. Перцов. Венеция и венецианская живопись. Издание второе, пересмотренное и исправленное. Москва, 1912 г, Розанов Василий Васильевич, Год: 1912

Время на прочтение: 4 минут(ы)

В.В. Розанов

 . Перцов. Венеция и венецианская живопись. Издание второе, пересмотренное и исправленное. Москва, 1912 г.

Счастливейшие из соотечественников поднимаются сейчас и уже отчасти поднялись, чтобы ехать в Италию. Когда-то это было удовольствием, доступным только для богатых, но теперь, благодаря ‘Обществу образовательных экскурсий’, это поистине драгоценное наслаждение доступно и разной учебной мелкоте. Почему-то всегда мне воображается среди русской толпы, входящей в собор св. Марка, в Колизей, в Замок Св. Ангела или в галереи Питти и Уффици, — один исключительно косолапый, раскосый, неповоротливый юноша, лет 18-ти, в наибеднейшем пиджаке и совсем не причесанный, в душу которого все эти ‘святые старые камни’ Европы (Достоевский) западут с особенною глубиною, зажгут там неугасимую искру, и в художестве, в литературе, в науке он лет через 20 разом оплатит стоимость всех экскурсий и всех стараний ‘Общества экскурсий’ и их трудолюбивых проводников-наставников… ‘Первая метла хорошо метет’: почему-то именно от теперешних экскурсий, пока они новы и свежи, ожидается много впечатления и, следовательно, результата…
Как раз к сезону экскурсий П. П. Перцов напечатал вторым изданием свою хорошенькую ‘Венецию и венецианскую живопись’, придав ей, в отличие от первого издания (1905 года), совершенно карманный вид. К счастью, многочисленные снимки с картин, украшающие первое издание, все сохранены и во втором. Перцов — пассивный созерцатель-художник, не ждите в нем живого сочувствия и живого понимания ‘современности’. В нем нет самого внимания ко всему этому. Греза каждого его дня есть о вчерашнем дне. Поэтому, если бы он вздумал давать ‘Впечатления об Англии’, а еже паче — о Соединенных Штатах, ничего бы не вышло, или вышел бы один комизм. Но к Италии и вот особенно к Венеции, которая и не имеет ‘сегодняшнего дня’, в высшей степени идут его способности и самые недостатки. Вся Италия есть ‘первая аристократка’ вчера и ‘последняя мещанка’ сегодня, ‘сегодня’ там — ничего интересного, важного, всемирного. Но почти тысячу лет Италия была (простите за грубость) каким-то ‘радием’ Европы, дававшим во все стороны, во все страны тогдашнего цивилизованного мира — идеи, импульсы, толчки, зовы, призывы, исцеления… Да, исцеления, оживотворения: чем была бы Европа без католицизма? чем была бы она без Возрождения? Европа вся бы потускнела, вынь из нее этот дражайший алмазов ‘радий’.
В основе — чудный итальянский человек, чудный итальянец, помесь римлян, осков, этрусков, готов, арабов, славян… Кто там ни воевал, ни ‘завоевывал’ в эпоху ‘падения Западной Римской империи’? Но когда ее окончательно ‘завоевали’ или завоеватели куда-то ушли или вымерли, — на месте всемирной толчеи остались драгоценные частицы всех племен земного шара (тогдашнего), отложившиеся там. как золотоносный песок на дне горных речек или как плодородный ил Египта в дельте Нила. Необыкновенный гений, необыкновенная изобретательность, необыкновенная подвижность — вот суть итальянца. Ничего — сонливого, ничего — косного, именно ‘радий’, вечно действующий, в Гильдебрандте (папа Григорий VII), в Микель-Анджело, в Пьетро-Аретино (удивительная характеристика у Перцова этой фигуры ‘Возрождения’), в Колумбе, в Галилее, в шутах и великанах, в трагедии и комедии. Вся Италия — застывшие формы какого-то чудовищного извержения из недр земли, чудовищного переворота в недрах земли… Но он кончился, и теперь все замерло.
Но возвратимся к Венеции. Отчего она вся так цветиста, красочна, фигурна, точно ‘нарочно’, — что и составляет ее ‘личную особенность’? Мне думается, — от камня без растительности, на котором она построена. Можно ли представить другой город, где нет ни деревца, ни клумбы цветов, ни ‘бульвара’, ни ‘сада’, ничего!! И все — невозможно! Вода и камень. А солнце и воздух южные. Тогда ‘цветы’ полезли на фасады домов, на стены и выступы церквей, — но цветы из мрамора, гранита, золота, бронзы, из всевозможных мозаик. Нищета, нет, — убитость природы вызвала роскошнейшую в мире архитектуру, и именно — в раскрашиваниях роскошную! А затем это перешло ‘на все’, — на дух, на быт, на жизнь дня, века и веков.
В течение многих лет, т. с. нескольких поездок по Италии, П. П. Перцов изучал, вернее, всматривался и залюбовывался искусством Италии, и лучшие страницы его книги посвящены описанию и истолковыванию фаз итальянской, в частности — венецианской, живописи и скульптуры. Но он смотрит на искусство не как техник-живописец, с целью подсмотреть и научиться, а как историк культуры, который живопись объясняет через человека и, в свою очередь, постигает человека через живопись. Этот ‘радий’ Италии вечно перед его глазами, и в сущности им одним и занята его книга, им и его ‘эманациями’. ‘Римлянин’, ‘человек Возрождения’, ‘венецианский патриций’ и ‘патрицианка’ — вот главное, небо, соборы, пьяцетта перед св. Марком, Canale Grande — только аксессуары. Так ведь это и есть… Ах, что мир, — важен тот, кто на него смотрит.
Наслаждение и труд суть ‘боги’ мира. Труд — в пыли дневной, в морщинах и мозолях. Но вот закатывается солнце… Я помню эту раннюю ночь на пьяцетте Венеции. Все молчали. Пьяцетта была точно голубая, и вся Венеция была залита каким-то голубым светом, шедшим от неба или от звезд или луны. Повторяю — все молчали. Витал великий ‘бог’ наслаждения, главный бог земли. И человек забыл мозоли, труд, пот. Все, что он делал днем. — он позабыл легким забвением. Днем он работал, снискивал хлеб, пропитание. — не для пропитания и самого хлеба, ибо если бы для них работать, то лучше убить себя, — а чтобы все забыть ввечеру и отдаться наслаждению. Наслаждение есть великий бог, главный бог. У него чудовищные глаза, чудовищные ноздри, чудовищное ухо, чудовищный язык и, увы. — чрево. Все чудовищно и, увы, — прекрасно. И этот страшный ‘бог’, вот когда взойдут звезды, тянет в себя все ароматы мира, все звуки мира, все краски его, все его сладости… как и мы тогда безмолвно тянули каждый свою ‘ниточку удовольствия’.
— Хочу! живу! и для Меня живет все… А я обратно уже даю всему жизнь, — говорит великий Бог Ночи.
Так чередуются день и ночь, фабрика и храм, ‘обыкновенное’ и божественное.
1912 г.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека