Передовые статьи, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881

Публицистика
Время на прочтение: 62 минут(ы)
Скачать в PDF
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянскій вопросъ 1860-1886
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Рчи въ Славянскомъ Комитет въ 1876, 1877 и 1878.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывш. Н. Н. Лаврова и Ко). 1886.

СТАТЬИ ИЗЪ ГАЗЕТЫ ‘РУСЬ’.
1880-1881 г.

(ПЕРЕДОВЫЯ СТАТЬИ.)

Москва, 2 мая 1881 г.

Извстія изъ Болгаріи не были для насъ неожиданностью. Вс доходившія до насъ свднія, вс письма нашихъ корреспондентовъ заставляли предвидть кризисъ въ той или другой форм. Мы, впрочемъ, до послдней минуты надялись, что кризисъ этотъ совершится только въ сознаніи такъ-называемой болгарской ‘интеллигенціи’…. (несчастное слово, самохвальный, надменный, одуряющій титулъ, не употребляемый образованными классами ни въ одной стран міра и честь изобртенія котораго всецло принадлежитъ дерзкой спси нашихъ ученыхъ неучей,— этой полуобразованной, фальшиво-либеральной, къ сожалнію, многочисленной фракціи русскаго общества!) Но кризисъ этотъ оказался остре чмъ думалось,— и изъ домашняго, внутренняго, грозитъ стать событіемъ вншняго, немаловажнаго политическаго значенія. Мы надемся однако, что мудрость Болгарскаго народа (именно народа въ тсномъ смысл, тхъ сельскихъ и городскихъ жителей, которыхъ ‘интеллигенція’ причисляетъ къ классу неинтеллигентныхъ) съуметъ дать этому кризису мирное, правильное разршеніе.
‘О, если бы князь Черкасскій не умеръ такъ рановременно,— еслибъ именно онъ докончилъ организацію Болгарскаго княжества: не находились бы мы въ такомъ безобразномъ положеніи, какъ нын!’ писалъ намъ недли дв тому назадъ одинъ Болгаринъ изъ Софіи…. Да, нтъ сомннія, дла въ Болгаріи пошли бы иначе, хотя бы Россіи и не пришлось, къ насмшливому удивленію всего міра, чваниться тмъ, что она не только ‘освободительница Болгаръ* цною своей крови и достоянія,— но и подательница ‘конституціонныхъ благъ’, сфабрикованныхъ государственными ‘либералами’ Петербурга. Нтъ ни малйшаго сомннія, что причина настоящаго зла въ Болгаріи именно — ‘конституція’, навязанная нами Болгарамъ, конституція, составленная по западно-европейскому образцу, безъ соображенія съ характеромъ, нравами, недавнимъ историческимъ прошлымъ и съ настоящими потребностями народа.
Судьба освобождающихся Балканскихъ племенъ вообще трагическая. Начинать созиданіе государства въ XIX вк, на виду у народовъ старой цивилизаціи, утратившихъ даже намять о своихъ доисторическихъ временахъ, давно пережившихъ свой эмбріологическій процессъ и періоды постепенной, естественной, такъ сказать, безсознательной государственной формаціи — задача мудреная Вмсто жизни выходитъ теорія, вмсто творчества — сочиненіе! Такое насильственное сокращеніе натуральнаго роста, такая замна свободнаго развитія инстинкта и непосредственныхъ силъ отвлеченною дятельностью разсудка — не обходится даромъ. Это почти то же, что изъ отроческаго періода перескочить прямо въ старческій, или если бы отрокъ, даже просто ребенокъ, попалъ, въ качеств равноправнаго, въ общество людей, уже преклонныхъ лтъ, при чемъ, по необходимости и ради отроческаго самолюбія, сталъ бы гримироваться старикомъ, искусственно бороздить себ лобъ морщинами, наклеивать усы и говорить басомъ…. Такъ было съ Сербами Княжества, которые прямехонько изъ эпоса, изъ пастушескаго періода, изъ ‘богоравныхъ’, какъ Эвмей у Гомера, свинопасовъ (главный промыслъ сербскій) прыгнули въ цивилизацію нашего столтія, обзавелись тотчасъ же ‘интеллигенціей)’, пославъ немедленно человкъ пять свинопасовъ учиться философіи у Гегеля (это фактъ), обстановились ‘аппелляціонными’ и ‘кассаціонными’ судами (дорожа, разумется, именно иностранными названіями), а потомъ и конституціей совершенно европейскаго склада. Письмо изъ Сербіи, напечатанное въ ‘Политическомъ Обозрніи’ 24 No ‘Руси’, свидтельствуетъ о томъ положеніи, въ которомъ, благодаря своей ‘интеллигенціи’, находится это несчастное, неудавшееся княжество: ему предстоитъ или внутренній государственный переворотъ, или окончательное ‘вступленіе въ сферу австрійскихъ интересовъ’. Примръ Сербіи долженъ былъ бы предохранить Болгаръ и русскія власти отъ повторенія роковой ошибки. Нкогда, въ рчи, произнесенной нами въ качеств предсдателя Московскаго Славянскаго Комитета, мы именно увщевали Болгаръ не идти по путямъ своихъ сосдей,— но нашъ голосъ не былъ и не могъ быть услышанъ — при авторитетномъ голос русскихъ оффиціальныхъ устроителей Болгаріи, смнившихъ князя Черкасскаго, и при мнимо-либеральномъ гвалт нашей голосистой прессы, привтствовавшей ихъ конституціонные замыслы. Пожала плечами старая Европа, дивясь нашему легкомыслію, а нкоторые `ея политики коварно улыбнулись въ предвидніи будущаго….
Вникните въ положеніе Болгаръ въ минуту освобожденія. Не только ‘Болгаріи’ не было, какъ обособленной страны съ какимъ-либо отдльнымъ гражданскимъ устройствомъ, какъ термина политическаго, но она не существовала даже какъ терминъ географическій, т. е. съ опредленными границами территоріи: это былъ терминъ только этнографическій. Пять вковъ турецкаго рабства не смогли вытравить въ Болгарахъ ихъ національнаго сознанія, ихъ стремленій къ независимости,— вчная имъ за то честь и хвала,— но они, разумется, отвыкли отъ всякой политической и гражданской самостоятельной жизни. Не сами они и освободились, разучившись и владнію оружіемъ, ставъ народомъ по преимуществу земледльческимъ, промышленнымъ и торговымъ. (Впрочемъ, по увренію русскихъ офицеровъ и до опыту небольшаго болгарскаго ополченія, устроеннаго Россіей въ минувшую войну, Болгарскій народъ представляетъ прекрасный матеріалъ для образованія стойкаго, доблестнаго регулярнаго войска). Т изъ Болгаръ, которые, до эпохи освобожденія, получили нкоторое образованіе, готовили себя для учительства, для педагогической, а никакъ для административной дятельности. ‘Оставьте намъ Русскихъ для занятія высшихъ административныхъ постовъ, хоть на нкоторое время’, писали намъ неоднократно просвщеннйшіе изъ Болгаръ, ‘пока мы подготовимъ своихъ людей, а теперь ихъ у насъ еще не имется, всякій школьный учитель того и гляди возмнитъ себя способнымъ занять мсто министра, воспылаетъ честолюбіемъ и духомъ интриги’. Такъ предсказывали умные Болгары, такъ и случилось. Отчасти по недостатку у насъ въ Россіи своихъ собственныхъ способныхъ къ высшей администраціи людей, отчасти по политическимъ и другимъ соображеніямъ, требованіе Болгаръ не могло быть исполнено, и только должность военнаго министра, къ счастію для Болгаріи, всегда до сихъ поръ исправлялась, и въ настоящее время исправляется Русскимъ. Поле для интригъ честолюбія открылось обширное,— и все, что не пахало, не торговало и не промышляло, потянулось къ высокимъ окладамъ жалованья, къ властвованію въ той или другой форм: не было той неспособности, которая бы не предъявляла притязанія на какой-либо министерскій портфель.
Что было нужно для Болгаріи въ главныхъ чертахъ? Нужно было установить мстное самоуправленіе въ сельскихъ и городскихъ общинахъ въ форм наиболе сродной Болгарамъ, наравн со всякимъ Славянскимъ племенемъ,— ввести обычай скупщины или собора народныхъ представителей или, точне, избранныхъ отъ народа пословъ — вовсе не въ вид европейскаго конституціоннаго собранія съ самодержавствующимъ большинствомъ голосовъ, а единственно и исключительно въ вид собранія совщательнаго. Наконецъ, пуще всего слдовало учредить крпкую, сильную, объединяющую, центральную, державную власть. Вншнее политическое положеніе Болгарскаго Княжества, въ виду отдленія отъ него Восточной Румеліи и стремленія обихъ частей Болгаріи къ возсоединенію, въ виду возможности новыхъ войнъ и политическихъ усложненій, таково, что и въ конституціонной стран потребовало бы учрежденія временной диктатуры. Вмсто этого всего введенъ былъ европейскій парламентаризмъ, введено правленіе ‘большинства’, и это въ стран, не доросшей до яснаго политическаго сознанія и не знающей, разумется, никакой борьбы исторически-сложившихся политическихъ партій, а знающей разв только борьбу личныхъ эгоистическихъ интересовъ, прирожденную всякому человческому обществу. Разумется, только эта одна борьба и проявилась на дл… Что ‘единство’ всегда желательно и необходимо — это старая истина, обратившаяся въ общее мсто, тмъ не мене это такая истина, которой практическое примненіе въ жизни было особенно нужно въ Болгаріи при начал новаго государственнаго бытія. ‘Единство!…’ Какое тутъ единство, когда, по примру цивилизованной Европы, оказывается нужнымъ обзавестись именно партіями? какъ же быть безъ партій, воли есть ‘конституція’? И вотъ новые граждане, еще почти не выйдя изъ утробы матери на политическій божій свтъ, задаются задачею не единства, а разъединенія: ‘ты, Петко, будь консерваторомъ, ты, Ника, ступай-ка въ либералы, а я, Райко, махну въ радикалы’! Что охранять консерваторамъ — турецкіе порядки? ибо другой старины нтъ, въ чемъ задачи либерализма, когда все дло въ томъ, чтобы дарованную свободу отъ иноземнаго ига сберечь и упрочить? какіе тутъ ‘радикалы’, которыхъ послднее слово анархія, когда нужно воздвигать государство, и именно крпкую монархію?… Такихъ вопросовъ никто, кажется, себ и не задавалъ. Но достаточно приведенныхъ иностранныхъ именованій для того, чтобы уразумть напало отчужденія между ‘интеллигенціей’ и народомъ. Всею этою нелпостью, бьющею въ глаза, не смутились наши русскіе конституціонныхъ длъ мастера, не смутятся вроятно и теперь, забывая, что европейскія конституціи — продуктъ долгой исторической своеобразной жизни, исторически выработавшійся компромиссъ между угнетавшими и угнетенными классами, между полноправными и нкогда безправными, но въ послдствіи окрпшими сословіями! Ничего подобнаго ни въ Сербіи, ни въ Болгаріи нтъ и не бывало,— тамъ нтъ ни сословій, ни даже классовъ, вс равны и равноправны въ форм почти первобытной.
Южнымъ Славянамъ вообще недостаетъ дисциплины, безъ которой невозможно существованіе государства,— недостаетъ имъ и чувства ‘отечества’, какъ политическаго цлаго, обязывающаго всхъ къ солидарности и отвтственности. Ихъ понятія ограничиваются пока ‘племенемъ’ и ‘родиной’,— и этого имъ, конечно, въ вину ставить нельзя. Нашъ Русскій народъ, кром того, что онъ прошелъ тысячелтнюю трудную историческую школу, воспитываетъ въ себ дисциплину своимъ мірскимъ устройствомъ, при которомъ каждый, съ раннихъ лтъ, пріучается согласовать свой эгоизмъ съ интересомъ своего общества и подчинять свою волю вол міра. Поэтому нашъ народъ и не можетъ идти въ сравненіе съ прочими Славянскими племенами,— поэтому онъ одинъ изъ нихъ, какъ наиболе способный къ послушанію и сознательной дисциплин, и создалъ могущественнйшее въ свт государство. Но какъ же принялись наши русскіе Европейцы за водвореніе въ Болгаріи нужныхъ для нея условій здороваго бытія? Учрежденіемъ безправной верховной власти и, между прочимъ, узаконеніемъ не то, что свободы, но разнузданности политическихъ нравовъ и печати въ стран, только еще начинающей лепетать и еще не имющей правильно устроенныхъ судовъ! Разумется, эта свобода, къ великому смущенію сельскаго люда, серьезно относящагося къ печатному слову, превратилась у новоиспеченной болгарской интеллигенціи въ свободу не борьбы мнній, а площадныхъ ругательствъ, гнусныхъ сплетней и клеветъ, которыми и стали обмниваться партіи министровъ смщенныхъ и властвующихъ. Наши публицисты видли въ этомъ проявленіе ‘молодой, здоровой жизни’, тогда какъ надо было предвидть иное: именно, что общество, неумющее чтить и уважать достоинство имъ же избранной власти, подрываетъ въ корн самый свой политическій строй. Кончилось тмъ, что пребывающіе во власти ‘либералы’ не выдержали поношенія и стали преслдовать поносящихъ самыми неконституціонными, а турецкими способами…
Къ довершенію бдъ, не мало теперь въ Болгаріи Болгаръ, заразившихся въ нашихъ русскихъ школахъ, въ которыхъ получили образованіе, нашею общественною язвою — нигилизмомъ. Они призваны теперь, призваны къ дятельности положительной, творческой, а въ Россіи научились только теоріямъ отрицанія и разрушенія! Нашлись попугаи и обезьяны между Болгарами, которые обзавелись органами соціалистическаго и революціоннаго духа,— нашлись такіе, которые осмлились класть хулу на своего Благодтеля и Освободителя, на Мученика-Царя. Но этого Болгарскій народъ уже не могъ выдержать. Въ настоящемъ движеніи Болгарскаго народа, котораго Князь Александръ явился смлымъ выразителемъ, мы видимъ залогъ лучшаго будущаго. Болгарскій народъ иметъ въ себ вс задатки для правильнаго гражданскаго развитія. Онъ серьезенъ, здравомысленъ, миролюбивъ, трудолюбивъ, упоренъ въ достиженіи цли, не терпитъ фразы и ничего показнаго, никакихъ вншнихъ, театральныхъ демонстраціи и манифестацій. Онъ не стыдится благодарности. А способность помнить благодяніе и сохранять въ душ за него признательность есть великая добродтель, свидтельствующая о прочномъ нравственномъ внутреннемъ стро народномъ,— добродтель, которой, напримръ, вовсе не знаютъ ‘интеллигентные’ или по сербски: ‘изображенные’ Сербы Княжества.
Не знаемъ, чмъ окончится кризисъ и что ршитъ великое народное собраніе, созываемое Княземъ. Самымъ мудрымъ ршеніемъ представляется намъ упраздненіе, хотя бы временное, лтъ пока на пять или даже десять, существующей формы правленія, основанной на парламентскомъ большинств, и ограниченіе правъ собранія только совщательнымъ, но конечно вполн свободнымъ, независимымъ голосомъ. Такой добровольный опытъ показалъ бы, по окончаніи срока, какой образъ государственнаго существованія наиболе приличенъ Болгаріи и лучше предохраняетъ страну отъ того министерскаго деспотизма, отъ котораго такъ изстрадался народъ при господств настоящей пресловутой ‘либеральной’ партіи, съ г. Каравеловымъ во глав.
Искреннее участіе къ благородному Сербскому племени вынуждаетъ насъ обратиться съ словами предостереженія къ Черногорцамъ, особенно къ тмъ, которые учатся теперь въ Европ и у насъ въ Россіи. Пусть то, что происходитъ теперь въ Сербскомъ и Болгарскомъ княжеств, послужитъ для нихъ урокомъ. Будущее Сербскаго племени зависитъ теперь во многомъ отъ Черногоріи. Пусть знаютъ они, что только та часть Сербскаго племени преуспетъ и въ сил и въ истинной свобод, которая не погонится за слпымъ подражаніемъ Западной Европ, воспитаетъ въ себ чувство и сознаніе государственной дисциплины,— заведетъ себ конституціи по западно-европейскому образцу…

——

Вотъ телеграммы изъ Софіи, напечатанныя въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’ и подавшія поводъ въ нашей стать:
СОФІЯ, 9 мая (27 апрля). Сегодня князь въ своей прокламаціи къ народу успокоилъ общественное мнніе, уволивъ министерство Каравелова. Его высочество поручилъ министру Эрироту составить новый умренный временный кабинетъ. Министромъ юстиціи назначенъ предсдатель кассаціоннаго суда Стаматовъ. Въ прокламаціи говорится о скоромъ созваніи великаго народнаго собранія, для устраненія хаоса и причинъ, задерживающихъ правильное развитіе княжества. Въ случа непринятія мръ этимъ послднимъ князь ршился отказаться отъ Болгарскаго престола.
СОФІЯ, 9 мая (27 апрля). Въ прокламаціи князя сказано: ‘Единогласное избраніе вврило мн судьбы Болгаріи. Не безъ колебаніи принялъ я на себя задачу вести Болгарію по пути преуспянія, трудился добросовстно, допускалъ вс попытки организовать правильное развитіе княжества. Къ сожалнію, вс эти попытки обманули мои надежды. Болгарія оказывается нын дискредитованною извн, дезорганизованною внутри. Такое положеніе поколебало въ народ вру въ справедливость и законы’. Князь извщаетъ, что онъ поручилъ Эрнроту образованіе временнаго кабинета до ршенія народнаго собранія. ‘Если оно утвердитъ условія необходимыя для правительства, которыя я предъявлю и отсутствіе которыхъ было главною причиной ныншняго положенія длъ, въ такомъ случа я оставлю корову за собой. Такъ какъ моя задача состоитъ въ споспшествованіи благу Страны, то я считаю своимъ святымъ долгомъ заявить торжественно, что ныншнее положеніе длаетъ исполненіе этой задачи невозможнымъ. Основываясь на конституціи, я ршилъ созвать собраніе — органъ высшей національной воли и возвратить ему корону, а вмст и судьбы Болгаріи. Если ныншнее положеніе не измнится, я ршился оставить тронъ, съ сожалніемъ, но съ сознаніемъ, что исполнилъ свой долгъ до конца’.
Составъ новаго кабинета: Эрнротъ — министръ военный, внутреннихъ длъ и президентъ, Зелесковичъ — финансовъ, Стаматовъ — юстиціи, прочіе министры остаются прежніе.

Москва, 20-го іюня 1881 г.

Ужъ не далекъ день, который ршитъ судьбу дорогой каждому русскому сердцу Болгаріи. Даруетъ ли Болгарскій народъ князю Александру требуемое имъ полномочіе и,— возложивъ на него бремя своего доврія, бремя личной власти и личной отвтственности, а на себя семилтній искусъ терпнія и надежды,— мирно разойдется по домамъ? или же заклубится по Дунаю дымъ парохода, уносящаго перваго князя Болгаріи отъ сей страны далече,— и недавно рожденное государство, оставшись внезапно безгосударнымъ, станетъ жертвою внутреннихъ смутъ, анархіи, а въ конц концовъ и иноплеменнаго нашествія — Турокъ или Австрійцевъ? Мы съ своей стороны вримъ въ здравый смыслъ болгарскихъ народныхъ массъ, и почти не сомнваемся въ ихъ ршеніи. И ршеніе это, благопріятное для князя, будетъ принято Болгарскимъ народомъ вовсе не изъ раболпства или ‘сервилизма’, въ чемъ такъ склонны на Запад упрекать Славянскія племена,— вовсе не страха ради, не подъ давленіемъ власти,— а совершенно искренно и свободно, вопервыхъ, какъ самый благополучный исходъ изъ настоящаго положенія, во-вторыхъ, потому, что народъ уметъ терпть и ожидать, и очень серьезно отнесется къ семилтнему сроку, который самъ князь назначаетъ для предстоящаго политическаго испытанія.— Народъ вообще, всякій народъ, тмъ и отличается отъ единичнаго лица или даже отъ совокупности отдльныхъ лицъ, составляющей его верхній слой, общество или ‘интеллигенцію’, что лицо — нетерпливо, мряетъ ходъ событій и общественнаго развитія короткимъ срокомъ личной жизни, торопитъ исторію, тогда какъ народъ, организмъ историческій, живущій въ вкахъ, мряетъ свою жизнь историческимъ же мриломъ. Эта народная черта, кажется намъ, мало оцнена и замчена, и она въ особенности ярко выступаетъ въ Русскомъ народ. Въ этой черт, повторяемъ, и заключается существенное отличіе народа, въ тсномъ смысл этого слова, отъ его такъ-называемой интеллигенціи: у обоихъ равныя мры времени, разныя отношенія къ исторической жизни. Всего лучше выражается это различіе сравненіемъ народа съ корнемъ, а интеллигенціи съ листьями, къ которымъ, въ извстной басни Крылова, корни дерева обращаются съ такою рчью:
Молчите въ добрый часъ
И помните ту разницу межъ насъ.
Что съ каждою весной листъ новый народится,
А если корень изсушится,
Не станетъ дерева, ни васъ.
Но мы увлеклись въ сторону. Впрочемъ, поученіе басня годится не только для нашей, но и для молодой болгарской интеллигенціи, которая на первыхъ же порахъ своего бытія, упоенная хмлемъ политическаго властолюбія, начала ужъ слишкомъ скоро забывать о корн.— Русская публика не могла, конечно, не смущаться тми тенденціозными извстіями, которыя разсылались въ русскія и заграничныя гавоты приверженцами обихъ борющихся партій. Надобно сказать правду, особенною тенденціозностью отличались телеграммы и письма въ дух партіи ‘либераловъ’, пересылаемыя въ газету ‘Голосъ’ ея корреспондентомъ, котораго мы имемъ честь знать лично, а потому имемъ и нкоторое основаніе считать его сообщенія пристрастными. Зная по долговременному опыту, какъ запальчивы во взаимной борьб южные Славяне, какъ склонны, но своей страстности, къ преувеличеніямъ, какъ легковрны ко всякому обвиненію, ввводимому на врага, мы старались узнать о настоящемъ положеніи длъ изъ другихъ источниковъ, отъ лицъ мене заинтересованныхъ,— и свднія нами полученныя только подтвердили наше мнніе, уже высказанное въ 25 No ‘Руси’… Народъ былъ равно недоволенъ ни ‘консерваторами’, ни ‘либералами’, но послдними недоволенъ еще сильне, потому что они доле оставались во власти, слишкомъ много популярничали и общали, и слишкомъ скоро зазнались… Что бы ни толковали наши газеты о народномъ сочувствіи къ такимъ ‘либераламъ’, какъ гг. Цанковъ и Каравеловъ, достаточно напомнить, что г. Каравеловъ,— можетъ быть и несправедливо,— пользуется репутаціей позитивиста или вольномыслителя (libre-penseur), а г. Цанковъ — католикъ, т. е. вроотступникъ, который, во время оно, затялъ было искать для Болгаръ защиты отъ греческой патріархіи у римскаго папы, и съ этой цлью склонялъ Болгаръ къ переходу, если не прямо въ латинство, то въ унію. Баковы бы ни были ‘патріотическія’ побужденія такого вроотступничества, но оно свидтельствуетъ о замчательномъ легкомысліи этого ‘передоваго дятеля’, какъ величаютъ его нкоторыя наши газеты, и о совершенной его неспособности служитъ выразителемъ національнаго духа Болгаріи. Народъ Болгарскій, остававшійся врнымъ православію въ теченіи пятивковаго рабства и только благодаря этой врности сохранившій свою народность и свою единоврную связь съ Россіей,— за г. Данковымъ ни въ латинство, ни въ унію не пошелъ, не пойдетъ, конечно, за нимъ и теперь. Уже одно то обстоятельство, что даръ ‘конституціонной свободы’ предлагается вроотступникомъ, невольно внушаетъ народу недовріе, которое какъ само собою разумется, поддерживается въ немъ и духовенствомъ. Не въ такой степени рзко, но также несочувственно относится духовенство и къ Каравелову. Нельзя же предполагать, чтобы мнніе духовенства, особенно же высшаго, т. е. епископовъ, архіереевъ, митрополитовъ, не имло никакого значенія для народа. Вс эти данныя,— съ которыми нельзя не считаться, такъ какъ вопросъ о конституціи предлежитъ разршенію не въ абстрактной области, не въ безвоздушномъ пространств,— уже сами по себ предопредляютъ то направленіе, куда должны склониться всы на предстоящемъ народномъ судилищ.
Не въ пользу ‘либеральной’ партіи въ глазахъ Болгарскаго народа послужитъ и обращеніе къ международному ареопагу, къ заступничеству Франціи, Италіи, Англіи (въ Россіи она обратилась уже къ послдней). Напечатанное въ ‘Болгарскомъ Глас’ дерзкое письмо Цанкова къ русскому дипломатическому агенту только снова свидтельствуетъ, какъ искусственно вырощенная, форсированнымъ способомъ выгнанная изъ почвы интеллигенція легко утрачиваетъ, въ своей самонадянности, живую органическую связь съ народомъ. Называть русскихъ офицеровъ ‘иностранцами’, упрекать русскаго агента за то, что онъ сопровождаетъ князя въ его поздк, это значитъ идти наперекоръ чувству и мысли Болгарскаго народа, для котораго русскіе офицеры и представитель Русской державы не иностранцы, а, кровные родные, только вчера пролившіе за него свою кровь и расковавшіе турецкія цпи, обязанны, въ его глазахъ, радть ему и совтовать. Болгарскій народъ не стыдится благодарности, и уже одно это служитъ доказательствомъ его нравственной доблести, его духовной внутренней крпости.
Въ нашихъ газетахъ много говорилось о переписк Цанкова съ Гладстономъ, но, если не ошибаемся, ни слова не было сказано о письм къ Гладстону Болгарина Балабанова, который, одновременно съ Цанковымъ и вмст съ нимъ, объхалъ въ 1876 году Европу, точно также лично знакомъ съ Гладстономъ и пользуется, по всей вроятности, въ глазахъ англійскаго министра равнымъ съ г. Цанковымъ авторитетомъ. Письмо Балабанова, рзко опровергающее письмо Данкова и защищающее дйствія князя, напечатано въ личномъ орган Гладстона ‘Pall Mall Gazette’. Ниже, въ Политическомъ обозрніи, читатели прочтутъ его въ перевод. Такъ же найдутъ они и отзывъ о болгарскихъ длахъ самого министра иностранныхъ длъ, лорда Гранвилла, изъ котораго вовсе не видно, чтобъ Англія собиралась расходиться съ Россіей) въ своемъ дипломатическомъ образ дйствій по отношенію Болгаріи, какъ уже грозили нкоторые газетные политики.
Конституція на западно-европейскій образецъ тмъ уже однимъ вредна для народа, только-что начинающаго жить политическою жизнью, что, вмсто здороваго роста и развитія, даетъ ему заразу политическаго властолюбія, вмсто единства — порождаетъ вражду, раздленіе, длаетъ народъ игралищемъ партій, и интересы отечества заслоняетъ личными и партійными интересами. Все это не созидаетъ силы, а только ослабляетъ и безъ того слабый, еще не окрпшій государственный организмъ. Болгарамъ же пуще всего нужно воспитать въ себ чувство государственной дисциплины и умть подчинять личныя выгоды и потребности понятію цлаго и общаго, понятію государства. Нужно прежде всего укрпить и утвердить вншнюю форму бытія. Сознавать себя и чувствовать себя государствомъ для Болгаръ, знавшихъ до сихъ поръ только родину и, еще ново, и это сознаніе и чувство никогда не разовьются, если при самомъ вступленіи на государственное поприще — Болгары разобьются на враждебные станы, и вся ихъ внутренняя жизнь поглотится борьбою изъ-за власти одного стана надъ другимъ!…

Москва, 12 сентября 1881 г.

Т толки и заключенія, къ которымъ, въ заграничной печати, подало поводъ данцигское свиданіе Русскаго и Германскаго Императоровъ, не могли не произвесть нкотораго смущенія въ нашемъ обществ. Тмъ боле цнимъ мы вниманіе, оказанное въ настоящемъ случа русскому общественному мннію чрезъ помщеніе въ ‘Правительственномъ Встник’ циркулярной депеши статсъ-секретаря Гирса къ дипломатическимъ представителямъ Россіи при иностранныхъ дворахъ. Эта депеша, устанавливая истинную и единственно приличную точку зрнія на значеніе этого ‘событія’, должна, кажется, въ значительной степени охладить прыткую фантазію иностранныхъ публицистовъ, а въ то же время успокоить умы и въ самой Россіи. ‘Узы близкаго родства и преемственная дружба, соединяющія обоихъ Внценосцевъ, достаточно объясняютъ побудительныя причины вызвавшія это свиданіе и характеръ его’, пишетъ нашъ управляющій Министерствомъ иностранныхъ длъ: читатели припомнятъ, что мы лично, сообщая въ 42 No ‘Руси’ извстіе объ отъзд въ Данцигъ Государя Императора, также не допускали возможности какого-либо иного толкованія. Тмъ не мене успокоить умы и въ самой Россіи было полезно. Ибо слишкомъ памятно Россіи, къ чему привелъ ее не очень давній ‘тройственный союзъ’, внчавшійся Берлинскимъ трактатомъ,— и ничего она такъ не боится, какъ союзовъ, обращающихъ союзника въ узника. Роль увника дружбы и плнника чести, т. е. даннаго слова, всегда въ этихъ международныхъ отношеніяхъ двухъ или трехъ сторонъ выпадала только на насъ,— роль, безъ сомннія, длавшая честь нашему нравственному характеру, но не проницательности. Прочія договаривавшіяся съ нами стороны никогда никакихъ цпей дружбы и чести, по отношенію къ намъ, на себя не налагали и не несли. Не однажды приходилось Россіи, удрученной бременемъ этихъ вовсе не ‘цвточныхъ узъ’, изнемогавшей отъ благодяній такой междоусобной дружбы, обманутой, даже не очень хитростно, въ своемъ довріи, вычислять предъ вчерашними друзьями вс свои приношенія на алтарь взаимности — въ ущербъ ея собственнымъ интересамъ и въ пользу чужимъ,— и… И въ конц концовъ снова удовлетворять ненасытнымъ алканіямъ такой притязательной и наступательной дружбы, снова, въ доказательство нашей непреклонной врности и благонравности, самоотверженно отдавать въ жертву даже остаточный, послдній свой, кровный, въ данномъ случа, интересъ… Всего этого Россія не забыла, все это болзненно живо въ ея сознаніи…
Этого, не забыла и Европа. Именно этою ея памятью о всемъ содянномъ, также очень живою, и объясняется то необычайное впечатлніе, которое произвело за границею посщеніе Русскихъ Императорохъ своего дарственнаго престарлаго Дда. ‘Мы-то помнимъ, во неужели Россія и ворахъ все предала забвенію, все простила?’ вотъ вопросъ, который невольно задавали себ въ Европ. Увлекаясь стремленіемъ распознать внутренній смыслъ факта,— вполн естественнаго и достаточно характеризуемаго личными родственными отношеніями,— иностранные публицисты безцеремонно выдаютъ секретные мотивы своей государственной, относительно Россіи, политики. Секреты эти, впрочемъ, никогда не были тайною для русской публики, они всегда отрицались лишь русскими дипломатами, участвовавшими въ Берлинскомъ конгресс и стяжавшими себ лестное одобреніе главныхъ руководителей этого европейскаго противъ Россіи заговора. ‘Надо вдь вспомнить,— разсуждаетъ одна нмецкая газета,— все то униженіе, которому удалось соединенной Европ подвергнуть Россію въ 1878 г., ту дипломатическую побду, которую одержали надъ нею Германія, Англія и Австрія, посл ея блистательныхъ подвиговъ, посл ея славной, побдоносной войны! Вдь графами Андраши и Беконсфильдомъ вмст съ княземъ Бисмаркомъ было поршено: вытснить Россію совсмъ прочь изъ совтовъ Европы, и русскіе интересы на Балканскомъ полуостров замнить австрійскими’. Это говоримъ не мы, а нмецкій публицистъ, озадаченный данцигскимъ свиданіемъ и задумавшійся надъ вопросомъ: слдуетъ ли въ этомъ свиданіи видть со стороны Россіи какъ бы санкцію такой, по его собственному сознанію, враждебной для Россіи ‘германо-австрійской политик’? Онъ не ршается дать отвтъ утвердительный и скептически относится къ ликованіямъ другихъ публицистовъ, которые въ посщеніи Данцига умудрились усмотрть новое торжество для Германіи, чуть не новую блистательную побду, одержанную княземъ Бисмаркомъ!.. Вроятно мене всхъ обольщается на счетъ истиннаго смысла данцигскаго посщенія самъ германскій канцлеръ,— но конечно онъ постарается извлечь изъ этого факта всю возможную для себя поливу: вс эти ликованія ему нужны, вс они направлены преимущественно — по адресу Франціи…
Никто лучше ‘честнаго маклера’ не знаетъ истинную цну услугъ оказанныхъ имъ Россіи, но нисколько не входитъ въ его разсчеты, чтобъ въ Россіи понимали ее такъ же точно и хорошо. Вс усилія его, посл Берлинскаго конгресса, были устремлены къ тому, чтобы заворожитъ боль русскаго патріотическаго чувства, чтобы отвести глаза русскому общественному мннію и убдить русское правительство въ неизреченномъ благополучіи такого исхода нашей военной кампаніи, какъ Берлинскій трактатъ. Самою величайшею опасностью представлялась для Берлина возможность національнаго направленія русской политики — естественный, казалось, результатъ пробужденнаго въ русскомъ обществ войною 1876 и 1877 г. самосознанія. Противъ этихъ двухъ ‘золъ’ и направлены были изъ-за границы подкопы у мины, и нельзя сказать чтобъ безъ успха, такъ какъ Берлинскій договоръ,— этотъ конечный плодъ такихъ страстныхъ напряженій Россіи, такихъ громадныхъ подъятыхъ ею усилій,— самъ собою, разумется, много способствовалъ упадку общественнаго духа. Тогда же подняло голосъ, на время было притихшее, печальное безнародное направленіе извстной части нашей отечественной прессы и интеллигенціи. Всмъ, конечно, памятна та ‘свистопляска’ самозаушенія и самооплеванія, которой предалась по преимуществу такъ-называемая либеральная печать вскор посл войны. Либералы-демагоги и либералы-бюрократы даже высшаго ранга за одно осмивали, оплевывали и движеніе добровольцевъ, и ‘подъемъ народнаго духа’ (истинный подъемъ, какъ бы ни старались опошлить это выраженіе!), за одно глумились надъ національными историческими побужденіями, надъ историческимъ яко-бы ‘призваніемъ Россіи’, надъ ея ‘миссіею въ сред славянскихъ племенъ’, и т. д. Все это было, конечно, на руку германо-австрійскимъ политикамъ. Нмецкая печать съ своей стороны, въ вид особеннаго доброжелательства Россіи, дятельно напирала на заслуги главнаго русскаго дятеля на Берлинскомъ конгресс, графа Шувалова, особенно популярнаго въ Германіи, я рекомендовала его въ руководители русскихъ — иностранныхъ и внутреннихъ длъ. Этому желанію нмецкой печати князя Бисмарка не удалось однакоже совершиться, хотя, впрочемъ, они имли полное основаніе пребывать довольнымъ и поведеніемъ всхъ прочихъ русскихъ дипломатическихъ представителей за границею, и вообще образомъ дйствій русской вншней политики
Не мало, безъ сомннія, содйствовали политическимъ видамъ нашихъ иностранныхъ ‘друзей’ и печальныя, позорныя событія послднихъ лтъ въ ндрахъ самой Россіи. Проявились враги Русскаго народа или, по лтописному выраженію старины, ‘воры’ въ самой Русской земл,— это крайнее выраженіе русскаго ‘западничества’, это подражательное примненіе въ Россіи послдняго олова иностраннаго западнаго радикализма, только въ обстановк нкоторыхъ свойствъ русскаго народнаго характера, т. е. большей отваги и дерзости. Извстно, что отрицаніе Бога, отрицаніе души и нравственнаго закона внчалось наконецъ на Запад, совершенно логически, какимъ-то культомъ или боготвореніемъ одичанія, вмст съ созданіемъ цлой новой породы дикихъ, которыхъ вс идеалы сосредоточились въ истребленіи и умерщвленіи, вс дары духа, весь умъ и душа — въ револьвер, яд и динамит. Это ихъ единственный ‘человческій’ языкъ,— въ этомъ для нихъ высшее проявленіе ‘человчности’ и ‘культуры’. Къ стыду нашему, первое мсто среди этого разряда падшаго человчества принадлежитъ Русскимъ. Опозоривъ нашу землю, сдлавъ ее въ глазахъ всего міра чуть не ‘притчею во языцхъ’, они поработали, какъ подлые измнники, въ пользу чуждыхъ, враждебныхъ намъ политическихъ замысловъ.— Иностранные политики не замедлили, разумется, эксплуатировать въ свою выгоду дянія нашихъ нигилистовъ-революціонеровъ, и старались всми способами отождествить, въ глазахъ русскаго правительства, нигилизмъ съ ‘славянофильствомъ’ или національнымъ русскимъ направленіемъ, скомпрометтировать послднее предъ русскою властью. Вс нмецкія газеты неугомонно трещали на эту тему. Чмъ дятельне начинала Австрія приводить въ исполненіе свои панславистическіе планы, т. е. установленіе австрійской гегемоніи среди славянскихъ племенъ, не только западныхъ, но м юго-восточныхъ или балканскихъ, тмъ сильне и нагле поднимались вопли австрійскихъ и германскимъ газетъ о русскомъ ‘нигилистическомъ панславизм’, тмъ обильне неслись предостереженія русскому правительству противъ опасности ‘московскаго’ или попросту русскаго направленія, противъ всякаго проявленія самобытности во внутренней и вншней политик. Он находили себ въ этомъ послднемъ отношеніи нкоторую, конечно неожиданную, поддержку и въ той русской печати, которая съ какимъ-то наивнымъ ожесточеніемъ преслдуетъ въ русскомъ обществ всякое притязаніе на національную самобытность, и трепещетъ отъ благороднаго негодованія при одномъ этомъ слов!
Одновременно съ такого рода попыткой заподозрить въ глазахъ русскаго правительства всякое проявленіе русскаго народнаго духа въ политик, пущены были въ ходъ изъ Германіи аргументы и другаго сорта, которые, впрочемъ, также какъ разъ совпали съ направленіемъ, преобладавшимъ въ значительной части нашего пишущаго и правящаго общества.
Не только за границею, но и у насъ дома, вошло въ моду представлять Россію во образ какого-то, если не насмерть раненаго, то тяжко-претяжко уязвленнаго, разслабленнаго инвалида, которому не то-что радть о своемъ достоинств и слав, но дай Богъ разв кое-какъ оправиться, хоть бы и съ грхомъ пополамъ… Если иностранцы изображали Россію чуть не минированною вдоль и поперекъ, готовою ежеминутно взлетть на воздухъ и развалиться, и во всякомъ случа терзаемою внутренними междоусобіями, то и русскіе публицисты, и даже сановные бюрократы, хотя, конечно, и не повторяли такихъ басней, однакоже не уступали иностранцамъ въ мрачности красокъ, которыми живописали свое отечество. Нтъ сомннія, что большинство нашихъ газетъ и даже свтскихъ гостиныхъ способно не только порадовать наизлйшаго врага Россіи, но и привести въ уныніе каждаго легковрнаго, прислушивающагося въ ‘общественному мннію’ Русскаго, лишить его всякой бодрости духа, столь необходимой намъ именно въ настоящую минуту, произвести въ немъ полный упадокъ, совершенную ‘прострацію’ нравственныхъ силъ. Нкоторые органы печати особенно отличались расположеніемъ и искусствомъ группировать и отражать въ себ исключительно одни темныя пятна русской общественной и государственной жизни, вроятно вслдствіе особеннаго устройства своего зрительнаго снаряда и органической духовной неспособности видть и понимать положительныя стороны нашего народнаго бытія,— то, что, по слову поэта, ‘сквозитъ и тайно свтитъ’ въ его вншней безурядиц и бднот. Само собою разумется, все это сопровождалось приличными воздыханіями, которыя, впрочемъ, сильно напоминали стихи Некрасова, обращенные во время оно къ таковымъ же ‘обличателямъ’:
И слезами покаянья
Мы разводимъ — грязь!
Все грязь, да грязь,— сплошная невылазная грязь. Вся Россія — сплошная язва даже безъ несомннной надежды на выздоровленіе. Положеніе — чуть не отчаянное. Выходило, что народъ, совершившій еще недавно чудеса доблести, точно вдругъ упалъ, ослаблъ, изнемогъ до отреченія отъ своего тысячелтняго историческаго подвига и исторической дли, отъ единства, цлости и могущества своей государственной формы, что и бденъ онъ сталъ, я немощенъ, какъ никогда ни разу въ свое десятивковое бытіе, что и состояніе наше въ экономическомъ, финансовомъ, соціальномъ, нравственномъ я во всхъ возможныхъ отношеніяхъ таково, что какіе тамъ славянскіе интересы! куда тамъ заботиться о вншнемъ достоинств, претендовать на австрійскія козни и еще выказывать щекотливость относительно политической чести, когда весь народъ покрытъ проказой (sic) и грозитъ заразить и насъ, ‘культурныхъ людей’! Нужно Россіи сидть смирнымъ-смирно, спустить пониже свой политическій флагъ, сносить терпливо вс щелчки и обиды, и при всякомъ новомъ извн оскорбленіи приговаривать самой себ: ‘ништо теб, ништо! такъ и слдуетъ! подломъ! вотъ теб за ‘самобытность’! вотъ теб за притязанія на народное самостоятельное развитіе, за то, что не дообезьяничалась до французскаго или иного заграничнаго правоваго порядка’! Гуломъ-гудли такія рчи, при безмолвіи сбывшаго молчать русскаго народа, и колоссальное недоумніе давило нашу могущественную власть, и марево немощи завладвало духомъ, и съеживалась, смирялась донельзя наша политика, утрачивая дйствительно вру въ силы народа и призваніе Россіи…
А Австрія межъ тмъ не переставала работать да работать, плела и раскидывала сти на Балканскихъ Славянъ, всасывала несчастную Сербію въ е сферу своихъ интересовъ’, душила православныхъ Босняковъ и Герцеговницевъ, мутила въ Румеліи и Македонія, упраздняя всюду русское обаяніе и вліяніе… Бисмаркъ оставался доволенъ…
Настало 1 марта. Воспрянувъ отъ ужаса, одернула съ себя Россія пелену недоумній и лживыхъ мечтаній, гнетъ самоуничиженія и безврія съ самоё себя… Новый, бодрый Царь на престол,— новые люди въ управленіи, и въ числ ихъ, хотя и не во глав иностранныхъ длъ, графъ Игнатьевъ, имя котораго нераздльно связано съ представленіемъ о національномъ направленіи во вншней политик. Новая забота, новая работа соображеній для Европы, но въ особенности для германскаго канцлера! Очевидно, что прежніе ходы, прежніе пріемы уже не годились. Какъ мы сказали, Бисмаркъ очень хорошо зналъ, какія услуги оказаны были имъ Россіи въ качеств ‘честнаго маклера’, и могъ справедливо предположить, что эти услуги цнятся но достоинству и новою русскою властью. Мене всего способенъ былъ этотъ геніальный и. прозорливый государственный мужъ убаюкивать себя мнимою слабостью Россіи. Хотя значительная часть нашей печати не переставала отъ имени Россіи пть Лазаря, хотя и многіе наши государственные люди продолжали вторить этой псни и толковать о такой внутренней предстоящей дятельности, которая упраздняла для васъ всякую возможность оберегать наше вншнее политическое значеніе, однако-же германскій канцлеръ хорошо понималъ, что Русскій народъ живъ и живехонекъ, и что такой великій историческій народъ, каковъ Русскій, не можетъ вдругъ, ни съ того ни съ сего, отказаться отъ своей роли въ мір. Нмцы опытне и серьезне въ дл политической жизни, чмъ большинство вашей такъ-называемой интеллигенціи. Вглядвшись пристальне въ настоящее состояніе умовъ въ Россіи, они пытаются теперь опредлить себ истинный сошелъ и внутреннюю силу борющихся въ нашемъ обществ направленій Казалось бы, если кого имъ уважать и съ кмъ считаться, такъ это именно съ довольно многочисленною партіею нашихъ западниковъ или такъ-называемыхъ либералoвъ. Однакоже вотъ что говорите о русскихъ партіяхъ, конечно не безъ нкоторыхъ ошибокъ, издающійся въ Берлин и пользующійся авторитетомъ журналъ ‘Нмецкое Обозрніе’ (Deutsche Rundschau): ‘Настоящіе противники Славистовъ’ (такъ обозначаетъ авторъ людей русскаго направленія) — ‘Западники (die Westler), лишены того, что составляетъ душу каждой партіи, т. е. самостоятельныхъ, изъ собственнаго корня растущихъ идей и цлей. Западники живутъ не сами собою, но Европою, она не имютъ въ Русскомъ народ никакой почвы. Ихъ сила лежитъ въ петербургскомъ придворномъ мір (?о) и въ чиновничеств. Въ то же время они мало-по-малу должны были настолько подчиниться всеобщему стремленію на почв національной, что прежняя сущность ихъ бытія — служить представителями европейской культуры — все боле и боле отъ нихъ отпадаетъ. Они въ большинств своемъ остаются еще западниками въ гостиныхъ, въ политическомъ же отношеніи или безразличнаго направленія (индифферентны), или же доктринеры’ {Die eigentlichen Gegner der Slavisten, die ‘Westler’, entbehren dessen, was die Seele einer Partie bildet, der selbststndigen, ans eigner Wurzel wachsenden Ideen und Ziele, Die Westler leben sieht von sich, sondern vin Europa, sie haben im russischen Volk keinen Boden. Ihre Kraft liegt in der Petersburger Hofwelt und im beamtenthnm. Auf dem nationalen Boden haben sie der allgemeinen Strцmung sieh allgemach же weit bereits fgen mssen, dass ihr ehemaliges Wesen, Vertreter europischer Bildung an sein, ihnen immer mehr abhanden kommt. Sie sind in ihrer Mehrzahl nur noch Westler im Salon, politisch aber entweder indifferent oder Doctrinre. Es giebt unter ihnen wenige von politischem Ernst und praktischem Verstandniss, und ihr beste Kopf, Graf Peter Schuwalow и пр. ‘Deutsche Rundschau’, 1881. H. 11, August.}.
Надобно полагать, что князь Бисмаркъ боле или мене раздляетъ это воззрніе, и находитъ въ настоящее время мене удобнымъ пренебрегать Россіей, а напротивъ боле выгоднымъ для Германіи явиться вредъ лицомъ міра въ добрыхъ съ Россіей отношеніяхъ, нежели въ разлад. Вотъ почему такъ наклонны въ Германіи придавать данцигскому свиданію знаменіе выше мры, и вотъ почему мы съ своей стороны придаемъ особенную важность истолкованію настоящаго смысла этого свиданія, обнародованному въ циркулярной депеш статсъ-секретаря Гнрса. Правда русской политики заключается въ томъ, что она, эта политика, лишена всякаго наступательнаго, агрессивнаго характера, чужда всякихъ завоевательныхъ, честолюбивыхъ замысловъ и въ высшей степени миролюбива. Она, разумется, не желаетъ войны, не грозитъ Германіи ни войной, ни разрывомъ,— и новое подтвержденіе этой правды, выразившееся, боле или мене, въ самомъ факт данцигскаго свиданія, въ сущности не возвщаетъ ни Германіи, ни всему остальному европейскому міру ничего новаго, ничего такого, что бы не было извстно германскому и прочимъ европейскимъ кабинетамъ.
Но изъ того, что политика Россіи объявляетъ себя не агрессивною, было бы горькимъ для Запада заблужденіемъ выводить, что она стала или по прежнему будетъ уступчивою, во вредъ себ и въ пользу чужимъ интересамъ. Если она не желаетъ ни войны, ни разрыва,— прямо к честно заявляетъ, что миръ ей желателенъ и нуженъ для совершенія многихъ внутреннихъ задачъ, то это еще не значитъ, что она одержима миролюбіемъ до болзненности, до пренебреженія своихъ прямыхъ выгодъ и обязанностей, до готовности поступиться своими законными правами, отречься отъ своего мста во вселенной, отъ своего историческаго призванія я отъ священнаго долга покровительства тнь, для которыхъ только въ одной Россіи заключается залогъ самостоятельнаго бытія… Вели депеша съ полною справедливостью называетъ ‘счастливымъ’ явленіемъ ‘прочность добрыхъ личныхъ отношеній, установившихся между двумя могущественными монархами’, то изъ этого вовсе не слдуетъ, что Россія черезъ Германію присоединяется къ союзу австрійско-германскому и даетъ будто свое одобреніе, санкцію австрійской или германо-австрійской политик. Конечно, мы говоримъ только отъ себя, выражаемъ наше личное убжденіе, но если бы Россія могла высказаться какъ Россія, она, полагаемъ, выразила бы то же самое. Намъ кажется впрочемъ, что нисколько бы не было противно величію и нравственному характеру нашего государства и нашего народа заявить такое политическое вроисповданіе прямо и вслухъ, по примру чужихъ государствъ, и вообще покончить со многими странными пріемами нашей дипломатіи, едва ли согласными съ русскимъ національнымъ достоинствомъ. Пора наконецъ даже и въ политик, и въ области дипломатіи ‘смть свои сужденія имть’ и свои интересы. Если Англія прямо, не ища другихъ доводовъ, основныхъ аргументомъ своихъ дйствій объявляетъ ‘британскіе интересы’ и указываетъ ихъ не обвинуясь даже тамъ, гд имъ вовсе и быть не слдуетъ, если Германія, нисколько не маскируясь, не скромничая, а открыто и гордо, и притомъ не безпокоясь о чужомъ, и всего мене о нашемъ неудовольствіи, ставитъ на первомъ план свои отечественныя выгоды, если даже Австрія, ободренная Германіей, и уже безъ всякаго не только правомрнаго и нравственнаго основанія, но на основанія совершено противоположнаго свойства, объявляетъ весь Балканскій полуостровъ включеннымъ въ ‘сферу австрійскихъ интересовъ’,— то пора бы, кажется, и намъ не пасовать вжливо и деликатно предъ подобными заявленіями и притязаніями, а также пріучиться сознавать и цнить свои права и обязанности, и твердо противопоставлять интересамъ чужимъ русскіе интересы. Именно: на англійскіе аргументы отвчать таковыми же русскими аргументами, на австрійскія фальшивыя обвиненія въ панславистической агитаціи между Балканскими Славянами возражать справедливымъ обличеніемъ ея собственныхъ интригъ, козней и происковъ, и прямымъ заявленіемъ, что не къ сфер австрійскихъ, а къ сфер мстныхъ славянскихъ (слдовательно русскихъ) интересовъ можетъ и долженъ принадлежать Балканскій полуостровъ. Если справедливо извстное изреченіе: если хочешь мира, уготовляй войну (ei vis pacem, para bellam), то оно точно также врно и въ примненіи къ дипломатіи.
Въ томъ и состоитъ великое преимущество Россіи предъ Западомъ, что наши политическіе интересы вообще, а уже особенно на Балканскомъ полуостров, чужды корысти и властолюбія, согласно съ требованіями высшей нравственной правды и съ интересами мстнаго населенія. Мы уже это доказали относительно Болгаріи, и, какъ православно-славянская первенствующая держава, хотимъ, обязаны и ничего другаго не ищемъ, какъ доставить Балканскимъ Славянскимъ племенамъ, вмст съ освобожденіемъ отъ чужеплеменнаго ига, возможность благоденственнаго бытія и свободнаго самостоятельнаго развитія всхъ даровъ ихъ славянскаго духа, въ братскомъ, свободномъ союз между собою и съ нами. Австрійскія же притязанія на гегемонію въ сред Балканскихъ Славянъ выражаются прежде всего въ угнетеніи и искаженіи ихъ національной личности, въ насильственныхъ попыткахъ обезнародить ихъ не только вншнимъ, но к внутреннимъ образомъ, искоренить въ нихъ главный нервъ ихъ народнаго духа — православную вру, поработить ихъ Западу и латинству не только вещественно, но и духовно.
И ожидать, что Россія дастъ санкцію подобной австрійской политик?… Наивны же т, которые могутъ предполагать такое развращеніе общественнаго духа въ Россіи! Еслибы Австрія способна была дать Балканскимъ Славянамъ то же, что дала и можетъ дать Россія,— темы бы сочли себя вынужденными молчать, но когда вс дйствія Австріи (какъ извстно читателямъ ‘Руси’ хотя бы изъ статьи въ 42 No) клонятся не ко благу, а ко вреду для Славянскихъ племенъ, и представляются имъ, какъ напримръ въ Босніи и Герцеговин, худшимъ насланіемъ, чмъ турецкое иго, то тутъ нтъ повода къ санкціи…
И какъ грубо на насъ клевещутъ! Въ то время, когда австрійская печать и дипломатія обвиняютъ Росою въ панславистическихъ интригахъ въ Румеліи и Македоніи,— русское министерство иностранныхъ длъ въ тотъ край, именно въ Румелію (край православный, съ народомъ, преданнымъ русскому имени!), на вакантный постъ русскаго консула набираетъ, посл долгаго раздумья и исканья, изо всего наличнаго своего дипломатическаго персонала… кого же? именно человка,— можетъ быть, даже несомннно вполн достойнаго,— но съ нерусскими именемъ и неправославною,— и это вроятно нарочно, съ предусмотрительною цлью отклоню отъ себя всякія нареканія въ русскихъ козняхъ и охладитъ то доврчивое отношеніе, которое внушаетъ мстному народу единоплеменность и единовріе съ нимъ русскаго консула! Слдовательно русскій дипломатическій образъ дйствій мене всего можетъ подлежать обвиненію въ желаніи утвердить и распространить въ Румелія русское вліяніе. Между тмъ, въ то же самое время въ Македоніи и Румеліи кишитъ католическая пропаганда, имя въ глав епископовъ, а въ рукахъ громадныя денежныя средства. Румелійскій латинскій епископъ Манчини, какъ сообщаютъ газеты, имлъ недавно аудіенцію у Австрійскаго императора и ‘утшилъ’ Его Величество повствованіемъ о тонъ, сколько усплъ онъ совратить чадъ Православной церкви въ папизмъ, общая имъ, конечно, не небесное, а земное, политическое и матеріальное, обезпеченіе. Австрійскій императоръ и вся императорская фамилія, въ восторг отъ завоеваній латинской пропаганды, надлили епископа богатыми дарами… А у насъ, въ оффиціальномъ мір, кому до итого дло? Святйшему Синоду? это вдь не вдомства!…
Все это длается открыто и публикуется въ газетахъ, къ вящему удовольствію иностранной публики. Въ то же время Австрія протискивается въ Солунь и пытается заключить съ Сербіей) тайную военную конвенцію для безпрепятственнаго прохода австрійскихъ войскъ… Еще ли тутъ останемся мы безмолвны?…
Но довольно пока объ Австріи. Просимъ только читателей обратить вниманіе на корреспонденцію изъ Венгріи и на остроумный способъ предохраненія отъ московитизма, придуманный вождями дикихъ по сю пору Мадьяръ. Дошло до свднія сихъ послднихъ, что въ богослужебныхъ церковно-славянскихъ книгахъ и въ молитвахъ, употребляемыхъ несчастнымъ русскимъ населеніемъ подвластнымъ Венгріи, имется страшное слово царь: именно напечатано и говорится — ‘Царь Небесный’, ‘царствіе Божіе’ и т. д.: такъ какъ это слово напоминаеть-де царя русскаго, то оно признано панславистичвскимъ и употребленіе его поставлено священникамъ въ политическую вину!
Давно не баловала русская дипломатія наше народное самолюбіе никакимъ своимъ дйствіемъ и поступкомъ, совершенно напротивъ. Поэтому мы уже считаемъ себя истинно утшенными обнародованіемъ депеши статсъ-секретаря Гирса, какъ подтвержденіемъ, что данцигское свиданіе, упрочивая жиръ, ни къ чему однакоже Россію не обязало и всего мене можетъ служить одобреніемъ или ‘санкціей’ германо-австрійской политик…

Москва, 24-го октября 1881 г.

Опять трубятъ дипломатическія трубы и опять, какъ посл Данцигскаго свиданія, торжественно привтствуютъ въ свиданіи Итальянскаго короля съ императоромъ Австрійскимъ — новый ‘залогъ мира и согласія’. Казалось бы, и будетъ съ нашихъ сосдей этихъ двухъ залоговъ,— но нтъ, надобится третій. Германскіе и австрійскіе публицисты не перестаютъ пророчить и еще свиданіе, и на этотъ разъ — Повелителя Россіи съ Повелителемъ Австро-Венгріи, гд-то между Варшавой и Краковомъ: ‘то-то былъ бы залогъ мира,— восклицаютъ они,— и кто бы посмлъ разстроить воинственнымъ диссонансомъ гармоническій quatuor четырехъ крупныхъ державъ, соединенныхъ между собою узами миролюбія’! и т. д. Однимъ словомъ, только о мир и поютъ сладкогласныя сирены съ береговъ Ширеи и Лейти… Положимъ, на этихъ чуждыхъ намъ берегахъ вдаютъ порою наши дла лучше, чмъ мы сами на берегахъ Москвы рки и можетъ-бить даже Невы,— но на сей разъ, смемъ думать, иностранный хоръ обойдется и безъ русскаго подголоска. Мы не отрицаемъ, что въ виду того политическаго значенія, которое придается этому свиданію, оно для Германіи и Австріи не только желанно, но въ нкоторой степени даже выгодно,— что оно доставило бы этимъ державамъ не только такъ-называемый ‘залогъ мира’, но и самый существенный матеріалъ мира… Ибо чего желанне и выгодне, какъ съ благословенія самой Россіи, заручившись отъ нея благодяніемъ мира, слдовательно не рискуя войной, съ совершеннымъ комфортомъ и безопасностью, присвоить себ чужое, именно русское же крупное добро, поживится сытно на счетъ русскаго достоинства, чести, могущества и славы, нанести тяжкій ударъ русскому политическому значенію въ семь народовъ, опозорить русское доброе имя, да еще съ пріятною перспективою, что сама же Россія будетъ, за такой дружественный презентъ, только благодарить и умиляться! Какъ ни низко, посл Берлинскаго конгресса, упали во мнніи Европы наши дипломаты, но ужъ такой политической маниловщины даже и отъ нихъ ожидать было бы нсколько чудовищно.
Ни да кого не тайна — да и германскія и австрійскія газеты разглашаютъ это во всеуслышаніе,— что въ понятіяхъ германскаго канцлера водвореніе вншняго мира — это значитъ упраздненіе всякой вншней помхи и противодйствія да развитія и исполненія его вовсе не мирныхъ политическихъ плановъ,— да въ мир, напримръ, совершится австро-венгерское посягательство на миръ или на національное бытіе племенъ Славянскихъ! Все его дипломатическое искусство устремлено теперь къ одной цли: получить отъ Россіи санкцію миролюбивымъ похотямъ Австро-Венгрія, т. е. не боле не мене, какъ замысламъ (имъ же взлеляннымъ) на обладаніе — если пока не всмъ, то большею половиною Балканскаго полуострова. Добро бы такое обладаніе являлось въ перспектив какъ плодъ военной побды, какъ результатъ кровавой завоевательной войны, предпринятой противъ Оттоманской имперіи, это было бы по крайней мр откровенно, пожалуй, въ извстномъ смысл даже и честно, но да Австріи, должно полагать, съ ея арміей, страдающей, еще по выраженію Суворова, ‘проклятою привычкою битою быть’, слишкомъ рисковано {См. исторію Итальянскаго похода Суворова, составленную Д. А. Милютинымъ.}. Вся задача въ томъ, чтобъ совершить завоеваніе земель дружественной державы безъ войны, среди мира, но однако же такъ, чтобы это завоеваніе въ сваю пользу — прославлялось какъ нкій актъ величайшаго безкорыстія, чтобъ этотъ денной грабежъ величался какъ добродтельный подвигъ, какъ благодяніе ограбленному, чтобъ нарушеніе всхъ основъ, всхъ элементарныхъ понятій международнаго права привтствовалось остальною Европою, какъ дяніе самое правомрное, чтобы порабощеніе балканскихъ Славянъ австрійскому игу, боле ненавистному имъ, чмъ иго турецкое,— Славянъ, которыхъ полному освобожденію наравн съ освобожденными Россіей Сербами и Болгарами помшала та же Германія съ Австро-Венгріей,— чествовалось какъ дло вполн достойное европейской культуры, цивилизаціи, гуманности и прогресса нашего просвщеннаго XIX вка! Однимъ словомъ, чтобъ повторилось снова надъ остальнымъ Балканскимъ полуостровомъ то преступное, вопіющее по своей вншней и внутренней неправд дло, которое получило санкцію европейскаго ареопага въ Берлин, при главномъ посредничеств ‘честнаго маклера’, и которое навивается ‘оккупаціей Босніи и Герцеговины’.
А что такое эта ‘оккупація’ этотъ наглый захватъ, котораго наглость еще усугублена насмшливою прикраскою титула оккупаціи или ‘временнаго занятія’,— объ этомъ просимъ нашихъ читателей прочесть Политическое Обозрніе сегодняшняго No. Картина настоящаго положенія этого края,— той крупной и мелочной, ухищренной, изысканной тиранніи, которой подвержены австрійскою властью злополучные Герцеговинцы и Боснійцы, и именно православные (несчастные! въ простодушіи своемъ, забывая о Берлинскомъ трактат, они еще недавно посылали, какъ видно изъ газетъ, адресъ къ Русскому Государю, моля его о заступничеств!) — эта картина составлена не по газетнымъ источникамъ. Она начерчена нашимъ соотечественникомъ — очевидцемъ страданій и мукъ православнаго населенія. Берлинскій западно-европейскій ареопагъ (мы говоримъ: западно-европейскій, такъ какъ побдоносная Россія играла на немъ роль не члена, на равныхъ правахъ возсдающаго и ршающаго, а какъ бы подсудимаго),— этотъ ареопагъ фарисейски возложилъ на Австрію фарисейскую миссію умиротворенія. Извстно, какъ встрченъ былъ жителями этотъ ангелъ мира съ нмецкимъ бичемъ и мадьярскою плетью въ рук. Разоренные, истощенные неравною борьбою съ Турками, Славяне однако же не побоялись возстать противъ многочисленныхъ полчищъ непрошенныхъ миротворцевъ. Они были сломлены такими мрами жестокости, отъ которыхъ содрогнулись бы сердца всхъ западныхъ публицистовъ, еслибъ он прилагались не къ Славянахъ, и именно не къ православнымъ Славянамъ, единоврнымъ съ Русскимъ народомъ. Какой вой поднять былъ не только заграничною печатью, но и нашимъ мнимо-либеральнымъ, мнимо-русскимъ обществомъ, когда генералу Муравьеву пришлось суровою строгостью усмирять Поляковъ, вшавшихъ въ Русскомъ кра русскихъ священниковъ и русскихъ крестьянъ! И какое безмолвіе, полное пренебреженія и презрнія къ страждущимъ, воцарилось въ сред всхъ иностранныхъ гуманистовъ и ихъ прихвостней, нашихъ же ‘либераловъ’,— когда Нмцы и Мадьяры принялись, посурове Муравьева, чинить расправу въ славянской: земл надъ Славянами! Но вдь Поляки для Западной Европы боле или мене свои — и всегда, къ несчастію для себя, были ея бульваромъ, передовымъ аванпостомъ противъ Славяно-православнаго міра… Но вдь извстно, что на просвщенномъ Запад издавна создалась двойная правда: одна — для себя, для племенъ германо-романскихъ или къ нимъ духовно тяготющихъ, другая для васъ и Славянъ:
Для нихъ — законъ и равноправность,
Для насъ — насилье и обманъ!
Три года прошли посл вступленія Австріи въ предлы Босніи и Герцеговины съ цлью ‘умиротворенія’,— было достаточно времени для исполненія этой благодтельной миссіи, еслибъ она была не лживая,— но что же видимъ мы теперь? Край снова кишитъ гайдуцкими четами, протестующими противъ насильниковъ-миротворцевъ.. Чтобы окончательно его умиротворитъ, т. е. раздавить вполн народность и народную вру жителей края, Австрія считаетъ благовременнымъ оккупацію переименовать въ аннексію, т. е. причислить Боснію и Герцеговину къ своимъ имперскимъ землямъ,— по, конечно, не въ вид грубаго, корыстнаго присвоенія, а въ вид чуть ли не уступки настоятельнымъ требованіямъ самой Европы: ‘доверши-де свое благодяніе, будь милостива, онмечь и окатоличь, во имя культуры и цивилизаціи, этихъ неукротимыхъ поборниковъ своей славянской самобытности и своей вры, Босняковъ и Герцеговинцевъ!’ Ну вотъ и для этого также требуется санкція Россіи,— которую нмецкія газеты и надются (конечно тщетно) получить въ форм новаго свиданія монарховъ и тройственнаго, или уже теперь четвертаго союза: Германіи, Австріи, Россіи и Италіи…
Австрійская оккупація Босніи и Герцеговины можетъ служить образцомъ той участи, которую готовитъ Австро-Венгрія если еще не всему Балканскому полуострову, то большей его половин. Ея цль: втянувъ ‘въ сферу своей политики’ Сербское княжество и Черногорію, т. е. подчинивъ ихъ себ и въ политическомъ, и въ торговомъ, и въ стратегическомъ отношеніи,— распространить свое владычество вплоть до Эгейскаго моря, на всю такъ-называемую Старую Серіею, можетъ-быть даже Эпиръ и несомннно на Македонію, сдлать Солунь своимъ опорнымъ пунктомъ не только для наложенія на весь полуостровъ своего экономическаго ига, но и для военнаго преобладанія. Ибо тогда откроется возможность подвозить войско моремъ, минуя опасный, долгій, пересченный непроходимыми горами путь… Носятся слухи,— да, къ несчастію, подобныя же гаданія можно услышать, пожалуй, и въ сред вашихъ дипломатовъ (къ утшенію и къ тайному удивленію дипломатовъ иностранныхъ),— что Россіи, въ награду за это, будетъ безвозбранно предоставлено простирать свою сферу политическаго дйствія на Болгарію: Германія и Австрія, очевидно, не хотятъ совсмъ вытснить Россію изъ Балканскаго полуострова,— он великодушны и справедливы, он согласны оставить созданную кровью и достояніемъ Россіи Болгарію самимъ Болгарамъ, и допустить Россію оказывать ей по прежнему свое покровительство. Это для Германіи съ Австріей представляется тмъ боле удобнымъ и безопаснымъ, что Россія, совершивъ свой послдній исполинскій, подвигъ освобожденія Болгаръ, сама предупредительно позаботилась о томъ, чтобъ отнять у себя всякіе пути непосредственнаго сообщенія съ Болгаріей иначе какъ моремъ, гд мы не имемъ военнаго флота, гд насъ удобне запереть и гд наши сообщенія могутъ быть всегда преграждены другими морскими державами. При такихъ условіяхъ, когда и съ юга и съ свера, и съ Эгейскаго моря и съ Дуная, при помощи желзнодорожныхъ линій, расположенныхъ, благодаря тому же Берлинскому конгрессу, въ вящихъ интересахъ опять той же Австріи, австрійское экономическое преобладаніе опутаетъ весь Балканскій полуостровъ неразрывною стью,— когда вдоль границъ Болгаріи потянутся Австрійскія владнія и въ сосдств Софіи или Филиппополя раскинется станъ многочисленной арміи,— при такихъ условіяхъ разв возможна дйствительная независимость Болгарскаго княжества? Разв и оно, подобно Сербіи и Черногоріи, не будетъ свободнымъ только по имени и до времени, т. е., величаясь пока свободнымъ, не будетъ втянуто Австріей ‘въ сферу своихъ интересовъ’?!
А интересы Австріи — прямо противоположны интересамъ Россіи. Австрія не боле какъ піонеръ германизаціи. Вся ея задача, вся ея историческая миссія, какъ ее понимаютъ австрійскіе государственные люди и германскій канцлеръ,— обезнародить Славянъ, обратить ихъ въ матеріалъ для европейской германо-романской культуры, всосать ихъ въ тощее германское тло, утучнить ими нмецкую плоть. Это уже давно практикуется Нмцами — и съ успхомъ: вся подпочва настоящей Германіи, со включеніемъ возлюбленной княземъ Бисмаркомъ Помераніи,— чисто славянская… По послднимъ извстіямъ, въ Македоніи уже устроилась нмецкая факторія для скупки земель и для колонизаціи Нмцевъ,— то же производится и въ Босніи… Многіе лелютъ мысль, что Австріи предназначено упразднить значеніе Россіи въ Славянскомъ мір и стать Славяно-католическою имперіею.— Но это несбыточно. Никогда Славянскою имперіею Австрія не будетъ, да и быть не можетъ. Численное преобладаніе Славянскихъ племенъ — прочно окатоличенныхъ и въ сильной степени уже онмеченныхъ ей нисколько не страшно. Въ этомъ, больше чмъ на половину славянскомъ тл руководящій, дйствующій, господствующій духъ — все-таки нмецкій, нмецкая рчь связуетъ весь разнородный составъ этого государства, вковыя преданія династіи Габсбурговъ, и всего этого, исторически сочленившагося организма — нмецкія. Да и какую силу, нравственную и матеріальную, могутъ представить эти разноязычныя западныя славянскія племена съ своими шестью разнообразными латинскими азбуками да двумя славянскими, и съ притязаніями еще на новое обособленіе, поддерживаемыми, по тупоумію, даже нашими украйнофилами! Вс они, эти племена, обречены въ жертву германизаціи, если…
Если падетъ, ослабнетъ, измнитъ своему назначенію единственный въ мір оплотъ славянской, и политической и духовной, самобытности — Россія! Съ этой цли, т. е. именно къ ослабленію Россіи, къ совращенію ея на путь измны Славянству направлены вс усилія Запада. Но измнить Славянству, это для Россіи значитъ — измнить самой себ.
За что и за кого страждутъ уже теперь и возстраждутъ вскор еще горше Балканскіе Славяне? За насъ, за то, что они продолжаютъ устремлять свои взоры на Россію, за то, что самое бытіе Россіи живитъ и движетъ ихъ, питаетъ въ нихъ народное самосознаніе, даетъ имъ мужество для борьбы, для сохраненія врности своей народности и древле-отеческому православію! Хотя, говоритъ поэтъ,
Хотя враждебною судьбиной
И были ми разлучены,
Но все же мы — народъ единый,
Единой матери сыны!
Но все же братья мы родные…
Вотъ, вотъ что ненавидятъ въ насъ:
Вамъ (Славянамъ) не прощается Россія,
Россіи — не прощаютъ васъ!..
Оставимъ россійскимъ ‘либераламъ’ доказывать, что въ ‘нашъ просвщенный вкъ народное вроисповданіе ровнехонько ничего не значитъ и не должно культурными людьми приниматься въ разсчетъ или въ соображеніе’,— что ‘въ современной цивилизованной Европ религія признается лишь субъективною силою, нигд не понимается какъ принадлежность народной духовной индивидуальности и тмъ мене гд-либо обращается въ орудіе политической пропаганды, а потому и непристойно-де толковать въ наши дни о какомъ-то православіи Русскаго народа и вспоминать эту субъективность, это дло каждой отдльной личности въ вопрос объ отношеніи Русскаго народа къ другимъ европейскимъ народамъ’… Увы! примръ Западной Европы какъ разъ доказываетъ противное. Подстрекая нашихъ западниковъ на такія либерально — передовыя рчи и утшаясь насмшливо тмъ, что они такъ наивно служатъ ей на руку,— она, эта прогрессивная Европа, наводнила Славянскія земли на Балканскомъ полуостров своими миссіонерами, вооруживъ ихъ самыми могущественными средствами соблазна. Казалось бы,— для чего нужны христіанскіе миссіонеры среди народовъ искони христіанскихъ? Но дло для Запада идетъ вовсе не о христіанств, а о совращеніи православныхъ въ латинство — ради чего совращенному оказывается сильная, дйствительная помощь, со стороны всхъ западно-европейскихъ консуловъ и пословъ,— та помощь, то заступничество, которыхъ православные Славяне гд-нибудь въ Македоніи, Старой Сербіи и т. д. не находятъ теперь у смиренныхъ консуловъ и дипломатовъ православной Россіи… Не только Германія и Австро-Венгрія, но даже Франція, которая атеизмъ или безбожіе провозглашаетъ своимъ государственнымъ, стало-быть деспотически налагаемымъ на Французскій народъ принципомъ,— даже протестантская Англія считаетъ совратившагося изъ православія въ латинство Славянина своимъ и оказываетъ ему покровительство… Почему? Потому, что такое совращеніе въ латинство искореняетъ въ сердц Славянина связь единоврія съ Россіей и, напротивъ, соединяетъ его непосредственнымъ духовнымъ единствомъ съ западно-европейскою цивилизаціею, пріобщаетъ его къ историческимъ судьбамъ враждебныхъ Славянству народовъ Запада. Наше же Министерство иностранныхъ длъ, избгая упрековъ въ ретроградномъ сочувствіи къ народному православному вроисповданію, норовитъ и консуловъ среди Славянъ назначать по преимуществу такихъ, которые не сближены съ населеніемъ ни единоплеменностью, ни единовріемъ, или въ которыхъ это сознаніе совершенно недйственно…
И вотъ, весь огромный край, связанный съ нами кровными и духовными узами, единоплеменностью и единовріемъ, край искони православный, край перенесшій и латинское нашествіе и оттоманское иго, и пребывшій врнымъ своей вр и своимъ чаяніямъ на будущую мощь Россіи,— край постепенно оживавшій, какъ только стала мужать русская сила и уже начинавшій видть зарю окончательнаго освобожденія,— край восполняющій нашъ государственный и и духовный организмъ, наше всемірно-историческое бытіе въ семь человческой,— этотъ край обрекается нын германизаціи и латинству, этому краю присуждаетъ Европа отложиться отъ нашего славянскаго организма, а Россіи — искалченной и изувченной — отодвинуться отъ южнаго древлерусскаго моря въ глубь азіатскихъ степей!
Можно, конечно, предположить такое сцпленіе бдствій, обрушившихся на Россію, при которомъ, несмотря на все свое страстное желаніе, несмотря на скрежетъ негодованія, волнующаго ея грудь, она была бы не въ состояніи, не въ силахъ протянуть руку помощи Балканскимъ племенамъ и оградить самую себя отъ искалченія и изуродованія… Но идти навстрчу такому изувченію и такому предательству, какъ ожидаютъ отъ нея нмецкіе публицисты,— но добровольно, предупредительно давать свое согласіе, свою санкцію на такого рода политическій злой умыселъ противъ собственнаго своего существованія, но во имя миролюбія и въ дань дружб, снизойти до самозаушенія и самовредительства, почти до самоубійства, но жертвовать собою не за други своя, а напротивъ, собою и другами своими въ пользу недруговъ, поборниковъ неправды,— этого отъ Россіи могутъ требовать только безумцы или враги… А вдь именно этого требуетъ отъ насъ иностранная дипломатія, приглашая Россію, пребывающую и безъ того въ мирныхъ съ Австріей отношеніяхъ, къ участію въ противоестественномъ съ нею союз… Данцигское свиданіе, которое въ нашихъ глазахъ и по толкованію статсъ- секретаря Гирса, было не боле какъ выраженіемъ почтительности въ престарлому близкому родственнику Русскаго Императора,— это свиданіе смутило было на первыхъ порахъ австрійскихъ политиковъ, такъ какъ они хорошо знаютъ, что планы ихъ направлены противъ Россіи и могутъ быть приведены въ исполненіе лишь прр могучемъ покровительств Германіи, а такое покровительство Германіи враждебнымъ Россіи планамъ казалось Австрійцамъ не совсмъ-то удобосовмстимымъ съ германскою, вновь провозглашенною къ намъ дружбою… Но толкованія не статсъ-секретаря Гирса, а германскаго канцлера разсяли, должно-быть, это австрійское недоумніе и открыли Австріи надежду на безпрепятственное совершеніе своихъ, все тхъ же враждебныхъ Россіи замысловъ, съ сохраненіемъ еще и дружбы, даже съ согласія самой Россіи, хотя можетъ-быть и съ соблюденіемъ со стороны Австріи большаго чмъ прежде вншняго приличія по отношенію къ русскому имени. Вотъ на какомъ соображеніи основаны догадки нмецкихъ публицистовъ о предполагаемомъ будто бы свиданіи Русскаго и Австрійскаго монарховъ, въ которое мы съ своей стороны, разумется, не вримъ, да и не способны поврить.
Россія никому не угрожаетъ войною, ни на чей миръ не посягаетъ, въ западно-европейскія междоусобныя распря не иметъ ни охоты, ни повода вмшиваться. Вс это знаютъ и вдаютъ, слдовательно ей нтъ и надобности расточать какія-то особливыя, нарочитыя увренія въ своемъ миролюбіи или просто даже въ желаніи сохранить миръ, и именно теперь, когда она занята равными преобразованіями у себя дома. Если кто угрожаетъ миру, такъ это Австрія, побуждаемая Германіею, и не то что миру западныхъ державъ между собою, но миру самой Россіи въ лиц Славянскихъ балканскихъ племенъ. Не Россія Австріи, а Австрія Россіи должна выдать ручательство мира…
Какой бы кризисъ ни переживала теперь Россія, какъ бы ни была она поглощена заботами о своихъ внутреннихъ длахъ,— она не перестаетъ и не перестанетъ быть великою державою съ великимъ, міровымъ историческимъ призваніемъ. Живъ Богъ и живъ Русскій народъ и нисколько не расположенъ малиться,— на что можетъ-быть уже готова была бы обречь его, въ своемъ дрябломъ и трусливомъ пессимизм, нкоторая часть нашей интеллигенціи съ петербургской бюрократіей и дипломатіей вкуп. Внутренняя наша политика не должна заслонять политику вншнюю, и внутреннее наше оздоровленіе немыслимо при уклоненіи Россіи отъ ея историческаго призванія, при нарушеніи нами нашего нравственнаго международнаго долга, при ущерб нашей государственной силы, при оскорбленіяхъ, наносимыхъ извн нашему государственному достоинству и чести, однимъ словомъ,— при вншней политик, чуждающейся прямыхъ интересовъ нашего отечества, какъ единственной, вполн независимой православно-славянской державы.

Москва, 31 октября 1881 г.

Порабощеніе Сербіи Австро-Венгріей надвигается быстро. Только что въ прошломъ No мы перечислили права этой монархіи на благодарность Балканскихъ Славянъ и на русскую дружбу, какъ новый блистательный успхъ австро-венгерской вражды стяжалъ ей новое право на признательность Россіи и Славянскаго міра…. Мы разумемъ то насильственное смщеніе высокопреосвященнаго Михаила съ престола Сербской митрополіи, при извстіи о которомъ содрогнулась негодованіемъ вся православная Русь вмст со всми единоврными ей народами. Оффиціально, разумется, Австрія въ сторон, какъ бы ни причемъ, но въ томъ и состоитъ искусство ея вождей, что они обратили настоящее сербское правительство въ подобострастное, раболпное орудіе австрійской политики, умудрились заставить его собственными же руками подтачивать одну за одной вс основаны сербской національной независимости,- собственными руками опутывать родную страну австрійскою стью, и наконецъ навести предъ лицомъ всего свта, въ особ митрополита, наглое оскорбленіе не только Сербской, но и всей Православной церкви, не только самой Сербіи, но и Россіи. Читатели ‘Руси’ знаютъ изъ помщенныхъ въ ней корреспонденцій — какими подвигами систематическаго предательства уже ознаменовало себя такъ-называемое ‘либеральное’ министерство Пирочанца-Новаковича-Міатовича-Гарашанина въ краткій еще періодъ своего существованія. Еслибы на мст ихъ распоряжались австро-венгерскіе чиновники, они не могли бы врне и лучше сослужить службу австро-венгерскимъ замысламъ противъ славянской свободы. Желзнодорожною конвенціей и рядомъ столь же постыдныхъ трактатовъ подчинивъ Сербское княжество австрійскому экономическому игу, сербскіе министры конечно не могли (впрочемъ даже и не пробовали) удержаться на той наклонной плоскости, на которую стали: за торговыми трактатами послдовалъ позорный договоръ о выдач Австріи всхъ тхъ несчастныхъ бойцовъ — Сербовъ Босніи и Герцеговины, которые съ оружіемъ въ рукахъ пытались отстаивать свою независимость противъ австро-мадьярскихъ полчищъ и искали! потомъ убжища въ независимомъ княжеств Сербскомъ: недавно, шестеро изъ нихъ, выданные сербскимъ правительствомъ, уже разстрляны публично австрійскими миротворцами!…
Такое низкое угодничество предъ Австріей, такое посягательство сербскаго министерства на честь, на политическую самостоятельность Сербскаго народа мыслимо (и вполн логически) не иначе, разумется, какъ одновременно съ отчужденіемъ отъ Россіи — зиждительницы сербской свободы. Такъ оно и было на дл…. Оффиціальные и оффиціозные органы Княжества стали наполняться статьями враждебными, оскорбительными для насъ по мысли и тону, прямо, съ очевидною цлью подорвать въ сознаніи Сербскаго народа обаяніе русскаго имени, вытравить изъ его души то чувство братской любви къ Россіи, которое присуще и всмъ единоврнымъ намъ племенамъ славянскимъ: Министръ народнаго просвщенія. Новаковичъ, подслуживаясь Австріи, запретилъ преподаваніе въ гимназіяхъ русскаго языка и замнилъ его обязательнымъ преподаваніемъ нмецкаго.
Но на этомъ пути дятельности сербское министерство и австро-мадьярскіе его руководители встрчали человка, котораго имя, любимое, высокочтимое всмъ Сербскимъ народомъ, служило знаменемъ сербской народности и патріотизма, служило символомъ неразрывнаго духовнаго съ Россіей) союза, а стало-быть и протестомъ противъ всякой враждебной Россіи системы дйствій. Этотъ человкъ — митрополитъ Михаилъ, боле четверти вка неутомимо и безкорыстно подвизавшійся въ служенія Православной церкви и своему народу. Пламенный Сербъ-народолюбецъ, онъ въ особенности много и успшно потрудился для дла сербской политической независимости иввн и дла мира внутри: ему, главнымъ образомъ, обязана своимъ укрпленіемъ на сербскомъ престол династія Обреновичей въ теченіи всхъ превратностей послдней четверти вка…. Воспитанникъ и магистръ Кіевской духовной академіи, одинъ изъ образованнйшихъ людей Сербіи, онъ любилъ Россію, онъ дорожилъ ея обаяніемъ, разумлъ ея историческое призваніе въ мір Славянскомъ, неизмнно врилъ въ ея назначеніе и будущность. Онъ не переставалъ поддерживать живыя сношенія съ нею, онъ могущественно содйствовалъ утвержденію нравственной и политической взаимности обоихъ народовъ. Кто въ Россіи не знаетъ (а мы это знаемъ едва ли не ближе всхъ), какую неустанную дятельность проявилъ онъ въ годину 1876 г.? Отъ него понеслись т воззванія, которыя, огласившись во всхъ, не только городскихъ, но и сельскихъ церквахъ всхъ концовъ нашей пространной земли, возбудили Русскій народъ на достославный, великій, святой подвигъ самопожертвованія — за свободу и вру славянскихъ братьевъ! Онъ былъ центромъ, къ которому стремились вс приношенія, къ которому обращались со всми своими нуждами наши добровольцы, и нтъ Русскаго, который бы не вынесъ о немъ изъ Сербіи благодарнаго воспоминанія….
Но именно поэтому такое авторитетное въ народ лицо, служившее живымъ звеномъ Сербіи и Россіи, и было какъ бльмо на глазу у Австро-Венгріи и министерства Пирочанца-Новаковича и К. Уже нсколько мсяцевъ сряду австрійскія и мадьярскія газеты указывали на митрополита Михаила какъ на помху австрійскимъ планамъ, какъ на человка ‘русской партіи’, котораго необходимо сбыть Еще недавно писали он же, что австрійскому дипломатическому агенту дана инструкція: настаивать на удаленіи Михаила. Такое требованіе казалось намъ только нахальнымъ, но неисполнимымъ, намъ все еще не врилось, чтобы предательское усердіе сербскихъ министровъ способно было посягнуть на святость сана и на лучшее имя Сербіи. Не врилось тмъ боле, что т же австро-венгерскія газеты, одновременно съ хвалебными гимнами сербскому министерству, требовали заключенія съ Княжествомъ военной конвенціи, въ силу которой было бы дозволено австрійскимъ войскамъ двинуться свободно чрезъ Сербію — для порабощенія Славянъ на Балканскомъ запад и юг, вплоть до Эгейскаго моря! Но заключеніе подобной конвенціи представлялось немыслимымъ, пока митрополитъ Михаилъ правитъ Сербскою церковью… Необходимо было найти предлогъ, чтобы избавиться отъ этого человка русской партіи, и предлогъ найденъ.
Благодаря конституціонному механизму, дозволяющему, посредствомъ искусственнаго подбора голосовъ, составлять потребное большинство для того, чтобы законнымъ, легальнымъ образомъ постановлять, отъ имени народа, ршенія противныя и совсти, и интересамъ народа,— министерство провело въ скупщин законъ о наложеніи таксы на полученіе духовными лицами даровъ Святаго Духа при посвященіи ихъ въ санъ іерея и епископа, а также на вс различныя степени духовной іерархіи.
Простой народъ въ Сербіи, съ тхъ поръ особенно, какъ древняя, славянская скупщина превратилась въ европейскій парламентъ,— почти не ‘представленъ’ въ этомъ парламент (особенно на Малой скупщин) или же ‘представленъ’ въ лиц содержателей кафанъ и меанъ (корчемъ) — нчто въ род нашихъ кулаковъ. Сербская же интеллигенція, къ несчастію, заражена въ немаломъ числ своихъ представителей тою же болзнью европейничанья и обезьянства, какая губитъ и у насъ столько умовъ. Она обзавелась, какъ и подобаетъ стран ‘культурной’ (изображенной, говоря по сербски), да еще надленной благами конституціи, не только консерваторами и либералами, но даже и радикалами, всяческими партіями и фракціями, она, отчасти какъ и у насъ, отршившись отъ коренныхъ началъ народнаго духа, гонится за вздорными призраками, играетъ въ либеральныя погремушки. Прослышавъ, что за границей толкуютъ о клерикализм, о культурной борьб, мучимая вожделніемъ прослыть ‘передовою’, она (все во имя народа!) охотно примкнула къ упомянутому предложенію своего австро-мадьярскаго министерства о таксированіи даровъ Св. Духа,— и нужное большинство голосовъ состоялось.
Митрополитъ Михаилъ протестовалъ противъ закона, находя въ немъ сходство съ симоніей, протестовалъ не одинъ, а отъ имени и за подписью всего Сербскаго синода. Вслдъ затмъ министерство, съ цлью — окончательно разорить православную въ Сербіи церковь и подчинить ее государству, составило еще четыре новые проекта: 1) о передач всхъ брачныхъ длъ изъ консисторіи въ свтскіе суды, 2) о конфискаціи монастырскихъ имній безъ вознагражденія, 3) объ обложеніи церквей и монастырей 10% сборомъ съ дохода, 4) о замн для служителей церкви рясы общимъ гражданскимъ костюмомъ (вотъ какой утонченный ‘либерализмъ’!). По сообщеніи этихъ проектовъ митрополиту, онъ, вмст съ синодомъ, допустивъ уступки въ маловажныхъ статьяхъ, отвергъ другія на каноническомъ основаніи… 16 октября послдовало личное объясненіе митрополита съ сербскою властью. Митрополитъ остался твердъ,— и тогда, къ несказанному ликованію австрійскаго дипломатическаго агента, главнаго вдохновителя и подстрекателя всей этой интриги, послдовали указы: одинъ объ ‘отршеніи митрополита Михаила отъ управленія Блградскою епархіею и отъ званія митрополита Сербіи’,— другой о ‘назначеніи епископа Неготинскаго Моисея митрополитомъ Сербіи вмст съ управленіемъ Блградскою епархіей’. (Таковъ подлинный текстъ указовъ, и телеграфныя сообщенія о назначеніи Моисея лишь администраторомъ оказываются не врны)…
Митрополитъ Михаилъ палъ, но не уступилъ: его удалось сломить, но не согнуть. Онъ отвтилъ на указъ посланіемъ къ князю, въ которомъ обычно смиренный и кроткій, онъ является во всемъ величіи и достоинств іерарха, безстрашнаго, непреклоннаго блюстителя правъ и каноновъ церкви. Онъ обратился съ протестомъ къ патріархамъ и къ Русскому Синоду. Нсколько ниже читатели прочтутъ это посланіе въ перевод, къ сожалнію не съ сербскаго (котораго мы еще не получили), а съ нмецкаго текста, напечатаннаго въ австрійскихъ газетахъ.
И все это въ сущности было только предлогомъ! Ибо главною цлью было очистить поле для безпрепятственнаго дйствія австрійской политики,— устранить народнаго человка, ‘представителя русской партіи’ въ Сербіи… Безъ сомннія по настоянію Австро-Венгріи и для того, чтобъ изгнаніе митрополита оправдать не однимъ его сопротивленіемъ правительственному посягательству на церковные каноны, а и боле важными политическими основаніями, совершено надъ старйшимъ святителемъ Сербіи возмутительное насиліе: жандармы ворвались въ его жилище съ тмъ же Новаковичемъ во глав и произвели обыскъ… Это извстіе почерпнуто нами изъ частнаго письма, присланнаго въ Москву изъ Блграда…
‘Помимо всякихъ иныхъ соображеній этотъ актъ (т. е. низложеніе митрополита) можетъ быть разсматриваемъ прежде всего какъ манифестація въ пользу добрыхъ отношеній сербскаго правительства къ Австро-Венгріи: въ Блград, по всему видно, уже не боятся гнва Россіи!…’ Такъ гласитъ оффиціозный нмецкій органъ мадьярскаго правительства… Нужны ли еще комментаріи?
Въ опасную игру играетъ Сербскій князь Михаилъ Обреновичъ… Народъ, давно уже недовольный угодничествомъ правительства предъ Австрійцами и Мадьярами, православный Сербскій народъ не останется безмолвенъ въ виду такого оскорбленія Православной церкви. Слдуетъ однако-жъ надяться, что народная мудрость предохранитъ на сей разъ Сербію отъ революціи, ибо не только революція, но и всякіе серьезные безпорядки могутъ подать Австро-Венгріи, или даже самому сербскому министерству, предлогъ ввести въ княжество австро-мадьярскихъ солдатъ съ задачей ‘умиротворенія’… Но ради чего же собственно популярнйшій и наиболе уважаемый человкъ Сербіи принесенъ въ жертву ‘добрымъ отношеніямъ сербскаго правительства къ Австро-Венгріи?’ Какимъ образомъ могъ митрополитъ служить помхою дружнымъ слдственнымъ отношеніямъ обоихъ правительствъ? Жили же они въ мир съ 1859 года, когда епископъ Михаилъ былъ возведенъ на митрополичій престолъ? Разв онъ когда-либо проповдывалъ войну или вражду съ австро-венгерскимъ правительствомъ? Никогда, разумется,— но онъ былъ другомъ Россіи, но онъ не мирился съ мыслью о порабощеніи Сербіи и Балканскихъ Славянъ нмецко-мадьярской политической гегемоніи… Теперь для этой мысли наступаетъ торжество, теперь предстоитъ ей перейти въ дло при главномъ пособничеств сербскаго министерства, а князю Милану превратиться въ генералъ-губернатора Австро-Венгерской имперіи, хотя можетъ быть съ титуломъ Сербскаго короля… Но на это Сербское племя не пойдетъ… Что же тогда?…
Выходъ мирный и справедливый возможенъ только одинъ: предательское министерство Пирочанца-Новаковича и Ко должно пасть, митрополитъ снова возстановленъ въ своемъ званіи, протесты синода должны быть переданы на разсмотрніе новой скупщины….
Еще два слова для тхъ, кто съ худоскрываемымъ злорадствомъ вздумалъ бы издваться надъ слабостью ‘русской партіи’ въ Сербіи, какъ и въ прочихъ Славянскихъ земляхъ… Не знаютъ, не смыслятъ они — что такое русскія партіи въ сред нашихъ единоплеменниковъ и единоврцевъ! Въ томъ и состоитъ отличіе Россіи отъ всхъ прочихъ европейскихъ государствъ, что ея партіи везд и всюду, но въ особенности въ Славянскихъ странахъ — сами народы. Вотъ наши русскія партіи! Ибо никакихъ личныхъ, эгоистическихъ цлей Россія не преслдуетъ, и ея интересы не только не идутъ въ раврвъ, не противорчатъ истиннымъ интересамъ мстнымъ, народнымъ, но напротивъ тождественны съ ними. Связь Славянскихъ народовъ съ Россіей, чувство, влекущее ихъ къ ней — явленіе естественное, органическое, свободно вытекающее изъ самой глубочайшей глуби народнаго существа. Это вовсе не означаетъ непремннаго сочувствія къ тому или другому лицу, въ настоящимъ административнымъ порядкамъ или положенію длъ въ Россіи. Какъ можно любить свое отечество, независимо отъ случайныхъ и преходящихъ политическихъ его неустройствъ и болзней, какъ самъ Русскій народъ любитъ Россію и остается вренъ своимъ народнымъ идеаламъ, несмотря на уклоненіе отъ нихъ своей образованной общественной и правящей среды,— такъ относятся къ Россіи и Славянскія племена, составляя съ нею единый духовно-племенной организмъ. Это непреложная истина. Одно и то же чувство живетъ и въ Сербскомъ народ, во всхъ его развтвленіяхъ (православныхъ), и въ Болгарскомъ. Кто между Славянами не причастенъ этому чувству, тотъ врагъ своего народа, тотъ уже не заодно съ нимъ, отршился отъ основъ его духа!… Поэтому и вся такъ-называемая интеллигенція, въ княжеств ли Сербскомъ, въ княжеств ли Болгарскомъ, въ Восточной ли Румеліи,— именуйся она либеральною, радикальною или консервативною,— какъ только она становится во враждебное отношеніе не къ тому или другому изъ русскихъ людей, не къ той или другой мр русскаго правительства, а къ Россія вообще, и думаетъ умалить славянское братское старйшинство Русскаго народа,— повинна въ измн своей собственной народности и народу, предаетъ, сама того легкомысленно не сознавая, кровные народные интересы иностранцамъ — исконнымъ врагамъ Славянства. Т ‘либералы’ въ сред интеллигенціи Славянскихъ племенъ, которые въ настоящее время отвращаются православія во имя культуры и въ силу либерализма отчуждаются Россіи,— куютъ собственными руками австро-мадьярскія для себя оковы!… Вотъ почему народъ, въ тсномъ смысл этого слова,— простой народъ, тотъ, которымъ только и стоитъ народная личность въ мір Славянскомъ, везд и всегда — за Россію. Противъ нея только отщепенцы своего народа, сознательные и безсознательные измнники своей земли, и въ случа торжества ихъ направленія — будущіе вольные и невольные холопы Австро-Мадьяръ. Пусть примутъ это къ свднію и въ Сербіи, и въ Болгаріи, и въ Румеліи!

Москва, 7 ноября 1881 г.

Дла сербскія представляются еще въ той же неопредленности. Митрополитъ Михаилъ съ твердостью и неустрашимостью, достойными праваго дла и высокаго сана, отказывается оставить метрополію иначе, какъ уступивъ вншней сил. А употребить насиліе надъ митрополитомъ, заточить его въ монастырь, это сербскому правительству могъ бы посовтовать только его лютый врагъ. Сербскіе епископы протестовали, но потомъ, увряютъ, уступили давленію правительства и признали новаго назначеннаго правительствомъ митрополита. Русское правительство, сколько мы знаемъ, ршилось поставить все это дло на каноническую почву. Святйшій Синодъ, говорятъ, уже вошелъ въ сношеніе съ Константинопольскимъ патріархомъ. Нтъ сомннія, что протестъ Русской и Константинопольской церкви, за которымъ послдуютъ, вроятно, протесты предстоятелей церковныхъ и въ прочихъ православныхъ земляхъ, поставитъ Сербскую церковь въ такое положеніе, которое страна терпть не захочетъ, и князь Миланъ волей-неволей долженъ будетъ смнить свое министерство и уступить. Какъ ни ликуютъ теперь австрійскія газеты, какъ ни стараются он утшить своихъ сербскихъ друзей, что вотъ и они, по примру нкоторыхъ просвщенныхъ странъ, обзавелись культурною борьбою, что для торжества цивилизаціи государство должно побдить церковь, и пр., но мы думаемъ, что австрійскіе и сербскіе политики нсколько обочлись въ разсчет. Нарывъ австроманіи въ сербскомъ правительств вскрылся слишкомъ рано и обнаружилъ предъ всмъ народомъ свойства тайно созрвшаго недуга: моментъ не очень-то удобный для провозглашенія князя королемъ Сербіи! Не можетъ же однако судьба Сербскаго племени зависть отъ судьбы министерства Пирочанца и К… Неужели же славное, геройское нкогда Сербское племя для того только и добыло себ самостоятельное политическое бытіе, чтобы стать игралищемъ австрійской политики и выродившейся потшной интеллигенціи, холопствующей предъ ‘Швабами’?… Что все это дло подготовлялось издавна и не по поводу только закона о таксахъ, можетъ служитъ слдующее сообщенное намъ письмо митрополита Михаила отъ 9 октября въ Петербургъ, стало быть слишкомъ за недлю до катастрофы. Письмо отвчаетъ на поздравленіе со днемъ имянинъ митрополита:
Душевно біагодарю за ваше вниманіе и благорасположеніе во днхъ моей скорби и жизни крестоносной. Вамъ извстно Тяжелое положеніе мое посл выдуманной интриги Т_и_с_ы (венгерскаго министра-президента) относительно денегъ присланныхъ будто бы г. П…. и по многимъ другимъ причинамъ. Пусть васъ не удивитъ, есла услышите, что меня прогнали или уничтожили. Что бы ни было, я съ врою приму волю Господа, промышляющаго о всхъ во спасеніе.

Михаилъ.

Москва, 14 ноября 1881 г.

Никто не можетъ отрицать, что вотъ уже нсколько лтъ, даже и до сихъ поръ — не по себ, неможется что-то русскому человку. Трудно опредлить наше современное общественное состояніе однимъ словомъ, но несомннно одно: недугъ этотъ вовсе не матеріальнаго, не экономическаго, а нравственнаго свойства. Д_у_х_ъ н_а_ш_ъ н_е_д_у_ж_е_н_ъ, вотъ что. Онъ словно пригнетенъ, пришибленъ: крылья — скажемъ съ поэтомъ — повисли, нтъ размаху, полетъ ороблыхъ думъ тяжелъ* и низокъ, сердце, даже безъ видимаго повода, щемитъ и ноетъ. И какъ ни старается разсудокъ наладить внутренній строй человка соразмрно съ требованіями и условіями данной минуты, какъ ни напрягается добросовстная воля привлечь вс силы, вс способности ума къ успшному исполненію предлежащаго рабочаго долга,— но безъ одушевленія, безъ надежды, безъ вры въ себя и въ свой трудъ не только великое дло, никакая работа не спорится: дланіе лишено творчества, дйствіе — безъ воздйствія, никого и ничего не живитъ! А именно одушевленія, смлой надежды, вры дерзающей намъ и недостаетъ. Не дадутъ ихъ и не возмстятъ ихъ сами но себ никакія мропріятія, содйствующія вншнему народному благосостоянію или ‘упорядочивающія’ взаимное соотношеніе пружинъ и колесъ государственнаго механизма. Ибо не о хлб единомъ живы народы, какъ и отдльныя лица, не вещественная только польза пользуетъ, и государство не механизмъ, а живой организмъ, которому колеса и пружины правительственной машины служатъ только подспорьемъ и средствомъ. Самый успхъ наиразумнйшихъ экономическихъ мръ зависитъ отъ общаго духа жизни, а слышимъ ли мы, ощущаемъ ли кругомъ себя и межъ насъ могучее вяніе духа жизни?… О, если-бы онъ повялъ!…
Странное что-то содялось съ нами. Великая страна — богатырь — какъ-будто на положеніи больничнаго ‘слабосильнаго’, и порція ему, богатырш, по положенію, ‘слабосильная’ отпускается, и лчится онъ спертымъ воздухомъ, и рчи ведутся вокругъ него не во весь голосъ, а лишь вполголоса, и будто петербургскимъ срымъ, скучнымъ днемъ заволокло всю нашу страну. Безпокойно озирается она кругомъ: нтъ ли гд возблистанія свта,— добраго свта, подателя жизни,— но облака все еще не сдвинулись съ неба, еще давятъ духъ… Принято твердить, и вс мы вторимъ, вс будто и сами поврили, что Россія теперь и бдна, и немощна, и вообще въ самомъ пока ненадежномъ состояніи,— что ей теперь впору одно — быть тише воды и ниже травы, пока не оздороветъ… И вотъ, унылые, пристыженные, мы поминутно щупаемъ себ пульсъ и тревожно всматриваемся въ зеркало… Что за притча?…
Конечно, есть отъ чего чувствовать себя пристыженнымъ, есть отъ чего возмутиться духомъ. Еще горитъ у насъ у всхъ на чел позоръ, покрывшій Россію въ день 1 марта. И не однимъ этимъ позоромъ мы пригнетены, но и боязнью новыхъ подобныхъ позоровъ… Одна ужъ эта боязнь, боязнь основательная и тмъ боле унизительная для нашей чести, бросаетъ краску въ лицо… Но именно въ настоящіе дни, рядомъ съ этими ощущеніями, есть уже мсто и для чувствъ мене тяжкаго свойства. Сдается, что мра долготерпнія нашего переполнилась, что уныніе начинаетъ переходить въ негодованіе (а негодованія, плодотворнаго негодованія, было у насъ слишкомъ мало въ предшествовавшіе годы!), что разразившійся надъ нами громъ, если и не разсялъ тяжелыя тучи, то во всякомъ случа нсколько разрдилъ атмосферу. Ибо, какъ ни ужасно событіе 1 марта, но состояніе общественнаго духа — именно въ предшествовавшіе два-три года — было еще тяжеле, еще безнадежне, еще безнравственне. Да, по истин безнравственна та общественная атмосфера, которая зарождается отъ упадка духа, отъ унынія, отъ утраты въ стран вры въ свое народное достоинство, въ свои собственныя силы,— безнравственна атмосфера, которая глушитъ всякое проявленіе доблести, въ которой не хватаетъ души даже на негодованіе, а только разв на глумленіе и самооплеваніе!…
Но вдь и за прошлое недавнее время такое безнравственное состояніе общественнаго духа разв не можетъ быть одинаково объяснено цлымъ непрерывнымъ рядомъ подлыхъ позорящихъ насъ злодяній, чинимыхъ героями нашего времени, исповдниками револьвера, кинжала и динамита? Конечно можетъ, объясненіе это врно, но не вполн. Почему же непрерывный рядъ этихъ злодяній начинается именно со второй половины 1878 года? Вдь эта шайка революціонеровъ или анархистовъ, или политическихъ нигилистовъ, этотъ своего рода польскій ржондъ возникъ въ нашей стран, какъ доказываетъ изслдованіе, напечатанное въ ‘Современныхъ Извстіяхъ’, чуть ли не съ эпохи Чернышевскаго, одновременной съ польскимъ возстаніемъ,— ознаменовался первымъ покушеніемъ на цареубійство еще въ 1866 г., огласился потомъ процессомъ Нечаевцевъ и Нечаева, слдствіемъ Писарева, процессомъ двухсотъ подсудимыхъ и многими другими попытками и заговорами. Почему же однако весь этотъ ржондъ, со всмъ своимъ значеніемъ и опасностью, отошелъ на задній планъ, словно потонулъ, въ годину Сербской войны и нашей затмъ войны съ Турками за освобожденіе Болгаръ,— почти вплоть до Берлинскаго договора?…
Слово произнесено. Однимъ изъ самыхъ главныхъ виновниковъ той деморализаціи, того приниженнаго состоянія общественнаго духа, которое такъ-сказать уготовило, удобрило почву для широкаго развитія и дятельности ‘крамолы’ и открыло эру убійствъ и подкоповъ,— былъ, мы въ томъ убждены, Берлинскій трактатъ. Никогда нація не падала такъ низко и съ такой высоты! Это былъ, продуктъ чисто петербургскій, побда петербургской бюрократіи надъ Россіей. Такого трактата и невозможно было бы утвердить въ Россіи нигд кром Петербурга и изъ Петербурга.
Вспомнимъ только славную эпопею 1876-го, 1877-го и начала 78-го годовъ. Осмлимся вспомнить, ибо если и поминаются досел отдльные эпизоды преимущественно послдней, такъ-сказать регулярной войны, т. е. доблестные подвиги нашихъ войскъ въ разныхъ мстахъ Болгаріи, то о чувств одушевлявшемъ нашихъ солдатъ, кром побужденій храбрости и воинскаго долга,— о движеніи добровольцевъ, о подъем народнаго духа, у насъ принято теперь умалчивать, заминать рчь, даже какъ бы стыдиться: Берлинскимъ трактатомъ намъ какъ будто отшибло самую память сердцу которое однакожъ такъ сильно, такъ шибко жило и билось въ эти достопамятные годы! Или — что правдоподобне,— мы пугливо хоронимъ ее въ себя поглубже, боясь новыхъ грубыхъ насмшекъ и оскорбленій, посл того, какъ уже надругался дипломатическій Берлинъ вкуп съ бюрократами и либеральными литераторами Петербурга надъ самыми лучшими, святыми порывами народной души… А мы имемъ нкоторое право свидтельствовать объ этихъ порывахъ, по крайней мр въ годину 1876 г. Никакими искусственными мрами нельзя было бы вызвать того внезапнаго, могущественнаго нравственнаго подъема, который, неожиданно для всхъ, вопреки всмъ запорамъ и плотинамъ, всколыхалъ тогда нашъ океанъ-народъ и домчалъ потомъ его исполинскія волны до самыхъ стнъ Константинополя, почти до паперти Святой Софіи…
Нтъ сомннія, что онъ движимъ былъ самою историческою стихіей, тмъ міровымъ призваніемъ, въ которомъ конечно народныя массы не отдаютъ себ яснаго, сознательнаго отчета, но который живетъ въ нихъ на степени внутренняго неодолимаго инстинкта. Ближайшимъ же побужденіемъ для народа былъ подвигъ правды и вры. Этого никогда не поймутъ наши реалисты! Дошло до свднія народнаго, что тамъ, гд-то, въ единоплеменной стран, гибнутъ христіане, отчаянно сражаясь въ неравномъ бою съ мусульманами за свою свободу и вру, и въ этихъ ‘практикахъ’ мужикахъ (вчно, по описанію разныхъ Глбовъ Успенскихъ, смотрящихъ въ землю, или разсчитывающихъ барыши, смердящихъ духовными язвами и проказой) воспрянула во всемъ величіи и мощи смиренія, изъ-подъ гнета собственныхъ скорбей и нуждъ, лишь временно сдавливаемая, но вчно живая христіанская душа. Нуженъ подвигъ русскому человку,— какъ вообще всмъ сильнымъ душамъ потребно порою развернуть во всю ширь свои крылья и, взмахнувъ распростертыми крылами, вознестись хоть на мигъ въ высоту, надъ мелочью и пошлостью земной жижи… Если самъ нашъ крестьянинъ не всегда сподобляется подвига во имя Христово, то благоговйно чтитъ его въ другомъ. А въ 1876 г. подвигъ предсталъ предъ нимъ какъ бы всмъ доступный. Послышалъ онъ позывъ въ сердц своемъ,— и вотъ, въ толп всякихъ проходимцевъ, гулякъ, боле или мене ‘благороднаго званія’, внезапно выдлялись предъ изумленными взорами членовъ Московскаго Славянскаго Комитета какіе-нибудь крестьяне изъ-за Волги или съ Дона, падали на колни и упорно, неотступно молили отправить ихъ въ Сербію. На вс увщанія, что идти воевать имъ не слдъ, такъ какъ военнаго ремесла не знаютъ, что кром опасности придется имъ терпть всяческую нужду и служить безъ жалованья,— на вс эти доводы былъ одинъ отвтъ: ‘хотимъ помереть за крестьянство, за Крестъ, за вру’!… А эти, издалека пришедшіе мужики, міромъ присланные по выбору сельскаго общества, для того, чтобы и ему не быть въ нтхъ, какъ говорилось встарь, въ этой всенародной, хотя и не государевой служб! Да, тмъ именно сильне ложилась на совсть народную эта повинность, что она была добровольная, а не обязательная, что дло помощи христіанамъ онъ считалъ не только правительственнымъ, но своимъ, пока еще исключительно своимъ, дломъ! Никто его не нудилъ, не гналъ, никто и не обольщалъ его никакими приманками… Безъ сомннія, при боле правильной организаціи, при устройств мстныхъ комитетовъ и правильнаго ихъ сношенія между собой, съ Московскимъ Комитетомъ и его Отдломъ въ Петербург, не тысячи, а десятки тысячъ добровольцевъ наводнили бы Сербію, но Славянскій Комитетъ, повторяемъ, не предвидлъ, не ожидалъ такого движенія, самъ былъ застигнутъ врасплохъ, самъ кое-какъ организовался, въ догонку такъ-сказать за событіями… Конечно, какъ мы уже упомянули, одновременно съ подвижниками изъ простонародья, было не мало, преимущественно изъ контингента офицерскаго, людей праздношатающихся, забулдыгъ, своего рода ‘гарибальдійцевъ’,— но и между ними сколько же было людей образованныхъ, по истин интеллигентныхъ (хотя конечно не изъ разряда современной лжелиберальной интеллигенціи), которые сами были преисполнены общенароднаго христіанскаго порыва и пали жертвами за святое дло: вспомнимъ имена Кирева, Раевскаго, Левашова и многихъ другихъ. Да и изъ гулякъ — сколько ихъ беззавтно сложило тамъ свои головы, искупивъ, быть-можетъ честною смертью свою пустую, грязную ЖИЗНЬ!
Вспомнимъ, какъ вс мы перемнились сами, какъ иначе жили въ эти дни всеобщаго, охватившаго Россію порыва. Все какъ-то сдвинулось съ своей пошлой обычной колеи. Сами наши смиренные іереи и архіереи почувствовали ‘дерзновеніе’ и не спрашиваясь никого, выходили на площади, служили молебны о ниспосланіи побды на враговъ ‘рабу Божію Михаилу’ или ‘архистратигу славянскихъ силъ’, какъ грянулъ гд-то, подлаживаясь къ церковному стилю, одинъ басистый дьяконъ!… Все пришло въ безпорядокъ, но какой душеспасительный, благой безпорядокъ! Безпорядокъ чисто наружный, при которомъ ни о какихъ нигилистахъ было и слыхомъ не слыхать! Какъ будто ихъ и не бывало! Притихли, попрятались…. Вспомнимъ эти денежныя приношенія, эти милліоны рублей, составившіеся изъ милліоновъ истинно-вдовьихъ лептъ…. Сколько честнаго, сколько святаго, богоугоднаго совершилось тогда на необъятномъ простор нашего отечества: вотъ эта атмосфера была здоровая, была нравственная и — нигилизму неблагопріятная!
Пусть себ отрицаютъ теперь смыслъ и характеръ этого явленія наши глумители-реалисты. Реализмъ безъ подкладки идеализма близорукъ, самонадянъ, скудоуменъ и въ добавокъ лжетъ самъ себ. Ему никогда не понять народа, ибо народъ представляется ему только совокупностью (аггрегатомъ) Ивановъ, Сидоровъ, Карповъ, изъ которыхъ онъ можетъ знать, разумется, только одного или нсколько, каждаго порознь. Для того же, чтобъ сколько-нибудь постичь
то, что называется народомъ, этотъ неухватимый для вншняго анализа, чудесно живущій въ вкахъ и въ пространств, цльный, единый организмъ,— нужно нчто боле фотографическаго умнія, нуженъ процессъ идеализаціи, отвергаемый реализмомъ. Онъ лжетъ самъ себ потому, что воспроизводя какого-нибудь случайно допрошеннаго имъ кучера Пахома, не ограничивается скромнымъ заявленіемъ, что воспроизведенъ имъ фотографически только одинъ этотъ Пахомъ, не боле, а храбро притязаетъ на обобщеніе,— слдовательно опять-таки идеализуетъ! Наши корреспонденты, разсыпавшись по Сербіи, увидли кое-гд безпорядки, плохую организацію, кое-какія сценки въ кофейняхъ да на улицахъ, но не примтили главнаго: историческаго стихійнаго движенія, той ‘красоты смиренной’, того священнодйствія души народной, которое сквозило сквозь безобразное вншнее рубище и нераздльную съ многолюдствомъ человческую пакость. Съ хлесткостью и развязностью, съ легкимъ сердцемъ только имъ свойственнымъ, они поспшили осмять, освистать, оплевать въ ‘либеральныхъ газетахъ’, безъ разбора, огуломъ, какъ самихъ добровольцевъ (умвшихъ однако сдерживать три мсяца натискъ знаменитаго Омеръ-паши), такъ и все это возвышенное мгновеніе нашего народнаго бытія. Правда, одинъ изъ ‘либераловъ’, Петръ Боборыкинъ, оцнивъ впослдствіи значеніе этого историческаго эпизода, воскликнулъ въ какомъ-то фельетон: ‘Эхъ, сплоховали мы, не ‘спохватились! зачмъ мы (т. е. западники-либералы) дали ‘славянофиламъ (?!) стать впереди этого народнаго движенія, принять дятельное участіе въ этой эпопе, а не ста’ли сами во глав народа? все отъ того, что мы не организованная партія!’ и тому подобный вздоръ!… Напрасное сожалніе. Нашимъ западникамъ, принявшимъ теперь кличку ‘либераловъ’, суждено всегда быть выброшенными за бортъ, остаться всегда въ сторон при всякомъ подъем, при всякомъ порыв, при всякомъ серьезномъ, общемъ проявленіи національнаго духа, во вс великіе моменты русской исторіи.
Какъ ни осмивала, какъ ни порицала петербургская консервативная и либеральная бюрократія, съ цвтомъ высшаго общества вкуп, это выступленіе изъ береговъ народной духовной стихіи — Царь не могъ отдлиться душою отъ своего народа. Вчно памятно будетъ это, во очію совершившееся наитіе историческаго духа, когда Царь въ Московскомъ Кремл, къ неожиданности, къ изумленію своихъ министроыъ, держалъ (въ октябр 76-го) свою рчь къ народу… Царь,— человкъ исторіи по преимуществу, по преимуществу принадлежащій народу — былъ тогда съ своимъ народомъ едино. Въ ту минуту пали вс средостнія. Но они тотчасъ же воздвиглись, какъ скоро Царь отшелъ въ Петербургъ. И какія муки внутренней борьбы должна была пережить его царственная душа, когда отвсюду, все что его окружало и облегало, принялось осуждать, затруднять, тормозить, разстраивать великое зачинавшееся всемірно-историческое дло… L’Impereur а subi l’opinion publique de Moscou — ‘Государь поддался давленію общественнаго мннія Москвы’ — твердила бюрократія съ дипломатіей, стараясь оправдать, ослабить значеніе неосторожныхъ будто бы кремлевскихъ словъ Русскаго Государя!! Война, кровопролитная война, готовилась не при содйствіи, а съ противодйствіемъ окружавшей среды! Тутъ-то сказался вковой разладъ Петербурга съ Россіей, проявилась та духовная рознь съ народной мыслью и совстью высшихъ, руководящихъ общественныхъ раболпствующихъ предъ Западною Европою классовъ, которую не примчаетъ современная якобы либеральная интеллигенція и о которой, недоумвая допрашиваетъ насъ ‘Русская Мысль’! Вс неудачи, вс постигшія насъ бды должны быть отнесены именно къ этому разладу: не на одномъ уровн духовнаго подъема стояли народъ, армія и правящая, бюрократическая, военная, штатская, туда же и дипломатическая среда!.. Конечно, вс протестанты, когда потомъ довелось имъ лично участвовать въ кровавомъ бою, врно исполнили долгъ воинской рыцарской чести,— этого намъ не занимать стать,— безстрашно дрались, безстрашно умирали, но (скажемъ мы по Погодински) недостаточно умть умирать по русски, нужно умть по русски же мыслить, чувствовать, жить…
Много было потеряно дорогаго времени, но наконецъ война началась. Царь за рубежомъ Россіи, на самомъ театр дйствій, страдальчески сострадая съ своимъ подвигоположникомъ-солдатомъ, нисходитъ, движимый истинно любвеобильною душою, съ высокой чреды царскаго сана до призрнія раненыхъ и утшенія умирающихъ людей своего народа… Если когда-либо предстояло удобство нашимъ заговорщикамъ-убійцамъ привести въ исполненіе свои преступные замыслы, направить на Государя свои выстрлы и удары,— такъ именно тамъ, въ Горномъ Студн и въ иныхъ мстахъ царскаго пребыванія… Но не достало духу и у нигилистовъ, и у нихъ опустились руки въ эти минуты высокаго народнаго духовнаго строя…
Наконецъ, все, казалось, преодоллъ нашъ страстотерпецъ-народъ. Пала Турецкая Плевна, а съ нею, мнилось, и вс петербургскія, доморощенныя бюрократическія и дипломатическія Плевны. Какъ лава, устремились наши войска, вопреки всмъ расчетамъ послдняго слова военной науки, превозмогли вс преграды стратегіи, природы и климата. Вотъ уже и Царь-градъ, вотъ она, Святая Софія…..
Нужно ли договаривать?
Кто вырвалъ изъ нашихъ рукъ побду, купленную кровію полмилліона русскихъ людей и милліардами народнаго достоянія?… Западныя державы?— Никто какъ мы сами. Та именно рознь, то отчужденіе нашей высшей образованной руководящей среды отъ національной мысли и чувства,— вотъ что было виною. Не хватило вры въ себя самихъ и въ свое призваніе, не достало духу, не достало силы народнаго самосознанія… Восемь мсяцевъ стоять побдителемъ у воротъ Константинополя и потомъ отступить, оставивъ еще милліоны христіанъ въ рукахъ побжденнаго ислама, затмъ ссть на скамью подсудимыхъ и положить свершенный Русскимъ народомъ, его кровью и достояніемъ подвигъ во главу угла враждебной намъ и православнымъ Славянамъ западно-европейской политики, въ основу порабощенія Балканскаго полуострова Австрійцами… Неужели можно было думать, что такое нравственное паденіе Россіи не произведетъ въ ней убійственной деморализаціи? Только деморализаціи и можно было ожидать при той дисциплин нашихъ войскъ и народа, которая устраняла возможность другой развязки… Самая тяжелая, самая кровопролитная изъ войнъ окончилась безъ торжества, безъ утшенія славы, безъ радости для народа. Недоумлый, онъ не праздновалъ мира, котораго такъ напряженно, но терпливо ждалъ. Ноникъ онъ духомъ, смутился мыслью. Поруганы были самыя лучшія, самыя святыя движенія его души. Солгали, видно, ему вс эти страстные порывы, эти прекрасный увлеченія! Потоптано, попрано все, чему мы еще недавно такъ пламенно поклонялись! Энтузіазмъ, одушевленіе, самоотверженіе, беззавтная готовность на жертвы, историческое призваніе Россіи, братство… все это вздоръ, праздныя, пустыя слова!…
Ничего нтъ вредне и опасне, какъ подобное разочарованіе народа и общества въ правд, въ разумности высшихъ стремленій своей души. Недовріе къ себ и къ правительству, тайное внутреннее недовріе овладло всми классами, и не скоро уже подвигнешь ихъ къ новому великодушному порыву… Обожглись!.. Таково было дйствіе трижды проклятаго Берлинскаго трактата, и намять народная не забудетъ его ближайшихъ со стороны Россіи соорудителей и радтелей… Конечно, разъ совершивъ отступничество отъ историческаго народнаго завта, высшей петербургской бюрократіи ничего не оставалось, какъ упорствовать въ томъ же направленіи и стараться скоре изгладить, стереть вс слды прошлаго энтузіазма, все напоминавшее былой е нравственный и политическій’ безпорядокъ, особенно же годину добровольческаго движенія… Туда же во слдъ потянулась, разумется, и наша мнимо-либеральная интеллигенція, со всми Утиными и прочими обличителями и съ газетою ‘Голосъ’, воспвшею хвалами Берлинскій конгресъ… Послдовало, какъ и должно было ожидать, закрытіе Московскаго Славянскаго Общества, къ вящему оскорбленію не только всхъ участниковъ лучшихъ недавнихъ мгновеній народной исторической жизни, но и всего Славянскаго міра, ради котораго только-что пролилась русская кровь. Въ презрніи стали вс т, которые жертвовали жизнію въ нерегулярной, самовольной русской войн съ Турками 1876 года. Вонъ идетъ калка-офицеръ, безрукій, безногій, и молитъ милостыни, онъ просилъ было о пенсіи, стучался во вс парадныя казенныя двери,— но такъ какъ онъ провинился въ томъ, что потерялъ руку или ногу, хотя и въ бою противъ тхъ самыхъ Турокъ, съ которыми мы же потомъ регулярно дрались, однако подъ командою добровольца — Черняева, на поляхъ Сербіи, такъ какъ онъ провинился въ томъ, что увлеченный народнымъ порывомъ, вышелъ въ отставку изъ нашей арміи я далъ себя изувчить братьевъ-христіанъ ради,— ‘вонъ его, вонъ! Не увлекайся до самоотверженія! Не будетъ ему пенсіи, не будетъ прибора дтямъ ни его, ни даже убитыхъ самовольныхъ мучениковъ-офицеровъ!’… Какъ будто Сербско-Русская война не была первымъ актомъ той же самой драмы, которой наша же война въ Болгаріи была только вторымъ! какъ будто можно ихъ раздлять въ сознаніи и въ исторіи Русскаго народа!..
За то, одновременно съ этою вопіющею несправедливостію дома, побдоносная Россія очутилась въ поношеніи у нашихъ друзей-враговъ за своими западными предлами. Съ нею уже не считаются, посл Берлинскаго трактата воображаютъ ее способною на всякое самоотреченіе во вредъ себ и въ пользу враждебныхъ Русскому народу политическихъ интересовъ… Великая наша держава, повторимъ, очутилась вдругъ въ положеніи слабосильной, обязанной сносить смиренно всякое поруганіе своей чести. Но это уже не смиреніе, это уже уничиженіе духа,— того, чмъ живетъ и спасается человкъ…
Не могло безнаказанно совершиться надъ великимъ историческимъ народомъ такое дяніе, которому имя Берлинскій трактатъ. Пусть не говорятъ, что какой-нибудь тамбовскій или самарскій мужикъ вовсе и не помышляетъ, да едва ли и вдаетъ о такомъ дипломатическомъ акт… Такія рчи только самообольщеніе Петербурга. Во сколько народъ вдалъ про войну 1876 года, жертвовалъ собою и своимъ достояніемъ, во сколько онъ вдалъ войну 1877 года (а не могъ же онъ не вдать, когда до милліона сыновъ его, солдатъ, принимало въ ней дятельное участіе, а самъ онъ дома жадно ловилъ каждое извстіе, и деревни въ складчину выписывали телеграммы и газеты),— во сколько онъ вдалъ про войну, во столько же вдаетъ онъ про миръ и вдаетъ, что онъ намъ въ стыдъ и въ обиду. Чувство государственной чести и достоинства, и инстинктъ великихъ міровыхъ судебъ Россіи выношены въ нашемъ народ всею многострадальною тысячелтнею его исторіей. Понятно поэтому, что теперь, даже не отдавая себ яснаго отчета въ причин, онъ поникъ духомъ и недоумваетъ… Одушевленіе смнилось уныніемъ, вра — сомнніемъ, порывъ — безсиліемъ воли, волненіе — вялостью, затишьемъ, тяжелыхъ, соннымъ затишьемъ, подобно затишью водъ, которыя
…неподвижно спятъ
И подъ лнивыми листами
Презрнный производятъ гадъ.
И развелся онъ, этотъ гадъ, на простор, благодаря атмосфер національнаго безчестія и приниженнаго духа… И выползъ снова на свтъ Божій изъ своихъ норъ обрадовавшійся нигилизмъ, и дожили мы до вящаго позора, и посрамилась наша земля неслыханными въ мір злодяніями, стала чуть не притчею во языцхъ.
Но уже брезжитъ свтъ и занимается заря, посл томительной, долгой ночи… Да послужитъ же намъ былое въ поученіе, и да истребится наконецъ та духовная рознь, то взаимное отчужденіе высшихъ руководящихъ, общественныхъ классовъ и народа, то невдніе, неразумніе, неуваженіе своей родной земли, своихъ народныхъ задачъ и интересовъ,— тотъ нашъ единственный недугъ, отъ котораго хилетъ лишенный внутренней цльности, но въ сущности крпкій и здоровый, нашъ историческій, великій, государственный организмъ…

Москва, 21-го ноября 1881 г.

Митрополитъ сербскій, высокопреосвященный Михаилъ, на привтственную телеграмму, посланную ему 8-го ноября изъ Москвы и напечатанную въ 53 No ‘Руси’, телеграфировалъ преосвященному Амвросію, епископу Дмитровскому, слдующій отвтъ: ‘Благодарю васъ и всхъ подписавшихся за братское поздравленье. Врю вашей любви. Митрополитъ Михаилъ’. Свднія изъ Сербіи довольно скудны. Нужно предположить, что письма оттуда задерживаются на сербской или австрійской почт. Мы знаемъ только, что митрополитъ Михаилъ перехалъ изъ дома митрополіи въ свой собственной небольшой домъ въ Блград, а исполнить свое первоначальное намреніе — заточить его въ монастырь Св. Петра,— сербское правительство пока не ршается, а можетъ быть и совсмъ отказалось. Константинопольскій вселенскій патріархъ ожидаетъ (или ожидалъ еще по тотъ срокъ, по который мы имемъ извстія) полученія протеста отъ высокопреосвященнаго Михаила, для того чтобъ войти въ сношеніе со всми автокефальными православными церквами и вмст съ ними придти къ ршенію относительно настоящаго положенія Сербской церкви. Узнавъ о такомъ намреніи патріарха, сербское министерство оффиціально ходатайствовало о воспрещеніи патріарху вмшиваться въ сербское церковное дло (поступокъ вполн достойный настоящихъ сербскихъ министровъ!), вслдствіе чего Порта уже повелла патріарху не. приступать ни къ какимъ дйствіямъ по сербскому церковному вопросу безъ ея спроса!.. Однимъ словомъ, и Австрія, и Порта служатъ об пособницами сербскаго министерства въ его посягательствахъ на политическую независимость Сербскаго народа и на свободу общенія православныхъ церквей между собою!.. Но ми надемся, что султанскій запретъ будетъ отклоненъ нашимъ посольствомъ въ Константинопол и патріарху будетъ возвращена его свобода церковныхъ дйствій: на что-жъ бы и держать посольство Россіи въ Константинопол, когда бы оно не съумло отстоять предъ Портой права православной церкви!.. Но вотъ любопытное извстіе, сообщаемое чешскими газетами: заступающій, по указу князя, мсто сербскаго митрополита, епископъ Моисей, на привтствіе представлявшихся ему профессоровъ семинаріи и нкоторыхъ духовныхъ лицъ, отвчалъ будто бы такими словами: ‘будемъ молиться, да приведетъ Господь дла нашей церкви въ такое положеніе, чтобы нашъ многочтимый архипастырь Михаилъ могъ снова занять свое мсто’. Такія слова не понравились сербскимъ министрамъ, увряютъ газеты… Желательно, чтобъ извстіе было врное.

Москва, 28-го ноября 1881 г.

Наша статья въ 53 No, о значеніи Берлинскаго трактата въ современной русской общественной жизни, вызвала, рядомъ съ сочувственными, и враждебные отзывы, и даже замтки боле или мене оффиціознаго. характера, или по крайней мр съ оффиціознымъ оттнкомъ. Призвано было нужнымъ успокоить… австрійское общественное мнніе и спеціально — графа Кальноки. ‘Россія — сказано въ замтк ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ — однажды согласившись на Берлинскій трактатъ, видитъ нын въ сохраненіи его и свое государственное достоинство, и свою жесть. Тонъ неудовольствія при воспоминаніи Берлинскаго трактата — такъ извиняется упомянутая замтка — можетъ легко проскальзывать (точно контрабанда М и впредь въ періодической пресс, но это не можетъ имть практическаго значенія и не можетъ повести къ агрессивной политик со стороны русскаго правительства. Можно смло сказать, что никто изъ правительственныхъ лицъ и выдающихся дятелей въ Россіи и не думаетъ иначе. Справедливость сказаннаго не могла не быть замчена такимъ искуснымъ дипломатомъ и проницательнымъ государственнымъ человкомъ какъ графъ Кальноки, и конечно будетъ передана имъ его правительству’… Все это изъясненіе, смемъ думать, по меньшей мр лишнее. Ежедневно получаются нами иностранныя газеты и ежедневно приходится намъ читать въ нихъ самыя ожесточенныя, возмутительныя нападки не только на русское правительство и на Россію, но и проповдь войны, съ цлыми планами кампаній противъ нашего отечества. Газеты не безъ наглости разбалтываютъ при этомъ и секретныя стратегическія приготовленія своихъ правительствъ вдоль русской границы. Между тмъ не только ни одному изъ нашихъ дипломатическихъ представителей въ Австро-Венгріи и Германіи никогда и въ мысль не входило ‘ дерзновеніе’ требовать объясненія отъ австро-венгерскаго или германскаго кабинета по поводу статей ‘Pester Lloyd»а, равныхъ внскихъ ‘Presse’, или ‘Кельнской Газета’,— но и сами упомянутые кабинеты вовсе повидимому и не заботятся о впечатлніи, какое производятъ въ Россіи эти оскорбительныя и вызывающія статьи, они не признаютъ нужнымъ ни извиняться за нихъ предъ нашимъ правительствомъ, ни успокоивать его усиленными миролюбивыми завреніями… Русскія же газеты тмъ еще мене могутъ подать поводъ къ такого рода запросамъ со стороны иностранныхъ посланниковъ, или предупредительнымъ истолкованіямъ со стороны нашего кабинета, что газеты у насъ даже не органы партій,— таковыхъ въ европейскомъ смысл у насъ и нтъ,— а только личные органы самихъ редакторовъ. Что за дло иностранному правительству до частнаго мннія того или другаго редактора въ г. Москв иди въ С.-Петербург? разв русское правительство солидарно съ мнніями этилъ частныхъ лицъ и несетъ за нихъ отвтственность предъ Западною Европой? Въ томъ-то и дло, что за границей продолжаютъ еще упорно, и конечно намренно, признавать и эту солидарность, и эту отвтственность, основываясь отчасти на существующей у насъ цензурной систем: такого положенія правительства нельзя, конечно, назвать ни удобнымъ, ни выгоднымъ, напротивъ, оно лишаетъ его подобающей ему равноправности во взаимныхъ дипломатическихъ отношеніяхъ. Не пора ли вообще отвадить западно-европейскіе кабинеты, по отношенію къ намъ, отъ этой повадки запросовъ и на каждый таковой запросъ отвчать соотвтственнымъ же запросомъ, тмъ боле, что поводовъ для насъ къ такимъ дипломатическимъ интерпелляціямъ представляется на Запад Европы несравненно боле, чмъ для Запада на русскомъ Восток? Но возвратимся къ замтк ‘Петербургскихъ Вдомостей’.
Нтъ сомннія, что Россія, подписавъ однажды народный договоръ, обязана — наравн со всми участниками договора — соблюдать въ точности его условія,— но изъ этого никакъ еще не слдуетъ, чтобъ Россія мирилась внутренно съ этимъ трактатомъ и не желала его упраздненія, рано или поздно, тмъ путемъ, который въ политик признается легальнымъ. Еще мене слдуетъ, чтобъ Россія признавала условія договора обязательными только для себя одной и продолжала его держаться даже я тогда, когда бы прочія державы, участницы договора, нарушили свои обязательства. Во всякомъ случа мы желаемъ,— врне сказать: мы надемся, что тонъ неудовольствія Берлинскимъ трактатомъ не только будетъ проскальзывать въ русской періодической печати и впредь, но станетъ въ ней господствующимъ, обычнымъ, хотя бы и чуждымъ запальчивости и страсти,— какъ нчто нормальное, какъ точное опредленіе, какъ врная, неотъемлемая ‘квалификація’ извстнаго историческаго факта, установившаяся разъ навсегда въ сознаніи русскаго общества. Обязанность печати прояснять общественное сознаніе. Нисколько не побуждая правительства къ нарушенію подписаннаго трактата, мы имемъ однако право желать и по мр силъ содйствовать тому, чтобъ испытанный нами позоръ не переставалъ сознаваться нами позоромъ, чтобъ лнь души, гнуснйшая изъ всхъ видовъ лни, не затянула болотною плсенью чувство національной обиды въ руководящихъ сферахъ русскаго общества, чтобы прошлое послужило урокомъ для будущаго,— для чего прошлое не надо я забывать, напротивъ, твердо знать, живо чувствовать… А имемъ ли мы достаточное основаніе почитать подобныя заботы совершенно напрасными?… Разв указанное нами въ стать 53 No противодйствіе петербургской бюрократіи — штатской, военной и дипломатической — предшествовавшее войн, сопровождавшее войну,— разв пренебреженіе оказываемое до сихъ поръ властями изувченнымъ русскимъ воинамъ-добровольцамъ,— разв наконецъ продолжающееся и теперь странное, чтобъ не сказать хуже, отношеніе къ событіямъ 1876—78 годовъ со стороны нкоторой, и не малой, части общества и литературы (преимущественно въ Петербург) способно служить намъ надежнымъ ручательствомъ въ непремнно-врномъ разумніи петербургскою вліятельною средою нашихъ національныхъ политическихъ интересовъ даже и въ будущемъ? Разв невозможно и теперь противодйствіе со стороны той близорукой мудрости, того дешеваго смиреннаго благоразумія, которое стало традиціоннымъ въ нашей дипломатіи къ постоянному ущербу нашихъ выгодъ и нашего достоинства, и которое, на нашей памяти, только однажды было нарушено (и съ какимъ блистательнымъ успхомъ!) во время крестоваго дипломатическаго похода на насъ Европы, по поводу послдняго польскаго мятежа. Вся Европа грозила намъ чуть не войною, но стоило Россіи только не испугаться, не дрогнуть,— та же Европа мигомъ спасовала, услышавъ непривычную для нея, твердую русскую отповдь. Это была первая и чуть ли не единственная наша дипломатическая побда, къ которой, какъ извстно, не была неприкосновенна и русская печать: заслуга, оказанная тогда ‘Московскими Вдомостями’, не можетъ быть никмъ отрицаема.
Мы полагаемъ съ своей стороны, что фактъ неудовольствія Берлинскимъ трактатомъ, фактъ пребывающій, а не сданный въ архивъ, фактъ свидтельствуемый русскою прессой, можетъ только быть полезенъ для нашей дипломатіи и послужить ей опорнымъ пунктомъ. Совершенно врны и вполн умстны слова замтки ‘Петербургскихъ Вдомостей’ (несомннно оффиціознаго оттнка), что ‘Берлинскій трактатъ выразилъ собою крайнюю степень уступчивости, на которую могъ согласиться русскій Государь и непосредственно связанный съ нимъ, всею своею массою, Русскій народъ’, и что ‘это согласіе было только съ трудомъ усвоено великимъ государствомъ’, но едва ли было нужно къ словамъ: ‘усвоено съ трудомъ великимъ государствомъ‘ прибавлять еще и выраженіе: ‘пережито’ (намренно опущенное нами въ цитат) Нтъ, не пережито. И пусть это вдаетъ Европа, и пусть считается съ этимъ фактомъ въ своихъ политическихъ комбинаціяхъ, предосудительныхъ для чести и выгодъ Россіи. А вдь нашимъ сосдямъ безъ сомннія хотлось бы, чтобъ боль обиды, причиненной намъ Берлинскимъ трактатомъ, была, какъ говорятъ Нмцы, совсмъ berwunden, т. е. такъ прочно пережита и забыта, чтобъ можно было приступить, безъ особаго опасенія, къ новымъ экспериментамъ, къ новымъ оскорбленіямъ, къ новому нарушенію нашихъ интересовъ и, заручившись дружбою, идти добывать себ… хоть бы Солунь… Вотъ вдь секретный мотивъ той тревоги, которою преисполняется австрійская дипломатія всякій разъ, когда въ Россіи кто-либо помянетъ недобрымъ словомъ пресловутый трактатъ: не зажила, значитъ, рана. А если не зажила, еще сочится, такъ не прибгнуть ли,— разсуждаетъ быть-можетъ иностранная дипломатія,— къ старому, такъ часто удававшемуся пріему: наканун собственныхъ покушеній на цлость Берлинскаго трактата, свалить все съ больной головы на здоровую, заподозрить самой Россію въ воинственныхъ замыслахъ, заставить ее божиться въ своемъ миролюбіи, взять отъ нея новыя ручательства смиренія и долготерпнія?…
Нтъ, рана не зажила, и Россія чувствительне чмъ когда-либо прежде ко всякому посягательству на ея государственное достоинство и національные интересы. Это доказывается и слдующими заключительными словами ‘замтки’, составляющими нчто отрадное новое въ безцвтномъ досел язык нашихъ оффиціозныхъ объясненій. ‘Если однако Россія — говорится въ ней — не дозволитъ сама себ нарушить невыгодный для нея трактатъ, то конечно и другія государства не дозволятъ себ его нарушенія ни въ Черногоріи, ни въ Босніи и Герцеговин, ни въ Сербіи, ни въ Болгаріи… и не раздразнятъ нарушеніемъ Берлинскаго трактата того глубокаго національнаго чувства Русскаго народа, чувства неудержимаго по сил и энергіи, которое привело уже однажды нашъ народъ, къ стнамъ Константинополя’…
Мы можемъ только поздравить себя съ тмъ, что статья ‘Руси’ подала поводъ къ подобному заявленію, къ подобному предостереженію но адресу Австро-Венгріи… Остается тонко повторить, вслдъ за этими заключительными строками ‘замтки’, то, что било сказано въ ней выше, именно, что ‘такой проницательный государственный человкъ, какъ графъ Кальноки, оцнитъ справедливость’ выраженной именно въ этихъ строкахъ мысли русскаго кабинета и ‘передастъ ее своему правительству’!… Пусть вмст съ тмъ онъ благоволитъ передать, что русское общественное мнніе дозволяетъ себ усматривать въ австрійскомъ образ дйствій въ Босніи и Герцеговин, именно въ учрежденіи воинской повинности, прямое нарушеніе Берлинскаго трактата, что съ точки зрнія русскаго общества данное порученіе Австріи — временно занять об турецкія провинціи съ цлію умироторенія и устроенія — оказывается неисполненнымъ для Австріи, по нерасположенію къ ней туземнаго населенія, едва ли и исполнимымъ, ибо вмсто, мира и гражданскаго устроенія результатомъ ея оккупаціи явилось разстройство цлаго края, эмиграція, да вооруженное возстаніе, что для успокоенія Европы вообще и Россіи въ частности, по мннію того же русскаго общества, наилучшимъ средствомъ было бы благоизволеніе Австріи вывести свои войска и чиновниковъ изъ Босніи и Герцеговины, и предоставить славянскому населенію этого края самому ршить свою политическую судьбу съ утвержденія Европы. Графъ Кальноки, ‘какъ проницательный дипломатъ’, конечно не упуститъ передать своему правительству, что сосредоточеніе до 40 тысячъ войскъ въ окрестностяхъ Бокки Катарской для усмиренія Кривошіянъ, на границахъ Чермогоріи, что интриги австрійскихъ агентовъ въ Сербіи, Болгаріи и особенно въ Руленіи и Македонія, что оффиціальный тостъ, провозглашенный на дняхъ, при открытія моста черезъ Саву въ Боснію, австро-венгерскимъ начальникомъ области въ честь строителя ‘моста, который служитъ первымъ этапомъ къ Эгейскому морю‘,— что все это можетъ лишь ‘раздразнить’ то національное чувство Русскаго народа, о которомъ говорятъ ‘замтка’ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’.
Нтъ, не Россія угрожаетъ европейскому миру, да и ничто въ настоящее время не угрожаетъ согласію Европы’ кром плановъ австро-венгерской политики. ‘Черныя точки’, по знаменитому выраженію Наполеона III — только на австрійскомъ горизонт… Да и не одн черныя точки… Тамъ уже льется кровь, славянская кровь! Возстаніе готово вспыхнуть вновь какъ въ 1875 году и вновь въ тхъ самыхъ мстахъ, откуда занялся пожаръ, пылавшій три года сряду и едва не испепелившій всю Европу!
Не русской дипломатіи успокоивать австрійскую по поводу мннія о Берлинскомъ трактат, высказаннаго частнымъ лицомъ гд-то въ Москв, на улиц Спиридоновк, а австрійской успокоивать русскую по поводу льющейся крови православныхъ Славянъ въ Герцеговин и въ окрестностяхъ Черногоріи…
Кром замтки ‘Петербургскихъ Вдомостей’, были возраженія и въ другихъ органахъ печати, которыя мы не можемъ оставить безъ отвта. ‘Биржевыя Вдомости’, напримръ, оправдываютъ Берлинскій трактатъ необходимостью для Россіи умиротворить Европу и предотвратить опасность войны съ союзными европейскими державами,— войны съ врагами погрозне и неискусне Турокъ, въ то время какъ наши силы были уже утомлены и истощены. Да въ томъ-то и дло, что никакой серьезной опасности войны надъ нами и не висло, ни одна держава не была готова къ бою и не рискнула бы отъ угрозъ перейти къ длу. Насъ смутила боле или мене нахальная постать или что Французы называютъ attitude западныхъ государствъ. Нора наконецъ намъ уразумть, почему мы — сильные на пол битвы, гд вопросъ ршается доблестью русскаго солдата, т. е. самого народа — почти всегда терпимъ пораженія на пол дипломатическомъ. Потому что наши дипломаты, какъ и значительная часть русскаго общества, особенно въ выстой сред, испытываютъ относительно Западной Европы, даже и до сихъ поръ, чувство неосвершеннолтняго предъ старшихъ, неученаго предъ ученыхъ, полуцивилизованнаго варвара предъ носителемъ цивилизаціи — отличаясь въ то же время необычайною слабостью національнаго чувства и самосознанія, поразительнымъ недоразумніемъ русскихъ интересовъ и историческихъ національныхъ задачъ. Это хорошо извстно на Запад, гд русская дипломатія всегда старалась блистать, блеститъ еще и теперь, традиціонною благонравностью, безцвтностью, отсутствіемъ всякаго почина, всякаго опредленнаго, твердаго мннія и пуще всего боязнью общественнаго мннія — не Россіи, а Европы. Понятно поэтому, что заграничные дипломаты имютъ надъ нашими положительное нравственное превосходство и невольно подчиняютъ ихъ своему обаянію, своему ascendant. Это люди, знающіе чего хотть, умющіе требовать — вовсе не въ хру государственной своей вншней, а въ мру слабости и податливости противника, но готовые также беззастнчиво и спасовать, т. е. смирить свои требованія даже до нуля, какъ только противникъ ощетинится и покажетъ зубы. Русскій же ихъ противникъ почти всегда слабъ и податливъ…
Вдая таковыя наши свойства, англійское министерство, съ цлью произвесть давленіе на русское правительство, постоянно прибгаетъ (и къ несчастію съ успхомъ) къ извстному своему маневру: въ парламент предлагаются публичные запросы министрамъ по русскимъ дламъ, не только вншнихъ, во даже и внутреннимъ: не только, напримръ, о русскихъ путешественникахъ въ Средней Азіи (и это въ то время, когда англійскій маіоръ Бутлеръ, въ качеств путешественника, занимался организаціей воюющихъ съ нами текинскихъ силъ!), но даже о дйствіяхъ, ничего общаго съ иностранной политикой не имющихъ, хоть бы, напримръ, объ антиеврейскихъ въ Россіи народныхъ движеніяхъ и чуть а не о способ перевозки нажи ссыльныхъ. Хотя британскіе министры отдлываются въ такихъ случаяхъ большею частью незначительными отвтами,— но это все равно. Тамъ знаютъ, что мы какъ разъ готовы смутиться подобными запросами, ничего такъ не трусимъ какъ европейской огласки, охулки, и съ своей стороны не только не допросимъ британскихъ властей о маіор Бутлер, но постараемся стушеваться, принизиться, совратиться, чему однакоже, увы! сильно препятствуетъ нашъ природный объемъ и роетъ! Наши дипломатическіе представители за границей даже прославились своимъ пренебреженіемъ къ исполненію прямой своей обязанности — заступничества за своихъ соотечественниковъ, покровительства имъ и защиты. Въ числ этихъ представителей передъ войною и посл войны 1877 г., призванныхъ дйствовать въ жаркомъ состязаніи о національныхъ интересахъ, среди дипломатовъ такого сильнаго національнаго закала, каковы дипломаты нмецкіе, англійскіе, французскіе, были такіе, которые хвалились, какъ высшимъ признакомъ культуры, недоступностью своихъ сердецъ живому чувству національности и громко провозглашали, что для нихъ не существуютъ въ мір ни Французы, ни Нмцы, ни Русскіе, а только des gene comme il faut, т. е. ‘приличные’ въ свтскомъ смысл люди. Этотъ характеръ русскихъ дипломатовъ не могъ не отразиться и на нашей дипломатіи, т. е. на самомъ инструмент нашей вншней политики. При такихъ качествахъ инструмента не мудрено, что мы потерпли посл побдоносной кровавой войны безкровное, но за то и наипозорное дипломатическое пораженіе. Ибо побда, одержанная надъ Россіей Берлинскимъ конгрессомъ, была чисто дипломатическая, не коалиціей боевыхъ матеріальныхъ силъ устрашили насъ западныя державы, а дерзостью совсмъ безплотныхъ угрозъ, твердостью воли, настойчивымъ хотньемъ!
Да, мы уврены, что эта пресловутая коалиціи западныхъ государствъ противъ Россіи мигомъ бы распалась, какъ скоро вмсто словъ предложено было бы перейти къ длу. Прямые, ближайшіе, непосредственные интересы Германіи и Россіи вовсе не до такой степени противоположны другъ другу, чтобы подавать поводъ къ войн: по крайней мр этотъ поводъ еще не назрлъ, и ничто не мшаетъ намъ жить въ добромъ сосдств. Къ тому же Франція едва ли бы упустила удобный моментъ для своей отместки, какъ скоро бы эти об могущественнйшія державы континента вступили между собою въ поединокъ. Австрія… Ея государственный инстинктъ всегда оберегалъ ее до сихъ поръ отъ войны съ Россіей, и нельзя не дивиться врности этого инстинкта. Мы съ Австріей въ мир и не желаемъ ссориться съ нею, но война съ Австріей едва ли можетъ быть особенно страшна для русской, славянской, проникнутой національнымъ самосознаніемъ державы. Сомнительно и теперь, чтобы мудрость австрійскихъ правителей допустила когда-либо Австрію до итого испытанія… Англія? Но пора же наконецъ отршиться отъ этого предразсудка,— ибо страхъ предъ вншнимъ политическимъ могуществомъ Англіи не боле какъ предразсудокъ: для континентальныхъ военно-сухопутныхъ державъ, для государствъ, которыхъ берега не омываются моремъ, какъ берега Франціи, Италіи, Испаніи, могущество Британіи, основанное на морскихъ ея силахъ, не представляетъ опасности, особенно при защит морскихъ проходовъ торпедами. Трудно даже понять, почему до сихъ поръ мы всегда такъ остерегались гнвить Англію, такъ легко уступали — даже подчасъ оскорбительнымъ, дерзкимъ ея требованіямъ не только въ длахъ Балканскаго полуострова, но даже и въ Средней Азіи. Что случилось бы, еслибъ мы вздумали ея не послушаться? Война? но война Россіи съ Англіей, это, по выраженію князя Бисмарка — война медвдя съ китомъ! Ничмъ инымъ нельзя объяснить вашей дипломатической приниженности относительно Альбіона, какъ именно ‘предразсудкомъ’, да разв — при тайномъ сознаніи нашей простоты — страхомъ его коварства и безразборчивости средствъ въ достиженію своихъ цлей. Беконсфильдъ, такъ повидимому возвеличившій политическое значеніе Англіи, былъ силенъ вовсе не британскою военною силою, а только поддержкою германскаго канцлера, который, съ своей стороны, кажется давно уже опростался отъ вышеупомянутаго предразсудка. По крайней мр, не смотря на Гладстоновское грозное hands off (руки прочь!), такъ было встревожившее Англію, политическій блескъ Англіи потускнлъ мигомъ, да и тонъ ея очень низко понизился — посл того, какъ миссія Гошена въ Берлин потерпла полное fiasco и германскій кабинетъ далъ почувствовать англійскому, что англійскіе перуны ему вовсе не страшны. Повидимому это соображеніе, т. е. о непрочности англійскаго обаянія я политическаго авторитета на материк Европы, начинаетъ, тайно и болзненно, проникать въ сознаніе самыхъ Англичанъ. Россіи остается только послдовать примру Германіи и попробовать въ дл русскаго интереса, только попробовать — не принимать въ расчетъ англійскихъ протестовъ и прещеній,— и Англія, мы увидимъ, не замедлитъ убавить тона, какъ она уже убавила его теперь по отношенію, къ Австріи.
Такъ какъ русскіе интересы не угрожаютъ въ сущности ничьимъ чужимъ, законнымъ и правымъ интересамъ, такъ какъ мы не ищемъ ни войны, ни завоеваній, не посягаемъ на владнія нашихъ сосдей, не имемъ никакихъ видовъ на Индію и добиваемся только свободы отъ иноплеменнаго ига да самостоятельнаго гражданскаго развитія для народностей населяющихъ Балканскій полуостровъ, то Россіи нтъ никакой надобности поступаться своею правдою и вчно разыгрывать предъ Западною Европою роль безъ вины виноватаго. Нашею статьею о Берлинскомъ трактат мы хотли оживить въ нашемъ обществ сознаніе русскаго народнаго достоинства и поставить его на страж національныхъ, родныхъ интересовъ, посколько такая стража возможна для общества. Уроки исторіи, повторяемъ, не должны забываться (что нердко случается съ нами), и печать, обновляя кстати и вовремя память объ этихъ урокахъ, безъ сомннія оказываетъ только услугу какъ обществу, такъ и руководящимъ властямъ. Не новыя бдствія войны хотимъ мы накликать на наше отечество,— какъ вздумалъ было насъ обвинить органъ ‘акціонернаго товарищества писчебумажныхъ фабрикъ ‘Ингеройсъ’ съ ‘представителемъ директоромъ-распорядителемъ’ (каковъ титулъ!) Гриппенбергомъ и редакторомъ Нотовичемъ, иначе сказать газета ‘Новости’: точно будто какая война можетъ статься отъ частныхъ рчей, къ тому же, по мннію фабричной газеты, такихъ безграмотныхъ русскихъ рчей, какъ наши!… Не войну навлечь желаемъ мы, напротивъ: предотвратить опасность, если не войны, то вящихъ политическихъ униженій, которыми могла бы грозить Россіи обычная наша дипломатическая податливость, усугубленная преувеличеннымъ понятіемъ о переживаемыхъ нами внутреннихъ затрудненіяхъ. Мы имли въ виду и другую цль. Намъ хотлось указать на т условія общественной атмосферы, которыя благопріятствуютъ развитію политическаго нигилизма и преступной дятельности внутреннихъ враговъ русскаго государства и народа. Не Берлинскій трактатъ породилъ ихъ: этого мы никогда я же утверждали, тмъ боле, что сами же указали на рядъ злодйствъ, предшествовавшій трактату. Несомннно, однако же, что злодйства прекратились и злоди скрылись въ годину нашихъ войнъ съ Турціей, годину подъема и оживленія народнаго духа,— и тотчасъ же снова вылзли изъ своихъ норъ, когда страной овладло уныніе, разочарованіе въ сил и правд лучшихъ душевныхъ порывовъ и тайное недовріе къ правительству, оказавшемуся не на одномъ уровн съ возбужденнымъ національнымъ чувствомъ, проявившему оскудніе духа, слабость воли, неопредленность мысли. Парижскій миръ 1856 г. былъ также, безъ сомннія, тяжелъ для русскаго чувства, хотя мы были къ нему вынуждены вншнею силой, посл борьбы, внчавшей побжденныхъ славою высшей, чмъ побдителей, но это, тмъ но мене тяжелое впечатлніе прошло однакоже безслдно и быстро, потому что тотчасъ же посл мира послдовалъ рядъ реформъ, мгновенно овладвшій всми помыслами, всею душой Россіи: вспомнимъ только эпоху освобожденія крпостныхъ крестьянъ съ предшествовавшею и послдовавшею всеобщею работой,— эпоху дйствительно повявшую новымъ духомъ жизни! За Берлинскимъ трактатомъ послдовало лишь дкое, горькое ощущеніе національнаго стыда, чувство общественнаго безсилія при полномъ сознаніи бюрократической петербургской несостоятельности,— а освжающимъ воздухомъ не повяло въ т дни съ тхъ высотъ, откуда Русскій народъ всегда привыкъ ждать появленія новаго, бодраго свта,— которымъ однимъ принадлежитъ на Руси, по приговору исторіи, властная, зиждительная, животворящая сила….
Аксаков Иван Сергеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. По поводу присоединения Мерва, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1884
  2. Еще о лженародности, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1865
  3. Мы глупы и бедны, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1884
  4. По поводу адреса дворян Подольской губ. о причислении ее к Царству Польскому, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1863
  5. Почему для Австрии всякий домашний вопрос легко может обратиться в международный?, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
  6. Смешно и безнравственно делать из ‘веселья’ источник благотворительности, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1862
  7. О нашей смиренности по отношению к западной прессе, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
  8. Как понимает Остзейский Немец идеал России, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1862
Электронная библиотека