Партизан И. И. Давыдов во время Крымской войны, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1858 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

H. А. Добролюбов

Партизан И. И. Давыдов во время Крымской войны

H. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах

Том первый. Статьи, рецензии, юношеские работы. Апрель 1853 — июль 1857

М.,-Л., ГИХЛ, 1961

Кивер зверски набекрень,
Ментик с вихрями играет.
Д. В. Давыдов.¹*

…в Петербурге институт,
Пе-да-го-ги-ческий, так,
кажется, зовут?
‘Горе от ума’²*

Приятно возвращаться в спокойное и мирное время к свежим воспоминаниям войны со всеми ее лишениями, самопожертвованиями, патриотическими порывами и комиссариатскими грабежами.

На сей раз мы хотим вспомнить о ряде военных подвигов нашего бывшего наставника в низшей части высшей алгебры, известного самым многосторонним образом, И. И. Давыдова, — но еще мало знакомого публике в военном качестве партизана и защитника отечества.

С той легкостью, с которой почтенный профессор от философии перешел во второй том Франкеровой математики и потом из Невтонова бинома в курс элоквенции,³* сделался Иван Иванович из мирного ‘учителей учителя’ военным агитатором. Подражая во всем Фихте,⁴* которого Wissenschaitslehre он до того усвоил, что издал ее по-русски без имени автора,⁵* Давыдов схватил меч и сказал: ‘Теперь не до науки… отечество в опасности… идем маршировать!’

Мы бы этого ничего не знали, истинный героизм бежит света, но, читая отчет министра народного просвещения за 1854 год, мы прочли следующую фразу: ‘Студенты Главного педагогического института изъявили единодушное желание служить государю на военном поприще, оставаясь притом верными обязанности своего звания’.⁶*

Долго думали мы, что это значит, и наконец решили, что педагоги наши должны были читать лекции зуавам и английским матросам для того, чтобы усыпить их и тем дать время нашим войскам приблизиться. Но потом случилось нам спрашивать одного приезжего из Петербурга: ‘Как педагоги наши были верны обязанности своего звания и с тем вместе служили на военном поприще?’ Оказывается, что все это усердием и патриотизмом Ивана Ивановича.

Сначала Иван Иванович предложил студентам щипать корпию, потом потребовал от всех служащих в институте десятую часть жалованья в пожертвование на защиту Севастополя, все это ему не удалось. Остановленный в первом порыве патриотизма, Давыдов не уныл, а придумал новую штуку. Он сообщил у себя на дому трем или четырем приближенным к нему студентам, что министр ожидает от института изъявления его патриотических чувств и что так как студенты ничего жертвовать не могут по бедности, то они сами должны проситься в военную службу. Требование директора было передано студентам, и на другой день человек двадцать отправилось к нему, некоторые — чтобы оказать послушание директору, другие из любопытства, третьи с тем, чтобы посмеяться над всей этой комедией. Комедия действительно разыгралась. Давыдов показал вид крайнего изумления, сказал, что исполнить желание студентов едва ли возможно, но что он доложит министру о столь похвальном рвении. Зная Николая, Давыдов мог предполагать, что он, пожалуй, и в самом деле всех студентов в солдаты отдаст, и тогда сам Давыдов потерял бы хлебное местечко. Соображая это, Давыдов доложил министру, что студенты единодушно желают, не прерывая своих учебных занятий, учиться маршировать и артиллерийской и ружейной стрельбе, чтоб быть готовыми защищать отечество в случае нужды. Когда студенты узнали об этой штуке, негодование было всеобщее, многие хотели явно протестовать против единодушного директорского патриотизма, находя, что учиться шагистике в институте вовсе не сладко. Ждали с ужасом, чем кончится дело. К счастию, на Николая Павловича нашел тогда как-то добрый стих, он не захотел воспользоваться усердием студентов и только поблагодарил институт за искусную проделку директора.

Долгое время, продолжал наш знакомый, Давыдов распространял вокруг себя какой-то священный страх. В конференции профессоров он распоряжался совершенно произвольно, судьбою студентов играл без всякой ответственности, хозяйственную и учебную часть одинаково прибрал к своим рукам. Со времени его поступления институт перестал выписывать замечательные книги, потому что большая часть библиотечной суммы употреблялась на натирание паркетных полов в институте, на подкраску стен и проч., а на остальное покупались ‘Чтения о словесности’ Ив. Давыдова по первоначальной цене, сотнями экземпляров, да его же ‘Общесравнительная грамматика’, изданная им на счет Академии, но в свою пользу, так что Академия должна была покупать у него изданную ею книгу.⁷* Стол, экипировка студентов, учебные пособия были в самом жалком виде при Давыдове, учебная и нравственная часть была им доведена до невероятных нелепостей и гадостей. Мера терпения студентов наконец истощилась, и они вздумали восстать против злоупотреблений Давыдова. В то самое время как медицинские студенты собрались в армию фельдшерами, в ордонансгаузе посетили их некоторые студенты института и при приставниках горячо рассуждали о средствах раскрыть злоупотребления. Решили наконец действовать путем законным. В несколько дней общими силами составили подробное и откровенное описание положения института и отослали к князю Вяземскому в виде письма. Письмо было не подписано, но в нем были факты именные, с указаниями на живые лица. Содержание состояло вот в чем: институт известен с хорошей стороны, но есть два важные обстоятельства, противоречащие этому хорошему мнению. Первое — то, что студенты постоянно стараются от него избавиться, — и насчитано в письме 28 человек (из числа 108, составляющих все курсы), вышедших, пытавшихся выйти из института или умерших в нем от чахотки в течение двух лет. Другое обстоятельство — то, что начальство всех округов недовольно учителями, вышедшими из института. Что же это значит, что в заведении учение так трудно, а ре&lt,-зультаты так плохи? Это значит, что директор притесняет студентов, препятствует их развитию (на все это приводятся факты), и потому в институт идет теперь только тот, кому некуда деваться. Набирают всякую дрянь, не приготовленную к университетскому курсу, и потом начинают морить ее на занятиях, превращая институтские курсы в гимназические или еще меньше. Толку никакого и не выходит. Все это подтверждено было многими десятками фактов.

Через несколько дней Вяземский явился в институт к обеду, попробовал суп, съел кусок пирога, сходил на кухню, помычал и уехал. Давыдов насторожил уши. На другой день опять приезжает Вяземский на лекцию и садится возле кафедры, не подав руки встретившему его Давыдову. Студенты были в восторге. После лекции Вяземский опять отправился в столовую и спросил одного из студентов: хорош ли суп? Тот, разумеется, отвечал, что хорош. Вяземский уехал, ничего не сказавши. Видя, что толку от посещений князя немного, студенты послали ему еще письмо, в котором объяснили, что не мешало бы ему приступить к ревизии посерьезнее, что впоследствии его надуют.

Через несколько дней Вяземский опять явился в институт и пошел смотреть студентский цейхгауз. Опять, разумеется, та же история, что и прежде: пришли, понюхали и ушли…⁸* Все это совершалось в марте 1856 года. Студенты ждали, что будет, но ничего хорошего не было. Только Вяземский говорил некоторым студентам, являвшимся к нему по честным делам, что он следит за институтом и что преобразования в нем будут. Ждали студенты до конца учебного курса, но ничего не дождались. Давыдов по-прежнему властвовал, кормил студентов по-прежнему — дурно, и на экзаменах по-прежнему ставил и переправлял профессорские отметки по своему усмотрению. Это студентов взорвало донельзя и вызвало на штуку не совсем хорошую. Посланы были безымянные письма к разным лицам и между прочим в редакцию ‘С.-Петербургских ведомостей’, с уведомлением, что в ночь с 23 на 24 июня (день ангела Ивана Давыдова) директор института, председательствующий во втором отделении Академии наук, член консультации и проч., тайный советник Давыдов был высечен студентами. История эта разошлась по городу. Норов позвал к себе Давыдова. Что между ними было, неизвестно, но результатом было то, что Давыдов обещал представить министру удостоверение, что его не секли.

Приехавши в институт, Давыдов призвал к себе четырех студентов, на которых особенно мог полагаться, показал им письмо и рассказал с рыданиями о том, до чего может простираться неблагодарность и злоба человеческая. ‘Министр, говорил он в заключение, чрезвычайно гневается на студентов института за то, что в среде их нашелся мерзавец, написавший это. Я старался всячески отклонить его гнев от института и уверить, что это удар чьей-нибудь посторонней руки, но он не верил уже моему ходатайству и сказал, что он тогда только поверит, когда сами студенты то же засвидетельствуют. Вам остается теперь одно средство умилостивить министра: написать к нему самое смиренное и откровенное письмо, в котором изложить, что один слух о подобной клевете производит в вас омерзение и что вы, напротив, проникнуты живейшими чувствами любви и благодарности к своему начальству’.

Четверо студентов, удостоенных директорской доверенности, поклонились и написали смиренное письмо о том, что они никого не уведомляли о сечении Давыдова и считают сей поступок гнусным и омерзительным. Но Давыдову и этого было мало: в дополнение к письму студентов он представил уже от себя Норову, что, в доказательство своей любви и уважения, студенты просят позволения отлитографировать портрет Давыдова. Получив на это разрешение от министра, вполне успокоенного объяснениями директора, Давыдов изготовил свой портрет на свой собственный счет. Но издержки надо же было покрыть, и он придумал для этого новую проделку. Это было как раз во время каникул, когда кончившие курс студенты определялись на должности и получали из правления института прогоны и третное жалованье на первоначальное заведение. Эконому, выдающему эти деньги, приказано было навязывать студентам портрет директора и вычитать за него по два целковых. Человек пять-шесть попались на эту штуку, но большинство возопило против такого притеснения, и эконом должен был отступиться. Вслед за тем в ‘Московских ведомостях’ (111 No 1856) напечатано было объявление: ‘Московский купец Иван Давыдов-сеченый принимает с большою пользою и на выгодных условиях казенные подряды. Спросить в С.-Петербурге, возле Первого кадетского корпуса, в квартире Федора Ильина’. Федор Ильин — это эконом института, занимающийся вместе с Давыдовым темной экономией и потому в институте пользуется большою властью.

В августе стали говорить о ревизии и студентов стали кормить лучше. Около того же времени Давыдов созвал в конференц-залу студентов и держал к ним речь такого рода: ‘С некоторого времени нарушено доброе согласие между начальством и студентами. Между вами нашлись две-три паршивые овцы, которые хотят заразить все стадо буйством, непокорством и проч., недовольны и учебной, и нравственной, и хозяйственной частью. Учебная часть до меня, собственно, не относится, но если что от меня зависит, то всякий может мне прямо сказать, и я употреблю все меры. Профессора у вас самые почтенные ученые, известные в Европе, кем из них вы можете быть недовольны?’ И затем началась выкличка по именам, начиная, разумеется, с самых смиренных людей. Оказалось, что на профессоров жалоб нот, и Давыдов заключил: ‘Итак, учебную часть мы покончили. Теперь нравственная. Мне многие говорят, что я поступаю с вами слишком кротко, отечески, но я все-таки если из вас кого-нибудь оскорбил своим обращением, то прошу прощения. Затем, кто же вас оскорблять может? Неужели инспектор, неужели надзиратели?’ Затем следовали панегирики инспектору и старшему надзирателю и опять вопросы, по образцу прежних. Само собой разумеется, что неловко человеку говорить ‘ты меня обидел’, когда он сам наперед извиняется, да, кроме того, и опасались обвинить Давыдова лично в конференции, в присутствии разного начальства. {По несчастию, этот неприличный страх и эта смиренная скромность стоят проделок Давыдова. — Ред. &lt,‘Колокола’&gt,.} Недовольных и тут не оказалось. ‘Теперь хозяйственная часть. Я сам знаю, что стол у вас спартанский, но что же делать? Столько нам из казны денег отпускается. Вы говорите, что несколько времени пред тем стол был лучше (это было, когда начали ждать ревизии), да это я нарочно делал, чтоб вы могли сравнить и видеть, что мы хотели бы делать лучше, но средств у нас нет…’ Тут опять пошли именные допросы в такой форме: ‘Кто же из вас особенно пышно воспитан, что не может переносить здешнего стола, — вы, что ли? Или вы такой утонченный гастроном? Или ваш желудок так нежен?..’ Все отвечали: нет, не я. И Давыдов решил: ‘Итак, я с радостью вижу, что между нами только было недоразумение. Вы все довольны, а смущают наше спокойствие несколько мерзавцев, зашедших в ваше общество, которые при первом удобном случае и будут извергнуты…’

Месяцев через пять наконец назначили ревизию. Давыдов давно к ней приготовился, и, говорят, сам уж хлопотал о ней, доказывая чистоту своей совести. Ревизорами назначены были два чиновника: они нашли все в исправности и заметили только, что неудовлетворительность материального содержания зависит от недостаточности средств (на институт, содержащий до 100 студентов с 40 начальствующими и учащими, отпускается более 75 000 р. сер.), и потому во время самой ревизии прибавлено было на улучшение стола до 1000 р. сер., из которых половина (не больше) пошла в дело.

Вместо преобразований недавно задуман был проект уничтожения института, как учреждения вовсе ненужного при существовании университетов и до самой сердцевины изъеденного разными Давыдовыми. Проект этот был представлен попечителем С.-Петербургского округа в ученый комитет и потом в главное правление училищ. Давыдов заседал там же и между прочими возражениями представил такого рода вопрос: ‘Что же, выпустить студентов из закрытого заведения, из-под контроля — для того, чтоб они пускались во все тяжкие, Как университетские студенты под вашим начальством?’ Этот вопрос был обращен к попечителю, который, конечно, мог бы ответить — что поведением студентов института хвалиться нельзя потому, что хороши они или дурны, все это дело закрытое… После того Давыдов собрал в самом институте конференцию из профессоров и предложил им подписать составленную им докладную записку министру. А в записке говорилось, что некоторые злонамеренные люди не видят пользы института, но что это именно злонамеренность и что все профессора считают существование Главного педагогического института под управлением Давыдова не только полезным, но и необходимым. Большая часть профессоров института читает лекции и в университете, а потому они не согласились оскорбить своего попечителя и даже восстали против неприличия такой записки. Видя, что сила не берет, Давыдов согласился и на прощанье благодарил профессоров за то, что они его научили уму-разуму, и прибавил, что справедлива пословица: ‘Ум хорош, а два лучше’. Впрочем, записку свою он все-таки подал министру.

Прибавлять к этому простому рассказу о труженической жизни истинно русского ученого и патриота нам нечего. Но он напомнил нам забавный анекдот иных времен: В Московском университете было лицо не без дарований, но чрезвычайно комическое, Ф. Л. Морошкин. Он глубоко восхищался дипломатическими талантами Ивана Ивановича. Тогда был в ходу анекдот, что Давыдов при рождении сына назвал его Сергеем и написал Филарету, что он его назвал так в честь Сергия-чудотворца, князю Сергию Михайловичу Голицыну — что это в его честь, потом всем великим Сергиям — Сергию Григорьевичу Строганову, Сергию Семеновичу Уварову то же самое. Морошкин, под влиянием этого рассказа, с глубочайшим вниманием слушал какой-то мастерский assaut d’armes {Вооруженная атака (франц.). — Ред.}Давыдова — против, кажется, Шевырева и сказал в заключение: ‘А вы, Иван Иванович, примерно, несчастливо служите, с вашими способностями вам давно бы следовало быть государственным канцлером’.

Вероятно, Иаков Ростовцев найдет средство употребить эту прекрасную способность.

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.

Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.

Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт. I—XXIII, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1961 (издание продолжается).

ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.

ГПБ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).

Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.

ЛБ — Гос. библиотека СССР им. В. И. Ленина.

Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).

Летопись — С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова, М., Госкультпросветиздат, 1953.

ЛН — ‘Литературное наследство’.

Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890 (т. 2 не вышел).

Пушкин — А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах, М.—Л., изд-во АН СССР, 1949.

Салтыков — Н. Щедрин (M. E. Салтыков). Полное собрание сочинений, тт. I—XX, М.—Л., ГИХЛ, 1933—1941.

‘Coвp.’ — ‘Современник’.

Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959.

ЦГАЛИ — Центральный гос. архив литературы и искусства (Москва).

ЦГИАМ — Центральный гос. исторический архив (Москва).

Ц. р. — Цензурное разрешение.

Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.

В томе I публикуются статьи, рецензии и другие работы Добролюбова, написанные им с апреля 1853 по июнь 1857 года включительно, в основном это произведения Добролюбова-студента.

Среди них большое место занимают учебные работы (‘О Виргилиевой ‘Энеиде’ в русском переводе г. Шершеневича’, ‘О Плавте и его значении для изучения римской жизни’, ‘О древнеславянском переводе хроники Георгия Амартола’ и др.), которые Добролюбов связывал со своими научными и общественными интересами, стремился в них выработать свой собственный взгляд на предмет.

Другая группа публикуемых материалов — документы общественно-политической борьбы Добролюбова в эти годы (‘Письмо к Н. И. Гречу’, ‘Слухи’), без них нельзя верно представить себе формирования революционно-демократического мировоззрения критика.

Наконец, том содержит собственно критические произведения — статьи и рецензии, которыми дебютировал Добролюбов в журналах и в отдельных изданиях (‘Собеседник любителей российского слова’, ‘Александр Сергеевич Пушкин’, ‘А. В. Кольцов. Его жизнь и сочинения’, ‘Сочинения графа В. А. Соллогуба’ и др.).

Впервые включаются в собрание сочинений Добролюбова: ‘Письмо к Н. И. Гречу’, ‘Литературная заметка’, (‘Проект социально-политической программы’), ‘Заграничные известия’, ‘Дифирамб земле русской’, опубликованные ранее в различных изданиях.

Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в томе цифрами, такими же цифрами обозначены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Цифры со звездочкой отсылают читателя к примечаниям.

Примечания к работе ‘О Виргилиевой ‘Энеиде’ в русском переводе г. Шершеневича’ написаны А. В. Болдыревым и И. М. Тройским, ‘О Плавте и его значении для изучения римской жизни’ — И. М. Тройским.

Все редакторские переводы с греческого языка сделаны Г. Г. Шаровой, с латинского — И. М. Тройским.

ПАРТИЗАН И. И. ДАВЫДОВ ВО ВРЕМЯ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ

Впервые — ‘Колокол’, 1858, лист 23—24, 3 (15) сентября, стр. 195—198, без подписи. Авторство установлено М. К. Лемке (II, стр. 381) на основании воспоминаний М. И. Шемановского (см. ЛН, т. 25—26, стр. 293). Датируется концом 1856 — началом 1857 года. Статья завершала длительную борьбу добролюбовского кружка с администрацией Педагогического института и И. И. Давыдовым.

Незадолго до ее публикации в ‘Колоколе’ появилась информационная заметка: ‘В следующем листе, если будет место, мы намерены поместить небольшой ‘военный очерк’ под заглавием ‘Партизан И. И. Давыдов во время Крымской войны’ с эпиграфом Д. В. Давыдова:

Кивер зверски набекрень,

Ментик с вихрями играет’

(‘Колокол’, 1858, лист 18, 19 июня (1 июля), стр. 152). Статья переслана в Лондон неизвестным нам способом, по-видимому с запозданием — в этом, очевидно, причина ее поздней публикации, в середине 1858 года эта тема уже не была для Добролюбова актуальной. Статья, очевидно, прошла редакционную правку Герцена (см., например, в начале типичные для Герцена обороты: ‘низшей части высшей алгебры’ и пр.), последние два абзаца также являются его припиской (см.: Герцен, XIII, стр. 432, 619).

1*. Цитата из стихотворения ‘Песня старого гусара’ (1817).

2*. Цитата из ‘Горя от ума’, д. III, явл. 21.

3*. В 1820-х годах И. И. Давыдов преподавал в Московском университете философию и латинскую словесность, а также высшую алгебру, с 1831 года — русскую словесность. Из книг Л. Б. Франкера он перевел: ‘Высшая алгебра’ (М., 1824) и ‘Интегральное и вариационное исчисления и исчисления разностей’ (М., 1825). Под ‘вторым томом’, очевидно, подразумевается последняя книга. Из области ‘элоквенции’ (красноречия) известна книга Давыдова ‘Речи Цицерона’ (М., 1821).

4*. В период наполеоновских войн Фихте призывал к борьбе за независимость Германии, в 1806 и 1813 годах он обращался даже к прусскому королю с просьбой разрешить ему отправиться в действующую армию проповедником и агитатором.

5*. Имеется в виду труд И. Г. Фихте ‘Grundlage der gesammten Wissenschaftslehre’ (‘Основы общего наукоучения’), 1794. Издание этой книги ‘без имени автора’ на русском языке неизвестно. Скорее всего Добролюбов подразумевал здесь компиляцию Давыдова ‘Вступительная лекция о возможности философии как науки, при открытии философических чтений в Московском университете’ (М., 1826), где использованы и труды Фихте, но в целом брошюра излагает учение Шеллинга.

6*. ‘Журнал министерства народного просвещения’, 1855, ч. LXXXVI, апрель, стр. 98. Цитата неточна.

7*. Имеются в виду книги И. И. Давыдова ‘Чтения о словесности’ (М., 1837—1838) и ‘Опыт общесравнительной грамматики русского языка’ (СПб., 1852).

8*. Скрытая цитата из ‘Ревизора’, д. 1, явл. 1.

Читайте также: