Это было въ август мсяц ныншняго года. Мы сидли передъ однимъ изъ кафе-ресторановъ ‘итальянскаго бульвара’, смотря на пестрыя народныя волны. Мой знакомый былъ въ первый разъ въ Париж. Мы цлый день бгали по городу, обозрвая произведенныя въ немъ опустошенія и наслаждались теперь нашей ‘demi-tasse‘ съ сознаніемъ, что это подкрпленіе вполн заслужено нами.
Пробило девять часовъ… Тутъ къ нашему столу подошелъ какой-то старикъ. Все его тло дрожало, какъ бы отъ нервнаго потрясенія. Онъ попросилъ у насъ милостыни, мой знакомый подалъ ему два су. Полминуты спустя, молодой парень положилъ подл нашихъ чашекъ листъ бумаги, на которомъ было напечатано нсколько анекдотовъ и т. п., а на оборот стояла надпись:
‘Милостивые государи и государыни! Сдлайте одолженіе, купите это сочиненіе у бднаго глухонмого. Это стоитъ всего двадцать сантимовъ. Вашъ покорнйшій слуга’.
Вслдъ за этимъ подошла какая-то женщина въ лохмотьяхъ, которая несла ребенка, а другаго, постарше, вела за руку.
‘Бдная вдова!’ бормотала она жалобнымъ тономъ. ‘Сжальтесь, милостивые государи!.. Мои дти два дня ничего не ли’. И она взглянула на небо съ видомъ христіанской мученицы. Мой знакомый подалъ и ей какую-то бездлицу.
— Какая, однакоже, должна быть страшная бдность въ этомъ громадномъ город! говорилъ онъ въ раздумь, качая своею кудрявою головою.— Тутъ паріи общества проходятъ передъ нами сотнями…
— Такъ кажется, но наружность обманчива.
— Какъ это?
— Истинно-бдныхъ и несчастныхъ ты долженъ искать не здсь, при свт сверкающихъ канделябровъ.
— Что ты говоришь!
— Любезный другъ, я знаю Парижъ какъ свои пять пальцевъ. Врь мн, твои ныншнія благодянія совершенно неумстны.
— Бдный дрожащій старикъ…
— Ходитъ днемъ такъ же бодро и такими же твердыми шагами, какъ гренадеръ. Я часто встрчаю его, когда гуляю утромъ. Искусство, съ какимъ онъ прикидывается дрожащимъ старикомъ, доставляетъ ему отъ пяти до шести тысячь франковъ ежегоднаго дохода.
— Невозможно! Но глухонмой…
— Превосходно играетъ свою роль. Это одинъ изъ наиболе извстныхъ постителей бульвара.
— А несчастная вдова?..
— Такая же вдова, какъ ты да я. Оба ребенка взяты на прокатъ. Она ‘заработываетъ’ такъ много, что можетъ платить родителямъ этихъ бдныхъ крошекъ по четыре франка за день. Нтъ, другъ мой, истинное несчастіе прячется робко и боязливо, какъ будто бы бдность — преступленіе.
— Гд же можно найти этихъ истинныхъ страдальцевъ? Кто они? Работники предмстій или солдаты коммуны?
— Положеніе ‘ouvriers‘, работниковъ, конечно требуетъ нкоторыхъ улучшеній, но все-таки на десять случаевъ приходится девять такихъ, что работникъ можетъ прокормить честнымъ образомъ себя и свое семейство. Здоровыя прилежныя руки заработываютъ даже при неблагопріятныхъ обстоятельствахъ столько, что о нужд собственно не можетъ быть и рчи. Положеніе парижскаго работника было бы даже очень хорошо, если бы онъ умлъ такъ же ограничивать свои потребности, какъ напр. нмецкій работникъ. Но тмъ-то и губятъ роскошные города, что утонченные правы распространяются тамъ повсемстно, вслдствіе чего и образуется мало-по-малу разладъ между желаніемъ и возможностью. Французскій ouvrier хочетъ, чтобъ у него за обдомъ всегда подавался дессертъ, точь въ точь также, какъ и любой petit crev, ему нравятся дорогія любовныя связи, какъ будто бы онъ знатный баринъ. При такихъ условіяхъ, его плата конечно должна казаться ему скудной. Совсмъ не то трудолюбивый и бережливый отецъ семейства, который иметъ въ виду одни истинныя нужды. Въ качеств работника ему нечего хлопотать о представительности, онъ носитъ по буднямъ чрезвычайно дешевую блузу, живетъ гд и какъ ему угодно, его жена и его дти помогаютъ ему своими заработками, потому-что и они тоже могутъ работать и длать, что имъ угодно. Словомъ, ouvrier вовсе не принадлежитъ къ настоящимъ ‘misrables’. Нтъ, я назову теб настоящихъ парій современнаго Парижа, это незамужнія работницы и мелкіе чиновники! О бдствіяхъ, терзающихъ эти два разряда несчастливцевъ, нашъ легкомысленный свтъ, судящій только по наружности, не иметъ и понятія.
Мой знакомый выразилъ желаніе узнать что-нибудь объ образ жизни этихъ современныхъ рабовъ. Я разсказалъ ему что зналъ — и предлагаю теперь эти разсказы нашимъ читателямъ, въ надежд что они прочтутся ими не безъ интереса.
Года два тому назадъ, я халъ въ одно прекрасное утро на верху омнибуса изъ Батиньоль-Клиши въ Вейнъ-галленъ. Мой сосдъ по правую руку былъ прилично одтый господинъ лтъ тридцати пяти. Его выразительное блдное лицо было обрамлено прекрасными темными бакенбардами, отъ которыхъ блеклый цвтъ его щекъ казался еще поразительне. Все его существо носило на себ слды невыразимаго духовнаго гнета, оно говорило о безразсвтномъ душевномъ мрак, о безотрадной покорности судьб.
Этотъ человкъ заинтересовалъ меня. Черезъ нсколько минутъ я завязалъ съ нимъ разговоръ. Онъ оказался сообщительне, чмъ я ожидалъ. Я узналъ, что онъ былъ чиновникомъ (employ) въ Htel de Ville, что онъ только за полгода передъ этимъ оставилъ свою родину — онъ назвалъ одинъ маленькій нормандскій городокъ — для того чтобъ поселиться въ Париж. Его голосъ поразилъ меня еще больше, чмъ его наружность. Въ его странно-дрожащихъ звукахъ лежало такъ много тайнаго горя, такъ много новысказываемой заботы, что я сразу ощутилъ истинное состраданіе къ этому серіозному блдному человку, еще не разъяснивъ себ, въ какой степени онъ заслуживалъ подобное чувство.
Посл поздки, длившейся около двадцати минутъ, онъ раскланялся со мной самымъ вжливымъ образомъ и исчезъ вблизи башни Св. Жака. Недли четыре спустя, я встртился съ нимъ въ сняхъ того дома, гд была моя квартира. Я въ одну минуту узналъ его.
— Какъ поживаете, monsieur? спросилъ я.
— Ахъ, это вы, monsieur! возразилъ онъ съ живостію.— Мн кажется, мы съ вами теперь сосди.
— Вы живете въ этомъ дом?
— Тамъ, на заднемъ двор, въ пятомъ этаж.
— О, этотъ Парижъ. Еслибъ это было въ какомъ нибудь другомъ город, мы давно бы уже обмнялись визитами.
Онъ покраснлъ.
— Мои обстоятельства не позволяютъ мн принимать у себя, отвчалъ онъ съ видимымъ затрудненіемъ,— иначе я…
— Э, полноте! возразилъ я улыбаясь.— Я очень легко могу представить себ, что тамъ подъ крышею вы не могли устроить у себя аристократическаго салона… Что за бда? У меня тоже вы не найдете особенной роскоши.
— Я женатъ, продолжалъ онъ,— и у меня пять человкъ дтей. Моя квартира очень, очень не велика — я позволяю себ принимать въ ней только самыхъ близкихъ друзей.
— О, если такъ, то сдлайте одолженіе, не безпокойтесь, я навщу васъ только тогда, когда вы сами пригласите меня. Но вы, конечно, не откажетесь извстить меня. Мы такъ пріятно провели тогда время на верху омнибуса, что вы сдлаете мн особенное удовольствіе своимъ посщеніемъ. Этотъ визитъ не обязываетъ васъ ни въ какомъ отношеніи. Если вамъ не понравится бывать у меня, вы имете полное право…
— О, вы слишкомъ добры… Я постараюсь быть у васъ.
И, вжливо поклонившись мн, онъ поспшно ушелъ, но мн нсколько разъ въ день приходило на умъ, каково-то ему тамъ, на пятомъ этаж…. Мн довольно скоро пришлось узнать это.
Monsieur Эдуардъ, такъ назывался чиновникъ, пришелъ ко мн въ слдующее воскресенье. Я приглашалъ его отъужинать со мною, но онъ ршительно отказался. Впрочемъ ему, по видимому, было очень хорошо у меня. Симпатія, которую я ощущалъ къ нему, конечно, придала моему обращенію съ нимъ что-то особенно сердечное и искреннее. Словомъ, мы скоро сдлались друзьями — и не прошло двухъ мсяцевъ, какъ его прежняя сдержанность уступила мсто совершенно противуположному чувству. Онъ познакомилъ меня съ своимъ семействомъ, онъ раскрылъ передо мною свои обстоятельства съ откровенностью ребенка, горе котораго облегчается, когда онъ можетъ безпрепятственно изливать его. А горя тутъ было вдоволь, горя, нужды и несчастія, которыя отравляли почти каждую минуту жизни этого несчастнаго семейства и напослдокъ довели его до окончательной гибели.
Эдуардъ получалъ тысячу двсти франковъ годоваго оклада. Онъ жилъ такъ скромно, какъ только могъ, по изъ этой суммы надо было вычесть по крайней мр двсти пятьдесятъ франковъ для найма квартиры. Въ качеств чиновника Htel de Ville, онъ долженъ былъ быть всегда прилично одтъ, точно такъ же и жена его не должна была нарушать въ этомъ отношеніи требованій приличія. Не смотря на всевозможныя предосторожности, не смотря на весь разсчетъ, эти важныя статьи не могли обойтись меньше ста восьмидесяти франковъ. Вмст съ платою за квартиру это составляетъ четыреста тридцать франковъ. Прибавимъ къ этому по примрному вычисленію шестьдесятъ франковъ за стирку блья, восемьдесятъ для отопленія, двадцать для освщенія, восемьдесятъ на одежду и башмаки дтямъ, сорокъ за ученье въ школ, да девяносто франковъ на непредвиднныя издержки, которыхъ нельзя опредлить съ точностію (все это въ крайне меньшихъ, почти невозможныхъ размрахъ), то собственно на пропитаніе семи человкъ остается всего четыреста франковъ! Очевидно, что на эту жалкую сумму семейство, при всей экономіи, можетъ существовать много-что три мсяца, а между тмъ Эдуардъ, его жена и дти должны были жить на нее впродолженія цлаго года. Не спрашивайте меня, какимъ образомъ. Сердце поворачивается при одномъ воспоминаніи объ этой страшной, вопіющей къ небу нищет!
Одинъ франкъ и десять сантимовъ въ день, и въ такомъ город, какъ Парижъ! Да вдь это все равно, что медленная смерть, смерть отъ голоду! И дйствительно, одно изъ этихъ несчастныхъ дтей умерло въ ту же осень — отъ мокротной лихорадки, какъ думала мать, въ сущности же отъ истощенія.
Надобно отдать справедливость госпож Эдуардъ, она умла отдалять этотъ видъ смерти отъ своего семеііства. Она успвала, по крайней мр два раза въ недлю, удовлетворять ропщущіе желудки. Конечно, обды, которыми она угощала, были престраннаго свойства. Иногда она брала два фунта пшеничной муки и прибавивъ немного соли, варила ее въ вод до тхъ поръ, пока изъ этого выходило что-то въ род кашицы или киселя,— лакомое блюдо, поглощавшее три четверти ихъ ежедневнаго бюджета. Отдливъ отъ него часть для завтрака на слдующій день, его подавали за обдомъ. Къ этому прибавлялись микроскопическія порціи хлба, но ни одной капли вина, какъ ни доступенъ этотъ недорогой напитокъ даже при самыхъ ограниченныхъ средствахъ. Иногда она покупала на рынк испорченную рыбу, стараясь умрить несъдобность этого отвратительнаго товара приправой изъ лука. А не то она бросала немного капусты въ большой котелъ и приготовляла изъ этого ‘супъ’, т. е. удовлетворяла голодъ своего семейства водою. Словомъ, даже въ самомъ лучшемъ случа, это все-таки былъ обманъ въ отношеніи повелительныхъ требованій природы — и для меня еще и теперь непонятно, какимъ образомъ удавалось этимъ несчастнымъ противиться такъ долго опустошительнымъ дйствіямъ голода. Двое изъ маленькихъ дтей ходили отъ времени до времени безъ вдома родителей — просить милостыни Парижъ великъ, а голодъ мучителенъ…. Вс материнскія проповди, вс внушенія гордости изчезали передъ мучительнымъ чувствомъ пустоты, которая вдвое тяжеле для молодаго организма, желающаго рости.
Жилище эдуардова семейства состояло изъ двухъ помщеній: комнаты и кухни, которая впрочемъ была похожа больше на чуланъ, чмъ на кухню. Эта комната была меблирована самымъ жалкимъ образомъ: три постели, столъ, шесть стульевъ, дубовый шкапъ,— и только, Здсь-то хлопотала съ утра и до поздней ночи госпожа Эдуардъ: шила, вязала, штопала, гладила и чистила до такой степени, что у ней не сходили съ рукъ мозоли. Только этимъ способомъ можно было одваться на упомянутыя выше деньги. При такихъ обстоятельствахъ о заработкахъ со стороны жены не могло быть и рчи.
Но — спросятъ меня — разв господинъ Эдуардъ не могъ въ свободное время…?. Остановись, жестокосердый читатель! Господинъ Эдуардъ былъ занятъ съ шести часовъ утра до двнадцати часовъ дня и отъ часа по полудни до шести часовъ вечера, а пообдавши, онъ опять шелъ работать въ свою канцелярію. Иногда онъ возвращался оттуда въ половин одинадцатаго, а иногда и въ одинадцать. Только по субботамъ отпускали его въ полдень на волю, но эту отсрочку онъ долженъ былъ посвящать своему отдыху, если не желалъ заболть.
Однажды Эдуардъ пришелъ ко мн въ комнату и сталъ просить меня дрожащимъ голосомъ дать ему въ займы нсколько денегъ… Его жена уже три дня лежала въ постели… Она нуждалась въ уход, въ лекарствахъ, въ медицинскомъ пособіи, а между тмъ у нихъ нтъ и ста су въ запас…
Никогда еще подобная просьба не трогала меня такъ глубоко, какъ эта. Она была сдлана съ такою скромностію, съ такою деликатностью, что я желалъ бы въ эту минуту распоряжаться доходами Ротшильда,— для того только чтобъ быть въ состояніи положить къ ногамъ этого несчастнаго человка одинъ или два билета въ тысячу франковъ. Я очень хорошо зналъ, что Эдуардъ едва ли будетъ когда въ состояніи заплатить мн свой долгъ, но еслибъ я былъ Гарпагономъ, то и тогда, мн кажется, я не отказалъ бы этому несчастному. Боле краснорчиваго воззванія, какъ грустный взоръ Эдуарда, не могъ бы сдлать самъ Томась Гудъ, авторъ потрясающей душу ‘Song of the Shirt’ (Псня о рубашк).
Это случилось въ іюн мсяц 1870 г. Два дня спустя я ухалъ въ Швейцарію, гд страшныя іюльскія событія застали меня такъ же мало приготовленнымъ, какъ и всхь вообще. Мн не пришлось свидться съ Эдуардомъ. По возвращеніи въ Парижъ я нашелъ его вдову въ самомъ бдственномъ положеніи… Въ мое отсутствіе случилось слдующее:
Въ первые мсяцы войны жизнь несчастнаго семейства шла такъ же грустно какъ и прежде. Даже осада въ сущности не ухудшила ихъ положенія. Эти несчастные страдальцы давно уже привыкли ко всевозможнымъ лишеніямъ, а тутъ имъ давали даромъ т скучныя средства для жизни, которыхь они не могли заработыьать сами. Но въ март мсяц, когда версальское правительство, испугавшись мятежа, который однакожь такъ легко было подавить вначал, отдало Парижь на произволъ черни, прежніе порядки до такой степени измнились, что Эдуардъ потерялъ свое мсто и въ буквальномъ смысл слова остался безъ хлба. Еслибъ не добродушные сосди по квартир, которые помогали ему чмъ могли, то онъ и его семейство конечно умерли бы съ голоду. Онъ принималъ эту дружески предлагаемую помощь съ благодарностію, но сознаніе, что онъ живетъ милосгью постороннихъ людей, свинцомъ лежало у него на душ…
Коммуна образовалась. Она нуждалась въ чиновникахъ. Господину Эдуарду дали знать подъ рукою, что онъ можетъ просить места. Онъ медлилъ, но голодъ взялъ верхъ. Онъ поступилъ въ одну городскую канцелярію на сто пятьдесять франковъ мсячного жалованья. Семейство отдышало. Оно никогда еще не устроивалось такимъ блестящимъ образомъ.
Но эта мечта не долго продолжалась. Посл пустой болтовни, продолжавшейся цлые недли, регулярныя войска приступили наконецъ къ дйствительнымъ мрамъ. Несостоятельность коммуны длалась видне со дня на день. Уже громъ версальскихъ пушекъ предсказывалъ ослпленнымъ властелинамъ Думы скорый и страшный конецъ…
Въ Ма мсяц эти пророчества сбылись. Пылавшія улицы Парижа покрылись трупами. Батальоны Макъ Магона, раздраженные упорнымъ сопротивленіемъ союзниковъ, совершали вопіющія жестокости. Беззащитныхъ женщинъ и дтей разстрливали тысячами безо всякаго суда. Точно такъ же и Эдуарду пришлось поплатиться жизнію за его ‘государственную измну’. Какой-то мошенникъ донесъ на него какъ на чиновника и помощника Шата, Асси, и т. д. Ватага пьяныхъ мушкетеровъ вломилась въ его жилище, вырвала его изъ объятій трепещущаго семейства и поволокла его къ ближайшей стн, гд онъ и испустилъ духъ, пронженный пятью пулами.
Сколько такихъ несчастныхъ, какъ Эдуардъ, гибнетъ и безъ убійственнаго свинца, жертвою нищеты и отчаянія! Право, работники въ рудникахъ едва ли больше подвергаются опасности тлеснаго и духовнаго уничтоженія, чмъ парижскіе мелкіе чиновники. А Эдуардъ принадлежалъ еще къ такимъ, которые гораздо меньше, подчиняются требованіямъ касательно вншней формы, чмъ, въ сущности, разсчитываетъ высшее начальство. Многіе изъ его товарищей стоятъ за то, чтобъ имть, по крайней мр, приличную пріемную и вслдствіе этого урзываютъ еще на шестьдесятъ или семьдесятъ франковъ въ годъ ту сумму, которая должна бы идти на столъ.
Возможно ли было, при такихъ обстоятельствахъ, ожидать, чтобъ на вновь-открывшуюся вакансію въ одной изъ общественныхъ канцелярій явилось триста шестьдесятъ девять искателей? Жалованья при этомъ мст полагалось всего девятьсотъ пятьдесятъ франковъ въ годъ — а кандидатовъ явилось триста шестьдесятъ девять. Вотъ нищета-то!
Описаніе страданій молодой работницы (petite ouvriè,re, какъ называютъ не замужнихъ работницъ) мы отлагаемъ до другаго раза.