ПАМЯТНИК ПУШКИНУ
ПАМЯТНИК ПУШКИНУ
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Памятник Пушкину, Зайцев Борис Константинович, Год: 1926
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
Трудно себе представить в точности, какой вид имел Тверской бульвар тридцатых годов прошлого века, когда Пушкин с женою жил на Арбате. Вероятно, место это было довольно нарядное. Светские дамы гуляли там, среди них Наталия Николаевна Пушкина ‘заметно блистала’ красотою. Туда же водили детей в ‘Детстве и отрочестве’. На нем трагическая Клара Милич назначила свидание Аратову.
Так что уж издавна связан он и с культурою, и с литературой России. А 6 июня 1880 года произошло тут и некое завершение: с великой торжественностью, при властях, знаменитых писателях, был открыт памятник Пушкину — в верхней части бульвара, где выходит он на Страстную площадь.
Удивителен подъем, с которым прошел этот праздник. Будто русские просвещенные люди того времени ощутили, что созрел Пушкин для духовного представительства России. Ушли шестидесятые годы с наивными попытками Пушкина развенчать (‘…И в детской резвости колеблет твой треножник’). Споры умолкли. Солнце есть солнце. А пушкинское — одна чистая поэзия — в русских душах на празднестве преломилось и морально создало, после речи Достоевского, такой подъем, такой восторг, что незнакомые обнимались, дамы плакали, давались обеты ‘быть лучше’ и т. п. — все во славу Пушкина (‘…Что чувства добрые я лирой пробуждал’). На минуту Тургенев примирился с Достоевским. Одним словом, ‘Пушкин на Тверском бульваре’ стал событием, целая литература воспоминаний, писем об этом выросла, вплоть до устных преданий — почтительно передаю и я слышанное от московской дамы, в юности на открытии присутствовавшей, заливавшейся слезами над Тургеневым, когда высоким своим тенором читал он ‘Последнюю тучу рассеянной бури’, над Достоевским, речью своею всех потрясшим. Даже вспоминая, через много лет, не могла она скрыть волнения, точно это были особенные, светлые дни. ‘А по вечерам мы ходили к памятнику Пушкину, сидели вокруг, декламировали его стихи, иной раз за полночь… барышни, студенты’.
С тех пор нельзя себе и представить Тверского бульвара без памятника Пушкину. Каков бы ни был скульптор Опекушин, Пушкин его спокоен, может быть, слишком меланхоличен, но есть в нем привлекательное, внушающее симпатию.
Пушкин Тверского бульвара стал безмолвным свидетелем жизни Москвы и России. Видел торжества коронации последнего русского императора. С японской войной вошел в наш век, а с ним и в нашу жизнь, людей Москвы моего поколения.
Но он не просто стоял. Его как-то и полюбили. Стал он отчасти свой, московский, обращался в гения местности, genius loci {гения места (лат.).}.
Со времен Наталии Николаевны и Клары Милич Тверской бульвар опростился, и много бродило по нем косыночек, а то и шляпок довольно-таки подозрительных. По воскресеньям вблизи кафе Греко играла военная музыка и народ собирался толпою — далекий уже от барства Толстого, Тургенева. Вдалеке же над всем неизменно стоял Александр Сергеевич Пушкин, на голову которого садились голуби. Дети играли у подножия памятника, бегали, покачивались на цепях между тумбами. Разносчики предлагали летучие цветные шары на веревочках. На скамейках вокруг — барышни, молодые люди: у ‘Пушкина’ встречались влюбленные. Много и простонародья толклось вокруг. Дворник с кухаркой, держась за руку и прогуливаясь, по складам разбирали надпись: ‘Я па-мя-тник себе воз-двиг неруко-твор-ный…’
Заезжие мужики из деревни вздыхали, покряхтывали. ‘Ишь ты, какого поставили! Стало быть, голова’. Иногда живой Пушкин проходил мимо памятника — был в Москве такой литератор, вся, кажется, радость жизни которого в том заключалась, что он походил на Пушкина. Не помню, что он писал, где печатался, но знала его вся Москва. Он носил ‘пушкинскую’ шляпу, плащ, завел подходящие бакенбарды, и хотя ростом был много выше Пушкина и брюнет, все же при взгляде на него Пушкин вспоминался неизменно. Он любил подходить к памятнику, прислонившись к скамейке, нога за ногу, изящно позировать пред монументом. А потом шел в небольшой ресторанчик ‘Моравия’, тут же в проезде Страстного бульвара. Там собирались студенты, молодые писатели. В веселии Бахуса, выходя после возлияний, приветствовали и они ‘своего’ Пушкина.
‘Пушкин’ стоял спокойно. Его не тронули бы ни восторги, ни ненависть. Он слышал, как у Страстного звонили к всенощной, видел, как по Тверской к ‘Яру’ катили голубки, видел у своих ног и пьяных, и грубых, и на рассвете видал возвращения. Московские дамы с лихачей забегали в Страстной ставить свечку. Случалось и молодым энтузиастам, на весенней заре, после шумно проведенной ночи, снимать шляпы пред Пушкиным, спугивая утренних воробьев с его плеча. Пушкин врастал в жизнь Москвы, становился гражданской ее святыней.
В начале этого века первые пули просвистели над Москвой, первые толпы прошли по ее улицам. От Пушкина это было далеко. Но чрез несколько лет увидал он шедшие по Тверской к Брестскому вокзалу эшелоны — на войну. А потом назад везли раненых, размещали по особнякам вблизи, под знаком Красного Креста. Далее наступил день, когда валом уже повалили серые герои без ранений, возвращаясь с фронта. Весной и летом 1917 года являл памятник вид изумительный: всегдашняя густая толпа солдат в гимнастерках, пыль, пот, семечки, непрерывные ораторы, взлезавшие на постамент, поток речей. Россия косноязычная, долго молчавшая, вдруг заговорила голосом нечленораздельным, но ненасытным — не могла наговориться. Как раньше влюбленные назначали свидания ‘у Пушкина’, так теперь все доморощенные Златоусты в солдатских фуражках влеклись к этому месту. Разумеется, с памятника можно было говорить, как с трибуны, над толпою господствуя, все же, может быть, фельдфебелей, фельдшеров, всех обиженных Епиходовых тех времен и особо стремило под сень Пушкина — того, чья речь (все-таки они это слышали!) почиталась священной.
Он стоял и молчал, все выслушивал, все потоки. Молчал и позже, в конце октября, когда сам бульвар обратился в поле сражения: вдоль него били из пулеметов, делали перебежки цепями, артиллерия рушила огромный дом Коробова, близ Никитской, далеко за спиною Пушкина. Артиллерия разнесла и тот дом, замыкавший бульвар, где годами ютилась знаменитая столовая Троицкой, скучноватый и недорогой приют интеллигентов бессемейных и студентов.
Кажется, пули не поцарапали памятника. Ни один снаряд в него не попал. Но когда бой закончился, началась новая жизнь Москвы.
Пушкин простоял на своем пьедестале все эти годы. Бородатые Марксы и Энгельсы, в одиночку и парами, возникали из гипса на разных перекрестках Москвы — гипс быстро таял под дождями и трескался от мороза. Их не то чтобы убирали… они сами как-то таяли, сметались с лица Москвы. Рядом с ними сносили и храмы. Тот Страстной монастырь, что видал и Тургенева, и Достоевского у подножия памятника Пушкину, уничтожили. О самом Пушкине, жившем в ‘заветной лире’, писали и говорили, что он представитель барства, крепостничества. Памятника, однако же, не разрушили. Кто его охранял? Жизнь, судьба? Может быть. Как над толпой был при жизни сам Пушкин, так над нею остался. Кровь, свирепость, безумие видел со своего пьедестала. Но мог ли склониться? Тот, кто сказал: ‘Хвалу и клевету приемли равнодушно’?
Пушкин стоял неизменно над Страстным бульваром , спокойный, задумчивый, когда громили святыню России. Что же, выстоял! Достоял до столетнего своего юбилея, но пока стоял, сколь глубокие, хотя и подводные, изменения произошли в окружающем! Сколько Россия пережила! Сколько переболела! В скольком разочаровалась! Но загадочными судьбами не иссяк живой дух в народе. Уж чего-чего не долбили ему в эти двадцать лет! Полюбил ли он Маркса? Нет — Пушкина. Наперекор всему — барина, аристократа, автора ‘Черни’.
Подите прочь! — Какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Но пришли. Тысячами, толпами, паломниками в Михайловское на сотнях телег, сотнями тысяч читателей ‘устарелых’ строф представителя ‘чистого’ искусства. Правда, ‘народа’ Пушкин никогда не отрекался. Напротив, при всей моцартовско-рафаэлической залетности своей чудесным образом с народом был он связан. Все же величайший аристократ в искусстве! Но — победил сейчас в сердцах. Какое утешение нам, здешним! Если берет верх искусство, дух свободы, дух Божий, хотя бы пока и подспудно, то кой для кого страшные слова, библейские и вавилонские, начертаны на стене. Рухнуть той стене, и ошибся кое-кто, не взорвав своевременно памятника и не сжегши заранее всех ‘сладкозвучных строф’. А теперь поздно. Жизнь назад не идет. И увидим ли мы вновь Тверской бульвар в зеленоватом дыму апреля, в распускающихся липах с памятником Пушкину и влюбленной парой вблизи на скамейке, или не увидим, все равно — пушкинского в России остановить нельзя! Когда в этом, наступающем юбилее, к подножию памятника вновь положат венки — не Достоевский (он еще в цепях) и не Тургенев, а другие, нам неведомые, но уже чем-то родные, эти венки будут венками будущего, коренящегося в вечном и прекрасном прошлом.
Однодневная газета ‘День Русской Культуры’. Париж: изд. Союза русских писателей и журналистов, Комитета помощи писателям и ученым, Русского академического союза и др. 1926. 8 июня (сокращенный вариант). Републикация с изменениями и дополнениями: Возрождение. 1937. 6 февр. No 4064. Печ. по этому изд.
С. 146. Вознесся выше он главою непокорной… — Из стихотворения Пушкина ‘Я памятник себе воздвиг нерукотворный…’ (1836).
…когда Пушкин с женою жил на Арбате. — На Арбате Пушкин и Наталия Николаевна жили после венчания с 10 февраля до середины мая 1831 г. в доме Е Н. Хитрово (1798 — 1858) Здесь (Арбат, 53) ныне находится мемориальный музей Пушкина
Туда же водили детей в ‘Детстве и отрочестве’. — Имеется в виду трилогия Толстого ‘Детство’ (1852), ‘Отрочество’ (1854) и ‘Юность’ (1857).
На нем трагическая Клара Милич назначила свидание Аратову. — Эпизод повести И. С. Тургенева ‘Клара Милич’ (опубл. 1883).
Ушли шестидесятые годы с наивными попытками Пушкина развенчать. До сих пор остается малоисследованной, по-советски тенденциозно рассмотренной тема о спорах вокруг наследия Пушкина, которые начались с времен Белинского. Он, как известно, более других сделал для того, чтобы Пушкин был признан национальным поэтом России, но он же — и автор опрометчивых, тенденциозных суждений, вызванных его увлеченностью политической потребой дня: ‘Время опередило поэзию Пушкина и большую часть его произведений лишило того животрепещущего интереса, который возможен только как удовлетворительный ответ на тревожные, болезненные вопросы настоящего’ (Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 6. M., 1981. С. 287). Отсюда понятно, почему вслед за ‘первым критиком России’ на Пушкина (‘свергнуть с пьедестала!’ — Д. И. Писарев) ополчились ‘шестидесятники’: и революционные демократы, особенно Писарев (в статьях ‘Пушкин и Белинский’, ‘Схоласты XIX века’), и ‘реакционные славянофилы’, например В. И. Аскоченский, позволивший себе о Пушкине беспардонно сказать такое: ‘Кумир, которому поклоняются многие и весьма многие… не из чистого золота, а из глины’ (Позвольте сметь свое суждение иметь! // Домашняя беседа. 1860. 9 июля No 28. С. 349—355)
С. 146. И в детской резвости колеблет твой треножник. — Из стихотворения Пушкина ‘Поэту’.
Что чувства добрые я лирой пробуждал… — Из стихотворения Пушкина ‘Я памятник себе воздвиг нерукотворный…’
…читал он ‘Последнюю тучу рассеянной бури’. — Стихотворение Пушкина ‘Туча’ (1835), как сообщала ‘Неделя’, ‘привело всех в неописуемый восторг’, а стихотворение ‘Вновь я посетил…’ (1835) публика заставила Тургенева читать на бис семь раз.
С. 147. …торжества коронации последнего русского императора. — Коронация Николая II состоялась 14 мая 1896 г. Во время коронационных торжеств 18 мая на Ходынском поле в Москве произошли трагические события — давка при раздаче подарков, в которой погибло 1389 чел.
…с японской войной вошел в наш век… — Имеется в виду неудачная для России война с Японией 1904—1905 гг.
С. 148. …Епиходовых тех времен… — Епиходов — персонаж пьесы А. П. Чехова ‘Вишневый сад’ (1903—1904).
Тот Страстной монастырь… уничтожили. — Это случилось в начале 1930-х гг., когда Тверская улица и Пушкинская площадь подверглись реконструкции Ныне на месте монастыря — кинотеатр ‘Россия’.
Хвалу и клевету приемли равнодушно… — Из стихотворения ‘Я памятник себе воздвиг нерукотворный…’
…автора ‘Черни’. — В стихотворении Пушкина ‘Поэт и толпа’ (1828) диалог ведут Поэт и Чернь.
Подите прочь!— Какое дело… — Из стихотворения ‘Поэт и толпа’.