H. А. Лейкинъ
Парильщикъ.
——
——
Парильщик, Лейкин Николай Александрович, Год: 1874
Время на прочтение: 14 минут(ы)
H. А. Лейкинъ. Веселые разсказы. Санктпетербургъ. Изданіе книгопродавцевъ Колесова и Михина. 1874.
OCR Бычков М. Н.
Не только что одна Закуваевка, но даже и окрестныя села и деревни знали Веденя за мужиченка ‘вниманія не стоющаго’, не говоря уже объ его собственной семь, состоящей изъ старухи матери и женатаго брата, которая, видимо, тяготилась имъ. И не-то чтобы Веденй былъ пьяница или воръ, нтъ, онъ былъ честнйшій мужикъ и пилъ только при случа, но просто какой-то нерадивый и неумлый. Способности у него, правда, были, но отнюдь не къ деревенскимъ работамъ. Такъ, никто, бывало, не сдлаетъ лучше его дудку изъ бересты и никто лучше его не сыграетъ на этой дудк. Псни-ли пть — Веденй первый запвало. На свадьбахъ, на посидлкахъ Веденй первый острякъ и смшило. Бывало, онъ только ротъ разваетъ, чтобы что нибудь сказать, а ужъ люди хватаются за бока, чтобы смяться. Охота во всхъ ея видахъ, начиная съ перепелиной ‘на дудочку’, до охоты съ ружьемъ — его дло, одно только худо, что у него не было ружья и онъ всякій разъ занималъ его у дьячковскаго сына, за что и отдавалъ ему, по условію треть или половину добычи. Пріобртеніе ружья и еще гармоники, было для него давнишнимъ и наибольшимъ желаніемъ, но, но бдности, онъ никакъ не могъ на этотъ предметъ раздобыться деньгами. Гармонику онъ, правда, впослдствіи вымнялъ у прохожаго офени — коробейника на поросенка и двухъ гусей, но гармоника эта была не велика и далеко не удовлетворяла его. Ему хотлось большую, какую-то ‘о четырнадцати переборахъ, четырехъ ладахъ и съ сильнымъ духомъ’, такую, какую ему привелось разъ видть у знакомаго фабричнаго парня, пришедшаго въ деревню на побывку. Ежели-бы Веденя учить музык, можетъ быть изъ него вышелъ бы хорошій музыкантъ, но какъ земледлецъ, онъ былъ никуда не годящійся. За что не возьмется — ничто не спорится. Начнутъ, бывало, въ снокосъ смяться надъ нимъ товарищи.
— Эй, Веденй! Смотри, бабы по три полосы скосили, а ты все еще на первой мнешься! Стыдись! Курицы на смхъ подымутъ.
— Мнешься! Не мнусь я, а одно дло обдумываю. Семъ-ко я косу отточу, такъ покажу я вамъ, какъ я мнусь! Обгоню живымъ манеромъ и на дв полосы за собой оставлю. Дай только срокъ, отвчаетъ Веденй, оттачиваетъ косу, плюетъ на руки и съ крикомъ на бабъ ‘эй, вы толстопятыя!’, принимается косить съ какимъ-то остервенніемъ, но минутъ черезъ десять смотришь — ужъ онъ сидитъ усталый, измученный и разсматриваетъ лзвіе косы.
— Что-жъ ты? спрашиваютъ его.
— Да что, коса кака-то не подходящая! Зазубрилась. Надо статься, на пнь наскочилъ. Эва! кака выемина сдлалась.
— Ахъ ты косило-мученикъ! Ужъ лучше бы въ дуду игралъ!
При уборк хлба было тоже самое. Люди дло длаютъ, а Веденй кривляется, прибаутки говоритъ, или съ кмъ-нибудь лясы точитъ. Семья начнетъ его ругать, а ему все равно, какъ говорится, какъ къ стн горохъ… И такъ во всхъ работахъ.
За то соберутся, бывало, крестьяне посл работъ посидть на завалинк — Веденй ужъ тутъ: строитъ дудку или наигрываетъ на гармоник, напвая псню и отчеканивая слова въ род:
‘Носъ крючкомъ,
Голова сучкомъ
Сама ящичкомъ’.
— А ну-ко, Веденй, представь, какъ волостной въ церковь ходитъ, просятъ его присутствующіе.
Веденй сейчасъ выпрямляется, выпяливаетъ впередъ брюхо и, заложа руки за спину, семенитъ маленькими шажками.
— Ну, а становаго представь.
— Нтъ, нельзя. За это стегаютъ. Пусть двки поцлуютъ — покажу. Ну, красныя, подходи по очереди, а, нтъ, самъ начну, говоритъ онъ.
— А вотъ только подойди, такъ я тебя и тресну… отвчаетъ какая нибудь изъ бойкихъ.
— Это намъ, ангелка, не почемъ. Ты тресни, а поцловать поцлуй!
И бывало, что Веденю доставались отъ двушекъ не только затрещины, но и плевки въ бороду, но онъ не обижался.
Любимымъ занятіемъ Веденя въ праздничные дни было: прислуживать въ алтар, выносить налой, подавать кадило, звонить на колокольн. Чуть на погост покойникъ — Веденй ужъ тамъ: раздаетъ за панихидой свчи, помогаетъ нести гробъ, опускать его въ могилу и по окончаніи похоронъ вмст съ причтомъ приглашается на поминки. Также и въ Рождество, въ Пасху, въ престольный день онъ хаживалъ вмст съ причтомъ по прихожанамъ и непремнно несъ какой нибудь образъ. Короба онъ не имлъ, подаяніе провизіей не сбиралъ, но за то изъ каждаго дома выносилъ брюхомъ.
Веденй былъ бездтный вдовецъ, лтъ тридцати слишкомъ. Нсколько разъ прицливался онъ жениться во второй разъ, но ни одна невста изъ окрестныхъ деревень не шла за него, такъ какъ вс его знали за нерадиваго мужика да къ тому-же и собой онъ былъ очень не хорошъ: худой, длинный, рябой, курносый. Заплатанная одеженка и замасленный картузъ сидли на немъ какъ на кол.
Разъ міръ на деревенской сходк ршилъ сдлать его пастухомъ. Веденй принялъ эту должность съ благодарностію, но и къ ней оказался неспособнымъ. Ввренное ему стадо то и дло длало потравы, а черезъ мсяцъ онъ проспалъ корову. За послдній поступокъ его лишили должности и онъ снова сдлался бременемъ своей семьи. Домашніе называли его: лишнимъ ртомъ, разгильдяемъ, полоротымъ и требовали, чтобы онъ шелъ въ Питеръ на заработки. Долго онъ отнкивался, долго не соглашался, но наконецъ брань и попреки надоли ему, онъ плюнулъ и сказалъ:
— Э, прахъ васъ возьми! Снаряжайте!
Веденя снарядили, дали на дорогу хлба, пять рублей денегъ и отправили въ Питеръ.
Въ Питер у Веденя было много земляковъ. Они большей частью были разнощики: торговали спичками, яблоками, сельдями, пряниками и жили на артельной квартир. Тотчасъ по прізд въ Питеръ, Веденй разыскалъ ихъ и явился на артельную квартиру.
Такъ какъ дло было вечеромъ, то земляки были вс въ сбор и сидли за ужиномъ.
— Батюшки, Веденй! Какимъ лшимъ тебя сюда занесло? заговорили они.
— Объ васъ сгрустнулся, братцы. Дай, думаю, на заработки пойду. Пусть посмотрятъ, что я за человкъ есть. Авось медаль прицпятъ, съ ужимками отвчалъ онъ и началъ цловаться съ земляками, одляя ихъ письмами и посылками отъ деревенскихъ.
Земляки пригласили его ужинать. Онъ слъ. Они начали засыпать его вопросами.
— Что-жъ ты въ разноску пойдешь? Торговать будешь?
— Нтъ, братцы, коли мстечко выищется, такъ лучше…
— А дудки при себ?
— При себ. Безъ дудокъ — я, что солдатъ безъ ружья.
— А гармоника?
— Тутъ. Эво горбъ-то ея изъ мшка торчитъ. Давно, братцы, не игралъ. На чугунк ладилъ было наигрывать, да по шеямъ согнать сулились.
Отъужинавъ, разнощики начали просить Веденя что-нибудь сыграть. Онъ досталъ гармонику, замигалъ глазами, задергалъ плечами и началъ играть напвая:
Какъ у нашего Мартына
За душой нтъ ни алтына.
Охъ калина? Охъ малина?
Хотя въ псн и ничего не было особенно смшнаго, но разнощики такъ и покатились со смху. ‘Вотъ собака-то! Вотъ дьяволъ-то? Ахъ ты, анафема, чортовъ сынъ!’ слышалось у нихъ. Ободренный успхомъ, Веденй вскочилъ съ лавки и началъ приплясывать. Хохотъ и ласковая ругань усилились и Веденй долго-бы еще плясалъ, ежели-бы артельная стряпуха не остановила его.
— Антихристъ, чего ты пляшешь то? Вспомни завтра день-то какой! Вдь завтра Воскресенье. Люди Богу молиться, а ты бса тшить, сказала она.
Веденй остановился.
— А и то правда! Шабашъ, ребята! Ужъ и то за грхи наши не одну каленую сковороду на томъ свт вылизать придется, проговорилъ онъ и, тяжело дыша, опустился на лавку.
— Въ шуты теб на балаганы идти, камедь ломать, ршили про Веденя разнощики, однако на утро повели его въ трактиръ и стали спрашивать у знакомаго буфетчика нтъ-ли у него для земляка мстечка.
Мстечко нашлось и именно въ томъ-же трактир. Буфетчику нуженъ былъ кухонный мужикъ, для черной работы.
— Ну вотъ и рядись, Венедй. Въ трактир, что у купцовъ, ды много. шь не хочу, заговорили разнощики.
— На счетъ ды ужъ и говорить нечего! Эво какъ у насъ вс зобы-то отъли! Жри до отвалу! сказалъ буфетчикъ.
— Ну, а какъ положеніе?
— Пять рублей въ мсяцъ и горячее три раза въ день.
Веденй поковырялъ въ носу, пощурился, почесалъ:въ затылк и согласился.
Первое время, съ горяча, какъ и всегда, Веденй накинулся на работу и работалъ какъ волъ, но впослдствіи мало-по-малу охладлъ. Обязанность его заключалась въ томъ, что онъ долженъ былъ наколоть дровъ, принести ихъ въ кухню, а также и воды, мыть посуду, чистить котлы и кастрюли и пр. Начнетъ, напримръ, чистить посуду, а въ кухню войдетъ какая-нибудь женщина или заварить кофей, или нагрть утюгъ, Веденй тотчасъ-же оставляетъ дло, бросается къ ней и начинаетъ ‘точить лясы и прибаутки’. Пойдетъ въ сарай колоть дрова — смотришь — ужъ сидитъ гд-нибудь на двор и играетъ на дудк, а около него стоятъ мастеровые, кухарки, мальчишки со всего двора и покатываются со смху, пошлетъ его поваръ въ рынокъ за какой-нибудь нехватающей провизіей — проходитъ чуть не полъ-дня. Шарманка-ли какая заиграетъ на двор, дворникъ-ли разговариваетъ съ какою нибудь незнакомою личностію, происходитъ-ли сцена въ род перезда кухарки на другое мсто, ругается ли на двор кто съ кмъ, дерутся-ли собаки — все отвлекало Веденя отъ работы и онъ тотчасъ-же выбгаетъ на дворъ и долго стоитъ тамъ, забывъ объ дл. Разъ за какими-то акробатами съ учеными собаками, шляясь со двора на дворъ, Веденй ушелъ безъ шапки и безъ армяка версты за дв и только тогда спохватился, когда уже ему стало нестерпимо холодно, другой разъ въ чистый котелъ, стоящій на плит, онъ вмсто воды вылилъ какія-то помои. Посуды при мыть онъ билъ множество и ежели, напримръ, ронялъ на полъ крышку отъ миски, то до того терялся, что бросалъ на полъ и самую миску. Долго бились съ нимъ буфетчикъ и поваръ и наконецъ прогнали его.
Веденй снова пришелъ къ разнощикамъ въ артельную квартиру.
— Ну что? спросили его.
— Да что, братцы, не потрафилъ. Работы больно много. Лучше ужь я вашимъ ремесломъ займусь. Торговать буду. У меня семь рублей на жестянку и на товаръ есть, отвчалъ онъ.
— Ну какой ты торговецъ, да у тебя съ перваго-же раза изъ-подъ носу все растаскаютъ.
— Не растаскаютъ. А глаза-то на что во лбу?
— А чортъ те знаетъ, на что они у тебя. Надо статься, такъ, зря…
— Ужъ вы научите, чмъ торговать, братцы.
— Да чмъ торговать? Вотъ теперь вербы подходятъ. Торгуй воздушными шарами красными, да тшь народъ прибаутками, можетъ что и путное выйдетъ. Съдобнымъ товаромъ теб торговать нельзя — самъ всё сожрешь.
— Ну такъ справте меня. Научите трехъ матокъ сосать теленочка, съ коломенку версту несмышленочка, забалясничалъ онъ прибаутками.
Товарищи выправили ему жестянку на право торговли, купили красныхъ наполненныхъ газомъ шаровъ и Веденй началъ торговать ими, но такъ неудачно, что на второй же день попалъ въ часть за какую-то неприличную прибаутку, сказанную какой-то покупательниц. Просидвъ въ части цлыя сутки онъ началъ разочаровываться и въ торговл и скоро покончилъ и съ нею, но не по своему однако желанію, а по обстоятельствамъ. Съ нимъ случилось несчастіе. Однажды онъ продалъ покупателю шаръ. Покупатель взялъ отъ него шаръ, подалъ ему рублевую бумажку и потребовалъ сдачи. Веденй ползъ въ карманъ за деньгами, а ниточки, на которыхъ летали шары, закусилъ зубами. Во время сдаванія сдачи, случилось такъ, что какая-то проходящая женщина поскользнулась и упала. Веденй захохоталъ, и никакъ не могъ обойтится безъ того, чтобы не вставить какого нибудь слова и, забывъ, что ниточка отъ воздушныхъ шаровъ у него во рту, во все горло крикнулъ: ‘а ну-ко, на другой бокъ!’ вслдствіе чего шары оказались свободными и плавно полетли къ верху, а съ ними вмст улетлъ и капиталъ Веденя.
— Скачи выше, хватай! Ползай на крышу, авось достанешь! трунили надъ нимъ близь стоящіе извощики.
— Ахъ ты ворона, ворона! сказалъ городовой. Веденй только развелъ руками, постоялъ въ собравшейся толп, досмотрлъ на свой улетавшій капиталъ, плюнулъ и отправился домой. Вечеромъ, пришедшіе на квартиру разнощики начали надъ нимъ трунить, а онъ хлебнулъ съ горя косушку водки и весь вечеръ проигралъ, то на дудк, то гармоник.
— Что не будешь больше торговать? спросили его на утро товарищи.
— Нтъ, шабашъ малина, эта самая торговля! Ну ее къ ляду! Только и путнаго, что въ части насидлся, отвчалъ Веденй. Лучше буду опять мста искать.
Веденй жилъ въ артельной квартир и искалъ мсто, но мсто не находилось. Денегъ у него не было. Товарищи хоть и любили его за его прибаутки, но смотрли на него, какъ на дармода и, видимо, косились.
— Да ты-бы, Веденй, хоть помогалъ кому, что-ли, коли мста не можешь найти, начали они ему говорить. Калистрата знаешь, что въ парильщикахъ въ Семеновскихъ баняхъ?
— Нтъ, не знаю.
— Семь верстъ отъ вашей деревни. Сходи къ нему, скажи, что мы прислали. Теперь время передпраздничное настаетъ, народъ въ бани валомъ валитъ. Сходи, можетъ и возьмутъ помогать.
Веденй отправился. День былъ не банный — Пятница. Калистрата онъ засталъ въ сторожк за чаемъ. Это былъ дородный, съ окладистой бородой мужикъ и держалъ себя важно. За его важность парильщики Семеновскихъ бань выбрали его старостой, вслдствіе чего онъ уже не мылъ боле гостей, а только сторожилъ блье и одежду моющихся и получалъ билеты и деньги за мытье и за ‘сторожку’.
— Помогать, помогать… заговорилъ Калистратъ, осматривая съ ногъ до головы Веденя. Оно точно лишній человкъ намъ теперь нуженъ, потому Страстная недля на носу — гость повалитъ всякій, даже и такой, который и разъ въ годъ въ баню ходитъ, только припасай руки. Да ты мылъ-ли когда? спросилъ онъ.
— Не мылъ, да вымоемъ. Охулки на руку не положимъ. Нешто тутъ мудрость какая нужна?..
— А ты думалъ какъ? Извстно мудрость… Снаровку надо знать. Начнешь мыть зря, такъ и гостя отвадишь. Другой разъ и калачемъ не заманишь, а у насъ гость идетъ хорошій, привычный: и купецъ, и чиновникъ, и офицеръ, и попъ. Съ каждымъ нужно особое обхожденіе понимать. Бываетъ и генералъ заходитъ. Теперича, купца, къ примру, нельзя такъ мыть какъ чиновника. Купецъ любитъ кипятокъ, и чтобъ спину ему зле терли, а чиновникъ особь статья… Попъ до пару лихъ, но къ жесткой мочалк не ласковъ. Ну и величать надо знать какъ. Это хлбъ нашъ. У насъ есть купцы, которые рублей, можетъ, боле чмъ по сту въ годъ оставляютъ, потому иной разъ задастся, раза по три на недл къ намъ жалуютъ. Того гостя надо съ особеннымъ почтеніемъ…
— Это что, это все можно! Попривыкнемъ… сказалъ Веденй.
— Ну, ладно, помогай… Въ артель не возьмемъ, а помогать помогай, тамъ выдлимъ, глядя потому, чего стоить будешь. Ужо я теб покажу, какъ мыть нужно.. Чай пьешь?
— Балуюсь.
Калистратъ посадилъ съ собой Веденя пить чай и началъ распространяться о томъ, какъ нужно мыть куща, какъ чиновника и какъ генерала. Напившись чаю, онъ веллъ Веденю раздться, раздлся самъ и повелъ его въ баню, для того, чтобы надъ нимъ самимъ показать, какъ нужно мыть.
— Первое дло, коли человкъ входитъ въ баню и требуетъ помыть себя, нужно его окатить изъ двухъ тазовъ, началъ Калистратъ. Тутъ ужъ снаровка нужна. Одинъ любитъ, чтобы его кипяткомъ шпарили, другой съ прохладцемъ. На первый разъ лучше спросить. Посл окатки иной въ жаркую баню прть идетъ, а иной и такъ… Сейчасъ ты окатишь чистой водой скамейку, посадишь гостя и принимайся за голову. Для головы нужно приготовить дв шайки съ водою: одну для мытья, другую для окачиванія. Ну, садись на лавку, я теб вымою голову…
Веденй повиновался. Калистратъ началъ ему намыливать голову и продолжалъ:
— Тутъ ужь скоблить надо, глядя по голов. Если голова косматая — въ трехъ водахъ мой, коли гладкая — въ двухъ и мой до тхъ поръ, пока волосъ скрипть начнетъ. Ну, понялъ?
— Еще бы не понять, отвчалъ Веденй.
Голова была вымыта. Волосы скрипли отъ руки, какъ полозья саней по снгу въ сильные морозы.
— Ну, теперь самое главное — спину тереть, потому иной гость изъ-за этого только и въ баню ходитъ, снова началъ Калистратъ и веллъ Веденю лечь на лавку. Первое дло мыло надо взбить, чтобы вспнилось. Мыло у насъ хорошее, ежели кипяткомъ обдашь, такъ съ гору пны можно намылить.
Калистратъ началъ тереть Веденя мочалкой и приговаривать:
— Начинай со спины по легоньку, потомъ все усиливай, усиливай и наконецъ дери во всю и прохватывай главное на поясахъ.
Веденй крякнулъ, такъ какъ Калистратъ налегъ на него изо всей силы.
— Ага, кряхтишь. Вотъ тутъ тоже замчать надо, отчего гость кряхтитъ: отъ боли или отъ радости. Коли отъ боли, такъ остановись, а отъ радости, такъ поналягъ еще.
Дале слдовало мытье живота, который было приказано завсегда тереть тише, ‘а то кишки выдавишь’ и наконецъ, какъ окончаніе, мытье рукъ, ногъ, шеи. За всмъ этимъ слдовало окачиваніе.
— Окачивать можешь сколько хочешь, глядя по гостю. Купецъ Харламовъ къ намъ ходитъ, такъ на того мы въ трое рукъ тазовъ по пятидесяти выливаемъ. Смерть любитъ! закончилъ Калистратъ, вымывъ Веденя, легъ на лавку самъ и приказалъ ему, въ вид опыта, мыть себя.
Испытаніе кончилось. Веденй оказался годнымъ и, съ согласія другихъ парильщиковъ, былъ принятъ. Веденй поступилъ въ парильщики Семеновскихъ бань. Поступилъ онъ въ самое жаркое время. Начиналась Страстная недля. Передъ праздникомъ, какъ извстно, всякій идетъ въ баню. Первое время ему давали мыть только гостей ‘съ воли’, но въ конц недли наплывъ постителей, желавшихъ обмыть свою гршную плоть, до того усилился, что Веденю пришлось мыть и завсегдатаевъ.
— Ну, какъ нашъ новый парильщикъ вамъ угодилъ, Иванъ Иванычъ? Изволили-ли отъ него натшиться? спрашивалъ завсегдатая староста Калистратъ.
— Да ничего, только онъ все, какъ-то неравномрно, то словно скребницей скоблитъ, а то будто съ ребенкомъ… Одно слово, чувства этого нтъ, Отвчаетъ завсегдатай.
— Внов еще-съ… Попривыкнетъ. Вы вотъ, къ примру, не паритесь, а мы его собственно для пару держимъ. Какой хошь паръ выдержитъ — что твой татаринъ, говоритъ Калистратъ и улыбается той улыбкой, какому обыкновенно, улыбается мелкая чиновная пшка, ежели съ нимъ пошутитъ директоръ департамента.
— Поднеси ему стаканчикъ, что съ нимъ длать! заключаетъ завсегдатай.
Веденй кланялся, пилъ и думалъ: ‘а вдь жисть-то, и въ самомъ дл, здсь хорошая. Что это меня спервоначалу въ парильщики не угораздило?’ Въ конц недли ему пришлось и видть многоуважаемаго завсегдатая.
Купца Харламова, того самаго, на котораго по разсказу Калистрата, ‘въ трое рукъ по пятидесяти тазовъ воды выливаютъ’. Харламовъ былъ высокій, крпкій мужчина съ черной бородой и держалъ себя важно. Когда онъ вошелъ, вс парильщики поклонились въ поясъ и бросились съ него стаскивать шубу. Освободившись отъ шубы, Харламовъ три разъ перекрестился на образъ и спросилъ, свободенъ-ли его любимый парильщикъ Кузьма?
— Моетъ-съ, вы подождите, Харитонъ Иванычъ, онъ сейчасъ освободится, сказалъ Калистратъ и прибавилъ:— И то ужъ онъ объ васъ стосковался: что это, говоритъ Харитона Иваныча давно не видать! На фатеру къ вамъ хотлъ бжать — справиться, что ужъ здоровы-ли вы? Давненько не изволили быть…
— Какъ давно? Прошлую Субботу былъ.
— А нониче у насъ опять Суббота. Много воды-то съ тхъ поръ утекло. Вы учтите…
Харламовъ улыбнулся и началъ раздваться.
— Да некогда все… лавку къ празднику считаемъ, сказалъ онъ. Во вторникъ хотлъ вечеркомъ забжать да помшали.
— Ужъ вы не забывайте насъ, поклонился Калистратъ, отворилъ въ мыльную дверь и крикнулъ:— Эй, припасайте тазы Харитона Иваныча окачивать.
Харламовъ пробылъ въ бан часа четыре, лежалъ, разговаривалъ съ знакомыми, выпилъ дв бутылки кислыхъ щей и бутылку пива и, уходя сказалъ Калистрату:
— Коли христосоваться завтра придете, такъ я до обда буду дома.
— Все непремнно, Харитонъ Иванычъ… Какъ-же возможно безъ этого? Почтимъ… отвчалъ Калистратъ.
Въ первый день Пасхи парильщики ходили поздравлять съ праздникомъ на домъ къ гостямъ-завсегдатаямъ. Ихъ угощали водкой и давали имъ денегъ, а купецъ Харламовъ, кром водки. и денегъ, одарилъ всхъ платками.
Парильщики Семеновскихъ бань, какъ и вообще во всхъ баняхъ, составляли артель. Отъ хозяина бань они не получали никакого жалованья и существовали только отъ доброхотныхъ дателей: кто что дастъ за мытье, кто за ‘сторожку’. За позволеніе же быть при бан, они обязывались мыть и чистить баню, сохранить одежду постителей, а также и банныя принадлежности, какъ-то: тазы, ведра, шайки и мебель. Кто-бы изъ нихъ сколько не заработалъ, — вс деньги шли старост, который расходовалъ ихъ на пищу, а остатокъ называемый ‘дуваномъ’, въ конц мсяца длился по ровну. Квартиры парильщики не нанимали, а жили въ раздвальной или въ сторожк.
Жить стоило имъ дешево, а потому и дуванъ былъ хорошій. Въ лтніе мсяцы они длили рублей по десяти на брата, а въ зимніе, особливо въ такіе, гд приходились большіе праздники, дуванъ доходилъ до пятнадцати и даже восемнадцати рублей.
Прошла святая недля, наступилъ Май мсяцъ. Любимый парильщикъ купца Харламова Кузьма началъ сбираться на лто въ деревню и вскор ухалъ. Въ артели открылась ваканція. Веденй началъ проситься, чтобы его приняли. До сихъ поръ онъ хотя и былъ принятъ въ число парильщиковъ, но работалъ ‘изъ харчей и изъ двугривеннаго въ банный день’, въ артель-же принятъ не былъ. Калистратъ посовтывался съ товарищами по ремеслу и Веденй былъ принятъ, вслдствіе чего на его счетъ была распита четверть водки.
Купецъ Харламовъ по прежнему ходилъ въ баню по два раза въ недлю, но, по выраженію Калистрата, все скучалъ о Кузьм, такъ какъ не одинъ парильщикъ не могъ замнить ему этого баннаго мастера. Веденя, новичка, до Харламова еще не допускали, но Веденю очень хотлось мыть Харламова. Онъ уже приглядлся съ тому, что любитъ Харламовъ, зналъ его любовь къ крпкому натиранію спины и вдругъ выдумалъ одну штуку.
‘А семъ-ко я ему песочку мелкаго къ мылу подбавлю. Авось, его проберетъ!’ мелькнуло у него въ голов.
О выдумк своей онъ никому не сказалъ и ршился предложить Харламову свои услуги. Купецъ не заставилъ себя ждать и явился въ баню. Веденй подошелъ къ нему, поклонился и сказалъ:
— У всхъ вы, ваше степенство, Харитонъ Иванычъ, мыться перепробывали, а меня обошли. А ужъ я потрафилъ-бы вамъ, потому вс ваши привычки и все что вы любите знаю. Мн Кузьма сказывалъ. Дозвольте тазы приготовить…
Купецъ согласился не вдругъ.
— Новый? спросилъ онъ у Калистрата.
— Новый-съ. Тоже нашъ тверской.
— А, значитъ: рака съ колокольнымъ звономъ встрчали!
— Онъ новоторжской, ихъ иначе дразнятъ, поправилъ Калистратъ.— Просто: новоторы — воры.
Купецъ улыбнулся.
— Ну, новоторъ — воръ попробуй меня мыть — авось потрафишь, сказалъ онъ.
Веденй тотчасъ-же побжалъ въ бан и, ни слова не говоря, обвалялъ мочалку въ приготовленномъ уже мелкомъ песк. Началось мытье. Началъ Веденй тереть спину Харламова — Харламовъ закряхтлъ.
— Что, хорошо, ваше степенство?
— Ладно, ладно, продолжай. Прохватывай главное въ поясахъ-то, говорилъ Харламовъ и отъ радости даже издалъ звукъ подобный лошадиному ржанію.
Веденй поналегъ еще.
— Ноги любите покрпче?
— Валяй во всю!
Мытье кончилось, началось окачиваніе.
— Ну, какъ, Харитонъ Иванычъ, угодилъ-ли? спросилъ Веденй. — Спасибо! Разодолжилъ! Не забуду!
— Рады стараться! и Веденй началъ его окачивать, приговаривая, но мр выливанія не него тазовъ: Богъ Троицу любитъ, безъ четырехъ угловъ домъ не строится, пятая крыша, первая тычинка частокола, и т. д.
— Довольно, довольно! сказалъ наконецъ купецъ и направился въ раздвальную, но Веденй нагналъ его и вылилъ еще тазъ, называя его купеческимъ.
— Вничекъ! крикнулъ онъ въ двери раздвальной и вошелъ туда самъ вслдъ за своимъ паціентомъ.
Харламовъ вошелъ въ раздвальную весь сіяющій и улыбающійся. Тло его было красно и мстами виднлись. даже рубцы.
— Ну что, Харитонъ Иванычъ, угодилъ-ли вамъ нашъ новоторъ? спросилъ Калистратъ.
— На славу братецъ ты мой! То есть такъ, что лучше Кузьмы, отвчалъ Х.арламовъ.— Выдай ему на мой счетъ полтину серебра на руки, да поднеси стаканчикъ, сказалъ онъ.
— Потрафилъ! Дивное дло! А вдь кто могъ подумать! всплескивали руками парильщики.
Съ этого дня Веденй сдлался любимцемъ купца Харламова. Занятъ онъ — такъ поджидаетъ, нтъ его — такъ и мыться не станетъ. Все-бы шло хорошо да Веденй самъ испортилъ дло. Сначала объ исторіи съ пескомъ онъ разсказалъ парильщикамъ, а потомъ и гостямъ завсегдатаямъ. Между завсегдатаями были и купцы, сосди Харламова по лавк. Узнавъ объ этомъ, они долго смялись.
Разъ, въ Субботу, Харламовъ пришелъ въ баню, поздоровался съ знакомыми и началъ раздваться, приказавъ Веденю приготовлять тазы. Къ нему подошелъ его знакомый купецъ, сосдъ по лавк, улыбнулся, похлопалъ по плечу и сказалъ:
— А правда, Харитонъ Иванычъ, говорятъ, что тебя здсь съ пескомъ моютъ? Мы ужъ и въ рынк смялись. Экъ у тебя шкура-то лошадиная!
Харламовъ встрепенулся. Его ударило въ жаръ.
— Какъ съ пескомъ? спросилъ онъ.
— Да такъ. Твой любимый Веденй самъ сказывалъ.
— Врешь!
Харламовъ вопросительно взглянулъ на Калистрата.
— Не знаю-съ, Харитонъ Иванычъ. Нешто онъ сметъ такъ дерзничать? Вдь вы не доска, отвчалъ Калистратъ.
Явился Веденй.
— Слышишь, ты меня мылъ съ пескомъ?
Веденй замялся.
— Отвчай, шельминъ сынъ, коли я спрашиваю! крикнулъ Харламовъ.
— Виноватъ-съ… прошепталъ Веденй.
Присутствующіе захохотали. Даже самые серьозные и т фыркнули. Харламовъ, какъ ужаленый, привскочилъ на мст и принялся ругаться.
— А коли такъ, такъ ладно-же: не видать вамъ больше меня! Я къ вамъ всей душой, я вамъ подарки… а вы накось: насмшки надо мной творить вздумали! Да что я кусокъ дерева, что ли, что меня пескомъ?.. Нтъ, я это такъ не оставлю, я еще вашему банному хозяину на васъ, собачьихъ дтей, нажалуюсь. Пескомъ гостей мыть! Да гд это видано? закончилъ онъ и началъ одваться’
Калистратъ началъ его упрашивать остаться, общалъ согнать Веденя, штрафъ на него поставить, но Харламовъ былъ непреклоненъ и ушелъ изъ бани, не мывшись.
— Потрись песочкомъ-то! Что жъ ты? крикнулъ ему вслдъ знакомый купецъ.
Харламовъ обернулся въ дверяхъ, показалъ кулакъ и хлопнулъ дверью.
На утро къ купцу Харламову отправилась отъ парильщиковъ депутація съ извиненіемъ и съ просьбою снова посщать бани. Онъ былъ первымъ гостемъ и отъ него парильщики пользовались въ годъ, кром подарковъ, боле чмъ сотнею рублей. Кром его самого, въ баню ходили и его прикащики. Харламовъ долго ломался, ругалъ ихъ, уврялъ ‘что ему теперь отъ стыда и глазъ въ баню показать нельзя’, но наконецъ смягчился и общалъ придти, но съ тмъ однако условіемъ, чтобъ Веденй былъ выгнанъ и на мсто его выписанъ изъ. деревни Кузьма. Парильщики общали.
— Ужъ только потому съ вамъ шельмецамъ приду, что привыкъ я къ этимъ банямъ. Двадцать лтъ къ ряду въ нихъ хожу! А вы, подлецы, не стоите этого! закончилъ онъ.
Веденя исключили изъ артели и онъ похалъ въ деревню.
— Прідешь опять въ Питеръ-то, что-ли? спрашивали его на прощаньи парильщики.
— Нтъ, братцы, не клеится мн что-то въ Питер. Я въ монахи… Тутъ у насъ десять. верстъ отъ деревни монастырекъ есть. Что-жъ, пойду въ послушаніе. Я это люблю…
— Какой ты монахъ! А дудки-то какъ? А гармоника?…
— Что-жъ ихъ можно и по боку! Не приросли ко мн… отвчалъ Веденй.