Пан круль, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 215 минут(ы)

Панъ круль.
Историческій романъ въ 2-хъ частяхъ. (1772 г.)
Графа Е. А. Саліаса.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Полякъ предпочитаетъ поступать такъ,
какъ говоритъ ему сердце, а не разсудокъ.

Въ праздникъ Св. Троицы щегольски разодтый народъ весело сновалъ по людному селенію Сталупени, самому большому во всемъ дистрикт Торуня, важнаго торговаго города Польскаго королевства. Яркіе контуши, жупаны и конфедератки всхъ цвтовъ пестрли всюду. Двушки съ внками на головахъ, съ цвтами на груди и у пояса, съ букетами въ рукахъ, гуляли, пли или шумно забавлялись разными играми. Молодые люди, а равно и пожилые, тоже съ цвтками воткнутыми гд попало: у ворота жупана, на шляп, за поясомъ или у шляхтичей на рукоятк карабели — кривой сабли, ухаживали и любезничали съ красавицами. Больше всего народъ толпился около костела и дома ксендза.

Духовный пастырь Сталупеней, отецъ Викентій, былъ ксендзъ недавно перешедшій въ католичество изъ уніатовъ и за это достигшій почетнаго званія провинціала или благочиннаго, пользовался большимъ уваженьемъ и любовію однихъ и ненавистью другихъ, такъ какъ за нимъ водились кой-какіе гршки, несовмстные съ саномъ ксендза.

Молодежь окружила террасу дома, явившись къ пастырю просить, чтобъ онъ отпустилъ съ ними ради праздника его родственницу и въ то же время домоправительницу. Провинціалъ, толстый, плшивый человкъ, лтъ 45-ти, уже два раза выходилъ на террасу объявить собравшимся что его ‘господыня’, или экономка, нездоровая идти гулять не можетъ. Лицо священника было угрюмо, но не печально, а скоре озлобленно.

Наконецъ, когда провинціалъ въ третій разъ гннво крикнулъ на толпу молодежи, приказывая уходить, изъ заднихъ рядовъ раздался голосъ:

— Господыня твоя не хвораетъ, а ты, ойче, ее заперъ, несмотря на большой праздникъ.

Ксендзъ нсколько смутился и тотчасъ же ушелъ съ террасы.

Молодежь не расходилась. Кто смялся и шутилъ насчетъ ксендза-провинціала, а кто сожаллъ о бдной панн, его господин.

Дйствительно, въ дом этомъ, въ маленькой горниц, полутемной и душной, съ крошечнымъ окномъ выходившимъ на огородъ, которая могла служить кладовой или чуланомъ, сидла молоденькая двушка, чрезвычайно красивая.

Это была панна Франциска или, какъ вс ее звали, Франуся, господина провинціала.

Ксендзъ дйствительно засадилъ ее въ чуланъ съ утра подъ наказанье, будучи недоволенъ ея поведеніемъ.

Посл чьего-то заявленья въ толп, что панна, всеобщая любимица, сидитъ въ заключеніи, молодежь не только не разошлась, а все увеличивалась новыми кучками.

И вс, двушки и молодцы, шумно, весело, полушутя, но довольно назойливо и непріязненно, продолжали осаждать домъ ксендза, пть и выкрикивать свою просьбу, освободить и отпустить панну Франусю.

Провинціалъ озлобился, но поневол сдался, и чрезъ полчаса молодая двушка, уже празднично одтая, явилась и присоединилась къ веселой толп.

Панна Франуся, слывшая за родственницу отца Викентія съ его словъ, очень недавно, лишь съ мсяцъ какъ появилась въ Сталупеняхъ, но уже успла очаровать всхъ и заставила себя обожать и молодыхъ и старыхъ, и мужчинъ и женщинъ. Едва только Франуся вышла, какъ вс двинулись съ села къ замку, гд въ большомъ пустомъ сара устраивались всегда танцы, конечно съ разршенья, разъ навсегда даннаго, владльцемъ или каштеляномъ.

Молодежь зашла по дорог въ корчму и сманила оттуда съ собой двухъ странствующихъ музыкантовъ, молоденькаго арфиста изъ евреевъ и кларнетиста, рослаго и слпаго старика съ лохматыми бровями длинне иныхъ усовъ.

Замокъ стоялъ на холм въ полуверст отъ селенія. Это былъ большой дворецъ съ двумя выступами по бокамъ, на одномъ конц котораго, къ дорог ведущей въ Торунь, высилась круглая башня. Каменная, высокая ограда окружала просторный дворъ, въ который входили чрезъ большіе ворота съ легкой аркой, гд красовался гербъ владльца.

Каштелянъ панъ Ксаверій Сандецкій, владлецъ Сталупеней, былъ чрезвычайно богатый человкъ, и хотя по состоянью магнатъ, но по происхожденію — шляхтичъ не очень древняго рода. Послднее онъ тщательно скрывалъ, т. е. отрицалъ недавность своего дворянства. Въ признаніи за нимъ правъ на магнатство никто не отказывалъ, благодаря его громадному состоянію и тому, что онъ водилъ дружбу съ Радзивиллами, Потоцкими и Любомирскими. Къ тому же, панъ Сандецкій принадлежалъ къ старо-польской партіи, былъ противникомъ короля на сеймахъ и всячески враждовалъ съ ‘фамиліей’ короля, какъ называли все семейство Чарторыйскихъ.

Теперь состояніе пана Ксаверія было нсколько поразстроено, какъ и у большинства магнатовъ Рчи Посполитой. Пиры, картежная игра и содержаніе массы ‘домовниковъ’, т. е. прихлебателей и нахлбниковъ, вообще самая распущенная жизнь всей аристократіи подтачивала самыя громадныя состоянія.

Впрочемъ, панъ Сандецкій считался наиболе благоразумнымъ изо всхъ его друзей-магнатовъ. Онъ сорилъ деньгами когда бывалъ въ Варшав, но затмъ по цлымъ полугодамъ сидлъ безвыздно въ Сталупеняхъ и жилъ сравнительно тихо и скромно.

Теперь онъ былъ уже мсяца два въ столиц.

Замокъ пана Сандецкаго содержался въ исправности, имлъ видъ резиденціи порядливаго хозяина. Стны — темно-коричневыя — красились каждый годъ, вокругъ въ палисадникахъ была масса цвтовъ. Паркъ со столтними дубами, вязами и тополями, содержался тоже чисто. Маленькая рченка Вислейка тоже часто чистилась отъ сорныхъ травъ и камышей и красиво огибала дугой холмъ съ замкомъ, отдляя его отъ селенія.

Веселая гурьба молодежи, пройдя по мостику чрезъ Вислейку, поднялась къ замку и вошла во дворъ.

Здсь пришлось обождать пана Балтазара, стараго шляхтича, который былъ маршаломъ въ замк или главноуправляющимъ, и попросить его отпереть для танцевъ сарай.

Минутъ чрезъ десять на крыльцо замка вышелъ молодой человкъ, лтъ 25-ти, статный и красивый, и махнулъ рукой приглашая всю гурьбу.

— Панъ Кароль! Кароль! раздались удивленные, но веселые клики.

И вся молодежь стремительно бросилась впередъ.

II.

Панъ Кароль былъ всеобщимъ любимцемъ въ Сталупеняхъ. Молодой, умный, красивый и крайне сердечный малый былъ въ Сталупеняхъ въ положеніи тоже якобы домовника, перваго любимца у пана Ксаверія Сандецкаго. Но всмъ, не только въ Сталупеняхъ, а даже и въ столиц, было извстно, что красавецъ Кароль — побочный сынъ Сталупеньскаго каштеляна, который его любитъ больше нежели своихъ двухъ законныхъ дочерей.

Ходили даже тайные слухи, что Сандецкій неудачно хлопоталъ объ узаконеніи Кароля и передач ему всего своего состоянія.

Кароль перездоровался со всей молодежью и тотчасъ заявилъ:

— Не только можно танцы устроить, но все уже готово… Я зналъ, что вы придете сегодня ради Троицына дня, и пріхавъ вчера въ ночь изъ Варшавы — кой-что уже приготовилъ.

Вс двинулись въ глубь двора, завернули за уголъ, и сразу восторженные клики огласили весь дворъ. Сарай съ растворенными настежь дверьми, просторный, съ гладкими лоснящимися полами, былъ сплошь убранъ зеленью и цвтами.

— Кароль! Панъ Кароль! Вренъ себ! раздались голоса.— Отъ него кром такихъ нечаянностей ничего не жди!

— Это не все… Сейчасъ придутъ музыканты. Пять человкъ, отозвался улыбаясь Кароль.— А васъ не нужно, прибавилъ онъ арфисту и кларнетисту, которыхъ привела съ собой молодежь.

Въ то мгновенье, когда Кароль махнулъ двумъ странствующимъ виртуозамъ, чтобы они уходили, глаза его вдругъ удивленно блеснули.

Онъ увидлъ двушку средняго роста, черноволосую, съ кудрявою головкой и матово-блымъ лицомъ. Этотъ цвтъ лица, большіе черные глаза, два ряда жемчужныхъ зубовъ, между розовыхъ насмшливыхъ губокъ, поразили его и ириковали къ себ.

— Кто это панна? спросилъ онъ.— Я ее никогда не видалъ.

— Это Франциска Дзялынская, за-разъ отвчали ему десять человкъ.— Родственница отца ксендза. Его ‘господыня’. Она съ мсяцъ какъ пріхала изъ Вармійскаго епископства.

Кароль тотчасъ познакомился съ панной и уже не отходилъ отъ нея ни на шагъ.

Франуся, польщенная вниманьемъ красиваго молодца, разумется, кокетничала сколько могла.

Часа черезъ два танцы и веселье были въ самомъ разгар.

— Панна Франуся, красота моя! шепталъ Кароль своей дам, съ которой танцовалъ мазурку.

— Панъ мн тоже нравится, лукаво отзывалась Франуся съ очаровательной улыбкой.

Музыка, мазурка, всякое угощенье въ обиліи и вдобавокъ венгерское изъ погребовъ замка, сильно подйствовали на всхъ танцующихъ, а отчасти и на красивую панну Франциску. Вс замтили ея особенное оживленіе и понимали причину. Ей вдь предстоитъ теперь выборъ между 45-ти-лтнимъ провинціаломъ, который злюка, плшивъ и брюзга, и 25-тилтнимъ Каролемъ, считавшимся однимъ изъ самыхъ красивыхъ молодцовъ въ околотк. Понятно, что не долго будетъ колебаться панна Франуся…

— Могу ли я, панна, видаться съ тобою? страстно говорилъ ей Кароль.

— Можетъ панъ, если желаетъ, усмхалась Франуся.

— А гд я могу видть тебя, моя очаровательница? шепталъ Кароль.

— Всегда всюду въ Сталупеняхъ, когда я выхожу гулять.

— А когда ты выходишь?

— Когда отецъ ксендзъ дозволяетъ.

— А онъ дозволяетъ это часто?

— Почти никогда, лукаво улыбнулась Франуся.

— Не смйся надо мной такъ жестоко, а скажи гд я тебя могу видть завтра.

— Въ конц парка у павильона, быстро произнесла кокетка.

— Въ какое время?

— На закат солнца.

— Не обмани, панна, или я съ ума сойду, вымолвилъ съ жаромъ Кароль.

— Если бы это случалось со всми тми, кто мн это говорилъ, то королевство было бы переполнено одними безумными! отозвалась Франуся, смясь и показывая свои жемчужные зубы.

Господыня ксендза не осталась до полуночи, какъ ее ни умоляли, она собралась и въ сопровожденіи трехъ двушекъ-пріятельницъ отправилась домой. Трое молодцовъ вызвались ихъ провожать.

— Чую что мн будетъ строжайшій выговоръ отъ моего тирана, сказала она прощаясь.

Ксендзъ-провинціалъ встртилъ свою господыню такъ, какъ Франуся и ожидала.

Онъ былъ уже на дорог недалеко отъ костела, собираясь самъ идти за ней въ замокъ.

— Я тебя опять запру на ключъ и буду выпускать лишь по воскресеньямъ и только на село, сказали отецъ Викентій глухо, когда они вошли въ домъ.

— Меня не пускали. Я просилась, но вс удерживали, робко отозвалась двушка.

— Лжешь, не вс тебя удерживали, а тотъ франтъ, который вздумалъ за тобой ухаживать, который отъ тебя не отходилъ все время.

— Я не знаю, что панъ-отецъ хочетъ сказать…

— Пожалуйста не прикидывайся малымъ ребенкомъ… злобно произнесъ ксендзъ.— Ты знаешь про кого я говорю. Я думалъ все-таки, что ты двушка разсудительная, а ты, оказывается, такая-же легкомысленная двчонка, какихъ много на свт. Я начинаю думать, что ошибся въ теб…

— Я танцовала какъ и вс и ничего себ не…

— Замолчи и не раздражай меня! вскрикнулъ отецъ Викентій.— Во всякомъ случа, я требую отъ тебя чтобы ты не позволяла пану Каролю за собой ухаживать такъ же какъ сегодня. Вдь я все знаю. Я знаю даже почти все, что онъ говорилъ теб. Помни и знай, Франуся, что ты должна быть моею. Слышишь-ли? Моей! И никто, никакая сила, хотя-бы самъ сатана, тебя изъ моихъ рукъ не вырветъ. Покуда я жду твоего добровольнаго согласія, но чрезъ нсколько времени… я перестану любезничать. Съ тобой очевидно лаской ничего не сдлаешь. Ты слишкомъ скоро забыла вс мои благодянія.

— Я благодарна за то, что меня спасли изъ нищеты, но пусть панъ-отецъ вспомнитъ, что я не знала, не предвидла его намреній. Если бы я знала это, я бы не пріхала сюда.

— Я это слышу въ сотый разъ и мн это уже надоло, снова вскрикнулъ отецъ Викентій.

— И я еще сто разъ повторю то же, довольно твердо выговорила Франуся.

— А-а!! Вотъ какъ!! грозно наступая на двушку, хрипливо прошиплъ ксендзъ.— Такъ знай-же, глупая двчонка, что ты съ завтрашняго утра будешь заперта и не будешь выходить никуда. И не только Кароля не увидишь боле, но даже женщинъ видть не будешь, пока не покоришься мн вполн и не уступишь.

— Кто любилъ бы меня истинно, заговорила Франуся вдругъ другимъ голосомъ, грустно нжнымъ,— тотъ поступилъ-бы со мною совершенно иначе. Тогда-бы онъ въ два-три дня покорилъ меня и заставилъ-бы… да, заставилъ-бы обожать себя…

Фигура и голосъ двушки подйствовали на ксендза. Какъ-бы по удару магическаго жезла онъ подошелъ къ ней съ другимъ лицомъ. Онъ взялъ ее за об руки, посадилъ на диванъ, опустился предъ ней на колни и началъ цловать ея руки.

— Франуся… скажи мн, что длать… Я на все пойду, чтобы заслужить твою любовь. Единственное, что мн невозможно — это бракъ. Но я готовъ даже бжать изъ отечества, перейти въ лютеранство, чтобы жениться на теб…

Франуся, сидя, презрительно глядла на склоненную предъ ней фигуру и плшивую голову ксендза, и едва замтная насмшливая улыбка скользнула по лицу ея.

— Будутъ ласковы, добры ко мн, дадутъ мн полную свободу — тогда чрезъ какой нибудь мсяцъ — я буду совсмъ другая! выговорила Франуся.

— Согласенъ! Тысячу разъ согласенъ! воскликнулъ отецъ Викентій.

Между тмъ едва только Франуся покинула танцы, какъ все разстроилось. Кароль скрылся, хотя и не пошелъ провожать ее до села. Три двушки, которыхъ она взяла съ собой, и три молодца, которые вызвались провожать ихъ, были главными коноводами всякаго веселья. Съ ихъ отсутствіемъ пропало и одушевленіе.

Вс оставшіеся допивали остатки вина и только пересуживали одно и то же… Всхъ занималъ одинъ вопросъ: влюбился-ли панъ Кароль въ господыню отца Викентія. И если ‘да’ — то что-же изъ этого произойдетъ?

— Землетрясеніе! ршилъ кто-то.

Вс разсмялись и согласились.

Между тмъ Кароль бродилъ въ парк, а затмъ, вернувшись въ замокъ, задумчивый прошелъ прямо къ себ въ горницу.

Музыка еще раза два начиналась въ сара, но не длилась. Танцующихъ было мало. Наконецъ около полуночи музыка совсмъ замолкла, и вся гурьба молодежи обоего пола двинулась со двора замка.

Въ воротахъ вс остановились, спрашивая привратника о пан Карол, для того, чтобы лично поблагодарить его за танцы и угощеніе, но привратникъ, по данному приказанію, отозвался, что тотъ отлучился и что его въ замк нту.

Черезъ полчаса повсюду все стихло. Темная ночь давно окутала все, и замокъ, и паркъ, и селепіе, и все спало сномъ праведныхъ. Казалось, даже столтніе дубы дремлютъ. Только одни стройные пирамидальные тополи стояли будто стражами тихой лтней ночи.

III.

Кароль не спалъ… Родственница и господина ксендза произвела на него сильное впечатлніе. Кароль, не смотря на то, что былъ красавецъ и молодецъ и уже окончилъ курсъ наукъ у ксендзовъ піаровъ, не предполагалъ сдлаться военнымъ, а хотлъ поступить въ ‘Палестру’, т. е. стать юристомъ. Молодой человкъ, по характеру тихій и добродушный, не жилъ-той жизнью, которой жили вс его товарищи — жизнью въ которой главную роль играли вино, карты и красавицы. Кароль былъ человкъ крайне сосредоточенный, а съ виду задумчивый и даже часто печальный. Онъ былъ гордъ и самолюбивъ, а поэтому и несчастливъ. Онъ чувствовалъ себя не хуже и даже много лучше многихъ товарищей. Онъ зналъ, что онъ и уменъ, и образованъ, и красивъ, а между тмъ была громадная разница — цлая пронасть — между ихъ положеніемъ общественнымъ и его собственнымъ.

Намъ Сандецкій любилъ своего сына, хотя и побочнаго, но единственнаго, и не только не скрывалъ, но громко заявлялъ всмъ, что Кароль — по фамиліи Побочекъ — его родное дтище.

Тмъ не мене положеніе Кароля было двусмысленное. Товарищи его и пріятели, носившіе громкія фамиліи, любили Кароля, но среди ихъ громкихъ именъ, въ род Потоцкихъ и Четвертинскихъ, имя Побочка — глупое и вульгарное — часто бывало источникомъ обидъ, недоразумній.

Такъ, будучи еще очень молодъ, Кароль влюбился въ сестру одного изъ товарищей — княжну Любомирскую. Едва только родные ея и братъ замтили, что восемнадцатилтній Кароль неравнодушенъ къ двушк и любимъ взаимно, его тотчасъ перестали принимать въ домъ.

Въ другой разъ молодежь варшавская устраивала пиръ — загородную поздку съ дамами. Кароль былъ въ числ устроителей, которыхъ было не боле двнадцати изъ самыхъ знатныхъ фамилій королевства. Когда король Станиславъ-Августъ — любитель всякихъ увеселеній и пировъ — приказалъ заявить, что явится тоже частнымъ образомъ на пикникъ, пришлось ради этикета вычеркнуть Побочка изъ числа устроителей.

Подобнаго рода оскорбленія, ничмъ незаслуженныя, часто падали на голову Кароля, и молодой человкъ мысленно обвинялъ своего отца. Онъ думалъ, что его слдовало воспитать совершенно иначе, держать въ замк въ числ другихъ нахлбниковъ, а не вводить въ то общество, которое было гордо и надменно вообще, но всего боле гордо происхожденіемъ.

Вс эти магнаты высокомрно обращались съ простыми шляхтичами, а Кароль-Побочекъ былъ не только шляхтичъ, но вдобавокъ и незаконнорожденный сынъ, хотя страшно богатаго, но все-таки не древняго рода шляхтича Сандецкаго.

Во время своего послдняго пребыванія въ Варшав, откуда Кароль только что вернулся, онъ подвергся новому незаслуженному оскорбленію.

Онъ отправился вмст съ Сандецкимъ на вечеръ къ извстному богачу Понинскому. Уже за полночь, когда пиръ былъ въ самомъ разгар, гости сильно подкутили. Тамъ и сямъ начались споры, придирки и стычки, что было дломъ обыкновеннымъ, и одинъ изъ подгулявшихъ гостей, услыхавъ, что молодой человкъ зоветъ пана Ксаверія отцомъ, заявилъ, что онъ понятія не имлъ о томъ, что у Сандецкаго есть сынъ.

Кароль объяснилъ, что онъ пріемышъ, но сидвшій неподалеку отецъ его, тоже сильно подкутившій, крикнулъ на всю залу, что Кароль вретъ, что онъ его родной сынъ и когда-нибудь будетъ носить и имя Сандецкаго и владть Сталупенями.

— Не врь, Кароль! крикнулъ хозяинъ.— Панъ Ксавсрій самъ теперь не знаетъ, что болтаетъ. Когда проспится, то откажется отъ своихъ словъ. Какимъ ты былъ Побочкомъ, такимъ и останешься!

Сандецкій обидлся, схватился за саблю. Кароль счелъ долгомъ сдлать то же самое. Нсколько человкъ повскакали, тоже взявшись за оружіе, но боле благоразумные и боле трезвые успокоили обиженныхъ, помирили съ обидчиками — и все обошлось миролюбиво.

Тмъ не мене Король вернулся домой особенно раздраженный и грустный. Этотъ пустой случай былъ какъ-бы каплей переполнившей горькую чашу. Молодой человкъ мысленно ршилъ всячески удаляться отъ знати, которая постоянно обижала его.

На другой-же день онъ выхалъ въ Сталупени, ршившись прожить здсь насколько возможно доле.

И это исключительное положеніе побочнаго сына, если не знаменитаго магната, то все-таки человка по своему состоянію извстнаго на всю Польшу, наложило особую печать на характеръ молодаго Кароля, на его обращеніе съ людьми, даже на его лицо.

Онъ былъ всегда тихъ, скроменъ, ласковъ съ людьми ниже его стоявшими, готовъ даже на всякаго рода услуги, иногда на всякаго рода серьезную помощь въ бд или несчастій. Вмст съ этимъ его красивое лицо было всегда слегка задумчиво, большіе черные глаза печальны.

Будь онъ сыномъ бднаго шляхтича, но не въ этомъ фальшивомъ и двусмысленномъ положеніи, быть-можетъ Кароль сталъ-бы совершенно инымъ человкомъ.

Однако это положеніе и уберегло молодаго человка отъ сердечныхъ увлеченій. Были красавицы-варшавянки, которыя очень нравились ему, которыя благосклонно относились къ нему, но онъ удалялся, ожидая нажить новое оскорбленіе, тягчайшее.

Онъ помнилъ хорошо какъ еще недавно одинъ магнатъ въ качеств обманутаго мужа не пожелалъ драться на поединк съ возлюбленнымъ жены, а подстерегъ его въ засад со своими лакеями и исколотилъ палками до полусмерти. Причина этого было общественное положеніе соперника. А положеніе это было такое-же, какъ положеніе Кароля.

Что касается красавицъ, стоявшихъ ниже Кароля — он не нравились ему, потому что стыдливый и скромный малый цнилъ боле всего въ женщин свтское изящество, свтскій лоскъ и блескъ.

Здсь въ сел, въ Сталупеняхъ, а равно и въ окрестностяхъ были красавицы, нжно и вызывающе поглядывавшія иногда на Кароля, но онъ не обращалъ на нихъ никакого вниманія. Он были недостаточно блестящи на его взглядъ.

И вдругъ теперь, въ этотъ вечеръ случилось нчто чрезвычайно странное, чего и ожидать было нельзя.

Только что вернувшись изъ Варшавы, онъ вспомнилъ про большой праздникъ и тотчасъ-же ршилъ сдлать сюрпризъ молодежи села.

Въ одно утро сарай былъ разукрашенъ зеленью и цвтами, а изъ сосдняго мстечка явились музыканты.

Кароль почти съ дтства привыкъ баловать всячески обывателей Сталупеней. За это именно они и обожали его. Но думалъ-ли онъ, что въ этотъ вечеръ въ гурьб двушекъ, пришедшихъ съ села, онъ встртитъ молодую красавицу, которая сразу покоритъ себ его сердце?..

Сидя теперь среди ночи у открытаго окна, въ своей горниц, Кароль разсуждалъ и спрашивалъ себя: пустота-ли его жизни и потребность любить заставила его сразу сильно заинтересоваться молодой двушкой, или дйствительно въ этой прізжей было что-то особенное.

Простая двушка, очевидно простаго происхожденія и, конечно, не родственница ксендза, а попавшая къ нему совершенно случайно, отличалась однако не только отъ двушекъ Сталупеней, но отъ многихъ дочерей богатыхъ шляхтичей, которыхъ Кароль видлъ въ Варшав.

Въ этой Франус было что-то особенное. Она была умна, бойка, большая кокетка и при этомъ,— что было для Кароля всегда самымъ привлекательнымъ въ женщин,— чрезвычайно граціозна и изящна, не только въ своихъ движеніяхъ, не только въ манер танцовать, но даже голосокъ ея, громкій, звучный, былъ музыкально-гармониченъ.

— Такъ-ли, сякъ-ли, разсудилъ Кароль вслухъ,— а я, кажется, въ нее влюбленъ не на шутку. Ну что-жъ! Если я осудилъ себя на добровольное изгнаніе въ Сталупени, то это будетъ какъ разъ случай поменьше скучать здсь. Все дло въ томъ, захочетъ-ли Франуся бросить ксендза? И тогда, какъ пристроить ее къ замку, какъ поладить съ духовнымъ пастыремъ, чтобы онъ не очень обидлся? Такой лакомый кусочекъ, какъ она, никто даромъ изъ рукъ не выпуститъ. Увидимъ!

Кароль легъ спать, проспалъ крпко, такъ какъ не усплъ отдохнуть еще вполн отъ дороги, и на утро, рано поднявшись, отправился на село. Здсь онъ безъ труда разыскалъ старика Казиміра, одного изъ самыхъ богатыхъ сельчанъ.

Онъ хотлъ узнать все, что только возможно, о вновь появившейся родственниц ксендза, но Казиміръ, на его бду, ничего не могъ ему сообщить, кром того, что было ему уже извстно.

IV.

Задолго еще до захода солнца, Кароль былъ уже въ глубин парка на условленномъ мст около павильона. Мсто это для свиданія, назначенное самой Франусей, было одно изъ самыхъ глухихъ.

Кароль удивился, что вновь прізжая къ нимъ въ мстность двушка знала, гд именно всего безопасне видться тайкомъ.

‘Когда успла она, думалъ онъ,— такъ изучить наши мста?’

Кароль самъ давно не бывалъ въ этомъ уголк парка. Здсь, на берегу маленькаго пруда, стоялъ небольшой красивый и изящный домикъ съ башенками и съ балкономъ, выкрашенный розовой краской.

Павильону этому было уже лтъ съ полсотни. Онъ былъ выстроенъ еще отцомъ ныншняго владльца — Яномъ Сандецкимъ. Въ замк говорили, что этотъ красивый и одиноко стоящій въ глуши домикъ былъ выстроенъ покойнымъ паномъ для какой-то фаворитки восточнаго происхожденія.

Теперь, изрдка, раза два въ году, панъ Ксаверій устраивалъ тутъ ужины, когда къ нему случайно собирались человкъ десять ближайшихъ друзей.

И за эти послдніе годы въ павильон случилось только одно любопытное приключеніе. Одинъ изъ гостей — шляхтичъ — когда вс сли въ фараонъ, проигралъ все свое состояніе въ пятьдесятъ тысячъ злотъ и на утро уже оказался нахлбникомъ человколюбиваго пана-хозяина.

Кароль слъ на скамейк около павильона и сталъ нетерпливо ждать. Ему казалось, что теперь онъ еще боле влюбленъ въ панну Франциску, а между тмъ не было еще сутокъ, какъ онъ ее встртилъ.

Не прошло получасу, какъ онъ увидлъ среди чащи кустовъ небольшую женскую фигурку, всю въ черномъ. Онъ присмотрлся, узналъ двушку и почти бгомъ бросился къ ней навстрчу.

Франуся была нсколько смущена, но вскор оправилась и заговорила бойко и самоувренно.

— Не подумай дурно обо мн, напе, что я такъ быстро и легко согласилась придти на свиданіе. На это дв простыя причины, которыя я объясню пану.

— Мн нечего дурно думать, пани, отвтилъ Кароль.— Сутокъ нту, что я тебя встртилъ, а уже безумно люблю, готовъ на все… И для меня, конечно, великое счастье, если ты можешь отвчать на мое чувство…

Подойдя къ самому павильону, они услись и, разумется, Кароль началъ тотчасъ же клясться въ любви. Онъ длалъ это совершенно искренно. Теперь, когда двушка была передъ нимъ, онъ ясно видлъ, что нисколько не ошибается. Онъ проврялъ свое вчерашнее впечатлніе, проврялъ свое возникшее вдругъ чувство, и видлъ, что дйствительно влюбленъ.

Бесдуя съ ней, онъ невольно удивлялся умнымъ отвтамъ и вообще всмъ разсужденіямъ молодой двушки. Онъ вдругъ въ воображеніи своемъ ввелъ ее въ аристократическое общество столицы — и ему показалось, что Франуся будетъ тамъ какъ у себя, не уступитъ ни одной знаменитой красавиц, въ род графини Тышкевичъ или Потоцкой.

Кароль сталъ выспрашивать, кто она. откуда родомъ и вообще каково ея прошлое. Двушка искренно и правдиво разсказала про себя все. И все это было незамысловато.

Она родилась въ Вармійскомъ епископств, которое было за годъ передъ тмъ насильственно отторгнуто отъ Польши Прусскимъ королемъ. Съ того дня, что пруссаки заняли и захватили самовольно польскую землю, житья не стало обитателямъ отъ солдатчины и всякихъ притсненій и оскорбленій.

Франуся жила въ большомъ соленіи, гд отецъ ея, шляхтичъ родомъ, былъ однако простымъ фермеромъ. Прежде, когда была жива ея мать и сестра, он жили въ Гданск, но затмъ, когда мать умерла, а сестра скрылась изъ дома, бжавъ съ какимъ-то нмцемъ-гусаромъ, отецъ ея, огорченный и оскорбленный, не захотлъ остаться къ Гданск и сталъ искать себ мста и занятій въ какой-нибудь глуши.

Черезъ своихъ друзей онъ нашелъ мсто фермера въ Вармійскомъ епископств. Тогда Франус было только двнадцать лтъ. Здсь прожила она тихо лтъ пять, и думала всю жизнь прожить.

Условія, на которыхъ получилъ мсто ея отецъ, были крайне выгодны. Онъ надялся и часто говорилъ ей, что можетъ составить ей маленькое состояніе въ приданое и выдать отлично замужъ

Но вдругъ явившіеся пруссаки и ихъ владычество все перевернули. Многіе пострадали. Повсюду, во всякомъ дл затвалась тяжба, и всякая тяжба кончалась въ пользу нмцевъ.

Отторгнутое отъ земель Рчи Посполитой епископство не по днямъ, а по часамъ онмечивалось и наполнялось пруссаками.

Не прошло нсколькихъ мсяцевъ посл появленія Фридриховскихъ солдатъ, какъ отецъ ея уже имлъ тяжбу, затмъ былъ разоренъ совершенно. Все у него было отобрано и самъ онъ былъ изгнанъ. Онъ не пережилъ этого и лишилъ себя жизни.

Франуся осталась въ семь чужихъ людей, въ качеств няньки. Тамъ встртилъ ее случайно прізжавшій въ гости ксендзъ изъ Сталупеней и предложилъ ей послдовать за нимъ въ качеств экономки. Она согласилась, потому что семья ее пріютившая были люди бдные, да къ тому же и злые, дваться ей было некуда, разв идти нищенствовать по большимъ дорогамъ.

Всю свою исторію Франуся разсказала просто, и только когда дло дошло до гибели ея отца, двушка заплакала, голосъ ея измнился, но сталъ не мягче, а рзче, тверже.

— Стало быть, ты — круглая сирота? сказалъ Кароль

— Да. Есть у меня сестра, но гд она и что она — я не знаю… По всей вроятности ее бросилъ этотъ нмецъ-гусаръ и она гд-нибудь въ положеніи быть-можетъ худшемъ, чмъ мое. А какая она красавица!.. Мн говорятъ, что я красива собой, но что-жь я противъ моей сестры Эльжбеты? Она выше меня ростомъ, у нея чудные глаза…

— И у тебя, пани, чудные глаза, вступился Кароль.

— Нтъ, я дурнушка противъ сестры. Я хорошо помню ее. Вдь мн было уже двнадцать лтъ, а ей столько, сколько мн теперь — семнадцать. Теперь ей двадцать два или двадцать три… Воображаю себ, какъ красива она, если только горе не сгубило ее!..

— Скажи мн еще одно, самое главное, нани… Не сердись на мой вопросъ… Отецъ ксендзъ — какъ смотритъ на тебя, какъ относится къ теб?

— Онъ относится ко мн такъ, какъ и долженъ отнестись человкъ въ его положеніи къ нищей двушк.

— Что ты хочешь этимъ сказать?

— То, что панъ самъ прекрасно понимаетъ. Зачмъ онъ предложилъ мн хать сюда и жить у него? Понятное дло, что онъ просто влюбился въ меня и теперь предлагаетъ мн все за мою любовь.

— А что это ‘все’?

Пароль не понялъ и изумленно поглядлъ въ лицо двушк.

— Это ‘все’ — три десятка куръ, дв коровы, овцы, бараны… Это — небольшая чистенькая горница, сытный обдъ, видъ изъ окошка на Вислейку и на мостикъ, на этотъ замокъ… И затмъ жизнь господыни ксендза въ селеніи Сталупони. Не правда-ли, какъ это ‘все’лестно и заманчиво для молодой двушки?

— И ты думаешь согласиться на эту жизнь?

Франуся усмхнулась и покачала головой.

— Никогда!.. Я буду жить у него, покуда онъ не поставитъ дла ребромъ… Тогда пускай онъ выгонитъ меня и я пойду на вс четыре стороны. Пойду по большой дорог, куда глаза глядятъ!..

— Нтъ, Франуся! воскликнулъ Кароль.— Ты скажешь только одно слово — и не пойдешь по большой дорог. Ты придешь сюда… ко мн въ замокъ и здсь найдешь себ горницу не хуже той, что у ксендза. Твое положеніе будетъ, конечно, лучше, чмъ…

— А какое, пане Кароль?.. Что я буду въ замк?

Кароль помолчалъ мгновеніе и вымолвилъ:

— Я слишкомъ искренній, честный и правдивый человкъ, пани, чтобы отвчать прямо тотчасъ же. Я еще не ршился мысленно и всмъ сердцемъ на то, что мн думается и предвидится, но, по всей вроятности, скоро я ршусь и тогда отвчу теб, чмъ ты будешь въ замк. Скажи мн, знаешь-ли ты, кто я, какое мое положеніе въ замк?

— Знаю, что любимецъ пана Сандецкаго и знаю больше этого…

— Что я его сынъ?

— Да…

— Это правда. И отецъ любитъ меня больше, нежели своихъ двухъ дочерей.

— И это я знаю, Кароль… Но правда-ли то, что вс въ Сталупеняхъ говорятъ? Я отвчала пану о себ все правдиво, безъ единаго слова лжи и обмана. Пусть и панъ такъ отвтитъ мн. Правда-ли, что каштелянъ хочетъ усыновить его, узаконить его положеніе и сдлать своимъ единственнымъ наслдникомъ, владльцемъ Сталупеней и другихъ своихъ имній? Такъ вс говорятъ… Говорятъ, что онъ даетъ въ приданое своимъ двумъ дочерямъ только состояніе покойной жены… Простой ли это слухъ, простая болтовня, или правда?

— Какъ же могу я это знать, пани? Я могу сказать только, что отецъ говоритъ объ этомъ со мной, и довольно часто. Кром того, не стсняясь, онъ говоритъ это всмъ. Об панны Сандецкія тоже знаютъ это и поэтому, конечно, относятся ко мн непріязненно. Но все это — очень мудреное дло. Когда нашъ теперешній король былъ только что избранъ, я знаю, что отецъ обращался къ нему съ просьбой объ усыновленіи меня, но изъ этого ничего не вышло. Станиславъ-Августъ отвчалъ то же, что и прежде слышалъ отецъ — что это незаконно. А теперь мы живемъ въ такое смутное время. Панна знаетъ, какъ и всякій полякъ, всякая полька, что не нын — завтра грозитъ намъ иноплеменное нашествіе, грозитъ многое. Вс земли, лежащія на границ съ Пруссіей, будутъ такъ же отторгнуты, какъ Вармійское епископство. И вс земли, которыя соприкасаются съ Имперіей москалей, тоже будутъ отторгнуты. Что случилось съ епископствомъ — то же будетъ и здсь. Будутъ дйствовать нмецкіе законы. Если это случится, то въ этой общей бд я найду мое счастье. Вроятно отецъ мой предъ королемъ Фридрихомъ будетъ счастливе. Можетъ-быть я буду узаконенъ и все перейдетъ мн. Можетъ-быть, нтъ… На это, пани, я ничего сказать не могу. Одно только прибавлю по совсти: я не желалъ бы быть узаконеннымъ.

— Какъ?! Почему?! воскликнула Франуся рзко и громко.

Она, казалось, крайне поражена этими словами.

— Панъ самъ не захочетъ? спросила она снова.

— Нтъ. Это будетъ несправедливо по отношенію къ двумъ паннамъ: Моник и Сусанн. Вдь тогда он будутъ лишены наслдства посл своего законнаго отца. Мн кажется, что если-бы это случилось, мн стыдно бы было смотрть честнымъ людямъ въ глаза.

— Какой вздоръ! Какая нелпость!.. воскликнула Франуся.

— Поврь мн, пани, если-бы я подробно разсказалъ, какъ на это надо смотрть, ты бы согласилась со мной.

— Все это пустое!.. Но я хочу знать, если бы панъ Ксаверій выхлопоталъ все это, узаконилъ бы пана королевскимъ декретомъ Станислава-ли, Фридриха-ли… будетъ-ли панъ противодйствовать, или будетъ счастливъ сдлаться Каролемъ Сандецкимъ?

— Не знаю, пани Франуся, мн кажется, что я на это не соглашусь никогда.

— А-а!.. странно протянула Фрапуся, потупилась и задумалась.

— Но не все ли это равно? сказалъ Кароль.

Двушка не отвтила ни слова. Еще раза два повторилъ свой вопросъ молодой человкъ, но двушка не отвчала: или задумалась глубоко и не слыхала вопроса, или же просто не хотла отвчать.

Наконецъ она пришла въ себя, оглянулась и, увидя, что полная темнота окутала ихъ, покуда они бесдовали, она встревожилась.

— Какъ я легкомысленно поступила! Какъ я поздно засидлась здсь! Я отпросилась у пана ксендза на одинъ часъ, а просидла здсь цлыхъ три.

Они поднялись и двинулись.

— Панъ Кароль проводитъ меня до мостика. Авось мы никого не встртимъ около замка, а встртимъ — что-жь длать!

— Когда же мы увидимся, Франуся?

— Здсь же у павильона.

— Но когда?

— Не знаю… ничего не знаю… ничего не могу сказать.

— Разв нельзя завтра въ ту же пору?

— Нтъ, не могу, Кароль.

— Ну, посл-завтра?

— Тоже не могу…

— Тогда выходи гулять на село, я тоже приду… Хотя бы только мн видть тебя, если нельзя бесдовать! съ чувствомъ произнесъ Кароль.

— Хорошо… Но я не общаю, что выйду.

И всю дорогу до замка и рчки, на вс пылкія просьбы Кароля снова придти на свиданіе къ павильону, Франуся отзывалась невозможностью.

Вообще Каролю показалось, что она стала какъ-то холодне относиться къ нему и вмст съ тмъ голосъ ея звучалъ легкимъ раздраженіемъ.

На мостик чрезъ Вислейку они разстались.

Прошло два дня, грустныхъ для Кароля, такъ какъ, несмотря на вс свои старанія, онъ но видалъ Франуси.

На третій день утромъ онъ ршился на нсколько опрометчивый шагъ. Онъ отправился въ гости къ ксендзу, у котораго бывалъ не боле раза въ годъ.

Отецъ Викентій конечно догадался что побудило молодаго пана къ этому посщенію.

Кароль, сидя въ пріемной, пока хозяинъ отлучился на минуту, услыхалъ разговоръ въ сосдней комнат.

Ксендзъ насмшливо, даже ядовито, просилъ Франусю выйти побесдовать съ гостемъ, но двушка отвчала холодно и надменно, что если она будетъ выходить въ гостиную каждый разъ, какъ появится какой-нибудь женскій угодникъ, то ей некогда будетъ заняться хозяйствомъ.

— Этихъ Каролей много на свт, сказала она,— и если панъ-отецъ будетъ меня ко всмъ имъ ревновать, то зря измучаетъ себя, да и мою жизнь сдлаетъ тяжкою.

Ксендзъ вернулся къ гостю очень довольный, но Кароль былъ настолько пораженъ, что едва скрылъ свое нравственное состояніе отъ хозяина. Просидвъ немного, онъ ушелъ.

Направляясь изъ села къ замку, Кароль увидлъ вдали на большой дорог громадный столбъ пыли. Присмотрвшись, онъ разобралъ, что къ замку хало четыре экипажа со свитой всадниковъ.

Это не могли быть прозжіе, такъ какъ большая дорога кончалась въ Сталупеняхъ. Прозжихъ никогда не бывало. Все что появлялось на горизонт — хало въ замокъ.

Когда экипажи нсколько приблизились, Кароль удивился еще боле, увидвъ, что это самъ панъ Сандецкій. Онъ ожидалъ отца не ране какъ недли черезъ дв, или три. Нежданное его прибытіе съ дочерьми и людьми, взятыми съ собой въ Варшаву, означало что-либо особенное.

Едва Кароль вошелъ на крыльцо замка, какъ запыленные экипажи со взмыленными лошадьми влетли во дворъ. Изъ передняго экипажа вышелъ панъ Сандецкій и, встрченный сыномъ, расцловался съ нимъ. Изъ другаго — вышли дв панны, его дочери. Изъ третьяго — ближайшія лица къ нимъ или ихъ свита, ‘домовники’ и ‘домовнички’.

Кароль замтилъ, что отецъ не въ дух, даже угрюмъ и озабоченъ.

— Иди ко мн, Кароль, сказалъ Сандецкій, входя по большой парадной лстниц.— Дло есть… и такое дло важное, какого ты никогда не слыхалъ во всю жизнь и никогда больше не услышишь, проживи хоть еще сто лтъ. А есть и другое дльце, мене важное, но тоже хорошенькое, касающееся вотъ этой паненки… показалъ Сандецкій пальцемъ на младшую дочь, Сусанну.

Хорошенькая, блокурая двушка потупилась подъ этимъ отцовскимъ жестомъ, какъ виноватая.

Вс поднялись въ замокъ. Панны пошли въ свои горницы, а Сандецкій въ сопровожденіи сына направился къ себ.

Панъ Сандецкій былъ человкъ лтъ пятидесяти, высокій, плотный, пожалуй даже толстый, съ мощными плечами. Голова его была подбрита на лбу, по старому польскому обычаю, а длинные густые усы съ сдиной, были закручены въ кольца, торчали далеко отъ щекъ и придавали всей его фигур энергическій видъ. Онъ всегда носилъ національный костюмъ,— кунтушъ, жупанъ, высокіе сапоги и карабель.

Когда гайдукъ принесъ за каштеляномъ сундучокъ, окованный серебромъ, гд были деньги, и поставилъ его на столъ, панъ веллъ ему немедленно выйти вонъ и заперъ за нимъ двери на засовъ.

— Слушай, Кароль… То, что ты, будучи въ Варшав, слышалъ какъ басни, стало не басней… Не пройдетъ мсяцевъ двухъ, какъ Рчь Посполитая будетъ расклевана, словно падаль, воронами. Да и есть она падаль! И слдъ, чтобы ее рвали всякіе вороны, и русскіе, и нмецкіе!.. Захватъ всхъ земель, составляющихъ окраины Польши, ршенъ. А это великое событіе касается насъ больше чмъ кого-либо. Вдь мы на границ! Я всячески старался точно узнать въ Варшав, на какихъ основаніяхъ пройдетъ пограничная черта или будущая прусская граница — и ничего не узналъ. Узналъ я только одно, что предполагаемая будущая граница между Пруссіей и Польшей проходитъ какъ разъ черезъ мои помстья. Слдовательно, все дло въ глупомъ пустомъ случа. Будемъ ли мы принадлежать нмцамъ, или останемся поляками — совершенно неизвстно и не будетъ извстно до послдней минуты.

— Это ужасно! воскликнулъ Кароль.

— Да, это ужасно. Вотъ до чего мы дожили! Вотъ до чего довела себя Рчь! Или, лучше сказать, до чего довелъ отечество наемникъ русскій, Станиславъ. Онъ и да предатель своего отечества и своего королевства. Единственно, что еще можетъ утшить меня въ этомъ грозящемъ несчастій — это ты, твоя судьба.

— Почему? спросилъ Кароль, догадываясь отлично о чемъ идетъ рчь.

— Потому что если я стану прусскимъ подданнымъ, то я тотчасъ же обращусь къ Фридриху съ тою же просьбой, съ которой обращался къ Станиславу. И быть-можетъ, благодаря нмецкимъ законамъ или доброт новаго короля, дло удастся. Польша отъ этого захвата погибнетъ, всмъ полякамъ это великое несчастье. Теб одному это будетъ на пользу и на счастье.

— Я бы не желалъ, отецъ, чтобы это такъ было. Я бы не желалъ при всеобщемъ несчастій найти мое счастье. Если бы я еще согласился быть узаконеннымъ по эдикту польскаго короля, то, право, мало чести получить узаконеніе по милости врага отечества и грабителя родной земли.

— Кто изъ нихъ хуже, Кароль, трудно ршить, грустно вымолвилъ Сандецкій.— Фридрихъ нашъ врагъ, правда, а разв Станиславъ не врагъ? Худшій врагъ! Предатель! И кто же изъ нихъ боле настоящій король, боле законный? Фридрихъ — законный наслдникъ своего отца и ддовъ, а Станиславъ Понятовскій — ‘доробковичь’ изъ шляхты {Доробковичь — выскочка.}, узурпаторъ, посаженный на престолъ, благодаря русскимъ штыкамъ. Какой онъ король! Онъ дрянь, мотъ, игрокъ и женскій соблазнитель! Но, не объ этомъ рчь теперь. Теб надо будетъ хать въ Варшаву, чтобы слдить насколько возможно за ршеніемъ этого дла.

— Мн бы не хотлось хать въ Варшаву, отецъ.

— Это пустое! Я знаю что ты говорилъ мн тамъ, но пойми, теперь время иное, теперь дни самые важные въ нашей жизни. Ты долженъ хать, чтобы видаться со всми людьми, отъ коихъ боле или мене зависитъ установленіе подробностей этого захвата польскихъ земель. Ты долженъ узнать, на какихъ основаніяхъ будетъ проводиться граница и постоянно присылать мн гонцовъ, чтобы я зналъ, что толкуютъ тамъ. Повторяю теб, что предполагаемая граница пройдетъ какъ разъ черезъ Сталупени. Я не могу быть тамъ, потому что, на основаніи того, что ты мн будешь оттуда писать, я долженъ буду здсь дйствовать.

— Но что же тутъ-то длать?

— Не знаю еще и самъ… Можно продать часть земель Чарторыйскимъ, за грошъ. Они отстоятъ себя при помощи короля-племянника, а стало-быть и меня… Я подумаю… Увижу что длать. Что касается ожидаемаго насильственнаго отторженія нашихъ земель къ Пруссіи, то объ этомъ ты долженъ говорить здсь всмъ въ извстномъ дух. Тебя любятъ. Ты долженъ до отъзда — взволновать мн всячески всхъ моихъ хлоповъ и рабовъ.

Панъ Сандецкій хотлъ уже отпустить сына, но вдругъ остановилъ его вновь и выговорилъ:

— А второе совсмъ забылъ. Только потому и забылъ, что слишкомъ важно и ужасно первое. Въ другое время это второе озаботило бы меня больше. Знаешь ли ты, что оказалось посл твоего отъзда изъ Варшавы, какой срамъ у насъ въ семь?

— Что такое? удивился Кароль.

— Моя дочь съумла влюбиться въ молодаго полковника. Эта интрига раскрылась вдругъ, и мн пришлось быстро увозить ее изъ Варшавы. Да, Сусанна позволила за собой ухаживать и сама влюбилась въ этого полковника. И онъ былъ настолько дерзокъ и нахаленъ, что явился ко мн просить ея руки. Ты не спрашиваешь, кто тотъ полковникъ?

— Вроятно онъ изъ пхоты и стало-быть наемникъ, чужеземецъ.

— Его имя Мамоновъ.

— Русскій! изумился Кароль.

— Да, офицеръ русской арміи. Сусанна позволила за собой ухаживать москалю и мало этого… сама влюбилась въ него. И этотъ полковникъ Мамоновъ посмлъ придти ко мн просить ея руки. Я отвтилъ ему, что будь Польша и поляки въ томъ положеніи, въ какомъ были во время моей юности, то я бы въ отвтъ, разложивши его у себя въ гостиной, на дорогомъ турецкомъ ковр, всыпалъ бы ему сотни дв нагаекъ. А теперь, прибавилъ я ему, къ стыду нашему и несчастію, нельзя москаля трогать. Изъ-за послдняго русскаго проходимца всякой бды наживешь отъ резидентовъ императрицы, распоряжающихся въ Варшав какъ у себя въ Московіи. Тогда, знаешь ли ты, что этотъ проклятый москаль отвтилъ мн? Онъ сказалъ, что онъ не тайно, а явно, насильственно увезетъ Сусанну и женится на ней! Что же мн оставалось длать? Ты знаешь каково теперь въ Варшав. Москали не только могутъ увезти двушку-дочь, могутъ Варшаву увезти съ ея мста на другое. Мн оставалось только одно: посадить двчонку въ карету и скакать сюда. Здсь, разумется, москаль не достанетъ ее, а если явится доставать, то здсь уже я положительно за себя не отвчаю. Здсь я приготовлю самый богатый турецкій коверъ среди нашей большой гостиной и прикажу приготовить съ полдюжины хорошихъ нагаекъ. Онъ ихъ и испробуетъ, если явится сюда пробовать дочь увозить. А я думаю, что это такъ и будетъ. И я разсчитываю на тебя. Ты мн поможешь?

— Конечно, отецъ.

— Не пожалешь себя?

— Конечно. Но вдь мн же надо будетъ хать въ Варшаву?..

— Теперь онъ не явится. Вроятно онъ отложитъ на время свою дерзкую затю.

— Я полагаю, отецъ, что сюда въ замокъ Мамоновъ этотъ побоится заглянуть. Хотя вообще всякій москаль дерзокъ, но зря на смерть не ползетъ.

— Увидимъ, Кароль. Но если онъ сунется сюда красть у меня дочь чтобы осрамить меня своимъ родствомъ, то я не погляжу на то, что онъ родня резидента русской императрицы.

Сандецкій отпустилъ сына, затмъ переодлся посл дороги и вышелъ въ залу гд ожидали его разные обитатели-домовники и ‘поковцы’ {Поковецъ — комнатный шляхтичъ, прислуживающій.}, чтобы представиться снова пану каштеляну, котораго давно не видали.

Посл пріема Сандецкій выслушалъ докладъ своего маршала, пана Балтазара Трембицкаго. Въ Сталупеняхъ все оказывалось въ порядк и благополучіи.

Посл него явились съ докладомъ два должностныхъ лица, конюшій и ‘шатный’. Послдній завдывалъ всмъ движимымъ имуществомъ и главное — богатымъ гардеробомъ пана, гд бывали тысячные кунтуши и шапки отдланныя жемчугомъ или алмазомъ.

Съ перваго-же дня по возвращеніи пана каштеляна — замокъ будто ожилъ. Помимо того, что вслдъ за паномъ пріхало изъ Варшавы много людей которыхъ онъ бралъ съ собой, вс оставшіеся въ замк теперь зажили веселе. Около пана было сытне и выгодне, чмъ вдали отъ него.

Замокъ Сандецкаго, какъ и многихъ богачей-магнатовъ и шляхтичей, былъ полонъ народу — нахлбниковъ и прислуги. Было въ обыча имть большой штатъ придворныхъ.

Весь этотъ людъ, кром крпостныхъ рабовъ, получалъ жалованье деньгами и натурой подъ общимъ именованіемъ ‘salarium’. Вс эти и домовники, и поковцы равно обязывались носить платье по цвту герба каштеляна. Одежда была самая разнообразная и часто фантастическая.

Гайдуки, паюки и скороходы отличались отъ прочихъ своими костюмами. Скороходы одвались якобы ‘по испански’, въ сущности въ самыя легкія матеріи, и ходили въ башмакахъ, а на голов носили маленькія шапки-ермолки съ металлическимъ гербомъ пана и страусовыми перьями.

Паюки были въ длинныхъ цвтныхъ жупанахъ, шалькарахъ и ферезіяхъ. Вся одежда обшивалась золотыми или серебряными шнурами. На ногахъ были высокіе цвтные сапоги. На голов, почти совсмъ обритой, за исключеніемъ затылка и висковъ, носилась высокая и остроконечная шапка-конусъ и всегда бывала обвита кускомъ матеріи цвта герба помщика.

Гайдуки носили узкіе чекмени, расшитые золотомъ или шелкомъ но швамъ, а на ногахъ чекчеры въ обтяжку, застегивавшіяся сзади большими металлическими крючками, часто золотыми. Чекчеры засовывались въ узкіе зашнурованные полусапожки изъ желтаго или краснаго сафьяна.

Гайдуки отличались отъ паюковъ прической. Они не только не брились, но, наоборотъ, носили, по-женски, длинные волосы. И чмъ длинне, тмъ лучше… Волосы собирались сзади въ одну толстую косу или въ нсколько маленькихъ, но дв косички, покороче, обязательно ниспадали спереди, съ висковъ, на плечи. Шляпы были всегда круглыя, съ большими полями, и надты на затылокъ.

Отъ всхъ трехъ родовъ прислуги, прежде всего, требовались огромные длинные усы. Отъ длины усовъ зависла карьера прислужника и размръ получаемаго salarium’а.

Паюки выбирались изъ людей большаго роста и крпко сложенные. Гайдуки должны были быть не высоки, но за-то стройны и статны, ради ихъ узкой одежды. Скороходы могли быть или огромнаго роста, или совсмъ маленькіе, чуть не карлики.

Эти три рода прислуги не носили оружія, изрдка лишь кинжалъ за поясомъ, и затмъ никогда не снимали своихъ шапокъ, не только въ горницахъ или служа своимъ господамъ за столомъ, но даже и во время богослуженія въ костелахъ оставались съ покрытыми головами, разумется, если являлись сопровождая господъ въ качеств слугъ. Паюки преимущественно служили дамамъ, гайдуки — мужчинамъ. Въ храм паюкъ держалъ за барыней верхнее платье, или молитвенникъ, или веръ. Гайдукъ, стоя въ храм за бариномъ, всегда держалъ на обихъ вытянутыхъ рукахъ саблю своего повелителя — каштеляна.

Въ большіе праздники паны, однако, не снимали въ церкви своихъ сабель. При пніи молитвы Пресвятой Дв, панъ тихо ударялъ себя въ грудь кулакомъ трижды, до половины вытаскивалъ саблю изъ ноженъ, мысленно клянясь Богоматери постоять за Нее.

Кром того, въ замк пана Сандецкаго было еще два казака и четыре гусара — ради новой, недавно появившейся моды. Казакъ исполнялъ въ дом разныя низкія обязанности, которыя бы паюка или гайдука обидли. Въ учрежденіи такой должности сказывалась та-же вражда къ москалю.

Наконецъ, въ замк былъ оберъ-паюкъ, полу-хохолъ, по имени Бурчимуха, который служилъ за столомъ важному гостю, въ помощь къ его собственному слуг, съ нимъ пріхавшему и по обычаю ему служащему, хотя и въ чужомъ дом.

При большихъ парадныхъ обдахъ главный паюкъ приносилъ и ставилъ на столъ передъ именитымъ или дорогимъ гостемъ большую и круглую зеркальную доску обдланную въ бронзовый ободокъ. На этомъ зеркальномъ блюд красовался гербъ гостя, но гербъ всегда вкусный, т. е. пирожное исключительно для гостя приготовленное домашнимъ кондитеромъ.

VI.

Панъ Янъ-Святославъ-Ксаверій Сандецкій, не очень древняго и именитаго рода шляхтичъ, былъ извстенъ во всей Польш своимъ богатствомъ, принадлежностью къ старо-польской партіи и какъ членъ Барской конфедераціи, сформировавшейся противъ короля.

Женитьба его, лтъ двадцать пять тому назадъ, на единственной дочери богача воеводы Длусскаго, породнила его со многими магнатами Польши. Но еще прежде своей женитьбы, молодой Ксаверій Сандецкій былъ ласково принятъ во всхъ аристократическихъ семьяхъ королевства и былъ хорошо извстенъ многими подвигами, которые по времени требовались отъ всякаго молодца. Сандецкій былъ и остался человкомъ своего времени. Въ немъ, какъ въ зеркал, отражались нравы польскаго общества.

Панъ Ксаверій, окончивъ курсъ наукъ, подъ руководствомъ іезуитовъ, съ двадцати лтъ остался одинъ, безъ отца и матери, наслдникомъ очень большаго состоянія, и жизнь его пошла тмъ же чередомъ, какимъ шла у другихъ молодыхъ людей.

Сандецкій, какъ большинство, былъ усердный поклонникъ прекраснаго пола и большой ухаживатель, затмъ любилъ охоту и карты, любилъ выпить на пиру и никогда не уклонялся отъ послдствій пировъ. А послдствія эти были всегда одни и т же: драки, поединки. иногда и цлыя побоища.

Разумется, Сандецкій хорошо рубился на сабляхъ, отлично стрлялъ, лихо здилъ верхомъ. Если онъ не былъ неустрашимъ и храбръ по природ, то сдлался таковымъ въ силу обстоятельствъ, нравовъ, по требованію времени. Вс кругомъ были если не храбры, то дерзки, отчасти на дл, но еще боле на словахъ. Однако Сандецкому пришлось нсколько разъ въ жизни доказать свое удальство. У него было нсколько поединковъ на сабляхъ и на пистолетахъ, а одинъ поединокъ верхомъ и на пикахъ. И изо всхъ онъ вышелъ побдителемъ.

Въ это время было нчто, за чмъ гонялись не только молодые люди, но и пожилые, и простая шляхта, и аристократія.

Заставить говорить о себ — вотъ что было слабой струной, больнымъ мстомъ. Эта погоня за славой въ маломъ вид была характерною чертой времени. Вс старались отличиться другъ передъ другомъ и выкинуть такое колно, о которомъ заговорила бы если не вся Польша, то по крайней мр столица, городъ, мстность, околотокъ.

Сандецкому удалось добиться этого. Въ теченіе лтъ пяти но окончаніи курса и до женитьбы онъ длалъ всякіе фокусы, всякія чудеса, конечно задвая ими честь и достоинство себ подобныхъ.

Слава отличнаго рубаки спасала его часто отъ наказанія или мщенія. Изъ всхъ штукъ, которыя продлывалъ когда-то Сандецкій, осталась теперь въ памяти его знакомыхъ одна, главная…

Однажды, прозжая черезъ селеніе пана Яницкаго, одного изъ своихъ сосдей, съ которымъ у него были непріязненныя отношенія, Сандецкій разсердился на какого-то жида, который со своей повозкой во-время не посторонился. Это было большою дерзостью.

Панъ сталъ кричать на жида. Жидъ вроятно былъ слегка пьянъ, или удивительный, не жидовскій стихъ напалъ на сына Израиля, но дло въ томъ, что онъ, къ изумленію Сандецкаго, отвчалъ нсколькими грубостями.

Панъ Ксаверій, какъ часто случалось ему и какъ вообще длали вс шляхтичи, приказалъ своему скороходу обратиться къ помощи нагайки. Тотъ забарабанилъ по жиду и попалъ нсколько разъ по голов, но такъ какъ въ хвост его нагайки была зашита пуля, то случилось нчто самое простое. Скороходъ случайно попалъ жиду въ високъ и положилъ его мертвымъ на мст.

Дло было самое заурядное. Только лнивый жида не билъ и случайно не убивалъ.

Панъ Яницкій, вслдствіе давнишней непріязни, разобидлся и написалъ пану Ксаверію дерзкое письмо, говоря, что ему, конечно, не жаль жида, но все-таки этотъ жидъ принадлежалъ ему и, слдовательно, Сандецкій дерзко и самовольно лишилъ его одного изъ рабовъ.

Панъ Ксаверій на другой же день посадилъ верхомъ, изъ своихъ домовниковъ и гайдуковъ, человкъ пятьдесятъ, и съ этой дружиной направился по большой дорог пролегавшей по его помстьямъ, а за нимъ выхали три длинныя фуры. Далеко онъ не ухалъ. Цль была такая, что ее можно было достигнуть по близости.

Молодцы его по ближайшимъ селеніямъ ловили жидовъ, и старыхъ, и молодыхъ, какіе попадались навстрчу, затмъ каждаго пойманнаго они укладывали въ фуру. Такимъ образомъ, наклавъ рядами какъ бревна, въ трехъ большихъ фурахъ, десятковъ пять жидовъ, они на каждую фуру положили гнетъ и обвязали каждую кучку веревками. Въ этомъ вид три фуры, полныя живыми бревнами, были отправлены въ подарокъ сосду, отъ пана Сандецкаго, какъ ‘то что панъ-сосдъ наиболе любитъ’. Разумется, когда фуры достигли до мста назначенія, то нижніе ряды оказались въ самомъ плачевномъ состояніи, а два-три старика были уже на томъ свт.

Эта насмшка надъ сосдомъ, оскорбительная по времени, долго заставляла смяться знакомыхъ Сандецкаго. Но этотъ ‘срамной’ подарокъ сталъ только прелюдіей къ распр двухъ сосдей.

Сосдъ, панъ Яницкій, страшно разобидлся присылкой фуръ съ жидами и послалъ сказать Сандецкому. что считаетъ себя ‘фамильно оскорбленнымъ’, на поединокъ съ паномъ выходить не желаетъ, такъ какъ владетъ саблей хуже чмъ тотъ, но общается ‘такъ напугать’ пана-сосда, что онъ всю жизнь будетъ помнить, если не умретъ отъ страха.

А напугать кого-либо, т. е. заставить струсить, было мщеніемъ времени. Можно было вкъ хвастаться, что такого-то заставилъ поневол доказать себ и всмъ, что онъ срамной трусъ.

Панъ Ксаверій, разумется, черезъ посланнаго отвтствовалъ сосду, что и онъ, въ свой чередъ, клянется напугать пана Яницкаго еще пуще, если не совсмъ до смерти, то ‘до сдины’.

Дйствительно, спустя около года съ Сандецкимъ, во время пути въ Варшаву, случилось очень странное происшествіе. Онъ остановился гд-то ночевать въ гостиниц и въ самую полночь, проснувшись въ постели, увидлъ, что его душитъ мертвецъ — скелетъ въ саван.

Суеврный панъ Ксаверій не могъ даже молитвы прочесть, а лишился чувствъ. Затмъ, придя въ себя и не найдя, конечно, никакихъ слдовъ являвшагося привиднія, онъ отправился въ ближайшій отъ своего помстья монастырь и, сдлавъ богатый вкладъ, ршилъ цлыхъ шесть недль молиться какъ о себ, такъ и за упокой души того человка, которому принадлежалъ скелетъ.

Но не усплъ еще окончить Сандецкій эпитимью, наложенную на себя добровольно, какъ узналъ, что все это было шуткой врага-сосда. Яницкій уже хвастался, какъ струсилъ Сандецкій.

Не прошло мсяцевъ двухъ, Ксаверій предложилъ сосду примириться и боле не враждовать. Онъ признавалъ, что сосдъ его пересилилъ, перехитрилъ и вообще остался побдителемъ.

Враги помирились, а черезъ нсколько дней Сандецкій задалъ пиръ, созвалъ гостей и въ томъ числ позвалъ, конечно, и прежняго своего врага.

Дни, въ которые произошло примиреніе и назначено было пированіе въ Сталупеняхъ, пришлись какъ разъ въ междуцарствіе. Прежняго короля уже не было въ живыхъ, а новый — Станиславъ-Августъ — еще не былъ избранъ. Повсюду въ Польш собирались сеймики и бушевало все.

Во дни этихъ междуцарствій наступала во всей Рчи Посполитой полная анархія и полный хаосъ. Хотя королевствомъ и управлялъ всегда временно примасъ или interrex, но трибуналы прекращали свою дятельность въ силу обычая. Поэтому за это время междуцарствія творилось часто многое совершенно немыслимое въ обыкновенное время. Разумется, многіе, по избраніи короля, шли въ отвтъ за то, что натворили при интеррекс, но эти соображенія но останавливали никого. Всякій, въ силу обычая, пользовался такими днями для своихъ цлей…

Панъ Яницкій, отправляясь на пиръ сосда, зналъ, конечно, что король Польскій еще не избранъ и что въ этакую пору всякое самое удивительное со всякимъ можетъ приключиться.

‘Но вдь хозяинъ гостя обидть не можетъ!’ разсуждалъ онъ.

Принятый паномъ Сандецкимъ съ особымъ почетомъ, Яницкій совсмъ успокоился.

Въ тотъ же вечеръ, въ разгар пира, происходившаго въ павильон въ конц парка, хозяинъ сталъ разсказывать гостямъ, какъ напугалъ его Яницкій, подославъ ему въ дорог кого-то ряженаго мертвецомъ.

— Надо было быть такимъ дуракомъ, какъ я, сказалъ панъ Ксаверій,— чтобы, проснувшись, не свистнуть кулакомъ пришедшаго негодяя. Тогда бы у него черепъ свалился съ головы и я бы его отхлесталъ нагайкой. Что длать — испугался… Но думаю, что надо тоже быть еще пущимъ дуракомъ, чтобы шутить такими великими вещами, какъ загробная жизнь. Я думаю. что другаго такого осла, какъ ясновельможный панъ Яницкій, не отыщется во всей Рчи Посполитой.

Къ этому панъ Ксаверій прибавилъ еще нсколько выраженій, которыя заставили его гостя — Яницкаго — побагровть. Разумется, гость отвчалъ боле или мене невжливо.

— А!.. закричалъ Сандецкій.— Ты такъ? Ты, жидовскаго происхожденія шляхтичъ! Я тебя, пса, пустилъ къ себ, но не пустилъ въ замокъ, а только въ этотъ павильонъ, чтобы ты не маралъ моего жилища. А теперь, за твою дерзость, я проучу тебя! Ты забылъ, что теперь правитъ interrex и никакихъ судовъ нтъ… А я здсь, въ моемъ помсть, самъ судья!

Немедленно намъ Сандецкій перешелъ съ гостями въ замокъ, а за ними вели уже связаннаго по рукамъ подсудимаго Яницкаго.

Въ большой зал замка былъ учрежденъ временной трибуналъ. Четыре человка, въ предсдательств самого пана Сандецкаго, образовали судилище и сли за столъ, покрытый краснымъ сукномъ.

Здсь, въ часъ времени, намъ Яницкій былъ обвиненъ въ вроотступничеств, въ кощунств, во всякихъ государственныхъ преступленіяхъ и единогласно приговоренъ къ смертной казни.

Разумется, и самъ панъ Сандецкій, и его гости, и самъ попавшій въ западню Яницкій, знали отлично, что во дни междуцарствія подобное происшествіе было дломъ самымъ зауряднымъ.

На другое утро на двор замка уже былъ выстроенъ эшафотъ, и весь дворъ былъ залитъ народомъ, обитателями замка и обывателями села. Всхъ позвали смотрть, какъ покончитъ свои расчеты съ жизнью злйшій врагъ могущественнаго пана Сандецкаго.

Часовъ въ девять утра все было готово. Вызванный ксендзъ отправился въ горницу, гд сидлъ заключенный, чтобы его исповдовать и причастить.

Панъ Яницкій, посдвшій за одну ночь,— босоногій, въ одной блой рубах, опоясанный веревкой — появился изъ замка среди цлой процессіи, съ ксендзомъ впереди, несшимъ надъ головой большое Распятіе, и съ Францисканскими монахами, несшими зажженныя свчи. При полномъ безмолвіи народа, вс приблизились къ эшафоту, гд уже стоялъ на своемъ мст палачъ съ скирой.

Взойдя на помостъ, панъ Яницкій сталъ, рыдая, умолять врага помиловать его, простить ему вс обиды, но панъ Ксаверій былъ неумолимъ.

— Я долженъ воспользоваться этими днями, чтобы проучить буйнаго сосда, отвчалъ онъ.— Отнын вс будутъ знать, что пана Ксаверія трогать опасно. Прочти еще молитву, а затмъ отправляйся къ праотцамъ!

Папъ Яницкій сталъ на колни и началъ читать молитву. Затмъ ему завязали глаза, и намъ Сандецкій, приблизившись къ эшафоту, громко приказалъ палачу: Если ты сразу отсчешь ему голову, то получишь сто червонцевъ. Если же ты ранишь его настолько, что онъ упадетъ, а голова будетъ держаться, хотя бы на одной кожиц, то я теб велю дать здсь же сто плетей, отъ которыхъ ты отправишься на тотъ свтъ. Ну! прибавилъ онъ.— Я сочту: разъ, два и три… По третьему разу, чтобы голова злодя запрыгала на помост.

И среди глубокой тишины, наступившей среди двора, раздался голосъ пана Ксаверія, начавшаго протяжно, съ остановками считать.

— Ра-азъ!.. произнесъ Сандецкій громко и повелительно.

Стоящій на колняхъ съ завязанными глазами, слегка осунулся и быстро перекрестился.

— Два!.. вскрикнулъ намъ.

Яницкій еще боле сгорбился, безсознательно подставляя палачу свою голую шею еще удобне.

— Три!!.. вскрикнулъ Сандецкій.

Палачъ не шелохнулся и стоялъ истуканомъ, даже улыбаясь, но Яницкій свалился на-бокъ и шлепнулся на помостъ.

— Вотъ и все! крикнулъ панъ Сандецкій на весь дворъ.— Я общалъ пану Яницкому напугать его до смерти или до полусмерти, и сдержалъ свое слово!

Яницкаго, развязавъ ему глаза, тщательно осмотрли. Онъ дышалъ.

— Ну, и слава Богу! воскликнулъ Сандецкій.— Досмерти испугать труса я бы не желалъ… Будетъ помнить и такъ.

Это колно пана Сандецкаго, разумется, было извстно во всей Польш. Онъ напугалъ своего врага такъ, какъ рдко кому-либо удавалось.

Панъ Яницкій съ тхъ поръ уже не оправился вполн, все хворалъ и прожилъ недолго. Ночь, проведенная передъ казнью въ Сталупеняхъ и самое ожиданіе скиры на помост, состарило его въ нсколько часовъ на двадцать лтъ.

Этотъ фокусъ съ врагомъ панъ Сандецкій устроилъ когда былъ уже давно женатъ. Вообще же онъ посл женитьбы остепенился. Онъ позволялъ себ только изрдка попировать съ друзьями и, конечно, продолжалъ играть въ фараонъ, дьябелку и другія азартныя игры, но поставилъ себ правиломъ боле пяти тысячъ злотъ не проигрывать въ одинъ вечеръ.

Только одно осталось по старому. Несмотря на женитьбу, Сандецкій продолжалъ быть поклонникомъ прекраснаго пола. Потерявъ жену чрезъ двнадцать лтъ посл свадьбы, панъ Ксаверій далъ клятву никогда боле не жениться. Узы брака были ему не по плечу….

VII.

Кароля, сына красавицы-литвинки, панъ Сандецкій баловалъ всячески, но за-то жизнь двухъ законныхъ дочерей пана была не веселая. Отецъ ихъ не любилъ, ласкалъ рдко, а поучалъ часто. Об панны боялись отца. Со смерти матери он жили однообразною, замкнутою жизнью. Прежде бывали часто въ Сталупеняхъ гости, прізжали дворяне, и сосдніе, и дальніе, вмст съ женами и дочерьми. Теперь же гостями Сандецкаго бывали одни мужчины, и когда бывало весело и шумно въ замк, то об панны сидли почти взаперти, не имя возможности выдти даже въ паркъ. Можно было встртить кого-либо изъ пирующихъ гостей… А вс они бывали сильно на-весел.

Дв сестры не походили одна на другую ни вншностью, ни нравомъ. Старшая — Моника, которой было уже двадцать три года, была черноволоса и не очень красива. Монику портилъ большой носъ и чрезвычайно смуглый цвтъ лица, за то большіе черные глаза, тихо задумчивые, длали ее привлекательною. Панну очень любили вс въ замк. Правомъ она была тихая, скромная, даже отчасти робкая и поэтому уступчивая… За-то она была ласкова со всми, и домовнички замка обожали ее, всегда звали разсуживать и ршать ихъ домашніе дрязги и споры. Посл этого суда слово панны Моники становилось для всхъ нихъ закономъ.

Двушка была очень набожна и не требуя, даже не ожидая отъ жизни ничего — часто подумывала поступить въ монастырь. Все ея личное честолюбіе сводилось къ тому, чтобы со временемъ быть доброю и справедливою игуменьей.

Панна Сусанна была контрастомъ сестры. Она была моложе почти на четыре года, ей не было полныхъ двадцати лтъ.

Сусанна была вся въ отца, и лицомъ, и характеромъ. И за это именно, по странной игр судьбы, панъ Ксаверій былъ особенно холоденъ съ младшею дочерью. Онъ относился къ ней еще строже, чмъ къ старшей.

Сусанна была толстенькая и бленькая блондинка съ небольшими срыми глазами, полными огня и воли. Она глядла всегда какъ-то искоса, и если не коварно, то хитро.

Насколько ея сестра, Моника, была тиха и уступчива, настолько Сусанна — бойка исподтишка. Не тяготи надъ нею съ дтства воля и строгое обращенье отца, панна была бы одною изъ самыхъ бойкихъ молодыхъ двушекъ.

Она была нелюбима въ замк всми приживальщиками за то, что часто, вспыливъ, оскорбляла ихъ рзкимъ словомъ. Сусанна, однако, не была злою двушкой… Причиной неровности въ ея характер — была скучная жизнь въ замк. Ея природа требовала больше воли, больше удовольствій и развлеченій, больше жизни… А между тмъ она вела почти затворническое существованіе. Отсюда явилась въ ея характер какая-то раздражительность. Сусанна иногда по цлымъ днямъ плакала сидя у себя, иногда же день за день придиралась ко всмъ и ссорилась даже съ сестрой, которую очень любила.

Отношенья двухъ сестеръ были странныя. Моника, лишь на четыре года старше, играла роль матери для сестры, обожала ее и если когда мечтала, то не для себя, а для ‘милой Саси’, какъ звала она сестру. Моника дошла до той степени любви къ сестр, что давно уже ршила, въ случа своего постриженья, отдать свою часть приданяго или наслдства своей Сас.

Вс прихоти младшей сестры старшая исполняла не только безпрекословно, но даже рабски, съ наслажденьемъ. Когда Сусанна бывала довольна и спокойна, Моника была счастлива. И наоборотъ, когда Сусанна разливалась ркой дешевыхъ слезъ, Моника чуть не заболвала отъ сочувствія, жалости и отъ мысли, что она, при всемъ страстномъ желаніи, не можетъ пособить горю сестры.

Разумется, он жили душа въ душу, при чемъ, однако, чувство старшей было глубже и чище, безъ примси себялюбія. Моника еще въ раннемъ дтств брала на себя шалости сестры и шла покорно подъ наказанье. Ей будто доставляло наслажденіе ‘пострадать за сестру’. Сусанна, наоборотъ, не понимала многаго въ Моник, настолько натура сестры была чужда ея натур.

— Ты — святая! часто говорила теперь Сусанна, смясь.

— Не грши, строго отвчала Моника.— Я просто разумный человкъ, а ты малое дитя. И такимъ ребенкомъ ты останешься на всю жизнь.

Панны нсколько разъ были съ отцомъ въ Варшав, но Сандецкій, знакомый со всмъ высшимъ обществомъ, мало вывозилъ въ свтъ дочерей. Он стсняли его. Однако, благодаря дальней родственниц, которую панны называли изъ приличія теткой — он бывали на вечерахъ. Когда приходилось узжать въ Сталупени, Моника радовалась, Сусанна горевала. У старшей была куча дла въ замк, всякія занятія и работы и, наконецъ, домовнички и ихъ дти. У младшей не было никакихъ занятій — она проводила день у окна выходившаго въ пустынный паркъ и часто заявляла занятой или озабоченной чмъ-нибудь сестр:

— Господи, какъ скучно жить на свт! Зачмъ я не уродилась мужчиной?! Я была бы теперь извстна во всемъ королевств какъ буянъ, рубака, пьяница, картежникъ и побдитель всхъ красавицъ… Я бы и тебя, Моника, въ себя влюбила и бросила.

Моника въ отвтъ только добродушно качала головой, сидя надъ пяльцами или за шитьемъ платьица какой-нибудь двочк-домовничк.

Впрочемъ, Сусанна была бойка на словахъ, а въ дйствительности воли у нея было не много. Одно рзкое слово или грозный взглядъ отца пугали ее еще боле, чмъ тихую Монику.

Теперь об сестры были смущены равно.

За послднее пребываніе ихъ въ Варшав случилось крупное происшествіе въ ихъ личной жизни. На этотъ разъ, за цлыхъ два мсяца, он провели время весело и развлекались на вс лады. Слишкомъ шумна была Варшава, слишкомъ силенъ потокъ веселья, распущенности нравовъ и всякихъ искушеній, чтобы не увлечь въ свои бушующія волны кого бы то ни было.

— Тутъ и святой согршитъ! почти печально говорила Моника, укоряя себя то за одно искушенье, то за другое.

Двушки бывали почти всякій день на разныхъ вечерахъ, обдахъ и всякихъ увеселеніяхъ — отъ катанья въ экипажахъ за городъ до театральныхъ зрлищъ. Повсюду возила ихъ тетушка, панна Длуская, старая двица, принятая во всхъ аристократическихъ домахъ, очень уважаемая и любимая всми за свой веселый нравъ. Даже самъ панъ Сандецкій безъ лести говорилъ родственниц покойной жены:

— Удивляюсь, какъ панну никто замужъ не взялъ!

— Брали, да я не шла! былъ ея отвтъ.— Все принца или герцога поджидала.

— А онъ, какъ всегда бываетъ, не нашелся?

— Нтъ, нашелся, но запоздалъ въ дорог. И вотъ до сихъ поръ… онъ детъ, а я жду!..

Панна Длуская бывала равно во всхъ слояхъ общества. Всюду, гд было весело, она являлась безъ разбора. Такимъ образомъ, она была знакома и со многими русскими семействами, которыя по невол жили въ Варшав, находясь въ штат русскихъ резидентовъ.

Разумется, панна Длуская тщательно скрывала отъ Сандецкаго, что въ иныхъ домахъ, гд танцуютъ и веселятся его дочери, бываетъ много его заклятыхъ враговъ — москалей.

И какъ на грхъ случилась бда, совершенно непредвиднная. За панной Сусанной началъ вдругъ сильно ухаживать новый знакомый, молодой и статный офицеръ, русскій дворянинъ и родственникъ довольно высокопоставленнаго въ Россіи лица.

Это былъ артиллерійскій полковникъ Дмитрій Мамоновъ.

Сусанна, хотя и была патріоткой, какъ вс польки, но однако не настолько занималась политикою, чтобы дйствія русскаго кабинета относительно Рчи Посполитой могли заслонить отъ ея глазъ статную фигуру и красивое лицо ‘москаля’ Мамонова.

Молодая двушка влюбилась въ русскаго офицера такъ же быстро и пылко, какъ онъ въ нее. Одинъ удивительно скоро навыкъ говорить о своей любви по-польски, а двушка скоро обучилась словамъ: ‘люблю, не забуду во-вки’ и т. д.

Мамоновъ, не мудрствуя, самымъ наивнымъ образомъ явился къ пану Сандецкому просить руки его дочери. Каштелянъ Сталупеньскій принялъ это предложеніе какъ нахальство и кровное оскорбленіе. Если бы были иныя времена, онъ вызвалъ бы просто Мамонова на поединокъ или поступилъ бы еще проще, какъ грозилъ ему.

Но въ эти дни было уже крайне опасно не поладить съ кмъ-либо изъ свиты резидента Русской императрицы.

Панъ Сандецкій гордо и холодно поблагодарилъ офицера Мамонова за честь, сказавъ, что такой бракъ невозможенъ и даже не зависитъ отъ его отцовской воли.

— Въ одномъ храм вамъ внчаться нельзя, пане, сказалъ онъ.— А въ двухъ храмахъ, два раза внчаться — дураки придумали. Это только, но моему, чорта смшить…

Затмъ, имя основаніе опасаться, что Мамоновъ просто похититъ Сусанну, Сандецкій немедленно выхалъ изъ Варшавы въ Сталупени.

За то теперь онъ былъ страшно сердитъ на своихъ обихъ дочерей и строже къ нимъ чмъ когда-либо… Моника была виновата въ томъ, что не доглядла и потакала срамному увлеченію сестры.

Теперь Сусанна потеряла даже право гулять въ парк иначе какъ въ сопровожденіи двухъ домовниковъ при сабляхъ на-голо, чтобы ‘рубить бглянку’, если она вздумаетъ бжать.

Длалось это паномъ якобы въ вид насмшки надъ дочерью, но тайно было приказано въ случа появленія въ парк около дочери какого-либо незнакомца — зарубить его.

VIII.

Прошло три дня съ прізда Сандецкаго, и за все это время онъ со своимъ любимцемъ-сыномъ только и говорилъ, что объ угрожающемъ Польш отторженіи земель тремя сосдними могущественными державами.

Въ Сандецкомъ былъ озабоченъ равно и патріотъ, и частный человкъ-землевладлецъ. Если бы его замокъ стоялъ въ центр тхъ земель, которыя должны были отойти къ Прусскому королю, то, конечно, не пришлось бы ему и голову ломать, онъ могъ бы спокойно подвергнуться общей участи.

Но, какъ на зло, его замокъ съ прилегающими къ нему обширными помстьями находился какъ разъ въ той мстности, гд должна била пройти новая граница между Рчью Посполитой и Прусскимъ королевствомъ.

Сандецкій собралъ врныя свднія въ Варшав. Онъ зналъ, что Гданскъ и Торунь будутъ непремнно взяты Фридрихомъ съ ихъ округами, а онъ принадлежалъ къ округу Торуня. Будь его замокъ верстъ на пять, на шесть подале, повосточне, Сандецкій остался бы попрежнему подданнымъ своего отечества.

Кароль, несмотря на эти постоянныя бесды, все-таки не переставалъ думать о Франциск и тосковать. Снова раза два былъ онъ на сел и прошелъ одинъ разъ недалеко отъ дома отца Викентія, надясь увидать двушку хотя бы въ окно. Но вс усилія видть ее были напрасны. Она положительно скрывалась. Предполагать, что ксендзъ держитъ ее взаперти, было трудно, Кароль вспомнилъ подслушанный имъ когда-то разговоръ.

‘Быть-можетъ она притворялась, чтобы успокоить ревность ксендза’.

Этой мыслью онъ утшалъ себя.

Наконецъ, на четвертый день съ прізда Сандецкаго въ замокъ, въ горницахъ Кароля появился двнадцатилтній мальчуганъ съ села и пожелалъ видть его лично, наедин. Кароль, удивляясь, пустилъ его къ себ, и мальчуганъ передалъ ему записку.

Въ этой записк ему назначалось свиданіе, посл захода солнца, у того же павильона. Записка не была никмъ подписана, но Кароль, конечно, догадался отъ кого она и пришелъ въ неописанный восторгъ.

Такъ какъ посланцу было приказано не ждать отвта и только доставить записку въ собственныя руки, то молодой человкъ ничего не отвчалъ, а только далъ мальчику нсколько грошей и отпустилъ его.

Разумется, при заход солнца онъ былъ уже на томъ же мст. Дйствительно, спустя нсколько мгновеній посл него, съ противоположной стороны, среди той же чащи кустовъ, появилась Франуся. И точно также Кароль бросился къ ней навстрчу.

Франуся была на этотъ разъ взволнована. Лицо ея было заплакано. Она объяснила молодому человку, что это ихъ второе свиданіе будетъ вроятно и послднимъ.

Они услись на той же скамейк, и Франуся объяснила, что ея жизнь становится нестерпимой у ксендза-провинціала.

— Я избгала пана, заговорила она,— чтобы не навлечь на себя подозрній со стороны отца Викентія. И мн кажется, что это мн удалось. Онъ меня за это время ревновалъ ко всмъ, къ кому было только можно, кром пана. Слдовательно, я добилась своей цли. И теперь я обращаюсь къ пану съ просьбой… спасти меня!..

— Я готовъ на все! воскликнулъ Кароль.— Скажи, въ чемъ дло?

Франуся, смущаясь, объяснила, что ей оставаться доле въ дом ксендза невозможно… Надобно соглашаться на вс его условія или уходить. Но счастію, прямыхъ законныхъ правъ ксендзъ, конечно, никакихъ на нее не иметъ и она можетъ спокойно уйти отъ него. Дло только въ томъ, чтобы нашелся человкъ, который бы согласился увезти ее или пріютить.

— Нтъ ничего проще, отвтилъ Кароль.— О чемъ же тревожиться? Панна должна знать, что я готовъ увезти ее или похитить изъ рукъ цлой кучи враговъ, воиновъ, не только изъ рукъ простаго священника. Малйшая попытка отца Викентія вернуть ее къ себ будетъ въ его положеніи духовнаго лица позорищемъ — и онъ на это не ршится… Стало быть, о чемъ же печалиться?

— Но куда же я днусь? Что можетъ панъ для меня сдлать?

— Покуда укрою въ замк…

— Это невозможно, нане Кароль. Отецъ Викентій не разъ говорилъ мн, что всякая малйшая его просьба будетъ исполнена паномъ Сандецкимъ въ силу угрозы, слдовательно, если онъ обратится къ пану, тотъ прикажетъ вернуть меня обратно.

— Онъ лжетъ! Что можетъ быть общаго между ксендзомъ и владльцемъ Сталупеней?

— Я врно говорю, Кароль. Есть что-то… Есть какая-то тайна… Отецъ Викентій въ силу какого-то договора иметъ право потребовать три вещи у пана Сандецкаго и тотъ вс три исполнитъ, какъ бы он мудрены ни были. А что же мудренаго для пана отдать меня изъ замка обратно въ руки ксендза?

— Не врю я этому… Во всякомъ случа я общаю укрыть тебя въ замк такъ, что и отецъ не будетъ ничего знать. Я ручаюсь головой за это. А затмъ, черезъ нсколько времени, быть-можетъ даже черезъ нсколько дней, я долженъ буду хать въ Варшаву по дламъ, по приказанію отца, и тогда возьму тебя съ собою. И тамъ, въ Варшав, все ршится. Захочешь разстаться со мной — мы разстанемся, и ты найдешь себ какое-либо занятіе въ столиц, какое-либо мсто.

Посл долгихъ увщаній Франуся согласилась, но съ условіемъ, что если панъ Сандецкій, узнавъ, что она находится въ замк, вернетъ ее ксендзу, то Кароль обязывался клятвою снова, хотя бы силкомъ, освободить ее изъ его рукъ.

— Возвращенная изъ замка къ нему въ домъ, сказала Франуся,— я уже буду совершенно въ иномъ положеніи. Онъ уже не станетъ стсняться со мной… Тогда не теряй ни минуты, панъ!

— Я отвчаю, успокаивалъ двушку Кароль,— что мой отецъ не выдастъ тебя. Что ему ксендзъ? Во всякомъ случа, отецъ самъ не будетъ знать, что ты въ замк. Подумай, какъ обширенъ замокъ и какъ много въ немъ народу. Вдь въ немъ по крайней мр до четырехсотъ человкъ однихъ домовниковъ, безъ прислуги.

Молодые люди условились, что на другой же день они встртятся на сел у старика Казиміра и оттуда ночью Кароль тайкомъ проведетъ двушку въ замокъ.

Проводивъ Франусю снова до рчонки, Кароль разстался съ нею на мостик и вернулся въ замокъ. Здсь онъ прямо прошелъ къ одному изъ приживальщиковъ, шляхтичу Заремб.

Этотъ шляхтичъ, человкъ уже семидесяти лтъ, проживалъ въ замк съ женою, тоже семидесятилтнею женщиной, и съ дочерью, двицей лтъ уже сорока пяти.

Семья помщалась въ нижнемъ этаж замка, въ углу, въ конц длиннаго коридора на сводахъ. Квартирка Зарембы изъ трехъ комнатъ была, такъ сказать, въ самомъ глухомъ мст замка. Несмотря на множество народа и на постоянный шумъ и суетню по всмъ этажамъ, здсь всегда бывала совершенная тишина.

Кром того, Заремба былъ человкъ угрюмаго нрава и даже страннаго характера. Онъ былъ нелюдимъ и домосдъ, рдко выходилъ даже прогуляться, а проводилъ дни въ томъ, что читалъ какіе-то фоліанты, большею частью по-латыни.

Жена его, женщина хворая, почти безногая, бродила только по горницамъ. Дочь ухаживала за матерью, готовила сама кушанье въ своей отдльной маленькой кухн и тоже почти не зналась съ остальными обитателями замка.

Каролю пришло на умъ просить это семейство взять къ себ Франусю. Это была блестящая мысль. У Зарембы въ горницахъ было такъ же безопасно, какъ въ густомъ лсу. Франуся могла бы пробыть здсь цлый мсяцъ, прежде чмъ кто-либо догадался или узналъ, что она въ замк.

Несмотря на позднее время, Кароль постучался въ дверь къ приживальщику. Его окликнули. Онъ назвался. Тогда дочь взволновалась, переговорила съ родителями и затмъ отворила дверь.

Крайне изумленное и встревоженное лицо увидлъ предъ собой Кароль. Онъ успокоилъ панну и попросилъ доложить о себ ея отцу по очень важному и неотложному длу.

Старикъ Заремба тоже смущенно принялъ побочнаго сына пана-каштеляна и первыя минуты былъ настолько взволнованъ, что едва могъ говорить. Ему вообразилось, что Сандецкій присылаетъ въ этотъ поздній часъ своего сына, чтобы гнать вонъ всю семью.

Въ качеств нахлбниковъ или приживальщиковъ, вся семья, такъ же какъ и многіе другіе обитатели замка, была, конечно, въ полной власти пана-каштеляна.

— Успокойтесь, я къ вамъ являюсь не по приказанію отца, а по собственному длу. У меня къ пану огромная просьба. Если панъ исполнитъ ее, то пріобртетъ во мн самаго врнаго слугу.

И Кароль разсказалъ подробно и толково, безъ всякой утайки, въ чемъ дло.

Заремба подумалъ, вздохнулъ и выговорилъ:

— Пане Кароль, дай мн честное слово шляхтича, что панъ Ксаверій, узнавъ кого я укрываю у себя, т. е. въ его же собственномъ замк, безъ его на то разршенія, не выгонитъ меня съ женою и дочерью.

— Отвчаю моимъ честнымъ словомъ, клянусь Маткой Божьей, что если бы отецъ наказалъ васъ за это изгнаніемъ, то я, Ккроль, выйду изъ замка вмст со всми вами.

— Это другое дло, проговорилъ Заремба, протянулъ руку Каролю и крпко пожалъ ее.— Мои три горницы, которыя, собственно говоря, принадлежатъ не мн, а пану каштеляну, он къ услугамъ панны Франциски. Что касается нашихъ сердецъ, то это будетъ ея дло покорить ихъ. Я отчасти понялъ скрытый смыслъ этого дла и радъ служить и въ пользу пана, и во вредъ ксендза. Я ненавижу іезуитовъ, піаровъ, ксендзовъ и всхъ имъ подобныхъ.

— И такъ, сказалъ Кароль, вставая,— завтра, въ эту же пору, когда станетъ темно, я приведу сюда двушку, которая останется подъ вашей охраной. И при этомъ повторяю, вс вы должны клятвенно общаться мн не сказывать никому, что она у васъ.

Шляхтичъ перешелъ вмст съ Каролемъ въ другую комнату, гд сидла на большомъ кресл худая желтенькая старушка. Затмъ онъ кликнулъ въ ту же горницу дочь и при нихъ объявилъ въ чемъ дло.

— Завтра, въ эту же пору, явится къ намъ и укроется у насъ на нсколько времени молодая панна, сказалъ онъ, обращаясь къ жен.— Я, ты и дочь наша клятвенно обязуемся, принявъ ее къ себ, никому о ней ни слова не говорить.

Старушка, очень удивленная, отвчала машинально, что клянется. Дочь съ радостью, ясно написанной на лиц, сдлала то же самое. Ей было скучно сидть безвыходно со стариками, а тутъ вдругъ Богъ послалъ какую-то таинственную исторію, какую-то незнакомку. Все-таки будетъ лишній человкъ, съ которымъ ей можно будетъ перекинуться словечкомъ.

На другой день, въ сумерки, Кароль былъ уже на сел у старика Казиміра. Онъ думалъ, что ему придется ждать Франусю, но къ величайшему своему изумленію узналъ, что она уже съ утра скрывается у старика.

— Прибжала ко мн, объяснилъ Казиміръ.— рано утромъ, въ самомъ ужасномъ вид, въ изорванномъ плать, съ распущенными волосами, точно съ пожара или отъ нашествія прусскихъ солдатъ. Цлый день прислужники ксендза бродили по всему селу, молча и тихо, какъ волки, да заглядывали повсюду. И ко мн заходили… Опрашивали, не видалъ-ли я панны Франциски. Я, разумется, отвтилъ, что и въ лицо ее не знаю, никогда въ глаза не видалъ.

Кароль нашелъ Франциску встревоженною и съ трудомъ успокоилъ ее.

— Пойми же, наконецъ, панна, что я безумно люблю тебя, готовъ сейчасъ же отстоять тебя отъ цлаго полка прусскихъ гренадеръ, не только отъ одного ксендза, находящагося еще вдобавокъ во власти моего отца. Изъ-за чего тревожиться? Если бы нужно было, я бы съ оружіемъ сталъ защищать тебя.

Франуся постепенно успокоилась, и они стали дожидаться ночной темноты. Наконецъ, часовъ уже въ десять они двинулись по селу задами, полемъ, потомъ прошли берегомъ рчки, которая мстами переходила въ настоящій ручей, и двинулись къ мостику.

На мостик оказался, какъ нарочно, народъ. Имъ приходилось обождать на берегу. Франуся снова стала волноваться.

— Я уврена, что это меня ищутъ. Это просто люди нанятые ксендзомъ, чтобы стоять всю ночь на мосту. Нтъ-ли возможности перейти прямо черезъ рчку?

Дйствительно, если бы была возможность перейти прямо, то, минуя мостикъ, они бы очутились прямо за оранжереями замка и могли бы грунтовыми сараями и плодовымъ садомъ пройти во дворъ замка.

Кароль убдилъ двушку обождать немного. Однако прошло съ полчаса, а люди съ мостика не сходили. Они стояли тамъ, тихо переговариваясь. Въ темнот нельзя было видть, сколько ихъ тамъ, но можно было предположить, что не мене пяти-шести человкъ. Молодые люди осторожно отдалились отъ мостика по берегу.

— Пане Кароль, сдлай для меня пустое дло, взмолилась, наконецъ, Франуся.— Перейдемъ прямо на тотъ берегъ. Вдь тутъ почти ручей… Тутъ, вроятно, не глубоко… Я умю и плавать, но я уврена, что тутъ воды будетъ по поясъ.

— Это совершенно врно, панна. Но вдь если ты измочишь платье, то въ чемъ же ты будешь въ замк? Мн все равно, я могу переодться.

— Пусть панъ идетъ впередъ и отойдетъ немножко въ сторону. Я уже съумю устроиться, перейду и окликну пана на томъ берегу.

Кароль отошелъ, и быстро снявъ половину платья, ловко перешелъ рчку, которая въ этомъ мст была дйствительно очень мелка. Воды было меньше, чмъ по поясъ.

Перейдя на ту сторону и снова быстро одвшись, онъ тихо окликнулъ Франусю. Она отозвалась.

— Здсь совсмъ бродъ. Иди, панна! Я отойду.

И двинувшись въ сторону шаговъ на пятьдесятъ,

Кароль сталъ ждать. Не прошло минутъ десяти, какъ послышался легкій плескъ воды, затмъ все стихло, а еще черезъ нсколько минутъ голосъ Франуси окликнулъ его.

— Здсь! отозвался Кароль.

Радостное ли сознаніе безопасности или, быть можетъ, купанье въ свжей вод, сдлало то, что Франуся была уже иная, боле бодрая и веселая. Они прислушались къ голосамъ на мостик и снова убдились, что стоящіе тамъ и не думаютъ уходить.

Весело двинулись они по берегу, миновали оранжереи, садъ съ фруктовыми деревьями, и черезъ нсколько мгновеній были уже во двор замка.

Кароль опасался, что здсь они встртятъ кого-нибудь.

Конечно, все зависло отъ того, кого именно они встртятъ. Въ числ обитателей замка были лица недавно появившіяся здсь, которыя не могли еще знать всхъ въ лицо, но были и старожилы, которые сейчасъ же замтили бы, что съ паномъ Каролемъ идетъ совершенно незнакомая личность.

На счастье молодыхъ людей, они прошли дворъ и вошли подъ своды коридора, не встртивъ ни души. Черезъ минуту Франуся была уже въ горницахъ папа Зарембы и знакомилась съ его обитателями.

— Уберегите мн панну Франциску, сказалъ Кароль,— и я во всю жизнь не забуду этой услуги!

IX.

На другое же утро на сел и въ замк много было толку о томъ, что всхъ прельщавшая красавица панна Франуся исчезла изъ дома ксендза, пропала и, какъ кладъ, не дается.

Изъ Сталупеней шла, собственно, одна большая дорога. Дв остальныя были проселками, которые вели: одинъ — на кладбище, другой — въ лсъ. На большой дорог за это время никто не встртилъ двушки ни пшкомъ, ни въ экипаж.

Ксендзъ, нанявшій человкъ двадцать разыскивать свою господыню, бсился и волновался страшно, готовъ былъ обшарить вс дома всего селенія. Онъ былъ увренъ, что двушка находится въ Сталупеняхъ.

Будь у нихъ рка настоящая, можно было бы подумать, что она утопилась, но въ этой Вилейк курица разв только утонетъ. Она бжитъ быстро, мстами похожа на рчку, но глубина ея самая большая не превышаетъ трехъ аршинъ. Если бы двушка и утопилась на какомъ-либо глубокомъ мст, то тло ея было бы теперь уже на виду.

‘Да и не такова она, думалось отцу Викентію,— чтобы утопиться!’

А между тмъ, на большой дорог никто не видалъ ее, на кладбищ или въ лсу она сидть не станетъ: стало быть, она въ Сталупеняхъ, и если не въ селеніи, то въ замк.

‘Если ты, двчонка, въ замк, злобно думалъ ксендзъ,— то я скажу одно слово пану Ксаверію — и ты будешь опять у меня въ рукахъ!’

Нсколько дней нанятые имъ люди ловко и хитро обшаривали вс Сталупени и если не обшарили самаго замка, то освдомились обо-всемъ, что было тамъ… Франуси не оказывалось нигд.

Былъ, правда, въ замк какой-то полупомшанный шляхтичъ Заремба со старою женой и дочерью, которые никогда никуда не выходили, но къ нимъ наемники ксендза не думали обращаться или подглядывать въ ихъ окна.

Да и подойти-то къ окнамъ Зарембы было трудно. Они выходили въ такую часть парка, куда пробраться было возможно только пройдя мимо террасы самого пана-каштеляна. А панъ если бы увидлъ сыщиковъ, то, разумется, за такую прогулку заскъ бы ихъ тутъ же предъ домомъ до смерти.

За это время, въ теченіе около недли, Кароль всякій день, но съ величайшими предосторожностями, ходилъ въ комнаты Зарембы и видлся съ Франусей.

Семья была весьма ласкова къ ней. Заремба, зная хорошо Кароля, какъ добраго и честнаго малаго, понялъ, что онъ, помстивъ у себя панну Франусю, быть можетъ устраиваетъ свою будущность.

Кароль, любимецъ стараго пана, можетъ сдлаться когда-нибудь владльцемъ замка, а эта красавица-двушка, милая, чрезвычайно привтливая, можетъ сдлаться владлицей этого же замка. Такимъ образомъ со временемъ Заремба съ семьей, или во всякомъ случа его дочь, найдетъ въ этой укрывающейся теперь двушк будущую покровительницу и благодтельницу.

Эти догадки заставили Зарембу отнестись къ укрывательству Франуси совершенно особенно.

На третій же день онъ горячо объяснилъ Каролю, будто такъ полюбилъ Франусю, что готовъ за нее взяться за саблю, которой тридцать лтъ не держалъ въ рукахъ.

Такимъ образомъ Франуся была въ квартир шляхтича въ такой же безопасности, какъ если бы находилась въ неприступной крпости.

Когда у Зарембы появлялся кто-нибудь посторонній, а такихъ лицъ бывало не боле одного человка въ день, то Франуся, заслыша стукъ въ дверь, удалялась въ заднюю горницу.

А на случай насильственнаго вторженія кого-нибудь, семья заране придумала очень хитро, какъ спрятать двушку.

У старушки былъ огромный шкапъ, наполненный платьемъ, и въ этомъ шкапу нчто въ род отдленія, которое можно было назвать почти потайнымъ. Шканъ этотъ былъ купленъ давнымъ-давно въ какой-то корчм, которая часто подвергалась нашествію воровъ. Корчмарь, обокраденный нсколько разъ, придумалъ этотъ шкапъ и много разъ потомъ все положенное въ. потайное отдленіе оставалось невредимо.

Когда Кароль являлся въ горницы Зарембы, Франуся выходила въ первую горницу. Они подолгу сидли вмст и бесдовали наедин. Имъ не мшали.

Заремба объяснилъ жен и дочери, что Кароль не такой молодецъ, чтобы укрывать у нихъ кого-либо, кром своей будущей жены.

Въ этихъ бесдахъ молодаго человка съ двушкой было много непонятнаго для Кароля. Онъ, конечно, каждый разъ клялся ей въ любви и въ ршимости сочетаться бракомъ, но Франуся вела себя загадочно.

Она говорила, что любитъ Кароля, благодарна ему за помощь, но еще не знаетъ, ршитсл-ли пойти за него замужъ. И ни разу, не смотря на вс просьбы Кароля, она не пожелала объяснить, что именно помхой этому.

— Помха есть, говорила Франуся.— И важная… Это препятствіе почти непреоборимое… Но какое оно, теперь я не скажу.

Молодой человкъ не зналъ, что препятствіе заключалось лишь въ одномъ… Онъ неосторожно проговорился на первомъ же свиданіи, что будетъ противодйствовать отцу, когда тотъ вздумаетъ узаконить его и сдлать своимъ наслдникомъ.

Панна Франциска мысленно думала:

‘Кароль Побочекъ никогда моимъ мужемъ не будетъ!’

Черезъ недлю посл исчезновенія Франуси, отецъ Викентій явился, наконецъ, въ замокъ и веллъ доложить о себ пану-каштеляну.

Принятый паномъ, ксендзъ объяснилъ ему, по какому длу явился.

— Я-то причемъ же тутъ? сказалъ панъ.

— Я врно знаю, что моя родственница скрывается въ замк пана, отозвался ксендзъ,— поэтому я убдительно прошу пана дозволить мн обойти вс горницы, вс закоулки, хотя бы даже обшарить чердаки и подвалы.

Паъ Сандецкій задумался.

— Но вдь это въ нкоторомъ смысл мн оскорбленіе, ойче… Что-же, я воръ и укрыватель чужаго добра?

— Очень сожалю, что пану это непріятно, но долженъ заявить, что если панъ Ксаверій не согласится на это, то я — ксендзъ Сталупеней — буду принужденъ отмстить пану…

— А!.. вотъ какъ! озлобился вдругъ Сандецкій.— Какимъ же способомъ?.

— Панъ Ксаверій, вроятно, забылъ, что есть нчто, что панъ просилъ меня держать втайн.

— А-а!.. протянулъ снова Сандецкій.— Я, правда, забылъ про это. Да, къ несчастію. это врно. Да, къ несчастію — выборъ простой: или дозволить срамнымъ образомъ обшарить весь замокъ…

— Или другой способъ найти…— вымолвилъ ксендзъ.

— Есть, ойче, другой… Это — въ темную ночь подослать двухъ хорошихъ молодцовъ прирзать ксендза Викентія.

И Сандецкій расхохотался.

— Это будетъ грхъ передъ Богомъ…

— Врно, ойче, грхъ! Я врный католикъ, врный слуга святаго отца-папы и церкви, и не могу такъ поступить. Длать нечего… Сейчасъ же мы, ойче, взявши десять человкъ, обшаримъ весь замокъ.

Панъ-каштелянъ позвалъ нсколько человкъ изъ прислуги и одного изъ нихъ послалъ за сыномъ. Кароль, уже извщенный обо всемъ, усплъ побывать у Зарембы и предупредить его.

Послдствіемъ этого было то, что старушка раздлась и, якобы хворая совсмъ, легла въ постель въ послдней комнат около шкапа, въ потайномъ отдленіи котораго спряталась Франуся.

Обходъ громаднаго замка продолжался часа два. Сандецкій, не смотря на то, что этотъ обходъ былъ ему скученъ, не отлучался. Топоръ каштеляна заставлялъ его быть на-лицо.

Онъ какъ бы самъ водилъ ксендза по всмъ горницамъ всхъ этажей, начавши сверху и пройдя повсюду безъ исключенія. Даже по комнатамъ покойной жены, всегда запертымъ, и по комнатамъ двухъ дочерей, а затмъ по всмъ помщеніямъ всхъ нахлбниковъ прошли они и достигли нижняго этажа.

Наконецъ пришелъ чередъ и комнатамъ Зарембы.

Панъ Сандецкій почти забылъ о существованіи этой семьи. Домосды-нахлбники такъ мало напоминали о себ, о своемъ существованіи, что можно было забыть.

— Ну, этихъ-то можно было бы оставить въ поко! сказалъ Сандецкій.— Они какіе-то полупомшанные, никуда не выходятъ, да и къ себ никого не пускаюгь.

Но отецъ Викентій настоятельно просилъ не исключать ни единаго угла замка.

И въ первый разъ уже за много лтъ, въ горницахъ Зарембы оказалось такое общество, какого давно не бывало. Заремба и его дочь встртили пана-каштеляна, пана Кароля и пана-ксендза со свитой низкими поклонами и заявили, что старая пани хвораетъ и лежитъ въ постели.

Заремба убдительно сталъ молить пана-каштеляна не тревожить старушку.

— Во-вки вковъ, говорилъ Заремба,— никто не видлъ ее, помимо меня, мужа, лежащую въ постели, а теперь придется принять этакъ человкъ десять.

Сандецкій остановился въ нершительности.

— Я — духовное лицо, заявилъ ксендзъ,— и поэтому могу войти.

— Это врно, замтилъ Сандецкій.— Отецъ-ксендзъ можетъ войти. Поэтому пусть онъ одинъ входитъ.

Вс остались, а ксендзъ, вмст съ Зарембой, вошелъ въ слдующую горницу. Сухо поздоровавшись со старушкой, онъ тщательно, волчьимъ взглядомъ, оглядлъ всю комнату, даже глянулъ подъ кровать.

Большой шкапъ сразу обрадовалъ и смутилъ его. Уйти изъ этой горницы не отворивши шкапа, было бы большой нелпостью. Къ чему же служилъ весь обходъ? Ксендзъ ршился и обратился ехидно къ шляхтичу:

— Если предположить, пане Заремба, что моя родственница скрывается въ замк у кого-либо изъ живущихъ, то, конечно, ей можно укрываться и у пана. Если она здсь, а въ этихъ трехъ горницахъ мы ее не видли, то я имю право предполагать, что она находится въ этомъ большомъ шкапу. Слдовательно, пане, я прошу отворить шкапъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ! отозвался Заремба.

И быстро растворивъ дв дверки шкапа, съ большой охотой и готовностью онъ сталъ снимать съ крючковъ и выкидывать вс женины и дочернины платья, какія тамъ были. Но не усплъ онъ выкинуть пяти-шести юбокъ и кофтъ, какъ ксендзъ, сумрачный и угрюмый, остановилъ его.

— Довольно… Тутъ самъ сатана замшался, проворчалъ отецъ Викентій.

Ксендзу яснымъ показалось, что шкапъ пустъ. Онъ не извинился и направился обратно.

И все шествіе, продолжая свой путь, дошло до подваловъ. Когда вс подвалы были перешарены, усталый панъ Ксаверій, провожая ксендза, остановилъ его на главномъ подъзд и вымолвилъ сердито:

— Слушай теперь, ойче. Я подвергся этому срамному обыску, потому что былъ у тебя въ долгу. Помни же, ойче, что теперь мы квиты. И если въ слдующій разъ ты обратишься ко мн съ просьбой, въ род этой, то есть, но правд говоря, со строгимъ приказаніемъ, то я могу не исполнить и отвчу теб: ‘мы квиты!’ А если не смотря на это ты скажешь, что я у тебя въ долгу и снова будешь угрожать тмъ же, снова поставишь меня въ необходимость длать выборъ между согласіемъ, или чмъ-нибудь инымъ… Помни, ойче, я выберу второе… Я выберу двухъ молодцовъ надежныхъ и врныхъ и стану гршникомъ предъ престоломъ святаго отца и передъ церковью. Отвчай, квиты ли мы, ойче?

— Квиты! глухо и сурово отозвался ксендзъ.

Едва только духовное лицо миновало ворота, какъ панъ Сандецкій, вернувшись къ себ, позвалъ сына.

— Ну, Кароль, винись теперь.

— Въ чемъ?

— Не лги и не притворяйся. Я — старая лисица, на своемъ вку столько продлалъ всякихъ фокусовъ, сколько, конечно, теб не продлать… Ты не таковъ уродился. Я уворованныхъ мною женщинъ пряталъ повсюду, чуть не въ орховой скорлуп. Но вдь и орхъ можно найти. Скажи ты мн, гд спряталъ ты эту подставную родственницу отца-провинціала?

— Почему же, батюшка…

— Не задавай мн вопросовъ! Говорятъ теб: я — старая лисица. Я видлъ, какъ раза два-три взглянулъ на тебя отецъ Викентій, и но его глазамъ понялъ, что украденная у насъ въ замк, а воръ — Кароль. Отвчай… Поступай со мной честно и тогда разсчитывай на мою помощь. А помощь моя теб нужна, потому что теб надо хать тотчасъ же въ Варшаву по нашимъ дламъ. Если уворованный товаръ ты хочешь взять съ собой, то я помогу теб его увезти. Если ты уворованное оставишь въ замк, то я останусь охранителемъ, якобы корчмарь, принявшій за ведро водки краденый кунтушъ, или краденые часы.

Кароль, конечно, тотчасъ же сознался во всемъ.

— Откуда же она? спросилъ панъ Сандецкій, когда сынъ окончилъ свое повствованіе.

— Изъ Вармійскаго Епископства, гд ксендзъ и познакомился съ ней.

— Когда же ты усплъ влюбиться въ эту Франциску?

— Въ одинъ вечеръ, отецъ.

— Въ одинъ вечеръ? Стало-быть она почти сверхъестественное чудо. До сихъ поръ ни одна женщина, нигд, хотя бы въ Варшав, тебя не побждала. Какое же диво-дивное должна быть эта очаровательница! Вдь ее даже любопытно было бы поглядть.

Панъ Ксаверій кончилъ тмъ, что общалъ свою помощь сыну, не только противъ ксендза, а хотя бы противъ самихъ пруссаковъ, если бы они стали искать Франусю, какъ нмецкую подданную.

Черезъ нсколько дней намъ Сандецкій получилъ письмо изъ Варшавы, которое побудило его немедленно снарядить сына въ путь.

Важное политическое событіе было окончательно ршено. Отдленіе польскихъ земель восточныхъ и западныхъ двумя державами должно было вскор совершиться.

Панъ принужденъ былъ послать сына въ Варшаву, чтобы узнать наконецъ наврное, останутся-ли Сандецкіе поляками или отойдутъ къ новому отечеству.

— Какъ же теперь насчетъ твоего дла? Увезешь ты свою красавицу съ собой? спросилъ панъ.

— Не знаю, отозвался Кароль.— Мн надо переговорить съ ней.

Молодой человкъ тотчасъ же отправился въ комнату Зарембы и долго бесдовалъ съ Франусей. Онъ ворнулся къ отцу не только разстроенный, но даже грустный, и объяснилъ, что двушка отказывается хать въ Варшаву, а хочетъ оставаться укрытая въ замк.

— Сказалъ-ли ты ей, что я самъ беру ее подъ свою защиту, если она останется?

— Сказалъ, отозвался Кароль.— Это именно и послужило мн во вредъ, иначе она согласилась бы хать со мной.

— Да любитъ-ли она тебя, Кароль?

— Любитъ, отецъ.

— На чемъ ты основываешь это?

— На всемъ…

— Не вижу на чемъ. Бжала она отъ ксендза не изъ любви къ теб, а изъ ненависти къ нему. Укрылась здсь для спасенія себя самой, а не ради того, чтобы тебя видть. Иначе на ея мст всякая женщина была бы счастлива бжать съ тобой въ Варшаву на многолюдство, на веселье, а она хочетъ остаться въ тхъ же душныхъ горницахъ, у этого полоумнаго Зарембы. Ничего не понимаю!.. Во всякомъ случа, ступай, обдлывай наше дло, а Франусю твой ксендзъ не получитъ. За это я теб отвчаю. Отвчаю даже, что приди самъ Фридрихъ со своими солдатами — и они не получатъ ее.

На слдующій же день, молодой человкъ, простившись съ отцомъ, простившись съ Франусей, выхалъ въ Варшаву, скучный и печальный.

Послдній разговоръ съ отцомъ, а равно и послдній разговоръ съ двушкой при прощаніи, подйствовали на Кароля. Онъ начиналъ сомнваться въ любви Франуси.

‘Ничего въ ней страннаго и непонятнаго нтъ, говорилъ себ Кароль.— Она просто не любитъ меня, не можетъ любить… Нтъ, она меня любитъ, снова говорилъ онъ себ.— По многому это видно. Какъ горячо и не разъ умоляла она меня согласиться быть узаконеннымъ ради моего же счастья!’

XI.

Чрезъ нсколько дней посл отъзда Побочка въ Варшаву, Сандецкій вспомнилъ о любопытной для него незнакомк, которая скрывалась въ его собственномъ замк.

‘Надо пойти поглядть на нее, ршилъ панъ Ксаверій.— Должно быть панна — что-нибудь удивительное, такъ какъ сынъ до сихъ поръ ни въ кого влюбленъ не бывалъ, а тутъ потерялъ разумъ въ одинъ вечеръ’.

И ршивъ это, Сандецкій отправился въ нижній этажъ, въ горницы шляхтича-нахлбника. Дверь квартиры была всегда заперта. Сандецкій постучался и на вопросъ ‘кто тамъ?’ отвчалъ:

— Смиренный рабъ Божій Ксаверій, кастелянъ Сталупеньскій.

Двица Заремба тотчасъ отворила дверь и, разумется, въ горницахъ произошла сумятица. Старикъ-шляхтичъ, вскочивъ со своего мста, засуетился, не зная что длать. Онъ не считалъ себя въ прав скрыть жилицу отъ самого пана.

Франуся, уже собиравшаяся спрятаться въ шкафъ, по собственному почину, была остановлена имъ ршительно.

Вошедшій Сандецкій увидлъ въ горниц старика и старуху, а между ними смущенную и растерянную Франусю. И старому кастеляну сразу показалась молодая двушка красивою. Онъ молча приглядлся къ ней.

— Да, въ теб, панна, что-то есть! выговорилъ онъ, усмхаясь.— Отецъ Викентій — не глупецъ. Не смущайся и не робй! Я не затмъ пришелъ, чтобы тебя скрутить и выдать ксендцу. Я хочу только на тебя поглядть и съ тобой побесдовать. Иди за мной!

Панъ Ксаверій двинулся изъ горницъ Зарембы, а Франуся, нсколько тревожная, молча, послдовала за нимъ, какъ бы провинившаяся.

Вс, встрчавшіе пана съ его спутницей, удивлялись, не понимая откуда взялась въ замк незнакомая, красивая двушка, и куда, зачмъ ведетъ ее панъ и почему она идетъ какъ подсудимая.

Сандецкій тихими шагами, ни разу не обернувшись, достигъ своихъ горницъ. Франуся шла за нимъ. Когда они вошли въ угловую горницу, гд всегда пребывалъ владтель замка, онъ слъ, посадилъ двушку и приказалъ ей разсказать о себ все по сущей правд.

Подъ ласковымъ взглядомъ, вдобавокъ любующимся ею, Франуся ободрилась и оживилась. Не прошло нсколькихъ минутъ, какъ она уже совершенно свободно бесдовала съ паномъ.

Едва успла она разсказать всю свою незамысловатую исторію жизни — Сандецкій пересталъ уже удивляться, что его сынъ Кароль влюбился въ Франусю.

— Да, въ теб что-то есть… А что — и я, старая лисица, разобрать сразу не могу. Въ тебя влюбиться можно… пожалуй даже должно… И я, не смотря на свои годы, могъ бы влюбиться. Отвчай теперь мн правдиво на мои вопросы… Ты знаешь, конечно, что Кароль мой сынъ?

— Знаю, отвчала Франуся.

— Знаешь, что я хочу усыновить его, но что до сихъ поръ мн это не удавалось… Быть-можетъ когда-нибудь и удастся. Но самъ онъ этого не хочетъ, по своей крайней честности, или, сказать проще, но своей честной глупости. Скажи мн, любишь-ли ты его?

Франуся молчала,

— Что же значитъ твое молчаніе?

— А не знаю что пану отвчать. Конечно, молодой и красивый панъ Кароль можетъ и долженъ нравиться всякой двушк, но… не такой, какъ я.

— Почему же это?

— Я не похожа на другихъ… У меня свои вкусы, которые многимъ могутъ показаться странными.

— Объяснись…

— Онъ не можетъ не нравиться, но мн онъ долженъ нравиться меньше, чмъ какой-либо другой двушк.

— Отчего?

— А не люблю молодыхъ людей… А предпочитаю пожилыхъ.

— Вотъ какъ! удивился Сандецкій.— Что за вздоръ! Почему же это?

— Не знаю… Мн всегда нравились люди пожилые и, пожалуй, даже старые. Но мн самый красивый цвтъ волосъ — сдой… Потомъ, я недоврчива… А съ трудомъ могу поврить, что меня любятъ. А какъ врить молодежи? Молодежь легкомысленна. Молодой человкъ самъ не знаетъ, чего онъ хочетъ, не можетъ отвчать за себя. Сегодня Кароль, или другой, будетъ клясться мн въ любви, а черезъ годъ, два, пожалуй хоть и пять лтъ, полюбитъ другую, и это будетъ совершенно естественно. Тогда какъ пожилой человкъ, или старый, полюбивши меня, не разлюбитъ. Онъ будетъ счастливъ, что такая, какъ я, любитъ его. У него все въ прошломъ… Ему не на что уже надяться. У молодаго все въ будущемъ. Я хочу быть любима… какъ бы сказать это?.. ну, до обожанія, до боготворенія. Старый человкъ можетъ полюбить меня такъ… Онъ будетъ страшно дорожить тмъ, что такая, какъ я, принадлежитъ ему, любитъ его и врна ему. А молодой этого не оцнитъ и если будетъ обожать меня, то это обожаніе все-таки пройдетъ черезъ нсколько времени. Правду-ли я говорю, панъ?

— Истинную, золотую правду… Только все это неестественно, пани… Стараго полюбить нельзя.

— Кому какъ, панъ… а я молодаго полюбить не могу. Чтобы я могла любить, мн нужна полная увренность, что человкъ меня обожаетъ и всегда обожать будетъ.

— Удивительная ты двушка, пани! задумался Сандецкій.

И долго продолжалось молчаніе.

Сандецкій глядлъ и любовался Франусей, а двушка привтливо улыбалась ему.

И Сандецкій увидлъ въ глазахъ ея что-то удивительное. Она какъ будто бы тоже любовалась имъ.

— Скажи мн, пани, невольно вымолвилъ онъ,— могъ-ли бы понравиться теб человкъ… ну, въ род меня?

— Еще бы! воскликнула Франуся.

— Какъ еще бы… Могъ бы?!

— Панъ шутитъ! Если онъ не можетъ понравиться, такъ кто же тогда можетъ? Какой-нибудь двадцатилтій молокососъ! презрительно выговорила Франуся.

— Да! Вотъ что! Такъ ты, стало-быть, нами, или удивительное ангельское созданіе, или… извини, самый отчаянный дьяволенокъ, какой когда-либо мн попадался.

Сандецкій приглядлся еще пристальне къ Франус и прибавилъ боле ршительно:

— Да, это врно — ты, пани, дьяволенокъ самаго первйшаго разбора! И такой еще вдобавокъ, отъ котораго ни молитвой, ни крестомъ, ни святой водой не спасешься! Отвчай мн въ заключеніе нашей бесды на три вопроса… Не любишь ты Кароля?

— Нтъ, намъ.

— Можешь меня полюбить?

— Да, панъ.

— А пойдешь ты за меня? Только съ условіемъ… Идя-то, ты пройдешь мимо церкви, а въ нее мы не войдемъ…. Пойдешь?

— Нтъ, панъ.

— А!.. Такъ ты вотъ изъ какихъ?.. Изъ топорныхъ!

— Да, намъ… изъ нихъ.

Сандецкій отпустилъ Франусю и весь вечеръ думалъ объ двушк и о томъ что слышалъ отъ нея.

‘Лгунья она, судя по словамъ… Только по словамъ. Судя по лицу, не лжетъ!’ соображалъ онъ.

XII.

На другой день каштелянъ снова вызвалъ къ себ Франусю и, пробесдовавъ съ ней просто, не стсняясь, веселе и пріятне чмъ когда-либо съ какою другою женщиной, панъ задумался, потомъ потрясъ глубокомысленно головой.

— Да, вымолвилъ онъ наконецъ.— Самый прелестный бсъ, какихъ, конечно, въ аду никогда у пана сатаны въ услуженіи не водилось. Ну, вотъ что, милый мой дьяволенокъ… Въ горницы Зарембы ты не вернешься. Отдамъ я теб дв горницы наверху, недалеко отъ горницъ дочерей. Отецъ Викентій, конечно, знаетъ, что ты въ замк, стало-быть, нечего теб и скрываться. Если онъ что-либо предприметъ противъ тебя — и стало-быть теперь выходитъ — противъ меня, то я его проучу. А если хочешь быть умницей, то я отдамъ теб павильонъ въ парк, тотъ самый, у котораго ты назначала свиданія Каролю. Ты будешь тамъ владтельницей.

— Я буду бояться тамъ, панъ… Оттуда ксендзъ можетъ меня похитить силой.

— Напрасно. Ксендзъ на такое самоубійство не пойдетъ…

— Что хочетъ сказать панъ?

— А то, что если онъ тебя похититъ, то я тогда и тебя обратно похищу, и его тоже. Тебя поселю опять въ павильон, а его повшу на первомъ ближайшемъ дерев предъ твоими окошками.

— Панъ такъ говоритъ, а на это не ршится…

— Милый мой дьяволенокъ, нтъ того дла, на которое бы панъ Ксаверій Сандецкій не ршился. Если бы ты была умне, благоразумне… Да что объ этомъ толковать! увидимъ! Прежде всего надо дождаться возвращенія Кароля. Надо, чтобы онъ узналъ изъ твоихъ устъ, что ты его не любишь. А покуда, такъ какъ мн теперь длать здсь нечего, а скука отчаянная, то всякій день ввечеру я тебя прошу приходить ко мн въ гости и мы будемъ болтать. Можетъ-быть мн удастся въ мои годы теб понравиться…

— Напрасно панъ такъ думаетъ. Это уже сдлано…

— Ты лжешь или принимаешь меня за самаго глупаго дурака во всей Польш.

— Нтъ, панъ, не лгу… Да и нтъ цли у меня лгать. Жениться панъ на мн не захочетъ, а идти къ папу мимо церкви я не захочу. Такъ отчего же мн прямо и откровенно не сказать? Мы познакомились, а вскор раззнакомимся и разойдемся, такъ какъ я попрошу добраго пана отправить меня въ столицу.

— Ну, все это посл видно будетъ. А покуда я распоряжусь.

Сандецкій вызвалъ людей и приказалъ тотчасъ же осмотрть горницы, предназначавшіяся для Франуси. Черезъ нсколько минутъ ему доложили, что все тамъ въ порядк.

— Ну, отправляйся въ свое новое помщеніе, пани дьяволенокъ, а завтра ввечеру приходи ко мн безъ всякихъ приглашеній и входи не стуча даже въ дверь. А коли ты настоящій сущій дьяволенокъ, такъ приходи прямо сквозь стну или сквозь потолокъ. А я сію минуту отправлю гонца въ Варшаву, чтобы теб привезли кое-что надть. Штукъ двнадцать разныхъ платьевъ и т. д. Ты ступай и сейчасъ же пришли мн листу всего, что теб нужно, отъ помады, мыла и духовъ и до башмаковъ, чулокъ, ну, и все прочее… Только помни, пани, каждую листу твою я буду возвращать теб обратно и заставлять съизнова писать до тхъ поръ, покуда ты не пропишешь всего товару, по крайней мр, на три тысячи злотъ. Такъ и знай! Коли не хочешь долго возиться, такъ пиши прямо побольше. Къ вечеру поспетъ?

— Поспетъ, намъ.

— Ну, хорошо. А на зар гонецъ поскачетъ въ Варшаву. А когда все привезутъ сюда и все ты въ своихъ горницахъ разложишь, то знаешь… что будетъ, пани дьяволенокъ?

— Что?

— Тогда теб намъ Ксаверій Сандецкій покажется моложе лтъ на пятнадцать.

— Вотъ и неправда! Онъ мн покажется еще старе!

— Ахъ ты дерзкая двчонка!.. разсмялся намъ.

— Старе — значитъ еще миле!.. Вдь я же люблю старыхъ.

— Охъ, ужь не знаю я, любишь-ли ты старыхъ, вздохнулъ Сандецкій,— но что вотъ любишь ты лгать — это я знаю.

Панъ и Франуся весело разстались, и молодая двушка отправилась въ свое новое помщеніе.

Дв горницы, ей отведенныя, были изъ самыхъ веселыхъ, самыхъ изящно отдланныхъ, на солнц, съ балкономъ, выходящимъ въ паркъ.

Франуся за одн сутки ожила. Она уже не скрывалась въ душныхъ горницахъ у старика со старухой, опасаясь постоянно быть найденною и выгнанною или возвращенною противному ксендзу. Вдобавокъ Франуся знала отлично, что въ своихъ бесдахъ съ владльцемъ замка она уже успла ему понравиться.

Разумется, на другой день ввечеру Франуся смло отправилась къ горницамъ пана, нашла его у себя читающимъ и нсколько озабоченнымъ, но съумла своей болтовней, остроумной и забавной, развеселить его тотчасъ же.

Франуся пробыла у Сандецкаго часа два, и когда прощалась съ нимъ, чтобы вернуться къ себ, то панъ Ксаверій поцловалъ у ней ручку и проводилъ до коридора.

Черезъ шесть дней на дворъ замка въхалъ фургонъ. Оттуда повытаскали пропасть ящиковъ и сундуковъ, и все это было перенесено въ горницы, гд помщалась новая домовничка пана Сандецкаго.

Въ тотъ же вечеръ, когда Франуся явилась въ условное время въ гости къ каштеляну въ одномъ изъ новыхъ туалетовъ, панъ Ксаверій ахнулъ, вытаращилъ глаза, а потомъ плюнулъ.

— Навожденіе! Надо ‘дисциплину’ на себя наложить въ какомъ-нибудь монастыр… Ты отъ сатаны посланецъ, ей-Богу! выговорилъ онъ.— Помнишь, я сказывалъ, когда все изъ Варшавы прідетъ, то я теб покажусь краше, а вышло-то совсмъ наоборотъ. Ты въ сто кратъ красиве стала!

Дйствительно, молодая двушка, въ пунцовомъ бархатномъ плать, расшитомъ серебромъ, и затмъ со всякими украшеніями: серьгами, брошью и браслетами, да къ тому же въ прелестныхъ ажурныхъ башмачкахъ на маленькихъ и — по мод — босыхъ ножкахъ, была очаровательна. Она боле чмъ когда-либо походила на то, чмъ окрестилъ ее панъ Сандецкій — на дьяволенка.

XIII.

Одновременно съ прибытіемъ фургона, явился изъ Варшавы гонецъ отъ Кароля и привезъ письмо, имвшее огромное значеніе.

Кароль сообщалъ отцу, что разграниченіе между Польшей и Пруссіей должно произойти въ самомъ скоромъ времени. При этомъ онъ сообщалъ, что граница, дйствительно, пройдетъ прямо по Сталупенямъ, по селу и замку, и что, къ несчастію, Сталупени отходятъ Прусскому королю.

Причина на это была глупая, а между тмъ естественная. И Кароль подробно передавалъ въ письм главныя основанія, принятыя для раздла.

Границу предполагалось проводить но урочищамъ, ркамъ, ручьямъ, оврагамъ, болотамъ и т. д. Граница, по плану, должна была пройти по большому болоту, которое было верстъ за пять отъ Сталупеней, и затмъ продолжала слдовать по рчонк Вислейк, которая проходила мимо Сталупеней.

Такъ какъ, конечно, могло случиться, что какое-либо урочище раздлитъ чье-либо большое помстье, какого-либо магната или шляхтича, пополамъ, то предположено было, ради законности, не длить этого помстья на-двое.

Не могъ же панъ-владтель быть насильственно лишенъ своего состоянія, хотя бы и продажей, и не могъ же онъ одновременно сдлаться польскимъ и прусскимъ подданнымъ. Поэтому принято было основаніемъ или временнымъ закономъ при раздл слдующее:

Если урочище, а главнымъ образомъ рка или хотя бы простой ручей, проходитъ такъ, что отдляетъ земли отъ замка, то все помстье должно было отходить къ тому государству, къ которому примыкаетъ отдленный урочищемъ замокъ.

На великое горе, поганая рчонка Вислейка протекала такъ, что селеніе Сталупени и огромное количество земель оставалось со стороны Польши, а самый замокъ — со стороны Пруссіи, слдовательно, будущая граница двухъ государствъ долженствовала пройти по границ земель пана Сандецкаго, и все помстье должно было отойти Прусскому королю.

Прочитавъ посланіе сына, панъ Ксаверій заперся у себя и цлый день никого не принималъ. Никогда за всю жизнь не было ему такъ тяжко и такъ грустно, какъ въ этотъ день.

Сандецкій былъ патріотъ, вдобавокъ онъ любилъ свое отечество именно, какъ сказывается, сыновнею любовью. Быть отрзаннымъ отъ Польши, сдлаться нмецкимъ подданнымъ Прусскаго короля — было бы для него ударомъ, который трудно казалось и пережить.

Намъ тмъ боле досадовалъ, что все это приключается изъ-за глупой подробности, изъ-за пустяковъ. Пройди проклятая рчонка иначе или выстрой ддъ его замокъ на другомъ мст, на другой сторон этой рчонки, панъ остался бы польскимъ подданнымъ.

Когда ввечеру кто-то постучался въ дверь, Сандецкій грозно отвтилъ:

— Убирайся къ чорту!

Стукъ въ дверь повторился снова.

— Говорятъ толкомъ: къ чорту уходи! крикнулъ панъ.

— Стало-быть, къ себ самой? раздался голосъ Франуси.

— А! ты это? Ну, къ себ самой… Нтъ, постой!

Сандецкій всталъ, отворилъ дверь и впустилъ Франусю, которая появилась въ черномъ шелковомъ плать и вообще съ такими прикрасами, которыя были трауромъ.

— Что это ты нынче? Точно съ похоронъ!

— Такъ слдуетъ одваться всякой истинной польк, отозвалась Франуся.— Панъ долженъ знать то, о чемъ говорятъ вс въ замк… Мы умираемъ.

— Кто?..

— Мы вс… и намъ. Вс живущіе въ Сталупеняхъ. Мы отходимъ къ Прусскому королю. Это смерть гражданская…

— Умница ты, Франуся. Иди сюда! Садись. Да, правда твоя, это — смерть.

И Сандецкій сталъ толковать съ двушкой и разсказывать ей все, что писалъ Кароль. Первый разъ случилось Сандецкому вести дловой разговоръ съ двушкой. До сихъ поръ они болтали о всякихъ пустякахъ. Она кокетничала, а онъ любовался ею.

Теперь же Франуся не смялась, не длала глазки, не вертлась бсенкомъ. Она сидла серьезная, положивъ красиво сжатый кулачокъ на столъ, точно какой судья въ трибунал. Разсуждала она медленно, задумчиво, почти угрюмо, говорила вообще все очень разумно, и наконецъ замолчала.

Прошло въ полной тишин около получаса. Франуся все молчала, а Сандецкій любовался ея серьезною и задумчивою фигурой, изображавшей якобы маленькаго судью, красиваго и миловиднаго.

— О чемъ ты задумалась? спросилъ онъ наконецъ.

— О важномъ дл, панъ… Думала-думала и кажется придумала. Что мн дастъ панъ, чмъ наградитъ меня, если я сдлаю такъ, что панъ не будетъ подданнымъ Прусскаго короля, а останется подданнымъ Рчи Посполитой?

— Что ты, съ ума сошла?

— Нтъ, панъ, не сходила съ ума. А пусть панъ скажетъ: чмъ меня наградитъ?

— Да это не въ твоей власти… Да я и не знаю, пани… я теб цлое состояніе подарю. Ну, пятьдесятъ или сто тысячъ злотъ подарю…

— Это очень немного…

— Ну, мало — двсти подарю… триста…

— И этого мало…

— Ишь ты какая! Такъ неужто же мн отдавать теб половину всего моего состоянія?..

— И этого, панъ, мало… Вдь подумать только, чего стоитъ это! Намъ останется полякомъ. Вдь это чего-нибудь да стоитъ!

— Да глупая ты! Не могу же я отдать теб все свое состояніе. Отдать вотъ Сталупени, остаться полякомъ и пойти нищимъ по большой дорог.

— Я этого не требую.

— А чего же ты требуешь?

— А сдлать такъ, чтобы состояніе пана, пожалуй хоть все или половина, было моимъ, оставаясь панскимъ.

— Ужь этого я и не пойму…

— Чудно, панъ! Кажется, понять легко. Пойти намъ вмст, только такъ пойти, чтобы не мимо храма…

— А въ самый храмъ! воскликнулъ Сандецкій.

— Да, панъ Ксаверій, въ самый храмъ.

— Да. Это, милый дьяволенокъ, не глупо! И даже чмъ больше я на тебя смотрю и чмъ больше тебя слушаю, тмъ боле убждаюсь, что мн другаго и длать нечего. Даже если я и въ прусскіе подданные попаду, то и тогда мн другаго длать нечего. Меня теперь, но правд, только одно и смущаетъ, что я, какъ дуракъ, влюбился въ ту же двушку или въ того же бсенка, въ котораго влюбленъ мой сынъ. Вотъ что меня смущаетъ! А не будь этого…

И панъ Ксаверій махнулъ рукой.

— Тутъ важно не это, панъ. Важно то, что я люблю не сына, а отца. Бросимъ этотъ глупый разговоръ и будемъ говорить о важномъ. Общается-ли панъ честнымъ словомъ Ксаверія Сандецкаго, что женится на Франциск Дзялынской, если при ея помощи и по ея совту останется польскимъ подданнымъ.

— Да Вислейка-то? Вдь ты болтаешь, не зная… Вислейка-то поганая…

— Нтъ, она не поганая, панъ. Она милая, хорошая. Что воды-то въ ней совсмъ нтъ? Надо молиться Пресвятой Дв и благодарить Ее за то, что въ Вислейк воды нтъ. Да, вотъ панъ Ксаверій умный человкъ, а этакая двушка какъ я, много моложе его, догадалась, додумалась до того, до чего онъ не додумался. А вдь мн ровно на тридцать три года меньше, чмъ пану. Панъ втрое дольше меня имлъ время думать, живя на свт.

— Такъ говори, въ чемъ дло?

— Ничего не скажу! Прежде всего — слово, что если панъ Ксаверій Сандецкій останется польскимъ подданнымъ, а граница прусская пройдетъ по границ его владній, оставивъ его за Рчью Посполитой, то въ этомъ замк появится законная супруга пана Ксаверія, по имени панна Франциска.

— Дай подумать, дьяволенокъ.

— Думать тутъ совершенно не о чемъ. Дло совершенно простое. Станетъ панъ прусскимъ подданнымъ, онъ этого не переживетъ. Да и какой же истинный полякъ можетъ пережить такую обиду и такой срамъ?..

— Это врно, Франуся…

— Слдовательно, что же выбирать? Или тоскливую жизнь и смерть, или счастливую, веселую жизнь со мной. Неужто выборъ мудреный?

— Ахъ, чортъ тебя побери! воскликнулъ Сандецкій.— Да впрочемъ, нтъ… Сама ты сатана. Ну, вотъ что я теб отвчу. Подождемъ прізда Кароля. Какъ онъ отнесется ко всему этому… Коли онъ уступитъ тебя мн — согласенъ.

— Онъ не иметъ никакого права уступать или не уступать.

— Все равно дождемся Кароля. Если Кароль согласится и если ты дйствительно дьявольски придумала какъ мн избавиться отъ прусскаго подданства, то тогда что же длать… Тогда будешь панной Сандецкой.

Франуся поднялась, улыбнулась и протянула руку Сандецкому.

— Съ удовольствіемъ! отозвался панъ, цлуя руку.— Пожалуй, и другую поцлую…

— Нтъ, этого будетъ слишкомъ много… Довольно покуда и одной… А теперь я пойду, сейчасъ же сниму весь этотъ черный туалетъ, надну праздничный и явлюсь къ вамъ снова.

Панъ Сандецкій остался одинъ и задумался. Но онъ думалъ уже не о томъ, что ему грозитъ прусское подданство, а о томъ, что хотя и много женщинъ видлъ онъ на свт, которыхъ любилъ, которыми былъ любимъ, но такой, какъ эта Франуся, не встрчалъ.

‘Въ ней что-то есть!’ говорилъ онъ.— ‘А что — опредлить очень мудрено. Въ ней не одна жизнь кипитъ и бурлитъ — въ ней будто три жизни. Три красивыя двушки въ ней живутъ и вс три кипятятся, жить хотятъ…’

‘Сущій сатаненокъ!’ думалъ панъ и задумывался надъ вопросомъ: можетъ-ли молодая и красивая семнадцатилтняя двушка полюбить пятидесяти лтняго человка.

‘Да’, ршалъ Сандецкій, и прибавлялъ:— ‘но едва ли эта — тебя’.

XIV.

Панна Франциска Дзялынская, которою Сандецкій былъ уже серьезно увлеченъ, была дйствительно личностью не только недюжинною, но въ нкоторомъ отношеніи исключительною.

Хотя она и была дочерью бднаго шляхтича, самаго простаго смертнаго, скромнаго и недалекаго, который съ большимъ трудомъ добился мста фермера, но ни капли не походила на отца. И она, и ея старшая сестра, Эльжбета, не имли даже ничего общаго съ тихимъ, мягкимъ и отчасти робкимъ шляхтичемъ.

Дзялынскій былъ дуренъ собой, а об дочери были красавицы. Онъ былъ человкъ ограниченный, а дочери были очень умны. Онъ былъ человкъ боле чмъ смирный, безвольный, а двушки, напротивъ, очень бойки и предпріимчивы.

Об сестры уродились въ породу своей матери. Ихъ мать, бывшая пвица при двор Саксонскаго короля, посл довольно бурной жизни, вышла замужъ за Дзялынскаго, двадцатитрехлтняго человка, имя сама уже подъ сорокъ лтъ. Она была женщина красивая, но опять-таки дочери и на нее походили мало.

Уродились он вполн въ свою бабушку. По словамъ пани Дзялынской, об дочери ея, чрезвычайно похожія одна на другую, какъ могутъ походить только близнецы, были врнымъ портретомъ ея собственной матери. А бабушка Эльжбеты и Франуси была замчательная красавица южнаго типа и сомнительнаго происхожденія. Она всегда скрывала, откуда и кто она родомъ.

Дзялынская, часто разговаривая съ двочками объ ихъ бабушк, называла ее то гречанкой, то молдаванкой, то итальянкой и, наконецъ, однажды созналась, что она и сама врно не знаетъ, къ какой ея мать народности принадлежала.

Въ дйствительности эта бабушка была полугречанка, полутурчанка по крови и фанаріотка. О томъ, какъ прошла жизнь бабушки, Дзялынская подробно дочерямъ избгала разсказывать, а говорила только, что жизнь бабушки прошла съ большими приключеніями.

Такъ какъ Дзялынская не стснялась разсказывать дочерямъ нкоторыя свои похожденія, передавая все только въ мягкой форм, то двушки могли легко догадаться, что жизнь бабушки была, стало-быть, еще удивительне.

Дн сестры были поразительно похожи одна на другую даже въ мелочахъ. Разница была въ томъ лишь, что старшая была энергичне и ршительне младшей.

Об он были большія мечтательницы и, будучи очень дружны между собой, повряли одна другой все.

Он наивно не догадывались и не знали, что были об крайне честолюбивы и требовали отъ жизни почти несбыточнаго.

— Женщина красивая, умная и смлая можетъ достигнуть всего, чего захочетъ! говорила Эльжбета.

— Ты всего достигнешь, чего пожелаешь, отзывалась Франуся,— а я нтъ… Я не съумю!

А между тмъ, теперь какъ будто судьба помогала ой. Она будто вдругъ чудомъ очутилась въ богатомъ замк магната, и между ними уже шелъ разговоръ не о чемъ иномъ, какъ о законномъ брак.

Сидя теперь у себя въ комнатахъ, заваленныхъ всевозможными дорогими вещами, Франуся невольно удивлялась. Ей казалось, что т мечты, о которыхъ такъ часто бесдовали он съ сестрой, собственно были не мечты. Все это очень легко достается… Легче, чмъ она думала…

Дала-ли она себ хоть малйшій трудъ, чтобы заставить молодаго Кароля полюбить себя? Никакого! А много-ли ловкости или кокетства потратила она, чтобы самъ, пожилой уже, каштелянъ влюбился въ нее? Очень мало!

Впрочемъ, иногда Франусю смущала именно та быстрота, съ которою все произошло. Ей казалось, что все что легко дается — непрочно. А все случившееся съ ней за послдніе дни — далось чрезвычайно легко

Вдь еще нсколько дней тому назадъ она была въ маленькой комнат у небогатаго ксендза, и судьба обрекала ее на всю жизнь быть простой господыней провинціала, то-ость обрекала на положеніе совершенно двусмысленное, къ которому народъ относится всегда съ легкимъ презрніемъ и съ постоянной усмшкой… А теперь она почти уже невста одного изъ самыхъ богатыхъ людей Рчи Посполитой.

И Франуся чувствовала минутами, что у нея какъ бы кружится голова. Ей казалось, что она сразу, какою-то невидимою силой была поднята на страшную высоту, поставлена на ноги и покинута. Эта невидимая сила исчезла и только шепнула ей: ‘Ну, теперь смотри, держись сама!’

Вернувшись вечеромъ къ себ, Франуся долго думала о томъ, что сказала, но не пояснила пану Сандецкому. Она дйствительно додумалась, какимъ образомъ Сталупенямъ остаться за Польшей, а Сандецкому не длаться насильственно прусскимъ гражданиномъ.

Однако Франуся не была еще вполн убждена, что зародилось въ ея голов врная ли догадка, или пустая мечта.

XV.

На утро, поднявшись очень рано, двушка приказала доложить пану, что желаетъ имть четырехъ провожатыхъ домовниковъ для прогулки по парку и по селу. Франуся даже не прибавила, что эта свита должна была защитить ее на случай встрчи съ отцомъ Викентіемъ. Она уже перестала опасаться ксендза, свита была нужна для иной цли.

Черезъ полчаса явился лакей и попросилъ панну къ каштеляну

Франуся нашла Сандецкаго, ожидавшаго ее уже въ шапк и съ саблей.

— Никакой свиты теб, пани, не нужно! Я самъ съ тобой пойду гулять. И знаешь-ли ты, почему?..

— Панъ догадался, зачмъ я собралась гулять?

— Да, догадался.

— Стало-быть все пропало! воскликнула Франуся.

— Что пропало?

— Я ставила условіемъ, что если панъ останется полякомъ но моей милости, то долженъ вознаградить меня… сказано чмъ. Теперь же, если панъ самъ догадался, то честь принадлежитъ уже не мн. Панъ мн ничмъ не обязанъ и награждать меня не станетъ.

— Нтъ, пани. Прежде всего, панъ Ксаверій Сандецкій — честный человкъ и никогда никого не обманывалъ. И тебя, пани, и не обману. Дйствительно, я догадался въ чемъ дло, но не будь у насъ вчерашняго разговора, не скажи ты мн, что есть средство отдлаться отъ пруссаковъ, самъ бы я никогда до этого не додумался.

— Почему?

— Да Богъ знаетъ! А такъ какъ ты надоумила меня, то все-таки я всмъ буду обязанъ теб. И если это удастся…

— И буду женой пана?

— Да, если Кароль это позволитъ…

— Но Кароль, панъ, не иметъ… раздражительно воскликнула Франуся.

Сандецкій протянулъ руку и выговорилъ ршительно.

— Довольно объ этомъ. Повторяю — все зависитъ отъ Кароля. Если онъ безумно любитъ тебя, то и ты должна полюбить его и выходить за него замужъ. Я у сына отбивать любезную не стану. Много я всякихъ чудесъ натворилъ въ жизни, даже сосдей-шляхтичей судилъ и приговаривалъ къ смертной казни, но всему есть мра. Ну, пойдемъ, пани, въ обходъ!

И каштелянъ, вмст съ Франусей, одтой на этотъ разъ въ красивое шерстяное платье темно-лиловаго цвта, двинулся въ большія ворота. Они направились прямо къ Сталупенямъ, но дойдя до мостика, повернули вдоль берега.

Здсь панна разсмялась и, указавъ одно мсто, разсказала Сандецкому, какъ она, ночью, вмст съ Каролемъ, переходила въ бродъ.

— И вотъ, вдь эта необходимость спасаться въ бродъ имла великое значеніе. Не случись этого со мной, я бы никогда не обратила вниманія и не замтила, что эта рчонка мелка и даже не стоитъ названія рчки. Вотъ какъ все бываетъ на свт! А теперь гея сила въ этомъ… Судьба пана и моя судьба зависятъ отъ этой рчки. Или, лучше сказать, все стало зависть отъ того, что я когда-то переправлялась здсь въ бродъ и по себ узнала, что эта Вислейка — простой ручей.

Сандецкій и Франуся двинулись дале, все вдоль берега, и такимъ образомъ обошли весь холмъ, на которомъ помщался замокъ и часть парка. Уже очутившись въ парк, они прямо прошли снова черезъ надворныя строенія, снова были въ воротахъ, снова на томъ же мст, откуда начали свою прогулку, но затмъ взяли влво и пошли вдоль холма но противоположной сторон.

Все время, что длился этотъ второй обходъ съ западной стороны замка, и Сандецкій, и Франуся упорно молчали, озирались, наконецъ поглядли другъ другу въ глаза и разсмялись.

Лицо Франуси было почти восторженно-счастливое. Сандецкій тоже сіялъ.

— Скажи, пане, возможно-ли сдлать это… Такъ-то глазами я вижу, что возможно. Но сколько надо народу, сколько времени и сколько денегъ — этого я знать не могу

— Время, народъ и деньги — во власти людей, Франуся. Главное уже сдлано. И знаешь ли ты, что главное?.. Главное то, что вотъ этотъ, стоящій предо мной, дьяволенокъ додумался хитроумно до пустяка! Вотъ что главное!.. А времени у насъ недли дв наврно!.. Народу въ Сталупеняхъ довольно, а денегъ, сама знаешь, никакихъ не нужно. Только вотъ что, дорогая моя… Объ одномъ ты не подумала, а я думаю и смущаюсь… Еще одно важно — соблюденіе тайны. За своихъ рабовъ я отвчаю, никто слова не промолвитъ, но нкоторые изъ сосдей…

Сандецкій вздохнулъ, потомъ махнулъ рукой и прибавилъ:

— Ну, да чортъ съ ними! Я полагаю такъ, что съ помощью Божіей дло уладится.

Они вернулись въ замокъ. Сандецкій приказалъ послать къ себ молодаго домовника-шляхтича, который умлъ рисовать. Франуся хотла идти къ себ, но Сандецкій остановилъ ее.

— Нтъ, пани, иди тоже ко мн. Мы вмст займемся.

Черезъ нсколько минутъ Сандецкій, Франуся и молодой человкъ, вызванный имъ, сидли за столомъ, на которомъ былъ развернутъ планъ всего узда и въ томъ числ, конечно, были обозначены отдльною краской помстья пана Сандецкаго.

Рчонка, протекавшая между замкомъ и селеніемъ, къ которой съ такимъ презрніемъ относились всегда владльцы замка изъ рода въ родъ, теперь получала громадное значеніе.

Сколько разъ отецъ и ддъ Сандецкаго жалли, что при великолпномъ замк нтъ красивой широкой рки. А теперь это было бы погибелью.

— Ну, бери перо! скомандовалъ Сандецкій, весело улыбаясь Франус.— И ты тоже! обернулся онъ къ шляхтичу.— Бери перо, давай чертить.

И они стали чертить по плану, вспоминая, конечно, мстность. Работа ихъ была простая. Они на карт переносили рчку Вислейку съ восточной стороны замка — на западную.

Мстность на западъ отъ замка подъ холмомъ была тоже довольно, низменная, поросшая кустарникомъ. Отвести русло рчонки въ эту сторону и провести вдоль холма было дломъ, конечно, не легкимъ, но возможнымъ.

Почертивши, они стали разсуждать, сколько потребуется на эту работу времени и людей. Оказалось, что сдлать новое русло на западной сторон и засыпать старое, даже засадить кустарникомъ — на все необходимо было около мсяца.

— Вздоръ это! воскликнулъ Сандецкій.— Будемъ работать и день и ночь, и сдлаемъ гораздо скоре.

И поднявшись съ мста, Сандецкій прочиталъ молитву, а затмъ приказалъ молодому домовнику послать къ себ нсколько другихъ домовниковъ изъ самыхъ умныхъ. Въ томъ числ былъ позванъ и старикъ Заремба.

Франуся осталась въ кабинет пана-каштеляна и уже отчасти важно сидла на большомъ кресл. Предъ ней появились вс нахлбники и, раскланявшись съ паномъ, кланялись и ей.

По ихъ поклонамъ можно было догадаться, что положеніе Франуси въ замк уже стало совершенно иное. Они будто чуяли въ ней будущую, а быть-можетъ уже и настоящую повелительницу.

Всмъ своимъ домовникамъ Сандецкій показалъ планъ и объяснилъ дло. Вс были въ восторг, клялись и божились, что это — геніальная выдумка и что только такой удивительно-умный человкъ, какъ ясновельможный панъ, могъ выдумать такое средство спасти себя и всхъ отъ Фридриха.

— Надумалъ не я, заявилъ наконецъ Сандецкій.— Надумалъ другой человкъ — и человкъ этотъ требуетъ большаго вознагражденія. Не знаю, стоитъ-ли на это идти. Какъ вы полагаете?

— Какъ можно, панъ! отвчали гвалтомъ домовники,— за такое дло, за такой совтъ, можно все отдать, можно четверть состоянія отдать.

Сандецкій, хитро ухмыляясь, только поглядывалъ искоса на Франусю. Она усмхалась, но нсколько гордо и важно.

‘Сущая королева на трон сидитъ!’ думалъ про себя Сандецкій, глядя на двушку.

Дйствительно, Франуся, сидя въ большомъ кресл, положила руку, украшенную перстнями и браслетами, которые ярко сіяли, на край кресла, а сама, выпрямившись немножко, откинула голову назадъ и смотрла на всхъ въ полъ-оборота, почти черезъ плечо.

Когда вс домовники вышли, Сандецкій приблизился къ Франус и выговорилъ:

— Теперь я уже не сомнваюсь, что это дло совершенно возможное. Я остаюсь полякомъ, подданнымъ моего дорогаго отечества, и все это благодаря теб, твоей умной головк. Но теперь — что скажетъ Кароль. Мы ему все объяснимъ — и если онъ согласится, то все будетъ ладно. Сначала мы примемся за работу, а когда Польшу и Пруссію разграничатъ, мы съ тобой отправимся въ Варшаву и тамъ, посл цлаго ряда баловъ и пировъ, о которыхъ слухъ по земл пройдетъ, мы будемъ внчаться такъ, что намъ вс Потоцкіе, Чарторыйскіе и Радзивилы позавидуютъ. А мн лично даже позавидуетъ самый знаменитый побдитель женскихъ сердецъ — король Станиславъ.

XVI.

Черезъ два дня, на двор замка появилась простая нетычинка, и изъ нея вышелъ запыленный до неузнаваемости молодой Кароль.

Франуся въ это время стояла у окна своей горницы, увидла и узнала его. Она усмхнулась и выговорила сама себ:

‘Да, магнатъ Ксаверій Сандецкій или незаконнорожденный Кароль Побочекъ — это разница большая! Вдобавокъ, одинъ любитъ, но чрезъ десять лтъ можетъ легко и разлюбить… Другой тоже любитъ и, конечно, не разлюбитъ. Черезъ какихъ-нибудь десять-пятнадцать лтъ онъ будетъ уже совсмъ старикъ. Каково мн тогда будетъ?!. Объ этомъ думать нечего, тогда увидимъ… Нельзя въ жизни загадывать такъ далеко… Думая о завтрашнемъ дн, прозваешь ныншній. Надобно брать быстро и ловко все. что попадаетъ подъ руку. Если хорошее, нужное — сохранить, если ненужное — бросить’.

И Франуся задумалась, стоя у окна. Она думала о томъ, что должно теперь произойти между отцомъ и сыномъ, что скажетъ и какъ поступитъ Кароль. Онъ никакого права не иметъ на нее. Онъ влюбленъ въ нее, но что-жь изъ этого? Она тоже сказала ему, что любитъ его, но полушутя, во время танцевъ, а серьезно она не говорила этого.

Между тмъ молодой человкъ, войдя въ замокъ, къ себ, умывшись и переодвшись посл дороги, перемолвился съ прислуживавшимъ старымъ лакеемъ и получилъ нежданно первый нравственный ударъ.

Старикъ сказалъ ему, что наверху, въ одномъ этаж съ паннами, помщается молодая панна, Франциска именемъ, которая прежде тихонько скрывалась у домовника Зарембы, бжавъ отъ ксендза.

Разумется, лакей прибавилъ къ этому подробно все что зналъ. А вс въ Сталупеняхъ знали теперь, что красавица-панна проводитъ цлые часы вмст съ паномъ-каштеляномъ и что, повидимому, старый панъ влюбленъ въ молодую двушку.

Кароль былъ настолько пораженъ что, уже совсмъ готовый идти къ отцу, опустился на кресло и сидлъ, какъ пришибленный. Все что ему передали было совершенно просто и совершенно вроятно.

Если бы ему сказали, что вс магнаты Польши влюблены въ Франусю, онъ бы поврилъ этому. А отецъ его, часто влюблявшійся въ жизни, и подавно могъ влюбиться за нсколько дней въ такую двушку какъ она.

Однако Кароль не могъ понять, или не могъ ршиться уразумть, какимъ образомъ отецъ, любящій его, не подумалъ о немъ — Карол. Вдь это соперничество между отцомъ и сыномъ! Это что-то нехорошее!

‘Мало-ли чего не творится въ теперешнее время! прошепталъ Кароль.— Удивительныя и странныя времена мы переживаемъ!’

И Кароль вспомнилъ, что недлю назадъ, одинъ магнатъ, самый скромный и порядочный человкъ всей Рчи Посполитой, добрый, набожный, постившійся но нскольку разъ въ годъ, проигралъ въ карты все свое состояніе въ одинъ вечеръ, затмъ продалъ свою жену за крупную сумму своему же родному дяд, притомъ противъ ея воли, такъ какъ она обожала мужа.

Посидвъ нсколько мгновеній, Кароль ршился идти къ отцу, но когда онъ вошелъ, Сандецкій тотчасъ же замтилъ сильное волненіе въ лиц сына. Они обнялись, поцловались и сли.

Кароль сталъ передавать столичныя новости, затмъ перешелъ къ самому важному вопросу, о разграниченіи Рчи Посполитой съ Пруссіей на запад и съ Россіей на восток, но все, что ни говорилъ онъ — онъ говорилъ вяло, разсянно.

Лицо его было тревожно, онъ былъ занятъ другимъ, и это очевидно поглощало его всего.

Сандецкій замтилъ, понялъ и, вздохнувъ, выговорилъ:

— О дл переговоримъ мы въ другой разъ, Кароль. Ты уже мн написалъ все подробно, а я здсь принялъ свои мры. У насъ тоже много новаго есть, что я долженъ теб передать.

Сандецкій разсказалъ Киролю, что нкій человкъ придумалъ средство простое и въ то же время хитрое, какъ остаться Сталупенямъ при Польш. Этотъ нкій человкъ — женщина, которая себ въ награду за такой совтъ потребовала у него брака съ ней. А такъ какъ она любитъ его и онъ со своей стороны тоже увлекся ею, то все дло обстоитъ пока благополучно. Но вся сила въ согласіи на это третьяго человка.

Кароль, конечно, тотчасъ же догадался въ чемъ дло, понурился и молчалъ.

— Ты все понялъ. Кароль? выговорилъ Сандецкій.

— Все понялъ, отецъ, но не знаю… ушамъ не врится…

— Не лучше-ли намъ, Кароль, позвать на наше совщаніе еще одно лицо? Втроемъ мы легче и лучше выяснимъ многое.

— Конечно, лучше… глухо отозвался молодой человкъ.

Но затмъ, когда Сандецкій поднялся, чтобы позвать человка и послать за Франусей, Кароль вдругъ тоже быстро вскочилъ съ мста и выговорилъ:

— Нтъ, батюшка, я не могу… Не могу ее видть теперь здсь… Надо мн пойти къ себ, успокоиться. Да и зачмъ мн видть ее? Я знаю, что она скажетъ… Я врю всему что слышалъ.

— Но все-таки она сама можетъ…

— Не надо, ничего не надо! прервалъ Кароль.

Молодой человкъ ушелъ къ себ, но вечеромъ онъ уже снова явился къ отцу, боле спокойный, и попросилъ его вызвать Франусю.

И тутъ произошло короткое объясненіе.

Франуся была холодно-важна, раза два только слегка вспылила. Она объяснила, что, хотя панъ Кароль сдлалъ ей честь — влюбился въ нее, затмъ былъ ея спасителемъ изъ рукъ ксендза, но тмъ не мене она никогда не любила его и не можетъ любить, потому что никогда не отдастъ сердца своего молодому человку.

— Молодые люди легкомысленны, кончила она,— непостоянны. Связывать свою судьбу съ ними — безсмысленно.

Панъ Ксаверій сидлъ смущенный и виновато поглядывалъ на сына. Кароль былъ спокоенъ, повидимому, но совершенно придавленъ всмъ происшедшимъ.

— Не обвиняй меня, Кароль, даже и мысленно! выговорилъ наконецъ Сандецкій.

— Нтъ, батюшка, клянусь Богомъ, что не обвиняю. Я вижу и понимаю, какъ все это могло произойти въ мое отсутствіе… Я теперь только понялъ, что за личность панна Франциска. Она никогда никого не любила и никогда никого не полюбитъ! Она любила, любитъ и будетъ любить страстно и пылко себя самое, себя одну. Дай Богъ только — и я молю Его объ этомъ — чтобы когда-нибудь, при другихъ, боле сложныхъ обстоятельствахъ, пани Сандецкая не поступила бы такъ, какъ поступаетъ теперь со мной панна Дзялынская!

Франуся на это презрительно улыбнулась и взглянула на Сандецкаго. Взглядъ былъ настолько полонъ любви и нжности, казалось, вполн естественной и искренной, а не игранной, что Кароль вздрогнулъ какъ бы отъ удара ножа.

— И такъ скажи, Кароль, ты отдаешь мн панну Франусю?

— Я повторю слова ея, отозвался Кароль,— я никакого права на нее не имю. Но насколько все это зависитъ отъ меня, я на все согласенъ безъ всякаго дурнаго чувства къ отцу. Ее же я надюсь когда-нибудь забыть или возненавидть всей душой. Но мстить я не стану, обернулся Кароль къ Франус,— за себя! Помни, пани, за себя. Если же когда-либо я узнаю, что ты поступила съ моимъ отцомъ такъ же безсердечно, какъ поступила теперь со мной, то помни, пани, явлюсь мстителемъ самымъ безпощаднымъ. А теперь, батюшка, у меня просьба… Это мое, такъ сказать, условіе… Мн нужно позволеніе ухать изъ замка и не возвращаться, по крайней мр, около года.

— Какъ?!. воскликнулъ Сандецкій.— Зачмъ?!.

— Этого я прошу и этого я требую, надо согласиться. Мое пребываніе здсь будетъ нестерпимо. Видть женщину къ которой я относился какъ къ своей невст — супругой моего отца… Разв это мыслимо?

Наступило молчаніе, посл котораго Сандецкій выговорилъ вздохнувъ:

— Что-жь длать… Я согласенъ. Но скажи, куда же ты отправишься, что ты будешь длать?

— Я хочу заняться чмъ-нибудь. Я хочу жить самостоятельною жизнью.

— Что же? Подешь въ Варшаву, поступишь въ Палестру?

— Нтъ, батюшка, времена не т наступаютъ. Какая теперь Палестра! Теперь нужны отечеству рубаки. Я хочу поступить въ Албанскую банду.

Сандецкій задумался, снова вздохнулъ и произнесъ:

— Ну, что-жь, пожалуй. Если бы ты носилъ мое имя, я бы не позволилъ быть теб домовникомъ Радзивила и албанчикомъ, но такъ какъ, къ несчастью, ты не носишь фамиліи Сандецкихъ, то можешь быть хорошимъ членомъ банды. На прощаніе ты мн все-таки подтвердишь клятву, что не имешь никакого дурнаго чувства противъ меня. Какъ я любилъ тебя, такъ теперь и люблю.

— Нтъ, батюшка, клянусь — ровно ничего не имю. Все это — несчастная случайность. Скажу только, что я боюсь панны Франциски. Она кажется мн теперь не тою, какой я ее воображалъ. Прости мн, пани, прямое слово — я не врю въ твою любовь къ отцу.

— О! это я докажу вскор и мужу, и всмъ молодымъ втреникамъ! воскликнула Франуся.— Панъ не можетъ читать въ моемъ сердц. Панъ уже однажды ошибся, вообразивъ себ, что я могу его любить. Теперь панъ ошибается вторично.

Кароль понурился и глубоко вздохнулъ.

— Увидимъ… Давай Богъ… глухо проговорилъ онъ.

XVII.

Въ ту же ночь Кароль Побочекъ выхалъ изъ замка. Сандецкій особенно нжно простился съ сыномъ. Онъ былъ очень смущенъ тмъ положеніемъ, въ которое поставило его нежданное знакомство съ Франусей. Какъ бы то ни было, онъ оказывался соперникомъ собственнаго сына и вдобавокъ еще счастливымъ, предпочтеннымъ.

Какъ ни утшался панъ Ксаверій, что его любимецъ Кароль еще человкъ молодой, увлекся двушкой случайно и можетъ еще много разъ влюбиться такъ же, тмъ не мене совсть возмущалась въ немъ.

Вдобавокъ онъ постоянно себя спрашивалъ, можетъ-ли дйствительно панна Франциска любить его. Въ отвтъ на это онъ пожималъ плечами, сомнвался, но утшался тмъ, что отношенія возникшія между ними — особенныя, странныя, исключительныя. Онъ якобы долженъ жениться на Франциск изъ благодарности за спасеніе своихъ помстій отъ Прусскаго короля.

Кончилось тмъ, что Сандецкій убдилъ себя въ томъ, что если онъ и отнялъ у сына возлюбленную, то ради государственныхъ интересовъ. Большія помстья Сталупеней благодаря этому останутся подъ властью польской короны.

Проводивъ сына, каштелянъ Сталупеньскій тотчасъ ршилъ взяться за дло. Медлить было нельзя. Уступка многихъ областей Рчи Посполитой тремъ сосдямъ: Пруссіи, Австріи и Россіи, была уже ршена въ Варшав, и народу оставалось только покориться судьб. Въ скоромъ времени должны были появиться въ Сталупени Фридриховскіе комиссары для проведенія новой границы.

На другой же день посл отъзда Кароля, каштелянъ Сталупеньскій приказалъ всмъ отъ мала до велика, за исключеніемъ женщинъ, собраться на большомъ двор замка.

Съ утра дворъ переполнился густою толпой. Вс подданные каштеляна были на-лицо, отъ стариковъ до юношей. Вс Сталупени были во двор замка. Вмст съ тмъ вс обитатели, домовники замка тоже вышли изъ своихъ горницъ на тотъ же дворъ и стали въ переднихъ рядахъ.

Полуторатысячная толпа стояла мертво-тихо въ ожиданіи появленія каштеляна. Всмъ было, конечно, извстно, что дло идетъ о великой государственной бд, постигшей королевство.

Панъ-каштелянъ долженъ былъ, по мннію всхъ, объявить во всеуслышаніе горькую всть о переход врныхъ сыновъ Рчи подъ скипетръ и державу ненавистнаго Прусскаго короля.

Наконецъ, домовникъ каштеляна, ближайшій къ нему наперсникъ и маршалъ замка, панъ Балтазаръ, вышелъ на подъздъ и махнулъ на толпу, какъ бы приказывая этимъ стихнуть окончательно. Вслдъ за нимъ вынесли раззолоченное кресло и поставили на подъзд, заране накрытомъ краснымъ сукномъ.

Появился наконецъ самъ панъ-каштелянъ въ великолпномъ одяніи. Вс ожидали, что панъ наднетъ и кунтушъ, и жупанъ траурные, какъ часто бывало это, но, къ своему удивленію, увидали каштеляна въ яркомъ одяніи. Еще боле удивилась толпа, замтивъ на лиц пана не грустное выраженіе, а воодушевленновеселое.

Панъ-каштелянъ слъ на кресло, за нимъ стали его дв дочери, одтыя тоже въ свтлыя платья, а около нихъ, немного отступя, стала всмъ извстная бывшая господыня ксендза, а нын домовничка самого пана Сандецкаго.

Каштелянъ поздоровался со всми громкимъ голосомъ и, посл долго не умолкавшихъ кликовъ и виватовъ, заговорилъ своимъ сильнымъ голосомъ и сказалъ цлую рчь.

Панъ Сандецкій объяснилъ, что времена наступили лихія. У Рчи Посполитой три могущественныхъ врага. Король Станиславъ-Августъ, самый слабодушный король, когда-либо вступавшій на польскій престолъ, ничего не длаетъ, чтобы спасти свое королевство. Напротивъ, онъ продался Русской императриц и въ качеств ея ставленника и почти раба, какъ уда-предатель, предаетъ свое отечество на поруганіе и разграбленіе.

Изложивъ подробно положеніе королевства Польскаго по отношенію къ двумъ главнымъ врагамъ его — Россіи и Пруссіи, панъ Сандецкій перешелъ къ длу.

Онъ объяснилъ, что новая граница между королевствами Прусскимъ и Польскимъ должна пройти какъ разъ черезъ Сталупени. Граница должна идти по урочищамъ. Одно изъ этихъ урочищъ, увы! рчонка, которая течетъ подъ холмомъ. Поверни эта рчонка отъ селенія направо — они бы оставались подданными польской короны, но Вислейка повернула налво еще въ незапамятныя времена, и теперь этотъ поворотъ сталъ роковымъ. Они должны принадлежать вковому врагу.

При этомъ панъ Сандецкій подробно разъяснилъ, что будетъ служить основаніемъ для проведенія новой границы между двумя королевствами.

— Хорошо-ли вы поняли меня?! воскликнулъ наконецъ Сандецкій на весь дворъ.

— Поняли, пане! раздались голоса большею частью стариковъ.

— Рады-ли вы сдлаться подданными короля Фридриха и нмцами?

Толпа заревла вся. Самые молодые — и т рявкнули. Не было слышно ни да, ни нтъ, но но гулу этому видно было, что вопросъ былъ только оскорбителенъ.

— Готовы-ли вы, воскликнулъ панъ, вставъ съ кресла,— пожертвовать собой, чтобы остаться поляками?

Снова рявкнула толпа и даже шелохнулась, какъ бы готовая идти на приступъ.

— Согласны-ли вы проработать денно и нощно недли дв или три? Не сражаться, не биться съ врагами, а работать… Обратиться въ простыхъ землекоповъ и усиленно работать.

И на новый гулъ, выражавшій полное согласіе, намъ Сандецкій объяснилъ въ чемъ дло.

Стоило только, начавъ близь селенія земляную работу, провести ее на разстояніе около версты, и Сталупени — замокъ, селеніе и вс земли — останутся подъ властью польской короны.

Когда вся толпа поняла въ чемъ дло, восторженные клики огласили окрестность, и казалось, что на далекое разстояніе кругомъ слышны были эти клики.

Панъ Сандецкій объяснилъ какимъ образомъ и по какому мсту выроютъ новое русло для Вислейки, засыплютъ старое, насадятъ кустовъ, кое-гд выстроятъ какой-нибудь сарай или избушку. Въ конц концовъ Вислейка въ одномъ мст исчезнетъ съ лица земли, а въ другомъ появится.

— Но это не все! снова воскликнулъ панъ-каштелянъ.— Мы вс единодушно желаемъ остаться поляками, но тмъ не мене легко можетъ случиться, что найдется и среди насъ, какъ бываетъ часто, предатель, который при появленіи властей нмецкихъ продастъ насъ. Поэтому, во-первыхъ, отправимся сейчасъ же въ костелъ, прослушаемъ обдню, а затмъ поклянемся вс ни единымъ словомъ не выдавать себя и, чмъ бы насъ ни устрашали, стоять крпко за то, что Вислейка всегда, испоконъ вка, текла на западъ отъ замка, а не на востокъ. Кром того, мы поклянемся, что тотъ, кто насъ продастъ, будетъ нами наказанъ смертною казнью. Я велю приготовить на этотъ случай среди этого двора вислицу. На ней мы повсимъ уду-предателя.

Посл новыхъ кликовъ, виватовъ и долго неумолкавшаго гула голосовъ, вся громада двинулась со двора замка въ Сталупени, прямо къ костелу.

Впереди этой толпы шелъ ксендзъ, присутствовавшій при всемъ. Ему предстояло служить обдню, но отецъ Викентій или былъ боле всхъ взволнованъ извстіемъ, или иное что-нибудь случилось съ нимъ. Онъ былъ блденъ, такъ что его нельзя было узнать.

Разумется, не переходъ Сталупеней къ Пруссіи взволновалъ его. Его поразило, оскорбило, привело въ бшенство совершенно иное. Все время, что панъ-каштелянъ держалъ рчь къ народу, ксендзъ не спускалъ глазъ со своей бывшей господыни, которая гордо и величаво стояла за кресломъ пана вмст съ его дочерьми.

Давно-ли она боялась его, робла при малйшемъ его слов, опускала глаза и даже дрожала отъ страха а теперь, увидя его впереди толпы, она усмхнулась, головкой дернула и глаза прищурила, какъ будто разглядывая: какая такая букашка чернетъ передъ ней.

‘Да’, ворчалъ себ подъ носъ отецъ Викентій,— ‘она посмотрла на меня какъ на какое-то наскомое. Хорошо! Увидимъ, кто въ конц концовъ кого поборетъ: каштелянъ ксендза, или ксендзъ каштеляна!’

Костелъ наполнился народомъ, разумется, самыми старыми или важными обывателями. Остальные обступили храмъ кругомъ. Каштелянъ явился тоже, но безъ дочерей, а въ сопровожденіи лишь двухъ или трехъ домовниковъ.

Здсь, когда началось пніе молитвы Пресвятой Дв, каштелянъ и вс присутствующіе надли шапки, вытащили сабли на половину изъ ноженъ и громко поклялись стоять за Пресвятую, но вмст съ тмъ на этотъ разъ стоять врой и правдой за свое личное, частное дло.

Посл обдни вс присутствующіе, а равно и стоявшіе кругомъ костела, поклялись держать все втайн и наказать предателя, если таковой окажется.

Ксендзъ служилъ обдню опустивъ глаза въ землю, а блдное лицо его иногда искривлялось презрительной усмшкой. Онъ зналъ впередъ, что этимъ предателемъ будетъ онъ. Единственно что смущало его — выйдетъ-ли толкъ изъ этого предательства.

Посл обдни толпа, и старъ и малъ, наполнила снова дворъ замка. Панъ-каштелянъ устроилъ пиръ. На дворъ выкатили бочки вина, а въ большомъ сара для молодежи снова были устроены танцы. Но такъ какъ души общества — Кароля — и другой когда-то всхъ увлекавшей личности въ сара не было, то и танцы шли довольно вяло.

XVIII.

Съ восходомъ солнца недалеко отъ мостика между селеніемъ и замкомъ уже собрались толпы въ простыхъ будничныхъ одеждахъ со всякаго рода земляными орудіями. Ломы, кирки, лопаты, тачки — все тутъ было на-лицо.

Началась работа, длившаяся цлый день. Самъ каштелянъ руководилъ работой и обозначалъ ту мстность, по которой должно было идти будущее русло.

Къ большому удивленію всхъ, главнымъ помощникомъ каштеляна оказался старикъ-домовникъ, котораго едва знали въ лицо сельчане, несмотря на то, что онъ жилъ въ замк уже цлые годы. Это былъ старикъ Заремба.

Онъ оказался спеціалистомъ по тому важному длу, которое теперь предпринималось. Онъ же распредлилъ рабочихъ такимъ умнымъ способомъ, что работа пошла вдвое быстре. Народъ не толпился безпорядочною кучей, а раздленный на четыре партіи длалъ свое дло успшне и даже веселе.

Тутъ же было окончательно ршено стариками, что, по всей вроятности, работа, несмотря на ея трудность, будетъ окончена недли въ дв, много въ три, а до появленія прусскихъ солдатъ, или комиссаровъ, оставалось по крайней мр около мсяца.

Главная трудность задачи заключалась не въ рыть русла, а въ уничтоженіи слдовъ этого рытья, и затмъ вторая трудность — уничтоженіе слдовъ прежняго русла.

Панъ-каштелянъ ежедневно вставалъ съ восходомъ солнца и проводилъ цлые дни на работ. Сюда же ради любопытства являлись и об панны-дочери. Сусанна подбадривала хлоповъ шутками и смшками.

Моника, но своему обыкновенію, являлась боле полезной для рабочихъ. Она постоянно приходила съ цлой свитой двушекъ и приносила для раздачи хлбъ, мясо, лакомства, а иногда и вино.

Прошло дв недли.

Старикъ-домосдъ Заремба зарабатывалъ теперь весь хлбъ, который, въ качеств домовника, сълъ за много лтъ у своего благодтеля-пана. Онъ поквитался теперь съ каштеляномъ. Безъ него быть — можетъ работа шла бы медленне и вышла бы грубе. Всякій могъ бы догадаться и замтить обманъ.

Такъ, между прочимъ, Сандецкій предполагалъ провести прямо простое русло съ одинокими берегами. Старикъ Заремба убдилъ пана-каштеляна и всхъ прочихъ, что нужно потратить нсколько боле труда и какихъ-нибудь нсколько лишнихъ дней, но провести русло боле причудливое.

— Надо, чтобы это была рчка, а не искусственный каналъ, говорилъ онъ.

Но это легко было сказать, сдлать было мудрене. И въ этомъ отношеніи старикъ-шляхтичъ не ограничивался однимъ совтомъ. Онъ выдумывалъ тотчасъ же что-нибудь, что длало будущіе берега новой самодльной Вислейки самыми естественными, какіе только могла сдлать сама природа.

Наконецъ, въ одинъ сумрачный день, съ грозовой тучей на небосклон, вс обитатели Сталупеней явились въ праздничныхъ одеждахъ. Только человкъ съ десятокъ были съ ломами и заступами. Оставалось только прорыть, или пробить небольшое пространство, въ сажень, которое отдляло новое русло отъ извилины стараго.

Эта работа продолжалась всего часъ — и при громкихъ кликахъ виватъ, Вислейка, довольно глубокая въ этомъ мст, ринулась весело, будто съ большой охотой — въ правую сторону. Народъ, стоявшій по берегамъ, весело бросился бжать за водой вдоль новаго русла. Черезъ нсколько минутъ Вислейка отдлила замокъ отъ невидимаго, но всми какъ бы чувствуемаго врага — нмца.

Панъ Заремба, бывшій тутъ, даже прослезился отъ восторга. То, что ему одному мерещилось теперь и днемъ и ночью, оказалось не только удовлетворительно исполненнымъ, но и замчательно сооруженнымъ.

Новая Вислейка была самая обыкновенная рчка, то глубокая, то мелкая, бросавшаяся и вправо и влво, кое-гд бурлившая на глубокихъ мстахъ, а кое-гд тихо скользившая по броду, и сквозь небольшой пластъ воды блестлъ чистый блый песокъ на дн. Сама природа лучше бы не провела рчку.

Посл одного дня отдыха и пированія на двор замка, наутро началась новая работа — засыпаніе стараго русла. И здсь домосдъ и нелюдимъ Заремба снова оказался мастеромъ своего нежданнаго дла.

Здсь онъ распланировалъ мстность и занялся уже садоводствомъ, огородничествомъ, а кое-гд и строительствомъ. Въ самыхъ глубокихъ мстахъ пришлось строить. Кое-гд были выстроены сараи, кое-гд разсажены деревья и кусты. Наконецъ, въ нкоторыхъ мстахъ пришлось класть огромные куски привознаго дерна.

Эта работа — уничтоженія слдовъ стараго русла — была наконецъ тоже окончена, и какъ разъ наканун праздничнаго дня.

На утро снова было пированіе въ замк и во двор. Вс были несказанно счастливы, вс только и толковали о томъ, какой панъ Ксаверій молодецъ, что додумался до такого простаго, а вмст съ тмъ и диковиннаго способа: остаться Сталупенямъ на вки-вчные за Рчью Посполитой.

Въ самый разгаръ веселья снова появилось красное сукно на подъзд, снова появилось кресло золоченое и снова вышелъ изъ замка въ красивомъ наряд панъ Ксаверій съ дочерьми. Но теперь впереди паннъ, и рядомъ съ каштеляномъ, стояла панна Франциска въ пунцовомъ бархатномъ плать съ конфедераткой на голов, украшенной большимъ пунцовымъ перомъ, которое красиво падало на плечо ея.

Народъ невольно притихъ и, столпившись, ждалъ чего-то особеннаго. Вс чуяли, что панъ скажетъ что-нибудь удивительное. И дйствительно, павъ-каштелянъ удивилъ всхъ.

Прежде всего панъ Ксаверій громко назвалъ нсколько лицъ изъ обитателей Сталупеней, съ цлью убдиться, что они на-лицо. Въ числ прочихъ панъ назвалъ отца Викентія.

— Здсь, пане! отозвался глухо, сдавленнымъ голосомъ ксендзъ, стоявшій на этотъ разъ не въ первыхъ рядахъ, а среди народа.

— Не годно теб, духовному лицу, стоять среди толпы, выговорилъ панъ Сандецкій, усмхаясь.— Выйди впередъ.

Ксендзъ поневол повиновался, выбрался изъ толпы и сталъ въ нсколькихъ шагахъ отъ подъзда. Раза три искоса глянулъ онъ на красавицу Франциску, блествшую своею красотой и богатымъ нарядомъ, но встртивъ ея дерзко-насмшливый взглядъ, снова измнился въ лиц, уперся глазами въ землю и стоялъ, стараясь сдержать свое бшенство и злобу.

Ему чудилось нчто. Онъ былъ увренъ, что эта его догадка не ошибочна. А между тмъ его догадка казалась ему же и полною безсмыслицей.

‘Зачмъ же она, Франциска, явилась въ праздничномъ наряд, думалось ксендзу,— якобы ради какого торжества? Почему же не быть этому? Вдь она стоитъ впереди двухъ дочерей каштеляна, рядомъ съ нимъ?’

— Слушайте меня, мои врные домовники и хлопы, началъ говорить Сандецкій.

Рчь его продолжалась довольно долго. Панъ любилъ ораторствовать и умлъ говорить.

— Однимъ словомъ, закончилъ панъ Ксаверій,— спасеніе наше придумала стоящая предъ вами, панна Франциска Дзялынская. Но прежде чмъ сообщить мн свою выдумку она взяла съ меня слово, что если я, благодаря ей, на-вки останусь съ потомками, изъ рода въ родъ, въ Польш, то обязанъ вознаградить ее, сочетавшись съ ней законнымъ бракомъ. Скажите мн правдиво: стоитъ-ли ея совтъ такой награды?

Обыватели Сталупеней почти вс, отъ мала до велика, давно любившіе, а нкоторые и обожавшіе Франусю, встртили слова пана-каштеляна ликованіемъ почти такимъ же, какимъ проводили Вислейку, когда она побжала направо отъ мостика въ новое русло.

Только одинъ человкъ въ эту минуту страшно поблднлъ и даже затрясся всмъ тломъ. Это былъ отецъ Викентій.

— Я очень радъ, воскликнулъ панъ Ксаверій.— что будущая кастелянша Сталупеньская вамъ но сердцу! Черезъ нсколько дней я ду въ Варшаву и тамъ намренъ отпраздновать свою свадьбу самымъ пышнымъ образомъ. Затмъ я вернусь сюда, и здсь мы будемъ пировать цлыхъ три дня. Ныншніе мальчуганы десяти лтъ отъ роду, которые проживутъ лтъ девяносто на свт, будутъ и въ половин будущаго столтія разсказывать, какъ панъ Ксаверій Сандецкій, каштелянъ Сталупеньскій, праздновалъ свою женитьбу на самой умной польк всего королевства, панн Франциск Дзялынской.

Окончивъ рчь, Сандецкій крикнулъ виватъ, и тысячная толпа гулко и лихо подхватила его. Шапки полетли вверхъ. А панна Франциска мило, любезно, но горделиво и величаво раскланивалась съ высокаго подъзда на вс стороны.

Она видла въ толп нсколько молодыхъ Сталупеньскихъ франтовъ, которые еще такъ недавно любезничали съ ней, объяснились ей въ любви на задворкахъ и на огородахъ села. Она видла впереди всхъ зеленое, искаженное злобой лицо своего недавняго страшилища — отца Викентія.

И все это веселило сердце Франуси.

Давно-ли все его было?.. А теперь? Насколько это крыльцо, покрытое краснымъ сукномъ, выше всей этой толпы, настолько и она положеніемъ стала выше ихъ всхъ. Не пройдетъ нсколькихъ дней, какъ она будетъ супругой одного изъ самыхъ богатыхъ людей королевства.

XIX.

Разумется, тотчасъ же начались въ замк сборы къ отъзду. Панъ Сандецкій былъ въ дух и счастливе чмъ когда либо.

На послднее время онъ сталъ ласкове обращаться со своими дочерьми, а теперь, по просьб Франуси, согласился и на то, что считалъ невроятнымъ нсколько дней назадъ, на ихъ поздку въ столицу. Об дочери пана Ксаверія, уже давно зная, въ какихъ отношеніяхъ находится новая домовничка къ ихъ отцу, въ чемъ заключается ея заслуга предъ нимъ, покорились случайности и примирились съ удивительною новостью.

Для нихъ никакой перемны въ жизни отъ брака отца произойти не могло. Он знали, что и прежде отецъ предполагалъ все свое состояніе передать такъ или иначе своему сыну, Каролю. Имъ же должно было достаться только приданое матери. Теперь, если у отца и будутъ дти отъ второй жены, на ихъ судьбу это прямо не вліяло.

Между тмъ Франуся съ умла заставить обихъ двушекъ быстро полюбить себя, и какъ только он сблизились, положеніе паннъ стало совершенно иное въ замк. И не только съ ними отецъ сталъ ласкове, но стали появляться такія мелочи, которыя озадачивали и всхъ домовниковъ. Каштелянъ измнился въ обращеніи со всми.

Франуся, знавшая теперь сердечную тайну младшей Сусанны — надежду выйти замужъ за русскаго офицера, и другую сердечную тайну старшей, Моники — ея желаніе быть игуменьей, прямо общала обимъ паннамъ свою помощь. Она заране отвчала за успхъ. Панна Франуся знала лучше, чмъ кто-либо, въ какой уже власти находится у нея будущій пожилой мужъ.

Теперь въ замк стало веселе чмъ когда-либо. Вс ликовали, что панъ Сандецкій съ невстой, съ двумя дочерьми и почти съ полнымъ составомъ своихъ домовниковъ и домовничекъ, собирается въ Варшаву на бракосочетаніе.

Недлю продолжались сборы въ замк. Все было наконецъ готово къ отъзду, но панъ-каштелянъ былъ задержанъ полученіемъ тхъ денегъ, какія слдовало взять съ собой. Онъ ршилъ взять не мене ста тысячъ злотъ, дабы отпраздновать свою свадьбу въ Варшав такъ громко и съ такимъ великолпіемъ, чтобы вся столица заговорила о немъ.

Каштелянъ Сталупеньскій мечталъ уже о томъ, что, конечно, самъ ненавистный ему король Станиславъ со своимъ дворомъ будетъ тоже присутствовать на его свадьб.

Но поступленіе денегъ шло очень медленно, и каштелянъ былъ задержанъ еще на цлую лишнюю недлю.

Однажды утромъ, около полудня, въ селеніи произошла тревога. Нкоторые молодцы бросились бгомъ къ замку объявить о томъ, что случилось на сел. Скоро всть достигла и до самого каштеляна и слегка взволновала его.

Въ Ступеняхъ появились два комиссара съ какими-то столбами и значками, на которыхъ были намазаны черные орлы. Конечно, обитатели знали, что это за орлы, давно имъ ненавистные, и знали тоже, кто эти давно ожиданные гости.

Съ комиссарами было нсколько человкъ солдатъ въ прусскихъ мундирахъ. Это была комиссія по разграниченію двухъ королевствъ.

Панъ Сандецкій не двинулся изъ замка, а послалъ къ гостямъ маршала Валтазара Трембицкаго и двухъ домовниковъ, изъ самыхъ умныхъ и важныхъ. Они вмст съ комиссарам обошли село, замокъ и, изображая изъ себя людей наивныхъ, якобы не знающихъ совершенно о томъ, по какимъ правиламъ должно происходить размежеваніе и разграничиваніе, указали комиссарамъ мстность, окружающую замокъ.

Нмцы и поляки, прогуливаясь кругомъ замка, объяснявшіеся больше мимикой и жестами, кое-какъ перетолковали. Дло оказалось простое:

Нмцы увидли сами, что рчка проходила по владніямъ каштеляна Сандецкаго такимъ образомъ, что замокъ отдлялся ею къ Польш, слдовательно, и все огромное помстье пана оставалось за польской короной.

Пруссаки, уже собиравшіеся разставлять свои столбы съ черными орлами и уже вытащившіе нсколько листковъ съ объявленіями для жителей, все уложили обратно.

Только одинъ изъ этихъ пруссаковъ, человкъ, очевидно, боле дальновидный и умный, сомнительно покачивалъ головой и по-волчьи озирался, гуляя вокругъ замка. Или онъ былъ проницателенъ, или до него достигли какіе-нибудь слухи, или уже нашелся предатель въ Ступеняхъ. Этотъ комиссаръ то морщился, то усмхался. Собираясь обратно, онъ заявилъ на ломаномъ польскомъ язык, что Сталупени остаются во власти Рчи Посполитой ‘покуда’, а что будетъ посл — видно будетъ.

Это ‘покуда’ смутило тхъ домовниковъ, которые слышали это.

Комиссары сли снова въ свои брички и выхали изъ Сталупеней.

Слово ‘покуда’ облетло скоро Сталупени, облетло и замокъ, достигло и до слуха самого пана.

— Это пустое! отозвался Сандецкій.— Если нашелся предатель, то мы вс, сколько насъ ни есть живыхъ людей въ Сталупеняхъ, поклянемся, что все это ложь, что Вислейка съ незапамятныхъ временъ, со временъ Ольгерда, съ самыхъ дней потопа текла именно по тому мсту, гд течетъ теперь.

Черезъ день посл посщенія ненавистныхъ нмцевъ, длинный поздъ выхалъ изъ замка по дорог въ столицу. На этотъ разъ поздъ былъ гораздо пышне, чмъ когда-либо. Нсколько новыхъ экипажей, роскошныхъ и простыхъ, длинной вереницей понеслись по дорог.

Впереди всхъ скакали гайдуки и паюки каштеляна Сталупеньскаго. Самъ онъ халъ въ данцигской карет, отдланной золотыми украшеніями, запряженной четверней великолпныхъ лошадей За нимъ, въ другой карет, хала одна панна Дзялынская. въ третьей — хали дв панны-дочери, въ остальныхъ бричкахъ и нетычанкахъ хали домовники и прислуга. Всего было около двадцати-пяти экипажей

Рядомъ съ поздомъ и позади его скакало много всадниковъ. Это были молодые домовники, которые, не найдя мста въ экипажахъ, двинулись верхомъ. Разумется, вся дорога отъ замка на цлыхъ полверсты была покрыта народомъ. Хлопы вышли провожать поздъ каштеляна.

Панна Франциска ласково раскланивалась изъ окошка кареты на об стороны и показалась обывателямъ красиве чмъ когда-либо…

XX.

Между тмъ Кароль, бжавшій изъ отцовскаго дома, посл долгаго пути, достигъ цли своего странствованіи. Молодой человкъ измнился за это время до неузнаваемости.

Оказывалось, что его любовь къ Франус была непростою вспышкой, а глубокою страстью. Быстро, чуть не въ одинъ вечеръ влюбился онъ въ кокетку, а между тмъ чувство оказывалось гораздо боле серьезнымъ, нежели онъ самъ вначал думалъ.

Правда, до тхъ поръ Кароль никогда влюбленъ не бывалъ,— за исключеніемъ одного легкаго увлеченія. Если-бы соперникомъ его былъ не родной отецъ, то, конечно, онъ не уступилъ бы предмета своей страсти такъ легко. Съ другой стороны, именно это обстоятельство, что соперникомъ былъ родной отецъ, длало его теперешнее чувство еще боле тяжелымъ.

Все это случилось слишкомъ неожиданно и казалось слишкомъ невроятно. Вдобавокъ Каролю чудилось, что панна Франциска если не играетъ комедію, то, во всякомъ случа, поступаетъ странно.

Не можетъ же она быть, въ самомъ дл, влюблена въ пожилаго, хотя бодраго, но все-же далеко не красиваго вдовца! Будь онъ бденъ, разв все это случилось бы?..

Размышляя объ этомъ, Кароль приходилъ къ убжденію, что рано или поздно, а можетъ быть и очень скоро въ отношеніяхъ будущихъ супруговъ произойдетъ какая-нибудь драма. Онъ понималъ, видлъ, что Франуся много беретъ на себя. Она не знаетъ пана Ксаверія. Она не знаетъ, что, будучи у нея въ рукахъ игрушкой, онъ можетъ въ одинъ прекрасный день оказаться опасною игрушкой. Если Франуся захочетъ, играя, сломать эту игрушку, то можетъ не только поранить себя, но и убить.

Въ случа враждебныхъ отношеній, которыя могли бы возникнуть между отцомъ и его молодой женой, Кароль предполагалъ, конечно, явиться и стать на сторон отца, чтобы наказать примрно ту, которая ршается играть жизнью людей.

Теперь Кароль былъ въ самомъ трудномъ положеніи. Ему нельзя было оставаться къ Сталупеняхъ. Съ другой стороны, ему не хотлось хать на житье въ Варшаву. Отправляться въ какой-либо небольшой городъ было излишне, ибо тамъ нечего было длать. Поэтому молодой человкъ избралъ нчто привлекательное по времени, или, лучше сказать, модное.

Во всей Польш, у всхъ большихъ магнатовъ была масса молодцовъ-нахлбниковъ получавшихъ salarium. то-есть молодыхъ людей жившихъ на жалованіи и, конечно, вс они были изъ природныхъ шляхтичей. Молодежь, и мужчины, и двушки, какъ бы въ силу обычая, поступали на службу къ этимъ магнатамъ. Юноши поступали пажами, молодые люди въ качеств адъютантовъ или вообще членовъ свиты магната, молодыя двушки въ качеств компаньонокъ или фрейлинъ.

У нкоторыхъ магнатовъ эти дворы были на царскую ногу, но выше всхъ по роскоши и блеску, вслдствіе огромнаго состоянія и самаго древняго происхожденія, стоялъ князь Кароль Станиславъ Радзивилъ.

Это была крупнйшая личность времени. Но значеніе Радзивила опредлялось не его личными качествами, а исключительно страшными суммами, которыми онъ безпорядочно сорилъ. Радзивилъ, въ силу обычая, подобно отцу, дду и прадду былъ палатиномъ Виленскимъ или воеводой, и былъ счетомъ шестнадцатый воевода. Слдовательно, вс Радзивилы господствовали въ Литв съ незапамятныхъ временъ.

Предъ избраніемъ на престолъ польскій ставленника Русской императрицы, бднаго дворянина Станислава Понятовскаго, многіе мечтали попасть на польскій престолъ, имя на то больше правъ чмъ Понятовскій. Въ числ прочихъ былъ, конечно, и Кароль Радзивилъ.

Понятовскій былъ избранъ благодаря тому, что его дяди, князья Чарторыйскіе, хлопотали за него при Русскомъ двор и, главнымъ образомъ, благодаря прежнему знакомству Понятовскаго съ великой княгиней Екатериной Алексевной. Радзивилъ сдлался, разумется, заклятымъ врагомъ и самого короля, и его ‘фамиліи’, какъ называли въ Польш Чарторыйскихъ.

‘Фамилія’ въ первые годы царствованія Понятовскаго распоряжалась и королемъ, и судьбами Рчи Посполитой. Князь Радзивилъ составилъ свою анти-правительственную партію. Въ Польш говорилось:

— Куда глянетъ Радзивилъ, туда бросится и вся Литва!

Дйствительно, Литва какъ бы привыкла къ своему собственному королю, такъ какъ вс Радзивилы властвовали здсь уже за триста-пятьдесятъ лтъ, играли крупную роль въ исторіи своего отечества, поэтому князь Кароль могъ, конечно, мечтать о томъ, чтобы сдлаться королемъ. Теперь же, оставшись простымъ магнатомъ и воеводой Виленскимъ, онъ, во всякомъ случа, стоялъ выше всхъ остальныхъ магнатовъ.

Положеніе Кароля Радзивила было тмъ исключительне, что онъ стоялъ за старо-польскіе порядки. Онъ со своею многочисленною партіей былъ закоренлымъ врагомъ всего новаго, всхъ реформъ и всхъ перемнъ, какія вводила Екатерина чрезъ своихъ резидентовъ.

Когда началось время всякаго рода конфедерацій, въ которыхъ сами поляки не могли разобраться и которыхъ набралось до двухсотъ, Радзивилъ явился первымъ основателемъ знаменитой Барской конфедераціи, сыгравшей крупную роль въ исторіи Польскаго государства. Россія долго боролась съ ней, и только Суворовъ раздавилъ ‘польскую гидру’, какъ называли ее въ Петербург.

Барская конфедерація была, дйствительно, гидрой. Каждый разъ, что погибалъ какой-нибудь коноводъ, прославившійся своими подвигами,— на его мсто появлялись двое другихъ.

Разумется, Русское правительство всячески хлопотало, чтобы привлечь на свою сторону такую силу, какъ Радзивилъ, но такъ какъ упрямый магнатъ не уступалъ, требовалъ не боле, не мене, какъ низложенія короля изъ рода простыхъ шляхтичей, то пришлось употребить противъ него самое сильное средство, какое было въ рукахъ правительства.

Радзивилъ былъ безъ суда наказанъ ‘банниціей’, т. е. подвергся изгнанію изъ своего отечества. Вс его громадныя помстья, которымъ счету не было, были конфискованы и якобы отобраны въ пользу государства. Но оказалось все это въ конц-концовъ мыльнымъ пузыремъ.

Если за вс двадцать-пять, тридцать послднихъ лтъ существованія Рчи Посполитой не видно было нигд, ни въ чемъ ни капли единодушія, то въ частномъ дл банниціи Радзивила проявилось единодушіе удивительное. Когда магнату пришлось удалиться, почти бжать изъ своего отечества, то нашлись люди, которые моментально разобрали въ аренду вс его безчисленныя помстья. У этихъ арендаторовъ невозможно было, въ силу ихъ частныхъ договоровъ, отнять земли. А между тмъ вс эти арендаторы были подставные.

Разобравъ вс помстья и фольварки магната, они посылали ему за-границу весь доходъ. И князь Радзивилъ, изгнанный изъ предловъ отечества, изумлялъ Францію и Италію своей роскошью и своимъ швыряньемъ золота.

Проживая одно время въ Венеціи, польскій магнатъ затмилъ своимъ блескомъ блестящую и богатую Венецію. Посл его путешествія на цлую сотню лтъ осталось въ Италіи выраженіе ‘far viagio alla pollaca’ — ‘путешествовать по-польски’.

За время этого заграничнаго кочеванія, Радзивилх дйствовалъ еще враждебне относительно Русскаго правительства и короля Станислава, сносился со всми врагами Екатерины, подружился даже съ самозванкой принцессой Владимірской, открыто объявлялъ по всей Европ, что онъ хлопочетъ не только объ низложеніи короля Польскаго, но и императрицы Всероссійской.

Тмъ не мене, въ конц-концовъ Русское правительство всячески старалось прекратить ‘Радзивиловъ шумъ’ въ Европ. Русская царица не любила тхъ лицъ, которыя въ Европ ‘шумли’ противъ нея.

И пространствовавъ нсколько лтъ, Радзнвилъ вернулся въ свое отечество съ разршенія своихъ враговъ.

Нчто, составлявшее силу князя Радзивила. послужившее когда-то ядромъ для основанія Барской конфедераціи, парализовавшее усилія Польскаго короля избавиться отъ своего врага, наконецъ, сдлавшее банницію пустяками — это нчто и было теперь цлью путешествія Кароля. Это была извстная на всю Польшу ‘Албанская банда’.

Когда-то Радзнвилъ, оставшись посл отца наслдникомъ громаднаго состоянія и найдя въ замк нсколько сотъ нахлбниковъ и служителей изъ шляхты, которые вс носили названіе домовниковъ, первый изъ польскихъ магнатовъ надумался воспользоваться этою праздною и зря буянившею толпой.

Избравъ лучшихъ, Радзивилъ основалъ свою дружину. далъ ей особый мундиръ и написалъ для нея особый статутъ. Дло было обставлено такъ, что вскор сыновья самыхъ знатныхъ, но обднвшихъ фамилій считали за честь поступить въ банду Радзивила. Начальникъ ея назывался канцлеромъ.

Въ скоромъ времени это былъ уже многочисленный полкъ первыхъ удальцовъ Польши. Разумется, они были нчто въ род опричниковъ для враговъ магната-князя, но были за-то опорой Радзивиловской партіи.

Князь жилъ въ своемъ имніи въ Несвиж, называвшемся Алба, и дружина его или банда, была названа по имени его резиденціи.

Вотъ въ эти-то ‘албанчики’ и явился теперь молодой Кароль Побочекъ поступить охотникомъ.

XXI.

Остановившись въ маленькой гостиниц, Кароль отправился къ канцлеру банды, шляхтичу Володковичу, и представился, объявивъ о своемъ намреніи. Володковичъ принялъ его ласково, узнавъ, что онъ тотъ самый молодой человкъ, о которомъ онъ слыхалъ въ Варшав, т. е. сынъ извстнаго пана Сандецкаго.

Прежде всего Володковичъ потребовалъ, чтобы Кароль ознакомился со статутомъ, или съ правилами, которыми руководится Албанская банда. Затмъ молодому человку было сдлано нчто въ род экзамена.

Каждый албанчикъ обязывался знать хоть немного по-латыни, но это было самое послднее, что требовалось.

Главное было въ томъ, чтобы лихо здить верхомъ на самыхъ дикихъ лошадяхъ и если валиться на землю, то не иначе, какъ вмст съ лошадью, но вмст съ нею и вставать. Затмъ искусно рубиться на сабляхъ, стрлять безъ промаха, много пить не напиваясь, буянить въ трезвомъ вид, а не въ пьяномъ. Между собой не ссориться, а въ случа распри съ кмъ-нибудь изъ банды никогда не обращаться къ собственной расправ, а просить арбитра изъ банды. Въ случа опаснаго порученія — не жалть себя, такъ какъ отъ всякаго поступающаго требовалось вообще, по польскому выраженію, ‘умнье держать чорта за рога’.

Кароль, получившій воспитаніе у монаховъ-піаровъ и собиравшійся было уже поступить въ Палестру, т. е. быть юристомъ или чиновникомъ, все-же, какъ всякій полякъ своего времени, былъ хорошо знакомъ съ оружіемъ и съ верховой здой. Теперешнее же его положеніе измнило его образъ мыслей, и онъ готовъ былъ навостриться въ военномъ дл. Ему хотлось теперь начать жизнь не тихую и мирную, а буйную, въ которой можно было бы потопить, заглушить свои страданія.

Молодой человкъ заявилъ канцлеру, что онъ боле или мене уметъ и знаетъ все что требуется, но постарается обучиться всему до тонкостей.

Черезъ три дня Кароль, нсколько смущаясь, уже вступалъ въ великолпный дворецъ князя Радзивила. Молодой человкъ, не разъ жившій въ Варшав и видвшій дворъ короля Станислава, бывшій раза два въ замк королевскомъ, былъ все-таки пораженъ роскошью и великолпіемъ при двор мстнаго Цезаря.

Хотя Каролю назначили для пріема такіе часы, когда князь отдыхалъ посл завтрака, тмъ не мене въ гостиной, богато убранной всякими чудесами Европы, отъ бронзы и картинъ до фарфора и гобеленевъ, было нсколько лицъ, ожидавшихъ пріема.

Когда князю доложили о явившемся представиться новомъ охотник въ банду, Радзивилъ по обыкновенію задалъ всегдашній свой вопросъ доложившему:

— Въ чемъ молодецъ? Въ ‘плюндрахъ’ или въ плать?

Докладывавшій заявилъ, что не только молодой Кароль Побочекъ не въ плюндрахъ, а въ самомъ настоящемъ старо-польскомъ одяніи, но и душой приверженецъ всего старо-польскаго, равно какъ и его отецъ, извстный панъ Сандецкій.

‘Плюндры’ было ненавистное слово для всхъ партизановъ Радзивила. Это было платье, вновь появившееся на свт съ легкой руки французовъ и уже начинавшее проникать во вс углы Европы.

Вс думали и надялись, и не въ одной Польш, что плюндры исчезнутъ, какъ всякая временная мода, и тмъ боле надялись, что безобразне этой одежды ничего и выдумать было нельзя.

— Никакой хлопъ, никакой жидъ, никакой песъ, говорилъ Радзивилъ и ему подобные,— не посметъ со временемъ носить то во что теперь стали наряжаться молодые люди Варшавы.

Плюндры была черная пара — фракъ и панталоны. Много старыхъ умныхъ головъ въ Европ крайне изумились бы, если бы могли предвидть, что плюндры останутся на бломъ свт на сто лтъ, обойдутъ земной шаръ и будутъ угрожать міру остаться на вки-вчные, а вдобавокъ станутъ главнымъ уравнителемъ сословій, боле сильнымъ чмъ законъ, ибо будутъ уравнителемъ осязательнымъ и нагляднымъ,— станутъ мундиромъ въ парадныхъ случаяхъ для вельможъ, сановниковъ, министровъ, даже для коронованныхъ особъ и… внизъ до лакеевъ.

Кароль Побочекъ конечно былъ одтъ въ кунтушъ и жупанъ темнаго цвта, но все-таки довольно красивые и свжіе. Сильно смущенный переступилъ Кароль порогъ знаменитаго магната. Когда онъ вошелъ въ небольшой кабинетъ, то нсколько удивился. Онъ представлялъ себ князя совершенно инымъ.

Радзивилу было теперь мене пятидесяти лтъ, но на видъ, благодаря праздно-безпорядливой жизни, онъ казался человкомъ лтъ уже за шестьдесятъ. Онъ былъ средняго роста, скорй даже маленькаго, и очень толстый съ выдающимся брюшкомъ. Костюмъ на немъ былъ всегда польскій и всегда одного цвта: темно-гранатовый кунтушъ, малиновый жупанъ и малиновые отвороты. Къ этому въ парадныхъ случаяхъ прибавлялись только шнуры чистаго золота и пунцовая конфедератка, осыпанная крупными брилліантами.

Сабля, которую носилъ Радзивилъ, была самая удивительная во всей Польш. На эту саблю можно было бы купить себ огромное состояніе, два-три лучшихъ помстья Польши. Крупные драгоцнные камни, украшавшіе ее, не имли цны.

Кароль представился и назвался. Не прошло пяти минутъ посл бесды и нсколькихъ вопросовъ князя — Кароль уже былъ очарованъ княземъ. Главною чертой характера Радзивила было его самое простое добродушное обращеніе ‘за панибрата’. Прозвище князя, извстное во всемъ королевств и оставшееся за нимъ на-вки, было: ‘пане коханку’, что значитъ: ‘милый панъ’. Магната иначе и не звали заглазно. Случилось это потому, что Радзивилъ постоянно и ровно всмъ говорилъ въ бесд: ‘пане коханку’.

Однажды, поневол представившись вновь избранному королю, и ему сказалъ онъ нсколько разъ съ упорствомъ: ‘ваше величество, пане коханку’. Впрочемъ, во время этого представленія королю, Радзивилъ не утерплъ, чтобы не кольнуть своего врага.

Князь долженъ былъ представиться королю, вмст съ другими лицами, въ качеств воеводы Виленскаго. Передъ тмъ король придумалъ новые мундиры для воеводъ. Князь Радзивилъ явился въ старомъ кунтуш, изодранномъ и полиняломъ, и почти въ дырявомъ жупан, цвта Виленскаго воеводства. На вопросъ короля, отчего на княз такой странный изношенный нарядъ, Радзивилъ отвчалъ:

— Ваше величество, вашу королевскую одежду не носили ваши предки, а мою изъ поколнія въ поколніе носили вс воеводы Виленскіе, въ числ коихъ я шестнадцатый.

Выскочка въ короли, шляхтичъ Понятовскій былъ, разумется, уязвленъ.

Помимо старо-польскаго одянія, Радзивилъ, какъ и вс его партизаны, подбривалъ волосы на лбу, но боле, чмъ кто-либо, почти до половины головы. Онъ бы обрилъ волосы и дале, но этого не позволяла непріятная мелочь: на темени была маленькая шишка.

Вмст съ тмъ Радзивилъ брился, но носилъ только большіе усы, низко падавшіе до ворота. Видъ у князя былъ, конечно, самый не щегольской и не воинственный. Это былъ добродушный толстякъ, слегка обрюзглый.

Второю крупною чертой его характера были постоянно веселое расположеніе духа и постоянное шутливое отношеніе ко всмъ. Далеко не глупый человкъ, Радзивилъ, въ минуты откровенности, объяснялъ друзьямъ равнымъ себ, что это шутливо-фамильярное отношеніе къ окружающимъ придумано имъ поневол.

Онъ принужденъ былъ почти всегда сноситься съ людьми которыхъ считалъ много ниже его стоящими. Гоноръ, старинный польскій, не позволялъ ему запросто бесдовать съ разными мелкими шляхтичами. А между тмъ онъ проводилъ съ ними жизнь. Говорить съ ними свысока, гордо и важно — было бы неудобно, скучно. Говорить съ ними спокойно, дружелюбно, душевно — было немыслимо для магната. Оставалось придумать фамильярно-шутливую манеру. Такимъ образомъ можно было третировать всхъ свысока, но добродушно, въ вид шутки, а не серьезно. Оно было не обидно.

Наконецъ, еще крупною чертой князя была страсть болтать и разсказывать большею частію о себ. Враги Радзивила распускали слухъ, оставшійся и впослдствіи, что онъ немилосердно лгалъ и хвасталъ.

Люди близко къ нему стоящіе знали, что князь далеко не враль и не хвастунъ. Оно было для него однимъ изъ средствъ забавно проводить время. Всмъ были извстны въ Польш, да остались и на вчныя времена въ памяти поляковъ диковинные случаи изъ жизни князя, которые онъ самъ про себя повдалъ.

Эти случаи, или врне его выдумки, благодаря своей оригинальности, остались даже на-вкъ въ другихъ странахъ и впослдствіи приписывались другимъ лицамъ, другимъ знаменитостямъ, и стали, слдовательно, легендами.

Извстенъ разсказъ Радзивила, какъ онъ бралъ приступомъ Гибралтаръ у англичанъ. Посадивъ свою албанскую банду на коней, онъ налетлъ на Гибралтаръ. Онъ первый перескочилъ верхомъ черезъ крпостную стну — и самымъ удивительнымъ образомъ: въ тотъ моментъ, когда лошадь его перепрыгивала, ядромъ ей оторвало весь задъ, и князь вскочилъ въ крпость лишь на половин лошади и на двухъ переднихъ ногахъ.

Разсказывая это, князь Радзивилъ не могъ не знать, что разскакаться къ Гибралтару было трудно, разв только ‘по морю, яко по-суху’.

Кром того, во всей Польш было извстно, что князь Радзивилъ, опять-таки съ его словъ, заказалъ громадную лстницу, по которой лазилъ на небеса и пилъ тамъ чудный кофе, какого нтъ на земл.

Когда у него спрашивали, нельзя-ли видть эту лстницу, князь очень сожаллъ, что не можетъ показать ее: когда онъ съ нея слзъ, то ее вдругъ кто-то потянулъ наверхъ… и укралъ.

Этотъ чудодй-магнатъ принялъ Кароля такъ же ласково и шутливо, какъ всегда всхъ принималъ. Узнавъ его происхожденіе, онъ приказалъ тотчасъ же, безъ всякихъ особыхъ формальностей, принять Побочка въ банду. Въ то же время князь приказалъ канцлеру Володковичу — все-таки собрать всхъ албанчиковъ и предложить Кароля въ члены.

По уставу, всякій молодой человкъ могъ быть принятъ въ банду при томъ только условіи, чтобы дв трети наличнаго числа членовъ согласились на это. Князь только подписывалъ патентъ на званіе албанчика.

Одежда албанчиковъ была очень красивая. Поверхъ всего надвалась сайета, нчто въ род кунтуша золотистаго цвта, иногда канареечнаго, съ синимъ воротникомъ и синею подкладкой. Подъ нею былъ жупанъ, на которомъ лежалъ узенькій блый воротникъ рубашки. Жупанъ былъ изъ голубаго атласа, застегнутый большими металлическими застежками. Затмъ, красные шальвары, заткнутые въ желтые сафьянные сапоги, были завязаны нсколько ниже таліи на живот золотыми шнурами съ густыми кистями. На голову надвалась голубая бархатная конфедератка съ черною мерлушкой. На груди всегда носилась большая бляха съ тремя буквами изъ брилліантовъ: X. K. R., т. е. съ иниціалами имени магната: Xeng Karol Radziwil. Поверхъ всего былъ литой серебряный поясъ, на которомъ висла кривая, остроотточенная сабля, карабель. Рукоятка бывала отдлана драгоцнными каменьями.

Самъ князь носилъ такой же мундиръ, но только тогда, когда находился у себя въ Несвиж. Разница была лишь одна, на его блях, вмсто его иниціаловъ X. K. R., стояли буквы F. А. F. Это были начальныя буквы латинскаго изреченія: ‘Fiducia amicorum fortis — Врностью друзей силенъ’.

Кароль Побочекъ былъ почти единогласно принятъ въ банду. Чрезъ четыре дня онъ уже носилъ красивый мундиръ, который удивительно шелъ къ нему. Князь прислалъ новому албанчику въ подарокъ отличную саблю съ дорогой рукояткой.

Вс товарищи вскор полюбили Кароля и только удивлялись его постоянной задумчивости и тоскливому лицу. Вс догадывались, что новый албанчикъ ‘вздыхаетъ’ по какой-нибудь жестокосердной красотк или измнниц. Многіе предлагали ему не шутя:

— Скажи, кто и гд твой счастливый соперникъ, и мы его зарубимъ.

‘Кабы они знали — кто?!’ думалъ Кароль.

XXII.

Панъ Ксаверій остановился въ столиц въ собственномъ своемъ дворц, который онъ недавно себ выстроилъ. Сандецкій въ этомъ случа подражалъ другимъ польскимъ магнатамъ. За послдніе годы вс ихъ дворцы были ремонтированы до неузнаваемости, или выстроены вновь.

Варшава съ первыхъ же годовъ правленія короля Станислава-Августа сильно измнилась. Старожилы не узнавали ее. За это время Варшава стала тмъ, чмъ никогда не бывала и чмъ вскор перестала быть. Столица Польскаго королевства стала фокусомъ, собравшимъ, казалось, вс лучи королевства.

За это время Варшава являлась самымъ оригинально-страннымъ городомъ. Это была не столица, это былъ круговоротъ. Всякому прізжему съ перваго же часа казалось, что въ город сейчасъ произошло какое-нибудь чрезвычайно крупное событіе.

Жизнь била ключемъ, но въ этой жизни было что-то лихорадочное, что-то неестественное. Многія умныя головы замчали, видли и чуяли этотъ круговоротъ, но, конечно, не могли уяснить себ все его значеніе. Если бы нашелся дальновидный и проницательный человкъ, то и онъ не догадался бы въ чемъ причина этого безумнаго лихорадочнаго коловращенія.

Только пророкъ могъ бы провидть и сказать въ чемъ дло. Онъ сказалъ бы, что государство, существовавшее тысячу лтъ,— наканун смерти политической, а сердце этого организма въ послднія мгновенія бьется усиленно, судорожно.

Во всемъ город, на улиц и въ домахъ, во всхъ общественныхъ собраніяхъ, въ костелахъ, въ сред всхъ слоевъ населенія — отъ магнатовъ до нищихъ, отъ монаховъ-кармелитовъ и бернардинцевъ до разныхъ солдатъ и конфедератовъ въ фантастическихъ костюмахъ,— во всемъ и во всхъ было одно общее имъ: спшная суетня, ликованіе и тревога, веселье и растерянность вмст, рядомъ…

Никогда Варшава такъ буйно не веселилась, никогда такъ не пировала. Вся столица казалась или какою-то громадною ярмаркой, которая должна закрыться къ вечеру, или мстомъ зрлища, куда сбжалась отовсюду, ради ротозйства, разношерстная толпа.

Вся Польша теперь являлась сюда сорить деньги, быстро разбрасывать сотни, тысячи и десятки и сотни тысячъ злотыхъ, и самый дешевый товаръ въ город были эти злоты. Народонаселеніе быстро увеличилось, но это. были очередные прізжіе — гости. Улицы, цукерни, рестораны, кабаки, всякаго рода увеселительныя заведенія, даже игорные дома, открытые день и ночь,— все это было полно народомъ.

Вмст съ этой суетней, сказавшейся бурнымъ круговоротомъ, была такая пестрота, какой не было ни въ одномъ город на свт. Прежде всего поражало безчисленное количество разныхъ одеждъ. Богатое дворянство само носило три костюма и фантастично одвало свою свиту, а небогатая шляхта подражала.

На первомъ мст была національная одежда: кунтушъ и жупанъ различныхъ цвтовъ, самыхъ темныхъ и самыхъ яркихъ, съ золотомъ и серебромъ. Національнаго костюма придерживалась партія противная королю и Россіи, боровшаяся со всякаго рода нововведеніями и тормозившая реформы, предлагаемыя Петербургскимъ кабинетомъ.

Часть дворянства уже давно начала носить французскій костюмъ временъ королей, т. е. кафтанъ и камзолъ съ кружевомъ на груди и рукавахъ, съ трикорномъ на напудренномъ парик, со шпагой, продтой сзади въ фалдахъ. Разумется, они были одты столь же изящно и богато, какъ любой Версальскій придворный Людовиковъ XIV и XV.

Наконецъ, модники и франты, принадлежавшіе къ партіи Чарторыйскихъ, поборники нововведеній и реформъ, носили ‘плюндры’, т. е. фрачную пару, при этомъ, однако, измняя черный цвтъ на яркіе. Фраки съ длинными фалдами, почти до пятъ, бывали красные и голубые, и желтые. При нихъ носились короткія панталоны до колнъ, чулки и башмаки.

Это былъ новйшій костюмъ Франціи, явившійся предъ революціей.

Было много лицъ носившихъ по два костюма. Члены старо-польской партіи, конечно, не покидали своихъ жупановъ и кунтушей и никогда не снимали карабелей, считая это даже непристойностью. За-то новаторская партія носила оба костюма: и пудренный парикъ съ Версальскимъ одяніемъ, и цвтные фраки.

Рядомъ съ ними виднлись повсюду самыя разнообразныя одянія. Вс приживальщики или домовники важныхъ магнатовъ носили платье по цвту герба своихъ покровителей. Тутъ же пестрли иногда довольно богатые длиннополые кафтаны евреевъ и юбки евреекъ, расшитые серебромъ или золотомъ.

Почти такое же разнообразіе было въ экипажахъ, въ упряжкахъ. По городу день-деньской скакали всевозможные открытые и закрытые экипажи, данцигскія кареты и коляски огромныхъ размровъ, отдланныя позолотой, съ большими гербами, маленькія каретки и коляски въ два мста, одно противъ другаго, по имени ‘визавишки’, отъ слова vis—vis, такіе же маленькіе экипажи въ одно мсто, по имени ‘солитерки’. Наконецъ, попадались и самаго разнообразнаго вида кабріолеты.

Вс эти экипажи были разныхъ яркихъ цвтовъ, и при этомъ не только въ большія кареты, но даже въ маленькія, запрягались восемь и двнадцать лошадей. Даже въ крошечные кабріолеты запрягались четыре коня въ рядъ, и франты скакали въ нихъ на подобіе римлянъ въ колесницахъ.

Къ общей пестрот прибавлялись и лошади. Упряжка была всегда раззолоченная съ ‘хохлами’ изъ перьевъ, съ лентами, съ погремушками и бубенчиками, но при этомъ лошади были тоже различныхъ цвтовъ. Самыя модныя были ‘таранты’, походившія на леопардовъ, вмст съ тмъ были въ мод и другіе кони, съ зелеными и красными гривами и хвостами. Лошадей этихъ, разумется, не природа поставляла, а красильщики.

Среди дня, когда начиналось гулянье въ экипажахъ по Краковскому предмстью, конечно, всякій вновь прибывшій въ Варшаву развалъ ротъ и у него рябило въ глазахъ. На улицахъ была, казалось, не толпа, а тянулась оживленная радуга. Люди, экипажи, лошади — все было всевозможныхъ цвтовъ и колеровъ.

Среди разнообразныхъ блестящихъ костюмовъ сновала и поражала своимъ многолюдствомъ и своимъ видомъ масса нищихъ. Казалось, что вс оборвыши всего міра тоже собрались сюда. Хотя деньги и были теперь самымъ дешевымъ товаромъ, тмъ не мене на улицахъ бродили стаями дикія фигуры, полунагія, голодныя, зеленолицыя, испитыя.

Дворецъ пана Ксаверія помщался на Медовой улиц, между двумя другими, хорошо извстными Варшав. Одинъ изъ нихъ вмщалъ Россійское посольство, а другой принадлежалъ первому варшавскому банкиру Тепперу — нмцу изъ евреевъ.

Этому Тепперу была должна чуть не вся Варшава. Лучшіе дворцы были у него въ залог. Многіе капиталы, за большіе проценты, были въ его рукахъ. Но Тепперъ жилъ особенною жизнью. Это былъ первый на всю столицу кутила, первый игрокъ и первый яростный поклонникъ прекраснаго пола.

Пиры его были не хуже пировъ Потоцкихъ, Любомирскихъ и другихъ магнатовъ. Никто не предвидлъ, что знаменитый ясновельможный жидъ прогоритъ и что черезъ десять лтъ все его собственное имущество и все ему ввренное другими рухнетъ въ банкротств, а онъ пойдетъ просить милостыню по Краковскому предмстью, ставъ посмшищемъ уличныхъ мальчишекъ.

Домъ, или, какъ говорили для большей важности, дворецъ пана Сандецкаго былъ въ глубин большаго двора на подобіе маленькой крпости. Помимо множества людей, домовниковъ и прислуги, которые пріхали вмст съ паномъ и вслдъ за нимъ, въ его дом всегда было про всякій случай боле ста нахлбниковъ.

Разумется, теперь, въ виду празднованія свадьбы, Сандецкій постарался сразу поставить все на самую широкую ногу. Много тысячъ злотыхъ ршилъ панъ за это время расшвырять по всей Варшав на всякіе лады. За-то цлый мсяцъ будетъ говорить Варшава, заговоритъ и вся Рчь Посполитая о свадьб пана Сандецкаго съ панной Дзялынской.

Франуся, въ первый разъ въ жизни попавшая въ столицу, съ первыхъ же часовъ потеряла голову. Ей, разумется, никогда и не снилось ничего подобнаго. Этотъ круговоротъ на улицахъ и въ домахъ, этотъ блескъ, это богатство стали для нея какимъ-то откровеніемъ свыше. Она была въ опьяненіи.

Первую мысль, зародившуюся въ головк красавицы и кокетки, можно было выразить словами:

‘Панъ-каштелянъ Сталупеньскій — не все на свт… Есть нчто и высшее. Боле завидное…’

XXIII.

Франуся однако ршила, что первымъ дломъ ея будетъ — выйдя скорй замужъ съ блескомъ за пана Сандецкаго — заставить его перехать въ Варшаву и поселиться въ этомъ дворц, чтобы ей было возможно блистать среди этого блеска. Она чувствовала, что среди многихъ звздъ и она, въ качеств звзды, засіяетъ не мене, если не боле другихъ.

Дйствительно, черезъ четыре дня по прізд уже случилось нчто, подтвердившее ея мечты. Франуся, съ двумя паннами Сандецкими, выхала въ великолпной голубой данцигской коляск на гулянье по Краковскому предмстью. Ея красивая фигурка, въ яркомъ, лиловато-серебристомъ костюм, привлекла общее вниманіе. Все высшее общество замтило новую личность.

Разумется, панъ Сандецкій тотчасъ представилъ свою невсту самымъ первымъ лицамъ въ город, и прежде всего княгин Сапг, у которой бывали часто великолпные вечера и спектакли, затмъ — княгин Сангушко, у которой былъ свой замчательный оркестръ и устраивались лучшіе концерты. Хотя домъ княгини и считался мстомъ всхъ любовныхъ затй и интригъ, но Сандецкій — начинавшій уже ревновать немного свою кокетку-невсту — все-таки повезъ ее къ княгин-меломанк.

Вскор было испрошено позволеніе представить панну Дзялынскую первой дам въ Варшав. Это была Madame de feracovie или Pani Krakowska, титулъ, который носила Понятовская, родная сестра короля. Такъ какъ самъ король бывалъ у сестры часто и любилъ ее, то вс, принимаемые ею, имли случай познакомиться съ королемъ и возможность бесдовать съ нимъ.

По понедльникамъ у панны Краковской бывали обды, на которыхъ всегда присутствовалъ король.

Франуся была занята боле всего своимъ приданымъ. Въ самыхъ лучшихъ магазинахъ Варшавы готовились всякаго рода украшенія, отъ платьевъ и башмаковъ до брилліантовыхъ діадемъ и ожерелій.

Сандецкій назначилъ на это большую сумму. Онъ хотлъ, чтобы его будущая жена хотя бы временно затмила роскошью своихъ нарядовъ и драгоцнностей всхъ щеголихъ, модпицъ и красавицъ, за исключеніемъ, конечно, такихъ звздъ Варшавы, какими были дв княгини — Сапга и Сангушко, и дв другія знаменитости — Юлія и Христина Потоцкія. Этихъ звздъ Варшавы нельзя было затмить, первыхъ двухъ — роскошью, а вторыхъ — красотой.

Франуся проводила день въ томъ, что здила по магазинамъ, заказывала и покупала. Вызжала она всегда въ новой солитерк, подаренной женихомъ. Эта солитерка сразу обратила на себя вниманіе всей столицы. Она была золотисто-желтая съ серебряной отдлкой, съ шестью лошадьми цугомъ, при чемъ лошади снжно-блыя были съ ярко-малиновыми гривами и хвостами.

Вновь явившаяся въ Варшав молоденькая двушка, сирота, недавно еще сидвшая въ глуши на ферм отца, а затмъ въ одной горниц Сталупеньскаго ксендза, быстро привыкла къ столичной обстановк. И первое, что стала длать Франуся — она не стала подражать. Она поняла, что, будучи копіей, не обратитъ на себя вниманія.

Прежде всего, Франуся испробовала свой способъ быть замченною — на такой простой выдумк, просте которой быть не могло. А вся Варшава заговорила о ней. Въ своей солитерк, ярко сіяющей на солнц, со своими великолпными бло-снжными конями, Франуся здила по улицамъ Варшавы чуть не шагомъ. Это было все…

Въ мод было здить страшно шибко. Не только франты въ своихъ колесницахъ-кабріолетахъ, въ четыре коня въ рядъ, носились какъ вихрь, но вообще вс коляски, кареты и солитерки всегда, по обычаю, мчались несмотря на плохо вымощенныя улицы.

Поэтому понятно, что первая и единственная панна, появившаяся на улицахъ столицы шагомъ, была, конечно, тотчасъ всми замчена. Не прошло десяти дней, какъ Сандецкій первый передалъ своей невст новость, дошедшую до него.

— Правда-ли, что ты здишь всегда шагомъ?

— Правда.

— Зачмъ?..

— Мн такъ нравится… усмхнулась Франуся.

— Но знаешь-ли ты, что изъ этого вышло?

— Нтъ, не знаю, лукаво отозвалась Франуся.

— А то, что вс объ этомъ везд говорятъ. Изъ-за этого тебя самъ король видлъ. Ему передали, что ты всегда вызжаешь въ своей солитерк на блыхъ коняхъ и всегда здишь шагомъ. И онъ, прозжая, узналъ тебя только поэтому. Но это еще не все… Знаешь-ли, что произошло?.. Удивительная вещь!..

— Что же такое?! невольно встрепенулась Франуся, узнавъ о встрч съ королемъ.

— А то, что теб уже стали дв модницы подражать — княгиня Христина Потоцкая и госпожа Ляндскоронская. Он тоже похали шагомъ!

Франуся задумалась и, продумавъ цлый день, ввечеру сказала себ:— Теперь я не боюсь… На все пойду…

Черезъ три дня она выхала въ новой солитерк, не желтой, а блой отъ кузова и обивки до колесъ и послдняго винта, но при этомъ на запяткахъ экипажа стояли уже не паюки, а двое красивыхъ юношей-пажей въ пунцовыхъ французскихъ костюмахъ и въ пудренныхъ парикахъ.

Сама Франуся сидла въ солитерк тоже въ бломъ атласномъ плать, а на корсаж ея, у пояса, на блой шапочк, уже не похожей на конфедератку, повсюду были блыя розы, свжія, только что сорванныя.

Этотъ выздъ красавицы произвелъ въ столиц такой эффектъ, что вечеромъ у сестры короля, пани Краковской, только и было толку, что о ‘блой пани’.

Разумется, тотчасъ же узнали, что biala pani та-же невста Сандецкаго.

— Я бы желалъ, право, видть ее вблизи, замтилъ король своей сестр.

— Въ будущій понедльникъ она будетъ у меня обдать, ваше величество, шутливо-церемонно присла Madame de Cracovie.

Эта пустая фраза въ устахъ короля имла огромное значеніе. Всесвтно извстный Донъ-Жуанъ король, мнявшій своихъ возлюбленныхъ гораздо чаще, нежели перчатки, могъ точно также влюбиться и въ невсту пана Ксаверія Сандецкаго. А если бы это произошло, то пятидесятилтній женихъ могъ бы нажить себ много заботъ и хлопотъ.

Такимъ образомъ, вскор посл своего прізда въ столицу, панна Дзялынская была уже со своимъ прозвищемъ: ‘бяла пани’, которое знала вся Варшава.

Но за это время съ самой блой панной случилось происшествіе, сначала поразившее ее, а затмъ повліявшее на все ея существованіе.

Однажды, Франуся хала прогуливаясь по самому грязному и бдному кварталу, подъ названіемъ ‘Новый Свтъ’, и двигалась по своему обыкновенію шагомъ, съ любопытствомъ озираясь направо и налво. Этотъ кварталъ Варшавы напоминалъ ей ея родину, городокъ, гд она провела свое дтство.

Здсь были такія же срыя, ветхія лачуги. Нкоторыя изъ нихъ, повыше и побольше, похожія на дома, были все-таки бревенчатыя, съ крытыми крышами изъ гонта. Кое-гд въ стнахъ виднлись дыры, кое-какъ заткнутыя чмъ попало. Повсюду виднлись покосившіеся углы, дымовыя трубы и окна. Улица эта не только не была мощена, но еще наполовину завалена грязью, наполовину заросла бурьяномъ. Въ этомъ квартал, гд помщалось самое бдное населеніе, бродило наиболе нищихъ, оборвышей и заморышей.

Когда Франуся приказала уже ворочать назадъ, къ ея экипажу близко подошла женщина въ лохмотьяхъ, протянула руку за милостыней, но вдругъ отдернула эту руку, вскрикнула, и полубезумными отъ изумленія глазами глянула ей въ лицо.

Франуся перепугалась страшно, даже откинулась въ противоположную сторону экипажа. И въ первый разъ съ тхъ поръ, что она была въ Варшав, приказала хать крупной рысью. Уже вернувшись въ центръ города, Франуся все еще дрожала отъ испуга и нравственнаго потрясенія: фигура нищей въ лохмотьяхъ поразила ее и своимъ безобразіемъ, и еще чмъ-то загадочнымъ.

Лицо этой женщины, которой трудно было опредлить по виду года, было все изуродовано болзнью свирпствовавшей во всей Европ — оспой.

Но не этимъ однимъ страшно поразила ее эта безобразная нищая. Франус показалось, что она когда-то уже видла ее. Но гд? Когда? Въ ней было что-то знакомое Франус.

Разумется, продумавъ около часу о нищей, она забыла о ней, вернувшись домой.

Въ этотъ-же день панъ Ксаверій объявилъ невст, что черезъ три дня они приглашены на балъ къ княгин Сапг, а затмъ, въ слдующій понедльникъ, стало-быть дней черезъ шесть, званы на обдъ къ Madame de Cracovie, на которомъ, по обыкновенію, будетъ присутствовать самъ король Станиславъ.

— Смотри не влюбись въ него! разсмялся Сандецкій.— Ты знаешь, во всемъ мір нту такого пожирателя женскихъ сердецъ. До сихъ поръ, говорятъ, не уродилось на свт ни одной женщины, которая-бы устояла противъ Станислава-Августа. Положимъ онъ теперь король, но когда онъ былъ простымъ польскимъ дворяниномъ, то уже во всхъ европейскихъ столицахъ съ ума сводилъ всхъ женщинъ… Смотри и ты съ ума не сойди!..

Франуся разсмялась.

— Вы забыли главное препятствіе къ тому, чтобы я сошла съ ума отъ короля… Онъ слишкомъ молодъ, а вы знаете, что я говорила вамъ сто разъ… Молодые мн не нравятся — я люблю стариковъ.

— Это я, пани-сатаннокъ, слышалъ отъ тебя, но вдь это ложь. Къ тому-же ты забываешь, что король не можетъ быть причисленъ къ молодымъ. Ему теперь сорокъ лта.

— Сорокъ! воскликнула Франуся.— Я думала двадцать пять, потому что я слышала… Я думала…

— Нтъ, милая моя, ему сорокъ, если не больше, но на лицо дать ихъ нельзя. И такъ помни: черезъ пять дней мы обдаемъ съ нимъ вмст. Пани Краковска присылала мн одного изъ своихъ камергеровъ съ самымъ любезнымъ приглашеніемъ. Теб нуженъ особенный туалета, и придумай такой, чтобы опять Варшава заговорила о теб.

— По мод туалетъ, или собственнаго сочиненія? спросила Франуся, лукаво усмхаясь.

— Что ты хочешь сказать?

— Я спрашиваю, хотите-ли вы, чтобы я была одта по послдней мод, какъ одваются самыя щеголеватыя женщины столицы, или я могу сочинить свой собственный туалетъ?

— По мод… по мод… проворчалъ вопросительно Сандецкій почесывая за ухомъ.— Я понимаю, что ты хочешь сказать… Я принадлежу къ старопольской партіи и, признаюсь теб, не очень желалъ-бы, чтобы моя невста одвалась такъ, какъ нын стали одваться, или, врне, раздваться модницы.

— Какъ вамъ угодно, отозвалась Франуся.

Сандецкій подумалъ, разсмялся и вымолвилъ:

— Ну, была не была, такъ и быть! Давай сведемъ короля съ ума! Одвайся по самой послдней мод. Вдь это, стало быть, съ голыми руками, плечами, ногами…

— По мод… отозвалась, извиняясь, Франуся.

Получивъ разршеніе жениха, Франуся занялась приготовленіями. Она заказала платье у первой варшавской портнихи-француженки и только пожелала видоизмнить одно по своему вкусу. Платье должно было быть не блое, а блдно-дымчатое. Кокетка знала напередъ чего она этимъ достигнетъ.

Вмст съ тмъ Франуся начала всякій вечеръ предъ сномъ брать молочныя ванны и затмъ натиралась благовоннымъ аинскимъ масломъ. Это длалось аккуратно, тоже ради будущаго бала. Но боле всего хлопотала Франуся со своими ногами, ступнями и пальцами, чтобы выхолить ихъ всячески, придать имъ близну, свжесть и лоскъ. Днемъ она тоже брала ванны, а ножки свои держала посл этого еще въ какой-то блой и теплой смси — по три часа въ день.

XXIV.

Наступилъ день бала у княгини Сапги, и Франуся, волнуясь и смущаясь, явилась уже въ три часа дня въ горницы жениха въ новомъ и новомодномъ наряд.

Панъ Сандецкій вспыхнулъ при вид невсты. Старая кровь закипла, но по двумъ причинамъ. Въ первый разъ увидлъ панъ свою возлюбленную въ такомъ ‘одяніи’, но въ немъ-же увидятъ ее и многіе… многіе… чужіе люди… Они тоже своими нескромными и жадными взорами будутъ любоваться его невстой. Ревнивецъ-женихъ отъ этой мысли вдругъ вскипятился.

— Дурацкая выдумка безстыжихъ французовъ, непристойная и недостойная женщины!.. выговорилъ онъ.

— Прикажете, я переоднусь въ польскій костюмъ. Мн все равно, кротко отозвалась Франуся.— Но я не одна такъ буду одта. Портниха шившая платье говорила, что у княгинь Любомирской и Сангушки, у графини Браницкой, наконецъ даже у красавицы Юліи Потоцкой,— у всхъ будутъ сегодня такія-же платья.

— Он вс замужнія женщины, Франуся. А ты еще двица… угрюмо отвтилъ Сандецкій.

— Какъ прикажете… Я переоднусь…

Панъ Ксаверій угрюмо пораздумалъ о чемъ-то, вздохнулъ и наконецъ махнулъ рукой:

— Нтъ… Что-жь?.. Да и поздно. Въ четыре часа уже начнутся танцы.

Новомодный бальный костюмъ Франуси былъ нчто въ род древне-греческаго одянія, недавно появившагося во Франціи и уже достигшаго, миновавъ Германію, до Польскаго королевства.

Помимо француженокъ и полекъ, никто изъ женщинъ другихъ націй не ршался послдовать этой не долго длившейся мод. Этотъ бальный костюмъ былъ крайне простъ и состоялъ изъ туники схваченной у таліи и прорзанной съ боку. Плечи и руки были обнажены, одна обнаженная нога до колна тоже виднлась въ прорзь… Но самая туника надвалась безъ сорочки прямо на тло и была изъ легкой и прозрачной матеріи, въ род газа. При этомъ костюм ноги были всегда босыя, на однхъ подошвахъ съ лентами, нчто въ род сандалій древнихъ. Вс пальцы украшались перстнями.

Костюмъ этотъ любили надвать на балъ только молодыя женщины… А надъ тми, которыя его избгали — мужчины подшучивали, не вря въ скромность, а предполагая иныя причины воздержанія.

Панъ Ксаверій зналъ это… и не захотлъ чтобы непрекрасный полъ столицы заподозрилъ, что его невста не можетъ явиться на балъ въ новомодномъ плать. Старому каштеляну захотлось доказать, что его Франус нечего бояться сквозной туники.

Одно обстоятельство смущало пана.

— Отчего на теб этотъ костюмъ, спросилъ онъ,— еще пуще… какъ-то… азартенъ что-ли?..

— Не знаю.

— Я видалъ уже многихъ красавицъ на балахъ, одтыхъ этакъ-же. Но модный нарядъ на теб еще пуще въ глаза прыгаетъ…

— Можетъ-быть цвта это длаетъ… замтила Франуся игранно-наивнымъ голосомъ.— Обыкновенно эти платья бываютъ блыя, а мое дымчатое.

— Вотъ… Вотъ!.. Ты въ немъ еще бле и пуще вся насквозь видна. Напрасно. Чортъ мою душу побери, если этотъ костюмъ не онъ-же и выдумалъ.

Чрезъ часъ два экипажа подъхали ко дворцу княгини Сапги. Изъ нихъ вышли, сначала панъ Сандецкій съ Сусанной, а затмъ Моника съ Франусей.

Съзжавшіеся гости выходили изъ своихъ экипажей, другіе уже поднимались по широкой лстниц, покрытой краснымъ сукномъ.

Богато отдланный дворецъ былъ переполненъ блестящею толпой въ самыхъ разнообразныхъ костюмахъ, старопольскомъ, французскомъ, въ плюндрахъ, въ разныхъ фантастическихъ мундирахъ… Между гостями, на лстниц и въ комнатахъ сновали или стояли у дверей попарно гайдуки, паюки, гусары и скороходы въ самыхъ яркихъ и богатыхъ костюмахъ и ливреяхъ.

Не смотря на денной свтъ, ярко сіявшій въ окна, люстры, канделябры и рожки на стнахъ гостиныхъ и залы, были уже наполовину зажжены, на половину зажигались прислугой. Свчей до двухъ тысячъ надо было успть зажечь — до начала танцевъ, чтобы не мшать веселью въ самомъ разгар.

Эти два свта, солнечный и огнистый, перемшиваясь вмст и будто колебля воздухъ, то мерцая, то сверкая, странно играли въ яркихъ атласахъ костюмовъ, пылали голубымъ и пунцовымъ огнемъ въ брилліантахъ, сіяли въ оружіи.

Дворецъ, вмщавшій до полуторы тысячи гостей, былъ переполненъ. Разумется, здсь было все высшее общество, вс магнаты, съ женами и дочерьми, но вмст съ тмъ и небогатая шляхта.

Сандецкій едва нашелъ хозяйку чтобы поздороваться съ ней. Впрочемъ всюду гд двигался всмъ извстный панъ Ксаверій — вс разступались и, сторонясь, любовались его дамой и перешептывались…

Франуся производила впечатлнье и своимъ лицомъ, и еще боле своимъ новомоднымъ костюмомъ, хотя помимо нея было много дамъ въ такихъ-же прозрачныхъ греческихъ туникахъ, у нкоторыхъ обнаженная нога была видна въ прорзь выше колна. Вс он разумется были тоже босы, съ дорогими сверкающими перстнями на пальцахъ ногъ.

Панъ Сандецкій, усвшись съ невстой и дочерьми въ одной изъ гостиныхъ, показывалъ Франус всхъ почему либо интересныхъ гостей.

Когда дло касалось молодыхъ женщинъ, чаще всего слышала Франуся: ‘Она была въ милости у короля!…’

— Неужели ихъ такъ много? воскликнула она наконецъ.

— По правд говоря, почти вс красивыя женщины Варшавы были въ милости — кто мсяцъ, а кто и годъ… Гляди, вотъ сидитъ Любомирская — была мсяцъ. А вотъ жена Адама Чарторыйскаго, Изабелла, блокурая, блая вся, голландка родомъ — была цлый годъ. По праву родства должно-быть ей было предпочтеніе. А вонъ Огинская и Кассаковская — об были… Вотъ графиня Тышкевичъ — тоже…

— Да эта Кассаковская дурна страшно!

— Онъ иногда къ дурнушкамъ больше благоволитъ чмъ къ первымъ красавицамъ… Вотъ погоди прідетъ Грабовская — ты ахнешь. А это самая серіозная. Ходитъ даже слухъ, что онъ на ней морганатически тайно женатъ… Почти посл каждой новой склонности онъ возвращается снова къ Грабовской.

— Даже не врится, выговорила Франуся, качая головой.

— Стой! вдругъ воскликнулъ Сандецкій.— Главную-то склонность короля я и забылъ — сама хозяйка, княгиня, у которой мы въ гостяхъ… Но это правда дло давнишнее.

Затмъ панъ Сандецкій указалъ невст много красивыхъ молодыхъ людей. Боле всхъ поразили ее двое: принцъ Виртембергскій, сдлавшійся совсмъ полякомъ по индигенату или по натурализаціи, затмъ племянникъ короля, первый мазуристъ, осифъ Понятовскій и первый танцоръ графъ Блинскій.

Показывая нкоторыхъ мужчинъ, панъ Сандецкій прибавлялъ:— Онъ посолъ на Сейм… Получаетъ пенсіонъ отъ русскаго резидента… Получаетъ отъ Фридриха…

Услыхавъ нсколько разъ т же слова ‘посолъ’ и ‘пенсіонъ’, Франуся наконецъ попросила объясненія.

— Посолъ есть выборный отъ мстности, города, членъ сейма полномочный… А пенсіонъ они получаютъ воровскимъ образомъ, т. е. подкуплены кто русскимъ, а кто прусскимъ посланникомъ, чтобы на сейм орудовать въ пользу своихъ покупателей.

— Это безчестно… замтила Франуся.

— Такія времена, Франуся… Мужчины безъ чести, женщины безъ стыда… Вонъ гляди идетъ важно, ломается… Пустой, но честный человкъ, Потоцкій. Онъ предлагалъ на сейм чтобы постановить смертную казнь тому послу, который будетъ продавать свой голосъ иностранцамъ, т. е. брать деньги съ Пруссіи или Россіи. Ну что-жь? Его только осмяли. Вс берутъ эти пенсіоны. Одни, поумне — чтобы ораторствовать, берутъ дорого, другіе поглупе — берутъ только за то, чтобы молчать… Но за молчаніе боле двухъ-трехъ сотъ червонцевъ не даютъ.

— И это дорого! разсмялась Франуся.

— Нтъ! Когда на сейм ршается важный вопросъ, то изъ трехсотъ пословъ съ лишнимъ — вдругъ подадутъ голоса только сто тридцать. Остальные молчатъ.

Бесда Сандецкаго съ невстой была прервана появленіемъ хозяйки, просившей всхъ молодыхъ танцующихъ идти въ залъ. Панъ Ксаверій повелъ невсту и Сусанну. Старшая дочь никогда не танцовала и поэтому осталась въ гостиной. Моника надялась повидаться съ однимъ изъ друзей Мамонова и передать сестр всти объ ея возлюбленномъ.

XXV.

Балъ по обычаю открылся полонезомъ.

Во дворц уже раздавались его размашисто плавные звуки. Когда Франуся вошла въ большой продольный залъ на двухъ рядахъ блыхъ мраморныхъ колоннъ, къ ней тотчасъ-же явился кавалеръ…

Съ этой минуты она почти не садилась… Ее охватилъ тотъ-же радостный трепетъ наслажденія, которымъ вяло отъ многихъ ей подобныхъ красавицъ…

Танцы быстро смнялись одинъ другимъ, но чаще всего повторялась мазурка. Новые французскіе танцы знали хорошо не вс, за исключеніемъ менуэта и ‘драбанта’ походившаго на кадриль — а мазурку… вс. Кто же не любилъ и не танцовалъ ее? И старъ и малъ. И часто случалось старикамъ, помолодвъ въ мазурк, заткнуть за поясъ юношей.

Франуся танцовала мазурку легко, граціозно и съ огнемъ. Но здсь, вдругъ, стало ей стыдно танцовать ее… Она вдругъ на этомъ бал узнала, что она безобразно скачетъ или бгаетъ…

— А! Вотъ это мазурка!.. почти вслухъ воскликнула Франуся чуть не со слезами страсти и зависти.

Мимо нея пронеслась пара, въ которой шли осифъ Понятовскій, юный красавецъ, лучшій мазуристъ всего королевства, а съ нимъ первая мазуристка, знаменитая красавица Юлія Потоцкая. Франуся уже слышала объ нихъ двухъ, слышала, что когда они идутъ вмст, то старики покидаютъ карточные столы или буфеты съ венгерскимъ и бгутъ глядть.

Извстна была въ Польш острота князя Радзивила:

— Кто хочетъ, пане-коханку, помолодть сразу на двадцать лтъ — иди глядть когда Юлія Потоцкая колдуетъ въ мазурк.

Варшава всегда говорила про красивыхъ женщинъ:

— Красива — какъ Юлія!

Дйствительно, замчательная красавица, Потоцкая танцовала свой родной танецъ по своему, особенно… Много было у нея подражательницъ, но ни у одной не было той нги и граціи, того огня какими вяло отъ лица и отъ всхъ движеній Потоцкой. Она носилась какъ фея, какъ сильфида, какъ чудное волшебное видніе. Красавица рдкая въ свт — въ мазурк становилась она божествомъ, дивнымъ, восторженно-страстнымъ и въ то же время граціозно-стыдливымъ, допускающимъ лишь безнадежное рабское обожаніе.

Разумется не мало прелести прибавляло и то, что идеально-красивая женщина, сводившая всю молодежь съ ума, оставалась, среди распущенности нравовъ времени, строго врна пожилому мужу, вчно занятому археологіей, скискими и сарматскими слдами…

Франуся, увидя Потоцкую, перестала танцовать сама и долго впивалась глазами въ красавицу-мазуристку. Она, какъ и многія женщины, мечтала теперь усвоить себ хотя-бы сотую долю того, что восхитило ее и околдовывало всхъ кругомъ…

Балъ длился до вечера… Онъ утихалъ, смирялся, когда раздавались звуки менуэта, и снова превращался въ ураганъ съ грозой и молніей, когда гремлъ кадансъ мазурки, а ему въ тактъ били полсотни каблуковъ со звономъ шпоръ, раздавались хлопанье въ ладоши и ухарскіе клики кавалеровъ, получавшихъ обратно своихъ дамъ, на мгновенье унесенныхъ вихремъ танца.

Франуся танцовала до упаду, но ей казалось, что она не танцуетъ какъ бывало прежде, а носится въ какомъ-то заоблачномъ мір, въ поднебесьи, или плаваетъ и тонетъ въ благоухающихъ и опьяняющихъ волнахъ волшебнаго свта, счастія и любовныхъ грзъ.

Изрдка она приходила въ себя на мгновеніе, будто просыпалась отъ чуднаго сна со сказочными, дотол ей невдомыми ощущеніями.

Ее будила появлявшаяся предъ ней безобразная фигура пришлеца изъ инаго, простаго, будничнаго міра. Это былъ ея женихъ — пятидесятилтній, толстый и краснолицый панъ Ксаверій.

И около полуночи, среди послдняго менуэта, который Франуся танцовала съ извстнымъ красавцемъ и первымъ менуэтистомъ всей Польши, графомъ Блинскимъ, онъ нагнулся и шепнулъ ей на ухо:

— Такая красавица какъ пани Дзялынская могла-бы выйти замужъ иначе…

— О, да! да!.. воскликнула Франуся со слезами на глазахъ…

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ.

Красивая невста пана Сандецкаго была замчена на балу княгини Сапги, и объ ней стало еще боле толковъ въ Варшав. Вс удивлялись, что дочь простаго бднаго шляхтича, явившаяся изъ глуши деревни, можетъ быть такъ умна, можетъ держать себя въ обществ такъ непринужденно и граціозно…

Франуся знала, что имла успхъ. Боле чмъ когда либо мечтала она о томъ, чтобы, выйдя замужъ за Сандецкаго, поселиться въ столиц и блистать въ обществ.

‘Но было-бы еще лучше, думалось ей, еслибы мужъ былъ хоть и бдне пана Ксаверія, да имлъ-бы титулъ и былъ-бы моложе…’

Чрезъ два дня съ Франусей произошелъ случай — перемнившій все и имвшій роковое вліяніе на всю ея жизнь.

Однажды, когда она вновь выхала изъ дому, въ самыхъ воротахъ къ ея экипажу подошла та-же безобразная нищая, которую она видла на Новомъ Свт. Она бросила ей письмо въ экипажъ и пустилась почти бгомъ въ сторону. Франуся была изумлена, но тмъ не мене развернула листокъ сложенной бумаги и прочла:

‘Я твоя сестра Эльжбета, несчастная, нищая и голодная. Если ты хочешь допустить меня къ себ, то пришли за мной. Я буду счастлива твоимъ счастьемъ. Если погнушаешься, то пришли мн денегъ на пропитаніе’.

Франуся была такъ поражена, что немедленно велла вернуться. Она стала думать о томъ, какъ поступить: признаться-ли во всемъ и разсказать все Сандецкому, или тайно повидаться съ сестрой. И цлыя сутки промучилась Франуся, не зная что длать…

А вдругъ Сандецкій, узнавъ, что въ Варшав у его невсты есть сестра, нищая, безобразная женщина, будетъ смущенъ этимъ? Конечно, лучше было-бы ничего ему не говорить, сохранить это тайной самою сокровенною, но въ такомъ случа, какимъ образомъ повидаться съ сестрой? Какъ отлучиться изъ дому, чтобы никто этого не зналъ? Вдь нельзя-же хать въ своей блестящей солитерк въ грязный кварталъ, въ какіе нибудь притоны, и тамъ разыскивать сестру по прилагаемому ею адресу!

Послать за ней тоже нельзя… Не будь она изуродована такъ страшно, она могла-бы появиться въ вид какой-нибудь портнихи, или какой-нибудь посланной изъ магазина, но ея лицо, конечно, обратитъ на нее вниманіе всхъ обитателей дома.

Кончилось тмъ однако, что Франуся додумалась. Вечеромъ она обратилась съ просьбой къ жениху. Сандецкій не мало удивился этой просьб, но согласился.

Франуся попросила жениха позволить ей рано утромъ съ одною горничной, пшкомъ, въ самыхъ простыхъ платьяхъ отправиться въ монастырь кармелитокъ и вернуться домой уже къ полудню.

На утро до восхода солнца Франуся вмст со своей Юзей — разбитною горничной, страстно полюбившею свою госпожу,— шла уже пшкомъ по направленію къ Новому Свту. Никогда Франуся не видла того, что увидла въ томъ дом, который былъ назначенъ въ адрес.

Домъ оказался большой и былъ полонъ жильцами. Грязь и зловоніе не позволяли дышать. Кучи полуголыхъ дтей прыгали по двору, или спали на солнц. Это были хлопы съ ихъ семьями.

Франуся разыскала безъ труда этажъ и уголъ, въ которомъ помщалась сестра. Разспросить объ ней было не трудно благодаря ея обезображенной вншности.

Когда Эльжбета узнала о появленіи двухъ женщинъ, ее спрашивающихъ, она не догадалась, что это ея сестра, но выйдя и увидя Франусю, стала цловать ее въ грудь, плечи и руки. Въ лицо она не поцловала. Она уже отвыкла длать это съ тхъ поръ, какъ замтила что это противно людямъ.

Несчастная женщина тотчасъ-же выпросила у какой-то другой, такой-же нищей, какъ и она, отдльную каморку, гд-бы можно было наедин посидть часъ или два съ гостьей. Такимъ образомъ, черезъ нсколько минутъ, дв сестры остались вдвоемъ глазъ-на-глазъ, а горничная вышла на улицу дожидаться своей госпожи.

— Какая ты добрая!.. Ты все такая-же, какъ была… Я даже не надялась, что ты позовешь меня къ себ, а ты сама пришла, заговорила Эльжбета.— Богъ вознаградитъ тебя за это, сестра! Ты видишь, что бываетъ на свт… какія бды. Скажи мн, гд теперь та Эльжбета, которую ты знала? Посмотри на меня!.. Я имла многое… Больше чмъ кто либо. Я была здсь въ Варшав не дале, какъ года два тому назадъ, по положенію своему чуть не выше всхъ красавицъ, всхъ знаменитыхъ дамъ. Во мн вс заискивали… Была минута — и у меня закружилась голова… Я мечтала уже о невозможномъ… Я была на высот неизмримой. Если я разскажу теб, то ты, конечно, не повришь мн… А теперь посмотри, гд я? У меня уголъ, у меня нтъ платья, а главное — нтъ хлба… Я не могу даже поступить куда либо горничной. Изъ-за моего лица меня никто не беретъ.

Франуся, разглядвъ теперь ближе сестру, была еще боле поражена. Дйствительно, не мудрено, что она не узнала ее! Прежнюю красавицу Эльжбету нельзя было найти въ этой женщин. Когда-то об сестры были поразительно похожи одна на другую, а теперь между ними было столько-же общаго, сколько между человкомъ и обезьяной.

Разумется, Франуся общала сестр помощь, дала слово, что ея нищета прекратится. Она общала, что Эльжбета получитъ въ Сталупеняхъ горницу и все что нужно. Если-же Сандецкій не согласится на это по какимъ-либо причинамъ, то она устроитъ сестру иначе, въ какомъ либо изъ монастырей.

Франуся попросила сестру откровенно, искренно разсказать ей все, что случилось съ ней съ тхъ поръ какъ она бжала изъ родительскаго дома.

Исторія приключеній Эльжбеты не мало изумила Франусю.

Все что сдлала Эльжбета и все что случилось съ ней — все это могло случиться и съ Франусей, такъ какъ она поступила-бы не иначе. Разумется, болзнь, обезобразившая сестру, могла-бы не приключиться.

Но прежде чмъ разсказывать о себ, Эльжбета задала сестр нсколько вопросовъ.

— Ты выходишь замужъ… скоро?..

— Да. Чрезъ дв недли свадьба.

— За старика?

— Пану Ксаверію пятьдесятъ лтъ.

— Теб это не противно?.. не страшно?

— Онъ очень богатъ, Эльжбета… А мое положеніе то же, что твое. Я тоже нищая…

— Но красавица… Скажи мн только одно. Искренно. Ты его не любишь?

— Конечно, не влюблена…

— Ну… мы увидимъ… Да! увидимъ. Слушай что со мною было…

II.

Эльжбета пространно, откровенно повдала сестр свою судьбу съ тхъ поръ, что она бжала изъ дома отца.

Ея соблазнитель, офицеръ гвардіи Прусскаго короля, привезъ ее въ Берлинъ, но вскор покинулъ. Она прожила тихо мсяца два, не зная что длать, и уже собиралась вернуться въ родительскій домъ. Положеніе ея было крайне затруднительно, средствъ къ существованію не было никакихъ.

Но за это время Эльжбета неожиданно познакомилась съ молодымъ полякомъ, графомъ Блинскимъ, и онъ увезъ ее съ собой въ Варшаву.

Здсь черезъ полгода она встртилась въ одномъ дом съ человкомъ который сразу влюбился въ нее. Этотъ человкъ былъ не кто иной, какъ самъ король Станиславъ-Августъ.

Тогда совершился переворотъ въ ея судьб. Она держала себя съ нимъ гордо и недоступно, и это окончательно приковало къ ней короля втреника, не привыкшаго къ подобному обращенію. Она достигла того, о чемъ он, об сестры, такъ часто мечтали. Положеніе ея вскор сдлалось таковымъ, что самые важные магнаты ухаживали за ней, когда имъ нужно было получить что-либо. Увлеченный король, добиваясь ея благосклонности, не отказывалъ ей ни въ чемъ.

Эльжбета даже раздавала помстья изъ конфискованныхъ у разныхъ изгнанныхъ лицъ. Она же вліяла на пожалованіе польскихъ орденовъ Станислава и Благо Орла. Она длала изъ Станислава-Августа что хотла, сама не поступаясь ничмъ. Едва ли бы это долго могло продолжаться такъ, но судьба безжалостно отнеслась къ ней.

Эльжбета заболла самою страшною болзнью, какая сплошь и рядомъ появлялась во всхъ государствахъ Европы, и самою страшною для женщины молодой и красивой.

Самая сильная оспа въ теченіе шести недль изуродовала ее и изъ красивой женщины сдлала страшилищемъ. Король посл ея болзни даже не пожелалъ увидать ее, написалъ ей, что ему было бы тяжело и горько видть ее изуродованною.

Впрочемъ, Эльжбета и сама не хотла показаться со своимъ страшнымъ лицомъ на глаза человка, котораго начинала любить. Король общалъ ей пожизненную пенсію, но она тогда же узнала, что эти пенсіи, раздававшіяся огромному количеству женщинъ, или не доходили по своему назначенію, или же были простыми общаніями короля, которыя потомъ не сдерживались.

Она получала немного денегъ въ теченіе полугода, но затмъ перестала получать и какъ-то вдругъ, сразу очутилась въ полной нищет. Она бросилась искать себ какое-нибудь мсто, но всюду внушала такое отвращеніе къ себ, что не могла нигд пріютиться. Даже въ одинъ монастырь, въ который она просилась, ее не приняли.

На эту откровенную исповдь сестры, Франуся, отвчала тоже правдивымъ разсказомъ о своей судьб.

Къ удивленію Франуси, Эльжбета высказалась еще рзче о томъ, что сестра — невста Сандецкаго.

— Ты могла бы мечтать о чемъ-либо гораздо большемъ, сказала она.

— О чемъ же? спросила Франуся.

— Ты красавица… такая же, какою я была. Вдь мы были похожи другъ на друга, какъ только могутъ быть похожи близнецы, но ты умне меня… Я это и прежде сознавала. Мн кажется, что нтъ человка, который бы не сошелъ съ ума отъ тебя, если ты только захочешь. Слдовательно, здсь, въ Варшав, предъ тобой широкій выборъ. Бери любаго, кто только теб понравится изъ самыхъ богатыхъ магнатовъ королевства. Зачмъ же теб выходить замужъ за пятидесятилтняго старика, который запретъ тебя въ своемъ замк? Теперь теб кажется эта участь дивною, но не пройдетъ полугода, какъ ты раскаешься. Ты могла бы выйти замужъ здсь за молодаго и богатаго аристократа и блистать въ Варшав не хуже первыхъ красавицъ, въ род Юліи Потоцкой.

Эльжбета долго доказывала сестр, что ея бракъ съ Сандецкимъ не есть истинное счастье.

Франуся ничего не отвчала, защищалась слабо. Да и что могла она сказать? Она сама знала, что ея бракъ со старымъ вдовцомъ, который собственно ей не нравился, который былъ только не противенъ ей, конечно, не то, чего она могла бы пожелать въ жизни, могла бы, конечно, и достигнуть.

— Можетъ-быть ты и права, отвтила наконецъ Франуся.— Но подумай: говорить легко, но какъ же сдлать? Я въ дом пана Сандецкаго, представлена обществу въ качеств его невсты, мн длаютъ приданое, черезъ дв недли будетъ свадьба, а мы толкуемъ о томъ чтобы не выходить за него замужъ. Отказать ему я могу, но что же будетъ тогда? Я выйду пшкомъ изъ его дома, безъ гроша денегъ. И куда же я пойду? Къ теб… сюда?..

Эльжбета ничего не отвтила, но улыбнулась странною улыбкой, которая была отвратительною гримасой на ея изуродованномъ лиц.

— Вотъ что, Франуся, сказала она.— Прежде всего сегодня же пришли мн денегъ насколько можешь больше, для того, чтобы я могла поскорй нанять себ приличную квартиру и прилично одться. Нужно это не для меня, а для тебя, пойми это!.. Есть-ли у тебя такія деньги?

Франуся объяснила, что въ настоящую минуту у ней денегъ совершенно нтъ, такъ какъ она истратила вс полученныя отъ жениха. Но, но счастью, на другой же день утромъ она должна снова получить отъ него около двухъ тысячъ злотъ на разныя покупки.

— Вотъ половину этихъ денегъ ты и передашь мн. Повторяю теб, не для меня.

Сестры разстались. Франуся общала на другое же утро прислать сестр денегъ съ горничной Юзей. Она вернулась домой и долго просидла одна.

Ей казалось, что он разстались съ сестрой какъ-то странно. Эльжбета положительно будто замышляетъ что-то, и не только замышляетъ какой-то планъ, но будто уже знаетъ какъ дйствовать и что длать. У нея уже ясная цль, которая неизвстна Франус.

‘И вдругъ сестра устроитъ все, о чемъ говорила’, думалось ей.— ‘Найдетъ мн блестящую партію…’

Не прошло трехъ дней, какъ Франуся получила записку отъ сестры, которая увдомляла ее, что она уже наняла приличную квартиру, успла одться, преобразиться изъ нищей въ панну и зоветъ сестру къ себ.

Въ тотъ же вечеръ Франуся объяснилась съ Сандецкимъ и объявила ему, что встртила въ магазин родственницу своей матери, женщину пожилую и вдобавокъ изуродованную оспой, которая никуда не вызжаетъ. Эта женщина умоляла навстить ее.

Сандецкій, конечно, не нашелъ ничего противъ этого.

III.

Въ условленный день и часъ Франуся, въ скромномъ экипаж, въ сопровожденіи одного паюка, выхала и нашла сестру по адресу, въ очень порядочной, небогато, скромно, но чисто отдланной квартир.

Эльжбета встртила сестру радостная, почти счастливая. Франуся приписала это тому, что сестра уже боле не находится въ своемъ прежнемъ ужасномъ положеніи, но затмъ вскор она замтила, что не квартира и деньги длаютъ Эльжбету счастливою…

Эльжбета объявила, что у нея въ гостяхъ будетъ ея одна знакомая дама, очень извстная въ Варшав, очень важная, хотя и не принадлежащая къ дворянству.

— Ее вс знаютъ, она пользуется огромнымъ вліяніемъ даже у пани Краковской и у самого короля. Теб надо непремнно съ ней познакомиться и постараться понравиться ей.

— Зачмъ? Я и безъ того должна черезъ пять дней обдать у самой пани Краковской, не безъ важности и роизнесла Франуся.

Ей вдругъ стало досадно, что сестра, которую она на-дняхъ высвободила изъ притона, изъ лохмотьевъ, уже берется какъ бы оказывать ей покровительство.

Эльжбета поняла тайную мысль сестры.

— Я знаю, что невст пана Сандецкаго не нужно покровительство моей хорошей знакомой, но вспомни, Франуся, что съ тобой было недавно, что со мной случилось по твоей милости на этихъ дняхъ. Вспомни, что на свт бываютъ чудеса… Нельзя отвчать за то, что можетъ завтра случиться и хорошаго, и дурнаго… то, о чемъ и во сн не снится. Думала-ли я въ мои годы, во цвт лтъ и красоты, сдлаться отвратительнымъ уродомъ? Думала-ли ты, сидя въ горниц деревенскаго ксендза, вдругъ стать невстой богатаго пана, магната? Вотъ и теперь… Почему ты знаешь, что можетъ произойти вслдствіе твоего знакомства съ моей, могу сказать, пріятельницей? Объ одномъ только я буду серьезно просить тебя… Ты должна дать мн слово, что не скажешь жениху своему и не скажешь никому фамилію дамы, съ которой сегодня познакомишься.

— Это очень легко, но я не понимаю причины, Эльжбета…

— Это необходимо на нсколько дней… Ну на недлю. А посл все равно.

Едва только Франуся успла общать сестр не говорить никому ничего, какъ въ квартир появилась ожидаемая гостья. Эльжбета быстро поднялась, пошла къ ней навстрчу, съ поклономъ особо-вжливымъ приняла ее и затмъ представила ей сестру, Франциску.

Вошедшая была низенькаго роста, брюнетка, лтъ сорока, а можетъ быть и боле, очень смуглая, съ очень характернымъ лицомъ. Женщина была, очевидно, какого-нибудь южнаго происхожденія, но не итальянка и не испанка, скоре гречанка, а быть можетъ, какъ показалось Франус, простая еврейка. Послднее казалось ей всего вроятне.

Франуся поклонилась гость и вспомнила, что сестра не сказала ей фамиліи этой дамы. Впрочемъ, ей прозвище ничего бы не сказало, какъ и всякой вновь прізжей въ столицу.

Он услись въ гостиной и занялись шоколадомъ и сластями, которыя подала горничная.

Гостья долго разглядывала Франусю довольно безцеремонно, немножко свысока, и наконецъ, обернувшись къ Эльжбет, произнесла:

— Да, панна нрава… Это поразительно… Это почти невроятно. Признаюсь, я вдь еще вчера не врила, думала, панна преувеличиваетъ, а теперь я каюсь въ своихъ грхахъ, въ своемъ невріи.

— Знаешь-ли ты, о чемъ мы говоримъ? обратилась Эльжбета къ сестр.— Мы говоримъ о страшномъ сходств между тобой и мной, какою я была.

— Да, покачивая головой, произнесла гостья,— удивительное сходство! Мн кажется, что передо мной сидитъ Эльжбета Дзялынская, какою я ее знала, но только, прибавлю, пожалуй еще красиве. Не сердись на меня, пани, прибавила она. обращаясь къ Эльжбет.

— Знаешь, Франуся, панна Камели врить не хочетъ, что ты выходишь замужъ за Сандецкаго.

‘Панна Камели?’ подумала про себя Франуся.

Это имя какъ бы рзнуло ее по уху. Она положительно слышала это имя когда-то. Здсь-ли, въ Варшав, или еще въ Сталупеняхъ — она вспомнить не могла. Но съ этимъ именемъ ‘Камели’ соединяется что-то особенное.

Гостья просидла недолго. Она спшила куда-то по важному длу. Она пригласила къ себ на другой же день вечеромъ обихъ сестеръ и, поглядвъ на Эльжбету, вымолвила:

— Но ручается-ли мн пани Эльжбета, что сестра прідетъ съ нею?

— Франуся, отвчай за меня, можешь-ли ты быть? Пани Камели должна знать это наврное.

— Почему же нтъ? отозвалась Франуся.

— Незачмъ говорить Сандецкому къ кому вы дете и называть меня. Панна скажетъ, что детъ къ Эльжбет.

— Конечно.

— И такъ это ршенное дло?

— Ршенное, отозвалась Франуся.

Дйствительно, на другой же вечеръ Франуся явилась къ сестр еще въ сумерки и привезла съ собой другой туалетъ. Отпросившись у жениха къ родственниц, она не могла одться дома, не возбудивъ подозрнія. Здсь у сестры Франуся переодлась и явилась въ своемъ бломъ плать съ блыми розами. Эльжбета наканун настояла на этомъ.

— Тебя въ Варшав зовутъ ‘пани бяла’, вотъ ты и должна блой панной появиться у госпожи Камели. Да къ тому же я должна теб сказать, хотя это и странно, но блый цвтъ наиболе идетъ къ теб. Слушай теперь самое главное и пожалуйста не удивляйся, не пугайся… Мы подемъ вмст къ панн Камели, у которой если и будутъ гости, то разв только одна пожилая дама и одинъ очень милый господинъ, кажется, ея родственникъ. Я же въ гостиную не войду.

— Почему? удивилась Франуся.

— Очень просто. Съ тхъ поръ, что я такъ изуродована, я не показывалась нигд. Вспомни, гд я была и откуда ты меня вытащила. Я не хочу снова появляться въ обществ. Я ду ради тебя, чтобы ты могла у панны Камели познакомиться съ двумя интересными личностями, въ особенности… съ ея родственникомъ.

— Кто онъ такой? спросила Франуся, и очень удивилась, потому что Эльжбета слегка смутилась и, запинаясь, выговорила страннымъ голосомъ:

— Графъ… кажется… Наврное не помню… Фамилія мн не дается… Сто разъ запоминаю и все забываю…

Франус показалось замшательство сестры крайне подозрительнымъ.

‘Неужели, подумала она,— сестра хочетъ, чтобы я у этой госпожи Камели познакомилась съ какимъ-нибудь магнатомъ и промняла Сандецкаго на него?.. За пана Ксаверія я могу ручаться, что онъ всю жизнь будетъ обожать меня… А этотъ господинъ, съ которымъ, очевидно, устраивается свиданіе,— кто онъ и что онъ?.. Какой-нибудь втреникъ!’

IV.

Черезъ часъ об сестры въ экипаж Франуси уже прохали городъ и на Краковскомъ предмсть остановились у довольно элегантнаго домика.

Роскошь обстановки удивила Франусю. Вс лакеи были въ атласной ливре и въ пудр. Огромный паюкъ-негръ въ дверяхъ еще боле поразилъ ее, такъ какъ до сихъ поръ она никогда негровъ не видала.

Въ гостиной, отдланной съ особымъ богатствомъ, встртила ихъ панна Камели, разодтая по-бальному.

‘Немногимъ ты отличаешься отъ своего ‘паюка’, невольно подумала Франуся, увидя смуглыя коричневыя плечи хозяйки.

Эльжбета, поздоровавшись съ хозяйкой, тотчасъ же прошла въ ея спальню. Франуся осталась одна съ хозяйкой въ гостиной.

— Очень рада, что познакомилась съ панной, ласково заговорила панна Камели.— А очень люблю Эльжбету. Кром того, мн пріятно, что пани такъ удивительно похожа на нее. Впрочемъ, мы сейчасъ же убдимся, насколько похожа… А должна сказать, что у меня будетъ въ гостяхъ одинъ мой родственникъ, графъ Оссовскій — человкъ уже не молодой, съ очень большимъ состояніемъ. Онъ холостякъ, ведущій жизнь довольно шумную, но скучающій, какъ и вс кому некуда двать своихъ огромныхъ денегъ. Когда-то графъ Оссовскій былъ серьезно влюбленъ въ сестру панны, и признаюсь, что если бы не этотъ ужасный случай съ Эльжбетой, то, быть можетъ, она была бы теперь графиней Оссовской. Онъ до сихъ поръ не можетъ равнодушно вспомнить о ней, но, разумется, не желалъ бы ее видть изуродованною. Онъ сейчасъ будетъ здсь — и вы понимаете какое значеніе можетъ имть ваша встрча съ нимъ… Онъ можетъ влюбиться въ панну, а это будетъ не что иное какъ продолженіе чувства къ ея сестр.

— А не знаю, зачмъ пани хочетъ знакомить меня съ графомъ Оссовскимъ? Напи забыла какъ будто, что я невста пана Ксаверія Сандецкаго.

— Э! моя милая, пани Франциска, вотъ увидишь графа Оссовскаго и сравнишь его съ женихомъ. Состояніе его въ десять разъ больше, чмъ состояніе вашего стараго жениха. Собой онъ въ десять разъ красиве пана Сандецкаго, влюбится сразу такъ, какъ Сандецкій на старости своей и влюбиться не можетъ… Да что же говорить! Кажется, вотъ и онъ.

Дйствительно, въ сосдней комнат раздались шаги и въ дверяхъ появился во французскомъ плать, въ напудренномъ парик, ожидаемый гость.

Прежде всего Франусю поразила его фигура, походка и манера держаться. Онъ положительно не былъ похожъ на всхъ тхъ мужчинъ, которыхъ она до сихъ поръ видла. Сразу, какъ бы по мановенію жезла волшебника, почувствовала она какую-то робость, но вмст съ тмъ и влеченіе. Онъ понравился ей прежде, чмъ отодвинулся отъ дверей.

‘Какъ странно!’ тотчасъ подумала Франуся.

Госпожа Камели низко поклонилась гостю и, обернувшись къ Франус, показала на нее рукой.

Графъ Оссовскій, увидя двушку, широко раскрылъ глаза, потомъ сдлалъ два шага впередъ, снова остановился и снова изумленнымъ взоромъ глядлъ на нее, не говоря ни слова.

— Это поразительно! выговорилъ онъ наконецъ.— Эльжбета!.. живая Э.тьжбета Дзялынская.

Онъ произнесъ это съ такимъ жаромъ, что Франуся невольно смутилась и потупилась.

Графъ Оссовскій приблизился къ самой Франус, взялъ ея руку, прижалъ къ губамъ и три раза поцловалъ.

Франуся не отдернула руки, не зная, должна-ли она это сдлать, но вмст съ тмъ и не имя силы сдлать это. Она положительно находилась уже подъ какимъ-то очарованіемъ.

Хозяйка тотчасъ же выскользнула изъ гостиной. А графъ слъ около Франуси и сталъ разспрашивать откуда она и когда пріхала. Франуся отвчала, потупляясь, но наконецъ звонкій смхъ его заставилъ ее поднять глаза.

— Я, шутя, разспрашиваю панну. Я давно слышалъ и знаю все… Я видлъ блую пани здсь, недалеко отъ дома, во время гулянья.

Франуся стала разглядывать лицо графа Оссовскаго и должна была согласиться, что онъ очень красивъ собой и кажетъ гораздо моложе своихъ лтъ. Ему можно было дать не боле тридцати. Въ красивыхъ чертахъ лица была даже грація, а всего прелестне были большіе голубые глаза.

Но главное, что поразило Франусю, былъ его голосъ, невыразимо гармоничный, звучный, будто поющій. Мало того, въ этомъ голос была какая-то власть.

Франус казалось, что этотъ, тихо и нжно говорящій съ ней, человкъ, своими глазами и своимъ голосомъ очаровываетъ ее все боле, потихоньку, нжно, опутываетъ ее невидимой волшебной паутиной.

‘Что же это такое? мысленно спрашивала себя Франуся.— Вдь положительно въ этомъ что-то есть… Какое-то колдовство’.

Бесда графа Оссовскаго съ Франусей изъ простой перешла сразу въ такую, какой, казалось Франус, немыслимо имть съ человкомъ котораго почти не знаешь.

Графъ объяснилъ Франус, что когда-то былъ безумно влюбленъ въ ея сестру Эльжбету и продолжаетъ обожать ее. Онъ долженъ былъ временно стараться забыть о ней, такъ какъ ее страшно изуродовала оспа. Но теперь, когда любимая женщина снова стала прежней Эльжбетой, хотя называется Франусей, онъ попрежнему сразу очутился въ ея власти. Онъ безумно любитъ ее.

Франуся слушала, не знала, что отвчать, а между тмъ графъ Оссовскій уже давно держалъ ея руки въ своихъ, уже давно цловалъ ихъ. Франус казалось, что она не будетъ въ состояніи противиться, что бы этотъ человкъ ни сдлалъ. Наконецъ, она услыхала вопросъ, который немного привелъ ее въ себя и отрезвилъ отъ того опьяненія, въ которомъ она находилась.

— Могу-ли я надяться, что и панна не оттолкнетъ меня… полюбитъ меня? Я всю жизнь готовъ посвятить ей.

— Я невста, графъ… Свадьба черезъ дв недли.

— За дв недли, пани, не только можно успть полюбить другаго, за дв недли можно умереть, за дв недли можетъ быть свтопреставленіе, конецъ всему міру. Я спрашиваю только: можетъ-ли панна полюбить меня?.. И только черезъ день, или два спрошу, любитъ-ли она меня.

Франуся хотла отвчать, что не можетъ полюбить его, такъ какъ она дала слово другому человку и считается его невстой, но вмсто этого отвтила робко:

— Не знаю.

— Это не отвтъ, пани.

— Можетъ быть… не знаю… путалась Франуся и длала невольно такія движенія головой и руками, какъ бы и впрямь, въ дйствительности, освобождалась отъ паутины, опутывающей ее съ головы до пятъ.

Въ эту минуту появилась въ гостиной хозяйка и любезно заявила гостю:

— Графъ опоздаетъ, уже десять часовъ… Прошу извиненія, что я напоминаю.

— И хорошо сдлала, пани, отозвался графъ, вставая.— Если бы не пришли мн напомнить этого, то я бы остался здсь до утра подъ очарованіемъ волшебницы.

Графъ простился съ Франусей и съ хозяйкой и вышелъ. Панна Камели пошла провожать его.

Франуся осталась одна и дико озиралась въ гостиной. Потомъ она взяла себя за голову, какъ бы пытаясь привести въ порядокъ спутанныя мысли, потомъ она вздохнула, встала, прошлась но гостиной и наконецъ, остановившись, произнесла:

‘Да, въ этомъ человк что-то есть!.. Вдь говорить же, есть колдуны… Онъ меня околдовалъ. Боже мой, какая разница… Какая страшная разница!’

И эти послднія слова были вызваны невольнымъ сравненіемъ, которое напросилось Франус. Предъ ея глазами стояли два человка рядомъ: графъ Оссовскій и панъ Сандецкій. Въ эту минуту, если бы Франус предложили выбирать себ мужа изъ нихъ двухъ, то она бы разсмялась наивности такого предложенія.

‘Разв возможенъ выборъ? Разв можно колебаться хоть одно мгновеніе!’

Франуся такъ глубоко задумалась, что не замтила, какъ вошла въ гостиную хозяйка, какъ вслдъ за ней вошла Эльжбета и об стояли предъ ней, пересмиваясь…

— Ну, какъ нравится теб графъ? спросила Эльжбета, и голосъ ея прозвучалъ странною грустью.

Оттнокъ этого голоса поразилъ Франусю.

— Какъ онъ нравится теб? повторила Эльжбета.

— Онъ очень пріятный собесдникъ, отозвалась Франуся.— Очень умный.

— Желаетъ-ли панна вновь его видть? спросила госпожа Камели.

— Зачмъ? отказалась Франуся.— Я не вижу цли… Повторяю, вы забываете, что я — невста другаго и что мн не хорошо, не честно слушать объясненія въ любви другихъ лицъ. Во всякомъ случа, я не промняю моего пана Ксаверія на какихъ бы то ни было легкомысленныхъ красавцевъ, магнатовъ варшавскихъ.

— Ну, это мы увидимъ! разсмялась госпожа Камели.— Общай мн только, пани, быть посл-завтра въ эту же пору у меня въ гостяхъ и снова я оставлю панну побесдовать съ графомъ.

Франуся ничего не отвтила.

— Я вижу, что колеблется панна. Подумайте, изъ-за чего?

— Я не должна…

— Пустое, пани.. Вздоръ… Панна еще разъ повидаетъ графа Оссовскаго и затмъ вольна длать, что угодно. Хочетъ выходить за пана Сандецкаго замужъ — выйдетъ… Захочетъ выйти замужъ за графа Оссовскаго — тоже выйдетъ. Панну, я знаю, что поражаетъ!.. Панн кажетъ страшною та быстрота, съ которой все это можетъ произойти, но и съ этимъ она скоро примирится. И такъ до посл-завтра?

— Конечно, конечно! выговорила Эльжбета.— Я отвчаю за сестру. Это послдняя моя просьба къ ней. Если она ее не исполнитъ, то мы съ ней никогда не увидимся. Я потребую, чтобы посл-завтра она была у васъ и еще разъ повидалась съ графомъ. Если она не согласится, она не сестра мн… И я снова вернусь въ мой притонъ и однусь въ мои лохмотья.

— Если такъ, Эльжбета, твердо произнесла Франуся,— то, конечно, посл-завтра въ девять часовъ я буду здсь.

— Вотъ!.. милая, добрая! воскликнула Эльжбета, цлуя сестру.

Цлую ночь, цлый день затмъ Франуся продумала о граф Оссовскомъ. Она надавала себ все тотъ же вопросъ:

‘Что же такое особенное есть въ этомъ человк? Ничего и все! И держится онъ не такъ, какъ другіе, и говоритъ иначе, и смотритъ иначе, пронизывая насквозь своими глазами’.

Когда Франуся спрашивала себя, возможно-ли ей вдругъ отказаться отъ пана Сандецкаго и сдлаться невстой и женой графа Оссовскаго, то внутренній голосъ говорилъ ей, что все это совершенно возможно, но странно и страшно.

‘А если все это поведетъ къ какому-нибудь обману? Но къ какому же обману? Вдь она откажетъ Сандецкому только въ томъ случа, если графъ Оссовскій серьезно, формально сдлаетъ ей предложеніе? Вдь не можетъ же онъ быть наглымъ обманщикомъ? Не лучше-ли искренно разсказать все жениху? Спросить у него, знающаго всю Варшаву, кто такая эта панна Камели и что за человкъ графъ Оссовскій?’

Нсколько разъ за весь день собиралась Франуся сдлать эти два вопроса жениху — и не ршилась. На другой день она хотла непремнно сдлать это, прежде чмъ снова хать къ госпож Камели, а между тмъ, каждый разъ что она собиралась задать одинъ изъ двухъ вопросовъ Сандецкому, слова замирали на губахъ.

Наступило назначенное время, и Франуся снова выхала въ простомъ плать къ своей сестр, снова надла свое блое платье съ блыми розами и черезъ часъ была снова въ гостиной того же богато-отдланнаго домика.

Все это будто длала Франуся не сама, все это будто совершалось само собой и въ какомъ-то полусн. Сидя въ той же гостиной, Франуся спрашивала себя, когда и зачмъ попала она сюда. Ей захотлось очутиться въ ея собственной горниц, въ дом Сандецкаго. Она готова была въ минуту подняться, ссть въ свой экипажъ и скакать домой.

Госпожа Камели и Эльжбета удивлялись мрачному настроенію и задумчивости Франуси, но смялись и подшучивали надъ ней. Эльжбета точно такъ же удалилась въ спальню хозяйки, а хозяйка осталась съ Франусей въ гостиной.

Но на этотъ разъ Франуся уже съ тревогой на сердц прислушивалась къ сосднимъ горницамъ, и когда тамъ раздались шаги, а госпожа Камели поднялась навстрчу къ родственнику, сердце замерло у Франуси.

Графъ Оссовскій вошелъ на этотъ разъ быстро, прямо подошелъ къ Франус, взялъ ее за об руки и долго цловалъ ихъ. Потомъ, усадивъ ее на диванъ, опустился передъ ней на колни. Франуся, сидвшая долго потупившись, подняла наконецъ глаза и увидла, что они снова одни въ гостиной. Госпожа Камели исчезла.

На этотъ разъ бесда графа съ Франусей продолжалась дольше, но съ первыхъ же словъ Франуся была уже въ полной власти его. Она общала ему подумать, выходить-ли за Сандецкаго, общала все, что просилъ онъ, не помня и почти не зная сама, что общаетъ.

Она хорошо понимала, что онъ говорилъ ей о готовности посвятить ей всю свою жизнь, обожать ее, но Франус смутно помнилось, что слова о брак не было сказано ни единаго. Иногда же ей казалось, что графъ говорилъ что-то равнозначущее.

На этотъ разъ, когда они разстались, Франуся должна была сознаться себ, что она очарована графомъ Оссовскимъ и бракъ ея съ Сандецкимъ начинаетъ казаться ей совершенно невозможнымъ дломъ.

Она, до сихъ поръ кокетничавшая со всми, сводившая съ ума и старыхъ и молодыхъ, сама, казалось, лишилась разсудка. Она почти не помнила, какъ ухалъ графъ, не понимала, что говорили ей хозяйка и сестра.

Он взяли съ нея слово опять пріхать вечеромъ, не назначая дня, а Эльжбета вызвалась написать сестр, въ какой именно день графъ Оссовскій явится къ панн.

VI.

Между тмъ на другой день Сандецкій напомнилъ невст, что въ тотъ же вечеръ балъ у княгини Любомірской, на который они приглашены. Франуся была настолько потрясена всмъ съ ней приключившимся, что ничего не отвтила, но ршила сказаться больною.

Посл обда она уже легла въ постель и послала сказать пану Ксаверію, что хвораетъ и хать не можетъ. Ей казалось, что ей невозможно въ томъ нравственномъ состояніи, въ какомъ она находится, быть среди многолюднаго общества.

Франуся легла въ постель, думая притвориться больной, а между тмъ оказалось, что она дйствительно немножко нездорова. Она осталась въ постели до слдующаго утра.

Цлыхъ два дня подъ-рядъ она нравственно мучилась въ борьб сама съ собой. По счастію, и Сандецкій, и об его дочери, объясняли состояніе Франуси болзнью, иначе могло бы возникнуть подозрніе.

Франуся боролась, мучилась и въ конц-концовъ истерзалась. Предъ ея воображеніемъ отъ зари до зари стояли два человка: ея женихъ и графъ.

Франуся чувствовала, что она положительно страстно влюблена въ этого человка, хотя видлась съ нимъ всего два раза.

‘Онъ колдунъ и больше ничего!’ ршила Франуся вмсто всякихъ объясненій.

Наконецъ, на третій день утромъ, Сандецкій объявилъ невст, что въ этотъ день надо хать на обдъ къ сестр короля. Франуся стала отказываться. Сандецкій былъ озадаченъ.

— Помилуй, Господь съ тобой! Разв это возможно! Разв ты воображаешь, что можно не хать? Пани Краковска та же королева. Отъ такихъ приглашеній не отказываются ссылаясь на простую хворость… Если бы ты была при смерти — другое дло. Это невозможно!

Франуся продолжала отказываться, говоря, что она чувствуетъ себя больною и совершенно не въ состояніи быть въ гостяхъ. Сандецкій доказывалъ ей, что гостей у панны Краковской будетъ немного, и такъ какъ будетъ самъ король, то поэтому обдъ будетъ чинный, разговаривать придется мало, а ей, въ качеств молодой двушки, слдуетъ даже побольше молчать и держать себя сдержанне.

Волей-неволей Франуся велла приготовить себ красивый пунцовый нарядъ, отдланный бархатомъ и шитый золотомъ. Начавъ одваться, она невольно пріободрилась. Ей показалось вдругъ, что она въ этотъ день красиве,— потому-ли, что она поблднла, или потому, что глаза ея смотрятъ какъ-то особенно задумчиво и тоскливо.

‘Да, я сегодня красиве!’ ршила она наконецъ.

Панъ Ксаверій, придя за невстой, остановился и самодовольно усмхнулся.

— Отлично, выговорилъ онъ.— Вотъ видишь-ли, сказывалась больной, а поглядть на тебя — здорове чмъ когда-либо. И знаешь что, пани дьяволенокъ, вдь ты нынче еще красиве. А думаю, это случилось потому, что теб все-таки пріятно подумать, какъ ты будешь обдать съ самимъ королемъ и съ панной Краковской.

Франуся ничего не отвтила.

Черезъ полчаса Сандецкій съ дочерьми и съ невстой были уже въ замк и вступали въ анпартаменты пани Краковской.

Дв панны Сандецкія и панна Дзялынская были представлены сестр короля пожилою дамой, которая была ея гофмейстериной. Гостей было уже человкъ семь помимо Сандецкихъ. Изъ нихъ Франуся была уже знакома съ двумя мужчинами.

Едва только успли они ссть, едва только пани Краковская успла что-то спросить у Франуси, какъ ея камергеръ подалъ ей на маленькомъ подносик записку и произнесъ:

— Отъ его королевскаго величества.

— Неужели отказывается? воскликнула панна Краковская.— Вотъ это было бы нехорошо со стороны короля-братца.

Она развернула записку, прочла нсколько строкъ и невольно сразу вскинула глаза на Сандецкаго и Франусю. Не только они, но и все общество поняло, что между запиской и паномъ съ его невстой было что-то общее.

Въ одно мгновеніе панна Краковская видимо смутилась, зажала нижнюю губу красивыми зубами, какъ-бы раздумывая и слегка волнуясь. Затмъ она чинно поднялась, извинилась предъ обществомъ и вышла изъ гостиной въ сопровожденіи камергера.

Очутившись въ другой горниц, она быстро обернулась къ нему и вымолвила:

— Сейчасъ ступайте… скачите… Ступайте сами… Доложите королю, что это невозможно! Они уже здсь…

— Я не понимаю, что изволите?.. вжливо замтилъ камергеръ.

— Король пишетъ, чтобы я не звала обдать или избавилась какъ-нибудь отъ пана Сандецкаго и его невсты. Скачите скорй, доложите, что они здсь… Я не могу ихъ выгнать. Тогда пусть король не прізжаетъ.

‘Пани Краковска’ вернулась въ гостиную. Камергеръ стрлой пустился по горницамъ и черезъ минуты дв уже скакалъ въ маленькой солитерк по направленію къ Лазенковскому дворцу, въ которомъ находился тогда король.

Къ ту минуту, когда камергеръ повернулъ въ какую-то улицу, чтобы сократить путь, красивая коляска въ восемь лошадей промчалась отъ Лазенокъ. Въ ней былъ король, направлявшійся къ сестр.

Между тмъ въ гостиной панны Краковской бесда не клеилась. Хозяйка была видимо взволнована. Ей было непріятно, что король не будетъ на обд. А онъ, очевидно, не будетъ.

Это случилось-бы въ первый разъ въ этомъ году, ибо каждый понедльникъ братъ-король обдалъ у нея. Только самыя важныя государственныя дла могли помшать этому обычному появленію въ ея аппартаментахъ.

И въ ту минуту, когда панна Краковская начинала уже утшаться и примиряться съ мыслью, что король не будетъ, появившаяся гофмейстерина доложила, что король подъхалъ къ подъзду.

‘Пани Краковска’ быстро поднялась, смутилась и, взволнованная, двинулась навстрчу.

Гости тоже поднялись и двинулись изъ гостиной въ обденный залъ. Вс они, человкъ до двадцати, стали невдалек отъ входныхъ дверей, въ которыхъ долженъ былъ появиться король.

Панъ Сандецкій стоялъ около Франуси и тихо шепталъ ей:

— Что-то такое приключается тутъ, Франуся. Написалъ записку, и я думалъ, онъ не будетъ обдать, отказывается… Досадно было… А выходитъ, что посл записки тотчасъ-же самъ пріхалъ.

Франуся почти не слушала и пристально смотрла въ двери. Ее интересовалъ, конечно, король Станиславъ0Августъ, о которомъ она такъ много слышала: въ особенности объ его ум и любезности, а главное объ его всесвтныхъ побдахъ надъ женщинами.

Черезъ нсколько мгновеній въ дверяхъ появился король въ сопровожденіи сестры и своей свиты. Вс гости двинулись навстрчу и почтительно наклонили головы. Только одна Франуся не двинулась, стояла, окаменвъ, на мст и наконецъ схватилась за руку своего жениха. Еще немного — и она упала-бы безъ чувствъ…

Предъ ней, въ вид короля Станислава-Августа, стоялъ графъ Оссовскій.

VII.

Прошелъ мсяцъ съ того дня, что панъ Сандецкій весело выхалъ въ Варшаву, въ качеств жениха, чтобы отпраздновать свою свадьбу. Теперь каштелянъ былъ снова у себя въ замк. За это время многое произошло въ его жизни, чего никто не могъ-бы ожидать.

Съ гордымъ паномъ Сандецкимъ случилось нчто, едва не убившее его. Панъ Ксаверій, никогда въ жизни не болвшій, вылежалъ въ постели цлую недлю и до сихъ поръ еще вполн не оправился и все еще, какъ многимъ казалось, продолжалъ странно хворать.

Дйствительно, самолюбію каштеляна Сталупеньскаго былъ нанесенъ тяжкій ударъ. За недлю до того дни, когда было назначено его бракосочетаніе, когда все было готово, все блестящее общество столицы приглашено на свадьбу, приключилось странное и смшное происшествіе.

Красавица-невста, прославившаяся въ столиц подъ прозвищемъ ‘блой пани’, выхавъ однажды среди дни изъ дому въ гости, не вернулась до вечера, не вернулась и къ ночи, не вернулась и на слдующіе дни. Франуся пропала безъ всти.

Панъ Сандецкій въ первый-же день вечеромъ, крайне смущенный, разослалъ гонцовъ но всмъ знакомымъ домамъ опросить, нтъ-ли тамъ панны Франциски. Отвты были получены отрицательные.

Люди, бывшіе при экипаж, въ которомъ выхала Франуся и который уже поздней ночью возвратился пустой, заявили пану Сандецкому, что панна Франциска вошла въ квартиру на Краковскомъ предмсть и боле оттуда не выходила. Карета и люди прождали ее весь день и уже ночью паюкъ-арабъ дерзко объяснилъ имъ, что никогда панна Франциска въ домъ якобы не входила, что никто ее не видалъ и вроятно тутъ кроется недбразумніе.

— А можетъ-быть и просто вы пьяны! сказалъ имъ паюкъ.— Сами не знаете гд ваша госпожа.

Разумется, вся Варшава тотчасъ заинтересовалась пропажею ‘блой панны’. Со втораго-же дня пожилые люди, старые пріятели Сандецкаго, стали ему намекать, гд можетъ быть его невста и что могло съ ней приключиться. Панъ Сандецкій не понималъ намековъ.

— Она пропала временно, говорили они,— такъ-же какъ и многія по нашему времени пропадаютъ… Не тревожься, панна найдется…

Наконецъ Сандецкій замтилъ, что онъ одинъ воображаетъ, будто Франусю убили какіе-нибудь злоди. Вс, къ кому обращался онъ, усмхались двумысленно на его предположеніе.

Наконецъ, дло объяснилось очень просто. Франусю постигла та же судьба, что и многихъ красавицъ Варшавы… Она была похищена самимъ королемъ… Врне сказать, сердцедъ Станиславъ переманилъ невсту Сандецкаго.

Для всхъ въ Варшав тутъ не было ничего особеннаго. Чуть не каждые два мсяца случалось такое происшествіе. Не дале, какъ мсяца за три передъ тмъ тотъ-же король буквально похитилъ и даже чуть не насильственнымъ образомъ фаворитку одного изъ первыхъ магнатовъ Польши, маршала князя Огинскаго.

Однако, что было самымъ простымъ дломъ для варшавскаго общества — было невроятнымъ случаемъ для пана Сандецкаго, было страшнымъ, жесточайшимъ оскорбленіемъ его самолюбію. Съ пожилымъ паномъ приключилось нчто въ род легкаго удара. У него отнялись временно ноги, и онъ только съ трудомъ спустя недлю могъ двигаться.

Слегши въ постель, онъ пролежалъ три дня въ полусознательномъ состояніи. Доктора ожидали каждую минуту вторичнаго удара и конца, но вмсто этого къ ихъ изумленію черезъ недлю желзное здоровье предъявило свои права.

Панъ Сандецкій поднялся на ноги и казался бодрымъ, никогда не болвшимъ. Только во взгляд осталось какое-то странное выраженіе.

Оправившись совершенно, панъ Сандецкій сталъ обдумывать мщеніе своему счастливому сопернику. Онъ готовъ былъ на всякое преступное дйствіе, за которое могъ-бы. пожалуй, подвергнуться не только ‘банниціи’, но и боле тяжкому наказанію.

На его счастіе, при первомъ извстіи о болзни его, въ Варшаву явился албанчикъ Кароль Побочекъ. По прізд онъ не отходилъ отъ отца и, когда панъ Сандецкій былъ уже на ногахъ, онъ всячески успокаивалъ его, уговаривалъ и развлекалъ. Онъ убдилъ отца бросить все дло.

Хотя пожилой панъ и быль оскорбленъ, но все-таки мене, нежели бывали прежде оскорблены многіе извстные люди столицы, подвергшіеся той-же участи.

Панъ Сандецкій лишился невсты. У другихъ похищали женъ и дочерей. И они должны были снести это.

Сандецкій, подъ вліяніемъ бесдъ съ сыномъ, дйствительно, нсколько успокоился. Какъ ни былъ онъ влюбленъ въ свою бывшую невсту — теперь главнымъ источникомъ его мученій было исключительно самолюбіе. Онъ не могъ привыкнуть къ мысли, что въ свои годы сталъ посмшищемъ всей Варшавы.

Кароль успокаивалъ отца преимущественно тмъ, что они непремнно придумаютъ средство современемъ отмстить Станиславу.

Оправившись, панъ Сандецкій тотчасъ-же выхалъ въ свой замокъ вмст, со своими дочерьми и здсь буквально заперся, никуда не выходя, даже не появляясь ни на минуту изъ своихъ горницъ.

Пробывъ съ отцомъ нсколько дней, Кароль выхалъ снова въ Несвижъ по мсту своей службы.

Проведя около мсяца въ одиночеств, Сандецкій однажды веллъ запречь себ маленькую нетычанку, взялъ съ собой молоденькаго гайдука и выхалъ изъ замка. Вернулся панъ къ вечеру. Никто не зналъ, гд онъ былъ, а гайдукъ отзывался на вопросы всхъ, что панъ не приказалъ ничего никому сказывать.

Сандецкій създилъ лично освидтельствовать границу своего имнія, которая теперь была уже границей Польскаго королевства. По краю его владній уже появился прусскій кордонъ. Въ двухъ мстахъ стояли сторожевыя будки, а на дорогахъ торчали щиты съ прусскими черными орлами.

Мысль, что онъ, каштелянъ Сталупеньскій, остался польскимъ подданнымъ на вчныя времена, теперь не утшала его, а даже раздражала. Онъ былъ теперь подданнымъ самаго ненавистнаго ему человка.

Если-бы панъ могъ предвидть все, что съ нимъ случится, то конечно пожелалъ-бы сдлаться нмцемъ, лишь бы не быть подданнымъ Станислава-Августа.

Посл загадочной поздки Сандецкій просидть снова безвыходно нсколько дней въ своихъ горницахъ. Одинъ домовникъ и одинъ гайдукъ — единственные люди, которымъ позволялось входить въ его горницы, очень тревожились, глядя на пана. Они говорили въ замк, что хорошо-бы опять послать гонца къ молодому Каролю, такъ какъ у каштеляна очень нехорошій видъ.

Оказывалось, что панъ но ночамъ все на ногахъ, ложится подъ утро, спитъ мало. Дни и ночи онъ проводитъ въ томъ, что бродитъ по своимъ горницамъ, самъ съ собою разговариваетъ, иногда гнвается и кричитъ, чаще всего повторяетъ слово ‘король’.

И это было дйствительно такъ…

Наконецъ, однажды утромъ панъ Сандецкій, сидвшій съ книгой въ рукахъ, вдругъ вскочилъ съ мста, заговорилъ вслухъ и заволновался.

— Нту, нту! говорилъ онъ.— Нигд не видалъ ни единаго!.. Что-же это значитъ? Какъ-же я не догадался, не подумалъ?.. Правда мн не до того было, да и не любопытно. А теперь оказывается, что въ этомъ вся сила!..

Сандецкій тотчасъ-же позвалъ человка и приказалъ послать къ себ маршала своего замка, пана Балтазара.

Маленькій, тщедушный старикъ, но умный и отличавшійся главнымъ образомъ своей несловоохотливостью, тотчасъ явился по требованію каштеляна.

— При разграниченіи королевства съ нмцами, спросилъ панъ,— присутствовалъ-ли кто изъ нашихъ польскихъ комиссаровъ?

— Нтъ, пане, никого не было. Наши комиссары должны были пріхать, но запоздали. Я ихъ жду всякій день вотъ уже недли съ три. Даже пограничные нмцы удивлялись, что Польское королевство со своей стороны не выставляетъ нигд значковъ по границ.

Панъ Сандецкій усмхнулся загадочно и странно, затмъ онъ приказалъ послать къ себ домовника Зарембу. Старый шляхтичъ немедленно явился въ горницы пана и тоже нашелъ въ Сандецкомъ большую перемну.

Панъ Ксаверій показался ему другимъ человкомъ. Онъ немножко посдлъ, слегка осунулся и главнымъ образомъ глядлъ странно. Глаза его по временамъ блуждали, останавливались на какомъ-нибудь простомъ предмет и оставались такъ прикованными подолгу.

— Скажи мн, пане Заремба, возьмешься-ли ты опять за важную работу, съ тмъ чтобы исполнить ее быстро и искусно? Надо пустить нашу Вислейку въ старое русло и все передлать, зарыть и всячески уничтожить слды того, что мы сдлали.

Старикъ-шляхтичъ отвтилъ, что подобнаго рода работа будетъ гораздо легче, чмъ когда приходилось рыть новое русло.

— Такъ за работу, пане! Я отдамъ приказаніе, чтобы все что есть здороваго люда поступило съ завтрашняго дня подъ твою команду и, кром того, пошлю созвать еще человкъ триста изъ другихъ деревень.

— Неужели панъ-каштелянъ хочетъ сдлаться прусскимъ подданнымъ?! воскликнулъ Заремба.

— Избави Богъ! отозвался Сандецкій.

— Но вдь такъ будетъ, если Вислейка протечетъ по старому руслу?

— Это мы увидимъ, пане, а покуда — за работу!

VIII.

Черезъ два дня вокругъ замка снова уже кишлъ народъ: рабочіе съ заступами и тачками. Нсколько десятковъ фуръ опять увозили землю. Все старое русло Вислейки походило на длинный муравейникъ. На этотъ разъ, по приказанію пана, рабочіе, въ количеств пятисотъ человкъ, работали въ дв смны — и день, и ночь.

Черезъ недлю прежнее русло было очищено, и Вислейка повернула изъ новаго въ старое мсто. Рчонка, казалось, съ удовольствіемъ запрыгала по своему давнишнему руслу. При этомъ, однако, вс горевали, такъ какъ не было никакого празднества или угощенія отъ пана.

Впрочемъ, и вся работа была произведена мрачно, безъ воодушевленія и веселья, какъ бы изъ-подъ палки. Послдній хлопъ зналъ, что работаетъ противъ совсти. Повернуть Вислейку на старое мсто, значило сдлаться нмцемъ.

— Грхъ пану! говорили вс.— Затя умная удалась какъ нельзя лучше. Прусскіе орлы Богъ всть гд торчатъ отъ насъ. Все осталось попрежнему, а теперь явятся въ Сталупени нмцы… Пожалуй, чего добраго, появятся на сел и Фридриховскіе солдаты.

При этомъ нкоторые прибавляли тайно:

— Надо ума лишиться, чтобы пойти на этакое дло!

Не успли еще совершенно уничтожить слды недавно прорытаго русла, какъ на восточной границ помстій пана Сандецкаго появились польскіе комиссары. Но ни одинъ изъ нихъ не явился въ замокъ.

Пана Сандецкаго это обстоятельство нисколько не удивило. Онъ отправилъ въ качеств наблюдателя за комиссарами своего стараго Балтазара. Вернувшись, маршалъ замка объяснилъ каштеляну, что у комиссаровъ есть свои инструкціи и свои карты. Они ведутъ границу и разставляютъ польскіе значки тамъ, гд имъ указано, а узнавъ отъ него, что прусскій кордонъ прошелъ далеко отъ замка, они очень удивились. У нихъ были свднія о томъ, что русло Вислейки отдляетъ помстья Сандецкаго въ пользу Пруссіи. На ихъ картахъ оно такъ значилось.

— Что же они сказали?

— Ничего, пане. Сказали: ‘намъ нту никакого дла, что нмцы не знаютъ, гд границу свою проводить…’Впрочемъ, одинъ изъ нихъ долженъ завтра явиться къ пану.

Дйствительно, на друой день комиссаръ — молодой и франтоватый шляхтичъ — явился въ замокъ, прошелъ по селу, прошелъ вдоль берега Вислейки и затмъ представился пану.

Прежде всего онъ выразилъ Сандецкому соболзнованіе, что стариннаго рода шляхтичъ-магнатъ долженъ вслдствіе простой случайности — мстонахожденія замка — сдлаться прусскимъ подданнымъ.

— Граница короля Фридриха, отвчалъ Сандецкій,— уже обозначена. Это дло законнымъ образомъ совершилось — и я не вижу, по какому праву панъ меня называетъ прусскимъ подданнымъ. Нмцы разставили свои значки. Вы, комиссары сосдняго со мной государства — Рчи Посполитой, тоже разставили свои значки, протянули свой кордонъ. Я надюсь теперь, что я буду жить въ дружб съ обоими сосдними государствами.

Молодой комиссаръ вытаращилъ глаза, разинулъ ротъ и не налъ, какъ понимать слова пана-каштеляна, не зналъ, что и отвтить ему.

— Да, продолжалъ Сандецкій,— не смотря на то, что вашъ король — негодяй и выскочка, доробковичъ, попавшій въ короли изъ нищихъ шляхтичей, я все-таки постараюсь войти съ нимъ въ миролюбивыя сношенія… Впрочемъ, я предупреждаю Рчь Посполитую въ одномъ. Въ случа войны между ею и Фридрихомъ, я возьму сторону послдняго. Пока царствуетъ въ Польш негодяй, узурпаторъ трона, до тхъ поръ я буду врнымъ союзникомъ Фридриха. Я васъ попрошу все-таки, когда вы вернетесь въ Варшаву, заявить отъ моего имени кому слдуетъ, что не мшало бы королю Станиславу аккредитовать при мн какого-либо посла. На-дняхъ я начну строить новое зданіе въ парк, гд будутъ два роскошныя помщенія для двухъ будущихъ резидентовъ сосднихъ государствъ. Оба резидента — и прусскій, и польскій, будутъ равно пользоваться моимъ вниманіемъ и моими милостями. Вотъ все, что я имю сказать. Прибавлю только, что панъ, на память отъ меня, получитъ вскор съ моимъ посломъ орденъ ‘крылатаго тигра’, который я намренъ учредить.

Комиссаръ, выйдя изъ замка Сандецкего, долго разводилъ руками и махалъ ими но воздуху.

— Удивительно! говорилъ онъ самъ себ.

Когда онъ разсказалъ все что слышалъ своимъ товарищамъ, то, разумется, вс они пожалли бднаго свихнувшагося пана. Эту всть свезли они и въ Варшаву.

Панъ Ксаверій, между тмъ, вдругъ пересталъ грустить и задумываться. Вс домовники увидли его веселымъ посл свиданія съ польскими комиссарами.

Объясненіе было простое…

Сандецкій мысленно ршилъ мудреный вопросъ, ршилъ безповоротно и съ твердымъ намреніемъ отстоять ршенное имъ, не жаля ни себя лично, ни своего состоянія. Тема размышленій каштеляна была слдующая:

Что такое государство? Имперія? Королевство? Великое герцогство? Это извстное количество земель съ извстнымъ числомъ жителей. Очень богатый помщикъ есть тотъ же государь въ предлахъ своихъ владній. Существованіе всякаго государства зависитъ отъ случайности, отъ счастія и несчастія.

Огромное королевство Польское въ эти самые дни стало гораздо меньше, разобранное тремя сильными сосдями. Т же самыя земли, что были еще вчера въ польскомъ подданств, стали въ одинъ прекрасный день прусскими, австрійскими, русскими. Ршено это было чернилами на бумаг.

Существуютъ-ли мелкія государства? Конечно, существуютъ! Даже есть крошечныя. Германія полна такихъ отдльныхъ независимыхъ государствъ, которыя вдвое меньше обширнаго помстья пана Сандецкаго.

Сталупени и все къ нимъ примыкающее на нсколько верстъ кругомъ, на десять и двадцать верстъ, конечно, гораздо боле какого-нибудь герцогства Линне-Детмольдъ, или Рейсъ, или Глейцъ.

Какимъ образомъ создались въ Германіи эти крошечныя монархіи — пану Сандецкому нтъ никакого дла. Очутись Сталупени боле на западъ, въ центр Германіи, быть-можетъ были бы уже давно, при третьемъ, четвертомъ поколніи, независимымъ государствомъ, великимъ герцогствомъ Сталупеньскимъ.

Панъ — подданный польскихъ королей случайно.

Наконецъ, теперь вопросъ упрощается еще боле. Во-первыхъ, онъ, Сандецкій, принадлежитъ къ старопольской партіи, не признающей неправильно избраннаго короля изъ простыхъ шляхтичей Понятовскихъ. Въ эти дни король — ставленникъ Русской императрицы — предательски позволяетъ отнимать пространства искони принадлежавшія польской корон.

Если первый попавшійся шляхтичъ, незаконно свшій на польскій престолъ, можетъ такимъ образомъ распоряжаться старинными землями польской короны и уступать ихъ Фридриху, или Екатерин, или Маріи-Терезіи, то почему же какой-либо богатый магнатъ не иметъ права самъ отойти отъ польской короны и объявить себя независимымъ.

Будь онъ окруженъ со всхъ сторонъ землями другихъ подданныхъ его же Отечества, то объявясь независимымъ, онъ попалъ бы въ смшное положеніе,— хотя есть, однако, на свт крошечныя государства, въ род Андорской или Санъ-Маринской республикъ.

Вопросъ по отношенію къ нему измнялся совершенно и становился крайне простымъ.

Случайно онъ оказался на границ между двухъ большихъ государствъ. Онъ не желаетъ, въ качеств патріота-поляка, отходить къ Фридриху и длаться нмцемъ: вмст съ тмъ, онъ не желаетъ оставаться подданнымъ незаконнаго короля и подданнымъ такого государства, которое разрушается. Ему остается одно: отдлиться и объявить себя независимымъ герцогомъ или великимъ герцогомъ.

Затмъ заговорилъ оскорбленный въ Варшав женихъ. Красавица, которою онъ имлъ неосторожность и легкомысліе увлечься, предпочла ему человка немногимъ моложе. Это случилось только потому, что онъ король и, слдовательно, стоитъ гораздо выше Сандецкаго — простаго магната.

Теперь онъ можетъ сравняться съ соперникомъ. И очень просто. Вмсто того, чтобы объявить себя независимымъ великимъ герцогомъ, онъ объявитъ себя королемъ. Вдь это только одно прозвище. Вдь это только условный пустой звукъ… Дло въ независимости и въ умніи отстоять себя, а прозвище совершенно не иметъ никакого значенія. Слдовательно, онъ, панъ Ксаверій Сандецкій, объявитъ свою независимость, помстья свои — королевствомъ, а себя — королемъ.

Панъ Ксаверій заслъ на нсколько дней снова въ своемъ кабинет, и позвавъ двухъ домовниковъ, хорошо писавшихъ, продиктовалъ и написалъ массу писемъ и разослалъ ихъ въ разные края. Всмъ заявилъ онъ о своемъ ршеніи, начиная съ правительства Рчи Посполитой и кончая пріятелями-сосдями.

Затмъ онъ собралъ всхъ обывателей замка и села во двор и на этотъ разъ объявилъ нчто боле диковинное, чмъ когда-то по поводу рытья русла Вислейки.

Сталупенцы посл заявленія пана Ксаверія разошлись нсколько смущенные. Давно ходилъ слухъ, что ихъ панъ, глубоко оскорбленный королемъ въ Варшав, слегка разстроился въ способностяхъ мышленія. Теперь приходилось окончательно убдиться, что добрый ихъ каштелянъ не въ своемъ ум.

— Панъ — не панъ, а круль, монархъ?!….

IX.

Въ слдующіе же дни въ замк началась суетня. Гонцы, давно уже посланные въ столицу, вернулись, а вслдъ за ними пріхали всякія повозки и фургоны и привезли массу всякаго добра.

Замокъ внутри отдлывался за-ново. Но всего поразительне по великолпію отдлывалась большая зала, гд въ глубин появилось возвышеніе, балдахинъ и тронъ. На потолк огромныхъ размровъ рисовался гербъ владльца: крылатый тигръ, но уже съ королевской короной, со скипетромъ и державой.

На двор замка появился караулъ изъ формировавшейся дружины, именуемой ‘Сталупеньская банда’. Мундиръ ея былъ почти тотъ же, что и мундиръ албанской банды, но по цвту герба Сандецкаго, т. е. пунцовые кунтуши, желтые жупаны съ серебряными шнурами. На груди дружинниковъ тоже была бляха съ одной буквой S, но съ королевской короной.

Одновременно по всей границ прусской и по всей сторон, гд были разставлены значки польскаго королевства, Сталупенцы разставили свои пограничные значки. Тамъ были, на запад черные орлы, на восток блые орлы, а рядомъ съ ними, кругомъ помстьевъ, обошли границу свои собственные значки съ изображеніемъ крылатаго тигра. Но теперь въ герб появилась новая подробность: тигръ держалъ королевскую корону въ поднятой лап. Это былъ символъ дянія Сандецкаго.

Наконецъ, когда все было готово, замокъ преобразился. Онъ былъ великолпенъ внутри и извн. На угловой башн разввался огромный флагъ цвтовъ герба.

Каштелянъ Сталупеньскій назначилъ и день для окончательнаго формальнаго провозглашенія себя независимымъ монархомъ, и въ замокъ двинулись отовсюду приглашенные имъ.

Сосди, и дальніе и ближніе, хали, конечно, ради того, чтобы позабавиться, а главное, чтобы попировать. Отчасти любопытно было и посмотрть на всмъ давно извстнаго нала Ксаверія, который сошелъ съ ума. То, что предстояло увидть, было далеко не зауряднымъ или обыкновеннымъ зрлищемъ.

Скоро Сталупени, и замокъ, и село, переполнились нахавшими гостями. Мста едва-едва хватало.

Однажды утромъ зала замка переполнилась прізжими гостями и домовниками. Вс были веселы. Всхъ забавляло то, что происходитъ и произойдетъ. Тронъ сіялъ въ глубин залы, а вокругъ него стояла стража изъ Сталупеньской банды въ новыхъ мундирахъ.

Затмъ двери растворились, появились но два въ рядъ разные придворные, вновь пожалованные разными чинами и званіями. За ними явился въ великолпномъ одяніи самъ владлецъ Сталупеней. На немъ былъ тоже пунцовый кунтушъ, желтый жупанъ и большая брилліантовая бляха на груди съ замысловатыми буквами: ‘Т. А. А.’ Это были начальныя буквы новаго латинскаго девиза взятаго имъ: ‘Tengo ad ardua’ — ‘Стремлюся къ трудному’.

Каштелянъ былъ не только суровъ и важенъ, но даже величественъ. Поднявшись на ступени и свъ на тронъ, онъ сказалъ рчь. Присутствующіе ожидали услышать нчто смхотворное и услышали нчто весьма логическое, а главное убдительное.

Сандецкій красно и доказательно объяснилъ всмъ то, что самъ наедин долго ршалъ и теперь ршилъ. На заданный себ вопросъ, почему Сталупенямъ не быть самостоятельнымъ государствомъ, онъ доказалъ, что оно совершенно возможно благодаря обстоятельствамъ и совершенно естественно по существу.

Но боле всего поразилъ всхъ конецъ рчи каштеляна. Онъ заявилъ, что будетъ отстаивать свое дло до послдней капли крови, и отъ всякаго живущаго въ предлахъ новаго государства онъ требуетъ чтобы тотъ ршился пожертвовать собой или же заблаговременно покинуть его, потому что всякаго, кто не согласенъ положить животъ за свое новое отечество, онъ сочтетъ измнникомъ, предастъ суду и разстрляетъ.

Затмъ Сандецкій поднялся. Маршалъ, панъ Балтазаръ Трембицкій, почтительно изгибаясь, поднесъ ему на бархатной пунцовой подушк богато осыпанную драгоцнными каменьями корону. Владтель замка взялъ ее, надлъ себ на голову и, гордо окинувъ всхъ присутствующихъ, вымолвилъ:

— Собственною своею властью, на подобіе конунговъ древнихъ временъ, объявляю себя королемъ Сталупеньскимъ подъ именемъ Яна I. Наслдникомъ престола объявляю сына моего, моею королевскою властью въ эту минуту словесно узаконяемаго, и дарую ему титулъ принца Вислейскаго. Пана Балтазара Трембицкаго произвожу въ графское достоинство и назначаю государственнымъ канцлеромъ. Пана Юзефа Зарембу назначаю хранителемъ государственной печати. Пана Викентія — духовнаго нашего отца — назначаю примасомъ королевства. Главнаго моего паюка Бурчимуху, за его отмнную храбрость, давно доказанную, произвожу въ шляхетское достоинство и назначаю сберегателемъ границъ государства. Главнокомандующимъ войскъ будетъ мой сынъ, принцъ Вислейскій.

Аудіенція кончилась.

Въ зал раздались громкіе долго не умолкавшіе клики: ‘vivat Krul! Да здравствуетъ король! Да здравствуетъ Янъ I!’

Король величественно спустился съ трона и удалился въ свои аппартаменты.

Тотчасъ же началось пированіе и длилось до ночи, а затмъ продолжалось и слдующіе два дня.

Среди съхавшихся въ Сталупени гостей уже былъ раздоръ. Половина гостей продолжала считать пана Сандецкаго помшавшимся отъ того случая, который былъ съ нимъ въ Варшав, помшательство отъ любви или отъ оскорбленія — дло де обыкновенное. Другіе были убждены, что прежній панъ Сандецкій, а нын король Янъ, столько же безумный, сколько и они сами.

Обстоятельства такъ сложились, что онъ, дйствительно, могъ объявить себя независимымъ монархомъ. Все сводилось къ тому, чтобы достигнуть этого. А возможно ли достигнуть? Въ смутное время, которое переживалось, всякія чудеса и диковины были, казалось, возможны.

Главный фактъ былъ на-лицо. Прусская граница прошла по одному краю, а польская — по другому. Для Рчи Посполитой было даже отчасти удобне и выгодне на большомъ пространств имть на границ не бранденбуржцевъ, не подданныхъ Фридриха Прусскаго, а Яна Сталупеньскаго.

Однако событію въ Сталупеняхъ не суждено было пройти мирно. Чрезъ нсколько дней, однажды утромъ, на сел появились нмцы-комиссары съ прусскими значками. Они передали печатные листки ксендзу для прочтенія въ церкви, нсколько листковъ дали новому шляхтичу Бурчимух для передачи каштеляну, а затмъ съ сотню листковъ въ дв корчмы для распространенія среди жителей.

Въ листкахъ говорилось давно всмъ извстное, что на основаніи такихъ-то данныхъ Сталупени переходятъ съ остальными польскими землями подъ власть короля Прусскаго.

Вмст съ тмъ комиссары, перейдя къ границ, гд стояли значки съ блыми орлами, стали вытаскивать и выбрасывать на землю значки съ крылатымъ тигромъ и разставлять значки съ черными орлами.

Когда явившійся съ королю графъ Трембицкій заявилъ о поступкахъ нмцевъ, ‘круль Янъ’ распорядился немедленно. Комиссары были схвачены, приведены и заперты въ подвальный этажъ. Надъ ними былъ наряженъ судъ за нарушеніе границъ государства. Черезъ день ихъ всхъ изрядно выскли на двор замка въ присутствіи толпы народа и затмъ отпустили на родину.

Янъ I былъ очень доволенъ началомъ непріязненныхъ дйствій съ сосдомъ Фридрихомъ. Подданные его были другаго мннія. Вс въ Сталупеняхъ и въ замк были озабочены, какъ посмотритъ прусское правительство на то, что комиссаровъ отличнйшимъ образомъ угостили нагайками въ новомъ королевств.

Не прошло недли, какъ въ замк стало извстно, что въ нсколькихъ верстахъ появился отрядъ въ двадцать человкъ всадниковъ и приблизительно сорокъ человкъ пхоты. Это были прусскіе солдаты въ зеленыхъ бранденбургскихъ мундирахъ съ красными отворотами, къ низенькихъ треуголкахъ, съ напудренными косами.

Это были т Фридриховскіе ‘зеленые черти’, которыхъ давно ненавидлъ, но вмст съ тмъ и страшно боялся всякій полякъ, и шляхтичъ, и хлопъ.

Янъ I тотчасъ же собралъ вдвое большее количество молодцовъ, домовниковъ и разныхъ рослыхъ парней съ села и нкоторыхъ вооружилъ огнестрльнымъ оружіемъ. Сабли были у всхъ.

Сталупеньская банда, въ которой было уже съ полсотни молодцовъ, вышла въ походъ первая, но не навстрчу бранденбуржцамъ, а въ обходъ, чтобы отрзать отступленіе. Самъ Янъ командовалъ сборнымъ отрядомъ, а оберегатель границъ — рослый и удалой Бурчимуха командовалъ бандой.

Нмцы были взяты врасплохъ и посл нсколькихъ выстрловъ, потерявъ одного человка убитымъ и двухъ ранеными, сдались безъ выстрла.

Плнники съ торжествомъ были приведены въ замокъ и снова разсажены въ подвальномъ этаж, но черезъ три дня вс они, обезоруженные, подъ конвоемъ были отправлены на подводахъ въ Варшаву въ подарокъ королю Польскому отъ короля Яна.

Такъ когда-то поступилъ Янъ Собсскій, подаривъ много турецкихъ плнниковъ Рчи Посполитой. Такъ поступилъ теперь и новый король Янъ I.

Разумется, вскор ‘круль’ Сталупеньскій сталъ притчей во языцхъ и въ Варшав, и въ Берлин.

Давно доходили уже странные слухи и многіе посмивались, что старый панъ Сандецкій отъ любви и обиды сошелъ съ ума. Теперь его безуміе принимало какой-то другой видъ. Какъ бы то ни было, этотъ сумасшедшій сдлалъ то, чего давно уже не видали поляки. Онъ прислалъ въ Варшаву боле полсотни человкъ военно-плнныхъ въ ненавистныхъ зеленыхъ мундирахъ.

Король Станиславъ-Августъ серьезно смутился, боясь быть причастнымъ къ длу и навлечь на себя много непріятностей отъ Фридриха. Резидентъ Русской императрицы тоже посмотрлъ на дло какъ на очень глупую шутку и немедленно ршилъ отрядить кого-либо изъ русскихъ офицеровъ къ сумасшедшему помщику.

Выборъ палъ на явившагося охотникомъ полковника Мамонова.

Одновременно въ Берлин тоже были озадачены дерзостью польскаго помщика. У Фридриха Великаго было не мало заботъ, и крупныхъ, и мелкихъ, тмъ не мене подобное самоуправство новаго подданнаго оставить безъ наказанія было немыслимо. Могли и другіе помщики отобранныхъ вновь земель придумать что-нибудь такое же, и Пруссіи вдругъ бы пришлось серьезно воевать съ отторгнутыми отъ Рчи Посполитой провинціями. Чего не сдлало польское правительство, то затять сами подданные.

Составиться и быстро учредиться какой-нибудь новой конфедераціи ничего не стоило. У всхъ былъ примръ на лицо — Барская конфедерація, съ которой пришлось серьезно бороться русскому правительству.

Фридрихъ понялъ, что можетъ нежданно наткнуться на новую Сталупеньскую конфедерацію, у которой вдругъ явится войско и съ которой придется правильно воевать, а у него и безъ того много враговъ кругомъ и нужно много войскъ.

Между тмъ въ замк появилась личность давно ожиданная всми съ нетерпніемъ. Вс вздохнули свободне. Эта личность что-нибудь да принесетъ съ собой новаго.

Въ Сталупени прибылъ албанчикъ Кароль. Слухи о томъ, что его отецъ лишился разсудка, поразили его настолько, что Кароль, и безъ того хворавшій, серьезно заболлъ. Но едва только онъ оправился, какъ ршился снова хать въ Сталупени.

Съ грустью и горечью думалъ добрый малый о томъ, что онъ какъ бы виновникъ несчастія. Онъ нашелъ, въ Сталупеняхъ, въ дом ксендза, змю, пригрлъ ее, пустилъ въ замокъ и, спасая чуждую ему личность, погубилъ отца. Теперь наступало время совершить то, въ чемъ Кароль поклялся, т. е. отмстить Франциск Дзялынской за ея коварное поведеніе.

Кароль, явившись въ Сталупени, тотчасъ же быстро собралъ вс свднія, какія ему были нужны. Молодой человкъ спрашивалъ, въ какомъ состояніи находится отецъ, какіе признаки его помшательства помимо объявленія себя королемъ.

Ему отвчали, что подобныхъ признаковъ нтъ ни единаго, что панъ Ксаверій спокоенъ, невидимому счастливъ, очень дятеленъ, очень добръ и ласковъ со всми — и только за одно наказуетъ жестоко: если узнаетъ, что кто-либо назоветъ его заглазно паномъ Ксаверіемъ, или паномъ Сандецкимъ, а не крулемъ Яномъ Сталупеньскимъ.

Наконецъ Кароль послалъ доложить отцу о своемъ прізд. Сандецкій при этомъ извстіи вскочилъ съ мста и хотлъ бжать въ нижній этажъ, но вдругъ остановился, вспомнивъ свое высокое положеніе, и приказалъ просить къ себ ‘принца Вислейскаго’.

Явившійся Кароль бросился на шею къ отцу, долго цловалъ его, потомъ сталъ смотрть ему въ лицо долго, проницательно.

— Какъ здоровье, батюшка? выговорилъ онъ.

— Слава Богу! Зачмъ ты не халъ и не отвчалъ ни на одно изъ моихъ писемъ?

Кароль объяснилъ, что онъ былъ боленъ очень серьезно. Сандецкій усадилъ сына и началъ:

— Ну, милый, давай говорить о важномъ дл. Что ты думаешь о томъ событіи, которое здсь совершилось? Твое мнніе мн дороже всхъ другихъ… Ты знаешь, что теперь ты мой законный сынъ и наслдникъ… И не только наслдникъ имнія, но наслдникъ престола… королевичъ!

Кароль невольно вздохнулъ и не зналъ, что отвчать. И вдругъ, будто осненный свыше, молодой человкъ смло ршился на то, что показалось бы всякому излишнимъ и не только глупымъ, но и жестокимъ.

— Батюшка, заговорилъ онъ,— я но природ своей лгать и притворяться не умю, слдовательно и теперь, въ такія важныя минуты, не стану лгать, буду говорить сущую правду…

— Разумется! Въ этомъ вся сила! воскликнулъ Сандецкій.

Молодой человкъ объяснилъ отцу, что поведеніе его, вся эта затя, объясняется не только въ Сталупеняхъ, въ сосдств, но даже и въ Баршав, даже и въ Несвиж, тмъ горемъ, которое постигло Сандецкаго. Вс убждены, что онъ, будучи обманутъ невстой и оскорбленъ королемъ, нравственно заболлъ.

— Вс прямо говорятъ, прибавилъ Кароль,— каштелянъ просто сошелъ съ ума..

Сандецкій поглядлъ на сына, широко раскрылъ глаза и разсмялся самымъ веселымъ хохотомъ.

— Ну, а ты? Какъ ты самъ думаешь? выговорилъ онъ наконецъ.— Помни, сынъ, положа руку на сердце… не лги.

— Я?.. смутился Кароль.— По правд? Я не знаю… Черезъ нсколько дней я, пожалуй, скажу. Вдь извстно, батюшка, что нту на свт ни единаго сумасшедшаго, который бы признавалъ себя таковымъ, иначе онъ не былъ бы сумасшедшимъ.

— Не въ этомъ дло, Кароль… Дло въ томъ, какъ ты ршишь… какъ ты посмотришь! Если ты скажешь мн: ‘да, батюшка — сумасшедшій’, тогда я поврю, что я сумасшедшій, но я думаю, ты мн скажешь, что, по твоему мннію, я въ здравомъ разсудк. Вотъ въ чемъ дло… Выслушай меня! Я, дйствительно, получилъ сильный ударъ, когда эта дрянная двчонка бжала изъ дому самымъ срамнымъ образомъ и сдлала меня посмшищемъ всей Варшавы. Я, дйствительно, былъ страшно озлобленъ, даже захворалъ, когда узналъ, что негодяй и волокита, соблазнившій сотни женщинъ, соблазнилъ и мою невсту, чтобы бросить ее черезъ дв-три недли. Оставаться въ этомъ положеніи обманутаго жениха и осмяннаго подданнаго я не могъ. Нуженъ былъ какой-нибудь исходъ, что-нибудь такое, что прогремло бы по Рчи Посполитой еще боле чмъ прогремлъ мой срамъ. И вотъ я нашелъ. Я временно сравнялся съ моимъ соперникомъ. Изъ-за чего Франуся обманула меня? Потому что я — простой дворянинъ, а тотъ — король… Ну, вотъ теперь я тоже король — и королемъ умру.

— Какимъ образомъ?! воскликнулъ Кароль.

— Повторяю теб: королемъ умру! Я объявилъ себя королемъ Яномъ Сталупеньскимъ и буду защищать свое королевство и свой тронъ до послдняго издыханія. Очевидно, что рано или поздно я погибну отъ бранденбуржской пули или сабли. Но, умирая, я крикну: ‘Vivat krul Jan!’ Жизнь мн теперь не дорога… Мн дорого одно… Мн нужно возстановить свою честь. Мн нужно, чтобы надъ Ксаверіемъ Сандецкимъ перестали смяться! съ чувствомъ произнесъ панъ.— И даю теб слово, что перестанутъ! Прежде чмъ пруссаки убьютъ меня, я много шуму надлаю — и много пруссаковъ, бранденбуржцевъ и померанцевъ отправлю на тотъ свтъ или отправлю въ подарокъ королю Станиславу-Августу. Я ничмъ не рискую… Посл моей смерти Сталупени сдлаются все-таки прусской землей, но имніе это не отнимутъ у законныхъ наслдниковъ. Я надюсь даже такъ повернуть дло, что посл моей смерти законнымъ наслдникомъ будешь все-таки ты. Во всякомъ случа, Кароль, надолго останется память въ королевств о томъ врноподданномъ Рчи Посполитой, который не поддался Прусскому королю и, переходя въ его вчное владніе, поднялъ на него вооруженную руку. Успокойся, милый мой, твой отецъ съ ума не сходилъ! Твой отецъ, осрамленный собственнымъ своимъ государемъ, захотлъ смыть срамъ чмъ-нибудь выдающимся — кровью, но не кровью врага, а своею собственной.

Кароль бросился на шею къ отцу со слезами на глазахъ и наконецъ выговорилъ взволнованно:

— Батюшка, я буду здсь. Я буду отстаивать новое королевство Сталупеньское тоже до послдней капли крови, и если король мой погибнетъ на глазахъ моихъ, то и я тоже погибну. Но жизнь моя обойдется дорого бранденбуржцамъ.

Сандецкій съ чувствомъ расцловалъ сына.

— Но еще одинъ вопросъ, батюшка… одинъ только вопросъ, который меня смущаетъ. Любитъ-ли еще мой король Дзялынскую?

Сандецкій помолчалъ и выговорилъ:

— Да… но это проходитъ, пройдетъ… Даже быть можетъ прошло… Врно не знаю.

— Способенъ-ли онъ простить ее?..

— Какимъ образомъ?.. Это и не придется.

— Станиславъ броситъ новую фаворитку и тогда она — я знаю ее — явится сюда просить прощенія… Проститъ-ли ее Его Мосць? {Титулъ польскихъ королей, соотвтствовавшій ныншнему: его величество.}

— Прощу, но заглазно… Прощу, но не примирюсь.

— Врно-ли это, отецъ? грустно сказалъ Кароль какъ бы себ самому.

— Врно, милый Кароль. Врно! воскликнулъ Сандецкій.— Объ этомъ и говорить не стоитъ.

— Давай Богъ! Давай Богъ…

Сандецкій вполн успокоилъ сына, и Кароль остался совершенно доволенъ своимъ объясненіемъ съ отцомъ. Разумется, вскор вс и въ замк, и на сел были не мало изумлены, когда общій любимецъ Кароль Побочекъ объявилъ, что безумецъ тотъ, кто считаетъ его отца умалишеннымъ.

— Если отецъ лишился разсудка, то считайте и меня сумасшедшимъ, такъ какъ я отнын буду стоять до послдняго издыханія за существованіе новаго королевства. Сталупени должны быть самостоятельною монархіей, или не быть совсмъ. Его Мосць король Янъ I удостоилъ меня назначеніемъ главнокомандующимъ войскъ. Я докажу ему и вамъ, что я, собиравшійся въ палестранты, достоинъ этого назначенія.

Подобнаго рода рчи поразили, конечно, всхъ, но вмст съ тмъ и на всхъ ршительно повліяли. Т изъ обитателей, которые еще смущались, что играютъ благодаря помщику глупую и опасную роль, и т, которые боялись ‘зеленыхъ чертей’, сразу пріободрились и воодушевились.

Кароль немедленно взялся за дло, и въ этомъ дл нашелъ двухъ рдкихъ помощниковъ: Зарембу и Бурчимуху. Главный паюкъ, про котораго и прежде ходили темные слухи, что онъ когда-то былъ ярымъ участникомъ Коліивщины, или Уманьской рзни, сталъ теперь неоцненнымъ человкомъ.

Бурчимуха въ первой же стычк съ нмцами уже показалъ, что онъ такое. Это былъ не то левъ, не то чортъ храбрости, удальства и ловкости.

Съ помощью Бурчимухи Кароль тотчасъ же занялся окончательнымъ формированіемъ и обученіемъ Сталупеньской банды. Немедленно послалъ онъ гонца съ письмомъ къ князю Радзивилу, гд объяснилъ все дло отца съ совершенно новой точки зрнія.

Вождь старо-польской партіи, основатель Барской конфедераціи и врагъ Понятовскаго, разумется, пришелъ въ восторгъ, когда узналъ, что надумалъ панъ Сандецкій. Сначала и онъ считалъ его умалишеннымъ, но теперь, но полученіи письма отъ Кароля, только восклицалъ:

— Молодецъ старый Ксаверій! Всмъ бы намъ такъ поступать, а мн — прежде другихъ.

Князь Пане-Коханку тотчасъ призвалъ канцлера своей банды, затмъ была созвана вся банда и было предложено албанчикамъ, кто желаетъ, отправляться въ Сталупени, чтобы постоять за храбраго и знаменитаго пана-круля и насладиться возможностью порубить и пострлять нмцевъ.

— Упустить этакій случай — рдкій въ наши времена — грхъ предъ Богомъ! объявилъ князь.

На княжій призывъ до полусотни человкъ самыхъ отчаянныхъ албанчиковъ заявили свое согласіе, а черезъ десять дней они были уже въ Сталупеняхъ. Кароль съ восторгомъ принялъ своихъ товарищей. Вс албанчики временно покинули свои мундиры и надли мундиръ Сталупеньской банды.

Отчаянные удальцы и рубаки, изъ которыхъ каждый былъ, что говорится, о двухъ головахъ, стали какъ бы ядромъ въ формированіи Сталупеньскаго войска. Съ такими воинами можно было изъ всякаго новичка въ нсколько дней сдлать молодца.

Одновременно съ прибытіемъ охотниковъ изъ Албанской банды, къ великому удивленію Кароля и самого круля Яна, въ Сталупени стали стекаться партіями молодые и пожилые люди со всхъ концовъ Польскаго королевства.

Всюду, куда проникъ слухъ, что извстный богачъ панъ Сандецкій, при рабскомъ смиреніи короля предъ своими врагами, поднялъ оружіе на одного изъ нихъ, Фридриха,— вс горевавшіе о лихихъ временахъ бросились туда, гд не сидли сложа руки, а боролись за отечество.

Черезъ нсколько времени въ Сталупеняхъ уже было войско. Сталупенчики, какъ стали ихъ называть, были раздлены на дв банды, и въ каждой было до трехсотъ человкъ. Къ нимъ предполагалось, на случай серьезнаго столкновенія съ пруссаками, прибавить еще столько же вооруженныхъ чмъ попало людей изъ самыхъ удалыхъ молодцовъ изъ села Сталупеней и другихъ деревень.

Вмст съ тмъ, покуда Кароль съ Бурчимухой занимались комплектованіемъ и обученіемъ войска, другой помощникъ Кароля — Заремба — занялся снова земляною работой. Но эти работы, которыми теперь руководилъ старикъ-домосдъ и нелюдимъ, были много важне прежнихъ.

Дло шло не о томъ, чтобы перемнить теченіе рчки. Теперь нужно было быть настоящимъ инженеромъ. И Заремба, къ удивленію всхъ, оказался изумительнымъ искусникомъ.

Замокъ и село окружались укрпленіями, окопами, волчьими ямами и всякаго рода западнями. Только объ одномъ пришлось горевать, что не было пушекъ. Во всякомъ случа, Заремба отвчалъ, что если вс эти укрпленія будутъ заняты такими лихими удальцами какъ албанчики, то никакой пруссакъ не войдетъ въ Сталупени.

Вскор замокъ и село приняли видъ вооруженнаго лагеря. Народу было такъ много, что всмъ помститься было невозможно. Многіе жили во временныхъ постройкахъ. Король Сталупеньскій изрдка появлялся на работахъ и на ученьи и бывалъ всегда встрчаемъ виватами.

Къ превращенію человка изъ простыхъ пановъ въ ‘крули’ уже никто не относился съ насмшкой, такъ какъ самъ Кароль и многіе другіе домовники объясняли всмъ, что въ Германіи есть самостоятельныя монархіи размромъ много меньше, чмъ владнія ихъ прежняго пана, нын монарха.

И все обстояло благополучно. Вс были одинаково воодушевлены, вс желали побиться съ нмцами и нетерпливо ждали ихъ новаго нападенія.

XI.

Однажды на большой дорог помнились всадники, счетомъ не боле дюжины. Полусотня изъ Сталупеньской банды уже приготовилась выхать и перехватать смльчакомъ, но была остановлена Каролемъ. Мундиры всадникомъ были не нмецкіе. Это не были зеленые бранденбуржцы.

Приглядвшись съ башни къ тихо подвигавшимся всадникамъ, Кароль объявилъ, что дутъ ‘москали’ съ офицеромъ. Какимъ образомъ русскіе солдаты могли очутиться здсь — было загадкой. Во всякомъ случа, Кароль приказалъ вжливо встртить гостей и никакого худа имъ не длать.

Бурчимуха слъ на коня и съ десяткомъ молодцовъ Сталупенчиковъ выхалъ навстрчу. Черезъ полчаса кучка всадниковъ въ русскихъ гвардейскихъ мундирахъ, съ офицеромъ во глав, въхала во дворъ замка.

Кароль встртилъ офицера. Тотъ отрекомендовался.

— Я полковникъ Мамоновъ. Присланъ къ папу Сандецкому отъ имени резидента ея величества императрицы Всероссійской для самыхъ важныхъ переговоровъ.

Кароль косо взглянулъ на офицера и выговорилъ холодно:

— Я прямо заявляю пану-пулковнику, что если онъ является съ хитрымъ намреніемъ похитить кого-либо изъ замка, то потеряетъ голову. Здсь не простой помщикъ — здсь самостоятельный круль. И если опасно было шутить съ паномъ Сандецкимъ, то съ крулемъ Яномъ еще опасне.

— Я понимаю, что хочетъ сказать панъ, отозвался Мамоновъ, кротко улыбаясь.— Даю честное слово, что никакой задней мысли у меня нтъ, никакого ухищренія съ моей стороны не будетъ. Я дйствительно присланъ резидентомъ императрицы.

Лицо Мамонова, его голосъ, его красивые голубые глаза, улыбка,— все такъ понравилось Каролю, что онъ, самъ удивляясь, мягче, не только вжливо, но почти любезно, заговорилъ съ офицеромъ. Прежде всего онъ позвалъ его къ себ отдохнуть отъ дороги и закусить. Солдаты были точно такъ же приглашены Сталупенчиками.

Не прошло получаса, какъ въ горниц Кароля, гд сидлъ Мамоновъ, а равно и въ небольшомъ флигел, крыл дома, гд Бурчимуха съ компаніей угощалъ гостей, было быстро забыто, что прибывшіе не кто иные, какъ москали. Вроятно, близость врага-бранденбуржца длала врага-москаля полу-пріятелемъ по сравненію.

Главное что сблизило сейчасъ же прибывшихъ русскихъ солдатъ съ членами банды — было заявленіе первыхъ, съ какимъ бы они наслажденіемъ тоже подрались съ нмцами.

— Сейчасъ же, если бы могли, поступили бы тоже къ вамъ въ охотники! говорили они.

Нашлись среди этихъ москалей и такіе, которые, если сами не сражались съ Фридриховскими солдатами, то помнили разсказы своихъ отцовъ о томъ, какъ они били нмцевъ и какъ они взяли Берлинъ.

Между тмъ Кароль и Мамоновъ, бесдуя, закусывая и запивая хорошимъ венгерскимъ, становились все боле друзьями. Прошло полтора часа съ тхъ поръ, что въхалъ во дворъ русскій полковникъ, а Кароль уже объяснялъ ему:

— Если бы вс москали были похожи на пана Мамонова, то многое и многое въ Польш пошло бы иначе. Я пойду докладывать о пан моему отцу, но заране предупреждаю: если его будутъ называть паномъ, то онъ не станетъ бесдовать съ вами.

— Но, дорогой мой пане Кароль, каково же мое-то положеніе! Какъ же я въ качеств русскаго офицера, являющагося оффиціально, могу простого помщика величать королевскимъ титуломъ? добродушно смясь, вымолвилъ Мамоновъ.

— Какъ угодно пану! Иначе никакого толку не будетъ. Хоть я и не знаю, въ чемъ заключается порученіе пана, но повторяю, что толку не будетъ.

Мамоновъ подумалъ, разсмялся и махнулъ рукой.

— Ладно! Буду говорить: ‘ваше королевское величество’. Вдь никто этого не узнаетъ! Такъ и быть, готовъ покривить душой, но главнымъ образомъ потому, что панъ мн чрезвычайно по сердцу. Если и отецъ пана такой же милый человкъ, то я надюсь, что и мое личное дло удастся…

Кароль, конечно, понялъ, что Мамоновъ намекаетъ на свою любовь къ Сусанн.

— Личное дло?.. Личное?! воскликнулъ Кароль.— Я бы право готовъ былъ помочь…

Черезъ часъ въ тронной зал уже было много народу въ парадныхъ красивыхъ костюмахъ. Вокругъ трона стояла опять стража изъ Сталупенчиковъ.

Затмъ появился круль Янъ и занялъ свое мсто на трон. Черезъ дв минуты въ противоположныя двери появился посланникъ отъ имени резидента Русской императрицы, съ согласія короля Станислава-Августа.

Входя въ залу и увидя торжественную обстановку, Мамоновъ невольно усмхнулся, но поскоре постарался измнить выраженіе лица и сдлать его тоже торжественнымъ.

Приблизясь къ тропу, на которомъ сидлъ король, русскій полковникъ представился и заявилъ, что онъ посланъ объяснить королю Сталупеньскому, чтобы онъ отрекся отъ престола и отказался отъ своего намренія бороться съ Фридрихомъ, такъ какъ все это не только можетъ погубить его самого, но и навлечь всякаго рода непріятности королю Польскому. Въ Варшав извстно, что со всхъ сторонъ стекаются охотники въ Сталупени, что образуется какъ бы новая конфедерація, на подобіе Барской, и польское правительство не можетъ допустить этого. Вмст съ тмъ и правительство Русской императрицы считаетъ долгомъ вступиться за права Фридриха.

— Мн нтъ никакого дла, отозвался гордо круль Янъ,— до мнній моего сосда и брата, короля Польскаго! Что касается императрицы Всероссійской, то, при всемъ моемъ уваженіи къ ея могуществу, я долженъ сказать, что дла наши до нея совершенно не касаются. Наши дв монархіи — ея и моя — не пограничны…

При этихъ словахъ что-то особенное мелькнуло на лиц говорившаго. Мамонову показалось, что самъ ‘господинъ король’ усмхнулся внутренно, говоря о двухъ монархіяхъ: Всероссійской и Сталупеньской.

— Я долженъ тогда заявить вашему королевскому величеству, выговорилъ Мамоновъ, слегка улыбаясь,— что сюда явится польское войско, чтобы передать это помстье королю Прусскому. Это заступничество за врага есть необходимость. Русская императрица находится въ такомъ же положеніи, какъ и Фридрихъ,— нкоторыя земли отошли къ Россіи. Примръ короля Сталупеньскаго можетъ быть заразителенъ на другой, восточной окраин. Ваша Мосць изволили объявить себя независимымъ монархомъ… Гд-нибудь въ Минск, а то и ближе… подъ Смоленскомъ можетъ оказаться тоже король, съ которымъ придется императриц начать войну. И такъ, имю честь заявить, что русское правительство, съ согласія польскаго, присылаетъ меня объявить ультиматумъ: чрезъ недлю Сталупени должны принадлежать Прусскому королю, все Сталупеньское войско должно быть распущено по домамъ, а Ваша Мосць должны именовать себя не королемъ Яномъ I, а попрежнему паномъ Ксаверіемъ Сандецкимъ.

— На это я отвчаю, отозвался круль,— что покуда я живъ — я буду монархомъ. Я провозгласилъ себя королемъ — и умру королемъ. Покуда я живъ — никто изъ враговъ моихъ: солдатъ королевства Польскаго, имперіи Россійской или королевства Прусскаго, не ступитъ на землю короля Сталупеньскаго.

Круль Янъ поднялся со своего трона и величественно двинулся въ свои аннартаменты, въ предшествіи придворныхъ и въ сопровожденіи своей почетной стражи.

Посланникъ направился прямо къ Каролю и сталъ было собираться тотчасъ же вызжать изъ замка обратно въ Варшаву, но однако не скрылъ отъ Кароля, что сильно усталъ отъ дальняго пути верхомъ. И Кароль сталъ уговаривать его остаться сутки въ гостяхъ.

— Я самъ не понимаю что со мною, но я никогда не встрчалъ ни одного русскаго, который бы такъ быстро меня очаровалъ, говорилъ Кароль.

Мамоновъ, конечно, тотчасъ согласился остаться отдохнуть.

XII.

Не прошло часу, какъ Кароль, самъ себ изумляясь, ршился на такое дло, которое за сутки передъ тмъ показалось бы ему безсмысліемъ или подлостью. Онъ ршился устроить свиданіе между Мамоновымъ и Сусанной.

Думая о томъ, что это измна по отношенію къ отцу, Кароль утшалъ себя мыслью, что времена перемнились: крулю Яну уже не важны семейныя дла пана Сандецкаго.

Вообще Кароль самъ не понималъ, по какому побужденію онъ такъ дйствуетъ.

А причина была, между тмъ, простая. Кароль увидлъ, какъ страстно влюбленъ Мамоновъ въ панну. Этотъ офицеръ съ дрожью въ голос и со слезами на глазахъ заговорилъ о Сусанн.

‘Сто лтъ не видлъ онъ ее и отдалъ бы полжизни, чтобы увидать хоть на мгновеніе’.

Кароль, еще недавно самъ безумно влюбленный въ Франусю и теперь еще страдавшій отчасти, тоже отдалъ бы половину существованія за то, чтобы повидаться съ Франусей, если бы она любила его. А Сусанна любитъ Мамонова попрежнему и пылко.

‘Разсуждать тутъ нечего, мысленно говорилъ себ Кароль.— Что-то такое подсказываетъ мн, что и отецъ не очень разгнвается, если узнаетъ… Пускай повидаются!’

Кароль отлучился, потомъ вернулся и объяснилъ Мамонову, что въ сумерки, въ парк, около павильона, онъ появится вмст съ двумя паннами: Моникой и Сусанной, а затмъ Сусанна останется одна.

Дйствительно, вскор посл захода солнца, спрятавшійся въ чащ Мамоновъ увидлъ предметъ своей страсти. Съ полчаса бесдовали здсь влюбленные и снова поклялись въ врности.

— Наступаютъ такія времена въ Польш, когда ни отецъ панны, ни кто-либо иной не сможетъ сказать, что будетъ завтра, сказалъ Мамоновъ.

— Я же готова на все идти… прибавила Сусанна.

Въ тотъ же вечеръ Кароль, переговоривъ съ отцомъ, явился къ Мамонову и предложилъ ему идти за-просто побесдовать съ нимъ, не въ качеств оффиціальнаго посланца и не съ королемъ Яномъ, а съ прежнимъ паномъ-каштеляномъ Сталупеней.

Подъ вліяніемъ сына, панъ Ксаверій принялъ русскаго офицера такъ, какъ, конечно, не предполагалъ даже и возможности принять.

Мамоновъ снова объяснилъ Сандецкому, что положеніе его очень опасно. Въ Варшав боятся недовольства Фридриха, боятся, что хитроумный и лукавый король, придравшись къ бунту въ одномъ изъ дистриктовъ отшедшихъ къ нему земель по договору съ польскимъ правительствомъ, вступитъ съ многочисленнымъ войскомъ, но пройдетъ Сталупени, ворвется въ предлы Польши и въ конц-концовъ отберетъ себ еще больше земель.

— Пану остается только одно, сказалъ Мамоновъ,— прекратить какъ можно скорй всю эту затю. Теперь, ближе знакомый съ дломъ, я могу только одно посовтовать: снова пустить Вислейку по новому руслу и остаться подданнымъ Польши. Это дло еще возможное… Если же продолжать настаивать, что Ваша Мосць — независимый монархъ, то я знаю, что напольный коронный гетманъ будетъ присланъ сюда съ значительнымъ войскомъ, чтобы взять Сталупени, разрушить все до основанія, взорвать замокъ на воздухъ, а пана увезти въ качеств бунтовщика въ Варшаву и передать затмъ въ руки Прусскаго короля.

Наступило молчаніе. Панъ Ксаверій не зналъ что отвчать. Онъ готовъ былъ, дйствительно, сложить голову въ битв съ ненавистными бранденбуржцами, да и вс его воины, вся банда, готовы были на то же. По сражаться со своими братьями-поляками, проливать родную кровь — на это они бы не ршились, да и самъ панъ Сандецкій не считалъ себя способнымъ.

— Что же тутъ длать? съ отчаяніемъ произнесъ онъ.

— Покориться! выговорилъ Мамоновъ.

— Это легко сказать, пане полковникъ! Драться со своими братьями, поляками, мы не можемъ… Никто не пойдетъ. Покориться мн польскому правительству или Русской императриц тоже невозможно. Что же тутъ длать?.. Что же ты молчишь, Кароль? обратился Сандецкій къ сыну.

— А тоже ничего не могу придумать, батюшка… А мысленно соглашаюсь, что предлагаемое паномъ Мамоновымъ невозможно.

— Когда подумаешь, воскликнулъ Сандецкій,— что мое спасеніе, мое личное спасеніе зависло бы отъ того, чтобы можно было отсрочить появленіе здсь польскаго войска. Я бы усплъ подраться съ бранденбуржцами, усплъ бы еще нсколько десятковъ, а то и сотень, переслать въ Варшаву плнниковъ въ вид подарка, и усплъ бы, конечно… ты знаешь что, Кароль… Я усплъ бы смыть свой позоръ…

Наступило снова молчаніе. Мамоновъ вздохнулъ и выговорилъ слегка грустнымъ голосомъ, который поразилъ Сандецкаго.

— Пане Ксаверій, я полковникъ русской службы, находящійся при резидент въ Варшав, и пользуюсь его особеннымъ расположеніемъ. Въ самыхъ важныхъ вопросахъ онъ обращается за моими совтами и почти всегда исполняетъ ихъ. Резидентъ ея величества, какъ извстно, иметъ огромное значеніе въ Польш и иметъ большое вліяніе на правительство короля Станислава, слдовательно, мои слова могутъ имть значеніе, хотя я не боле, не мене, какъ простой полковникъ. Желаетъ-ли панъ, чтобы наступленіе сюда польскихъ войскъ было отсрочено на мсяцъ, а то и боле… на три мсяца?.. Я берусь за это и даю честное слово, что оно такъ и будетъ. Въ продолженіе, по крайней мр, двухъ мсяцевъ, ни одинъ солдатъ польской арміи не явится въ Сталупеняхъ. Въ Варшав, со словъ резидента Русской императрицы, будутъ относиться къ пану шутя, смотрть на его борьбу съ Фридрихомъ сквозь пальцы и будутъ только собираться вступиться въ эту распрю. Я за это берусь… Но не даромъ, пане Ксаверій. Я потребую за это большой награды… Награды не по заслугамъ быть можетъ! Надо подумать, можетъ-ли панъ мн за мою услугу заплатить тмъ, что я требую.

Сандецкій и Кароль оба смотрли въ лицо Мамонова, потомъ переглянулись между собой. Разумется, оба поняли, про что говорить офицеръ.

— Извини, пане Мамоновъ, выговорилъ Сандецкій,— я не врю… Чмъ можетъ панъ мн доказать, что онъ дйствительно въ состояніи длать въ Польш что ему угодно? Такъ, по крайней мр, явствуетъ изъ его словъ?

— Да, пане. Боле или мене, моимъ совтамъ слдуетъ постоянно резидентъ, по причинамъ, которыя я не имю возможности передать. Скажу одно: въ Петербург есть очень высокопоставленное лицо, предъ которымъ даже варшавскій резидентъ — малая величина. А это лицо — мой близкій родственникъ, меня любящій. Однимъ словомъ, я могу дать честное слово, что, по крайней мр, мсяца два противъ пана польское правительство не предприметъ ничего, а предоставитъ королю Прусскому ладить съ паномъ по его усмотрнію.

— Кароль, что ты скажешь? вымолвилъ Сандецкій.

— Я скажу, батюшка, что хотя этотъ человкъ, здсь сидящій,— москаль, но это такая прелесть-человкъ, я его такъ полюбилъ за нсколько часовъ времени, что, если бы у меня была дочь, то…

— Слушай, пане!.. Послдній разъ! громко воскликнулъ Сандецкій и ударилъ кулакомъ по столу.— Поклянись мн, что ты меня не обманываешь!

— Клянусь Богомъ! Клянусь моей любовью къ Сусанн! съ чувствомъ и воодушевленіемъ воскликнулъ Мамоновъ такимъ голосомъ, что нельзя было ему не врить.

— Кароль! выговорилъ уже улыбаясь Сандецкій,— хотя и позднее время, неприличное время, а все-таки ступай скорй на-верхъ и веди сюда Сусанну.

Кароль двинулся охотно, быстро, и почти выбжалъ изъ горницы.

Мамоновъ приблизился къ Сандецкому и выговорилъ:

— Пане, вражда двухъ народовъ не можетъ быть препоной и помхой для дружбы частныхъ лицъ. Я — православный и русскій, панъ — католикъ и полякъ, но помимо этого, нтъ ничего. Я же отнын въ Варшав буду самымъ ярымъ другомъ и защитникомъ пана тмъ боле, что его врагъ — Фридрихъ — есть какъ бы мой личный врагъ.

— Какимъ образомъ? вокликнулъ Сандецкій.

— Мой отецъ былъ во время прошлой войны убитъ въ Гросэгернсдорфскомъ сраженіи.

Кароль, вернувшись въ горницу, нашелъ отца и Мамонова уже обнимающимися и лобызающимися. Черезъ нсколько мгновеній, вслдъ за нимъ, вошла, смущенно опустивъ голову, младшая панна. Сандецкій встртилъ ее словами:

— Сусанна, хочешь-ли ты выйти замужъ за русскаго полковника, пана Мамонова?

Сусанна вскинула глаза на отца, перемнилась въ лиц, хотла что-то отвчать и не могла.

— Ну, пане пулковнику, бери ее за руку и поцлуйтесь при мн, я благословляю васъ. Такое дло, какъ это дло, только и можно сдлать что наобумъ, съ плеча, въ десять минутъ. Если бы я сталъ размышлять, то во мн снова заговорила бы польская кровь и она бы воспротивилась тому, чтобы мое родное дтище стало супругой москаля. Ну, да что объ этомъ! Поцлуйтесь.

Мамоновъ и Сусанна исполнили приказаніе.

— Знай и помни одно, мой нареченный зять, сказалъ Сандецкій.— Ты получишь въ приданое за женой пятьдесятъ тысячъ польскихъ флориновъ, половину состоянія моей покойной жены. Что касается моего личнаго состоянія — объ немъ не помышляй. Мой наслдникъ — Кароль… или каштелянъ или круль Сталупеньскій — какъ онъ самъ того пожелаетъ или какъ обстоятельства дозволятъ.

XIII.

Варшава нисколько не удивилась, когда узнала, что всмъ извстная ‘блая’ панна сдлалась фавориткой короля. Подобнаго рода приключенія у Станислава-Августа были дломъ самымъ обыкновеннымъ. Все происшествіе, которое такъ сильно повліяло на самого пана Сандецкаго, представлялось варшавскому обществу дломъ совершенно простымъ.

То-ли бывало и случалось прежде? Бывали почти драмы. Иногда блестящія красавицы, жены магнатовъ, прельстившись личностью короля, искренно увлекались имъ, безъ всякихъ расчетовъ, и вносили раздоръ въ свои семьи. Иногда мужъ, отецъ или братъ становились такими врагами короля, что дло могло дойти до покушенія на его особу.

Приключеніе самое заурядное съ паномъ Сандецкимъ, казалось всмъ еще заурядне. Во-первыхъ, разница лтъ между женихомъ и невстой могла объяснить поведеніе блой панны, во-вторыхъ, она сама была личность совершенно темная, какая-то сирота безъ роду и племени.

Какъ ни скрывалъ панъ Сандецкій, откуда появилась красавица Дзялынская, все-таки Варшава дорылась до всего и знала все.

Вообще, вся исторія надлала гораздо мене шума и была мене всми замчена, нежели это воображалъ самъ оскорбленный Сандецкій.

Сама Франуся поступила безсердечно, жестоко, но вмст съ тмъ и опрометчиво. Если бы не Эльжбета, то быть-можетъ она и не ршилась бы на этотъ роковой шагъ, на который ее толкнули. Госпожа Камели, игравшая при корол сомнительную и постыдную роль, а равно и сама Эльжбета обманули Франусю самымъ ужаснымъ образомъ.

Разница была только въ томъ, что госпожа Камели дйствовала предательски съ расчетомъ, Эльжбета же дйствовала искренно и правдиво, сама обманутая своими мечтами. Когда-то король былъ сильно привязанъ къ ней. Ея болзнь все уничтожила… Если бы не эта, изуродовавшая се оспа, то она была бы, по ея мннію, теперь въ положеніи ршительницы судебъ и важныхъ государственныхъ вопросовъ.

Эльжбета не думала, что была бы покинута королемъ, если бы оставалась тою же красавицей. Пользуясь сходствомъ съ сестрой, она простодушно мечтала о томъ, что Франуся займетъ ея мсто и, конечно, надолго. Она дйствовала изъ любви къ сестр. То, что не далось ей, пускай достается близкому ей существу.

Дальновидна и лукава была Франуся, а попалась въ разставленныя сти, какъ глупая птаха. Самолюбіе и самомнніе погубили ее. Красивая и умная кокетка не могла себ представить, что кто-либо въ нее влюбившійся могъ ее разлюбить.

Ей на умъ не приходило, что если у короля была въ жизни тысяча всякихъ авантюръ и побдъ, то онъ не остановится на тысяча первой женщин и не будетъ ей вренъ всю свою жизнь.

Къ чести Франуси надо сказать, что она дйствовала не изъ одного расчета, а дйствительно въ первый разъ въ жизни сильно увлеклась. Она влюбилась еще въ графа Оссовскаго, слдовательно, ея чувство не основалось на одномъ лишь тщеславіи. Разумется, когда графъ Оесовскій оказался королемъ Польскимъ, то чувство усилилось.

Посл обда у пани Краковской, гд въ первый разъ Франуся узнала, что ея возлюбленный не простой магнатъ, а монархъ, она видлась съ Станиславомъ лишь одинъ разъ — и все было кончено… Черезъ двое сутокъ она уже скрылась изъ дому жениха, съ тмъ чтобы не возвращаться.

Въ т дни, когда панъ Сандецкій объявилъ себя королемъ и началъ бороться съ сосдомъ Фридрихомъ, изображая въ лицахъ басню ‘Слонъ и моська’, Франуся была въ Варшав и была лишь боле или мене счастлива.

Разсудокъ не покинулъ ее. Она сердечно привязалась къ королю, но думала чаще всего и боле всего, какъ удержать за собой положеніе. Не прошло двухъ недль, какъ она уже начинала смущаться. Она уже изучила характеръ Понятовскаго, и это привело ее къ самымъ безотраднымъ мыслямъ.

Дйствительно, Станиславъ-Августъ былъ одинъ изъ самыхъ странныхъ людей своего времени. Трудно было встртить характеръ, въ которомъ бы было боле противорчій. Кром того, про него можно было сказать словами геніальнаго поэта, что ‘въ этой голов мыслей милліоны, но вс он микроскопическія’.

Станиславъ былъ олицетвореніемъ того, что теперь называется словомъ ‘viveur’. Человкъ, любящій жизнь, любящій пользоваться всмъ, что жизнь даетъ. При его положеніи монарха оно было возможно.

Станиславъ любилъ все и занимался всмъ: музыкой, искусствомъ, науками. Но слабой струной его было поклоненіе женщин. Когда женщина, случайно имъ встрченная, имла несчастіе ему понравиться, то ничто не останавливало Станислава. Даже мысль нажить страшнаго и опаснаго врага въ эти дни смуты и безурядицы при шаткости его трона — и та не останавливала его.

Черезъ всю его жизнь прошла нитью одна главная черта характера: легкомысліе. Отсюда являлись самыя странныя противорчія во всемъ.

Король былъ набожный католикъ, врный сынъ Святаго Престола, охотно и часто постившійся и причащавшійся, врившій въ волшебство, въ колдовство и во врага человческаго, подъ разными наименованіями и видами, но вмст съ тмъ, страстно увлекавшійся писаніями Руссо и Вольтера, не врившихъ ни въ Бога, ни въ чорта. Онъ былъ впечатлителенъ, мягкосердъ. Онъ не могъ видть нищаго, чтобы не подать ему милостыни, часто очень щедро помогалъ бднымъ людямъ, и рядомъ съ этимъ безсердечно обращался съ нкоторыми изъ близкихъ лицъ, зло отомщалъ малйшую обиду, а вспыливъ, собственноручно и жестоко билъ своихъ придворныхъ, домовниковъ и лакеевъ.

Время, въ которое Станиславъ жилъ и царствовалъ, и его личное положеніе насильно навязаннаго народу короля, поддерживаемаго русскими штыками, сдлали изъ него человка лукаваго, лавирующаго среди волнъ житейскаго моря. Если онъ не былъ лукавъ отъ природы, то сдлался двоедушнымъ хитрецомъ въ силу исключительныхъ обстоятельствъ.

Въ самомъ главномъ своемъ занятіи или препровожденіи времени, т. е. въ своихъ ухаживаніяхъ за женщинами, Станиславъ допускалъ боле чмъ въ иныхъ длахъ — хитрость и лукавство, или даже простой наглый обманъ.

Вносить предательство въ любовную интригу считалось не только не предосудительнымъ, но даже моднымъ. Клясться женщин въ любви до гроба, общать золотыя горы съ тмъ, чтобы не сдержать слова, считалось по времени самымъ простымъ поступкомъ, самымъ естественнымъ.

Ухаживаніе, въ вид преслдованія красавицъ, было по времени своего рода охотой, или спортомъ. Самые извстные покорители сердецъ гордились этой своей извстностью и наименованіемъ ‘сердцеда’.

Франуся вскор же, благодаря своей проницательности, увидла, что она попалась въ ловко-разставленныя сти и что нельзя быть увренною въ человк котораго она полюбила насколько могла, т. е. довольно сильно по своему характеру. Она увидла, что не нын — завтра будетъ покинута своимъ возлюбленнымъ внценосцемъ. И тогда что же станется съ нею?

Она очутится въ положеніи неизмримо низшемъ, нежели была бы въ положеніи жены богача Сандецкаго. Посл своей исторіи съ королемъ, она можетъ мечтать только о томъ, чтобы стать такой же фавориткой какого-нибудь магната, но никакъ не законной женой.

Боязнь и опасеніе того, что мерещилось Франус почти черезъ дв недли посл сближенія съ королемъ, сдлали ея отношенія къ нему нсколько сдержанными, нсколько холодными. Она слишкомъ тревожилась, чтобы спокойно предаваться своему чувству.

При первомъ же объясненіи съ Станиславомъ, она увидла, что ея тайныя опасенія оправдываются. Когда она заговорила съ возлюбленнымъ о томъ, что онъ можетъ вдругъ покинуть ее, увлечься другой женщиной, Станиславъ, полушутя, наивно, какъ-то ребячески сознался, что, дйствительно, онъ легко увлекается и не можетъ отвчать за себя.

— Но что же я тогда буду длать… въ тотъ день, когда Ваша Мосць броситъ меня?! воскликнула Франуся.

— Я теб дамъ пенсію, на которую ты можешь жить отлично.

— Пенсію! воскликнула Франуся и истерически расхохоталась сквозь слезы.

Она уже слышала и знала отъ сестры, что госпожа Камели, состоя при корол, заведуетъ этими пенсіями, которыхъ было крайне много. Деньги проходили черезъ руки этой женщины. Нкоторыя прежнія фаворитки, имвшія кое-какія связи въ Варшав, дйствительно, получали небольшія суммы, другія же — какъ бы выброшенныя за порогъ и не имвшія кого просить, не получали отъ госпожи Камели ни гроша.

Такимъ образомъ иныя изъ этихъ женщинъ, которыхъ когда-то, хотя недолго, король наиболе любилъ, находились въ полной нищет. Нкоторыя изъ нихъ продолжали любить его, оставались врными чувству и предпочитали голодъ измн.

XIV.

Однажды Франуся снова объяснилась со своимъ возлюбленнымъ, требуя чтобъ онъ прямо сказалъ ей, долго-ли она будетъ игрушкой въ его рукахъ. Это вторичное объясненіе раздражило Станислава. Онъ сталъ упрекать Франусю, что въ ней боле тщеславія и боле заботы о себ самой и своей будущности, нежели любви, простой и искренней, къ нему.

Эта бесда привела къ тому, что Франуся объявила рзко:

— Если Ваша Мосць меня вдругъ покинете, то я отомщу за себя.

— Какимъ образомъ? разсмялся Станиславъ.

— Не знаю, но отомщу за себя. Я не могу допустить мысли, что я могла сдлаться игрушкой въ рукахъ простаго ухаживателя, мняющаго свои сердечныя привязанности, какъ мняютъ платья.

— На это я могу теб отвтить, моя милая, только одно… Мн такъ часто многія женщины грозили местью, даже смертью, что если бы хотя десятая доля ихъ привела въ исполненіе свою угрозу, то я давнымъ-давно былъ бы на томъ свт.

Тмъ не мене рзкое объясненіе запало въ душу впечатлительнаго донъ-Жуана-внценосца и быстре охладило его временное чувство къ разсчетливой панн Дзялынской.

— У блой панны не все бло, сказалъ Станиславъ своей наперстниц Камели,— душа у нея сренькая.

Однажды Франуся явилась къ этой наперстниц объясниться съ ней о томъ же. Женщина сомнительной національности встртила Франусю нсколько холодно и объяснила ей нчто, чего, конечно, Франуся не ожидала.

— Неужели панна воображаетъ, что король полюбилъ се на вки-вчные и будетъ вренъ, какъ говорится, до гробовой доски? Вдь это ребячество! Панна должна быть счастлива, что король временно влюбился въ нее и дастъ ей средства къ существованію. Панна будетъ получать пенсію черезъ мои руки. Изъ всхъ многихъ увлеченій короля, у него только одно взяло верхъ надъ другими. Онъ только одной женщин вренъ уже много-много лтъ и, какъ говорятъ, уже собирается тайно обвнчаться съ ней морганатическимъ бракомъ. Вы, вроятно, знаете, о комъ я говорю?.. Это пани Грабовская. Вс остальныя женщины для короля — простое времяпрепровожденіе.

Франуся при этомъ разговор едва не лишилась чувствъ, до того панна Камели была грубо-откровенна. Сестра Франуси тоже была крайне озабочена. Она теперь только поняла нчто, чего прежде не понимала. Теперь только госпожа Камели безцеремонно объяснилась и съ ней.

И однажды, приблизительно черезъ мсяцъ, посл исчезновенія Франуси изъ дома Сандецкаго, все прекратилось. Франуся объяснилась съ королемъ крайне рзко, вспылила, и сказала ему нсколько такихъ вещей, къ которымъ ухо монарховъ не привыкло.

Станиславъ вышелъ изъ горницы не прощаясь, и когда онъ отъхалъ отъ дома, Франуся почувствовала, что онъ боле не переступитъ ея порога, что все кончено.

Дйствительно, черезъ три дня пріхала госпожа Камели и объяснила Франус, что ей оставаться въ томъ же дом невозможно. Срокъ найма кончается и она должна искать себ квартиру въ Варшав — или же она, Камели, съ удовольствіемъ озаботится дальнйшею судьбой Франуси.

Эльжбета присутствовала при этомъ объясненіи. Франуся была поражена, убита, едва способна мыслить. Эльжбета была вн себя отъ гнва.

— Это такъ не останется! объяснила Эльжбета.— Теперь я вижу, что я погубила сестру. Она была бы теперь законною женой одного изъ самыхъ богатыхъ людей Польши, а между тмъ она будетъ нищею, потому что она не пойдетъ но той дорог, на которую панна желала бы ее толкнуть. Мы лишили Франусю человка который любилъ ее. Панн извстно, что панъ Сандецкій сошелъ съ ума? Онъ объявилъ себя королемъ и чудачествуетъ. Стало быть, привязанность его къ Франус была сильна, если онъ лишился разсудка съ горя, отъ оскорбленія. Это, пани Камели, такъ не останется!.. Я пожертвую жизнью своей, которая мн теперь ни на что не нужна, но отомщу королю.

— Очень благодарна, отозвалась госпожа Камели,— что такъ откровенно со мной объясняетесь! по всей вроятности, об вы будете высланы изъ Варшавы въ какой-либо маленькій городокъ, гд будетъ за вами самый строгій надзоръ, покуда этотъ мстительный пылъ въ васъ не остынетъ!

— Сколько угодно! воскликнула Эльжбета.— Пускай же меня посадятъ въ крпость!.. Это единственное, что можетъ снасти короля отъ моего мщенія… Не страшна угроза того, кто дорожитъ своимъ собственнымъ существованіемъ. Я же, повторяю, пожертвую моей жизнью, которая мн ни на что не нужна. Пусть король засадитъ меня въ казематъ на всю жизнь, чтобы избавиться отъ заклятаго врага.

Черезъ нсколько дней посл этого об сестры выхали уже изъ роскошнаго помщенія и были на простой маленькой квартир, на еврейской улиц.

Франуся сильно измнилась за нсколько дней. Она молчала отъ зари до зари. Эльжбета уже начинала опасаться, чтобы сестра не лишилась разсудка. Иногда ночью Франуся разговаривала вслухъ, и Эльжбета слышала, что она бесдуетъ съ паномъ Сандецкимъ, котораго якобы видитъ предъ собой.

Вскор Франуся заболла и слегла въ постель. Съ ней приключилось нчто въ род горячки. Сестра, конечно, не отходила отъ больной ни на шагъ. И въ эти дни во всей Варшав не было, конечно, личностей боле удрученныхъ нравственно, боле несчастныхъ, нежели дв панны Дзялынскія.

Однако не смотря на опасное положеніе больной, молодость взяла верхъ, и Франуся, проболвъ мсяцъ, поднялась на ноги.

Едва оправившись, несчастная женщина стала собирать свднія, какія и гд только могла, объ пан Сандецкомъ.

Оно было не трудно. Вся Варшава была занята исключительно каштеляномъ Сталупеней, котораго звала ‘господиномъ королемъ’.

Панъ круль Сталупеньскій былъ притчей во языцхъ во всей Рчи Посполитой.

Разумется, об сестры стали мечтать исключительно объ томъ, какъ бы Франус снова примириться и снова покорить себ сердце пана, столь жестоко отвергнутое.

— Мн или умереть или снова вернуть мое прежнее положеніе, говорила Франуся.

— И я надюсь что мы достигнемъ этого, подтверждала Эльжбета.— Привязанность пятидесятилтняго человка крпче. Въ эти года съ трудомъ влюбляются, но съ трудомъ и разлюбляютъ.

— Но какъ?.. Какъ примириться? часто восклицала Франуся.— Первый шагъ труденъ.

— Боле чмъ труденъ, соглашалась Эльжбета.— Но мы додумаемся.

XV.

Если въ Варшав правительство короля и резидентъ императрицы Всероссійской смотрли на дйствія новоявленнаго монарха какъ на чудачество помшавшагося человка, то въ Берлин смотрли на дло совершенно иначе.

Прусскому королю было тоже донесено, что богатый польскій панъ сошелъ съ ума отъ оскорбленія, нанесеннаго ему донъ-жуаномъ Станиславомъ. Но старый король не поврилъ ничему. Онъ видлъ во всемъ ловкую интригу Рчи Посполитой, а быть можетъ и козни императрицы Всероссійской.

Бывали, конечно, люди, сходившіе съ ума на томъ, что они — короли и императоры, но такихъ обыкновенно сажали въ сумасшедшій домъ. Такихъ самодльныхъ королей, которые бы воевали со своимъ монархомъ, еще не бывало на свт.

Наконецъ, главное заключалось въ томъ, что Сталупени становились центромъ для всхъ недовольныхъ отдленіемъ польскихъ провинцій подъ скипетръ Фридриха. Въ другихъ отторгнутыхъ частяхъ у Австріи и Россіи было все спокойно, а у Фридриха явился какой-то король. Къ нему стекались массы народа. Изъ горсти удальцовъ образовывалось цлое войско, и все начинало принимать далеко не шуточный видъ.

Если Барская конфедерація долго боролась съ польскимъ правительствомъ и войсками, а равно и съ русскими войсками, то почему не явиться теперь новой Сталупеньской конфедераціи? И Фридриху придется бороться съ ней. Она будетъ прятаться подъ смхотворное наименованіе королевствомъ и какой-то панъ будетъ себя величать монархомъ, но въ дйствительности вс недовольные элементы Польши сольются здсь во-едино. Въ итог та же самая Рчь Посполитая подъ предводительствомъ не Станислава Понятовскаго, а шутовскаго короля Яна начнетъ борьбу съ Пруссіей.

Однимъ словомъ, Прусскій король посмотрлъ на происшествіе въ Сталупеняхъ очень серьезно. Въ остальныхъ земляхъ, отторгнутыхъ имъ теперь отъ Польши, тоже уже начиналось броженіе. Тамъ, гд были даже разставлены прусскіе столбы и стояли невозбранно, ихъ стали уничтожать. Банды въ нсколько десятковъ человкъ кое-гд нападали уже на кордоны и на солдатъ прусскихъ.

Когда Фридрихъ отрядилъ двухъ тайныхъ лазутчиковъ въ Сталупени, чтобы узнать все въ подробностяхъ, ему было донесено, что у самозванца короля Яна войско растетъ не по днямъ, а по часамъ. Продовольствія начало уже не хватать, несмотря на его богатство, но и этому горю предвидится помощь. Многіе богачи-магнаты, въ томъ числ и знаменитый Радзивилъ, пане-коханку, общаютъ прислать все что нужно: и фуражъ, и провіантъ, и деньги, и порохъ.

По всмъ свдніямъ, полученнымъ Фридрихомъ, дло принимало далеко не смхотворный характеръ. Не существующія въ Польш энергія, единомысліе и единодушіе благодаря ‘доробковичу’ Станиславу-Августу, какъ бы перенеслись изъ Варшавы въ Сталупени.

Центръ тяжести былъ въ замк ‘господина короля’. Человкъ, прославленный въ Польш и въ Пруссіи, да отчасти и въ Петербург сумасшедшимъ, становился героемъ.

Осторожный прусскій король прежде всего отправилъ экстраординарнаго посла въ Варшаву для личныхъ переговоровъ съ польскимъ правительствомъ, а вмст съ тмъ и съ резидентомъ Русской императрицы.

Посланникъ долженъ былъ прямо обвинить Рчь Посполитую и кабинетъ Петербургскій въ козняхъ: въ томъ, что они подставили противъ короля какого-то помщика, очень хитро выдали его за сумасшедшаго, и длая видъ, что они сами считаютъ его за таковаго, тмъ не мене помогаютъ ему всячески.

Одновременно Фридрихъ все-таки приказалъ выслать боле сильный отрядъ, если не для усмиренія бунтовщиковъ, то для того, чтобы не давать времени шутовскому королю Яну почивать на лаврахъ и усиливаться.

Между тмъ въ Сталупеняхъ жизнь кипла. Самый замокъ походилъ на крпость и былъ кром того уже окруженъ на далекое разстояніе всякими бастіонами. На всхъ мстахъ, гд было возможно, были устроены Зарембой окопы, или волчьи ямы, какъ со стороны новой границы прусской, гд были разставлены значки съ черными прусскими орлами, такъ равно и съ той стороны гд значки съ крылатыми тиграми означали границу съ Польшей.

Панъ Заремба въ двухъ мстахъ, гд дорога пролегала по густому столтнему лсу, тоже устроилъ въ чащ всякаго рода сооруженія его собственнаго изобртенія. Разумется, отъ замка до границъ стояли пикеты изъ самыхъ удалыхъ ратниковъ, большею частію изъ тхъ, что явились охотниками изъ радзивиловской банды.

Сталупеньскій король ждалъ нападенія бодро и весело. Однажды прискакалъ встникъ въ замокъ съ заявленіемъ, что за двадцать верстъ отъ прусской границы, по свдніямъ лазутчика, идетъ на Сталупени сильный отрядъ человкъ въ четыреста пхоты и конницы.

Въ Сталупеняхъ это извстіе произвело диковинное дйствіе. Все заметалось отъ восторга. Вковая-ли вражда къ нмцамъ, или самый характеръ людей составлявшихъ войско, которые вс были изъ удальцовъ и буяновъ о двухъ головахъ, но дло въ томъ, что въ замк и на сел, отъ начальника до послдняго самаго плохаго дружинника,— вс ликовали. Наконецъ-то можно сразиться съ ненавистными бранденбуржцами!

Король Янъ собралъ въ зал военный совтъ, на которомъ было ршено отрядить противъ пруссаковъ самое меньшее количество войска. Было ршено отправить только двсти человкъ, но за ними вслдъ, въ вид резерва, имть наготов еще столько же.

Въ Сталупеняхъ наивно воображали, что прусскому правительству неизвстно количество собравшагося войска. Кароль предложилъ обмануть пруссаковъ. Пускай они думаютъ, что въ Сталупеняхъ горсть людей. А въ слдующій разъ, если будетъ высланъ боле сильный отрядъ, то онъ встртитъ боле сильный отпоръ.

Черезъ сутки въ Сталупеняхъ были слышны вдали пушечные выстрлы и ружейная пальба, а вс оставшіеся въ замк сидли злобствуя на то, что ихъ не пустили побиться съ бранденбуржцами.

Разумется, къ вечеру все было кончено. Около сотни военно-плнныхъ было вновь приведено въ замокъ, а Бурчимуха занимался со своими молодцами ловлей по лсу разбжавшихся пруссаковъ. Ему было указано всякаго пойманнаго вшать на первомъ же дерев.

Король Янъ, разумется, ликовалъ при новой побд, но однако, расцловавъ сына и поздравивъ его, прибавилъ:

— Все слава Богу, Кароль! Что дальше будетъ? по всей вроятности въ слдующемъ сраженіи я сложу свою голову. Но вдь мн этого и нужно. Ты-же помни одно, что я заявляю теб. Перейдя въ прусское подданство, общай Фридриху врность и тишину въ Сталупеняхъ съ условіемъ, чтобы онъ на основаніи моего прошенія на его имя, принялъ тебя моимъ законнымъ сыномъ и наслдникомъ.

Кароль отвтилъ уклончиво:

— Богъ милостивъ! Что объ этомъ говорить.

На другой день посл побды въ замк появился гость. Это былъ Мамоновъ, здившій въ Варшаву и вернувшійся снова, но уже частнымъ человкомъ для празднованія своей свадьбы.

Сандецкій и Кароль обрадовались прізду Мамонова. Онъ уже не былъ для нихъ москаль, а былъ близкій человкъ. Оба полюбили русскаго офицера. Мамоновъ привезъ очень важныя извстія.

Тайно передалъ онъ Сандецкому, что онъ въ Варшав не сидлъ сложа руки, много говорилъ съ русскимъ резидентомъ и отписалъ уже двумъ-тремъ лицамъ къ Петербургъ. Онъ крпко надялся, что сама императрица посмотритъ на дйствія пана Сандецкаго инымъ окомъ и что его оставятъ бороться съ Прусскимъ королемъ, какъ онъ можетъ.

И въ Варшав, и въ Петербург, но пословиц, ‘умоютъ себ руки’, предоставляя Фридриху самому справиться съ новоявленнымъ королемъ Яномъ.

Мамоновъ отвчалъ головой, что по крайней мр еще мсяца два ни изъ Варшавы, ни изъ Петербурга не явится никакого ультиматума. Благодаря его вліянію, въ Варшав полушутя, полусерьезно говорятъ, что коль скоро панъ Сандецкій сталъ королемъ Яномъ посл того, что формально сталъ числиться подданнымъ прусскимъ, а не польскимъ, то все дло касается единственно Фридриха.

Посланникъ Прусскаго короля прибылъ въ Варшаву еще при Мамонов, но не имлъ никакого успха. Мамоновъ присутствовалъ при объясненіи его съ русскимъ резидентомъ, и этотъ объяснилъ пруссаку, что обвинять Русскій кабинетъ въ интриг — совершенная нелпость. Россія получила свою часть при раздл, и ей нтъ никакого интереса мутить и бунтовать новыхъ подданныхъ короля Прусскаго.

Мамоновъ попросилъ будущаго тестя какъ можно скорй справить свадьбу, дабы выхать обратно въ Варшаву и быть врнымъ и дятельнымъ помощникомъ въ его зат. Было ршено, что свадьба отпразднуется не пышнымъ, а семейнымъ образомъ, но, разумется, будетъ пированіе.

Такимъ образомъ въ Сталупеняхъ было объявлено, что черезъ три дня будетъ бракосочетаніе дочери короля Яна съ русскимъ офицеромъ въ костел. Вторичное внчзпіе Мамонова предполагалось уже посл, въ Петербург.

Дня за два до назначеннаго внчанія случилось происшествіе. Изъ Сталупеней исчезъ ксендзъ отецъ Викентій. Это извстіе озадачило Сандецкаго и всхъ. Вс догадались, что ксендзъ не спроста отлучился, такъ какъ въ его дом не нашли ничего мало-мальски цннаго. Все исчезло вмст съ нимъ. Осталась кое-какая рухлядь. Это доказывало что отецъ Викентій ухалъ съ мыслью не возвращаться боле назадъ. Но на другой же день исчезновеніе ксендза приняло совершенно иной характеръ.

Панъ Заремба явился къ Каролю встревоженный. У него изъ стола пропалъ его главный планъ Сталупеней со всми новыми возведенными имъ укрпленіями. Онъ сдлалъ себ отличный планъ, для того чтобы въ случа боле серьезной атаки пруссаковъ упорядочить размщеніе и расположеніе войскъ. И этотъ-то планъ исчезъ изъ его стола. Какимъ образомъ — онъ объяснить не могъ.

Тотчасъ же было наряжено строгое слдствіе, которое выяснило, что одинъ молодой малый, вновь поступившій охотникомъ и тоже исчезнувшій, по всей вроятности укралъ планъ. Этого молодца Заремба взялъ къ себ въ качеств рисовальщика. Его видли раза два вечеромъ выходящимъ изъ дома ксендза.

Дло было ясно. Проходимецъ поступилъ въ банду, чтобы обмануть Зарембу, и это ему удалось. Очевидно, что планъ былъ украденъ имъ и переданъ ксендзу, а ксендзъ, очевидно, повезъ его туда, гд онъ имлъ еще большую цну, чмъ въ Сталупеняхъ.

— Э-эхъ! воскликнулъ Сандецкій укоризненно.— Вотъ что, любезнйшій мой графъ Заремба, не надо было рисовать никакого чортова плана! И выходитъ, что ты началъ тутъ у насъ инженерствовать, да вотъ теперь и переинженерилъ!.. Но въ конц концовъ бды все-таки нтъ.

Дйствительно, Кароль и Мамоновъ, обсудивъ дло, тоже ршили, что бды большой нтъ. Оставалось только два тайныхъ укрпленія, нчто въ род бастіоновъ, перенести на другое мсто.

XVI.

Черезъ два дня съ утра и до вечера вс Сталупени ликовали. Поутру изъ замка въ костелъ вышло торжественное шествіе, затмъ двинулся поздъ: красивая солитерка, въ которой хала невста, окруженная всадниками: затмъ, тоже окруженный свитой, прохалъ верхомъ король. Точно также явился верхомъ и женихъ.

Выписанный по сосдству ксендзъ совершилъ обрядъ внчанія. Около полудня тотъ же поздъ вернулся отъ костела въ замокъ и началось пированіе и въ замк, и на сел.

Если бы ввечеру явилось хотя бы нсколько десятковъ самыхъ плохихъ бранденбуржцевъ, то Сталупени безъ выстрла достались бы Фридриху прусскому. Всхъ перевязали бы простыми веревочками, такъ какъ набралось бы не боле пяти-шести человкъ трезвыхъ, въ томъ числ, конечно, самъ король Янъ, Кароль и Мамоновъ. Все остальное было или сильно навесел, или мертвецки пьяно. Къ ночи все утихло. Все спало пьянымъ сномъ.

Часовъ въ десять вечера, среди темноты, пробравшись черезъ пикеты и мимо часовыхъ на сел, на мостик и въ воротахъ, въхалъ во дворъ всадникъ въ мундир Албанской банды. Онъ объявилъ, что иметъ письмо къ королю Яну, но передать его долженъ собственноручно.

Паюкъ, встртившій прізжаго гопца, хотлъ доложить о прибывшемъ Каролю, но албанчикъ энергично потребовалъ, чтобы его, не теряя ни мгновенія, провели къ самому королю. Письмо, которое онъ явился передать, было настолько важно, что не допускало ни секунды отсрочки.

При этомъ требованіи паюкъ получилъ дв золотыхъ монеты. Оторопвъ и совершенно потерявшись, паюкъ бросился прямо въ аппартаменты Сандецкаго.

Панъ уже собирался ложиться спать, когда онъ явился съ объявленіемъ о прибывшемъ албанчик.

— Веди скорй! отозвался Сандецкій, озадаченный. Такъ какъ панъ собирался ложиться и снялъ съ себя верхнее платье, то и остался въ своей спальн ожидая гонца.

‘Странное дло, о чемъ можетъ мн писать князь Радзивилъ и почему это дло настолько спшное? Во всякомъ случа, эта всть — худая. Что-нибудь затваютъ противъ меня въ Варшав’.

И пану Сандецкому вдругъ пришла мысль, поразившая его…

Что, если Мамоновъ наглымъ образомъ обманулъ его? Ему нужно было обвнчаться съ Сусанной, а разъ онъ будетъ обвнчанъ и увезетъ ее съ собой, то какое ему дло если черезъ нсколько дней явится войско изъ Варшавы для усмиренія бунтовщиковъ и передачи помстій пана формальнымъ образомъ прусскимъ власти мъ.

Сандецкій призадумался. Ему казалось, что подозрвать прямодушнаго Мамонова — невозможно. А между тмъ это письмо отъ князя Радзивилла было загадкой.

Сандецкій стоялъ среди своей горницы, задумавшись и глядя на единственную свчу, которая полыхала большимъ огнемъ. Вся комната какъ бы вздрагивала въ колеблющихся лучахъ свта.

Дверь отворилась, и на порог появился молоденькій и маленькій албанчикъ, стройный и красивый, съ маленькими черными усиками.

‘Мальчуганъ!’ подумалъ Сандецкій, поглядвъ на вошедшаго.

Но вмст съ тмъ, тотчасъ же посл перваго соображенія, панъ Ксаверій выпрямился какъ отъ удара и лицо его потемнло. Онъ впился глазами въ албанчика и невольно попятился отъ него.

Молоденькій албанчикъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, потомъ поднялъ руку къ лицу и когда опустилъ ее вновь, то усовъ уже не было. Черезъ секунду, прежде чмъ усплъ Сандецкій опомниться, предъ нимъ на колняхъ стоялъ тотъ же албанчикъ, но уже узнанный имъ. Эта была Франуся.

Сандецкій былъ такъ пораженъ, что молча отнялъ руки Франуси, которыми она обхватила его колна, отошелъ и упалъ на ближайшее кресло.

Франуся двинулась за нимъ и снова опустилась предъ нимъ на колни. Она что-то говорила, но Сандецкій ничего не понималъ. Онъ понялъ только одно слово, повторенное нсколько разъ:

— Прости, пане!..

— Зачмъ ты пришла?.. Чего ты хочешь?.. выгововорилъ наконецъ Сандецкій.

И въ глазахъ его появились слезы, а это было всего раза три въ его жизни.

— Прости меня!.. Я все разскажу… Я не виновата…

— Не могу простить! отозвался Сандецкій.— Никогда… Уходи! Теб нтъ мста здсь, въ замк. Ты злая женщина, безнравственная, жестокосердая и коварнйшая изъ всхъ, какія когда-либо рождались.

Но Франуся, стоя на колняхъ предъ нимъ, схватила его руки, цловала ихъ и, обливаясь слезами, повторяла все одно и то же.

— Прости, пане!.. Я все разскажу…

Черезъ нсколько минутъ она уже сидла около Сандецкаго и съ жаромъ разсказывала ему всю свою исторію и вроломный образъ дйствій короля. Она клялась, что всегда любила Сандецкаго и любитъ теперь боле чмъ когда-либо.

— Что же теб нужно? воскликнулъ наконецъ Сандецкій.— Неужели ты воображаешь, что я — дворянинъ древняго рода — способенъ жениться на теб посл поступка шляхтича Понятовскаго? Онъ — король, неправильно избранный. Онъ такой же король, какъ и я… Онъ самъ себя избралъ при помощи штыковъ и бочекъ вина. А я избралъ себя въ короли безъ вина и безъ насилія, слдовательно, если онъ король, то я тмъ паче… Но въ дйствительности и онъ, и я — шуты гороховые. Неужели ты воображаешь, что прошлое возвратимо?

— Нтъ, никогда! воскликнула Франуся.— Я не за этимъ явилась къ вамъ… Я только одного прошу… Простите меня и оставьте здсь въ замк. Поймите — я люблю васъ!..

— Вздоръ и вздоръ! Если бы любила, то никакіе короли не заставили бы тебя бжать изъ моего дома и осрамить меня на всю Польшу.

Объясненіе Сандецкаго съ Франусей продолжалось еще цлый часъ. Франуся не даромъ явилась въ Сталупени и не даромъ разсчитывала на свои силы. Объясненіе повело къ тому, что Сандоцкій взволнованнымъ, грустнымъ голосомъ согласился на то, чтобы Франуся оставалась въ замк, но съ однимъ условіемъ…

Сначала Франусю удивило это условіе, но затмъ она обрадовалась ему. Сандецкій согласился съ тмъ, чтобы Франуся, занявъ одну изъ горницъ, скрывалась въ ней это всхъ, точно такъ же, какъ нкогда скрывалась у Зарембы отъ ксендза.

— Я хочу, чтобы никто не зналъ, что ты здсь. Это позоръ для меня, слабодушіе, ребячество… Я поступаю какъ влюбленный школьникъ. Я долженъ бы былъ тебя прогнать, какъ женщину, опозорившую меня. Если ты здсь останешься, то должна жить жизнью заключенной, по крайней мр на первое время.

Франуся, въ нсколько мгновеній обдумавшая условіе, Сандецкаго, вдругъ оживилась. Лицо ея просіяло.

— Я сама думала объ этомъ! воскликнула она.— Никто не долженъ знать, что вы простили меня и что я съ вами. Посл, хотя бы черезъ мсяцъ, два, хотя черезъ полгода, пускай знаютъ вс… Мало-ли что можетъ еще быть!.. А покуда я сама рада быть узницей. Если я буду видть васъ хоть одинъ разъ въ день, то я буду совершенно счастлива.

— Тмъ лучше, выговорилъ Сандецкій.— Я запру тебя… и только изрдка, вечеромъ или ночью, ты будешь выходить прогуляться, но не иначе, какъ со мной и, конечно, въ костюм почти такомъ же, какъ твой, т. е. въ мужскомъ костюм Сталупеньской банды. Если кто ночью увидитъ тебя со мною, то не признаетъ, а подумаетъ, что я взялъ кого-либо изъ сталупеньчиковъ въ качеств прислужника.

Сандецкій подумалъ нсколько мгновеній. Найти такую горницу, въ которой могла бы поселиться Франуся, не видимая никмъ, было нсколько мудрено, главнымъ образомъ мудрено потому, что онъ не хотлъ никому поврять своей тайны. О присутствіи Франуси въ замк не долженъ былъ знать никто, помимо ихъ двоихъ.

— Послушай, Франуся, дло мудреное… Единственная горница во всемъ громадномъ замк — это маленькая комнатка въ одно окошко, которая помщается за моею уборной и выходитъ уже въ башню. Чтобы попасть въ эту горницу, нужно пройти черезъ мою спальню уборную, а ко мн помимо моего гайдука никто не входитъ.

— Что же изъ этого? отозвалась Франуся.— Тмъ лучше! Я буду въ двухъ шагахъ отъ васъ… Я могу видть васъ постоянно, цлые дни. Вы можете уходить въ вашу спальню, запереть за собой дверь, и я могу быть съ вами но цлымъ часамъ. Да это счастіе! Поймите…

— А пить и сть? усмхнулся Сандецкій, уже глядя влюбленными глазами на красиваго албанчика.

— Пустяки! Хлбъ и вода…

— Какой вздоръ! воскликнулъ Сандецкій.

— Нтъ, не вздоръ… Меня и нужно запереть и посадить на хлбъ и на воду за все, что я надлала. Но я знаю — я искуплю свою вину… Я заставлю васъ простить меня. Вспомните, вдь я отъ васъ ничего не требую, кром… любви!

На другой день въ маленькой горниц, выходившей въ башню и о существованіи которой почти никто не зналъ, было кое-что устроено. Комната преобразилась въ спальню.

Вмст съ тмъ съ этого же дня у пана Сандецкаго явились новыя привычки. Онъ сталъ заниматься въ спальн, а не въ кабинет, по цлымъ часамъ. Онъ сталъ завтракать и ужинать, чего прежде не длалъ, ограничиваясь небольшою закуской. Наконецъ, онъ сталъ по вечерамъ аккуратно гулять но парку, запретивъ всмъ, даже Каролю, сопутствовать ему или приближаться.

Всегда во время прогулки за нимъ слдовалъ какой-то молоденькій сталупеньчикъ. Т, кого интересовалъ вопросъ, кто именно сопровождаетъ пана, нсколько удивлялись. Молоденькаго сталупеньчика, въ очень красивомъ мундир, видли только съ паномъ. Въ отряд или въ замк его никто не зналъ. Но этотъ вопросъ былъ мало любопытенъ.

Главное, что замтили въ числ прочихъ перемнъ, совершившихся въ образ жизни Сандецкаго, было то, что онъ сталъ веселе чмъ когда-либо. Боле всхъ изумлялся Кароль. Давно-ли онъ видлъ отца озабоченнымъ, но временамъ крайне задумчивымъ, даже грустнымъ, а теперь отецъ ликовалъ.

Кароль объяснялъ себ это явленіе тмъ, что несчастная страсть отца къ обманувшей его женщин уже совершенно утихла.

XVII.

Прошло дв недли. Въ Сталупеняхъ было мирно… Встей не приходило никакихъ. Было лишь одно письмо отъ Мамонова изъ Варшавы, очень большое и любопытное.

Мамоновъ снова подтверждалъ, что королю Яну нечего опасаться какихъ-либо насильственныхъ дйствій со стороны польскаго или русскаго правительствъ. Онъ объяснялъ, что резидентомъ получено собственноручное письмо императрицы, въ которомъ она называетъ его молодцомъ и шутитъ насчетъ Прусскаго короля. Сандецкаго она называетъ по-французски: ‘monsieur le roi^w и говоритъ, что ‘господинъ король’ — явленіе замчательное, что въ исторіи народовъ почти ничего подобнаго не бывало. Если бывали люди воображавшіе себя монархами, то таковые никогда не защищали свой королевскій санъ и свое королевство войскомъ, да къ тому же еще побдоноснйшимъ образомъ.

Съ легкой руки императрицы, прибавлялъ Мамоновъ, и въ Варшав стали уже называть Сандецкаго панъ-круль Янъ. Когда на вечерахъ и балахъ кто-либо произноситъ слова: ‘король думаетъ, король сказалъ, король собирается’, то присутствующіе, смясь, спрашиваютъ:

— Который? Станиславъ или Янъ?

Послдствіемъ этого явилось то, что Станислава-Августа зовутъ просто ‘круль’, а Сандецкаго зовутъ ‘панъ-круль’. По-французски говорятъ: ‘Ca majest le roi’ про одного и ‘monsieur le roi’ про другаго.

За исключеніемъ этого письма отъ Мамонова, не было ничего новаго.

Среди тишины жизни въ Сталупеняхъ явилась только одна характерная особенность.

Десятки удалыхъ молодцовъ, преимущественно изъ албанчиковъ, ходили задумчивые и грустные. Они явились сюда ради жажды подраться съ бранденбуржцами, а вотъ уже сколько времени какъ ни одинъ зеленый мундиръ не показывается со стороны границы.

Нетерпніе, овладвавшее этими удальцами, было диковинное и едва вроятное. Они тосковали, изнывали. Чудилось, если не нынче — завтра придетъ всть, что бранденбуржцы снова появились на границ, то достаточно собрать нсколько десятковъ этихъ удальцовъ и пустить ихъ однихъ, чтобы они искрошили своими карабелями сотни дв бранденбуржцевъ.

Однажды ввечеру какъ будто молнія сверкнула и упала въ замк. Все сразу встрепенулось, закричало и забгало. Не прошло четверти часа, гулкая суматоха поднялась бурей въ замк, во двор и повсюду кругомъ. Вс, ликуя, сбились съ ногъ.

Особенно отличались Сталупеньчики изъ албанской банды, которые обнимались, цловались, другіе пускались въ плясъ, третьи кидали вверхъ шапки и кричали:

— Vivat круль Янъ! Pereat Фридрихъ! Pereant бранденбуржцы!

Всть, уподобившаяся удару молніи, была о томъ, что на Сталупени движется вновь сильный отрядъ войска. Самъ же Сандецкій, узнавъ подробности, нсколько смутился.

Встникъ, одинъ изъ его домовниковъ, родственникъ маршала Трембицкаго, привезъ всти нсколько тревожныя. Онъ вызвался съ недлю назадъ отправиться въ качеств путешественника въ Торунь, а тамъ узналъ и затмъ собственными глазами видлъ сформированный вновь отрядъ, который долженъ двинуться на Сталупени.

На этотъ разъ это было войско въ дв тысячи человкъ конницы, пхоты и артиллеріи. При отряд было три пушки и нсколько мортиръ.

Дв тысячи бранденбуржцевъ для войска сталупеньскаго было не шуткой. Несмотря на огромный приливъ охотниковъ, въ Сталупеняхъ все-таки насчитывалось мене тысячи человкъ. Изъ нихъ дйствительно храбрыхъ и отчаянныхъ воиновъ было не боле четырехсотъ. Разумется, эти четыреста могли поспорить съ тысячью бранденбуржцевъ. На нихъ и была главная надежда.

Снова Сандецкій созвалъ самыхъ удалыхъ домовниковъ и снова вмст съ Каролемъ, Зарембой и Бурчимухой обсудилъ, какъ встртить непріятеля.

Бурчимуха боле всхъ настаивалъ на своемъ план и противорчилъ всмъ. Вс, начиная отъ Сандецкаго и кончая послднимъ домовникомъ, давно уже забыли, что Бурчимуха былъ когда-то паюкомъ, да и въ то время, будучи главнымъ паюкомъ, онъ занималъ должность въ род камердинера.

Теперь, благодаря своимъ подвигамъ въ битвахъ съ бранденбуржцами, благодаря дворянскому достоинству, которое далъ ему король Янъ, Бурчимуха былъ уже въ совершенно иномъ положеніи. Во время совщанія онъ горячо предлагалъ раздлить войско сталупеньское на два отряда. Одному — встртить бранденбуржцевъ, а другому — обойти ихъ и ударить въ тылъ.

Авангардами обоихъ отрядовъ Бурчимуха предлагалъ поставить не иначе какъ тхъ, кто сами того пожелаютъ. Бурчимуха назвалъ нсколько бывшихъ албанчиковъ, которые не только хотли страстно подраться съ бранденбуржцами, но которые прямо заявляли, что желали бы сложить свои головы. Жить надоло, а умереть иначе нельзя. Вдь не повситься же! А быть убитыми пруссаками — за это на томъ свт тысяча грховъ отпустится.

Главнымъ противникомъ на совщаніи всего, что предлагалъ Бурчимуха, былъ Заремба. Старикъ, оказавшійся нкогда инженеромъ, теперь оказывался равно хорошимъ стратегомъ. Планъ Зарембы былъ таковъ, что и Сандецкій, и Кароль присоединились къ нему тотчасъ же.

Предполагалось встртить бранденбуржцевъ въ томъ мст дороги, гд она окружена сплошнымъ густымъ лсомъ, въ которомъ въ иныхъ мстахъ и нога человческая никогда не ступала.

Близь дороги были столтнія сосны, столтніе громадные дубы. Дорога была узенькая, а по бокамъ стояли стною деревья-гиганты. Чаща начиналась тотчасъ же на сажень или дв отъ края дороги.

Заремба предлагалъ все наличное войско разсыпать въ засад по лсу, и только часть, не боле сотни человкъ, самыхъ отчаянныхъ рубакъ, посадить на коней, спрятать на полян въ лсу, съ тмъ, чтобы они бросились на непріятеля въ ту минуту, когда тотъ вздумаетъ отступать.

Вмст съ тмъ Заремба объявилъ, что у него есть еще два средства уничтожить двухтысячное войско короля Прусскаго, но что этихъ двухъ вещей онъ не скажетъ никому помимо самого короля Яна и, пожалуй, пана Кароля. На эти дв свои выдумки онъ боле всего полагался. Въ нихъ была вся сила. Наученный горькимъ опытомъ предательства, онъ до послдней минуты хотлъ удержать все втайн.

— А то опять явится уда и все пропадетъ! сказалъ онъ.

На заявленіе Сандецкаго, что ни онъ, ни Кароль не могутъ вполн присоединиться къ плану Зарембы, не зная въ чемъ дло, старикъ-шляхтичъ нагнулся и прошепталъ нсколько словъ Сандецкому на ухо.

— Да, выговорилъ панъ Ксаверій,— какой же ты умница! Да, Заремба, отплатилъ ты мн за мой хлбъ! Я у тебя въ долгу, давно въ долгу. И всякій день все боле должаю теб.

Слова эти Сандецкій проговорилъ съ паосомъ. То, что сказалъ ему на ухо Заремба, очевидно поразило его.

— Да, Кароль, и вы, мои подданные, выговорилъ Сандецкій,— выдумка или, лучше сказать, дв выдумки Зарембы — замчательныя. Богъ его знаетъ, откуда онъ такое выкопалъ! Я теперь глубоко убжденъ, что не только двухтысячный, но и четырехтысячный отрядъ пруссаковъ былъ бы нами побжденъ. А увренность въ побд — великая вещь! Да, нтъ сомннія, что мы опять разобьемъ бранденбуржцевъ въ пухъ и прахъ.

Сандецкій подозвалъ къ себ сына и прошепталъ ему нсколько словъ, передавая то, что слышалъ отъ Зарембы. Кароль весело расхохотался, ни слова не говоря, обошелъ столъ, подошелъ къ Заремб, обнялъ его и расцловалъ въ об щеки.

— Что?! выговорилъ Сандецкій.— Каково?!

— Изумительно! воскликнулъ Кароль.— Заремба просто уродился полководцемъ. А вдь жилъ отшельникомъ. Бываетъ же такая игра судьбы!

Дйствительно, оказывалась диковина.

Жилъ старикъ въ замк, сидлъ безвыходно, никого не видая, и читалъ все какія-то книжки, ни на что не нужныя. И такъ бы и умеръ. И сочли бы его вс чуть не дуракомъ. Но вдругъ обстоятельства перемнились… Вступилъ на престолъ король Янъ, понадобились ему полководцы и всякіе искусники, и вдругъ нелюдимъ и домосдъ-старикъ оказался умнйшимъ человкомъ.

XVIII.

На утро, чуть свтъ, изъ Сталупеней по дорог къ границ двинулось все наличное войско. На этотъ разъ никого кром женщинъ не осталось ни въ замк, ни въ сел. Даже шестнадцатилтніе подростки съ села, захвативъ что кто могъ: пилу, косу, топоръ, цлой кучей двинулись за всадниками и пхотой.

Одно изъ распоряженій удивило многихъ. Заремба потребовалъ вс топоры, какіе только могли найтись на сел въ Сталупеняхъ. Оказалось ихъ около двухсотъ, вс были сложены въ повозки и увезены съ собой, окруженные всадниками, словно какое сокровище.

— Вотъ въ этомъ вся сила… шепталъ Заремба, видя удивленные взоры нкоторыхъ изъ сталупеньчиковъ.— И въ васъ, удальцахъ — великая сила, но и въ этихъ топорахъ — великая сила. А почему — узнаете тогда, когда дворъ этотъ снова наполнится нашими военноплнными.

Сандецкій, въ своемъ королевскомъ костюм, выхалъ, окруженный свитой, впереди войска. Кароль, въ качеств главнокомандующаго, сталъ, верхомъ на великолпномъ кон, въ воротахъ замка и пропустилъ мимо себя все войско.

Пока проходили мимо и всадники, и пшіе, и всякій сбродъ съ разнаго рода земляными орудіями, Кароль всхъ подбадривалъ или поздравлялъ, что они будутъ драться съ бранденбуржцами, или веселилъ какой-нибудь остроумной шуткой.

Часто въ отвтъ на его слова раздавались vivat’ы.

Сталупеньское войско выходило, казалось, не на битву, а на пиръ.

Пропустивъ всхъ, Кароль пришпорилъ своего коня, чтобы обогнать войско и присоединиться къ свит отца. Лошадь его прыгнула, споткнулась и упала на переднія ноги. Суеврный католикъ сказался въ немъ.

— Нехорошо… Скверный признакъ!.. вымолвилъ онъ вслухъ.— Неужели я сегодня буду убитъ какимъ-нибудь бранденбуржцемъ?..

И новая мысль пришла Каролю въ голову.

‘Вернусь я обратно во дворъ’, подумалъ онъ,— ‘прочитаю молитву Пресвятой Дв и выду снова въ ворота. Этимъ я положительно на половину уничтожу худое Предзнаменованіе’.

Молодой человкъ повернулъ лошадь и снова проскакалъ въ ворота на дворъ. Но въ эту минуту онъ почему-то взглянулъ на башню, на разввавшійся флагъ съ гербомъ Сандецкаго, и круто остановивъ лошадь, изумленными глазами впился въ одно мсто башни. Затмъ онъ ахнулъ и перекрестился. Это было навожденіе. Это было еще хуже, чмъ споткнувшійся конь. Это была чертовщина.

Въ маленькомъ окошечк башни онъ увидлъ женскую головку, которую сразу узналъ… Въ окошечко смотрла Франуся.

Въ то мгновеніе, когда онъ устремилъ туда взоръ, головка скрылась, но Кароль готовъ былъ поклясться, что ему не померещилось… Онъ видлъ, ясно видлъ Франусю, а между тмъ это было, конечно, нчто дикое… Конечно, какое-то навожденіе.

Разв могла очутиться въ замк злодйка, которая въ это время была въ Варшав полновластною фавориткой Станислава-Августа?

Кароль остановилъ лошадь, прочиталъ молитву, перекрестился, затмъ молодцовато выскакалъ со двора и пустился стрлой по полю.

Черезъ нсколько мгновеній онъ былъ уже около отца, но мысль о томъ, что привидлось ему, не покидала его. Прохавъ нсколько верстъ рядомъ съ отцомъ, Кароль не выдержалъ.

— Со мной сейчасъ случилось чортъ знаетъ что! выговорилъ онъ.— Просто навожденіе! Знаешь-ли, батюшка, кого я сейчасъ видлъ?.. Прости, если это будетъ непріятнымъ напоминаніемъ…

— Что такое?.. отозвался Сандецкій.

Кароль разсказалъ все, что съ нимъ случилось и прибавилъ:

— И въ ту минуту, когда я възжалъ обратно во дворъ и случайно поглядлъ на разввающійся на башн флагъ, я увидалъ въ окн, въ башн… Кого бы ты думалъ?.. Догадаться невозможно…

— Конечно, мудрено, отозвался Сандецкій, слегка мняясь въ лиц, и тотчасъ прибавилъ:— Вотъ что, Кароль, прекрати на этомъ разсказъ… Я дальше ничего не хочу знать… Очевидно, это было навожденіе… Я догадываюсь, что ты видлъ въ окошк такую фигуру, которой тамъ быть не могло. Что хорошаго, предъ тмъ, что идти на смерть, знать подобнаго рода предзнаменованіе!.. Ни слова боле!.. Посл ты мн разскажешь.

Кароль не удивился суеврному желанію отца, но удивился тому, что лицо Сандецкаго нсколько измнилось. Не прошло и четверти часа, какъ уже Кароль не врилъ въ навожденіе и сталъ задумчивъ и грустенъ.

Онъ понялъ, что никакого навожденія нтъ, но есть нчто во сто разъ худшее… Нчто ужасное, позорное и гибельное…

‘Но когда же? Какъ же?!’ воскликнулъ онъ мысленно.— ‘Какъ могла она пробраться въ замокъ?! Какъ могла она заставить его простить все и пріютить въ замк? И что изъ этого будетъ? Неужели когда-нибудь отецъ совершенно проститъ эту злодйку?..’

Если прежде Кароль не врилъ въ чувство Франуси къ пожилому отцу, то теперь, посл ея поступка съ нимъ въ Варшав, онъ окончательно былъ убжденъ, что Дзялынская не что иное, какъ злая, ядовитая змя.

И Кароль, задумчиво подвигаясь на своемъ кон, думалъ не о предстоящей битв съ пруссаками, а о другой борьб. О томъ, что онъ обязанъ, какъ любящій сынъ, избавить Сандецкаго отъ злодйки. Отомстить за него, а не глядть спокойно на то, какъ интригантка снова очаровываетъ отца, чтобы снова опозорить на иной ладъ, быть можетъ, худшій.

Невста бжавшая изъ дому къ другому — меньшій срамъ, нежели женитьба извстнаго магната на такой искательниц приключеній. А между тмъ Каролю чудилось, что появленіе Франуси въ замк, возможность примиренія между Сандецкимъ и ею — поведутъ, очевидно, къ браку.

Тмъ временемъ войско достигло дороги ведшей къ Прусской границ и расположилось на отдыхъ. Тотчасъ же были отправлены верховые впередъ развдчиками. Черезъ два часа они явились съ встями, что большой отрядъ точно такъ же отдыхаетъ но ту сторону. Имъ командуетъ генералъ со свитой, котораго они даже издали видли разъзжающимъ.

Войско имъ показалось многочисленнымъ, быть можетъ, даже боле того, что было извстно въ Сталупеняхъ. Имъ показалось, что бранденбуржцевъ можно насчитать до трехъ тысячъ.

Немногіе смутились отъ этого. Большинство обрадовалось. Наступленія отряда надо было ожидать на другой день на зар.

Посл отдыха, Кароль, Заремба и Бурчимуха принялись за приготовленія для встрчи врага.

За исключеніемъ двухсотъ всадниковъ, все войско разсыпалось по чащ вковаго лса, но обимъ сторонамъ дороги на разстояніи полу-версты. Въ самомъ темномъ и густомъ мст, гд дорога была всего уже разсыпались удальцы въ нсколькихъ шагахъ отъ дороги.

Конница, все охотники, самые удалые рубаки и сорвиголовы, укрылись въ томъ же лсу на полян, недалеко впереди. Ими командовалъ Бурчимуха, который передъ тмъ горячо простился съ королемъ Яномъ, заявляя, что по его предчувствію онъ долженъ быть убитъ. То же сдлали нкоторые изъ удальцовъ перешедшихъ въ Сталупени изъ Албанской банды.

Заремба дятельно занялся инымъ дломъ, для котораго ему потребовались вс топоры изъ повозокт, и вс взятые съ села молодцы, умвшіе не рубиться съ непріятелемъ, а рубить дрова.

Окончивъ свою работу около двухъ часовъ ночи, Заремба вернулся на то мсто, гд просто на трав лежалъ Сандецкій съ нсколькими домовниками. Подойдя, онъ выговорилъ:

— Ваше величество! Главное сдлано, и сдлано такъ дивно, какъ я и не ожидалъ.

— Спасибо! отозвался Сандецкій.— А знаешь-ли, пане Заремба, что мн это напоминаетъ?.. Читалъ-ли ты что случилось съ войскомъ фараона, когда онъ черезъ Красное море преслдовалъ народъ Божій?

— Знаю! отозвался Заремба, смясь.

— Ну, вотъ. Вдь въ этомъ же род… Тамъ Красное море, а тутъ Сталупеньскій лсъ.

XIX.

Утромъ въ лсу было тихо. Дорога была пустынна. Казалось, что на всемъ протяженіи лса не было ни единой души… Все было мертво. Даже втерокъ, дувшій ночью, стихъ. Ни единый листъ не шевелился.

Около семи часовъ раздались звуки трубъ. На дорог появилось нсколько десятковъ конницы въ зеленыхъ мундирахъ. Они хали шагомъ и трубили неизвстно зачмъ. Для собственнаго-ли удовольствія, ради-ли франтовства, или чтобы напугать звуками трубъ Сталупеньскихъ защитниковъ. Но отсюда звукъ военныхъ трупъ достигнуть до Сталупеней не могъ.

Прохавъ, весь отрядъ трубачей и всадниковъ вернулся снова по той же дорог. На всемъ ихъ пути ничто не шелохнулось въ лсу.

Почти вс Сталупеньчики, невидимые въ чащ лсной, отлично видли прогуливавшійся взадъ и впередъ отрядъ съ трубачами. Сандецкій и вс до послдняго дружинника — пошутили мысленно и вслухъ надъ бранденбуржцами, видя эту поздку съ музыкой.

— Что-же треклятые нмцы думаютъ… сказалъ Сандецкій сыну.— Они думаютъ, что мы сдадимся имъ безъ выстрла, а Сталупени падутъ какъ палъ ерихонъ? Они забыли видно, что трубы исуса Навина были не нмецкія и не лютеранскія.

Черезъ часъ весь непріятельскій отрядъ, стройно, красиво и весело, вступилъ въ лсъ, растянувшись длинною вереницей.

Бранденбуржцы поневол двигались узкой колонной. Конница шла впереди. За нею громыхали пушки и мортиры, а затмъ двигалась пхота.

Когда голова отряда приблизилась къ крайнему пункту густаго лса, гд былъ и самъ Сандецкій, хвостъ отряда почти поравнялся съ противоположнымъ концомъ, гд была спрятана сталупеньская конница подъ командой Бурчимухи.

Сандецкій, стоя, какъ и вс, въ чащ за нсколько шаговъ отъ дороги, взялъ винтовку въ руки и, не прицливаясь ни въ кого изъ бранденбуржцевъ, выпалилъ. Его выстрлъ долженъ былъ быть только сигналомъ для начала битвы.

Дйствительно, черезъ мгновеніе посл этого перваго выстрла, загудлъ и затрещалъ весь лсъ. Справа и слва отъ дороги, на протяженіи боле полуверсты, посыпался изъ чащи на нмцевъ цлый градъ нуль.

Отрядъ всполошился и сразу отороплъ. Врагъ былъ кругомъ въ нсколькихъ шагахъ, билъ почти безъ промаха, а отвчать было невозможно, разв только наугадъ стрлять по кустамъ.

Генералъ, командовавшій отрядомъ, тотчасъ понялъ, что попалъ въ засаду. Отбиваться было невозможно. Приходилось разв разсыпать свой отрядъ точно такъ же на об стороны но лсу, чтобы перестать быть мишенью.

Другое средство было проще. Надо было скоре миновать узкій проходъ и лсную глушь.

Генералъ, бывшій во глав войска, отрядилъ двухъ адъютантовъ съ приказомъ конниц и артиллеріи выбираться рысью изъ лсу, даже не отстрливаясь, а пхот — бгомъ.

Отдавъ эти приказанія, генералъ съ авангардомъ и свитой съ мста пустился въ галопъ по дорог, которая круто заворачивала влво. Завернувъ и глянувъ передъ собой — самъ командиръ и все, что было за нимъ, снова оторопли, ахнули и сразу уперлись на мст.

Дороги не существовало. Предъ ними была цлая лохматая гора изъ поваленныхъ деревьевъ. Поперекъ дороги, еще боле узкой въ этомъ мст, лежали десятки громадныхъ столтнихъ деревьевъ. Взять въ бокъ, чтобы объхать искусственную преграду, не было возможности: чаща была слишкомъ густа.

Раздалась команда поворачивать назадъ. Орудія загромыхали опять, за ними конница, но черезъ нсколько мгновеній все наткнулось на свою же пхоту, бгущую навстрчу.

Пхот тотчасъ было приказано тоже повернуть обратно, и весь отрядъ двинулся обратно по лсной дорог, снова осыпаемый градомъ пуль съ обихъ сторонъ. Но теперь всадники, слдуя за пшими, поневол двигались тихо. Постоянно въ густыхъ рядахъ падали люди, или убитые, или тяжко раненые, заграждая узкій путь.

Бранденбуржцы смущались и терялись все боле. Около сотни самовольно, безъ всякой команды, бросились въ кусты, чтобы встртиться съ врагомъ и вступить въ рукопашную, лишь бы не быть мишенью невдомаго и невидимаго непріятеля. Но вс бросавшіеся въ чащу падали отъ мткихъ выстрловъ.

Кое-какъ подвигаясь, безпорядочно и трусливо, давя собственныхъ своихъ раненыхъ, отрядъ прошелъ не боле трехсотъ шаговъ, и на глазахъ его произошло какое-то волшебство.

Справа и слва стной стоявшій лсъ сталъ падать съ обихъ сторонъ. На ихъ глазахъ узкая дорога исчезла, какъ бы перестала существовать. Выхода не было. Предъ ними въ нсколько мгновеній наворотилась такая же гора деревьевъ, какъ и въ противоположномъ конц.

И на лсной дорог заварилась самая ужасная каша, какая когда-либо бывала въ битвахъ. На остановленный отрядъ отовсюду гремлъ учащенный огонь, такъ какъ вс разсыпавшіеся Сталупеньчики чащей сбгались къ одному мсту.

Еще мгновенье — и оказалась адская хитрость. Справа и слва уже на самый отрядъ начали падать громадные дубы, вязы и сосны. Каждое дерево убивало нсколько человкъ, валясь въ сплошной строй. Вмст съ тмъ, каждое дерево являлось какъ бы паутиной, опутывавшей десятки людей.

Вскор все пространство превратилось въ настоящую кашу или въ человческій разоряемый муравейникъ. Между стволами и втвями, какъ муравьи, кишли люди и лошади, давя и уничтожая другъ друга, и одновременно осыпаемые пулями изъ нсколькихъ сотъ ружей.

Среди всеобщей паники и сумятицы, командующій генералъ увидлъ направо, благодаря десятку упавшихъ деревьевъ, большой просвтъ, за которымъ виднлась поляна. Это было единственное мсто, куда можно было спастись конниц изъ жаркаго огня.

Безъ всякой команды, изъ чувства самосохраненія, все, что было живо, бросилось къ этому просвту, но прежде всхъ конечно конница. И здсь, въ этомъ просвт, гд, дйствительно, оказалась полянка, спасавшіеся бранденбуржцы наткнулись тоже на конницу, состоявшую изъ главныхъ удальцовъ Сталупеней.

Схватка двухъ конныхъ отрядовъ произошла моментально, стремительно. Одними руководила дикая вражда и пожалуй даже желаніе сложить свои головы. Другими руководила отчаянная ршимость пробиться и спастись.

Здсь тоже заварилась каша, и черезъ нсколько мгновеній тоже были кучи раненыхъ и убитыхъ. Но здсь бранденбуржцы взяли верхъ. Отчаяніе придало имъ силы и къ тому-же они были многочисленне.

Почти весь отрядъ Бурчимухи былъ изрубленъ. Самъ предводитель свалился съ коня одинъ изъ первыхъ, получивъ ударъ саблей, разрубившей ему голову пополамъ. Отъ всего отряда вскор оставалось не боле сорока человкъ, но и т не сдавались и продолжали рубиться, а черезъ минуту точно такъ же полегли мертвыми.

Всадники, уцлвшіе отъ рубки, ускакали и за ними черезъ ту же полянку спаслось еще до двухсотъ человкъ пхоты. Все остальное, или погибло, или было окружено непріятелемъ и взято живьемъ.

Побда была полная, не смотря на неравныя силы. Разумется, побда эта явилась послдствіемъ хитроумныхъ соображеній шляхтича Зарембы. Не столько огонь, не столько мткія пули, сколько дв стны падающихъ гигантовъ-деревьевъ уничтожили бранденбуржцевъ.

Къ сумеркамъ въ Сталупени вернулось побдоносное войско, но ликованія было мало. Сталупеньчики потеряли сравнительно небольшое количество людей, по у нихъ погибли лучшіе, храбрйшіе. Все что было охотниковъ изъ Албанской банды — все осталось на полян.

Саыдецкій, тихо подвигавшійся верхомъ во глав своего отряда, былъ задумчивъ. Кароль, хавшій около отца, тоже былъ озабоченъ.

— Да, милый мой, выговорилъ наконецъ Сандецкій,— эта побда равняется пораженію… Мы были сильны тми, кого теперь не имемъ. Это была голова нашего войска. Ее отрубили. Остались руки, ноги и туловище. Бурчимуха и ему подобные незамнимы.

— Нтъ, батюшка, отозвался Кароль,— я не согласенъ. Мн что-то говоритъ, что обстоятельства измнятся. Побда эта иметъ для насъ огромное значеніе. Когда узнаютъ въ королевств, что мы уничтожили двухтысячное войско пруссаковъ, на наше дло посмотрятъ совершенно иными глазами. Мн кажется, что теперь боле чмъ когда-либо со всхъ сторонъ явится къ намъ помощь, лишь-бы только выиграть время, какой-нибудь мсяцъ — и посмотри: въ Сталупени явится войско въ нсколько тысячъ, тысячи въ три по крайней мр. Чмъ была Барская конфедерація и ея войско въ самомъ начал? Въ первой сформировавшейся банд было не боле пятисотъ человкъ, а чмъ кончилось? Барскіе конфедераты сражались съ русскими войсками и одерживали даже побды. То же будетъ и у насъ.

На этотъ разъ вернувшееся войско, усталое и опечаленное потерей лучшихъ товарищей, не стало пировать. Ршено было отдохнуть за ночь, а на другой день заняться уборкой въ лсу мертвыхъ тлъ.

На утро Заремба, собравъ народъ съ села съ лопатами, двинулся на мсто битвы и занялся рытьемъ ямъ и погребеніемъ. Убитыхъ оказалось боле пятисотъ человкъ, раненыхъ вдвое больше.

Посланные развдчики явились къ Заремб и объяснили, что во всей окрестности пропасть бранденбуржцевъ легко раненыхъ, или просто бглыхъ, но что повсюду и хлопы, и женщины ловятъ ихъ, какъ дикихъ зврей, и приканчиваютъ, такъ что врядъ-ли уйдетъ живьемъ хотя одинъ.

Въ то же утро къ королю Яну Сталупеньскому явились вновь два гонца. Одинъ изъ нихъ привезъ письмо отъ Раздивила.

Князь извщалъ, что, прослышавъ о томъ, что на Сталупени идетъ большое войско бранденбуржцевъ, онъ вмст съ другими друзьями ршилъ оказать храброму королю Яну носильную помощь.

Радзивилъ общалъ, что черезъ три недли въ Сталупени явится отборное войско въ тысячу человкъ съ фуражомъ и провіантомъ на цлый мсяцъ. Онъ просилъ только короля Яна сдлать честь принять это войско подъ свою команду для борьбы съ общимъ врагомъ.

Другой посланецъ потребовалъ личнаго свиданія съ королемъ, чтобы собственноручно вручить ему свое посланіе. Этотъ гонецъ не мало поразилъ Сандецкаго не столько тмъ, что было въ письм, сколько тмъ, что сказалъ на словахъ. Второй гонецъ оставался въ горницахъ пана до ночи.

Кароль, пожелавшій видть отца, получилъ чрезъ камердинера отвтъ, что Сандецкій занятъ письмами и видть сына не можетъ. Онъ спшитъ отвчать пространно на письма, привезенныя гонцами.

Въ ту же ночь гонецъ Радзивила выхалъ обратно съ благодарственнымъ посланіемъ короля Яна и съ просьбой прислать войско какъ можно скорй. Когда и куда выхалъ второй гонецъ, никто въ замк не зналъ. Второе письмо осталось тайной, про которую Сандецкій никому ничего не повдалъ.

Когда Кароль на слдующее утро спросилъ у отца, въ чемъ заключается это второе письмо и отъ кого былъ второй гонецъ, Сандецкій махнулъ рукой и выговорилъ:

— Это пустое… Удивительно оно очень, но пустое… Посл разскажу, а теперь не до того…

XX.

Между тмъ покуда Заремба занимался погребеніемъ убитыхъ, а панъ Сандецкій принималъ гонцовъ и отвчалъ, Кароль, казалось, давно забылъ о битв и побд и былъ поглощенъ совершенно иными мыслями.

У него изъ головы не выходило, что въ башн замка появился самъ сатана въ лиц молоденькой коварной женщины.

Кароль, не смотря на усталость, всю первую ночь посл битвы не смыкалъ глазъ и все думалъ объ одномъ и томъ-же… думалъ о своемъ сыновнемъ долг — спасти отца отъ зми.

Кароль угадалъ врно, разсуждая, что, если Франуся съумоа посл своего возмутительнаго поступка снова примириться съ Сандецкимъ, съумла добиться позволенія тайно остаться въ замк около его горницъ, то главный шагъ сдланъ. Самое трудное ею совершено искусно и удачно. Остальное уже будетъ гораздо проще.

По мннію Кароля, отцу трудно было при его гордости простить эту женщину, которая насмялась надъ нимъ и сдлала его посмшищемъ въ столиц. Но коль скоро страсть сильне говоритъ въ немъ, нежели это казалось, то простивши Франусю, онъ, конечно, не остановится на этомъ и какъ только явится возможность, женится на ней.

А что-же будетъ затмъ? Такая коварная женщина, безсердечная и легкомысленная, что внесетъ въ домъ?..

Будетъ-ли отецъ счастливъ съ нею? Конечно, нтъ!.. Будучи подъ ея вліяніемъ, онъ будетъ исполнять вс ея прихоти и, конечно, будущая пани Сандецкая не захочетъ оставаться въ Сталупеняхъ, а захочетъ блистать и срамить отца въ Варшав.

Кром того, появленіе Франуси измняло положеніе длъ. Сандецкій ршился на свою полушутку, полусерьезное дло — объявить себя независимымъ королемъ — ради того чтобы смыть съ себя позоръ, причиненный Франусей. Теперь, когда она снова съ нимъ и когда онъ простилъ ее, его затя рушится сама собой. Король Янъ пожелаетъ снова сдлаться паномъ Ксаверіемъ Сандецкимъ и мирно зажить подданнымъ своего настоящаго короля. Конечно, подданнымъ Фридриха, а не короля — личнаго врага.

Кароль, разсуждая, чувствовалъ, что у него голова идетъ кругомъ. Мысли путались… Единственное, что ясно представлялось его разуму, былъ его долгъ спасти отца отъ безнравственной женщины.

Какъ прямодушно уступилъ онъ когда-то свою возлюбленную отцу, точно такъ-же прямодушно ршилъ онъ теперь отомстить коварной женщин за отца.

— Но какъ и что длать? спрашивалъ онъ самъ себя.

Прошло два дня, и Кароль, ни на минуту не перестававшій думать о томъ, что ему длать, наконецъ ршился.

‘Это ужасное дло…’ думалъ и шепталъ онъ наедин. ‘Никогда я не полагалъ, что буду когда-либо способснъ на подобное, но жизнь идетъ своимъ чередомъ и заставляетъ человка мняться’.

Поздно вечеромъ молодой человкъ вышелъ изъ замка и направился на село. Онъ шелъ къ старику Казиміру, какъ къ самому умному крестьянину, но вмст съ тмъ къ человку, на котораго могъ вполн положиться.

Старикъ встртилъ пана Кароля и обрадовался. Онъ давно не видалъ его, давно не говорилъ съ нимъ. На все это время ему удалось только разъ видть Кароля вдали верхомъ на кон.

— Я къ теб, Казиміръ, сказалъ Кароль,— съ самымъ важнымъ дломъ… Прошу твоей помощи.

— На все готовъ, пане! Всячески готовъ служить…

— Скажи мн прежде всего, очень-ли ты дряхлъ? Способенъ-ли ты еще двигаться? А если не способенъ, то, не можешь-ли мн найти человка, на котораго я могъ-бы положиться такъ-же, какъ и на тебя.

Казиміръ сознался, что онъ, дйствительно, еле ноги таскаетъ, но если пану нуженъ врный человкъ, молодой и сильный, чтобы стать хотя-бы въ ряды сталупеньчиковъ, то онъ можетъ ему предложить своего племянника Стася.

— Но могу-ли я положиться на него?

— Такъ-же, какъ и на меня, пане…

— А знаешь-ли ты, Казиміръ, въ чемъ дло? Какое порученіе я долженъ дать? Я долженъ поручить ему не боле, не мене, какъ смертоубійство.

— Помилуй Богъ, пане! воскликнулъ Казиміръ.

— Да, это ужасно… Но когда я разскажу теб все, то ты будешь готовъ хоть самъ идти мн помогать. Слушай!..

И Кароль передалъ старику подробно все. Дло шло, конечно, о Франус.

Выслушавъ разсказъ Кароля, Казиміръ выговорилъ глухо:

— Да, грхъ великій убить человка. Но такую подлую тварь надо убить!.. Я почти сожалю, что не могу самъ идти къ пану въ помощники. Стереть съ лица земли такую гадину, право, не грхъ. Во всякомъ случа, я дамъ знать племяннику, и въ эту-же ночь, или завтра утромъ онъ будетъ у пана. А на Стася, повторяю, можно положиться такъ-же, какъ и на меня…

Кароль разстался со старикомъ, снова провелъ безсонную ночь, волнуясь отъ того дла, на которое ршался.

Рано утромъ къ нему явился молодой красивый малый, высокій и по виду силачъ.

Кароль грустно усмхнулся. Судьба помогала ему… Для всякаго убійства нужно сильнаго человка.

— Знаешь-ли ты, Стась, зачмъ ты приходишь ко мн?

— Знаю и не знаю, пане! отвчалъ молодой малый.— Дядя сказалъ мн только, что я нуженъ пану на гршное дло, но сказалъ, что когда мн это дло разъяснятъ, то я на этотъ грхъ пойду.

Стась остался на цлый день въ горницахъ Кароля. И все ему было разъяснено… И все было ршено.

Кароль, обдумавшій дло со всхъ сторонъ, понялъ, что Франуся находится около уборной отца, и, очевидно, поселилась въ той горниц, выходящей въ башню, въ которой Кароль былъ не боле трехъ разъ за всю свою жизнь.

Въ ней, по сказанію старожиловъ, во времена оны хранилось у каштеляновъ Сталупеньскихъ оружіе. Не было никакого сомннія, что Сандецкій помстилъ Франусю именно въ этой горниц.

Кароль, передавая Стасю свой планъ, снова началъ страшно волноваться. Даже голосъ его дрожалъ.

Когда Король думалъ, что ему надобно взять на свою душу тяжкій грхъ смертоубійства женщины, ршимость покидала его. Но затмъ, вспомнивъ вс обстоятельства дла, онъ старался убдить себя, что онъ въ положеніи самообороны, или врне обороны отца отъ позора. Онъ спасаетъ его на всю жизнь отъ такой личности, которая кром несчастія и горя ничего въ семью не внесетъ.

Планъ Кароля былъ очень простъ. Надо было ночью подняться на башшо по крутой винтовой лстниц, не имвшей никакого сообщенія съ горницами. Двери съ этой лстницы были задланы во всхъ этажахъ.

Но затмъ онъ придумалъ, какимъ образомъ проникнуть въ маленькую комнатку, гд, очевидно, жила Франуся. Это было возможно только при помощи веревочной лстницы спущенной съ башни къ окну.

Найдя Франусю въ постели, надо было просто выбросить ее въ то же окно. Высота, на которой находилось окошко, была настолько велика, что женщина, упавшая внизъ на каменныя плиты, конечно, должна быть убита.

Зарзать Франусю, въ ея комнат, Король не ршался. Онъ хотлъ, чтобы панъ Ксаверій остался въ убжденіи, что Франуся сама почему-либо ршилась на самоубійство.

Въ полночь, объяснивъ все подробно Стасю, Кароль, сильно взволнованный, двинулся съ нимъ къ башн и поднялся по крутой лстниц.

Оба, тихо и осторожно поднявшись, вышли на площадку башни, гд на высокомъ шест разввался флагъ. Здсь укрпили они край веревочной лстницы, которую принесли съ собой. Другой конецъ былъ спущенъ по направленію къ окошку, которое было аршина на три ниже площадки.

— А если, пане, окно заперто? тихо замтилъ Стась.

— Я объ этомъ сто разъ думалъ, отозвался Кароль.— На такой высот врядъ-ли окошко запирается… Притворено оно можетъ быть, и ты долженъ его только толкнуть, чтобы оно растворилось. Если-же рама не подастся, то вернись назадъ, и мы отложимъ дло до той ночи, когда оно будетъ отворено.

Когда веревочная лстница была совершенно прикручена, и Стась собрался лзть по ней, Кароль остановилъ его.

— Послдній разъ говорю теб, помни одно… Все дло зависитъ отъ твоего мужества и отъ быстроты… Какъ войдешь въ комнату, найдешь кровать, сію-же секунду хватай ее поперекъ тла и выкидывай въ окно.

Молодой малый ничего не отвтилъ и сталъ спускаться.

Ночь была настолько темна, что когда Стась спустился и былъ наравн съ окномъ, Кароль могъ едва видть его фигуру. Смотря съ башни, онъ однако могъ разглядть какое-то темное пятно, которое колыхалось въ воздух и затмъ исчезло. Веревки лстницы, на которыя оперся Кароль, были туго натянуты и вдругъ ослабли. Очевидно, что Стась уже влзъ въ окно.

Кароль тяжело вздохнулъ. Сердце замерло въ немъ, и онъ проговорилъ, поднимая глаза на темное ночное небо:

— Помилуй и прости, Господи! Совсть моя спокойна… Ты видишь, зачмъ я поступаю такъ… Я не злодй, я хочу не зла, а блага тому человку, который могъ бросить меня безъ призора, а поступилъ совершенно иначе: пріютилъ, воспиталъ, любилъ.

Не прошло полуминуты — Кароль услыхалъ какъ-бы задушенный крикъ и затмъ что-то темное мелькнуло въ томъ мст, гд исчезъ Стась. Но оно только мелькнуло! Чрезъ мгновеніе послышался вдалек, внизу, страшный звукъ, похожій на паденіе мокрой простыни на полъ.

Черезъ минуту, по той-же лстниц, вернулся на башню Стась. Онъ задыхался, какъ если-бы пробжалъ нсколько верстъ.

Король ничего не спрашивалъ. Видно было но этой фигур, что все сдлано.

Наконецъ малый заговорилъ и произнесъ сдавленнымъ голосомъ:

— Все… какъ нужно… Конецъ… Не успла и крикнуть…

Они бистро отвязали лстницу и почти бгомъ спустились съ башни во дворъ.

Съ трепетомъ и дрожью въ тл обошелъ Кароль башню, чтобы узнать въ какомъ положеніи находится выкинутая изъ окна. Среди темноты онъ увидлъ на каменныхъ плитахъ полуодтую женщину.

Кароль хотлъ нагнуться надъ ней, чтобы убдиться, дышетъ-ли она, но не имлъ силы.

— Посмотри!.. обратился онъ къ Стасю.— Убита-ли?

Малый опустился на колни, присмотрлся, прислушался и отозвался взволнованно:

— Не дышетъ… Голова разбита…

Кароль перекрестился, потомъ опустился на колни около лежащаго тла, нагнулся и приглядлся къ лицу. Не смотря на тьму, онъ увидалъ знакомый обликъ. Чертъ лица было не видно, но кудрявая голова, абрисъ лица, размръ туловища — все сказало Каролю, что здсь лежитъ коварная женщина, покончившая расчеты съ жизнью.

XXI.

На разсвт кто-то изъ домовниковъ, вставъ раньше другихъ, увидлъ у самой башни женщину, лежавшую въ одной сорочк. По странному положенію тла было очевидно, что она бросилась съ башни. Голова была разбита.

Въ замк поднялась тревога. Никто не понималъ, откуда могла взяться женщина подъ стной башни.

Разумется, прежде всего явились сообщить объ этомъ событіи Каролю. Ему слдовало тотчасъ-же идти на мсто, а между тмъ ршимости у него не хватало. Онъ боялся стать при всхъ лицомъ къ лицу съ убитой имъ. Ему было легче теперь встртиться съ отцомъ, нежели стоять надъ убитой при нсколькихъ свидтеляхъ.

Кароль отозвался, что онъ идетъ довести до свднія отца объ этомъ приключеніи, и поднялся въ горницы Сандецкаго. Конечно, онъ ожидалъ увидть человка потерявшагося съ отчаянія и горя. При первомъ же извстіи о женщин, лежащей подъ башней, Сандецкій догадается, бросится въ горницы и не найдетъ тамъ своей возлюбленной.

Когда Кароль постучался въ дверь первой комнаты отца, никто не отозвался. Онъ сталъ стучать громче и наконецъ за дверью раздался голосъ Сандецкаго:

— Что тамъ?

— Важное дло, батюшка…

Дверь растворилась и Сандецкій, вышедшій прямо изъ постели, удивленно встртилъ сына. Кароль объяснилъ въ чемъ дло, и сердце дрожало въ немъ отъ того, что онъ ожидалъ увидть.

Сандецкій при извстіи ахнулъ, но не двинулся, стоялъ передъ Каролемъ задумчивый и затмъ проговорилъ:

— Вотъ что, милый… Ступай, прикажи поднять ее и похоронить, какъ слдуетъ по обряду церкви. Нту доказательствъ, что это — самоубійца… Могла упасть съ башни. Если будутъ тебя разспрашивать, какъ женщина эта могла попасть на башню, то объясни просто: дверка всегда была расперта внизу, вдь ходила же прислуга поправлять флагъ, когда его завертывало втромъ… Ну, вотъ какая-нибудь женщина забрела и оттуда бросилась. Одно только страннымъ покажется всмъ, что этой самоубійцы никто никогда въ Сталупеняхъ не видлъ. Ну, да что же длать?

Кароль былъ пораженъ всмъ, что слышалъ, ничего не понималъ, но смутно догадывался, что произошло нчто ужасное. Едва дослушавъ то, что спокойно говорилъ Сандецкій, Кароль бросился внизъ, стремглавъ пробжалъ парадную лстницу, дворъ, бросился къ башн, гд толпился народъ, и почти какъ безумный подбжалъ къ лежащему тлу.

Здсь онъ замеръ на мст и не только не вскрикнулъ отъ того что увидлъ, но онмлъ и стоялъ истуканомъ.

На плитахъ лежала женщина, но не Франуся. Лицо мертвой, все изрытое оспой, представляло только какое-то подобіе лица Франуси.

Очнувшись отъ удара, Кароль закрылъ лицо руками и тихо прошепталъ:

‘Перстъ Божій!.. Не судьба… Человкъ не можетъ ршать судебъ Божьихъ… По кто же она?’

Въ куч народа, толпившагося вокругъ убитой, были, разумется, т же толки. Вс задавались однимъ и тмъ-же вопросомъ:

— Кто эта женщина съ изуродованнымъ лицомъ, которую никто никогда не видалъ въ Сталупеняхъ и которая очевидно явилась сюда, чтобы покончить съ собой? Вдь могла же незнакомка гд-либо утопиться, или повситься? А она предпочла взобраться на башню замка, чтобы прыгнуть оттуда.

Суеврные католики ршили единогласно, что приключеніе это — самое дурное для Сталупеней предзнаменованіе. Мертвецъ загадочный, невдомый никому, вдобавокъ съ лицомъ, на которомъ не было никакого подобія человческаго — все это напугало ихъ.

Тло подняли и отнесли. Черезъ часъ оно было уже въ гробу и въ костел. Во всемъ замк и на сел только и было толку, что о невдомой самоубійц.

Между тмъ въ угловой комнат, примыкавшей къ башн, сидла Франуся и горько плакала. Сандецкій былъ около нея и утшалъ ее на вс лады.

Франуся, увдомленная Сандецкимъ о томъ, что случилось, конечно, тотчасъ же бросилась въ горницу, которую уступила сестр, и не нашла ее тамъ. Теперь она не могла понять, почему сестра ршилась вдругъ на самоубійство, ни слова не сказавъ ей наканун.

Явившись въ замокъ точно такимъ же способомъ, какъ и Франуся, въ мужскомъ костюм и въ качеств посла, привезшаго письмо Сандецкому, Эльжбета была счастлива, что ей удалось добраться до сестры и поселиться съ ней. Вмсто одной заключенной добровольно — были дв.

И Франуся нсколько дней провела въ мирныхъ бесдахъ съ сестрой о томъ, что сдлалось теперь ихъ единственной мечтой. Заставить Сандецкаго окончательно простить своей бывшей невст, заставить его сочетаться бракомъ и затмъ зажить имъ обимъ въ Сталупеньскомъ замк. И вдругъ эта сестра неизвстно почему ршилась на самоубійство.

Сандецкій всячески утшалъ Франусю, объясняя ей, что жизнь Эльжбеты была бы тяжела. Бывшая красавица никогда бы не могла примириться съ мыслью, что стала безобразнымъ уродомъ.

Разумется, ни пану Ксаверію, ни Франус и на умъ не могло придти то, что въ дйствительности произошло.

Кто бы могъ догадаться, что Эльжбета погибла отъ руки людей, которые покушались на жизнь самой Франуеи!

Дло это такъ и осталось загадкой въ замк. Кром Сандецкаго и Франуси, никто не узналъ правды, т. е. не зналъ, кто самоубійца.

Кароль, знавшій по разсказамъ Франуеи, что у нея есть сестра, такая же красавица, какъ и она, конечно, не могъ предположить, что Эльжбета стала уродомъ. Равно не могъ онъ догадаться, что Эльжбета, въ одинъ день съ посланцемъ Радзивила, явилась въ мужскомъ плать и удачно проникла въ горницы Сандецкаго, точно такъ же, какъ когда-то проникла и Франуся.

Дня три толковали вс въ Сталупеняхъ о загадочномъ приключеніи, и вс единогласно считали его дурнымъ предзнаменованіемъ.

XXII.

Не прошло трехъ дней, какъ на границ появился снова отрядъ бранденбуржцевъ. Извстіе застало всхъ врасплохъ.

Богъ всть почему, никто въ Сталупеняхъ, отъ самого самозваннаго короля до послдняго дружинника, не ожидалъ непріятеля почти тотчасъ же посл побдоносной битвы.

Насколько когда-то вс обрадовались встямъ, что идетъ непріятель и что съ нимъ можно подраться, настолько теперь вс сразу оторопли. И кто-то зря, неизвстно по какимъ соображеніямъ, заявилъ, что дурное предзнаменованіе — неизвстная самоубійца — этимъ теперь сказывается. Неожиданно являющійся непріятель на этотъ разъ будетъ несокрушимъ.

Въ Сталупеняхъ началась суетня и сумятица. Конница и пхота готовились выступать, но вс до единаго человка, отъ Зарембы и Кароля до послдняго дружинника, были смущены. Вс были взяты врасплохъ.

Заремба, ясно увидавшій въ какомъ положеніи нравственномъ находятся защитники Сталупеней, первый предложилъ королю Яну на этотъ разъ не встрчать непріятеля на дорог, а остаться въ Сталупеняхъ, размститься по тмъ бастіонамъ, укрпленіямъ и западнямъ, которые онъ настроилъ, и отбиваться отъ непріятеля на мст.

— Не забудь, Ваша Мосць, сказалъ Заремба,— что нашихъ храбрецовъ самыхъ удалыхъ нтъ никого въ живыхъ. Некому теперь бросаться на бранденбуржцевъ, на подобіе орловъ или тигровъ. Мое мнніе — надо зассть въ укрпленіяхъ и стараться отсиживаться до тхъ поръ, покуда не явится общанное княземъ Радзивиломъ войско.

Предложеніе это было почему-то всми встрчено съ особенной радостью. Всмъ равно казалось, что это вполн разумный совтъ, вполн идущій къ обстоятельствамъ.

И черезъ нсколько часовъ войско, вмсто того чтобы выступить навстрчу къ непріятелю, размстились по всмъ бастіонамъ, которые Заремба выстроилъ кругомъ замка и села.

Черезъ сутки, на зар, въ полуверст отъ замка показался непріятель и гораздо боле многочисленный, нежели ожидали Сталупеньцы.

Сандецкій, поднявшись на башню въ сопровожденіи сына и Зарембы, осмотрлъ остановившееся въ пол войско и поникнулъ головой.

— На этотъ разъ, кажется, пришелъ намъ конецъ, сказалъ онъ Каролю.

Черезъ часъ близь замка показалось на дорог пять всадниковъ-бранденбуржцевъ. Съ башни можно было различить, что это былъ офицеръ съ солдатами.

Остановившись въ нсколькихъ стахъ шагахъ отъ воротъ замка, офицеръ выслалъ впередъ одного верховаго. На кончик его поднятой сабли былъ навязанъ блый платокъ. Это былъ парламентеръ, котораго посылали для переговоровъ.

Сандецкій тоже выслалъ изъ замка одного изъ сталупеньчиковъ. Переговоривъ съ солдатами, Сталупеньчикъ вернулся и заявилъ. что, дйствительно, офицеръ посланъ генераломъ начальствующимъ отрядомъ для переговоровъ о добровольной сдач Сталупеней.

Вс услыхавшіе это предложеніе, въ томъ числ и Кароль, ожидали, что офицеръ принятъ не будетъ. Къ величайшему изумленію, король Янъ приказалъ отворить ворота и принять парламентера.

Вмст съ тмъ, онъ не собирался принять бранденбуржца такъ же, какъ когда-то принялъ посланнаго изъ Варшавы — Мамонова. Не въ тронномъ зал и не въ королевскомъ одяніи пожелалъ король Янъ встртить пруссака, а принять его просто какъ гостя.

Дло въ томъ, что за послдніе дни въ душ короля Яна совершился крутой нравственный переворотъ. Его самодльное величество устало изображать монарха, да и причины на это уже не существовало. Король Янъ начиналъ подумывать о томъ, что было бы гораздо покойне и цлесообразне снова сдлаться паномъ Ксаверіемъ Сандецкимъ.

Съ тхъ поръ, что Франуся была въ замк, съ той минуты, что онъ простилъ коварную измнницу, увровалъ снова въ ея невиновность и снова привязался къ ней всмъ сердцемъ, панъ Ксаверій сталъ подумывать о томъ, чтобы отречься отъ имъ самимъ измышленнаго престола.

Теперь онъ почти былъ счастливъ тмъ, что рчка Вислейка искони протекаетъ на востокъ отъ замка. Несмотря на всю родовую ненависть къ пруссакамъ, панъ Ксаверій имлъ основаніе ненавидть еще боле Станислава-Августа и Варшаву.

Сдлаться снова подданнымъ человка, который нанесъ ему кровное оскорбленіе, было невозможно. Въ то же время добровольно сдлаться пруссакомъ, прекратить борьбу съ Фридрихомъ — было выгодно.

Сандецкій, ни слова не говоря никому, ршилъ объясниться съ парламентеромъ и узнать на какихъ основаніяхъ ему предлагаютъ капитулировать.

Принятый имъ офицеръ объяснилъ, что командующій отрядомъ, генералъ Штейнъ, прежде чмъ атаковать Сталупени, присылаетъ его предложить непріятелю добровольно сдаться. Въ томъ, что Сталупени будутъ къ вечеру взяты штурмомъ, генералъ Штейнъ не сомнвается, между тмъ онъ получилъ приказаніе изъ Берлина поступить двояко. Если панъ Сандецкій, ‘господинъ король’, сдастся добровольно, признавъ фактъ, что естественное теченіе рчки Вислейки даетъ Пруссіи право считать пана подданнымъ Пруссіи, то панъ останется такимъ же помщикомъ, какимъ и былъ. Но если панъ Сандецкій не согласится на добровольную сдачу, то помстья его, присоединенныя къ Пруссіи, будутъ конфискованы въ пользу казны, а панъ, лишась своихъ правъ владльческихъ, будетъ изгнанъ изъ Сталупеней, какъ изъ предловъ Прусскаго королевства.

Сандецкій не ршился тотчасъ же дать отвтъ и попросилъ отсрочки на сутки. Въ душ онъ ршилъ согласиться, такъ какъ ему грозило полное разореніе, но онъ хотлъ прежде посовтоваться съ той личностью, которая начинала играть крупную роль въ его жизни.

Дйствительно, вопросъ этотъ могла лучше всхъ ршить Франуся.

Когда Сандецкій изложилъ Франус обстоятельно, въ какомъ положеніи они находятся, Франуся разсудила дло по-своему. Она заявила, что, по ея мннію, нельзя принять ни то, ни другое изъ двухъ предложеній.

— Сдаться добровольно нельзя, сказала она.— Быть побжденными — идти на то, чтобы лишиться владльческихъ правъ — тоже нельзя. Надо обдумать что-нибудь третье. Прошу дать мн сроку до вечера, и я что-нибудь придумаю.

Сандецкій такъ врилъ въ разумъ своей возлюбленной, что согласился, и заране былъ убжденъ, что къ вечеру Франуся надумаетъ исходъ.

А между тмъ у Франуси былъ собственный расчетъ. Съ тхъ поръ, что она была въ замк, была прощена бывшимъ своимъ женихомъ, и съ тхъ поръ, что онъ ее снова любилъ, Франуся только и думала объ одномъ, какъ перейти изъ положенія тайной заключенной въ замк въ прежнее положеніе — объявленной невсты пана-каштеляна.

Объ этомъ вопрос исключительно были и вс бесды ея съ сестрой до послдней минуты ея загадочной смерти.

Франуся не долго врила, что сестра сама выбросилась въ окошко. Она начинала уже женскимъ тонкимъ чутьемъ догадываться, что сестра погибла загадочно, что она не самоубійца. Слдовательно, и ей грозитъ нчто подобное. Поэтому слдуетъ какъ можно скоре попасть въ положеніе невсты или жены пана Ксаверія.

Предложеніе генерала Штейна самой Франус принять было невозможно. Добровольная сдача Сталупеней вела прямо къ тому, что панъ Сандецкій сдлается прусскимъ подданнымъ и прежде всего, благодаря своей любви къ Каролю, станетъ хлопотать предъ Прусскимъ королемъ о томъ, чтобы узаконить сына и сдлать наслдникомъ всего своего имущества.

А это было не на руку будущей панн Сандецкой, уже мечтавшей пережить мужа и сдлаться пожизненно владлицей всхъ его помстій. Если не соглашаться на сдачу и Сталупени будутъ взяты штурмомъ, то Франуся лично ничего не теряла.

Панъ Сандецкій лишится своего состоянія, но кому оно будетъ принадлежать — королю Прусскому или Каролю — ей, собственно, было безразлично.

Покойная сестра говорила Франус постоянно, что надо воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы ея присутствіе въ замк стало всмъ извстно, чтобы ея положеніе сдлалось законнымъ.

Этотъ случай представлялся теперь.

Появленіе войска около замка и переговоры съ прусскимъ генераломъ показались сразу Франус исключительнымъ случаемъ, которымъ надо было воспользоваться, чтобы открыть свое присутствіе въ замк.

Это была первая насущная потребность. Вторая заключалась въ томъ, чтобы оттянуть время.

XXIII.

Въ тотъ же вечеръ Франуея и объяснила пану Ксаверію, къ чему пришла посл глубокихъ размышленій.

— Прежде всего панъ долженъ заявить, объяснила она,— что я нахожусь въ замк, что налъ снова примирился со мной, простилъ мн мою невольную ошибку, а затмъ я, въ качеств панской невсты, отправлюсь къ генералу Штейну парламентеромъ.

Оба эти предложенія показались Сандецкому совершенно невозможными. Объявить, что Франуся въ замк, ему еще не хотлось. Ему стыдно было своего слабоволія и слабодушія, стыдно было той минуты, когда вс въ Сталупеняхъ узнаютъ, что онъ простилъ женщину, зло насмявшуюся надъ нимъ. Панъ Сандецкій предвидлъ, что это когда-нибудь случится, но старался отложить но возможности дале.

Второе предложеніе — казалось еще нелпе.

— Съ тхъ поръ, что міръ стоитъ, воскликнулъ онъ,— такое не случалось, Франуся! Когда же женщины вмшивались въ подобныя дла и отправлялис въ лагерь непріятеля переговариваться?

— Мн все равно, что было на свт и чего не было. Если не было, то когда-нибудь будетъ.

— Ну, я этому не врю…

— Я убждена, что подобные случаи бывали, по они остались неизвстными. Во всякомъ случа, бды отъ этого никакой не будетъ. Предлагаю пану завтра же рано утромъ объявить, что его невста здсь въ замк и отправляется для переговоровъ съ генераломъ Штейномъ. За остальное я отвчаю.

И на другой же день около полудня весь замокъ былъ на ногахъ. Главные домовники и главные дружинники были въ сбор въ большомъ зал съ Каролемъ, паномъ Трембицкимъ и Зарембой.

Сандецкій явился въ залу, ведя подъ руку Франусю, но не поднялся на свой тронъ, а остановившись передъ всми, сказалъ краткую рчь.

Онъ говорилъ опустивъ глаза, угрюмый и, казалось, озлобленный. Подъ маской этого озлобленія было простое смущеніе и стыдъ.

Панъ Ксаверій объяснилъ, что не смотря на разныя несчастныя сочетанія обстоятельствъ, отложившія его свадьбу, онъ снова намревается сочетаться законнымъ бракомъ съ панной Франусей Дзялынской, о чемъ и заявляетъ своимъ врнымъ подданнымъ.

И затмъ панъ Ксаверій объяснилъ, что ршается на нчто, что можетъ показаться страннымъ для всхъ… Панна Дзялынская отправится въ лагерь бранденбуржцевъ для переговоровъ.

Посл этого Сандецкій, ведя подъ-руку свою невсту, удалился изъ залы.

Все происшедшее было громовымъ ударомъ. Сталупеньцы не могли въ себя придти отъ того, что услыхали. Вс знали, какъ возмутительно и гадко поступила всмъ извстная Франциска. Вс изумились, что она снова оказалась въ замк, неизвстно какъ проникнувъ въ него, и снова добилась своей цли, снова стала невстой пана-каштеляна.

Поздка той же коварной женщины для переговоровъ съ бранденбуржцами общала тоже мало хорошаго. Многіе уже давно поняли, что эта красивая женщина — предательница отъ природы. Она, уже давно, поступила предательски съ ксендзомъ, затмъ точно такъ же поступила съ Каролемъ, наконецъ, еще хуже предала привязанность Сандецкаго и его честное имя. И теперь, отправляясь въ лагерь бранденбуржцевъ, можетъ предать и Сталупени.

Какимъ образомъ?— въ этотъ вопросъ никто не входилъ. Вс чувствовали только одно, что въ лагерь отправится парламентеромъ лукавая и двоедушная женщина, и добра отъ этого быть не можетъ.

Разумется, это общее убжденіе и общее опасеніе не привело ни къ чему. Никто не ршился пойти къ Сандецкому выразить свое мнніе.

Часа въ два дня, красивый экипажъ былъ запряженъ шестерикомъ великолпныхъ коней. Франуея вышла изъ замка въ восхитительномъ наряд, провожаемая Сандецкимъ. Ее должны были конвоировать всадники — цлая дюжина Сталупеньчиновъ, въ своихъ красивыхъ нарядахъ. Впереди скакалъ всадникъ съ блымъ флагомъ въ рукахъ.

Поздъ богатый, блестящій выхалъ изъ воротъ и направился черезъ поле къ опушк лса, гд расположился отрядъ бранденбуржцевъ.

Разумется, приближеніе кареты со всадниками, съ блымъ флагомъ впереди, произвело впечатлніе на пруссаковъ. Но когда экипажъ, окруженный всадниками, приблизился и въ немъ увидли женщину-красавицу, то изумленію не было конца.

Генералу доложили, со словъ одного изъ Сталупеньчиковъ, что для переговоровъ явилась нареченная невста самого короля Яна.

Генералъ Штейнъ былъ пораженъ и не зналъ, какъ принять дло: серьезно или какъ нелпую шутку, пожалуй даже и насмшку со стороны самозваннаго короля. Тмъ не мене, онъ тотчасъ же попросилъ провести въ свою палатку прізжую панну.

— Шутовской король и долженъ посылать шутовскихъ парламентеровъ! сказалъ онъ, смясь.

Франуся холодно и важно вошла въ палатку.

Бесда или совщаніе прусскаго генерала съ красавицей-парламентеромъ продолжалась не полчаса, какъ ожидали вс, а около трехъ часовъ.

И Штейнъ, и Франумя одинаково ошиблись въ своихъ ожиданіяхъ. Франумя ожидала встртиться и быть принужденной разговаривать съ грубоватымъ человкомъ-солдатомъ, который, если и приметъ ее, то будетъ говорить съ пренебреженіемъ, удивляясь выходк каштеляна Сандецкаго, не нашедшаго никого иного, чтобы прислать для переговоровъ.

Прусскій генералъ ожидалъ встртить глупую и верченую женщину, высланную къ нему или по глупости, или ради насмшки.

Франуся нашла въ бранденбуржц красиваго и статнаго человка, сравнительно молодаго, умнаго, любовнаго, который быстро понравился ой какъ мужчина. Генералъ нашелъ въ юной красавиц такой разумъ, такую смтливость, такое хладнокровное и серьезное обсужденіе дла и мельчайшихъ подробностей, что былъ пораженъ. Онъ еще не встрчалъ такой женщины.

Франуся дйствовала якобы самостоятельно, на свой страхъ, ибо она якобы не сказала Сандецкому, о чемъ будетъ говорить. Теперь она, объясняя Штейну свое положеніе въ замк, якобы относилась къ своему длу какъ посторонній человкъ, разумно и безпристрастно.

Все дло сводилось, по ея словамъ, къ тому, чтобы оттянуть время, ради того, чтобы самъ каштелянъ Сталупеней бросилъ свое самозванство, свое чудачество и просто перешелъ въ подданство короля Фридриха со своими помстьями.

— Выслушайте меня внимательно, сказала Франуся.— Взять штурмомъ Сталупени вамъ ничего не стоитъ… Вы можете даже всхъ обитателей увезти военноплнными, а затмъ исполнить угрозу — лишить пана Сандецкаго его имущества и присвоить вс его земли въ казну. Но это поведетъ къ большимъ замшательствамъ. Вспомните Барскую конфедерацію! Посл полнаго уничтоженія какой-нибудь банды, черезъ нсколько дней появлялись дв банды, съ которыми надо было вновь начинать бороться. Точно то же будетъ и въ Сталупеняхъ. Здсь собраны не одни подданные самозваннаго короля Яна, сюда стекаются ежедневно вс недовольные, вс бродяги, вс, кому жизнь надола. На тхъ земляхъ, которыя присвоитъ Пруссія, порядка и мира долго не будетъ… Я предлагаю вамъ совершенно иное — мирное завоеваніе. Надо сдлать такъ, чтобы панъ Ксаверій Сандецкій добровольно изъявилъ свое согласіе сдлаться пруссакомъ.

— Но какъ же это сдлать? прервалъ Штейнъ.

— Очень просто. Ваше войско будетъ стоять здсь, а вы явитесь въ замокъ, познакомитесь съ паномъ Ксаверіемъ, съ его сыномъ и дочерью… Вы сами объявите, что по разнымъ соображеніямъ, или вслдствіе приказанія изъ Берлина, ршили отложить битву на недлю. А за эту недлю просите гостепріимства у пана Сандецкаго не въ качеств врага, а въ качеств путешественника. Вдь нельзя же вамъ сидть въ палатк, когда около васъ есть замокъ.

— Это будетъ очень странно, замтилъ Штейнъ.

— Пускай будетъ странно! Черезъ недлю, я вамъ отвчаю, панъ Ксаверій будетъ вашимъ хорошимъ пріятелемъ. И при вашихъ и моихъ усиліяхъ дло окончится благополучно. Панъ Сандецкій согласится мирно перейти въ прусское подданство.

Штейнъ долго не соглашался. Онъ подозрвалъ именно то, что въ дйствительности могло и должно было случиться… А именно, черезъ недлю явится помощь, явится какая-либо банда въ тысячу или дв тысячи человкъ, и онъ можетъ быть разбитъ такъ же, какъ прежніе прусскіе отряды.

Онъ заявилъ о своемъ подозрніи Франус.

— Подобной помощи намъ ждать не откуда!.. смло солгала Франуся,— но если бы она и явилась, то сраженія никакого не будетъ.

— Почему же?

— Потому что я этого не захочу, разсмялась Франуся.— Панъ Сандецкій длаетъ то, что я желаю, а я этого не захочу. А хочу, чтобы онъ, не имя, конечно, возможности оставаться въ дйствительности самостоятельнымъ монархомъ, сдлался прусскимъ, а не польскимъ подданнымъ. Наконецъ, мы можемъ съ вами вступить въ полный заговоръ. Вы будете завтра приглашены въ Сталупени въ качеств гостя и будете встрчены, конечно, радушно и любезно. Если въ первый же день мы увидимъ, что бороться съ паномъ Сандецкимъ мудрено, то тогда мы употребимъ другое средство… Вы пошлете гонца въ Берлинъ съ просьбой къ королю о скорйшемъ и простомъ завоеваніи Сталупеней и уничтоженіи очага бунтовщиковъ. Для этого нужно одно слово короля.

— Какое же? удивился Штейнъ.

— Пускай умный Прусскій монархъ, который достаточно пожалъ лавровъ полководца и побдителя, пришлетъ черезъ васъ каштеляну Сталупеней титулъ и приглашеніе пожаловать въ Берлинъ. А я вамъ отвчаю головой, что король Сталупеньскій съ удовольствіемъ согласится сдлаться барономъ или графомъ Сандецкимъ.

— Да, это пожалуй врно! замтилъ Штейнъ.— Но зачмъ же ждать? Я пошлю гонца тотчасъ же. При теперешнемъ положеніи длъ, я отвчаю, что черезъ три-четыре дня я буду имть отвтъ.

— Это еще лучше! ршила Франуся.

Собесдники разстались почти друзьями. Насколько Франуся съумла плнить молодаго генерала, настолько же и онъ понравился ей.

Возвратившись въ Сталупени, Франуся объявила пану Ксаверію, что штурма на Сталупени не будетъ по крайней мр въ продолженіе недли, что она съумла убдить генерала обождать.

Она объяснила Сандецкому, что дйствовала обманомъ и ложью. Она уврила якобы Штейна, что Сандецкій собирается самымъ мирнымъ образомъ сдлаться прусскимъ подданнымъ.

— И онъ былъ настолько наивенъ, воскликнулъ Сандецкій,— что поврилъ?!

— Да, поврилъ!.. Но это не все… Панъ долженъ завтра же хать къ нему въ лагерь и пригласить его къ себ въ качеств гостя.

XXIV.

Вс въ Сталупеняхъ изумились, узнавъ, что панна Франциска създила въ лагерь бранденбуржцевъ и устроила дло. Ране недли приступа не будетъ, а за эту недлю къ нимъ явится новая помощь по крайней мр въ тысячу человкъ.

Еще боле были вс изумлены, когда командующій отрядомъ вступилъ въ мирныя сношенія съ королемъ Яномъ.

На утро панъ круль, въ пышномъ позд, окруженный самыми лихими наздниками изъ Сталупеньчиковъ, въ раззолоченномъ экипаж выхалъ въ лагерь.

Черезъ часъ онъ вернулся въ Сталупени, и рядомъ съ нимъ въ экипаж сидлъ гость въ бранденбуржскомъ генеральскомъ мундир.

Въ тотъ же день былъ въ замк веселый обдъ, на которомъ приключилось нчто совершенно неожиданное.

Генералъ Штейнъ, любезничавшій съ панной Дзялынской, предъ обдомъ былъ представленъ появившейся дочери пана Сандецкаго. Молодой, сравнительно, нмецъ первыя же слова, обращенныя къ Моник, произнесъ страннымъ, загадочнымъ голосомъ, въ которомъ было волненіе. Моника даже смутилась.

Онъ впился въ нее глазами, заговорилъ съ ней о пустякахъ, но Моника прочла на его лиц такое странное выраженіе, какого никогда не случалось ей видть. Съ этой минуты Штейнъ почти не спускалъ глазъ съ двушки.

Моника, за которой никто почти никогда не ухаживалъ, на которую никто не смотрлъ влюбленными глазами, была страшно поражена и взволнована.

Панъ Сандецкій, Кароль, Франуся и нсколько шляхтичей домовниковъ, приглашенныхъ къ столу, вс равно замтили загадочные взгляды и странное обращеніе бранденбуржца съ панной Моникой.

Тотчасъ посл обда Штейнъ, приглашенный Сандецкимъ прогуляться но парку, сообщилъ пану каштеляну едва вроятную новость.

— Ваша дочь, сказалъ онъ Сандецкому,— поразила меня. И поразила настолько, что я до сихъ поръ въ себя не могу придти… Вамъ это кажется страннымъ, по я самъ ничего не понимаю… Я вдовецъ. Я былъ женатъ, по вотъ уже три года, что потерялъ жену, съ которой счастливо прожилъ семь лтъ. Я любилъ ее и думалъ что никогда не забуду… До сихъ поръ ни одна женщина не производила на меня ни малйшаго впечатлнія… И вдругъ сегодня… ваша дочь, панна Моника… Это колдовство какое-то! Я точно всю жизнь съ нею былъ знакомъ, меня влечетъ къ ней непреодолимо. Если бы настоящія обстоятельства были иными, если бы вы были не полякъ, а я не пруссакъ, то, конечно, я, не думая ни единой минуты, предложилъ бы руку и сердце панн Моник.

Сандецкій былъ огорошенъ заявленіемъ Штейна и даже не нашелся отвчать любезно.

Такъ какъ врагу, временно замиренному, было предложено оставаться гостемъ въ замк, то генералъ Штейнъ провелъ вечеръ снова со всми обитателями замка. И почти весь вечеръ онъ не отходилъ отъ Моники и бесдовалъ съ ней. Моника за одинъ день измнилась. Волненіе не покидало ее, и въ ней какъ бы происходилъ и произошелъ какой-то нравственный переворотъ. Этотъ пруссакъ нравился ей, а между тмъ это былъ первый мужчина, который ей нравился.

Поздно вечеромъ Сандецкій, оставшись наедин съ Франусей, объяснилъ ей все, что узналъ отъ прусскаго генерала.

— Тмъ лучше! воскликнула Франуся.— Это въ нашу пользу. По его словамъ, онъ — близкое лицо ко двору. Если онъ не близокъ съ самимъ королемъ Фридрихомъ, то очень близокъ съ кмъ-то изъ королевскихъ любимцевъ. Какое странное совпаденіе обстоятельствъ! Младшая дочь пана уже замужемъ за человкомъ имющимъ косвенное вліяніе на Русскій кабинетъ. Явился претендентъ на руку другой дочери пана, имющій общественное значеніе въ Берлин… Объ этомъ надо подумать серьезно!

— Что же? Не выдавать же мн Монику замужъ за нмца! воскликнулъ Сандецкій.

— А мое мнніе то, что этотъ бракъ Моники — былъ бы для пана просто счастьемъ… Ну, по крайней мр находкой.

Сандецкій, уже находившійся въ полной нравственной зависимости отъ возлюбленной, призадумался надъ ея словами.

Прошла недля. Наступалъ срокъ условленный между прусскимъ отрядомъ и осажденными, слдовательно наступалъ и день, въ который бранденбуржцы должны быль взять приступомъ Сталупени, если самозванный король не сдастся добровольно.

Вмст съ тмъ объ ожидаемой помощи отъ князя Радзивила не было ни слуху, ни духу.

Обстоятельства однако за недлю настолько измнились, что въ Сталупеняхъ вмсто битвы ожидалось празднество.

Къ великому соблазну всхъ обитателей, старшая дочь пана круля должна была внчаться съ бранденбуржцемъ, командующимъ отрядомъ.

Генералъ Штейнъ, бывая въ замк всякій день, все боле увлекался Моникой, а панна, собиравшаяся всю жизнь поступить въ монастырь, пылко полюбила изящнаго и умнаго пруссака.

Самыя крпкія головы въ Сталупеняхъ ходили какъ въ чаду.

— Все такъ перепуталось, говорили они,— что и не разберешься. Сами мы объявили себя отдльнымъ государствомъ, а вмст съ тмъ панны или наши королевны выходятъ замужъ за враговъ Польши: одна за русскаго, другая за нмца.

Вс приписывали послднее диковинное обстоятельство вліянію, коварству и кознямъ нанны Дзялынской. Ошибались вс, конечно, лишь на половину.

Сандецкій ршился выдать дочь замужъ за Штейна, исключительно благодаря настояніямъ Франуси. Но, въ данномъ случа, за исключеніемъ самого пана Ксаверія, никто не былъ противъ брака. Моника была влюблена въ бранденбуржца до безумія. Король не находилъ ничего дурнаго въ этомъ брак.

Но самыя важныя, настоящія козни Франуси никому еще не были извстны. Покуда генералъ Штейнъ бывалъ въ замк въ качеств гостя — и гостя оригинальнаго, осаждающаго Сталупени съ войскомъ,— Франуся съ трудомъ находила возможность изрдка перемолвиться съ нимъ. Въ то же время она ежедневно тайно писала Штейну и получала отвты. Такимъ образомъ всякій день они переговаривались письменно все объ одномъ и томъ же дл.

Наступилъ день свадьбы…

Разумется, въ день внчанія панны Моники празднество было блестящее. Человкъ до сотни браденбуржцевъ были въ Сталупеняхъ въ качеств гостей. О томъ, чтобы сражаться, не было и рчи.

Но что будетъ и чмъ кончится, чмъ завершится странное стеченіе обстоятельствъ,— никто не зналъ и даже не могъ предугадать. Вс однако будто чуяли, что монархіи Сталупеньской приходитъ конецъ, что король Янъ снова сдлается паномъ Ксаверіемъ.

Въ самый день свадьбы за столомъ новый зять пана объявилъ ему, на основаніи бумаги, полученной съ гонцомъ изъ Берлина, что король Прусскій жалуетъ ему — пану Ксаверію Сандецкому титулъ графа, орденъ Чернаго Орла и придворное званіе и, конечно, надется увидть у себя въ Берлин своего новаго подданнаго, придворнаго кавалера.

Вс за столомъ ахнули. Панъ Сандецкій изумился боле всхъ. Только одна личность не удивилась, а улыбалась… Это была Франуся.

И въ одну минуту эфемерное и фантастическое королевство Сгалупеньское перестало существовать, ‘господинъ король’ прельстился званіемъ простаго прусскаго графа.

Штейнъ заявилъ, что на другой же день вызжаетъ съ женой въ Берлинъ и будетъ тамъ ждать тестя. Отрядъ его въ тотъ же день вечеромъ выступитъ обратно домой, предоставивъ дло простымъ комиссарамъ, которые проведутъ границу между Польшей и Пруссіей.

XXV.

Однако сердце польскаго патріота заговорило вдругъ и забилось шибче въ пан Сандецкомъ. Сдлаться нмцемъ и вдобавокъ еще продать себя за почести полученныя изъ рукъ Прусскаго короля — вдругъ показалось ему позорнымъ. Но онъ не долго боролся. Онъ снова, боле чмъ когда-либо, былъ подъ властью лукавой и умной женщины, которая длала съ нимъ, что хотла. А Франуся желала быть прусскою графиней.

Черезъ сутки въ Сталупеняхъ была тишина. Генералъ Штейнъ выхалъ съ женой. Войско скрылось. Короля Яна не существовало. Хотя и не было офиціально объявлено въ тронной зал самимъ королемъ, что онъ отрекается отъ своего престола, но тмъ не мене вс увидли и поняли, что круль Янъ если и не на томъ свт, то и не на этомъ… Прошло еще нсколько дней — и пышный поздъ двинулся изъ Сталупеней на западъ по дорог на Берлинъ. Графъ Ксаверій Сандецкій сх невстой, и съ многочисленною свитой халъ въ Берлинъ поклониться своему новому королю и благодарить за милости.

На шестой день пути длинный и пышный поздъ бывшаго ‘господина короля’ въхалъ въ Берлинъ. Новый зять уже приготовилъ великолпное помщеніе своему тестю.

Черезъ два дня нмецкій подданный графъ Сандецкій получилъ аудіенцію и былъ милостиво принятъ своимъ монархомъ. Разумется, тонкій дипломатъ Фридрихъ съумлъ сразу очаровать своего новаго подданнаго, помстья котораго на много увеличивали пріобртаемыя отъ польской короны земли. Вдобавокъ добровольное присоединеніе Сталупеней къ Пруссіи разршало довольно запутанный и серьезный, хотя и нелпый вопросъ.

Посл пріема у короля графъ Сандецкій сдлался центромъ берлинскаго общества. Вс ухаживали за нимъ, почти увивались вокругъ него, конечно, по тайному приказу короля.

Всякій день графъ Сандецкій былъ приглашаемъ на обды, балы и концерты. Вмст съ нимъ, конечно, блистала, кокетничала и плняла всхъ его очаровательная невста.

Повторялось буквально то же, что было нкогда въ Варшав. Франуся, говорившая порядочно по-нмецки, сводила съ ума берлинскую молодежь.

Черезъ два, или три дня Сандецкій уже сталъ собираться обратно. Ему было неловко, совстно, не смотря на окружавшія его любезность и радушіе. Ему чудилось, что надъ нимъ потшаются, что онъ попалъ въ самое нелпое, срамное положеніе.

Онъ вдь продался! Онъ продалъ себя, своихъ рабовъ и исконныя польскія земли за титулъ и за орденъ. Иногда онъ не врилъ собственнымъ глазамъ, что находится въ прусской столиц и что онъ подданный нмецкаго короля.

Не смотря на желаніе Сандецкаго какъ можно скорй вернуться домой, обвнчаться и зажить мирно въ Сталупеняхъ, не показываясь, конечно, никуда, онъ однако не вызжалъ.

Франуся настойчиво упрашивала жениха остаться еще нсколько времени. Она снова была такъ же счастлива, какъ когда-то въ Варшав, снова танцовала до упаду, рядилась, кокетничала, плняла и плнялась.

Почти съ перваго же дня ея появленія въ обществ, она познакомилась съ человкомъ, котораго знала еще и прежде по разсказамъ сестры. Это былъ принцъ королевскаго дома, извстный во всей Германіи своими похожденіями принцъ Адольфъ, про котораго много разсказывала ей Эльжбета.

Принцъ окончательно не отходилъ отъ Франуси, и здсь повторялось буквально то же самое, что въ Варшав.

Изо дня въ день, покуда Сандецкій собирался узжать, но оставался ради просьбъ Франуси, сближеніе между нею и принцемъ шло быстро. Сандецкій предполагалъ, что его невста только веселится, танцуя до упаду на всхъ балахъ, и желаетъ оставаться ради веселья.

Въ дйствительности легкомысленная и безсердечная женщина снова потеряла голову и, будучи сама хитра, снова ребячески доврялась лукавому человку.

На этотъ разъ Франуся думала, что дйствуетъ совершенно иначе, чмъ когда-то въ Варшав. Дло шло о брак ея съ принцемъ! Принцъ прямо предложилъ ей руку и сердце и просилъ безъ всякихъ приготовленій и формальностей обвнчаться тайнымъ образомъ и потомъ уже покаяться во всемъ предъ монархомъ. Въ случа гнва Фридриха онъ готовъ былъ пожертвовать кое-какими правами члена королевскаго дома.

Иногда Сандецкому поведеніе невсты казалось сомнительнымъ, страннымъ, но все, что представлялось мгновеніями Сандецкому, было, собственно, настолько невроятно, даже чудовищно, что онъ тотчасъ же начиналъ укорять себя въ подозрительности, въ неразуміи.

Возможно-ли, чтобы эта женщина, разъ уже осрамившая его, покрывшая позоромъ въ Варшав и прощенная имъ, можетъ снова обмануть его буквально такимъ же точно способомъ? Конечно, подобное невозможно.

И однажды въ сумерки Сандецкій, собиравшійся вмст съ невстой на какой-то вечеръ, получилъ письмо. Прочитавъ его, онъ сначала ничего не понялъ и спросилъ у паюка, гд панна.

Паюкъ отвчалъ, что панна выхала изъ дому съ разсвтомъ.

Сандецкій снова перечелъ письмо и снова ничего не могъ понять. Онъ не врилъ глазамъ и не врилъ собственному мозгу.

Письмо было отъ Франуси, и она извщала Сандецкаго, что различныя причины побудили ее поступить самымъ неожиданнымъ и страннымъ образомъ.

Письмо было большое, переполненное громкими и пышными фразами, но смыслъ письма былъ таковъ, что Франуся, сожаля о томъ гор, которое можетъ причинить Сандецкому, ршилась не соединять своей судьбы съ его судьбой.

По послднимъ строкамъ графъ Сандецкій узналъ, что Франуся не только внчается, но въ это утро уже обвнчалась съ принцемъ Адольфомъ.

XXVI.

Ударъ, полученный вторично отъ той-же женщины, почти при тхъ же условіяхъ былъ настолько силенъ, что пожилой человкъ, хотя еще и бодрый, казалось, потерялъ окончательно разсудокъ.

Въ тотъ же вечеръ поздъ Сталупеньскаго каштеляна скакалъ изъ Берлина, но панъ халъ одинъ.

Предъ отъздомъ Штейнъ и Моника, провожавшіе его, объяснили ему, что случай съ Франусей извстенъ въ Берлин, но что вс сомнваются въ его правдоподобности.

— Всмъ, кто знаетъ принца Адольфа, говорилъ Штейнъ,— кажется невроятнымъ, чтобы онъ обвнчался съ кмъ бы то ни было. Принцъ въ своей жизни продлалъ столько отчаянныхъ шалостей, что, вроятно, и этотъ случай — новая смшная исторія… И боле ничего!

Кароль встртившій каштеляна въ Сталупеняхъ, едва узналъ его, настолько за нсколько дней опустился и постарлъ его отецъ. Кароль не зналъ, радоваться-ли тому, что отецъ избавился отъ зми, или горевать, видя насколько онъ убитъ.

На другой же день по прізд, панъ Ксаверій отправилъ гонца въ Берлинъ съ длиннымъ посланіемъ на имя Штейна.

Въ этомъ посланіи Сандецкій заявлялъ, что никогда не будетъ добровольно нмецкимъ подданнымъ и предпочитаетъ оставаться тмъ, чмъ были его предки. Къ посланію были приложены возвращаемыя грамоты на графское достоинство и на орденъ Чернаго Орла.

Вмст съ тмъ въ Сталупеняхъ начались новыя работы, но шли уже вяло — вс работали лниво. Снова злополучную рчку Вислейку проводили по новому руслу, чтобы отдлиться отъ Пруссіи.

Прошло дв недли. Панъ Ксаверій почти не выходилъ изъ своихъ горницъ, сидлъ по цлымъ днямъ на одномъ мст, понурившись и задумавшись.

Однажды утромъ Король явился къ отцу и сталъ успокоивать его, что длалъ ежедневно, а затмъ, помолчавъ, выговорилъ:

— Я имю сообщить нчто важное, но прежде позволь мн задать вопросъ.

Сандецкій, молча, кивнулъ головой.

— Способенъ-ли отецъ мой вторично простить отвратительную, бездушную и жестокосердую женщину, которая такъ гадко поступила съ нимъ? Способенъ-.ты, если она явится снова, примириться съ нею и снова въ третій разъ назвать ее невстой и женой.

— Никогда! отвчалъ Сандецкій.

И по звуку его голоса, Кароль вполн убдился, что между отцомъ и этою женщиной порвано все, навсегда.

— Въ такомъ случа, я долженъ сказать, что по письму, полученному мною отъ Моники, я знаю все, что случилось съ легкомысленною женщиной. Она наказана подломъ: она не принцесса королевско-прусскаго дома. Принцъ, извстный своими любовными похожденіями не мене, чмъ нашъ Станиславъ-Августъ, сыгралъ съ ней такую штуку, которыя изрдка повторяются во всхъ странахъ. Онъ не внчался съ нею, а просто шутовствовалъ. Весь обрядъ внчанія былъ шуткой съ подставными лицами или маскарадомъ, причемъ священникомъ переодлся одинъ изъ его пріятелей. И теперь Дзялынская уже знаетъ, какъ была обманута, раскаивается и, конечно, вскор явится снова просить прощенія. Простить ее было бы… не дломъ дворянина!

Сандецкій понурился, но не отвтилъ ничего.

— Батюшка, неужели простишь? воскликнулъ Кароль испугавшись.

— Никогда, Кароль!.. Никогда!.. Клянусь!

— Слава Богу… Я врю… Теперь другое, боле важное извстіе… выговорилъ Кароль.

— Боле важнаго и ужаснаго извстія ты мн передать не можешь… Если ты мн скажешь, что наступилъ конецъ міру, то мн это будетъ совершенно безразлично.

— Наступилъ дйствительно конецъ, батюшка… Конецъ инаго рода… Это результатъ посланія въ Берлинъ…

— Что-жь?.. Опять войско?… Пруссаки?

— Да, батюшка… Штейнъ пишетъ мн, что сюда посылается отрядъ тысячи въ дв человкъ съ артиллеріей, чтобы уничтожить Сталупени, а всхъ его защитниковъ взять и доставить въ Берлинъ не въ качеств плнниковъ, а въ качеств простыхъ бунтовщиковъ. Но вмст съ тмъ я имю извстіе, что отрядъ, двигавшійся, вроятно, быстро, уже находится часахъ въ двухъ пути отъ Сталупеней. Покуда мы говоримъ, онъ уже приближается. Не дале, какъ сегодня вечеромъ, все кончится. Мы будемъ…

— Взяты и уведены въ Берлинъ? прибавилъ Сандецкій.— Никогда, Кароль!

— Но разв ты можешь бороться? Вдь у насъ не наберется четырехсотъ человкъ способныхъ сражаться.

— Мн не нужно и сотни человкъ… Даже никого не нужно. Но все-таки я буду вызывать охотниковъ — Сандецкій вздохнулъ и прибавилъ: — И они найдутся!

Наступило молчаніе и продолжалось долго. Кароль печально смотрлъ въ лицо задумавшагося отца, на которомъ было написано горькое отчаяніе, но и покорность судьб. Видно было, что панъ Ксаверій обдумываетъ нчто роковое.

Наконецъ Сандецкій снова тяжело вздохнулъ, поднялъ влажные глаза на сына и выговорилъ упавшимъ голосомъ:

— Кароль, ты подешь къ начальнику войска и передашь ему отъ моего имени предложеніе… Я прошу дать мн сроку три дня, чтобы обдумать мое положеніе и сдлать кое-какія распоряженія. Ты скажешь ему, что я даю честное слово дворянина, что черезъ трое сутокъ онъ войдетъ въ замокъ безъ боя и займетъ его. Ни единый человкъ не будетъ противиться занятію замка и присоединенію Сталупеней къ Прусскому королевству. Я даю въ этомъ мое честное слово и сдержу его свято. А за эти три дня я сдлаю кое-какія распоряженія, не имющія никакого значенія для пруссаковъ.

Кароль смотрлъ на отца съ недоумніемъ.

— Но что же это будетъ, батюшка?

— Этого я теб не скажу. До сихъ поръ у меня не было отъ тебя тайнъ, а теперь есть… Ступай тотчасъ къ пруссаку и передай мое предложеніе.

— Врядъ-ли онъ согласится на это, замтилъ Король.

— Постарайся. Будь краснорчивъ. Объясни ему, что мы будемъ защищаться за стнами замка до послдняго человка, будемъ отбиваться сначала со двора, а затмъ изъ оконъ. Всякую комнату онъ долженъ будетъ брать въ замк приступомъ. Объясни ему, что при этомъ потеря людей будетъ значительная… Конечно, съ ихъ стороны. Мы будемъ вс перебиты, но намъ это все равно. Мы на то идемъ. Но сколько онъ потеряетъ народу, когда ему придется брать приступомъ гостиную за гостиной, спальню за спальней! Если же онъ согласится на мое предложеніе, то черезъ три дня войдетъ мирно, не сдлавъ ни одного выстрла. Если онъ не повритъ мн на слово, скажи, что я явлюсь самъ и передъ Распятіемъ принесу клятву, что черезъ три дня замокъ будетъ въ его распоряженіи. Ступай немедленно!

Кароль поднялся, поцловался съ отцомъ, сдлалъ нсколько шаговъ къ двери, но обернулся снова.

— Но что же я долженъ думать, отецъ? Затянное очевидно ужасно.

— Я ничего не хочу и не могу теб сказать, Кароль. Ступай, исполняй мое порученіе!

Черезъ четверть часа молодой человкъ былъ уже на кон и въ сопровожденіи четырехъ сталупеньчиконъ вызжалъ изъ воротъ замка въ качеств парламентера.

‘Да, много смялись надо мной, по милости злодйки, думалъ Сандецкій оставшись одинъ,— но теперь не засмются’.

Панъ Ксаверій тотчасъ же потребовалъ къ себ Зарембу и долго совщался съ нимъ у себя въ спальн. Шляхтичъ вышелъ отъ каштеляна грустный, съ поникшею головой. Отворяя дверь и пропуская Зарембу, Сандецкій крпко пожалъ его руку и выговорилъ съ чувствомъ:

— Если боишься, пане, колеблешься, то передумай.

— Нтъ, я ршился… У меня двухъ словъ нтъ, отозвался Заремба.

— Хорошо. Стало-быть, я могу разсчитывать, что все будете сдлано, какъ слдуете?

— Съ ныншняго же вечера начну работу, пане, отозвался Заремба.— За ночь многое будете сдлано, а что не успю, то сдлаю въ слдующую ночь. Послзавтра все будетъ въ порядк.

Посл Зарембы каштелянъ вызвалъ къ себ Трембицкаго. Бесда съ нимъ была короткая.

Черезъ часъ посл того, что вышелъ отъ каштеляна, Трембицкій уже садился со своей семьей въ два экипажа и вызжалъ изъ воротъ по дорог въ Варшаву.

Между тмъ у Сандецкаго перебывало уже до пятидесяти человкъ всякихъ нахлбниковъ. Панъ впускалъ за-разъ къ себ въ спальню по два, по три человка, запиралъ дверь и со всми совщался.

Совщаніе продолжалось не долго и каждый разъ, что кто-либо выходилъ отъ каштеляна грустный, то отправлялся прямо къ Заремб и, входя, говорилъ:

— Пане, и я тоже.

Тотъ, кто не шелъ къ Заремб, немедленно бралъ телжку или лошадь и вызжалъ изъ замка куда угодно. Очевидно, что панъ Сандецкій вербовалъ охотниковъ на свое предпріятіе. Вс, кто соглашался, оставались въ замк, т, которые отказывались,— должны были по приказу каштеляна немедленно покинуть замокъ.

Весь день прошелъ въ этомъ. Къ вечеру навербованныхъ охотниковъ было около двадцати человкъ.

Между тмъ Кароль исполнялъ порученіе отца и, запоздавши въ нереговорахъ, явился въ сумерки. Онъ объяснилъ отцу, что начальникъ отряда долго не соглашался на предложеніе, но наконецъ согласился и будетъ ждать условленное время, посл чего, если его обманутъ, онъ будетъ безпощаденъ.

— Однако, прибавилъ Кароль,— проситъ письменной клятвы предъ Богомъ и честное слово шляхтича, что посл-завтра утромъ мирно примутъ его въ замк.

— Согласенъ! Сейчасъ же напишу, но только въ нсколько иныхъ выраженіяхъ, отозвался Сандецкій.

Онъ слъ къ столу и тотчасъ же на большомъ лист написалъ:

‘Я, нижеподписавшійся, Ксаверій-Янъ-Станиславъ Сандецкій, каштелянъ Сталупеньскій, клянусь Богомъ и Пресвятой Двой, при этомъ даю честное шляхетское слово, что посл-завтра въ полдень ворота замка будутъ отворены настежь, ни единый человкъ не будетъ защищать его ни огнестрльнымъ, ни холоднымъ оружіемъ и солдаты короля прусскаго спокойно, безъ выстрла, займутъ замокъ’.

Сандецкій подписался, передалъ письмо и гонецъ былъ тотчасъ же отправленъ къ начальнику отряда.

Глянувъ на сына, панъ Ксаверій замтилъ, что Кароль снова хочетъ начать тотъ же разговоръ, снова допытываться. Онъ поднялъ на него руку, грустно махнулъ и выговорилъ:

— Не спрашивай! Ничего не скажу… Это не твое дло! Теб я дамъ одно порученіе — принять пруссаковъ здсь въ замк.

— Безъ хозяина?

— Я и другіе охотники уйдемъ отсюда… будемъ далеко.

— И не возьмете меня съ собой?

— Ни за что, Кароль! Ты останешься принять непрошеныхъ гостей. А посл, когда-нибудь… Замть, что я говорю… посл, когда-нибудь… когда случится, придетъ пора, ты уйдешь за нами, мы будемъ тебя поджидать.

— Гд?

— Далеко, Кароль! Посл узнаешь гд.

Едва только Сандецкій договорилъ послднія слова, какъ въ горницу явился паюкъ и доложилъ, что старикъ Казиміръ съ села желаетъ немедленно видть пана но очень важному длу.

— Пускай идетъ! отозвался Сандецкій.

XXVII.

Въ дверяхъ появился сдой какъ лунь и сгорбленный Казиміръ, старвшій не по днямъ, а по часамъ. Сандецкій нодозвалъ его отъ порога ближе къ себ.

— Что, старикъ, хочешь?.. Что теб понадобилось?

— Важное дло. пане… Могу говорить только наедин.

Черезъ минуту, когда Сандецкій провелъ старика къ себ въ спальню, Казиміръ подалъ ему, вытащивъ изъ-за обшлага кафтана, небольшое письмо.

— Отъ кого? удивился Сандецкій.

— Читай, пане.

Сандецкій развернулъ листокъ бумаги, пробжалъ глазами, увидлъ подпись и вздрогнулъ. Затмъ онъ скомкалъ листокъ въ кулак и, измнившись въ лиц, замахнулся на старика. Казалось, онъ хотлъ швырнуть комокъ ему въ лицо.

— Какъ ты смлъ ко мн съ этимъ явиться, старый дуракъ!.. Старая собака!..

— Не сердись, пане… Я не хотлъ… я не смлъ идти… но когда Божіе созданіе, какъ собака, ползаетъ въ ногахъ, грязные сапоги цлуетъ, всякій сдастся.

— Такъ ступай и скажи ей, чтобы черезъ часъ ея не было въ Сталупеняхъ! Самъ заложи телжку и вывези ее вонъ… Куда хочешь вывези… и брось въ пол, какъ падаль бросаютъ! Скажи ей, что, если ввечеру она будетъ еще въ Сталупеняхъ, то я пошлю кого-нибудь изъ дружинниковъ пристрлить ее изъ ружья, какъ бшеную собаку. Другаго отвта никакого не будетъ. Ступай!

Казиміръ двинулся, старческою дряхлою походкой, прошелъ медленно горницы, спустился по лстниц и вышелъ уже на крыльцо.

За это время панъ Сандецкій все стоилъ на томъ же мст съ скомканною запиской въ судорожно сжатомъ кулак. Онъ тяжело дышалъ. Въ немъ происходила борьба.

— Нтъ! нтъ! воскликнулъ онъ вслухъ.— Такъ нельзя!.. Нельзя такъ оставить. Нтъ, Франуся… нтъ, пани Дзялынская, ты достойна инаго… Ты будешь съ нами… Ты будешь со мной! Я сдлаю теб эту честь по справедливости.

Сандецкій быстрыми шагами двинулся по горницамъ и нсколько разъ крикнулъ людей. Одинъ изъ паюковъ явился на его зовъ.

— Догони Казиміра… Верни!..

Когда запыхавшійся отъ вторичнаго подъема на лстницу, старикъ явился передъ паномъ, Сандецкій подошелъ къ нему, поцловалъ его и произнесъ:

— Прости, старикъ, что я тебя обозвалъ псомъ… Ступай и скажи ей… Нтъ, ничего не говори. Ступай за ней, веди ее сюда… Скажи — я прошу. Безъ всякихъ объясненій. Комнаты, въ которыхъ она жила, будучи моей невстой въ первый разъ, къ ея услугамъ.

— Ну, вотъ слава Богу! выговорилъ Казиміръ.— Ужь очень жаль ее. За зло добромъ платить надо.

— Хорошо, хорошо! Ступай и веди! Я васъ буду ждать.

Казиміръ бодре двинулся изъ горницъ, а Сандецкій вышелъ вслдъ за нимъ и направился прямо въ нижній этажъ въ помщеніе Зарембы. Перетолковавъ снова, они вмст отправились въ т кладовыя гд былъ складъ оружія, пороха и всякихъ снарядовъ. Затмъ они прошли въ большой подвалъ, помщавшійся подъ замкомъ на самой середин, и осмотрли его.

Вернувшись къ себ, Сандецкій слъ и сталъ нетерпливо, съ тревогой и волненіемъ, ждать появленія той женщины, которая такъ коварно и преступно испортила послдніе годы его жизни.

‘Мн не жаль тебя! думалъ онъ.— Ты достойна этого’.

Не прошло нсколькихъ минутъ, какъ одинъ изъ покоевцевъ явился доложить, что старикъ Казиміръ явился, а съ нимъ панна Франциска Дзялынская.

— Мы не хотли ее впускать, прибавилъ онъ,— но Казиміръ заявилъ, что она пришла по вашему приказанію.

— Хорошо сдлали, что пустили! Тотъ, кто остановилъ бы ее на порог, очутился бы черезъ часъ на вислиц. Проси сюда!

Сандецкій остался, стоя на томъ же мст, и странными глазами глядлъ на порогъ двери, откуда ожидалъ женщину, которую онъ и любилъ попрежнему, и ненавидлъ.

Дверь отворилась. Сандецкій вздохнулъ и отвернулся. Онъ не могъ прямо смотрть на эту женщину. Франуся тихо подошла и опустилась на колни.

— Прости, пане!.. Я все объясню… едва слышно выговорила она.

— Нечего мн слушать и нечего мн объяснять! Ступай въ т горницы, гд ты жила когда-то, будучи моей невстой. Посл-завтра утромъ я пришлю за тобой и самъ объясню, какую участь я теб назначаю. До тхъ поръ я видть тебя не желаю.

Сандецкій кликнулъ людей. Вошелъ тотъ же нахлбникъ.

— Отведи панну Дзялынскую въ горницы наверхъ… Распорядись, чтобы все было попрежнему… Кушанье чтобы подавали панн у нея въ горниц и приставили къ ней слугу… Встань! Полно ползать! Иди за нимъ! прибавилъ Сандецкій.

— Ради Бога, всего нсколько словъ сказать…

— Не нужно! Ты скажешь ихъ, если захочешь, посл-завтра. А теперь иди!

И онъ быстрыми шагами вышелъ изъ горницы. Франуся поднялась и пошла за нахлбникомъ.

Сандецкій ни разу не взглянулъ въ лицо своей бывшей невсты. Если бы онъ это сдлалъ, то не мало удивился бы, настолько измнилась Франуся. Она похудла, поблднла. Лицо ея осунулось. Она даже, казалось, постарла лтъ на десять и была далеко не такъ красива, какъ еще недавно.

Однако, идя за покоевцемъ въ т горницы, гд когда-то жилось ей такъ хорошо, Франуся, казалось, немножко пріободрилась, лицо ея оживилось. У нея снова явилась надежда.

Все-таки же Сандецкій принялъ ее! Все-таки онъ общалъ, что посл-завтра поутру онъ позволитъ ей объясниться. Слдовательно, она можетъ надяться.

XXVIII.

Между тмъ въ замк была новость. По приказанію пана, замокъ очищался отъ всхъ многочисленныхъ обитателей. Т, которыхъ кагателянъ не вызывалъ къ себ на таинственное совщаніе, выселялись изъ замка на село. Къ вечеру въ стнахъ оставались только т, которые, побывавъ въ спальн каштеляна, являлись затмъ къ Заремб. Ихъ было двадцать три человка.

Ввечеру Сандецкій, поужинавъ вмст съ сыномъ, всталъ и, ни слова не говоря, вышелъ. Когда Кароль двинулся было за нимъ, то услыхалъ, какъ щелкнулъ замокъ. Сандецкій заперъ сына въ горниц. Кароль остановился въ изумленіи, вздохнулъ и спокойно слъ на ближайшій стулъ.

Сандецкій отсутствовалъ долго. Кароль передумалъ все, что только шло ему въ голову, и не могъ понять, что такое отецъ длаетъ и почему заперъ его. Только часа въ три ночи вернулся онъ и выговорилъ, улыбаясь:

— Что, удивился, что я тебя, какъ школьника, запираю подъ наказаніе? По крайней мр не на хлбъ и на воду… Видишь, сколько тутъ осталось!.. показалъ онъ на столъ, на которомъ они ужинали.— Въ одномъ только клянусь теб, Кароль, что я былъ не у панны Дзялынской.

Кароль изумленными глазами взглянулъ на отца.

— Какъ!.. Разв ты потому молчишь о ней, что ничего не знаешь? нсколько удивился Сандецкій.— Ты не знаешь, что она въ зкмк?

Кароль сдлалъ движеніе и ахнулъ.

— Ты не зналъ этого?

— Нтъ, отецъ, не зналъ… Да, я бы назвалъ лжецомъ всякаго, кто мн бы объ этомъ. сказалъ.

— Что длать, милый мой!.. Да, я позволилъ ей вернуться… Она въ замк… въ тхъ же горницахъ, гд жила когда-то…

— И эту женщину поведутъ къ внцу?..

— Нтъ, Кароль! Я поведу ее на судъ Божій, а не въ храмъ, къ престолу Всевышняго, а не къ алтарю! До посл-завтра я ее не увижу и не скажу съ ней ни слова… Въ этомъ я даю теб клятву, но съ условіемъ… Исполни мое требованіе — и я исполню общаніе. Ты долженъ, ночевавъ здсь со мной и пробывъ только утро, отправиться на село и помститься у Казиміра или въ пустомъ дом негодяя-ксендза и оставаться тамъ до посл-завтра полудня. Однимъ словомъ, ты долженъ отсутствовать! Я не хочу, чтобы ты видлъ все то, что будетъ здсь происходить.

— Что же тутъ будетъ, отецъ?

— Почемъ знать! улыбнулся Сандецкій.— Можетъ-быть будетъ жестокая казнь злодйки, которую ты ненавидишь и презираешь. Быть-можетъ я не хочу, чтобы ты присутствовалъ… У тебя не хватитъ сердца… Ты понимаешь? Однимъ словомъ, завтра утромъ ты отправишься на село и останешься тамъ сутки. Ровно въ полдень ты явишься сюда и узнаешь какая судьба постигла панну Дзялынскую.

— Ничего не могу понять, грустно выговорилъ Король.— Все это странно… Я вижу кругомъ унылыя лица, что-то затвается… Даже Зарембу узнать нельзя! Старуху больную жену и дочь онъ отправилъ на село, а ты меня отправляешь. Пропасть народу изгнано изъ замка… Многіе ухали въ Варшаву. Неужели все это ради казни этой презрнной женщины?..

— Да, Кароль, ради ея казни. И такъ, ршено! Ты ночуешь со мной и завтра утромъ отправляешься на сутки на село.

— Я привыкъ исполнять вс твои приказанія, но, поврь, что если бы я присутствовалъ при казни этой зми, то не помшалъ бы…

— Довольно. Спать пора! выговорилъ Сандецкій, тоскливо усмхаясь.

Однако онъ всю ночь не могъ сомкнуть глазъ.

На слдующее утро отецъ и сынъ вмст позавтракали. Затмъ Сандецкій надлъ на Кароля крестъ, который всегда носилъ на груди, горячо обнялъ его и расцловалъ.

— Неужели мы видимся въ послдній разъ?! воскликнулъ Кароль.

— Полно! Что ты! Свидимся наврное… Богъ видитъ — свидимся… Отвчаю теб. Когда — не знаю… но свидимся. Ступай! Помни одно: быть здсь только завтра въ полдень.

Когда молодой человкъ, тревожный и грустный, вышелъ со двора замка, вслдъ за нимъ заперли ворота и вс калитки, какъ будто ожидая приступа пруссаковъ.

Въ стнахъ оставалось только двадцать пять человкъ и въ числ ихъ только одна женщина — панна Дзялынская. Весь день и слдующую ночь въ запертомъ кругомъ замк шла спшная, усиленная работа, суетливая, но молчаливая. Вс остававшіеся усердно работали и будто сговорились молчать. Поздно ночью, почти передъ разсвтомъ, сразу все стихло.

За все это время Франуся, сидвшая въ своихъ горницахъ, соображала и ничего не могла понять. Она видла пустоту на двор и въ саду, слышала суетню ночью, шумъ и стукъ въ нижнемъ этаж. Нсколько разъ порывалась она узнать въ чемъ дло, но дверь ея горницы была заперта. Она была въ заключеніи.

Разъ десять подходила она къ двери и днемъ, и поздно ночью, и находила дверь запертою. Оставалось терпливо ждать утра и срока, назначеннаго паномъ для свиданія и объясненія.

Наконецъ, часовъ въ одиннадцать въ горницу Франуси постучались. Она, дремавшая на кресл одтою, быстро вскочила. Замокъ щелкнулъ, и въ растворенную дверь вошелъ одинъ изъ старыхъ паюковъ.

— Панъ-каштелянъ проситъ панну пожаловать внизъ, выговорилъ онъ грустно.

Франуся, взволнованная, вышла и спустилась по лстниц до дверей залы. Она думала найти Сандецкаго у него въ спальн или въ кабинет, но изумленная остановилась на порог…

XXIX.

Въ зал за большимъ столомъ сидлъ панъ Ксаверій, а вокругъ него сидли равно и нахлбники, и хлопы, больше все старики. Налво отъ него сидлъ старикъ Заремба, а кресло направо отъ пана оставалось пустымъ. На стол посредин стояло большое Распятіе. Предъ нкоторыми сидвшими лежали маленькія книжки, повидимому, молитвенники.

Вс присутствующіе были въ великолпныхъ новыхъ кунтушахъ. Самъ панъ Сандецкій былъ въ томъ самомъ плать, которое когда-то заказалъ себ въ Варшав для бракосочетанія. При появленіи Франуси, панъ Ксаверій поднялся и выговорилъ:

— Пани Дзялынская, прошу!

И онъ указалъ на пустое кресло.

Франуся приблизилась, тревожно озираясь, и сла. Она догадывалась, что происходитъ что-то чрезвычайное, и сразу, будто предчувствіемъ, страхъ ворвался въ ея душу. Она будто почуяла, что ее сейчасъ будутъ судить и пожалуй умертвятъ здсь же, въ этой зал, по приказанію каштеляна. Она опустилась въ кресло, блдная какъ полотно.

— Слушай, пани! Ты знаешь хорошо все, что ты сдлала, знаешь, какъ ты со мной поступила… Разъ я имлъ малодушіе простить тебя, забывъ все изъ-за страсти къ теб, съ которой не могъ совладать. Второй разъ ты поступила еще ужасне, и снова явилась просить прощенія. Я снова теперь прощаю тебя и прошу Бога простить тебя тоже. Но тмъ не мене ты должна умереть. Жить теб не стоитъ… Что ты будешь длать? Куда теб дваться? Ты — опозоренная женщина. Посл того что ты была, кто же, кром бдняка или негодяя, захочетъ назвать тебя женою?.. Поэтому теб лучше умереть. И ты умрешь черезъ полчаса. Готовься по-христіански…

Сандецкій протянулъ руку на столъ, досталъ молитвенникъ и положилъ его передъ Франусей. Она ничего не отвтила и, перепуганная на смерть, дико озиралась на всхъ. Вс сидли противъ нея молча. Вс лица были странны до чрезвычайности. Иные были перепуганы и блдны такъ же, какъ и она, другіе унылы, у многихъ слезы были на глазахъ. Нкоторые сидли спокойно, не отрываясь, читали свои молитвенники и изрдка крестились…

О подобномъ засданіи Франус и не мерещилось. Никогда ничего подобнаго не видала она, даже ни о чемъ такомъ не слыхала.

— Я бы желала, пане… выговорила вдругъ Франуся, обращаясь къ Сандецкому.

— Молчи! тихо, но повелительно выговорилъ Сандецкій.— Молись! Мы идемъ къ Богу… Скоро тебя уже не будетъ въ живыхъ… Или ты не вришь?

Франуся готова была не врить, но лицо Сандецкаго, его глаза полные слезъ, торжественность обстановки, вс эти лица — всему этому надо было поврить!

И Франуся вдругъ увровала, что дйствительно ей остается жить нсколько минутъ.

‘Но вдь и они… Они тоже!.. Они тоже будто смерти ждутъ!..’

Прошло нсколько времени. Франуся не помнила: нсколько минутъ прошло или нсколько секундъ. Все мутилось передъ ея глазами… мутилось въ мысляхъ. Сандецкій взглянулъ на часы и выговорилъ тихо:

— Пора, панове…

И вс знали заране, что значатъ эти слова. Вс поднялись съ мстъ, стали креститься. Франуся тоже поднялась, но ноги дрожали подъ ней. Она оперлась обими руками объ столъ. Она чувствовала, что еще минута, и она упадетъ.

Вс поднявшіеся сразу запли гимнъ Пресвятой Дв. Зала огласилась странными, будто погребальными звуками…

XXX.

Кароль былъ въ пустомъ дом ксендза. Всю ночь не спалъ онъ, всю ночь размышлялъ, и разумъ его отказывался понять, что происходитъ въ замк, почему изгнано столько народу, изгнанъ онъ самъ.

Наступило утро. Онъ нетерпливо ждалъ. Наконецъ, наступило одиннадцать часовъ, стрлка его часовъ двигалась къ полудню. Кароль вышелъ на крылечко дома и сталъ ждать съ нетерпніемъ посланнаго отъ отца, который позволитъ ему вернуться.

Онъ почти не спускалъ глазъ съ замка и соображалъ:

‘Что-то тамъ?.. Быть-можетъ теперь злодйки уже нтъ на свт!..’

Кароль забылся на мгновеніе, забылъ, что приближается полдень, и вдругъ случилось нчто невроятное… Онъ не могъ сообразить, что случилось, потому что какъ бы отъ удара кулака опрокинулся и упалъ на землю. Его оглушило.

Одинъ страшный ударъ разразился гд-то въ Сталупеняхъ. Все содрогнулось. Весь окружающій міръ сотрясся.

Вскочивъ на ноги, Кароль увидлъ громадный столбъ дыма на томъ мст, гд стоялъ замокъ, и въ ту же минуту на него посыпался будто градъ небольшихъ камешковъ и всякаго сору. Онъ схватилъ себя за голову и, почти лишаясь сознанія, опустился на колни. Онъ понялъ все…

— Зачмъ ты меня не взялъ, отецъ?! воскликнулъ онъ, рыдая.

Между тмъ смятеніе и перепугъ были и въ лагер пруссаковъ. Въ ту минуту, когда отрядъ собирался, по условію съ паномъ Сандецкимъ, двигаться и мирно брать Сталупени, раздался этотъ оглушительный ударъ, потрясшій всю окрестность.

Начальникъ отряда не понялъ въ чемъ дло. Онъ тотчасъ же слъ на лошадь и въ сопровожденіи свиты вскачь пустился къ замку.

Но замка уже не было… Стояли одн развалинытбезъ кроили. Уцлли только наружныя, самыя крпкія, стны, но и он рисовались на синемъ неб въ вид коричневаго кружева, опаленнаго порохомъ.

Вся внутренность замка была уничтожена. Все взлетло на воздухъ.

Прусскій отрядъ не вступилъ во дворъ замка, гд нкоторыя стны угрожали паденіемъ, и только одни часовые были разставлены кругомъ унылыхъ развалинъ.

XXXI.

Прошелъ годъ. Владніе покойнаго пана Сандецкаго постигла исключительная судьба.

Вс обширныя земли были раздлены на дв части, доставшіяся по наслдству двумъ дочерямъ пана.

Сначала Сталупени отошли къ Пруссіи, но наступили иныя времена… Рчь Посполитая окончила свое существованіе. Вс земли ея отошли къ Пруссіи и Россіи. Тотъ участокъ, который принадлежалъ двумъ сестрамъ, былъ раздленъ на дв части и граница между Россіей и Пруссіей проведена посредин. Часть Моники Штейнъ отошла къ Пруссіи, а часть Сусанны Мамоновой — къ Россіи.

Кароль навсегда замкнулся въ монастыр францисканцевъ.

КОНЕЦЪ.

‘Нива’, NoNo 41—52, 1890

Панъ круль.Историческій романъ въ 2-хъ частяхъ. (1772 г.)Графа Е. А. Саліаса.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Читайте также:

Панъ круль.
Историческій романъ въ 2-хъ частяхъ. (1772 г.)
Графа Е. А. Саліаса.