Парамон и Варенька
КОММЕНТАРИИ
* * *
Парамон и Варенька, Неизвестные А., Год: 1796
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Русская сентиментальная повесть.
М., Издательство Московского университета, 1979
Составление, общая редакция и комментарии П. А. Орлова.
Тени, сердцу моему любезные! Тени, коих нежности ничто теперь не препятствует! Десять крат уже весна посещала высокую могилу, где тела ваши навеки соединились, десять крат произращала она над гробом вашим полынь, и я сколько раз видел, как стебли его друг на друга склонялись, но еще доселе не бросил цветка на прах ваш. Не все делаем, что хочется. Быв под рукою учителя, я тогда мог только дать обет, но исполнить оный должен был оставить времени.
Там, где с одной стороны быстрый Днепр, скача по утесистым порогам с ревом соединяется с тихим Ворсклом, с другой же — длинною цепью простираются горы, засеваемые на их хребтах арбузами и хлебом, там, на низкой, смеющейся равнине, недалеко от берега реки, стоит уединенное местечко. Древняя его крепость, потряхивая дряхлыми плечами, гордится еще тем, что скончала подвиг Великого Петра против великого неприятеля*. Я также горжусь, что тут впервые благодарил творца за мое бытие.
После страшных оных смятений, коих память возобновляют только черепы и кости, вымытые из земли разлитием воды, здесь не помнят других возмущений. Поселянин с своею хозяйкою призывает в шалаш довольство и просит небо благословить оным и детей их. Тут не знают ни зависти, ни насилия. Невинность и любовь сочетались — чернобровый парень полюбит когда-нибудь смуглянку, и редко, редко бывает, что не удалось его намерение. Без холодных предисловий его родители или он сам говорит о новых своих страстных к суженой движениях родителям ее и в скором времени бывает счастлив. Здесь-то было жилище Вареньки и Парамона.
Как мило видеть простосердечную чету вступающею, так сказать, в поле тихого счастия! Но Варенька и Парамон лишь успели в жизни своей к сему приготовиться. Вот черта их злополучия!
Они жили в противных сторонах местечка, росли, не зная друг друга, но об них знали все. Качества невесты соединили голоса всех семейств желать ей честного и стоящего ее жениха, а достоинство и трудолюбие Парамона обратило внимание всех тех, кто благословлен дочерями.
Однажды, по случаю, родители Вареньки засеяли ниву в смежности с нивою, с которой надлежало снимать хлеб Парамонушке. Рожь вызрела. (Я говорю так, как мне рассказывала мать жениха.) Родимые Вареньки выбираются в поле и начинают жатву. Спустя несколько дней выходят также и домашние Парамона. На другой день солнце поднимается выше, выше, и не знающие себя симпатические сердца становятся друг к другу ближе, ближе. Парамон уже нажал несколько снопов.
— Ах какой чернобровчик!— вскричала смуглянка, когда он приподнялся в одной руке с серпом, а в другой — с горстью ржи.— Посмотрите, матушка…— И сердце ее забилось сильнее.
— Да, дитятко, это сын Ивана Пахомыча, отец его добрый хлебосол, да он и сам, видишь ли как рабочий.
Слова матери священны, девушка уже не своя. Парамон, со своей стороны, идет завтракать. Видит на другой ниве молодую жницу, ибо работа не позволяла ему до сего времени видеть ее, видит — она прекрасна, как светлый месяц. Он еще не знает, что сердце ее для него бьется, хочет сделать опыт, на который получил уже право от своей чувствительности, заигрывает — и они стали знакомы. Резвость и ревность в работе умножили их взаимную склонность. Они оставили нивы, дав клятву не забывать друг друга вечно.
Прилетает угрюмая зима. Любовник должен отказать себе в важнейшей части своих удовольствий, он совсем должен забыть ту свободу, с каковою, по данным с обеих сторон условиям, мог бы выходить в поле, где, дождавшись своей милой, между тем как еще лишь начинает стадо спускаться с горы, без свидетелей ожидать оного в приятных лепетаньях и резвостях. Одно осталось ему удовольствие: видеться с Варенькою на вечеринках, сих часто скучных вечеринках. Как бы то ни было, это был довольно благоприятствующий их чувствованиям случай. Здесь-то страсть их созрела, и они решились увенчать ее супружеством, но не прежде объявить о сем родителям, как нашедши пристойное для сего время.
В один день — это было в мае месяце — Парамон, нарвав в огороде васильков и маков, сидя между гряд, заплетал из них венок. Мать его подошла к нему так, что он того не приметил. Увидев ее подле себя, вдруг бросил недоконченный венок и закраснелся. Такое странное его положение произвело в матери подозрение.
— Нет ли у тебя, сынок, зазнобушки? — спросила она его. Он еще более покраснел.
— Экой мошенник! А еще не скажет. Кому ты этот венок готовишь? Признайся.
Парамонушко туда-сюда, наконец, хоть со слезами, но признался.
— Так ты бы, глупенький, давно нам о сем сказал, мы бы горю пособили.
В тот же день мать сказала о сем своему мужу, и дело начато. Старик идет на поговорку к Варенькину отцу, предлагает ему свое намерение. Парамонушке ли кто откажет? Того только и желали, чтоб зачато было со стороны жениха. Ударили по рукам и свадьбу играть отложили, как снимут с поля хлеб.
После сего что еще может препятствовать нашей чете в ее счастии! Она уже наперед восхищается тем удовольствием, которое ее ожидает. Во всем местечке говорят только о свадьбе Парамонушки с Варенькою. Старики, зная их родителей, непрестанно твердят о счастии их и их детей и замечают оное слезою. Невесты впервые чувствуют в себе неравнодушие, смотря на плотного, свежего и чернобрового молодца, который счастлив будет в объятиях другой, и, искося глаза, глядят на подругу свою, женихи же тайно упрекают Парамона в преждевременном выборе круглолицей, румяной, статной смуглянки. В короводах ничего уже не поют, кроме свадебных песен, повторяя имена сосватанных. Все приготовляется к сему веселому празднеству, и нежный Парамонушко то и делает, что в свидание свое с невестою применяет к ее лицу уборы: тут не так должен быть пришпилен на свадьбе цветок, там не должна висеть лента такого-то цвету, а там, чтоб заманить любопытный и пожирающий взор, должно быть небольшое отверстие.
Наконец наступает жатва. ‘Две недели, не больше,— и я буду счастлив’,— сказав сие, Парамон выезжает с домашними своими в поле спокойно. В сие лето ему приятнее было снимать хлеб — с лестною надеждою и с Варенькой… ибо в сие лето нивы их были друг от друга неподалеку. После работы, когда позволительно было отдохнуть, он немедленно летел на другую ниву — к своей невесте — иногда тайком от своих родителей, и они убивали скучное время их надежды вместе.
Не вовся еще жатва была кончена и жнецам оставалось по крайней мере на два-три дня работы, как в один день нахмурила черная туча, немедленно сверкает молния, гремит гром, ливень наводняет нивы, и всяк ищет для себя безопаснейшего убежища. Еще сверкнула молния, и вдали обняло копну огнем… Поднимают крик, забывают грозу, бегут… утешить соседов… соседов! Увы! Самих себя… Парамон и Варенька… у сей копны без дыханья… (он сидел, одною рукою обняв шею своей невесты, а другую положив на ее колено, Вареньки голова лежала на плече Парамонушки, как будто от страха, чтоб не видеть молнии). Их схватили, чтоб не поняло пламя, и нашли в лице жениха чернету, а у Вареньки на междугрудии желтоватое пятно…
Что чувствовали тогда обманутые родители? Ах! От одной памяти о сем сердце мое обливается кровью… Поселяне пришли в ужасное волнение… ‘Парамон… Варенька… бог их убил… бог их убил!..’ — все повторяли, и слезы катились из очей их градом… С каким участием стекались смотреть на сии бедственные жертвы!.. Все местечко провожало их на могилу…
Я также, быв тогда менее способным рассуждать, но довольно чувствовать, составлял число сей горестной свиты… Я несколько раз после того посещал их прах и проливал слезы, как о родных моих.
Бедненькие, они… они, может быть, и тогда занимались приготовлениями к свадьбе, говорили друг другу тысячу нежностей, делали невинные в будущем своем хозяйстве распоряжения. Вот все тут надежды… Небо! Тебе одному известно, для чего нужны таковые жертвы. Есть миллионы бесплодных дерев, бесполезных башен, тысячи пагубных человеческому роду тварей… Но ты — ты нередко караешь невинность, и перун твой скользит по груди злодея… Безбожная мысль! Удались от меня…
В скорости после сей трагедии я сделал несчастным надгробную, которая, разумеется, что не была вырезана по многим причинам, она состояла в следующих стихах:
Их участь райская в сем свете ожидала,
Перун, небес посол, завидуя сему,
Чтоб участь смертных сих других не возмущала,
Пустил калену в них, смертельную стрелу.
Это было содержанием прежней моей надписи, теперь, когда я научился не роптать на провидение и все подобное приписывать своей неосторожности, переменил бы оную так:
Чета несчастная! На гроб кто ваш придет,
Трикратно слезы он над вами пусть прольет:
Что вас на свете нет, что мало вам подобных
И что лишь знает вас по кучкам глыб надгробных.
В настоящем издании представлены русские сентиментальные повести, написанные в период между началом 70-х годов XVIII века и 1812 годом. Выбор повествовательного жанра объясняется тем, что именно в нем в наибольшей степени отразилась специфика русского сентиментализма как литературного направления.
Материал сборника расположен в хронологической последовательности, что дает возможность проследить историю жанра от первых до последних его образцов. В комментариях представлены: биографические сведения об авторе, источник публикации произведения, примечания к тексту и три словаря — именной, мифологических имен и названий и словарь устаревших слов. Издатели XVIII века не всегда называли авторов публикуемых ими произведений, отсюда несколько анонимных повестей и в данном сборнике.
Большая часть произведений печатается по первому и, как правило, единственному их изданию. Немногие отступления от этого принципа специально оговорены в примечаниях.
Парамон и Варенька — повесть напечатана в журнале ‘Муза’, ч. 1. Спб., 1796. Автор неизвестен.
Стр. 172. …против великого неприятеля…— то есть шведского короля Карла XII, разбитого Петром I в 1709 году под Полтавой.