

— Газета большая, это правда, говорилъ секретарь:— но одной газеты мало. Хорошо бы было выписать еще какой-нибудь журналъ. Духовные журналы вы, вроятно, имете возможность читать.

— Да, это у насъ есть, процдилъ членъ No 2-й.

— Такъ вотъ намъ бы еще свтскій какой-нибудь выписать, предложилъ секретарь.

— Это лишнее, возразалъ членъ No 3-й.

— Какъ лишнее?

— Да такъ. На что онъ намъ? Что въ немъ читать? Побаснки какія-нибудь.

— Что вы говорите! Какія же побаснки? Свтская журналистика поднимаетъ и обсуждаетъ всевозможные вопросы, истолковываетъ намъ жизнь. Даже явленія нашей съ вами жизни и дятельности служатъ нердко предметомъ ея анализа и обсужденія.

— Ну, гд-жь тамъ… Разв свтскіе въ нашемъ дл что-нибудь понимаютъ? Имъ бы только посмяться.

— Напрасно вы такъ думаете. Очень много понимаютъ и усердно разработываютъ близко касающіеся насъ вопросы. Во всякомъ случа странно отрицать пользу чтенія для насъ свтскихъ журналовъ. Знакомство съ ними можетъ уничтожить свойственную намъ односторонность воззрній и вообще пополнить многіе проблы въ нашемъ міросерцаніи. Я и вообразить не могъ, чтобы мн пришлось вамъ это доказывать… Нтъ, отцы, слдуетъ выписать журмальчикъ, слдуетъ, объ этомъ и толковать нечего. Вы сами скоро убдитесь, что это полезно.

— Можетъ быть, но вдь читать-то некогда, Василій Тихонычъ, возразилъ Сыровъ.

— Что вы, помилуйте! разв много нужно труда и времени, чтобъ просмотртъ въ мсяцъ одну книжку? замтилъ секретарь.— Полноте, выпишемъ!

— А на какія же средства? Вдь на этакіе расходы у насъ ничего не ассигновано!

— А не ассигновано, такъ мы сложимся, да на свои выпишемъ. Не Богъ знаетъ что — всего 17 рублей, ободрилъ секретарь.

— Ого!

— Чего же вы испугались? Вдь насъ пятеро. Съ каждаго придется очень немного.

— А все-таки…

— Ну, извольте, я внесу пять рублей, а вы по три рубля. Вдь это ужь вовсе пустяки. Зато мы будемъ имть большой, солидный журналъ, изъяснялъ секретарь.

— Оно и три рубля бросить… тоже…

— Совсмъ не ‘бросить’. Какъ это вы говорите? Употребить на полезное дло, а не бросить, убждалъ Василій Тихонычъ.— Ну, ужь если жалко трехъ рублей, назначьте хоть по два. А я внесу девять. Согласны?

Отцы промолчали.

— Ну, конечно. Это, я думаю, ужь ни для кого не обременительно, оживленно продолжалъ секретарь.— Такъ я завтра же отправлю деньги. А вы мн завтра, или какъ-нибудь на дняхъ, передадите свои доли.

— Благоволительно ли взглянетъ на это владыка? возразилъ Сыровъ.

— На что?

— А на то, что мы вотъ журналъ-то выписывыемъ.

— Чему же тутъ не благоволить владык? Вдь мы консисторскихъ средствъ на это не тратимъ, на свои выписываемъ, сказалъ Василій Тихонычъ.

— Такъ-то такъ. А можетъ быть онъ скажетъ: вотъ, дескать, сами духовные, а журналъ выдумали свтскій.

— Такъ что-жь изъ этого? Вдь мы не школьники, чтобъ спрашиваться. Удивляюсь, какъ это вамъ могло въ голову прійти. Ну-съ, такъ я завтра же посылаю… Потомъ получимъ журналъ, распредлимъ порядокъ и срокъ чтенія, и пойдетъ у насъ все своимъ чередомъ, заключилъ секретарь.

Отцы молча поднялись съ своихъ мстъ, попрощались съ секретаремъ и двинулись изъ присутствія. Вслдъ за ними пошелъ и Василій Тихонычъ.

Было уже около трехъ часовъ. Въ сняхъ консисторіи изъ просителей оставался одинъ только мужикъ въ перешитомъ пгомъ полушубк, съ ситцевымъ платкомъ на ше. Поднявшись на цыпочки и вытянувъ шею, онъ зорко и нетерпливо посматривалъ въ растворенныя двери канцеляріи. Это заинтересовало Василія Тихоныча, и онъ подошелъ къ просителю. Члены изъ любопытства остановились тутъ же въ сняхъ, немного поодаль.

— Теб что? обратился секретарь къ мужику.

— Да вонъ энтова, отвтилъ мужикъ, сдлавъ неопредленный кивокъ въ глубь канцеляріи.

— Кого?

— Да вонъ, что въ пинжак-то.

— Тамъ не одинъ въ пиджак… Да что теб нужно?

— Да онъ еще давешь общался мн прошеніе написать и ужь деньги взялъ, а все не пишетъ. Выходилъ разъ пять сюда. Я говорю: что же ты? А онъ говоритъ: ‘погоди, недосугъ’. А какой недосугъ? Ходитъ съ мста на мсто, да и все.

— Который? укажи.

— А вонъ, вонъ, что къ окну-то подошелъ… Теперь вотъ сюда повернулся… Идетъ-идетъ… Теперь вотъ слъ, торопливо объяснилъ мужикъ, слдя пальцемъ за движеніями вроломнаго патрона.

— Сколько онъ съ тебя взялъ?

— Два цлковыхъ. (Члены поспшили удалиться).

— Хорошо, я сейчасъ… сказалъ Василій Тихонычъ и немедленно вызвалъ указаннаго писца.— Возвратите ему деньги, строго потребовалъ секретарь, указывая пиджаку на полушубокъ.

— Какія?

— Которыя вы у него взяли, чтобъ написать ему прошеніе.

— Зачмъ же я ихъ возвращу? Я получилъ ихъ за дло, возражалъ пиджакъ.

— Во-первыхъ, вы дла этого не исполнили, а во-вторыхъ, безобразно много взяли. Сію же минуту возвратите! горячился секретарь.

— Да какъ же возвратить? Я вдь ихъ не укралъ. На это была его добрая воля, упорствовалъ писецъ.

— Хороша добрая воля! ухмыляясь встрялъ ободренный мужикъ.— Сперва еще три цлковыхъ запросилъ. Я его уламывалъ-уламывалъ, насилу сбилъ на два. А то: ‘добрая воля’… Ишь вдь!..

— Отдайте, отдайте, я вамъ приказываю! настаивалъ секретарь.

Писецъ нахмурился и досталъ изъ жилета скомканныя бумажки.

— Вотъ извольте, угрюмо проговорилъ онъ, подавая деньги секретарю.

— Зачмъ же мн? Отдайте тому, у кого взяли.

Писецъ бросилъ бумажки къ ногамъ мужика. Тотъ съ крехтомъ поднялъ ихъ и сказалъ: ‘покорнйше благодарю’.

— Впередъ не извольте такъ длать! это крайне грубо! внушалъ секретарь.

— Это вамъ такъ кажется… пробормоталъ писецъ и повернулъ въ канцелярію.

Василій Тихонычъ посмотрлъ ему въ слдъ и покачалъ головой.

— А кто-жь мн теперь напишетъ-то? безпокоился мужикъ.

— Пойдемъ со мной, я теб напишу, предложилъ Василій Тихонычъ.

— Ой ли? Вотъ спасибо! Дай Богъ теб доброе здоровье… А ты сколько же съ меня возьмешь?

— Объ этомъ не безпокойся. Пойдемъ.

Черезъ нсколько минутъ обиженный писецъ снова вышелъ въ сни, посмотрлъ по сторонамъ и въ полголоса обратился къ стоящему здсь сторожу.

— Ушелъ, что-ль, секретарь-то?

— Ушелъ.

— А гд же мужикъ?

— Секретарь съ собой его взялъ. Пойдемъ, говоритъ, ко мн, я теб напишу.

— Врешь!

— Ей-Богу. Своими ушами слышалъ. Мужикъ говоритъ: ‘кто-жь мн теперь напишетъ?’ А онъ говоритъ: ‘да я напишу, пойдемъ’. И пошли.

Пиджакъ влетлъ въ канцелярію и громко возгласилъ:

— Господа, сказать вамъ новость? Секретарь повелъ къ себ мужика прошеніе ему писать.

— Ну-у?

— Ей-Богу. Вотъ того самаго, что сейчасъ… Яковъ сказывалъ. Самъ слышалъ. Прямо, говоритъ, сказалъ: ‘пойдемъ, я теб напишу’. Вотъ такъ штука! Ай-да секретарь! Какими длами занимается! То-то онъ и особую квартиру себ нанялъ. Чтобъ, значитъ, удобнй было… чтобъ никто не замтилъ, какъ онъ тамъ раздлываетъ… Этакая низость! Даже цны сбиваетъ, чтобъ все забрать въ свои руки, чтобъ себ побольше нахапать. ‘Безобразно много берете’… Погоди, я-жь теб покажу безобразіе! Я тебя выведу на свжую воду! Ты у меня забудешь, какъ кусокъ изо рта вырывать! грозилъ расходившійся пиджакъ.

— А что-жь ему сдлаешь? спросилъ кто-то изъ сослуживцевъ.

— Что сдлаю? А вотъ возьму сейчасъ шапку да и накрою!

— Кого?

— Да секретаря. Прямо захвачу. Онъ у меня завертится.

И пиджакъ отправился накрывать секретаря.

Подойдя къ гостинниц, онъ остановился у подъзда и съ минуту раздумывалъ, проникать ли ему въ зданіе или подождать на улиц, пока выйдетъ мужикъ. У ближайшихъ воротъ гостинницы стоялъ дворникъ и, почесываясь, обзиралъ окрестности. Писецъ подошелъ къ нему.

— Здравствуй, почтенный.

— Добраго здоровья.

— Что, секретарь дома?

— Сейчасъ только пришли.

— Онъ одинъ пришелъ?

— Нтъ, съ какимъ-то мужикомъ.

— Гм! гм… А изъ духовныхъ ходитъ къ нему кто-нибудь?

— Бываютъ которые…

— Что же, они съ какой-нибудь ношей или такъ приходятъ?

— Не примтилъ. А что?

— Такъ.

Писецъ подошелъ подъ арку воротъ и, прислонясь къ стн, занялся ожиданіемъ.

— Теб что же, секретаря, что-ль, повидать? спросилъ дворникъ.— Такъ это вонъ туда. Вишь вонъ крыльцо-то… Войдешь и сейчасъ налво.

— Я знаю. Но я пока подожду. Пусть мужикъ выйдетъ. Нельзя же двоимъ просителямъ сразу…

— Это такъ, согласился дворникъ.

Наконецъ, мужикъ, покрякивая и крестясь, тяжелою поступью спустился съ высокаго крыльца гостинницы и поплелся въ сторону, противоположную обсерваціонному положенію пиджака. Писецъ, какъ щука, стрльнулъ изъ-подъ воротъ и въ мигъ догналъ добычу.

— Что, написали теб? спросилъ онъ, поровнявшись съ мужикомъ.

— А! это ты, любезный?.. Написали, слава Богу. Этотъ баринъ-то не то, что ты. Можно сказать, божескій человкъ.

— А много-ль онъ съ тебя взялъ?

— Это дло наше.

— Нтъ, въ правду? Отчего-жь не сказать? Вдь ужь это прошло. Мн, конечно… Богъ съ вами. А такъ… любопытно. Ну же, скажи. Неужели меньше двухъ рублей?

— А то по твоему? Ты-то еще три было заломилъ.

— Ну, а сколько же, сколько? Сдлай милость, скажи.

— Ничего не взялъ! съ досадой отрзалъ мужикъ и покосился на спутника.

— Полно врать-то. Станетъ онъ теб даромъ! Разв я не знаю. Ну, по совсти, сколько далъ-то?

— Говорятъ теб: ничего. Что ты ко мн привязался?

— Такъ-таки ничего?

— Ничего.

— Ровно ничего?

— А, поди ты… Присталъ, какъ какой-нибудь…

— Ну, вотъ что, братъ: съ тебя слдуетъ могарычъ.

— Это за что?

— Да какъ же… Этакое дло и задаромъ!

— Да вдь не ты его сдлалъ-то.

— Это такъ вышло. Но вдь деньги-то у меня ужь въ карман лежали, а теперь они у тебя. Вотъ и нужно съ тебя могарычъ.

— Какъ разъ! Ишь ловкій какой.

— Да какъ же… Вдь я изъ-за тебя убытокъ потерплъ. Было два рубля и вдругъ… ты пойми.

— По-оди ты…

— Ну, послушай, дай хоть двугривенничекъ… Такъ и быть, ужь Богъ съ тобой.

Мужикъ молчалъ.

— Дай же. Немного прошу: вмсто двухъ рублей — всего двугривенный. Ну же, поскорй, а то мн некогда.

— Ужь и банный ты листъ, посмотрю я. Не хочу я съ тобой разговаривать и больше ничего! сердился мужикъ.

— Послушай, вдь этакъ нельзя. Что за невжество, въ самомъ дл! Какого-нибудь двугривеннаго жалко… за этакое дло!

Мужикъ молчалъ.

— Ну, дай хоть гривенникъ, шутъ тебя возьми совсмъ.

Мужикъ молча отмахнулся рукой.

— Ну, погоди-жь ты, срый чортъ! Хамъ окаянный! Попадешься когда-нибудь… пригрозилъ писецъ.

Мужикъ ускореннымъ шагомъ свернулъ въ ворота постоялаго двора.

На другой день, писецъ съ клятвою уврялъ канцелярскую братію, что секретарь взялъ съ этого мужика рубль за прошеніе, что къ нему, секретарю, то и дло окунается духовенство съ подарками, и что все это онъ, писецъ, доподлинно узналъ въ гостинниц.

XII.

Январь приближался къ концу. Ясные, тихіе морозные дни освжительно и ободрительно дйствовали на обывателей Тусклова. Даже безпріютные попрошайки расхаживали по улицамъ съ необычнымъ проблескомъ надежды. И только весьма немногіе несчастные чувствовали въ эти дни уныніе. Къ числу такихъ несчастныхъ мы должны отнести и нашего Василія Тихоныча. Каждый новый день приносилъ ему новыя непріятности, вызывалъ на новую, сплошь и рядомъ безплодную борьбу. Даже вечера, вожделнное время успокоенія для каждаго служащаго чиновника, Василью Тихонычу не доставляли ни умиротворенія, ни воодушевленія. Несимпатичные образы сослуживцевъ, ежедневно мозолящихъ ему глаза, неотразимо представлялись ему теперь со всею живостью, ихъ странныя сужденія и неприглядный образъ дйствій вспоминались со всею отчетливостью. Природная впечатлительность и одиночество помогали усиленію душевной тревоги. ‘Мн некогда скучать’, выразился Василій Тихонычъ на извстныхъ намъ именинахъ. Правда, онъ не скучалъ. Въ скук человкъ томится безсодержательностью своего духовнаго міра и неопредленностью стремленій. О Василь Тихоныч никакъ нельзя было этого сказать. Дума его постоянно была полна самыми ясными мыслями и совершенно опредленными желаніями. Но сознаніе того, что эти мысли не прививаются другимъ и что эти желанія не достигаютъ осуществленія гнело его пуще самой томительной скуки. Это тяжелое настроеніе стало овладвать имъ въ одиночеств чаще и чаще и нердко сопровождалось нервною головною болью и непріятнымъ подергиваніемъ мускуловъ лица. Въ такіе моменты Василій Тихонычъ по цлымъ часамъ сидлъ у письменнаго стола, опершись на об руки и крпко стиснувъ ладонями виски, или же лежалъ, въ какомъ-то забытьи, на постели, одтый и обутый.

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, часовъ въ семь, Василій Тихонычъ вдругъ услышалъ стукъ въ свою дверь. Дверь отворилась, въ комнат появился щеголеватый батюшка, съ рыженькими усиками и съ золотыми очками на выкаченныхъ глазахъ.

— Извините, батюшка, я васъ принять не могу: мн нездоровится, началъ секретарь.

— Извините, сказалъ въ свою очередь батюшка:— я не могъ, этого знать, а то бы я, конечно… Но все-таки я бы покорнйше просилъ вашего вниманія, въ виду чрезвычайной важности дла. Постараюсь не обременять васъ долго своимъ присутствіемъ.

И, не дожидаясь приглашенія, батюшка первый шагнулъ изъ передней въ маленькій залъ.

— Я давно уже заявилъ и часто повторялъ, чтобы желающіе имть со мною какія-либо объясненія, являлись ко мн утромъ въ зданіе консисторіи, говорилъ Василій Тихонычъ уже въ зал.— Тамъ я секретарь, а здсь я частное лицо. Подобныя визитаціи могутъ лишить меня всякаго отдыха и покоя. Непрерывно разбирать дла но епархіи и утромъ и вечеромъ — для меня крайне тяжело… Садитесь и говорите, въ чемъ дло, да пожалуйста не затягивайте, заключилъ секретарь, присаживаясь къ письменному столу.

— Не извольте безпокоиться: я вкратц… Мн, право, совстно. Если я позволилъ себ… то только вслдствіе необычайной важности дла. А то бы я, конечно… Разв я не понимаю? Зачмъ же бы я сталъ безпокоить, видя такое состояніе вашего здоровья? Я всегда…

— Къ длу, къ длу, пожалуйста!

— Не замедлю, будьте покойны. Хотя мое дло и въ высшей степени важное, но его можно въ общихъ чертахъ… чтобы васъ не утруждать. Притомъ вы сразу можете увидть, что…

— Да къ чему эти предисловія? Говорите прямо.

— Извините, но я счелъ не лишнимъ… иначе вы могли бы подумать, что я…

— Ничего я не думаю, я только жду, что вы мн скажете.

— Очень благодаренъ за вниманіе. Это я сейчасъ. Дло мн близкое и очень хорошо мн извстное, такъ что я могу его и такъ и сякъ: и пространно, и кратко. Но такъ какъ вы въ такомъ положеніи, то я…

— Послушайте, вдь это Богъ знаетъ что! Говорите же наконецъ.

— Сію минуту, сію минуту. Ради Бога извините. Эка, Боже мой, какъ вы нездоровы-то! Даже по физіогноміи замтно. Знай я это, я бы ни за что… Но въ передней какъ-то темновато и я не замтилъ… У васъ должно быть что-либо серьзное. Боже сохрани! Можно сказать, нашъ всеобщій благодтель, и вдругъ… Какъ это я не во-время, право… Ну, ни за что бы сегодня не позволилъ себ. Вы ужь извините, Василій Тихонычъ. Богъ свидтель, что только крайняя моя нужда…

Василій Тихонычъ почувствовалъ, что лицевые мускулы его окончательно распрыгались. Быстро вскочивъ съ своего мста, онъ пробжался изъ угла въ уголъ и началъ:

— Послушайте, батюшка, при всемъ нежеланіи, я могу наговорить вамъ много непріятнаго. Ну, съ какой стати вы меня мучите? Если желаете поговорить со мной о дл, такъ говорите скоре и дайте мн покой. Я вамъ уже сказалъ, что мн нездоровится.

— Ну, ей-Богу же, Василій Тихонычъ, я не зналъ, по совсти говорю. Ни за какія тысячи не осмлился бы… Простите, ради Бога. Сейчасъ же удалюсь, только вотъ изложу.

— Излагайте, излагайте, давно бы пора.

— Видите ли… Я помощникъ настоятеля изъ села Большія Ямы ..скаго узда. Можетъ быть, изволите знать?

— Нтъ, не знаю, заявилъ Василій Тихонычъ, снова присаживаясь на стулъ.

— Да-а? А я думалъ, что вы знаете… Такъ я помощникъ настоятеля, студентъ семинаріи. А настоятелемъ у насъ престар.тай священникъ Пчельниковъ. Иметъ камилавку, но совсмъ не студентъ. Притомъ — не въ переносъ будь сказано — крайне нетрезвенной жизни. Постоянныя упущенія по служб и соблазнъ для прихожанъ. Ни по какимъ правамъ онъ не могъ быть настоятелемъ. Это все дло покойнаго предшественника вашего, не тмъ его помянуть… Пчельниковъ человкъ одинокій съ давнихъ поръ и капиталецъ въ банк иметъ. А я человкъ многосемейный и бдствующій. Конечно, я съ нимъ тягаться не могъ. Вотъ онъ и взялъ надо мной перевсъ: нетолько сдлался настоятелемъ, но еще и камилавку получилъ. А между тмъ требы я постоянно исполняю за двоихъ, часть же получаю гораздо меньшую противъ него. И такъ это мн обидно показалось! Думаю: Господи, вдь я студентъ и работаю за двоихъ. Говорю: отецъ едоръ, давайте кружку длить поровну, все-таки справедливй.— ‘Нтъ, говоритъ, не могу: но новымъ штатамъ и по указу мн полагается больше, такъ какъ я настоятель’. Тутъ ужь мн до того досадно стало, что я возьми, да и подай на него прошеніе. Это было еще при вашемъ предшественник. Изложилъ на трехъ листахъ всю его нетрезвость и вытекающіе изъ сего поступки. Но, какъ я имлъ честь доложить вамъ, Пчельниковъ человкъ состоятельный… И дло мое не получило никакого движенія. Вы, можетъ быть, изволили читать это дло? На трехъ листахъ… отъ 10-го ноября тысяча восемьсотъ…

— Нтъ, не попадалось.

— Не попадалось? Гм… Впрочемъ, не мудрено: они его, должно быть, спрятали… Я подождалъ подождалъ, и написалъ вторично, уже съ значительными добавленіями вновь случившихся казусовъ. Въ этотъ разъ вышло уже четыре листа съ половиной. Это было уже недавно, при вашемъ поступленіи… отъ 5-го іюля минувшаго года. Это вы, конечно, уже изволили прочитать.

— Тоже не читалъ. Не дошла еще очередь. У насъ дла докладываются въ хронологическомъ порядк. Хоть это иногда и неудобно, но ничего не сдлаешь: очень много запущенныхъ длъ!

— Очень прискорбно, сокрушался батюшка.— Я васъ всепокорнйше прошу, хоть не въ примръ прочимъ, разсмотрть мое дло поскорй. Врите ли, что день, то новая скорбь. Этого Пчельникова положительно слдуетъ въ заштатъ. Помилуйте, ему ужь лтъ семьдесятъ и притомъ богатый человкъ. До сихъ поръ у него была въ консисторіи рука, главнымъ образомъ, вашъ предшественникъ — не тмъ будь помянутъ — а теперь мы наслышаны, что вы по всей справедливости… Сдлайте милость!.. (Батюшка всталъ и низко поклонился).

— Если ваше прошеніе при длахъ, то будетъ разсмотрно своевременно, а какое именно послдуетъ по нему заключеніе, этого я не могу сказать заране.

— Я желаю собственно одного: чтобы Пчельниковъ длилъ со мной кружку пополамъ, а не бралъ бы себ большую часть, какъ теперь. Тогда бы я на него и прошеній не сталъ писать. Я ему неоднократно это говорилъ. Давай, говорю, пополамъ. Тогда, говорю, всякую твою нетрезвенность забуду. Нтъ, все стоитъ на своемъ. Все думаетъ, что у него и теперь рука… Вы ужь пожалуйста, Василій Тихонычъ, внемлите!

— Приказать я не могу. Въ свое время разберемъ ваше дло, и такъ или иначе ршимъ.

— Ну, какъ не можете, что вы?.. Конечно, я человкъ несостоятельный, но все-таки могу чувствовать благодарность. Иной разъ рыбки, либо птички, а въ осеннее время яблочка… Чмъ богатъ.

— Вотъ что, батюшка: дло свое вы мн изложили боле чмъ подробно и начинаете говорить уже совершенно постороннія вещи. Прошу васъ оставить меня въ поко. До свиданія! заключилъ секретарь и всталъ съ мста.

Батюшка тоже всталъ и, постоявъ нсколько секундъ съ вытаращенными глазами, взялся за шапку.

— Вы все таки защитите! упрашивалъ батюшка въ передней.

— Хорошо, хорошо, праваго никогда въ обиду не дадимъ, а виноватому не спустимъ, утшилъ секретарь.

— А обижаться… чмъ же тутъ обижаться? Вдь я не виноватъ, что я человкъ несостоятельный. Побогатю — тогда получше отблагодарю.

— Не болтайте пустяковъ, когда васъ на это не вызываютъ, внушалъ Василій Тихонычъ.— Ничего вашего мн не нужно. Спокойной ночи.

— Покорнйше благодарю. И вамъ того же желаю, а главное — здоровьемъ поправиться… А дльце-то ужь пожалуйста ускорьте! сказалъ батюшка и, надвъ шапку, шагнулъ въ сни.

Василій Тихонычъ только было хотлъ запереть дверь, какъ вдругъ ее кто-то снова распахнулъ, и въ передней появился новый визитръ. Секретарь разсмотрлъ въ темнот высокую камилавку и широкую бороду.

— Кто это? спросилъ онъ.

— Благочинный —скаго узда, Колоколовъ, отрекомендовался визитръ.

— Извините, батюшка, сказалъ секретарь:— я теперь крайне утомленъ и чувствую себя весьма дурно. Пожалуйте завтра въ консисторію. Тамъ повидаемся.

— Вдь вы сейчасъ же принимали одного, примите ужь и меня, возразилъ благочинный.— Я не надолго. Сейчасъ же и оставлю васъ.

— Но вдь я даже говорить почти не въ состояніи! взмолился секретарь.— Какъ это вы, право… что за время и что за мсто выбрали?

— Простите, если не во-время. Но мы прежде всегда такъ… Къ тому же я вдь не буду васъ утруждать разговоромъ. Я церковныя книги принесъ сдать. Сдамъ вотъ вамъ ихъ, да и только.

— Эхъ, Боже мой… Ну, пожалуйте! нехотя пригласилъ Василій Тихонычъ.

Благочинный раздлся и съ громкимъ кашлемъ вступилъ въ залу. Подойдя къ столу, онъ вывязалъ изъ ситцеваго платка ‘клировыя вдомости’ и съ поклономъ подалъ ихъ секретарю. Секретарь мелькомъ взглянулъ на ‘вдомости’ и бросилъ ихъ на письменный столъ.

— Только всего? обратился онъ къ благочинному, который, распахнувъ полы рясы, что-то вышаривалъ въ глубочайшемъ карман подрясника.

— Зачмъ же ‘только’? Этого у насъ не бываетъ.

— А что же еще?

— А еще… еще при семъ вотъ…

И благочинный предложилъ секретарю дв красненькихъ.

— Это что такое?

— Прилагаемое…

— За что же это?

— А такъ… при сдач книгъ.

— Возьмите, возьмите назадъ, не срамитесь. Какъ вамъ не стыдно! быстро проговорилъ секретарь, отстраняя благодающую руку.

— Извините, Василій Тихонычъ, можетъ быть, маловато. Но что длать. Церкви обднли. Какъ ни старался, а больше собрать не могъ, изъяснялся благочинный, прижавъ къ груди руку съ деньгами.

— Послушайте, кокого-жь вы обо мн мннія? воскликнулъ Василій Тихонычъ.

— Самаго высокаго, какое только можетъ приличествовать! отвтилъ благочинный и низко поклонился.

— Съ какой же стати вы даете мн деньги? Значитъ, вы меня считаете за взяточника?

— Ахъ, что вы, Василій Тихонычъ, помилуйте! Боже сохрани! Я и помыслить не дерзаю.

— Такъ что же все это значитъ?

— Ничего не значитъ. Это просто наше доброхотство… по искони заведенному порядку. Что-жь тутъ такого… Вы о насъ заботитесь, трудитесь за насъ, а мы вотъ съ своей стороны благодаримъ васъ при случа. Разв я первый? Вдь это обыкновенное дло… при сдач книгъ.

— Я васъ перваго встрчаю.

— Ну, такъ еще будутъ. Теперь вотъ срокъ, и благочинные вс понадутъ съ книгами. Отъ меня не примете, такъ отъ другого-третьяго примете. Безъ этого нельзя. А между тмъ у меня будетъ на совсти лежать… Какъ это я не съумлъ… Нтъ, ужь вы не обижайте.

И благочинный снова потянулся къ секретарю съ деньгами.

— Спрячьте деньги и не заикайтесь о нихъ! строго проговорилъ Василій Тихонычъ, пятясь отъ благочиннаго.— Знайте, что я никогда, ни съ кого ничего не беру и не возьму. У васъ крайне странныя понятія, и я не понимаю, какъ это они могли у васъ сложиться.

— По простот и по учтивости, объяснилъ благочинный.— И мы всегда долгомъ считаемъ поддерживать эту учтивость къ начальству. Обиды тутъ нтъ. Доброе расположеніе и больше ничего. Дай Богъ, чтобъ и вы къ намъ тоже питали… Примите, Василій Тихонычъ! Вдь это, ей-Богу, отъ души. (Благочинный снова протянулъ руку съ деньгами).

— Вотъ что, отецъ благочинный, началъ секретарь: — очевидно, мы другъ друга не понимаемъ и не скоро поймемъ. Спрячьте — повторяю вамъ — свои деньги, и простимся.

— Да я что-жь… Я уйду, я сейчасъ же уйду, я безпокоить васъ не намренъ, бормоталъ благочинный, опуская деньги въ карманъ.— Только я никакъ не думалъ, чтобы между нами вышелъ какой-нибудь разладъ. Самое лучшее, когда и мы къ вамъ хороши, и вы къ намъ хороши.

— Успокойтесь, разлада никакого не выйдетъ, напротивъ, я надюсь, что теперь-то у насъ и пойдетъ все на настоящій ладъ, говорилъ секретарь, провожая благочиннаго.

Увидавъ мелькнувшую въ сняхъ еще какую-то камилавку, Василій Ткхонычъ почти съ отчаяніемъ закричалъ:

— Не могу, не могу! Поздно, я боленъ, сейчасъ ложусь въ постель.

— Я на минутку, на единую минуточку! послышалось изъ сней.

— Не могу, окончательно не въ силахъ. Завтра… въ консисторіи, заключилъ Василій Тихонычъ и заперъ дверь.

Секретарь прошелся нсколько разъ по комнат, выкурилъ папироску, немножко поворчалъ про себя и позвалъ лакея. Лакей явился.

— Послушай, сколько разъ я теб говорилъ, чтобы не пускать ко мн никого. И все-таки ко мн лезутъ и не даютъ покоя.

— Да вдь ихъ не укараулишь. Я вдь не постоянно въ корридор. У меня и другія дла есть. Опять же-съ ними ничего не сдлаешь. Имъ говоришь: нельзя, не принимаютъ, въ консисторію пожалуйте. А они и слушать не хотятъ. Торчатъ себ у вашей двери, да и все. А гнать ихъ прочь мн какъ-то не ршительно. Какъ же я ихъ погоню… особенно въ камилавкахъ, да еще съ крестами!

— Эка народъ, Господи! Ну, говори имъ, что меня дома нтъ. Я ужь и не знаю, право… Просто дыхнуть не дадутъ.

— Это я могу. Что-жь, мн все едино… Да, вамъ, баринъ, книжку прислали, но я не могъ вамъ передать ее, потому что у васъ все просители сидли.

— Какую книжку?

— Не знаю… отъ какого-то члена… кухарка принесла.

— Дай сюда.

— Слушаю-съ.

Лакей исчезъ и черезъ минуту вернулся съ загадочной книгой. Книга эта оказалась первымъ нумеромъ того самаго свтскаго журнала, о выписк котораго такъ усердно хлопоталъ Василій Тихонычъ. Журналъ возвратился изъ чтенія между членами консисторіи. Взявъ книгу, секретарь невольно обратилъ вниманіе на ея оберточный листъ, на лицевой сторон котораго было сдлано нсколько надписей разными почерками.

— Ну, ступай, братъ, ныньче мн ничего не нужно, сказалъ Василій Тихонычъ лакею и принялся разбирать надписи.

‘Книгу сію читалъ — гласила первая надпись — и къ удивленію своему узналъ, что и свтскіе могутъ писать довольно порядочно’… ‘Едва ли это такъ, возражала вторая надпись.— По моему, все вздоръ, что ни начни читать’… ‘Читалъ, но немного’, признавался третій надписатель: — всего три четвертушки. Больше не могъ, ибо здсь что ни слово, то задняя мысль’… ‘А я посл сего почелъ за лучшее и совсмъ не читать’, заканчивалъ четвертый. Василій Тиханычъ бросилъ книгу, улыбнулся и плюнулъ.

XIII.

Планы Василья Тихоныча относительно занятій архивомъ не осуществились. Помимо другихъ неудобствъ и препятствій, ему-таки и некогда было разработывать исторію. Когда онъ вникъ какъ слдуетъ въ ‘теченіе консисторскихъ длъ’, то нашелъ въ нихъ такую запущенность, что нкоторыя дла валялись неразсмотрнными или нершенными боле десяти лтъ. Это сильно безпокоило секретаря. Эту хотлось, во что бы то ни стало, раздлаться съ ‘бумагами’, преждевременно обратившимися въ архивныя. Для пересмотра ихъ, онъ началъ ходить въ канцелярію по вечерамъ, приглашая на помощь себ боле надежныхъ писцовъ. Однако, и это мало помогало. Дла, съ необыкновенною поспшностью изготовляемыя въ канцеляріи къ докладу, должны были пройти черезъ руки ‘членовъ’, но въ этихъ рукахъ они до того задерживались, что Василій Тихонычъ почти не видлъ успха отъ своихъ торопливыхъ работъ. Секретарь волновался, просилъ, убждалъ, внушалъ, но ему невозмутимо твордили: ‘Некогда… намъ вдь нетолько дла, что въ консисторіи’… Писцы, съ своей стороны, роптали на крайнее обремененіе ихъ необязательными работами и не находили словъ, чтобъ достойно очернить ужаснаго секретаря.

— Вотъ вдь извергъ! вопіяли канцеляристы:— попользоваться ничмъ не даетъ, а работой совсмъ замучилъ. И утромъ, и вечеромъ… чего сроду не было. Гд только такого чорта выкопали. Везд люди, какъ люди, а у насъ чисто фараонъ египетскій. Вспомнишь теперь покойника, не разъ вспомнишь… Золото! Работы не выдумывалъ. Самъ питался и насъ кормилъ. А этотъ все наровитъ себ — чтобъ ему подавиться, проклятому. Дойдетъ до того, что ни съ мужика, ни съ благочиннаго ни копейки не получишь. Тогда бги, куда глаза глядятъ.

Передъ самой Пасхой Василмо Тихонычу выдали квартирныя деньги, вс триста рублей сразу. Когда онъ въ консисторіи расписывался въ ихъ полученіи, то ни о чемъ не думалъ. Но дома, по поводу этой субсидіи имъ скоро овладло раздумье. Спрятавъ три радужныхъ въ ящикъ письменнаго стола, онъ услся въ кресло, сложилъ руки пальцы въ пальцы и предался размышленіямъ.

— Однако, какъ странно это вышло! думалъ онъ.— Выдали мн деньги на квартиру, а секретарская квартира въ консисторіи остается въ прежнемъ вид, безъ всякаго приспособленія къ нуждамъ канцеляріи. Положимъ, въ зимніе мсяцы это неудобно было сдлать. Но чуть ли не тоже будетъ и въ лтніе. Сколько разъ я заговаривалъ о смет, никто и ухомъ но ведетъ. А деньги мн выдали. Что же это значитъ? Не думаютъ ли они, что я хлопоталъ только о своихъ личныхъ интересахъ?.. добивался удовлетворенія своимъ капризамъ? Теб, дескать, деньги нужны? На, получи и молчи. Странно. Разв я что-либо выгадываю, получая триста рублей, въ замнъ готовой квартиры? Стяжательныхъ и капитальныхъ способностей у меня нтъ. Много ли мн нужно одному? Правда, триста рублей для меня большія деньги. Никогда еще постольку не приходилось получать сразу. Но, собственно говоря, на что он мн? Для меня и жалованья съ избыткомъ достаточно. А вдь они пожалуй думаютъ, что облагодтельствовали меня. Пожалуй еще глаза колоть будутъ. Какъ бы предотвратить это?.. доказать имъ, что для меня тутъ ровно никакого благодянія нтъ?..

На другой день Василій Тихонычъ явился въ канцелярію и собственноручно роздалъ писцамъ, работавшимъ по вечерамъ, двсти рублей въ награду.

——

По совершеніи акта самоотверженной благотворительности секретаря, канцеляристы съ четверть часа не могли опомниться и не знали, какъ повести себя. Вс молча начали ходить въ разныхъ направленіяхъ по канцеляріи: одни — воспламеняемые непривычнымъ чувствомъ умиленія передъ особой секретаря, другіе — сндаемые завистью къ счастливымъ сотоварищамъ. Наконецъ, одинъ писецъ-ветеранъ, ставъ въ торжественную позу, восторженно возгласилъ:

— Вотъ, господа… кто могъ чаять этого? А? какъ можно ошибаться въ людяхъ! Вдь этакой человкъ, подумаешь!.. Даже совстно. Ужь мы ли его не порочили? Мы ли его всячески не хаяли? Кажется, вс косточки ему перемыли. А вотъ видите?.. Какъ онъ утшилъ насъ для свтлаго праздника Христова! Этакую махину роздалъ изъ своихъ собственныхъ! Кто-жь-таки это длаетъ? Значитъ, дута въ человк есть. Великая личность, какъ хотите. Было кое-что… Но, какъ въ церкви поется, ‘простимъ вся воскресеніемъ…’ особенно по такому случаю… Знаете, что я придумалъ? Сложимся и поднесемъ ему хорошенькій куличъ на первый день… съ этакимъ, знаете ли вензелемъ и съ надписью: ‘отъ прочувствованныхъ сослуживцевъ’… Тогда онъ еще лучше къ намъ будетъ.

— О, старый воробей, на какую мякину поддался! встрялъ тотъ самый пиджакъ, который когда-то прославился не состоявшеюся двухъ-рублевой взяткой съ мужика. (Онъ былъ теперь въ числ ‘сндаемыхъ’).

— На какую мякину? возразилъ ораторъ.

— А какъ же? Именно на мякину. Какъ не стыдно? Ишь вдь разболтался, точно дитя малое. Ты вникни-ка получше: какое тутъ теб торжество? попало какихъ-нибудь двадцать рублей — онъ ужъ и растаялъ. Эхъ, ты! Изъ ума выжилъ и больше ничего.

— Небось, не выжилъ. Ты, братъ, не очень.

— Да какъ же не выжилъ-то? Ты сообрази: сколько ты потерялъ во все время служенія этого благодтеля? Вдь ежели бы ты имлъ прежнюю свободу, разв бы ты теперь столько набралъ-то?

— Такъ что же? Мало ли что было!

— То-то и дло-то. ‘Было’, а теперь все пошло въ одн руки. Ты пойми: ужь стало быть человкъ нахапалъ, коли двсти рублей ему ни почемъ! Видно, ужь самому совстно стало. Дай, дескать, я слпенькимъ по копеечк брошу, для праздника Христова. А они и рады! Ха-ха-ха-ха. Эхъ, вы… ребятки несмысленные! Еще благодарить собираются! О, Боже мой! Вдь это, ей-Богу, умора. Ха-ха-ха-ха. Ему не куличъ, а камень горячій въ зубы. Хапанъ проклятый. Чмъ вздумалъ отуманить… Я-бъ ему въ морду бросилъ эти деньги, а не то что…

Награжденные канцеляристы не бросили денегъ секретарю ‘въ морду’, но рчь обойденнаго зоила все-таки возымла свое дйствіе. Мысль о томъ, будто секретарь подлился съ ними ‘хапанными’ деньгами, какъ съ нищими, такъ привилась ко всмъ, что ни благодарность, ни ‘прочувствованный’ куличъ не состоялись.

——

Былъ третій день Пасхи. Василій Тихонычъ покончилъ оффиціальные визиты и чувствовалъ себя такъ хорошо, какъ давно уже не чувствовалъ. Недльный отдыхъ, воспоминаніе свтлыхъ моментовъ, пережитыхъ на Пасху въ дтств, живое, веселое движеніе на улицахъ, отрадные признаки весны — все это вмст успокоительно дйствовало на его душу. Мрачныя думы на время исчезли и замнились радужными мечтами. Онъ чувствовалъ сильную потребность поговорить, посмяться въ кругу родныхъ или друзей, но, не имя возможности удовлетворить этой потребности, разряжалъ свои нервы въ одиночномъ пніи знакомыхъ ему пьесокъ. Когда въ номеръ вошелъ лакей для исполненія какихъ-то обязанностей, то Василій Тихонычъ почему-то даже обрадовался ему и тотчасъ заговорилъ съ нимъ съ особенною привтливостью.

— Ну, что, Семенъ, какъ поживаешь?

— Ничего, баринъ, слава Богу. Въ радости дождамши, разговлись. Теперь вотъ помаленьку праздникъ справляемъ. Наше дло — праздновать-то почти некогда. Разв ужь не всми правдами вывернешься куда-нибудь.

— Что новенькаго?

— Да, что новенькаго-то?.. повторилъ Семенъ.

— Что-нибудь?

Семенъ высморкался, заложилъ руки за спину и, прислонившись къ притолк, продолжалъ:

— Коли новенькое-то хорошее, ну, такъ… А ежели оно совсмъ напротивъ, такъ что въ немъ толку… въ этомъ новенкомъ-то? Непріятность одна.

— Что, разв съ тобой что-нибудь стряслось?

— Н-тъ, со мной-то ничего. Мн что? Хозяинъ мной доволенъ, по номерамъ тоже ко мн со вниманіемъ. А такъ, за другихъ досадно. Особливо, коли видишь, что хорошій человкъ.

— За кого же это теб досадно?

— Да вотъ хоть бы за васъ.

— А что такое?

— Да обидно, помилуйте! Разв этакъ можно? Это, можно сказать, подлость. Вдь это кому пристойно? Можно сказать, самымъ послднимъ жуликамъ, которые… Мы тоже людей понимаемъ.

— Въ чемъ дло-то?

— Дло-то, можно сказать, такое, что и говорить о немъ обидно. Но ужь коли къ этому подошло, такъ ужь таить не буду. По крайности, на душ легче станетъ… Такія, баринъ, распущаютъ про васъ новости, что, можно сказать, хуже всякихъ старостей. А все эти консисторскіе стрикулисты. Разславляютъ, что вы ихъ задушили, куска хлба лишили, что вы зазываете къ себ мужиковъ и берете съ нихъ деньги, что вы грабите духовныхъ. Какъ-то недавно вы имъ двсти цлковыхъ роздали. Такъ они что же? Вмсто того, чтобы день и ночь Бога молить за васъ, такую подлость сплели на васъ, что хоть ротъ разинь. Это, дескать, онъ изъ хапаныхъ намъ удлилъ милліонную часть… со стыда и совсти. Онъ, дескать, затмъ и квартиру-то нанялъ вдали, чтобы ловчй хапать… за глазами…

— Это вздоръ. Духовенство хорошо знаетъ, какъ я беру, а мн больше ничего и не нужно, серьзно проговорилъ Василій Тихонычъ, забывъ, что бесдуетъ съ лакеемъ.

— Духовенство… какое духовенство!.. Оно тоже всякое бываетъ, возразилъ Семенъ.— Вотъ посл святокъ былъ у васъ одинъ благочинный съ книгами. Вышелъ отъ васъ, да и говоритъ тутъ въ корридор другому: ‘не взялъ’, говоритъ. Хорошо. Не взялъ — и не взялъ. Только что же посл этого вышло? Вечеромъ этотъ благочинный пошелъ къ знакомому купцу въ гости, да и продулся тамъ въ карты. Ваши деньги спустилъ, да и свои почти вс протурилъ. Насилу до двора дохалъ. А деньги-то сборныя, ихъ нужно было отдать, а отдать нечмъ. Тамъ которые сельскіе попы и старосты церковные пристали къ нему: ‘Ну, что, какъ новый секретарь, взялъ деньги?— ‘Еще бы! говоритъ. Какъ языкомъ слизнулъ’. Это благочинный-то. По деревнямъ-то и пошло: беретъ! беретъ! беретъ!.. Посл благочинный-то, вишь, и признался, и деньги эти возвратилъ, но вдь ужь слова-то не поймаешь. И по сію пору говорятъ розно: кто говоритъ — беретъ, кто говоритъ — нтъ. А разв это хорошо? Слушаешь, слушаешь вотъ этакія новости-то, да и…

Василій Тихонычъ сперва старался не придавать никакого значенія болтовн лакея, но потомъ почувствовалъ, что рдкія минуты свтлаго настроенія прошли для него безвозвратно.

— Неужели это все правда! невольно воскликнулъ онъ, вскочивъ съ кресла, и быстро зашагалъ изъ угла въ уголъ.— Очевидно — правда, сказалъ онъ, минуту спустя. Все такъ правдоподобно, такъ согласно съ извстными обстоятельствами и лицами. Нтъ, такъ жить доле невозможно. Вотъ среда-то! И кто это съумлъ ее такъ воспитать? Что тутъ остается длать? Дйствовать убжденіями — оказывается безполезно. Подождать? Но чего? Вдь дико расчитывать на вымираніе поколнія. А что-нибудь нужно-таки предпринять. Такъ нельзя, положительно нельзя… Сдлаю вотъ что: составлю проэктъ о самомъ широкомъ и радикальномъ переустройств и отправлю высшему начальству. Если что-нибудь сдлается по части этого преобразованія, то это будетъ подъ прикрытіемъ высшаго авторитета, и всякій ропотъ, всякія стованія не упадутъ на мою только голову… А пока, на всякій случай, буду наводить справки о соотвтствующей служб въ другихъ епархіяхъ. Можетъ быть, найду гд-нибудь почву, боле подготовленную для свободной, мирной, честной и полезной дятельности…

О. Забытый.

‘Отечественныя Записки’, No 10, 1883

ПЕРЕМНА.

Читайте также: