М.Н. Катков
М.Н. Катков
Перемена фронта крамолы
Перемена фронта крамолы
Перемена фронта крамолы, Катков Михаил Никифорович, Год: 1881
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В антирусской партии совершается теперь перемена фронта, чтобы занять новую и на первый взгляд более прочную позицию, ввиду того что прежний операционный базис этой партии оказался совсем негодным.
Всякий, кто следил за нашей печатью в последние два года, конечно, помнит, что пресловутые ‘новые веяния’ вызвали лихорадочную деятельность всех щелкоперов антинациональной печати. Она наполнилась чудовищными элукубрациями полуобразованных писак, из которых каждый выставлял себя по меньшей мере русским Камиль Демуленом, призванным обновить своим словом ‘обветшалую форму’ государства Российского. Каких только фантастических проектов не приходилось иногда читать изумленному читателю, который к ужасу своему узнавал, что он до сих пор жил не в ‘правовом порядке’, что он был беспомощною жертвой слепого административного произвола и что если он до сих пор еще не гниет в рудниках Сибири, то это только потому, что до него не дошла очередь. Предлагались всевозможные безотлагательные и самонужнейшие реформы, без которых Россия, по-видимому, не могла просуществовать и года и которые на самом деле привели бы ее в полгода к полному крушению. Эти реформы иногда друг другу противоречили, что, однако, не мешало нашим реформаторам восхвалять их на все лады и клясться, что ‘новое здание’ во всяком случае будет не в пример лучше старого, скорее бы только это ненавистное старое здание сдать на слом и расчистить место для свободной творческой мысли нового зодчего. Как ни разнообразны были эти пылкие требования, вызванные великою эпохой ‘сердечной диктатуры’, в сущности, они все сводились к одному непременному условию, которое носило разные аллегорические названия, а иногда и называлось настоящим именем, — к устройству всероссийской говорильни.
Весь этот зловредный сумбур не мог, конечно, остаться без возражений, которые обнаружили его натуру, не только чуждую, но прямо противную народу. Тогда вибрионы нашей печати, ободряя друг друга все к большей наглости, начали мириться со своею очевидною отторженностью от народа, а затем и цинически хвалиться ею. ‘Мы ничего не имеем общего с народом! — выкрикивали они. — Народ дурак, татарин, а мы интеллигентная и культурная сила России. Мы осчастливим народ помимо и даже вопреки его желаниям, и если он нас теперь ненавидит, то это именно и доказывает его глупость, так как он не может еще теперь по достоинству оценить нас, а впоследствии, когда оценит, сам же будет воздвигать нам памятники. От народа воняет дегтем и деревянным маслом, народ даже не знает употребления носовых платков: как же мы будем с ним заодно?’ Такова была сущность бесчисленных статей, которые ежедневно являлись в разных органах ‘прессы’.
Так продолжалось до 1 марта. При первом известии о злодейском преступлении подпольных ‘либералов’ интрига задумала было эксплуатировать его в свою пользу, с неслыханным цинизмом объявив его логическим последствием прежнего ‘неправового режима’ и требуя громче, чем когда-либо, конституции, парламентаризма, децентрализации власти, автономии национальностей и всего прочего, что необходимо для разрушения России. Но эти господа жестоко ошиблись в своем расчете. С чувством невыразимого отвращения отвернулась от них русская публика, и умолкли их нахальные голоса среди всенародного тяжкого горя… В процессе народа против интеллигенции перевес оказался с такою очевидностью на стороне народа, что несчастная интеллигенция ясно почувствовала все свое ничтожество и беспомощную изолированность. Сознав, что дух народный есть сила, с которою нужно считаться и которую нельзя выкинуть за борт вместе с ‘дегтем и деревянным маслом’, интеллигенция подумала, что ей невыгодно увеличивать ту пропасть, которая ее отделяет от народа, а полезнее для успеха ее дела попробовать навести мост через эту пропасть.
И вот тактика антирусской партии в настоящее время изменилась. Инженеры ее стали измышлять всякого рода софизмы, дабы употребить их в качестве фантастических устоев для моста между русским народом и враждебною ему интригой.
Новая тактика партии состоит в том, чтоб отрицать антагонизм между русским народом и антирусскою интеллигенцией. ‘Народ и интеллигенция, — говорят они теперь, — желают одного и того же, стремятся к одному и тому же. Требования интеллигенции, правда, несколько шире чисто народных потребностей, но сущность их одна и та же. Удовлетворите интеллигенцию, и вы этим самым удовлетворите народ’. Так, например, интеллигенция требует уничтожения власти в России, но ведь того же самого требует и народ. Вы сомневаетесь? Но мы вам это сейчас докажем. Народ не любит становых и исправников, предпочитает самостоятельно, без них, управлять своею общиной, а это именно и есть ослабление правительственной власти и автономия отдельных общин и национальностей, то есть как раз то же самое, чего с такою энергией добивается интеллигенция. Народ посылает выборных ходоков к Государю, ergo [следовательно (лат.)], он стремится к выборному представительству, то есть к парламентаризму. Наконец, устами всякого рода сектантов народ, подобно интеллигенции, возводит в принцип свободу мысли, то есть отмену всякого правительственного контроля над печатью.
Эти грубые софизмы пресериозно развиваются и с невероятным нахальством превозносятся как аксиомы, особенно в газете ‘Неделя’. Прочтите, например, ее статью ‘Народ и юридические реформы’, появившуюся месяц тому назад, и вы изумитесь пред тою невозмутимою наглостью, с которою докторальным тоном доказывается, что русский народ требует ограничения царской власти, введения у нас парламентаризма и т. д. Прочтите появившуюся на днях (No 32) статью ‘Бюрократизм и интеллигенция’, и вы своим глазам не поверите, читая следующие новые доказательства в пользу того положения, будто народ требует неограниченной свободы мысли, а следовательно, и печати:
Если бюрократия, пользуясь изолированным положением интеллигенции в области мысли и слова, захотела бы оставить ее потребности неудовлетворенными, то нанесла бы этим тяжкий удар как государству, так и благосостоянию народа. Роль истинной интеллигенции в общественном организме громадна по своей плодотворности. Она посредством всякого рода технических усовершенствований и изобретений делает физический труд производительнее, то есть дает возможность народу повышать свое благосостояние… Бюрократия решает, что могущественное государство может существовать, не имея могущественной, сильной и свободной интеллигенции. Вполне признавая значение технических усовершенствований, она не замечает, что количество и качество прикладных знаний вполне зависят от количества и качества отвлеченной, научной мысли. Всеми силами стараясь о разного рода технических улучшениях, бюрократия вместе с тем подрывает почву под этими усовершенствованиями, задавливая научную мысль, стараясь сковать отвлеченное мышление. Несомненно, что мы будем сзади европейских государств в области всякого рода техники, пока почва, на которой вырастает она, будет искусственно обеспложиваема (!!) стеснениями и цензурными дезинфекциями. Россия будет велика, но не обильна (?) сравнительно с другими государствами до тех пор, пока не поймут той истины, что прикладная часть науки не может быть выделена из ее теоретической части. Если мы желаем обилия технических знаний и усовершенствований, то должны позаботиться о свободе научной мысли… И так как в существовании интеллигенции нуждаются народ и государство, то понятно, что они обязаны признать те условия, без которых она чувствует себя поставленною в ненормальные условия… Если народ сам по себе готов был бы довольствоваться меньшим количеством свободы, то из этого еще не следует, чтоб он противился свободе научных исследований (!), в которых нуждается интеллигенция… Народ не имеет права вмешиваться в это дело, так как потребности интеллигенции не идут вразрез с его интересами. Сам нуждаясь в известной свободе мысли, он не может стремиться ограничить эту свободу теми рамками, которые были бы способны удовлетворить его, а свободу мысли он устами раскольников и всякого рода сектантов возводит в принцип, подобно интеллигенции… Если бюрократия воспользуется некоторою изолированностью интересов интеллигенции в области мысли и слова и оставит без удовлетворения ее требования, то это может продолжаться только временно.
Каково? Оказывается, что в России правительство ‘залавливает научную мысль, сковывает отвлеченные научные исследования и этим обеспложивает ту почву, на которой вырастает всякого рода техника’! Мы до сих пор в простоте душевной полагали, что если Россия шла сзади европейских государств в области техники и науки, то это происходило от неудовлетворительного состояния ее школ. Русское правительство, или, как теперь выражаются эти господа, русская бюрократия, не дозволяющая гг. Краевскому, Бильбасову и Модестову ‘свободно заниматься научными исследованиями’, то есть брать с легковерной публики деньги за ‘свободно вымышленные’ ими небылицы о каком-то повальном голоде, о чуме и о каких-то невероятных преступлениях князя Александра Болгарского…
Приведенных примеров вполне достаточно, чтобы убедиться, что на новой позиции крамоле еще труднее будет удержаться, чем на прежней. Там ей достаточно было стать спиною к русскому народу, высунуться в европейское окно и кокетничать с западными радикалами, теперь она старается перемигиваться с русским народом и завлекать его в свои сети краснобайством и софизмами. Этим она только еще раз доказывает свое полное непонимание нашего народа.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1881. 19 августа. No 229.