Памятник претекших времян..., Болотов Андрей Тимофеевич, Год: 1796 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 272 минут(ы)

Андрей Болотов

Памятник претекших времян,
или
Краткие исторические записки о бывших происшествиях и о носившихся в народе слухах

Записки очевидца: Воспоминания, дневники, письма

М.: Современник, 1990.

Андрей Тимофеевич Болотов (1738—1833), чье 250-летие было отмечено 18 октября 1988 года, родился в родовом сельце Дворянинове Тульской губернии (умер там же). В двенадцать лет оставшись круглым сиротою, он в 1755 году поступил на действительную военную службу, участвовал в Семилетней войне. В 1762 году вышел в отставку в чине капитана и поселился в деревенской глуши, время от времени наведываясь в русские столицы.

Деятельность Болотова была весьма разнообразна, он был агрономом, заведовал дворцовыми имениями Тульской губернии, издавал книги и журналы, сочинял комедии и стихи, занимался живописью и медициной, изобрел множество оригинальных научных приборов, приспособлений для сельского хозяйства (например, астролябию, особую садовую тележку).

Рукописное наследие Болотова, лишь частично дошедшее до нас, поражает своей обширностью и разнообразием. Кроме многочисленных работ по земледелию и садоводству, это и несколько исследований по естествознанию, и художественные переводы с иностранных языков, и многотомные автобиографические записки ‘Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков’.

Большинство произведений Болотова до сих пор остаются неизданными. Среди них: ‘Современные известия о первой французской войне’ (1805—1810) в пятнадцати частях, ‘Описание последней французской войны’ (1811—1815) в тридцати частях, ‘Собрание мелких сочинений в стихах и прозе’ в семи частях, ‘Мысли о романах’ в двух частях, ‘Собрание анекдотов о князе Потемкине’…

‘Памятник претекших времян…’ представляет собой дневник Болотова за 1796 год. Россия к этому времени представляла собою могущественное монархическое государство с тридцатипятимиллионным населением, разместившимся на огромном пространстве с довольно прочными, безопасными границами.

Тяжелый труд простолюдина и многочисленные войны, способствовавшие внешнему блеску императорского двора и возвышению мирового значения русского государства, одновременно истощали народные силы. Бесконечные рекрутские наборы, крестьянские волнения, пожары, несообразные с силами рабочего человека налоги, казнокрадство и взяточничество привели к разладу внутреннее состояние империи.

О положении России в 1796 году историк В. Ключевский писал: ‘Екатерину любили, как любят артиста, открывающего и вызывающего в нас нам самим дотоле неведомые силы и чувства, она нравилась потому, что чрез нее стали нравиться самим себе. С Петра, едва смея считать себя людьми и всего менее считая себя европейцами, русские вдруг почувствовали себя не только людьми, но и чуть не первыми людьми в Европе. За это забывали ошибки внешней политики и не замечали недостатков внутреннего положения. Смелые и широкие реформы пока не давали осязательных желанных плодов. Видели внешние успехи и терпеливо выносили внутренние неудобства’.

Первая часть дневника Болотова 1796 года посвящена последним месяцам царствования Екатерины II (скончалась 6 ноября). Вторая — первым дням правления ее сына Павла I.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1796 г.

В Богородицке

ГЕНВАРЬ

1 О состоянии России и отношении к прочим государствам

При начале сего года отечество наше было все еще в прежней славе и уважении у иностранных. Флот наш в Англии и обещание Цезарю¹ 30 000 войска означало, что мы в войне французской брали деятельное соучастие и гремели. Раздел Польши кончился наконец². Начинаются дела персидские. Слух о езде Суворова на шведские границы.

2 О внутреннем спокойствии

Внутри все спокойно. Не было нигде кровопролития и войны. Опасались только, не будет ли персидской войны. Говорят, что Гудович¹ уже пошел с 18-ю тысячами, и хан Бакинский с народом своим присягнул государыне, и что пойдет туда Суворов².

3 О продолжении рекрутского набора

Рекрутский набор продолжен, маленькое всем беспокойство наводящий.

4 О занимании провиантскими делами

Все занимались провиантом, учреждением магазейнов¹и сбором. Худое рачение и забота казенных палат и недостатков в распоряжениях о успехе сего сбора.

5 Об окончании ревизии и наживах при том

Ревизия оканчивалась. Как наживались при оной казенные палаты и как много бумаг изошло! Неизвестно еще, сколько прибыло народа.

6 О недоимках подушных

В подушных многие были недоимки и умышленные, худо очень понуждаемы были земскими судами, а некоторые статьи, за разбегом крестьян и переселением в южные провинции, и платить было некому. Прибавка подушных не произвела ничего и ропота никакого, а желали хоть бы более, но чтобы не платить хлеба.

7 О винных откупах и прибыли откупщиков

Винные откупы шли своим чередом. Вино можно было покупать дешево. Стало смирнее. Откупщики набогащались, и польза только та произошла, что медь опять проявилась. Заводов стало меньше, но пили и пропивались так же.

8 О выборе тульском и переменах и распрях (1795)

В Туле, в конце прошлого года, была перемена судьям. Приезжало от часу меньше, со многих уездов было очень мало. Выборы происходили порядочно: наместник¹ не мешался. Распря при выборе губернского предводителя, а потом дворянского секретаря: громкое и смешное было это дело. Сделались две партии, и дворяне, в угодность новому губернскому предводителю², выбрали было, на место прежнего Григорова, г. Нестерова, но противная партия возбудила наместника, и он некстати вмешался в сие дело и наконец принужден был уступить, и утвердился новый.

ГЕНВАРЯ 8-ГО

9 О погодах в конце 1795 и начале сего года

Погода странная и зима дурная. Сначала было стало хорошо, потом частые делались оттепели, и в начале сего года великая оттепель: весь снег почти сошел, и вдруг, под Крещение, замерзло и обледенело все, так что вся земля покрылась льдом и казалась рекою,— чего давно не было. А под самое Крещение была страшная буря и метель холодная во весь день. Опасались, чтоб не сделалось вреда хлебам.

10 О расстройке оружейного завода

Оружейный завод в Туле в расстройке, все командир¹переменил, и все — шильничества². Замешались фавориты корыстолюбивые и самому наместнику пятно делали.

11 О вызове колонистов в Вознесенское наместничество

Вызывание происходило людей для населения Вознесенской новой губернии, страшные обещевались выгоды, выбирались наместниками люди для уговаривания охочих.

12 О количестве ассигнаций

Открыты об ассигнациях розыски: о количестве их и недостатках денег.

13 О шампанском

Шампанские все еще есть и пьются, и все воровские.

14 О пышности дворян и шубах

Пышность и роскошь дворянства умножилась, шубы носили чрезмерно богатые.

15 О продаже рекрут

Рекрут продолжают покупать.

16 О худом состоянии училища тульского

Училище в Туле в худом состоянии и от нерасторопности губернатора¹ и нерадивости директора², и нет надежды к поправлению.

17 О вновь вышедшей карте польской (1794)

Карта о разделении Польши вновь вышедшая.

ГЕНВАРЯ 9-ГО

18 Об оттепели и погоде

Переменяющаяся то и дело стужа с великою оттепелью в начале генваря всех озабочивала, и дело было необыкновенное.

19 О начале приема провианта

В Богородицке прием провианта начался только прямо с 9-го генваря, как же можно было весь оный к 15-му кончить? А при всем том не было еще магазейна, куда его класть.

20 Молва о губернаторе

Слух о пожаловании губернатора Лопухина в тайные советники и кавалерию чрез плечо и будто определится он на место Дурова к оружейному заводу, а на его место калужский губернатор Облеухов в Тулу.

ГЕНВАРЯ 10-ГО

21 Молва о малости гвардейского выпуска

Разносилась молва, что гвардейский выпуск в сей год был очень малый, и будто причиной тому граф Суворов и приезд его в Петербург.

22 Молва о генерале-прокуроре

Носилась молва, что генерал-прокурор якобы у нас иной и вместо Самойлова¹— Исленьев, Петр Алексеевич².

23 О подтвердительном и строгом указе о провианте

В Тулу прислан, около сего времени, страшный, подтвердительный сенатский указ о скорейшем собирании провианта, дабы не поморить войска с голода. Сим оказалось, что правительство действительно сделало ошибку и, понадеясь на сей провиант, не сделало обыкновеннаго подряда, отчего страшных надлежало ожидать последствий, ибо чтоб провиант сей был везде собран и на место, в надлежащее время, был доставлен,— это было совсем невозможное дело. Казенные палаты, наместнические правления, а особливо земские суды поворачивались очень худо. Здесь не было еще сделано расписание — кому куда везти, и был страшный беспорядок. Уже вице-губернатор¹ запер на 3 дня всю казенную палату, чтоб сделать репартицию², а тульский нижний суд весь разослан вытуривать, и в помощь даны квартальные. Требовалось в Москву к 20-му числу 1000 кулей, а по сие время и 200 в собрании не было. Приставы были разосланы, но у них не было ни людей, ни магазейнов, ни рогож, ни списков, и они были бедные люди. Словом, дело сие очень всех озабочивало. По сие время никто не вез, а теперь вдруг всех стали выгонять.

24 О посылке директора в Петербург с подарками

Директор¹ отправлял в Петербург сына с подарками, людьми и вещами, для закупки которых поехал в Тулу тайком.

25 Еще об оттепели

Крайне непостоянная и переменчивая погода, как давно не было. На одном дне и стужа крайняя, и метель, и ясно, и тепло, и дождь, и капель, и такие перемены происходили то и дело. Давно такой зимы не было. Путь был хорош, но мясам и рыбам было очень накладно.

ГЕНВАРЯ 11-ГО

26 Еще об оттепели

Опять сошел от превеликого дождя весь почти снег, и все обледенело, целый день лил дождь. Такие явления в генваре необыкновенны. Все начинали опасаться вредных следствий.

27 О недоумении и незнании, куда девать провиант

Магазейн здешний¹ почти полон, в другом — на полу вода и класть не можно. Дождь льет, крупа мерится и ссыпается на дождь. Приходится класть некуда. Со всех сторон повезли и навезли множество, без порядка и без всякого назначения, была повестка. Пристав не знал, что делать: у посыланного с представлениями взяли только пакет и его без всякого ответа назад прогнали. Дело сие в крайт нем беспорядке. Наша казенная палата упустила время и была слишком нерасторопна. Путаница сильная!

ГЕНВАРЯ 12-ГО

28 О половоди

Редкая посреди зимы половодь. Была несколько дней сряду странная перемена погоды: то вдруг оттепель и таль¹, то суровая стужа и мороз, и как более тепло и дождь, то вдруг весь снег сошел, поля обнажились, а вода, не могши уйти в обледеневшую до того землю, произвела всюду реки, озера и моря! Ни ходить, ни ездить сделалось не можно. Все ложки и вершки не только наполнились водою, но ревели более, нежели в половодь, везде страшные зажоры, реки наполнились, сломало иные мосты и мельницы, вся езда остановилась. Давно такова зла не бывало! — К вечеру опять мороз и все льдом покрылось.

29 О вздорожании ржи

Рожь дорожала в степях. Сперва была она, к удивлению, довольно дешева, но около сего времени, в самом Ельце, покупали ее в 3 рубля, на Морше — была с лишком в три рубля. Обозы, везущие ее, подмочило.

30 Слух о скупании здесь пеньки в Херсон

Ждали офицеров для скупки сей во флот, а может быть, и для торговли.

ГЕНВАРЯ 13-ГО

31 О новых газетах

Новые газеты такие ж во всем, как прошлого года, новая печать. Наши наполнялись известиями о французах и кораблях.

32 Об издании ‘Полезное и приятное предпровождение времени’

Издание ‘Полезное и приятное препровождение времени’ продолжено, но другими уже издателями. Прошлогоднее было хорошо, преисполнено прекрасными местами в стихах и прозе, издавал более г. Подшивалов¹, ныне какой-то университетский профессор², по началу судя, с великим и тонким духом и редкими способностями.

33 О выдумке секретаря почтамтского

Секретарь почтамтский, Лукьян Яковлевич Яковлев, титулярный советник, предлагает пересылку книг. Дело важное, многие тем довольны, хочет все книги ко всем пересылать, и за 200 верст — даром, а более — по 10-ти коп. с рубля, далее 700 — по 20-ти коп., далее 1200 — по 30-ти коп. с рубля. Возыметь может полезные действия.

34 О продаже дома и книг Новикова¹

Славного Новикова и дом и все имение и книги продаются в Москве из магистрата, с аукциона,— и типографии, и книги, и все. Особливое нечто значило. По-видимому, справедлив тот слух, что его нет уже в живых,— сего восстановителя литературы.

35 О злоупотреблении выпусков гвардейских

Все такие же злоупотребления: выпускались в капитаны невежды, ребятишки, не служившие вовсе и не могущие еще служить. История сих выпусков, и как обязано все дворянство Толстому. Какой смеха достойный образец! нигде нет тому подобного, последствия от того дурные и вредные.

36 О половод и совершенной

11-го была совершенная почти половодь и в Туле превеликое разлитие, и Ока прошла: так чудно подействовала оттепель.

37 О покраже в Петербурге ассигнаций 600 тысяч (1795)

Пред Рождеством, в Петербурге случилась покража ассигнаций из заемного банка одним кассиром. Один кассир заемного банка подтибизил было сам у себя 600 тысяч ассигнаций и дал было с ними тягу. Деньги сии были какие-то резервные и, будучи однажды пересчитаны советником и запечатаны казенною печатью и надписаны, что считаны, так всегда и свидетельствовались, и все думали, что они целы. Но господин кассир подделал казенную печать, все их вынул и вместо их положил и запечатал мягкие бумаги и сам дал было стречка, но Архаров¹, не выпустив его из Петербурга, поймал, и открывалось, что тут такая же почти история, как Неженцова, и были переводы сим деньгам и связи.

ГЕНВАРЯ 14-ГО

38 История славного купца и фабриканта Походяшина

Отец и основатель сего дома был простой ямщик, или извозчик, возивший, подряжаясь, на нескольких подводах медную руду из рудников на заводы в Сибири. Некогда, едучи на семером с работниками своими, остановились они в одном лесу ночевать, спутали лошадей, пустили на траву, сварили кашу, наелись и легли спать. Ночью лошади распутываются и уходят. Путешественники просыпаются, не находят лошадей, разделяются на три партии и идут в разные стороны их отыскивать. Сам хозяин идет лесом, долго, долго, находит наконец следы лошадей по росе и, следуя ими, выходит на берег одной речки и тут их находит. Обрадававшись, излавливает их всех, схватывает за повод, хочет умыть лицо в реке и вдруг видит камень, похожий на руду медную, смотрит,— узнает, что наилучшая руда, идет далее,— находит более и более и открывает, что берег той речки на несколько верст укрыт медного рудою, лежащею на самой поверхности, он испытывает копать и открывает еще того больше. Он затевает великое дело. Возвращается по своему следу, замечает оный, уговаривает товарищей своих поставить на сем месте крест, утаивает от них, возвращается в свое место, едет в губернский город, справливается о узаконениях, предлагает губернатору, обещает ему выгоду, ежели он поможет, грозит ехать в Петербург и подкупать там. Губернатор соглашается, представляет берг-коллегии, та велит об нем проведать и, в случае безопасности, дать ему 25 тысяч на заведение завода. Он едет на лучший завод, подговаривает наилучших мастеровых, едет с ними и заводит завод. И оказывается, что нигде не было еще столь изобильной и хорошей медной руды, и он, в короткое время, делается страшным богачом и начинает ворочать миллионами. Ныне дети его уже служат и майорами, богачи, один из них подарил Новикову 300 тысяч рублей и за то истязание имел, другой продал завод сей казне почти даром, но получил миллион, и казна все выплачивает ему.

39 О Языкове-писателе

В Петербурге есть один молодой гвардейский офицер, Языков, упражняющийся в науках и пишущий хорошо. Догадывались, что оный хочет выдавать тамошний журнал ‘Муза’.

40 О сочинении ‘Глас Москвы’ Волкова (1795)

Известный генерал Волков сочиняет стихотворение ‘Глас Москвы’, привозит оное к переплетчику, велит богато в парчу переплесть и никому не показывать. Однако у него тайком списывают и обнародывают. Сочинение против французов и чтоб выгнать их из Москвы. Но, отправленное, пропадает без вести.

ГЕНВАРЯ 15-ГО

41 Об оттепели еще

Теплота и таль, к общему удивлению, продолжались, реки большие прошли, и все опасались неурожая ржи на будущий год. Вся почти коммерция остановилась.

42 О сочинителе Кованьке

В Тамбове, молодой человек Кованько — хороший поэт и сочинитель, но бедный и несчастный. Подкрепляет его некто Полетаев, его приятель и дворянин тамошний, с 300-ми и более душами.

ГЕНВАРЯ 16-ГО

43 О детях Походяшина

У Походяшина два сына, оба служили, Николай и Григорий, один попал в мартинизм и впал было в беду оттого. Оба молодцы, но попромотались. Один женат на совершенной красавице, но больна. Завод продали в казну на 1 миллион и дохода имеют по 50 тысяч на год.

44 О мужике убившемся об лед

В Никитском убивается мужик об лед, в вершине упавши.

45 О убившемся при колодезе мещанине (1795)

В Богородицке, один серпуховской мещанин убивается очепом от колодезя. Горшечник-старик лишается одного [сына] уже в дороге, остался другой — малый ражий и хороший. За несколько недель до сего, будучи в Богородицке, пошел старик доставать себе воды из колодезя. Сын, увидев отца, хочет отцу подслужиться и говорит ему: ‘Где, батюшка, тебе трудиться, сем я’. Но не успел он начать, как очеп как-то отрывается и его убивает до смерти. Бедный старик лишается сим страшным случаем и другого сына и неутешен от печали.

46 О смерти Писемского

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

47 О Дмитриеве пиите

Славный новый наш поэт, г. Дмитриев¹ уже не молод, имеет сына, и он сам гвардии офицер и друг Карамзину².

48 Державин-татарин

Славный наш пиит, Гаврила Романович Державин¹— не русский, а татарский дворянин с Низу и потому называется мурзою, учился в семинариях и как-то происходит в люди и делается стихотворцем, был страшный безбожник, но после покаялся.

49 О Селивановском

Селивановский, купец и типографщик, вместе с Яковлевым, почтамтским секретарем, заводят рассылочную по почте продажу книг, и он собственно, а не Яковлев, производит это дело.

ГЕНВАРЯ 17-ГО

50 О Бабарыкиной (1795)

Бабарыкина, девушка богатая, выходит за доктора, слюбившись с оным, и доктор делается помещиком, и поручик-немец у них управителем. Подлый ея поступок с похотением утаить взятые деньги от Перхурова и уговаривание прежнего управителя Дзинелевича, чтобы заперся в принятии оных, и обещание заплатить ему половину.

51 О третейских судах и важности их

<...>¹ велит избирать оные, для скорейшего окончания сего дела.

ГЕНВАРЯ 18-ГО

52 О Скабовском в Москве

Скабовский великий безбожник, и без места, учит людей в Москве.

53 О Зильбере

Зильбер, немец, великий художник в Москве, старичок-циник, сделавший новые открытия в воздушном насосе и живущий у Федора Григорьевича Орлова¹.

54 О попе калужском Афанасии

Афанасий, поп в Калуге, ученый, хороший и красноречивый проповедник, любви достойный муж, но не христианин: — запивает.

55 История, случившаяся с жидом осенью 1795 г. в Петербурге

Жид сей едет из Польши с товаром в Петербург, на 4-х подводах и 5-й кибитке. Упрашивает его один бедняк офицер с мальчиком свезть его с собою. Тот рад. Едут, приближаются к Петербургу, и перед Рождественом, Петербургской губернии, жид 4 подводы тяжелые отпускает наперед, сам едет после. Офицер всклепывает себе нужды, расстается с ним и едет вперед, присылает слугу назад сказать жиду, что он обоз его остановил и хочет привезть в таможню и объявить, что у него есть заповедные товары, буде он с ним не помирится и не даст ему чего-нибудь. Жид думает, смущается, боится не столько о 4 подводах, где ничего не было, как о своей кибитке он опасался более, наконец решается мириться, хоть и бранится, и велит ему приезжать. Офицер приезжает, бессовестно требует с него 500 рублей и получает, потом едет с ним вместе. Отъехавши немного,— опять его турбачит¹, говорит, что жид его обчел, давши только 500, но не 1 000 рублей, и требует еще 500 рублей. Жид спорит, но наконец и то дает. Приезжают в Гатчино, подводы останавливает, побуждает офицера доложить великому князю², тот не хочет будить, отсылает их и говорит: ‘Подите вы прочь! на то есть таможни’. Приезжают в Петербург, офицер уходит, но приступают 4 извозчика к жиду, говорят, за что он дал офицеру 1 000 р.? У них товары добрые везены, и они бесчестие терпеть не хотят, а пойдут и сыщут офицера и отдадут в управу благочиния. Жид трусит, чтоб не дошло до него дело, уговаривает их, они не слушают, он дает им по 200 р., и они ушли, однако сыскали офицера и хотят его весть в полицию за то, что взял с жида 1 000 рублей. Тот туда, сюда, нечего делать, и платит по 200 р. еще и остается при 200 р., а те по 400 рублей сдули.

56 История, случившаяся с жидом и одним русским купцом (1795)

Жид сторговал у купца русского 400 пар перчаток и хотел на другой день принесть деньги и взять перчатки, но пришед, передумал и не хотел брать более половины. Купцу сие досадно: он предъявляет недосуг, велит прийти ему на другой день, а между тем распарывает связки, разбирает перчатки и складывает так, чтоб все были на одну руку, и пришедшему жиду отдает сколько ему хотелось. Тот рад и спешит брать, но, начав продавать, видит свою ошибку: никто не покупает, бросается к купцу и поневоле другую половину покупает, и еще дороже прежнего. Следовательно, русак обманул и самого жида.

ГЕНВАРЯ 19-ГО

57 О г. Болховитинове (1795)

В Воронеже, префект Болховитинов¹, белец² и умный и прилежный человек, трудящийся в науках, перевел Попия в прозе и обожает онаго, но защитник ептинизма³ и желания, затевает печатать сию малую книгу.

58 Молва о наместнике тульском и кошельке

Слухи, что наместник еще в Москве и что прислан к нему якобы кошелек пустой — старинная басенка, а живет в оной за болезнию.

59 Молва о неизбежности войны шведской

Слух, что война у нас со шведом неизбежна, но причины неизвестны.

60 Все обледенело и лед на деревьях

Обледенело все и сучья на деревьях, и льдом все деревья книзу пригнуло и переломало.

ГЕНВАРЯ 20-ГО

61 Слух о возмущении в Крыму

Слух о возмущении в Крыму, и что татары взбунтовались и скольких-то наших перерезали, как скоро Гудович поудалился в Грузию и повывел оттуда войска, и что будто 15 тысяч положили наших на месте.

62 О Попове Дон-Кишоте

Поехал от нас Попов¹. Замечание о сем странном человеке, служащем загадкою.

63 Ода ‘Счастие’ Державина (1795)

Носилась в народе ода ‘Счастие’¹ морганически², сложения Державина, и она уже, говорили с год…

64 О Чекмазове-голове

В Дедилове, голова Чекмазов — славный плутец, нажившийся очень и разоряющий всю слободу. Новый исправник грыз на него зубы, поехал было за ним с тем, чтоб сменить и сковать, было его и сменил, но сам за то потерпел от казенной палаты и ничего не сделал, а мог бы получить с него тысячу, другую: поспешил и погорячился!

ГЕНВАРЯ 21-ГО

65 Слух о миропомазании и будущей свадьбе Константина Павловича

Слух, что в феврале будет миропомазание Кобургской принцессы¹ и бракосочетание в. к. Константина Павловича².

66 О великом инее

Страшный и необыкновенный иней. Сгибаются деревья до земли и очень толстые, сперва лед, а потом снег много вреда делал, ломал деревья.

67 О пропивании излишнего провианта

Остальной провиант отдатчики продавали дешево и пропивали. Новый хабар¹ откупщикам и случай продавать вино, а городским дешевою ценою покупать муку и крупу и запасаться оною.

68 О прибытке малым городам, где есть магазейны

Малым городам, где основаны магазейны, превеликая прибыль от стечения народа, от найма ими квартир, покупания провизии, вешания приватно своих кулей с мукою, за что они по грошу и более с куля платили, и покупания остатков, отдачи сараев и амбаров внаймы и подрядов для возки.

ГЕНВАРЯ 22-ГО

69 О подряде Ослопова

Ослопов известный человек, Маркел Иванович,— новоиспеченный офицер, подрядил, вытребовал многих мужиков, обобрал у них паспорты и держал две недели в Туле, без дела, тем сделалось несносно, приступают они к губернатору. Губернатор призывает Ослопова, сей запирается и бесстыднейшим образом говорит, что он мужиков сих не нанимал и их не знает, те его уличают, он стоит в том. Губернатор сам не знает, что делать, поручает разобрать их городничему в управе благочиния. Но сей был друг и покровитель Ослопова.

70 О числе провианта, в Москву назначенного

Из провианта здешнего 21 тысяча кулей назначалась в Петербург, а около 30-ти тысяч в Москву, и магазейны богородицкий, ефремовский, новосильский и часть тульского назначались в Москву, а белевский, алексинский, каширский и тульский — в Петербург, и хотели его сухим путем до Шоши или Гжати.

71 О болезни наместника в Москве

Наместник еще в Москве, занемог и был все болен. Молва носилась, что прислан ему будто был кошелек, но думаю, что вранье.

72 О величине выпуска

Выпуск большой из гвардии опять. Сын наместника в бригадиры, Крюков, не бывавший в Петербурге,— в премьер-майоры, и ребятишки — в капитаны, и множество мелюзги всякого рода.

73 Обряд наших помолвок

Жених приезжает с родным кем-нибудь, сидя говорят, родственник его отводит отца, переговаривает с ним, требует решения и, получив слово, рекомендует жениха всему семейству, и они ужинают и условливаются о сговоре и назначают день. Ничего более в сей день не происходит. Обыкновенная компания.

ГЕНВАРЯ 23-ГО

74 О распутице и всему остановке

Распутица и оттепель нынешняя сделали во всей коммерции великую остановку и навели купцам страшные убытки. Многие обозы на дороге остановились, извозчики ушли и сани с товаром покидали, другие перемочили пеньку и прочие товары. Сало нельзя стало наливать в бочки — не стыло, рыба вся испортилась. Словом, вред неописанный.

75 В Орле мельница знаменитая и спуск судов

Самая последняя на Оке мельница и пруд находятся в городе Орле, внутри самого города. Плотина сделана каменная, стоящая тысяч двадцать, а мельница, дающая дохода более 20 тысяч, о многих поставах, принадлежит какому-то дворянину, имеющему привилегию¹ даже от Петра Первого на нее. Без плотины и пруда его в летнее время нельзя б судам ходить по Оке, глубина сей реки не ближе как за 17 верст зачинается от города, а тут она мала и мелка. Суда приуготовляются пониже плотины, на суше и на подпорах, и когда время настанет их отправлять, то судовщики нанимают у мельников воду, делают с ними в гражданской палате порядочную запись, чтоб они неделю ничего не мололи, и дают за сие по 1 000, и по 2 000, и по 2 500 рублей и больше, и когда вода запрется, тогда готовят и нагружают суда, а потом велят пускать накопленную воду, и суда поднимутся и те 17 верст перейдут благополучно.

76 Молва о великих князьях

Слухи о несогласии в Петербурге: что великий князь Александр Павлович формально и почти на коленах от наследства отказался¹ и что императрица на него за то гневается и назначает в наследники Константина и для того его и женит. А Александр сделался любимцем цесаревича.

77 О указе и комиссии о покраденных деньгах

Указ о похищении банка и определении комиссии, и Державина тут же, для исследования важного.

78 Стихи на пляску великих княжен

Стихи на пляску великих княжен чьи-то¹.

ГЕНВАРЯ 24-ГО

79 О указе сенатском, чтобы по старой ревизии собирать деньги

Указ из сената, чтоб не производить ничего по новой ревизии, а все еще до указа по старой: неизвестно для чего¹.

80 О чрезвычайности инея

Иней еще увеличился больше и сделался необыкновенным: на иных деревцах и веточках, где много было проходного ветра, нарос он вершка в два длиною, в одну сторону, наипрекраснейшими и регулярными фигурами, а особливо на гороховике. С удовольствием даже в садах гулять было можно.

81 О полагании провианта в бунты

Провиант собираемый принуждены были класть в бунты: магазейнов нет, амбары все полны. Деревень ста два наехало, стояли, дожидались. Приезжал сам советник и решился класть в бунты, на площади, и укрывать рогожами.

82 История Маркова в Петербурге, за несколько лет до сего бывшая

Молодой человек составляет фальшивое свидетельство от гражданской палаты на свое имя, в деревнях, каких не было на свете, подписывается так искусно, что сами судьи своими руками почитали, заказывает одному иностранцу вырезать казенную печать, под предлогом якобы потерял, выпрашивается в Нарву, а скачет в Москву. Приезжает в ломбард, просит взаймы 15 или 18 тысяч, денег не случилось. Он задобривает швейцара, сей приискивает ему купца, он с ним сходится, дает ему более процентов. Делается проформа: купец вносит в ломбард, а ломбард отдает Маркову, но не забывает и сам себя, но берет не только лишние проценты, но, главное, еще полторы тысячи схватывает. Деньги даются, молодец скачет в Петербург, транжирит: бархатные шубы не шубы,— принцом живет, на два месяца не стало! Между тем ломбард пишет в Петербург в гражданскую палату о наложении запрещения. Он знает, что будет сие писано, подбивается под секретаря почтового, преклоняет его отдать ему сей пакет, тот отдает, видно, будучи задобрен. Ломбард ждет, — пишет в другой раз. Палата получает, ответствует, что она ничего о сем деле, и Маркове, и закладе не знает. Ломбард присылает нарочнаго с подлинником, судьи дивятся своим рукам. Марков всем известен тут, в Петербурге отыскивают, секретно схватывают, и он признается. Ведут его из чужого дома, с обнаженными шпагами, мимо дома, где жил брат его родной, едва от тяжкой болезни обмогаться начинающий. Брат, увидя брата в окно, в таком позоре, упадает в обморок и едва не погибает. А того берут, следуют и по достоинству наказывают.— И таких обманов очень много.

ГЕНВАРЯ 25-ГО

83 Молва, что неспокойно и в Вознесенском наместничестве

Слух, что и в самом Вознесенском наместничестве что-то беспокойно и нехорошо, но слух глухой и темный.

84 О постановлении в новый год, в клубе, в Москве, бюста

В новый год, в Москве, в клубе или в дворянском собрании, поставлен был императрицын мраморный бюст, под балдахином и на троне. Гремела музыка, и 20 певиц пели сочиненные оды в ее славу.

ГЕНВАРЯ 26-ГО

85 Молва, якоб в Вознесенском наместничестве зараза

О Вознесенском наместничестве еще худший слух, якоб там зараза. Боже упаси нас от того! Другие продолжали твердить, что наших в Крыму 18 тысяч положено на месте и что будто сделали сие турки из Бендер. Также носится слух, что у турков очень много французских офицеров и что Бендеры укреплены еще более, нежели они когда-либо были. А приезжие в Тулу морские офицеры говорили, что там все тихо и хорошо. Не знали, кому верить.

ГЕНВАРЯ 27-ГО

86 Сговоры как производились дворянские

Условливаются обо дне, и жених приезжает с одними ближними своими родными в дом к невесте, где также в собрании ближние родные. Бывало сие обыкновенно к вечеру, и поп бывал в готовности. Поговоря несколько о погоде, по взаимности приветствий, предлагает старший из родных жениховых старшему с невестиной стороны, чтоб начинать дело. Тогда выводится невеста, и старший из ее фамилии берет ее за руку и, вручая жениху, становит рядом. Поп начинает читать краткую молитву и отпуск, потом берет образ, вручает его отцу невесты, сей благословляет жениха, а потом невесту, потом берет образ старшая из дам или мужчин жениховых и благословляет их также. После чего начинаются поздравления и взаимные рекомендации и поздравления и целования, потом подается шампанское и все бокалом пьют за здоровье сговоренных. Там подают чай, конфекты, усаживаются, жениха сажают с невестою в большое место, а потом, буде есть музыка, начинается бал, и оный открывает жених с невестою. Бал продолжается, при продолжаемом подчивании, до полночи, после того этикетный и торжественный ужин и питье за оным здоровья сперва сговоренных, там особ с его стороны, а потом с невестиной, и тем сей день кончится. На утрие приезжает жених с подарками всякий день и гостит, только не ночует.

ГЕНВАРЯ 28-ГО

87 Еще слухи о болезни наместника

Слух, что наместник в Москве очень занемог и болен, и говорят, что обстоятельства его сумнительны.

88 Об опустошении засек

Засеки¹ продолжали рубить, опустошали страшно ближние. За бездельное количество денег можно доставать целые сотни дерев стрелой и сажень дров. Сокровище сие государственное расхищалось, а все та [часть], которая отдана Дедиловским.

ГЕНВЛРЯ 29-ГО

89 О восстановлении зимы

По долговременном бесснежии, снег со вчера пошел, давно так много онаго не ждали, как в сей раз, и ночью выпал, и сделался прекрасный путек: снег мягкий, ровный, хороший, все обрадовались.

ГЕНВАРЯ 30-ГО

90 Злоупотребления при магазейнах

Несмотря на всю строгость, установленную указами, чтобы не было ни малейших притеснений, произошли тотчас превеличайшие беспорядки, злоупотребления и всем уездным жителям притеснения. Во-первых, причину подали к тому начальство и казенная палата своим непроворством и мешканьем сделания нужных к тому распоряжений: кому куда свозить провиант и куда оный класть. К 15-му генваря велено было сбор кончить, а у нас к сему числу не сделано было еще распоряжений об устроении магазейнов, и помышляемо почти не было. Велено было городничим нанять у жителей амбары, но не справились наперед: были ли они в городах, оказалось, что их не было, или были, но такие, в кои войти могло очень мало и кои тотчас наполнили и не знали, куда девать хлеб. Произошла от того остановка. Стали переписываться, переписка медленная, обо всем думанье, делания определений, подтверждения пустыя, но наконец посылается на самые места асессор сам казенной палаты. Сей думает и гадает и решится наконец делать то, что необходимость заставляла сначала уже делать, то есть класть на дворе в бунты или стопы и укрывать соломою и рогожами. Во-вторых, уезды все перемешали и раздробили, поручено комиссией сделать росписание губернскому землемеру, не разумеющему аза в глаза и пожалованному в сей чин за сестру свою, будто бывшую на постели у прежнего наместника. Сей ездил только по гостям, играл в карты и поручил дело сие ученикам своим, кои всего меньше заботились о поселянах, а росписывали селения как им вздумалось, многие совсем пропустили, иные назначили в разные уезды, иные раздробили, иным велели везть назад и везде сделали и путаницу самую. Замешались при том просьбы откупщиков, просящих, чтобы назначить в те города, где у них откупы, поболее уездов и селений, дабы им можно было, при отдаче провианта, воспользоваться мно-жайшею продажею вина, и так вышла неровность: в иные магазейны назначено слишком много, а в иные меньше. Все сие дело замедливало. В-третьих, упустив время и получив из сената подтвердительный указ о скорейшем сборе, вздумало правительство, чрез земских исправников, высылать жителей скорее. Сии рассеялись, гнали всех с головы на голову, не назначая ни дня, ни недели, отчего съехалось вдруг деревень по 200 и более, и никак успеть было не можно принимать скоро и у всех, и принуждены были жить недели по две и по три, кормить лошадей и убытчиться. В городах было по нескольку сот приезжих, по нескольку сот или тысяч лошадей, весь овес и сено было поедено, все вздорожало, жители грабили за постой и провизию, не напекались калачей, а кабаки опоражнивались от вина и пива. Все кричали и роптали, а ко всему тому присовокупилось и мошенничество провиантских приставов и их писцов и приемщиков. Они завели канцелярии свои в своих домах и отдачиков не обирали, а грабили, и каждый, приехавший с хлебом, не мог добиться до того, чтобы приезд его был записан, надлежало наперед копеек 5 или гривну дать человеку приставов за то, чтобы доложили о нем, а там не менее как 25 за то, чтобы приезд его записали, потом приказывалось ему ждать очереди, и будет хотел скорее, то надлежало делать приносы: давать деньги, крупу, мясо и что иное, такие предпочитались другим, и у них принимано было без брака, а у не делавших того и мука, и крупа, и кули были бракованы и не приниманы. Принимать пристава заставляли людей своих, сии также обирали и грабили. Произошли ссоры у приставов с депутатами и предводителями, сии заступались за поселян, приставы жаловались на них. И все худо и дурно. Вкрались при том и охотники подряжаться становить муку и крупу, брали по 60 и 65 с пуда. Словом, конца не было мытарствам и мошенничествам. Приставы сих наемщиков прижимали, а на брань их с предводителями другие терпели, а о перевозке сих магазейнов и помышляемо не было. У всех отдатчиков оставались излишки муки и крупы, сии излишки продавали они дешевою ценою городским жителям, сии у них скупали и употребляли в поставку, а вырученные за то деньги пропивали. Пьянство было бесконечное, и города, где были магазейны, пользовались чрезвычайно.

ГЕНВАРЯ 31-ГО

91 Вьюга превеликая и мятель

Радовались все, что путь напал, но радость не надолго: ввечеру опять тепло и опять дождь. Чудные и странные были перемены, все не могли довольно им надивиться.

92 О распрях приставов магазейных с депутатами и предводителями

Притеснения, делаемые приставами отдатчикам, возбудили депутатов и предводителей, они стали унимать приставов, а сии — в гору и не слушаются, нейдут под их команду, и за пустяки сущие — вражда и ссоры, а самому делу делалась остановка, провиант лежал на вьюге и под дождем.

ФЕВРАЛЯ 1-ГО

93 Слухи о чуме в Херсоне

Слухи о чуме умножались. Говорили, что писано было некоторыми, что завелась она будто в Кинбурне, а потом в Херсоне, и что принуждены были вывести оттуда войска, все страшились, чтобы не дошла она и сюда.

94 Молва о бунте польском

О бунте польском¹ молва все продолжалась, говорили, что давно писано было оттуда, что очень к бунту склонны поляки и что их всего более побудил к тому рекрутский набор, но обстоятельно ничего было еще неизвестно.

95 О наклонности к бунтам яицких казаков

Приезжие оттуда рассказывали, что казаки сии, называемые ныне уральскими, очень беспокойны и наклонны весьма к возмущению и что с ними очень мудрено обходиться: мало не так, так они и мятутся!

96 О миропомазании великой княгини будущей

Писали из Петербурга, что будет оно 2-го февраля, а о свадьбе говорили, что будет 13-го февраля¹.

97 Молва о московском командире, не очень выгодная

О московском начальнике¹ молва стала делаться, что он великий хват и стал брать и спешить наживаться, но неизвестно, правда ли то или нет, много и врали, и что будто прошено было с игрока Волжинского 25 тысяч, чтоб не сослали, и что с других также, но может быть, и лгали.

98 Молва об игроках

Опять молва, что играют по-прежнему, и не столько в Москве, сколько в самом Петербурге.

ФЕВРАЛЯ 2-ГО

99 Об отъезде Безбородки из Москвы

Первый наш министр граф Безбородко¹ приезжал, около сего времени, в Москву, зачем? — неизвестно, утверждали более, что для смотрения строящегося дома, пробыл тут недели три или четыре, все его угощали, поел всех стерлядей, дороги были ужины. Носился слух, что он отбивался от министерства и хотел в отставку, но трудно было тому верить, поехал опять в Петербург.

100 Обряд выбора хана Киргиз-Кайсацкого (1795)

Нынешним летом избран был с церемониями новый хан киргизский, по воле императрицы. Странная церемония: султаны или начальники их сажали его на особом войлоке, называемом ими кошмою, на лошадь, потом снимали долой и, посадив на войлок сей, долгое время качали, говоря что-то, потом посадив опять на лошадь, а войлок в клочки расщипывали и по себе разделяли. Ему же отдавалась честь княжеская и от своих и от наших войск. Платье богатое парчовое, шапка от двора лисья черная бурая, полукафтанье бархатное, и процессия пышная. Но он мало уважался своим народом.

101 О губернаторе пермском генерал-майоре Вязмитинове¹(1795)

Молва и приезжие сказывали, что он очень хороший человек и, однако, тамошнего исправника изготовил в ссылку за взятки, сей даже до того забылся, что при ревизии брал с души по рублю с тамошних чудных и диких и глупых народов, и набрал многие тысячи², а исправник сей какой-то Петров.

ФЕВРАЛЯ 3-ГО

102 О попах низовых и взятках их

Сказывали приезжие, что они страшно обогащались от тамошних глупых народов, носящих только имя христиан, а в самом деле идолопоклонников. Приезжают к ним в великий пост, говоря: ‘Вы молоко ели,— эта корова моя’.— ‘Твоя, бачка’.— ‘Эта лошадь моя’.— ‘Твоя, бачка’. И так далее, обирают, не учат, а мирволят и худо пекутся.

103 О низовых народах заволжских

Многие кочуют летом в горах и оставляют свои деревни без одного члена, а на зиму приходят зимовать туда.

104 О заводчиках медных

Медных заводов много, заводчики живут как господа, имеют свои собственные почты, получают почты и газеты и живут славно.

105 Об илецкой соли

Копают ее каторжные, получают по денежке с пуда. Подле сего места, на ровном месте, есть гора алебастровая, круглая и на ней батарея для защиты, и всегда часовой, и называется Защитою. Соль идет в Петербург и копается много.

106 О корпусе Оренбургском (1795)

Корпус не велик,— 3 только полка: 1 конный, 2 пехотных и 6 батальонов тысячных. Много в них офицеров сверхкомплектных из гвардии, туда не велено выпускать более, много охотников, и все сверхкомплектные — на жалованье.

107 О мордве

Весь сей народ трудолюбив, хорошие хлебопашцы и хозяева, и торгуют хлебами и богаты, а прочие ленивы.

108 О дешевизне сена в Москве

В Москве сей год сено было очень дешево и по 12 к. пуд. На разлитии Оки, много сенов унесло и сено подмочило.

109 О дороговизне пшеницы

Пшеница отменно дорога: рублей по 12 четверть, покупщики встречали далеко от Москвы. Говорили, что оттого, что велено ее за море отпустить, думать надобно, в Англию.

110 О возвращении флота

Слух, что флот возвратился в Ревель, а десант оставил в Англии, и путь будто называется секретным, и неизвестно что с ним хотят, и велено всякий час быть в готовности к выходу, и чтобы тотчас идти, как велят.

111 Анекдот о воре киргизском

Анекдот рассказывали приезжие об одном киргизе. Один пригнал баранов променивать в Оренбург и, оставя их на меновом дворе, отлучился, а другой тамошний какой-то пришел и променял их купцу. Хозяин пришел, вспрянулся, ищет, находит своих баранов, тот сказывает, что их выменял, и указывает у кого. Тот сказывает брату его и жалуется, тот велит его убить, тот не убивает. ‘А когда так, то у нас в роду воров не было и не будет!’ — и сам обухом убил его до смерти. Вот и весь суд!

112 О судящихся киргизах

Судиться ездят вместе, кидают жребий, чьей быть повозке, и едут к исправнику: он их судья. Дорогою разговаривают, кто что везет, и другой, услышав, что меньше, воз вращается, чтоб еще взять более судью дарить.

113 О грабительстве исправника пермского (1795)

О беспримерном грабительстве исправника Петрова, какого-то городка в Перми, был даже двор и сама императрица известны. Носилась молва, что она шутя жаловала какого-то бедняка генерала в пермские исправники.

ФЕВРАЛЯ 4-ГО

114 О восстановлении стужи и зимы

Стужа восстановилась с 1-го февраля, были большие морозы и ясная тихая погода, но снегов очень мало. Поля почти голы, везде лед, дороги легки, но опасны.

115 О киргизских яргаках

Сим званием называется у них род тулупов, сшитых из кож маленьких жеребят шерстью наружу и подбитых байкою, рукава длинны и наставлены байкою, и не узнаешь, что не калмыцкий черный мех. Таковой яргак стоит до ста рублей, дождь ничего сему платью не делает, и мех сей от мокроты не портится. На плечах и на спине вшивают полосы с гривкою жеребят, это портит их вид.

ФЕВРАЛЯ 5-ГО

116 О вздорожании хлеба

Хлеб до сего времени был нарочито дешев, а теперь вдруг поднялся и стал дорожать весьма.

ФЕВРАЛЯ 6-ГО

117 О жестокости морозов

Прежнюю оттепель заступили жестокие морозы, в сей день, при тихом воздухе, простирался он до 19 градусов.

118 О генерал-прокуроре, пекущемся о сборе провианта

Молодые наши вельможи, заварив сию кашу, не знали, как расхлебать: провиант они попреж того не подрядили, а понадеялись на сборный, и теперь боятся, чтобы не уморить армию с голоду: без памяти заботятся. Генерал-прокурор разослал к губернским прокурорам ордер, чтоб они пеклись неусыпно о скорейшем сборе и, в противном случае, будут ответствовать. Сии ордера разослали к стряпчим, и все ничего не делали — ‘успеют’! Везде, однако, в других наместничествах, он собран, однако, еще не был. Рассылались то и дело судьи и заседатели для высылки с провиантом, но онаго и так навезли столько, что принимать успевать было не можно. Великую сделали ошибку, и вышел Новосильцов¹ прав.

119 О совете и Комиссии для установления подати провиантской (1795)

Говорили, что сначала как умницы наши, молодые вельможи, государыне предложили, чтобы наложить сию подать, то она никак не хотела взять сие дело на себя, а нарядила комитет и велела им о сем думать, все соображать и себе потом предложить.

Комитет сей составлен из затеявшего сие и предложившего Пассека¹, генерал-прокурора Самойлова, Зубова², генерал-провиантмейстера Новосильцова и некоторых других. Долго о сем думали, и рассуждали, и на большую часть схватывали только верхи. Один только Новосильцов шел насупротив всего того: предусматривал все могущее воспоследовать, и все остановки и дурное, но его не хотели слушать, и он входил даже с голосом, но сочли ему сие в пристрастие. А теперь выходит, что он был прав: собрать-то соберут, а как доставить? и дойдет ли он в свое место? и не дороже ли станет казне? — то был другой вопрос, и все вопросы еще нерешимые.

ФЕВРАЛЯ 7-ГО

120 О шутихе императрицы Матрене Даниловне

Она¹ была очень любима, какая-то купеческая, была знакома императрице еще в то время, когда она была великою княгинею, родом из Ярославля. Государыня ее очень любит: она разумна, но очень хорошо шутит и ловко говорит. Ныне она богата: имеет каменный дом и много бриллиантов, и ходит все в государственном платье, даваемом ею от нее, и всякий день во дворце, и государыня ее любит и чрез нее узнает многое.

121 Анекдот о шутихе с великим князем Константином Павловичем

Когда привезли саксен-кобургских принцесс, для выбора ему невесты, то Матрена Даниловна подступила к нему с вопросами: ‘Что, батюшка, каковы тебе кажутся?’ Великий князь засмеялся и сказал ей: ‘Молчи, ведьма!’ — ‘Я? я ведьма? — сказала она,— нет, сударь, я не ведьма, если б я была ведьма, то был бы у меня хвостик, а у меня его нет.— И, оборотясь, продолжала: — Не изволите ли посмотреть, я покажу Вам, ежели хотите’. Нечего было делать, великий князь, как ни был остер, но принужден был прочь, застыдившись, отойти.

122 Анекдот о шутихе с государынею

Когда была шведская война и морская баталия неподалеку от Петербурга, так что вся пальба была слышна и все стекла дрожали, то шутиха сия насмерть перестращалась и, пришед потом к государыне, говорила: ‘Ну, матушка, хороша твоя роденька-то, хорош братец’.— ‘Кто такой?’ — спросила государыня. ‘Да королишка-то негодный, …… шведский, настращал меня насмерть!’ И начала его далее ругать всячески: такой, сякой, и так, что государыне было прикро¹, и она, разгорячившись несколько, сказала: ‘Матрена Даниловна, лучше бы тебе иное что говорить, а не касаться до него’.— ‘А для чего? — спросила она,— разве он того не стоит, негодяй? Легко ли! настращал меня насмерть, и кто же мне заплатит за занавес?’ (О сем занавесе рассказывала она другим, будто она со страстей …… и весь оный штофный занавес испортила.) Потом говорила: ‘У нас и у самих такие негодные родные есть, чего на них смотреть? Вот хороши братцы: сперва один, а потом другой — войну объявил да из столицы выгнать хочет. Прах их побери!’

123 Еще анекдот о сей шутихе

Нередко говорила она государыне, а особливо когда она ее о том спрашивала: ‘Что у вас говорят и слышно?’ — ‘И, матушка! вы думаете, что мы и не знаем, что у вас делается, вы думаете, что у вас все секреты да секреты, а мне нужно приехать домой, к своему Вознесению, и ко мне придут богаделенки — Марья, да Авдотья, да Татьяна, так у нас все наперечет, и все знаем’. Потом рассказывала она, что слышала, и государыня нередко приходила в удивление, услышав, что действительно иногда наисекретнейшие вещи были уже всей публике сведомы и известны.

124 Еще анекдот с шутихой

Как кончилась шведская война, и по заключении мира, король шведский прислал в подарок императрице некакие вещи и сосуды дорогие, и между прочим некакий, дорогой и изящной работы кувшинчик, то государыня, увидев Матрену Даниловну, сказала ей: ‘Ну, Матрена Даниловна, ты вот все бранила да бранила шведа-то, поди-ка погляди, что он ко мне прислал’.— ‘Пойдем-ка, пойдем,— сказала она…— Хорошо, хорошо, а особливо этот кувшинчик, но хорошо, если прислал он это от доброго сердца, так исполать, а ежели не так, так черт его побери и с ними!’ — ‘Да что так гневна, Матрена Даниловна, на твоего шведа?’ — ‘И, матушка! да ведь он немец, а у нас на Руси о немцах таких мыслей были, что когда придет к кому в дом немец, так вымывали и вытирали и крюк дверной, за который он, растворяя дверь, хватался’.— ‘Ха, ха, ха’,— рассмеялась государыня.

125 Анекдот у государыни с великим князем Константином Павловичем

Некогда случилось государне оговорить в чем-то Константина Павловича и сказать, что она советует впредь сего не делать, а перенимать все у Николая Ивановича Салтыкова¹, своего дядьки. Константину Павловичу было сие при-кро. Что ж он сделал? На другой день, пришедши к государыне, начал то и дело подергивать штаны и кривлять плечами и руками, так точно, как делал то всегда Николай Иванович, ибо сия была у него повадка. Таковое необыкновенное явление тотчас замечено было императрицей, она, удивившись, спросила его: ‘Что это такое?’ — ‘Государыня,— сказал он,— вы изволили мне вчера приказывать перенимать все у Николая Ивановича, а он делает сие ежеминутно’.

126 Анекдот о Константине Павловиче

При некотором случае, как оговаривали его за что-то и хвалили ему великую княжну Александру Павловну¹, говоря как она разумна, скромна, хороша со всеми, сказал он: ‘Чему дивитесь, что сестрица умна? ее воспитала и учила такая разумная женщина, а мне у кого было перенимать и научиться? — у Николая Ивановича? он сущий дурак и сам, чему же мог он научить?’ Столь худое имел он о нем мнение.

127 Анекдот о государыне

Вскоре после возвращения государыни из своего последнего путешествия’ Крым¹, случилось ей, будучи во дворце, жестоко ушибиться: восхотелось ей идти в баню, баня была в нижних комнатах, и лесенка вела узенькая, государыня, не хотя подождать любимицу свою г-жу Перекусихину²или хотя сделать ей сюрприз, пошла туда одна, но, зацепившись за что, с самого верха полетела вниз и расшибла себе лицо, в левый висок, ужасно больно, так что Перекусихина нашла ее тут, почти без памяти лежащею. Наутро, как пришел к ней с делами Новосильцов, и увидя ее обвязанною, удивился, то спросила она: слышал ли он, что с нею вчера случилось? Сей, хотя уже все то от госпожи Перекусихиной слышал, но сказал, что не знает, и тогда сказала государыня: ‘Чего, Петр Иванович, я вчера убилась, оступилась с лестницы и полетела так, что думала, что во мне не останется ни одной живой кости’. Некоторые утверждали, что государыня долго была больна после сего случая и что поражение сие было так велико, что ……. Однако все сие прошло благополучно.

128 О государыне и ее щедрости

Говорили, что примечено, что со времени последней турецкой войны¹ сделалась она гораздо скупее и бережливее прежнего на деньги, и всегда, когда подносились ей доклады о выдаче каких-нибудь денег или о пожаловании кому оных, принимала она с особливым неудовольствием, а особливо при случае докладов о выдаче денег на дворцовые свои расходы. Нередко, взяв бумагу, бросала она ее на стол и говаривала: ‘Кто на вас наготовится денег? даю, даю, пишу, пишу, а все мало!’ Но на другой день подписывала обыкновенно, ибо вспыльчивость ее недолго продолжалась. Может быть, происходило сие оттого, что ей известно было, как бессовестно ее обкрадывали и грабили на дворцовые расходы: одного угля на самовары расходилось в год на 80 тысяч рублей, а кофе и прочего — страшные суммы, и такие, что ужасаться надлежало и верить было не можно.

129 Анекдот о государыне и Левашове

Некогда случилось государыне ездить прогуливаться и при ней быть Левашову¹. Государыня, увидев в таком месте, где, как ей известно, были прескверные домишки,— два огромные и прекрасной архитектуры — каменные дома, стоящие друг против друга, сказала: ‘Боже мой! как еще строят здесь и какие хорошие строения! Давно ли сие место было скверное, а теперь какие стоят дома’.— ‘Так, государыня,— сказал Левашов,— но жаль что фундаменты у обоих сих домов очень слабы’.— ‘Как слабы? — спросила императрица.— Место, кажется, здесь сухое и высокое’.— ‘Так, государыня, однако один из них построен на фундаменте из кофея, а другой на фундаменте из углей’.— ‘Как это?’ — спросила, удивясь, монархиня. ‘А вот так, что сей дом вашего кофешенка, получающего жалованье 200 рублей, а сей комиссара угольного, получающего жалованья только 150 рублей в год, дом же один приносит до 7 000 рублей ежегодного дохода’.

Государыня не преминула сие заметить.

130 О фаворитке государыни Перекусихиной

Госпожа Перекусихина, Марья Савишна, была наипервая фаворитка и любимица императрицына, она удостоивала ее своею дружбой и доверенностью во всем, и госпожа сия производила многие дела, и самые лучшие вельможи добивались ее дружбы и приятства.

131 О плутовстве приставов и депутатов магазейных

Все и везде пристава магазейные, ничего не видя, исплутовались, а вместе с сим иные и самые депутаты или предводители. В иных местах брали по 2 и по 3 копейки с души, в других, как в Ефремове, рублей по 5 и 6 с 10 кулей и прочее, а в Кашире так заплутовались, что уже попали и депутаты и пристава в уголовную палату и под суд. Рассказывали, будто бы открыл сие дело весьма искусно наш губернатор Лопухин¹. По дошедшим до него слухам, отправил будто он бывшего губернского стряпчего Колзакова, для изведания о том, в Каширу. Сей приезжает туда, переодевается мужиком, привязывает себе бороду и приходит к подьячим и просит о записке себя, приехавшего будто с провиантом. Те просят с него 5 рублей. Он идет в таком же одеянии к приставу, находит его, едящего блины, со штофом вина перед собою, жалуется ему, что не записывают и просят 5 рублей. ‘А сколько у тебя кулей?’ Тот говорит, что 30. ‘Так что ж, разве тебе кажется это много? Приходи-ка, дружок, завтра и приноси 25 рублей, так примем’. Колзаков идет прочь, объявляет о себе, отыскивает всех, кто что дал, делает страшный реестр и представляет рапортом: и те волокутся в уголовный суд.

132 О башмаках женщин петербургских

В Петербурге все женщины носили башмаки вовсе без каблуков, какие были и у великих княжен.

133 О пополнительных сказках

До сего времени не было еще валового счисления народа, теперь требовалось обо всем и всех, однако все еще неаккуратно.

ФЕВРАЛЯ 8-ГО

134 О дворянском подворье

Ныне в Туле губернским предводителем был г. Исленьев, Александр Алексеевич, и в форме предводитель! С новым секретарем своим тотчас принялся за дворянскую, до того размытариваемую, сумму, начал оправлять стоявший до того пустой Демидовский дом и, выделив под ним лавки и погреб для отдачи внаймы из дохода, хотел продать сей дом, а купить дешевою ценою Лугининский, где бы можно было приставать дворянам приезжим. Все предводители уважались при нем.

135 О новых дворянах из однодворцев

При нынешнем переборе дворян, весьма многие однодворцы, бывшие в древности дворянами, получили опять свое дворянское достоинство, а особливо род Чернопятовых в Крапивенском уезде. Они просили сенат, и сей представлял обо всем государыне, и она решила сие дело и возвратила им опять дворянство.

136 Об остановке наместника в Москве

Поехал давно, но в Москве будто болен, и все еще и поныне живет, и все еще не едет. Разные были толки: иные утверждали, что действительно не ехал он за болезнию, другие говорили, что не смеет ехать и выжидает время, третьи — что поедет, но не скоро, и пробудет до великого поста.

137 О кивотках ассигнационных

Помогали разорванным, огибая их бумажкой, и они были так, как в кивотках¹, и бумажки скверные и глупые.

138 О погублении грека прошлым летом (1795)

Богатый грек отправляет племянника с 20-ю тысячами по почте, в Херсон. Сей принимает в товарищи бедного офицера Павлова с подорожною и везет его на своем коште¹. Между Клином и Тверью, извозчик соглашается с Павловым, и грека убивают, завозят в лес, привязывают ко пню и задушают. Грек в Петербурге дожидается писем из Херсона, не получает, усомневается, отчаивается, посылает искать по дороге, по следам, отыскивает всех извозчиков, возивших его, и находит место, где след его исчез. Распроведывая, кто его вез и кому сдал, находят, кто последний его сдавал, но сей сдал незнакомому, и так не нашли. След Павлова найден уже одного его, а без грека, а потому и узнали. Павлов мотает в Серпухове и подговаривает многих людей, в Туле каким-то образом арестовывается, сажается под караул, но из-под онаго уходит и пропадает. Убитого грека находят месяца через три совсем сгнившим, и одни только кости, в его платье. Девчонки ходили за грибами и нашли в кармане его паспорт, и потому узнали, кто таков. А найден и ямщик: не утерпел, стал мотать, и слышно, что он получил только 300 рублей от Павлова.

139 Анекдот о Константине Павловиче

В то время, когда он был еще ребенком, случилось ему, вместе с Александром Павловичем, обедать у себя. Николай Иванович (Салтыков) сидел посредине, Александр Павлович — по правую с своими кавалерами, а Константин Павлович — по левую руку с своими кавалерами. В самое то время прислала государыня к ним тарелку шпанской земляники с веточками. Николай Иванович разделил ее им пополам. Константин Павлович, будучи великим охотником говорить и всякого обо всем и фундаментально расспрашивать, заговорился с кем-то и в самое то время, ощипывая стебельки, ел землянику и всю ее поел. А Александр Павлович спросил Николая Ивановича: не дозволит ли он ему свою землянику съесть с молоком? И как он дозволил и велел подать сливок, то стал ягоду по ягоде ощипывать. Как сие было при окончании обеда, то сие побудило Николая Ивановича Салтыкова, увидевшего, что Константин Павлович свою землянику всю съел, оговорить его за поспешность и баловство во всех случаях. ‘Вот,— сказал он,— ваше высочество, ну что вы теперь станете делать, пока ваш братец станет кушать? Не должны ли вы его ждать?’ — ‘Как это,— вдруг и в тот момент ответствовал он,— вы такого худого мнения о моем братце, что он не похочет со мною поделиться! Ведь он видел, что я не гулял, а три дела вдруг делал: и говорил, и ощипывал, и ел, а он ничего не делал, как ощипывал’. Сие замечено было тотчас и донесено государыне.

ФЕВРАЛЯ 9-ГО

140 Молва в Туле о перемене наместника

Все твердили, что этого наместника — будто прочь и что будто велено ему лечиться в Москве, а на его место будто будет сенатор Семен Александрович Неплюев¹. Тотчас зачали, ничего не видя, говорить о его фаворитах и что будто Верещагин² подарил наместнику 5 000 за то, чтобы быть ему в милости и первым у наместника, чему статься не можно, а то только правда, что он был очень далек, а вдруг почему-то сделался очень близок.

141 О подряде провианта в Тамбовском наместничестве

Приезжие рассказывали, что в Тамбове никто провианта сам не становит, а взялся весь поставить купец Токарев, по 80 к. за пуд, за все его хлопоты. Можно ли так грабить и за 15 к. собирать по 80 к.

142 О грабеже магазейных приставов в Ефремове

О ефремовском приставе говорили, что он, с сообщниками своими, драл немилосердно, а особливо с однодворцев, коих там тысяч 16, и что будто он наживет в один год тысячи три, и что будто у них и собрано уже было для уголовной палаты 1 500 руб., и что они, по самому тому, и не боятся дурить, в надежде, что их помилуют. Но сему худо можно было верить: много и приклепывали, а что он лупил немилосердно деньгами, так то правда.

143 О расхищении засек (генварь)

Засеки, а особливо одоевскую, лупили и опустошали без милосердия, вместо подбирания валежника, какой-то купец, видно сообщник вальдмейстера¹, лупил ее с корня в 400 топоров, и только треск стоял.— Изрядные хозяева!

144 Поп опивается в Богородицке

Духовенство наше все еще худо, все еще много пьяниц, все учились сему ремеслу в семинариях и все делались там негодяями. Пропадай все науки и все! Нужно в попе стало,— и все беги в воду! В Богородицке был ученый поп — семинарист, но пил почти без просыпа и, Бог знает, как служил. Протопоп молчал и потворствовал. Пил, пил, все дивились, как давно не спился с кругу. Вчера был на сговоре у мещанина, пил вино и до тех пор, покуда тут и умер, а товарища его, старика дьякона, сын насилу водою отлил. Досадно, что прикрывает лекарь, сказал неправду: будто умер от болезни, и похоронили. И тем зло умножалось только, а надлежало бы наказывать за то.

ФЕВРАЛЯ 10-ГО

145 Зима наконец совершенная

Снега навалило много и мягкого, с мятелью, и путь переменился, сделался тяжел.

146 Магницкий Михаил славился своими стихотворениями

Молодой человек, воспитанник и пансионер университетский, к тому же гвардейский офицер¹, славился около сего времени стихотворениями, сочинял стихи на бюст, в клубе, императрицы и в журнале — ода ‘Страшный суд’, наполненная высокими мыслями.

147 О Рикере-лекаре и его проворности

Был сперва лекарем в Крапивне и довольно славен своим искусством, походит более на русского, лечит хорошо, а в обхождении дружелюбен, компаньон, игрок карточный, стал входить во всякие промыслы, перевелся в Тулу, построил себе дом, стал покупать и продавать рекрут, покупать и продавать из барышей деревни, входить в разные поставки и подряды, нажился. Сущий провор! и прославился тем. Ныне подрядился перевозить провиант из Богородицка в Москву, везде суется, везде мечется.

148 Случай с господином Дуровым и о мнимой пропаже его сына

Отправил курьером с депешами в Петербург, но, по счислении времени, не было от него писем почту, другую, третью, четвертую, считает его погибшим, с ума почти от печали сходит, посылает офицера вслед его искать. Все сомневаются, все почитают его погибшим. Но причина тому — почты: он приехал благополучно и писал письма в свое время, но письма не доходили, и почта привозит вдруг два письма, где лежали — неизвестно. На почтах много происходит плутней.

149 О дорожании хлеба

Цена хлебу час от часу возвышалась, а особливо пшенице, самая гречиха была 1,60, а стала 2,50 и более.

150 Простые мещанские свадьбы и тазы

При случае свадеб простых мещанских в городах обыкновение было: когда сговор, то собирается множество знакомых девок и летом пешком ходят, а зимою на санях ездят гурьбою с невестой и одне, поют песни и подлаживают к ним звон в тазы, косы, ножи большие, — гром такой! Это повторяют всякий день до свадьбы.

151 Молва бурная, якобы в Москве чума (генварь)

Глухая молва носилась о сем, но почиталась пустою, ибо приезжие не то говорили, а болезни были многие — то правда. Также говорили, что в Херсоне и в Вознесенском наместничестве нездорово.

152 О подговорщиках селиться ехать в Вознесенск

Как велено было уговорить по 1 000 душ с наместничества в Вознесенск, с великими выгодами, и писано было о том от Зубова¹ к наместникам, то отправлены были по всем уездам особые чиновники уговаривать добровольно казенных крестьян и однодворцев. Они ездили по всем деревням с исправниками и заседателями, убеждали всячески, но худой успех имели: мешали им бездельники попы: жалея расстаться со своими прихожанами, их отговаривали и их стращали, и они более слушались попов, нежели посланных судей. Многих и склонившихся уже — развратили, а делали инде и целовальники кабацкие тоже и внушали, что их обманывают и что они там все погибнут.

ФЕВРАЛЯ 11-ГО

153 О электрическом лечении, входящем в моду

Многие стали уважать сие врачевание, и машины час от часу входили в употребление.

154 Изобретение новой машины (генварь)

Учиненное сыном моим. Дельный — и очень способный.

155 О короле польском, как живет (1795)

Приезжие из Польши сказывали, что живет он¹ в Гродне очень весело и с почестью, квартирует во дворце. К нему ходит на караул рота с белым знаменем, все караульные офицеры и многие другие с ним обедают, стол хорош,— по 50 тысяч на месяц. У Репнина² обедает и весь день про* бывает всякое воскресенье, и живет спокойно.

156 О Репнине, в Польше как живет (1795)

Репнин живет пышно, — главный командир 50 тысяч войска и всей Литвы, живет в загородном доме, а сперва жил во дворце. Всякий день у него стол на 60 и на 70 кувертов¹, балы и танцы часто, у короля обыкновенно 2 раза в неделю, всеми любим и почитаем. Завел было интригу с одною знатною польскою госпожою, покуда не приехала княгиня², и делал для нее часто балы и пирушки, сие пресеклось, как княгиня приехала.

157 О Бардакове-игроке и прочих там живущих (1795)

Все наши в Польше и Литве живут весело и спокойно, а особливо в Гродне. По 900 человек ходит на караул, часто бывают балы и вечеринки и на них большие игры, так что иной вечер тысяч 100 в игре. Прославился там игрою в особливости некто Бардаков, генерал-майор, бывший сперва ничего незначащим человеком и артиллерийским офицером, разыгрался, сделался богат очень и пышно живет, перебил у князя полячку, делает для нее балы и пирушки и проживается. Дивизионные командиры живут понедолгу, а сей живет уже 3 или 4 месяца.

158 О полячке знатной и богатой (1795)

О полячке оной знатной говорили, что она в Гродне играет первую роль, Бардаков около ее сватается. Однажды делала она торжество в день рождения своей матери, и был славный пир. Обыкновение у них есть дарить всем гостям золотые кольца с надписью и надевать на палец каждого, и это она делала, и за все сие заплатил Бардаков: — это стоило великие суммы. Ходили там все наши червонцы.— Поляков много выехало к туркам и французам.

159 Еще о засеках и угольях (1795)

Контракт о сжении сего угля делан был еще прошлого года весною, но не состоялся за спором бывшего директора Дурова, не хотевшего подписать определение о том, а заключен уже по отъезде его в Петербург и без него. Заключен он с оружейником Свечниковым или именем его. Асессор Юрин входил голосом, что не можно с Свечниковым иметь дело, поелику он прежде перевозил железо из Алексина и оказался неисправным поставщиком, а с таковыми, по правилам казенных палат, не велено иметь дела и допускать их к торгу, но наместник не велел голос сей уважить, поелику-де пустое, тут верить можно: деньги наперед не будут даваться. В рассуждении поставки и сжения уголья, по-видимому, соблюдены все наружные выгоды для казны, причина придана прекрасная: подрядился он поставить в 3 года 30 тысяч четвертей, по 10 на каждый год, нажечь оный из валежника, валежник сей собирать своими людьми и пережигать, и поставить на своих подводах, и получить за каждую четверть только по 16 копеек. Кажется, ничего нет лучшего, но прибавлена к тому кляуза, что ежели он поставит уголь свой из своих купленных лесов, то волен он за то взять из собранного валежника столько сажень дров, сколько на то употреблено, а пропорция сия положена только по 6 четвертей из сажени, вместо того, что по опыту деланному и известному каждому хозяину, выходило онаго по 16 четвертей из сажени, но это за то, что валежник не таков хорош и может-де случиться иной внутри гниль, а он условился жечь из годного валежника. Кроме сего выговорено, чтобы в случае если он в 3 года не успеет сего сделать и саженей своих выпродать и вывезти, то дозволить ему и четвертый год. А за всем-де тем, чтоб более не набирать валежника и не порублено было с корня, смотреть самому вальдмейстеру. А как он сам-то под именем Свечникова и подряжался, то более сего и не надобно было. Под именем валежника, рубил он сколько хотел стоящий, торговали прямо лесом и опустошал по произволу, в 400 топоров лупили. Уголь жгли 300 угольников, навалили его горы на оружейников, хотя навалить силою и брать с них дорого, но они не хотят, а желают лучше сами покупать от себя, и так лучше: казне угля его не надобно, и не знают, что делать. А лес рубится и формально распродается. Каждый сторож должен давать объездным офицерам по рублю всякую неделю. Вор на воре, и все исплутовались.

ФЕВРАЛЯ 12-ГО

160 О худобе наших ружей

Приезжие из Польши из полков офицеры, присылаемые из своих полков, для подряду полок, сказывали, что ружья, отпускаемые им из Тулы, были самые негодные, не успеют полных зарядов раз пять, шесть выстрелить, как их разрывало, а полки от 5 и 6 раз портились, и пружины их лопались, почему с ними служить никак не можно, и что хорошие полковники уже сами от себя переделывали и подряжали покрепче.

161 Мещанские и купеческие свадьбы

Купеческие свадьбы были очень убыточны, а все были глупые и вздорные: все пьянство наиболее. Наивеличайший пир был у них на другой день — княжий пир. Сколько есть лучших людей в городе, собирались и с женами своими. Весь день происходил сей съезд, и всех их поили чаем, пуншем и водкой. Превеликое множество расходилось питей. Потом начинались дары: — дарили всех гостей платками, целый сундук оных был в готовности, и даров множество, все отдаривали,— убытки пустые. Обед начинался уже ночью, часов в 9, наготовлено всего пропасть, и всю ночь пируют, пьют, пляшут, скачут и колобродят, ежели музыка есть, то играют им русские танцы.

162 О перемене погоды

Недостаток прежних снегов заменился вдруг многими и почти ежедневными мятелями: и снегу много, и дороги переменились.

163 О провианте и подряде поставки его в Петербург

В Москву поставить подрядился Демидов по 2 р. 60 к. с куля, — довольно дешево. Суда в Алексине будут, судна два уже есть, а там еще более будут. А из Богородицка старались о том Игнатьев, зять мой, и Рикер вместе подрядиться, и остановилось было за ними по 22 копейки за пуд, но один ямщик, наипаче подпущенный Свечниковым мужик, перебил и остановил. И прислали из казенной палаты асессора нанимать из казны: многие и нанялись по 2 р. с куля, и хотели отправлять, но успех вряд ли может быть хороший.

ФЕВРАЛЯ 13-ГО

164 Слух о скором отъезде Суворова

Писал Исленьев, дежурный генерал Суворова, что они с ним скоро из Петербурга поедут, куда — неизвестно. А поелику многие генералы из знаменитейших назначены в южную армию, то думают едва ли не против турка, едет опять Валериан Зубов воевать безногий¹.

165 О болезни П. С. Потемкина

Потемкин, Павел Сергеевич, которого велено судить¹, прямо и очень болен в Москве. Жена его, славная красавица, растрепанная, простоволосая, с воплем и слезами, приходила к Иверской поднимать сей образ и относила к себе в дом еще молебствовать.

166 Об образе Иверской Богородицы

Образ сей славен был издревле, он стоял в воротах куретных¹, между обоими воротами, в сделанной часовне, и у нее была беспрерывная служба. Вся Москва имела к образу сему веру, все больные и в нуждах находящиеся поднимали его к себе и молебствовали, и все обогатили оный алмазами и брильянтами, власно² как бы то нужно было Богородице, и оная столь же брильянты уважала, как и мы. Если бы все сие обращаемо было в деньги, и сии деньги употребляемы были на содержание и пропитание бедных, и сделан был бы штрифт [?], то было бы сие гораздо лучше: и Богородице приятнее, и для людей полезнее, а то иногда стыдно ажио пред безбожниками.

167 Об экзекуции в Москве над иностранцами за подделку ассигнаций

Приезжие рассказывали, что готовились там делать экзекуцию по-русски, или сечь кнутом и рвать ноздри, над какими-то иностранцами, делавшими фальшивые ассигнации.

168 Об отъезде Безбородки из Москвы

Он бы пробыл далее, но прислан был за ним особый курьер, чтоб поспешил, поелику на него возложено попечение о приуготовлении всего нужного к бракосочетанию Константина Павловича, долженствующему быть самое сие число, то есть 13-го февраля, и что к сему готовлен там и фейерверк и все прочее.

ФЕВРАЛЯ 14-ГО

169 О снеге и навалении множества онаго

Сколько мало было до сего снега, столько теперь и около самого сего времени навалило его множество. Февральские снега сдержали свое обыкновение.

ФЕВРАЛЯ 15-ГО

170 О провианте и перевозке

С перевозкою провианта ужасная от сената строгость. Загорелось от одного купца тверского, подрядившегося перевезти откуда-то хлеб и прискакавшего в Петербург и вздумавшего там скупать, и оголодил было Петербург. Узнали, хотели было кнутом и помиловали, а разрушили контракт и взяли предосторожность: во все места разосланы строжайшие повеления, чтобы смотреть, чтобы провиант действительно был тот, который собирался, и чтобы посылай был с ним солдат. А то было многие стали подряжаться перевозить, и брызгнули закупать в Рыбное там хлеб, а здешний распродавать и перепаривать на заводах. Всем сим разрушены все замыслы прибыльщиков, велено губернаторам входить в казенные палаты и смотреть за подрядами, а казенным палатам предписаны цены, и сказано, если дороже наймут, то все засудятся и лишены будут мест. От сего пошло инако: казенные палаты не стали отдавать валовым подрядчикам, разослали во все магазейны своих членов, велели нанимать и при себе с солдатами отправлять, но солдат мало собирают из городов, а чтобы в Москве не было простоя, отправили туда прокурора и еще офицеров, велели встречать провиант и стараться, чтобы не держали ни одного дня. Наемка пошла дешево, отправление пошло небольшими транспортами с солдатами.

171 Об орловской казенной палате и найме перевоза и провианта

Орловская подрядила было по 3 р. 10 к. за куль до Петербурга, но для помянутого указа принуждена была остановиться, а то бы пришелся он дорого очень казне: 3 р. 10 к. за доставление в Петербург, гривен 8 и 9 платили за доставление из уездных магазейнов на берег, а как и при свозе в Петербург водою, пропала бы, по крайней мере, четвертая доля на водах, то обошелся бы он рублей 5 казне. Теперь неизвестно чем-то орловская решится, а велено только не свыше 2-х рублей из Орла, и судьям обещано отрешение от должности.

172 Отправление провианта из богородицкого магазейна

14-го числа февраля отправлены первые транспорты и кулей тысячи две, по 97 к. с куля до Москвы, деньги давались здесь половина, другая в Москве должна выдаваться, здесь давались накладные и реестр, а туда посылалась бумага.

173 О замешательстве во всем государстве по провиантским делам

Везде теперь происходили недоумения и расстройки, везде подряды и мошенничества, везде движение. Как-то исправится! Не оголодили бы армии и Петербурга! Едва ли во многих местах провиант не завеснует. Правительство само не знает как быть: затеяно дело и чем-то кончится? не разрушится ли и не велят ли деньгами брать? А то злоупотреблений очень много: приставы везде грабили, палаты мошенничали, везде замыслы, ковы¹ и плутовства и упущения.

174 Об опасностях при перевозке провианта водою

При везении онаго водою подвержен он бывает во многих местах опасности. Во-первых, на озере Ильмене: тут надобно баркам переплывать ровно 7 верст чрез озеро, но сии семь верст достаются им соком, надобно, чтоб погода была тихая: а ежели случится хоть маленький ветер, то начнется тотчас волнение, и барки опрокидывает вверх дном, и мука упадает в воду, чего ради барки и принуждены иногда дней десять стоять и дожидаться тихой погоды. Но как они и тогда принуждены на гребле и 7 верст перейти не всегда могут, то случается, что ветер застает их посреди озера и опрокидывает, и потому сие всегда бывает опасно и бедственно. Во-вторых, терпят оне на боровицких известных порогах, и многие барки разбивает, и мука в воду повергается. В-третьих, терпят оне и в самой Неве: от малейшего волнения и ветра с моря опрокидываются оне вверх дном, как скоро не успеют войти в канал. И тут на Неве много провианта погибает, ибо кули сии хотя и достаются во всех сих местах почти все и немногие совсем разбивает, но мука сверху намокает, и необходимость заставляет перебивать ее из кулей в кули, а чрез сие и пропадает когда не четвертая доля, так пятая конечно, а крупы — и очень много, ибо та погибает вся.

175 Об убытке, причиненном зимнею половодью на Дону (генварь)

Бывшая ныне в генваре половодь произвела неописанные остановки и убытки, и в торговле и в транспортах — ужасные остановки. Сошедший вдруг весь снег и сделавшаяся грязь остановили всех извозчиков. Купцы подрядились поставить товары на срочное время, другие подрядили и наняли извозчиков. Извозчики приехали и либо наложили, либо, еще не накладывая, требуют отправления. Купец их гонит, а им за грязью ехать нельзя. В пень все стали: иные бросали сани, покупали дорогою ценою опять телеги, а там опять сани… Убытки ужасные! а никто не виноват, а виновата была оттепель. Реки все большие и малые прошли, унесли все, что на них было, перевозы и переезды опасные, множество людей потонуло, убытки и расстройки ужасные.

176 О донской рыбной продаже

На Дону, в крепости святого Дмитрия¹, бывает около сего времени ужасная торговля мелкою рыбою, а более лещами и судаками. Ее ловят тут с первозимья и кладут на лед и замораживают. Для покупки ее съезжаются со всех сторон многие тысячи подвод (для раскупки оной) и развозят ее по всей России. Покупается там дешево: по 1 рублю воз и не многих денег стоит, но провоз дорог. Нынешняя оттепель погубила рыбы очень много. Дон весь прошел и унес с собою всю изловленную рыбу, подвод наехало тысячи четыре в крепость, всю ее объели, поели весь овес, сено и хлеб, обер-комендант принужден был выгонять вон, и все претерпели крайний убыток. Которые и повезли, рыба перепортилась, уже дорогою морозили и сушили на морозе.

177 О причинах, для чего взят в Петербург Архаров (1795)

Носилась молва, что монархиню принудило взять в Петербург Архарова и поручить ему должность генерал-полицмейстера то, что в Петербурге умножились уже слишком много разбои и грабительства. Всякий день происходили шалости, и наконец дошло до того, что одного какого-то генерала, ночью на улице, остановили и, разграбив до рубашки, отпустили. Словом, был сущий стыд в рассуждении иностранных, и более терпеть было не можно, и самая необходимость уже заставила употребить к пресечению всего того Архарова, как славного в старину полицмейстера.

178 Об отыскании похищенных из банка 600 000 рублей (генварь)

Архаров, Державин и прочие члены, определенные в комиссию для исследования сего дела, поступили с такою прилежностью, что уже здесь, 15-го числа февраля, носилась молва, что деньги сии все до копейки отысканы, что открылось, что замешались в том английские богатейшие конторы и что в наказание за то принуждены они были заплатить вдвое. Итак убыток сей возвращен с лихвою, а чем и как виновные наказаны, о том было еще в сие время не слышно.

179 Об испортившихся вообще подрядах

Все казенные подряды сделались уже давно и были около сего времени ни к чему годными, и было везде плутовство на плутовстве, везде мытарство, везде сплетни, скопы и заговоры, везде ополчения и скопища, замышляющие ограбливание казны. Зло сие хотя уже и давно внедрилось повсюду, однако винили, более всего, покойника князя Потемкина и друга его задушевного Фалеева, бывшего тогда всеобщего, на все про все, подрядчика и поставщика, и делившегося с ним во всем пополам. И чего они в свое время не делали? — Например Фалеев подрядился на всю армию ставить сено по 30 копеек пуд, а сам давал в полки только по гривне, чтобы покупали по местам. И полки брали охотно, ибо покупали дешевле или более грабили. Везде было зло. Но как бы то ни было, но Фалеев удерживал в кармане по 20 копеек за пуд, а сколько таких пудов было?! Сей пример переучил многих, подобным тому образом, плутовать и от таких подрядов в короткое время наживать тысячи и миллионы, а казна везде терпела. Не было почти никакой поставки, ни подряда, где бы не замешалось какое-нибудь злоупотребление.

ФЕВРАЛЯ 16-ГО

180 Слух об оказавшейся в Новосильском уезде шайки разбойников

Носилась молва, что явилась тут немалая и в человеках якобы шестидесяти состоящая партия’ снабженная ружьями, пистолетами и другими сбруями, и что будто оная разбивает и нагоняет тем страх на места тамошние.

181 О бывшем за несколько лет до сего за Москвою воре

За несколько лет до сего, и кажется года за три, был за Москвою вор и разбойник, прославившийся весьма особливыми своими делами. Он, имея превеликую партию, разбивал многие дворянские дома и ограбливал, а в иных наказывал только господ и госпож, за жестокость к людям, и делал многие пакости. Часто бывал в Москве, хаживал в офицерском мундире, покупал ружья и сабли, говаривал с самими городничими и наконец очень, очень ославился. И долгое время не могли его никак поймать, но и удивительно ли? Его несколько раз и лавливали, и он был уже однажды в тюрьме, но каким-то городничим за 5 000 выпущен. Послали будто его с пересылкою, и он ушел от солдата. Однако как зло сие слишком усилилось и сделалось внетерпеж, то наконец его поймали, и тем шайка сия рушилась. Что с ним сделано — неизвестно.

ФЕВРАЛЯ 17-ГО

182 О посылке мяса в Петербург

Управлявший волостями¹ начинал всячески пользоваться непозволенными выгодами, например: всех своих лошадей назвал казенными, приставил к ним казенных конюхов, стал кормить казенным кормом, в дом свой брать свечи, покупаемые из казны в канцелярию, хлебом пользовался казенным, накупил кому-то свиных мяс и отправил в Петербург на казенных лошадях и с вахмистром, солдат и канцелярских служителей употреблял себе, вместо слуг, в услужение. Все хотя безделицы, но до сего небывавшие.

ФЕВРАЛЯ 18-ГО

183 О запрещении вывозить из Москвы хлеб

Носилась молва и за верное уверяли, якобы к главному московскому командиру прислано именное повеление, чтобы не выпускать из Москвы никакого хлеба. Это было страшное, никогда не бывалое дело, и потому тотчас весть сия загремела. Твердили все, что в Москву пожалуй себе вези и продавай, а из Москвы — ни одного воза. Но сего недовольно: прибавляли к тому, что предписано остановить и разрушить и самые ближние заводы винные, если Измайлов почтет которые Москве предосудительными. Разные были о сем толки, но все более заключали, что произошло сие от прибыльщиков, закупающих конечно хлеб для поставки вместо провианта, и сделано для того, чтобы тем вдруг пресечь все их воровские замыслы и плутни, и не взогнать в Москве и в других больших городах, в северных провинциях, цену хлеба до чрезвычайности, ибо цена стала вдруг и скорыми шагами возвышаться, а сие произвело вдруг, что она тотчас упала, что и натурально. Купцы и прибыльщики и на это хороши: они везде выдумают злые козни. Теперь все любопытны были видеть, чем все сие кончится и какой успех возымеет транспорт провианта в Москву и в Петербург.

184 О московских болезнях (генварь)

Говорили пошептом, что во время бывшей необыкновенной оттепели в генваре в Москве великое множество было болезней и даже умирающих, так что походило и на чуму самую, а многие шептали, что едва ли не была и она самая, и однако сие скрыли и утаили.

185 О пространстве бывшей оттепели (генварь)

Особливого примечания было достойно, что бывшая, в начале или в средине генваря, у нас необыкновенная оттепель не только была во всей России и наделала дела и бед великое множество, но простиралась даже и далее. Около сего времени писано было в газетах, что в самое сие время и в самой Англии была ужасная, необыкновенная и даже такая оттепель, что самые деревья даже развернулись, и там трепетали, чтобы не сделались морозы и не погубили все их произращения.

186 О купце Васильеве, в Москве уступившем долги

Некто из московских купцов, а именно Васильев, недавно, то есть в начале сего года, сделал славное и такое дело, которое достойно записано быть в летописях, для ведома позднейшим потомкам, а для славы России — писано быть в газетах во всем свете. Он, имея великую торговлю и нажив себе хороший достаток, публиковал в прошлом году, в июле месяце, что он хочет перестать торговать и расплатиться со всеми своими должниками, и чтоб они пожаловали явились к нему или прислали поверенных, для получения зарплаты. Ныне же публиковал он также особым листом при газетах, что теперь он со всеми своими кредиторами совершенно расплатился и никому не остался должен, со всеми во всем расквитался и ни с кем и никаких не имел связей. Учинив сие и будучи стар и приближаясь к концу жизни, хочет и далее себя успокоить и оставляет всех тех, кои ему по векселям и с поручителями должны, без взыскания,— и имена их публикует. Сих людей избралось 43 человека, но число суммы всей простиралось не менее как на 92 530 рублей. Такую сумму партикулярному человеку уступить своим должникам, и уступить не малыми кушами, а кому 1, кому 2, 3, 4, 5 тысяч, кому 20, а одному 27 тысяч,— дело было до сего неслыханное и необыкновенное и делающее честь отечеству.

187 О развозе посуды каменной

Как в самое сие время, так уже за несколько десятков лет, однако не более как лет за 25, вошло и было у нас в употреблении, вместо прежней оловянной посуды, на столах, в дворянских домах, употреблять глиняную, деланную у нас на Акжельских¹ заводах, по форме и под вид фаянсовой английской и голландской. В немногие годы была посуда сия везде и везде, где белая, где палевая, где гладкая, где с каемкой, и довольно дешево, но жаль, что делалась дурно, ненадежно, скоро лопалась и билась. Ее не столько продавали по городам, сколько развозили всюду и всюду по деревням крестьяне, торгующие ею из барышей и продававшие целыми сервизами. Они возили же и хрустальную русскую посуду и чашки. Чрез сие олово стало у нас раскупаться меньше, и это хорошо, но жаль, что не старались делать лучше и что привычка употреблять сию глиняную посуду побудила многих, наскучивших скорым разбиванием оной, покупать и снабжать дома свои английскою фаянсовою посудой. И от сего произошел новый убыток для государства, до сего небывалый. Всякое доброе дело у нас испортят и из добра выльется зло.

ФЕВРАЛЯ 19-ГО

188 О строении домов дворянских

Около сего времени вошло обыкновение у дворян строить сельские дома их с антресолями, но от сего их воля заставляла их переделать настоящие покои домов своих, делать высокими и сверх того надробить еще много сверх потолка и без нужды много терять леса. Обыкновенные дома состояли из лакейской, залы, буфета, гостиной, спальни, уборной, столовой, кабинета, девичей и детской, кладовые делались, но не везде, сеней двое, на антресоле более для детей и девок. Спальни делались с диванами, а иногда диванная делалась особая. Везде почти делались коридоры, отчасти длинные, отчасти короткие: сии коридоры пошли недавно, прежде их не знавали. Фундаменты делывались, кто мог, каменные и под полом иногда выходы и омшеники¹

Крыльца внутренние, а подъезды, бывшие недавно, почти переводились, делались навесы для дождя, иногда сени выпускные с Вместо окон слуховых недавно были окошечки узенькие в стенах выше обыкновенных окон, а ныне стали делать большие окна сверх потолка в фронтон, итальянские, полуциркулярные дугой Пышность час от часу более вкрадывалась во всем в рассуждении строения: многие разорялись и в долги впадали от сего. Вместо обой более внутри штукатурили и расписывали на клею, наподобие альфреско². Печи делали, где обливные, где кафельные простые, и потом на молоке расписывали красками, окончины³ большие, все убыточные и дурные. Кровли делали низкие и красили красными.

189 О зимних экипажах дорожных дворянских

Зимние экипажи или повозки у дворян, в здешних тульских местах, были: 1) кареты, называемые возками, хотя оне нимало на прежние возки, которые совсем перевелись, не походили, а были сущие кареты, сделанные на полозьях, но сии были у немногих и дорогие, и двуместные и четвероместные, 2) кузовы карет, поставленные на зимние ходы, и более четвероместные, сии были у множайших в употреблении. Однако как не у всякого они были, да и не повсюду в них ездить можно было, то множайше разъезжали в кибитках. Кибитки сии делывали хотя глупо, низко, вверху широки, а внизу узки и неспокойны, но от глупых украшений стоивали дорого,— рублей по 50 и более: простейшие продавались рублей по 30 и по 20 и оне оклеивались клеенкой. В сих-то кибитках разъезжали по гостям и мужчины и женщины, и не стыдились ездить в них и самые генералы. Из открытых повозок, для езды в городах, делыва-лись так называемые городовые двуместные и одноместные санки: двуместные сколько-нибудь были лучше, но зато дороги, продавались рублей по 150 и по 120 и по 100, а одноместные разных манеров и самые туртыжные¹. К числу же простейших принадлежали все еще так называемые очаковские,— самые глупые и беспокойные и составлявшие кузов телеги, поставленный на дровни, и раскрашенные. Наконец весьма многие в простых санях, розвальнях, стоивших в прежние времена рубля 2 или 3, а ныне — рублей 5, 6 и 7, к ним приделывались кряковки², обшитые чем-нибудь. Наконец, хотя очень редко, но употреблялся уже некоторыми и выдуманный мною новый экипаж,— полувозочек раскрывочный — экипаж спокойнейший и безопаснейший из всех прочих, но мало еще известный.

ФЕВРАЛЯ 20-ГО

190 О г-не Семенове, московском частном майоре

Около сего времени славился в Москве некто Александр Алексеевич Семенов, надворный советник и полицейский командир 1-й части или самого Китая-города. Человек сей отменную имел способность к полицейским делам и отыскиваниям, тотчас все находил и вышаривал, был отменно строг и горяч, и хотя наживался очень от купцов, но купцы его крайне любили, словом, он составлял собою в малых чинах, что некогда составлял Архаров. Сожалели только, что он был слишком горяч, но много и выигрывал своею строгостью. Вот купцы у него не куркали, и он соблюдал отменным образом во всем порядок и тишину, и какое бы происшествие ни случилось, но он тотчас в состоянии был отыскивать.

191 О воровствах калужском наместничестве (генварь)

В окрестностях Калуги жаловались, около сего времени, на оказавшиеся многое воровство и кражу лошадей, чего до сих времен никак не было. Приписывали то наиболее рекрутам и худому за ними смотрению.

192 О квартальных офицерах, наживающихся от рекрут

Как все, отдаваемые в наместничествах в зачет, рекруты отдавались в команду и смотрение особых, определенных к ним, квартальных офицеров,—то сии пользовались от них непозволенным образом великими прибытками Они брали смелость отпускать их в дом их, для свидания с сродниками,— кого на неделю, кого на две и на три. Но сие дуракам — беднякам рекрутам очень дорого становилось, и за один недельный паспорт давали они рублей по 6 и по 7, а за двунедельный того еще более.

193 О злоупотреблениях при рекрутских наборах и неравности везде

Удивительное дело, что государство одно, законы и указы — одни, а не везде все одинаково происходит. В одном наместничестве — так, а в другом инако, в одном — народу легче, а в другом — тяжелее и хуже. В пример, тому — нынешний рекрутский набор, он невелик — с 500 душ и складки меньше рубля, и только 74 к., но в ярославском и костромском наместничествах складка сия была несравненно отяготительнее и простиралась даже за два рубля и более, но отчего? — оттого что у нас выбраны комиссары собирать деньги сии и раздавали сами господа предводители, а там дана воля всем самим себе сыскивать складчиков, и сие наводило двойное затруднение и тягость, ибо всякий совался без души и рад был кого бы ни найти, а те прижимали и требовали высокую пену¹, а просить нельзя: и не на кого и некого. А к тому замешивались и палатные, и часто и соединившихся разрывали и заставливали сыскивать оных, ибо сии им были неугодные, а за непринуждение к тому получали мзду и корысть. А в тамбовском наместничестве бывали такие обряды, что в настоящее число в рекруты в приемку, хотя и назначит рекрутская экспедиция, но собирать сии деньги предоставляется самим отдатчикам, это и того еще гаже, ибо для получения своих денег, а иногда очень немногих и маловажных и ничего стоящих сумм, должен иной из края в край по всему наместничеству ездить, скакать несколько сот верст, отыскивать и расспрашивать жилища и потом кланяться и просить, -чтобы деньги отдали, а те и не думают. И как таковые езды дороже самых денег становились, а тем, кои еще не платили, земские суды, умеющие только обирать, не делали никаких понуждений,— то у множайших все таковые деньги совершенно пропадали, а они сами, будучи им не рады, оныя, во избежание хлопот, не взыскивали. Но и самые комиссары хороши только там, где за ними смотрели. А в прежние годы и у нас, при самых сих комиссарах, распропало сих денег несколько десятков тысяч, ибо собрать-то они собрали, а раздавать-то не раздавали, а со многих и самый сбор, за упущением и худым понуждением, земских судов производим не был. Но тогда был один общий комиссар, а не в каждом уезде и не у каждого предводителя свой. Словом, рекрутство было неизбежное зло, а нам делали его вдвое и втрое тягостнейшим, и по сие время все еще не уладят.

194 О злоупотреблениях при выборах и балотировании (1795)

При бывшем, в конде прошедшего года, в Туле выборе и перемене судей происходили такие же злоупотребления, какие бывали прежде. Предводители по-прежнему выходили из границ и мытарили и хотели, чтобы выбираны были те, которые им были надобны. Они делали с друзьями своими скопы и заговоры, собирали дворян к себе на квартиры, уговаривали, просили и приказывали иным того и того выбрать, а те, коим хотелось, кланялись и упрашивали. Потом, когда собирались в палату, то пойдут таковые ж уговаривания, просьбы от губернского предводителя, от прокурора, от подсыльных, от наместника и прочих. Шуканье, шептанье, приневодищание, заставливание, почти поневоле, класть шары свои направо или налево, и прочие такие вздоры происходило публично. А ввели еще манер: подносить все белые шары, кого хотелось,— чего нет и в законе. Словом, вся святость балотировании не соблюдалась, а оттого и судьи выбирались все по пристрастиям и, по большей части, негодные, и часть сия, час от часу, более портилась.

ФЕВРАЛЯ 22-ГО

195 О переломанном инеем лесе

На березовые деревья жалко было смотреть: всех их, а особливо стоящие в лесах с краю, бывшим необыкновенной величины инеем перековеркало и переломала, которую — поперек, которую пополам да надвое, у иной верхушка снесена, у иной — целая половина, иная вся расщеплена надвое, иная расщеплена удивительным образом. И было странно и удивительно на них смотреть. А прочим деревьям иней сей ничего не сделал. Снегов, около сего времени, было много очень, а особливо в лесах, а бугры иные все еще были голы.

ФЕВРАЛЯ 22-ГО

196 О приумножении снега

Снегов, час от часу, умножалось, и как сначала было мало, так теперь много. В сей день была большая и обыкновенная февральская метель, но кратковременно,— меньше суток. Дороги все испортились, сделались ухабисты и месились, и все сие затрудняло обозы.

ФЕВРАЛЯ 23-ГО

197 Анекдот о великом князе Константине Павловиче, о подарке отцу денег (генварь)

Носилась молва, что недавно и перед тем, как быть сговору, спросила государыня императрица у Константина Павловича: что ж, чем он подарит свою невесту? ‘А чем мне подарить? — сказал он,— у меня ничего нет’.— ‘Возьми из моего кабинета вот столько-то тысяч’. Великий князь и не преминул сего сделать, но, получив деньги, куда же их дел? — отдал своему родителю. Все сие узнали и перевели императрице, и она, чрез несколько времени, спросила опять у него: что ж, подарил ли он чем-нибудь невесту? ‘Что мне ее дарить, она по милости вашей, бабушка, и сыта, и одета, и всем снабжена’.— ‘Да куда же ты дел взятые деньги?’ — ‘Я их отдал одному нужному человеку, обремененному великим семейством и многими долгами и имеющему в деньгах крайнюю нужду’¹.— ‘Но кому ж такому?’ — ‘О, пожалуйте, бабушка, не спрашивайте меня о том человеке, а довольно будьте уверены, что я их не промотал и не употребил всуе’.— ‘Однако скажи — кто ж такой этот человек?’ Долго продолжались таковые спрашивания, и наконец принужден был он сказать. Тогда поступок сей так тронул императрицу, что она заплакала, а таким же образом проливал слезы и великий князь, и она тотчас велела отослать к цесаревичу 50 тысяч рублей. Таковой поступок и пример сыновней любви к отцу был для всех очень чувствителен и делал Константину Павловичу особливую честь.

198 Анекдот о великих князьях и отзывы их о том, как они владеть бы стали

Говорили, что некогда императрице, разговаривая с обоими внучатами своими великими князьями, случилось их спросить, как бы они стали править государством, если б им случилось быть на престоле? Великий князь Александр Павлович, будучи уже старее и благоразумнее, сказал, что он во всем бы стал подражать примерам государыни и последовал премудрым ее правилам. А когда дошла очередь говорить Константину Павловичу, то он, без дальнейших церемониалов, сказал: ‘А я стал бы так государствовать, как Петр Великий…’ Черта, доказывающая характер сего младого князя.

199 Молва о цесаревиче, великой княгине его супруге и любимице Нелидовой

О великой княгине Марии Феодоровне, как началась с начала ее привезения в Россию, так продолжалась и поныне всеобщая молва, что она была добродушная и всеми добродетелями украшенная и ни к чему худому нимало неползновенная государыня. Что же касается до великого князя, ее супруга, то за несколько до сего уже лет начала носиться в публике не то справедливая, не то несправедливая молва, что он имел несчастье влюбиться в Noдну девушку, воспитанницу в Смольном монастыре, из фамилии Нелидовых¹, лицом хотя очень, очень некрасавицу, но разумом и способностями своими к наукам превзошедшую всех своих совоспитанниц и, по самому тому, взятую ко двору во фрейлины. Присовокупляли к тому, что сей несчастный случай нарушил толь славную до сего супружескую верность в обоих супругах, и что несчастная страсть сия сделалась в нем непреоборимою и подавала много поводов к разного рода неудовольствиям, несогласиям и огорчениям в императорской фамилии. Потом носилась молва, что в то время, когда, при рождении одной из последних великих княжон, великая княгиня долго очень мучилась родами и находилась в опасности жизни, будто бы, по увещанию старика митрополита Гавриила, цесаревич восчувствовал свой проступок и, раскаявшись, решился г-жу Нелидову оставить и отлучить от двора, если только великая княгиня останется жива, и что как она, в самый тот момент, и разрешилась благополучно от бремени, то будто бы и действительно обещание его было выполнено, и г-жа Нелидова удалена была от двора. Правда ли все то или нет — неизвестно, достоверно и то только неложно, что после того, несколько лет, не было о Нелидовой и о сем деле никакого слуха и в народе молвы. Ныне же опять как-то молва сия возобновилась, и были люди, кои утверждали, что любовь сия не погасла, а продолжается даже до того, что помянутая госпожа Нелидова взята по-прежнему ко двору. Присовокупляли к тому, что великая княгиня не однажды не только говорила, но и просила сию госпожу, чтобы она связь сию разрушила, на что будто она всегда ей ответствовала, что она может сие, конечно, сделать и уговорить цесаревича ее оставить, но опасается и боится, чтобы тогда для самой великой княгини не было бы хуже, и что сие единое и почтение ее к ней ее от того удерживает.

200 О Салтыкове, Николае Ивановиче, и жене его

О дядьке великих князей, Николае Ивановиче Салтыкове, государство было как-то не весьма выгодного мнения, но многие относились о нем, как о простом и не слишком дальнего быстрого ума человеке. А того хуже отзывались о жене его, называя ее женщиной гордой, вздорной, бранчивой, халдой¹ и прочими такими именами, и что она нравом своим много вреда самому ему делала. Некогда разгорячась и рассердись, сказала она публично, браня мужа, что он всех подчиненных своих и даже великих князей избаловал, и сие тотчас было узнано и [говорили], что ныне не слишком в хорошем фаворе был оттого и сам муж ее и, как говорили, прихрамывал. Она была сестра князя Юрия Во-лодимировича Долгорукова.

201 О прежней болезни императрицыной и Зубове (1795)

Говорили в народе, что как в последний раз императрица была очень больна и многие начинали опасаться, чтобы не пресеклась достохвальная жизнь сей великой государыни,— то будто и первый фаворит ее сего времени, г. Зубов, того же опасаясь, хотел было удалиться от двора и просился на теплые воды в чужие края поездить, но что он не был отпущен и за то принужден был несколько времени терпеть гнев от императрицы.

202 Молва о будущих новых трех фельдмаршалах

Везде, около сего времени, говорили, что вскоре иметь мы будем трех новых фельдмаршалов, а именно: князя Репнина, Николая Ивановича Салтыкова и Зубова. О первых обоих никто ничего не говорил, а о последнем, как человеке бывшем, за немногие до сего годы, ничего незначащим, низким человеком, говорили, что фельдмаршальское его достоинство многим старым слугам императрицыным будет очень скоро прикро и неприятно, и что сей случай возбудит в них великое негодование. Произвождения сего ожидали еще в новый год, но ныне ждали при случае бракосочетания.

ФЕВРАЛЯ 24-ГО

203 О Клушине, писателе (1795)

За несколько лет до сего, при случае издавания в Петербурге журнала ‘Российского Меркурия’¹, прославились в нашем ученом свете два молодые россиянина: — Крылов²и Клушин³. Как при конце сего журнала упомянуто было, что они, по воле императрицы, отпущены путешествовать в чужие края, то все и почитали их теперь находящимися в путешествии и ожидали от них таких же любопытных описаний, как от Карамзина, но в том вся публика обманулась. Они остались и не поехали, по причине, что промотали денежки взятые. Что касается до одного из них, а именно Клушина, то он низкого происхождения: — подьяческий сын, из Твери, ничему порядочно не учен. При открытии наместничества был, с пятью другими, определен для разбора старых архивных дел провинциальной канцелярии и, по молодости, был так дерзок, что отдавал в ряды купцам целые подлинные дела, в архиве бывшие. Судье какому-то случилось увидеть в рядах сии акты. Началось следствие, и Клушин попал в беду. Надлежало его осудить и дело решить бывшему тогда наместником князю Николаю Васильевичу Репнину. Он, видя его молодость и примечая в нем редкие способности, взял его к себе в канцелярию и от наказания избавил. Тут и находился он долго, и в ней от писания привязался к книгам, чтению и сам собою и слогу, и всему, и поэзии, и даже французскому языку научился и сделался потом изрядным бонгутистом⁴ и сочинителем. Он попал потом каким-то образом в Петербург и там, вместе с Крыловым, издавал ‘Меркурия’ и сделался известен. Но все в низком чине и все еще каким-то канцеляристом. Думать надобно, непостоянство мешало ему произойти в люди, как и езде его в чужие края воспрепятствовало, все полученные на то из казны деньги он ухлопал и теперь находится в нужде в Орле, где у него есть брат каким-то судьей, но также человек бедный. Он упражняется и теперь, денно и ночно, в литературе и сидит на письме и книгах и отговаривается, что будто для того не ездил еще в чужие земли, что хочет научиться и немецкому языку, которому и действительно сам собою учится. Словом,— человек странный, молодой и с редкими достоинствами и дарованиями и рожден к наукам, но без призрения.

ФЕВРАЛЯ 25-ГО

204 О бале, бывшем в новый год в Петербурге (генварь)

Особливого примечания на сем многолюдном бале было то, что герой наш старик граф Суворов, будучи на оном, раз двадцать танцевал, как бы молодому человеку свойственно было, а особливо с двумя какими-то знатными польками, тут бывшими. Он был в гвардейском мундире, одет и напудрен порядочно, и с своей брильянтовой петлицей на шляпе. Государыня пожаловала ему в сей день табакерку с своим портретом, богато усыпанным крупными брильянтами. Он всем ее показывал и всякий раз, принимая, целовал. Нередко подзывала его к себе играющая в карты императрица и с ним шутила и разговаривала. Что касается до императрицы, то она была, благодаря Бога, такова ж свежа и бодра, как при проезде чрез Тулу. Она два часа была тут и играла в карты с Зубовым, цесарским и английским посланниками, и нередко, положив карты, по нескольку минут вела речь и разговаривала. А за другим столом играла великая княгиня. И бал был очень пышный, и императрица отменно была весела.

205 О графе Суворове

Граф Суворов находился, около сего времени, в Петербурге, жил в Таврическом дворце, где все у него было дворцовое: и кушанье, и прислуга, и экипажи, и все, и все, жил как в гостях. Посылан был осматривать шведскую границу: проездил 10 дней, ничего с собою не имея, везде был, все крепости осмотрел, обходил, нашел где-то старика штаб-офицера, служившего 40 лет, и все с ним разговаривал. Везде его хозяева кормили, поили. Ныне, скоро куда-то едет, и ждут его в Москве, думать надобно — к югу: либо против турков, либо персов. Везде и поныне ходит все припрыжкой и скучает, что нет войны.

206 Молва о персидских делах

Молва носилась, около сего времени, не очень хорошая. Говорили, что где-то сделан тамошними народами на наши пределы набег и уведено наших тысяч с 12 в неволю, будто за сие Гудович отставлен, а посылается на место его безногий граф Валериан Александрович Зубов, и что ему приуготовлен уже и дом в Москве.

207 Молва о турецкой войне

Молва о приближающейся турецкой войне все продолжалась, а о шведской утихала, хотя приезжие и сказывали, что много к шведским границам отправлено амуниции.

208 Молва о пышной будущей церемонии в Петербурге, при надевании литовской короны

Говорили, что вскоре будет торжественный акт в Петербурге: привезут литовскую корону, и она торжественно поднесена будет сенатом государыне, и она на себя ее возложит, приняв титул великой княгини литовской, и при сем случае много будут пережалованы, в том числе и новые фельдмаршалы: — Репнин¹, которого для сего и ожидают в Петербург.

209 О кассире в почтамте, проигравшем в Москве деньги (1795)

Незадолго пред тем временем, как в прошлом году сделано было запрещение играть в карты, кассир московского почтамта проиграл 26 тысяч рублей казенных денег и, опившись яду, умер, но оставил после себя реестр, с кем и с кем он играл. Сим реестром воспользовались, и московский командир Измайлов тотчас расчислил сию сумму по всем игравшим и тотчас ее собрал. Говорили, что многие нашлись в реестре сем такие, которые и в глаза сего кассира не знали, также, что самое сие, между прочим, побудило Измайлова представить об игроках государыне.

210 О состоянии нынешних игор в Москве

Хотя переврали, будто опять игры в Москве завелись, но неправда. Приезжие уверяли, что наблюдается величайшая строгость, что завели было какие-то приказные с отставными офицерами игру в доме,— так всех забрали, и тех, кои офицерских чинов — на три месяца в смирительный дом, а нижних — публично на перекрестках плетьми наказывали, далее, что всем квартальным майорам дана привилегия в частях своих въезжать в дома, как скоро где усмотрят они собрание и карет много, и посмотреть, в чем упражняется хозяин. Сие очень всех останавливает.

211 О предосторожностях в Москве во время оттепели (генварь)

Как в бывшую необыкновенную оттепель мяса и рыбы испортились, то, в предупреждение вреда, сам начальник езживал в ряды мясные и рыбные и где продавали дичь и осматривал и все испортившееся приказывал зарывать в землю.

212 О болезнях, бывших в Москве, во время оттепели (генварь)

Болезней было, около сего, много и опасность самая. У одного господина Загряжского из 29 человек, с ним бывших, осталась одна кормилица, а прочие все были в горячке с пятнами, и он принужден был нанять иной дом и жить в двух домах. Многие и умирали действительно. А были также болезни и в Петербурге, где 3 недели не было ни клока снега, но Нева не прошла, там более все болели горла.

213 Об отъезде из Москвы тульского наместника

Наконец, по долговременном пребывании в Москве за болезнию, выехал сей старичок в Петербург, около 15 февраля, и слух прошел, якобы опять за болезнию остановился он в Твери, а однако другие, ехавшие из Петербурга, повстречались с ним около Торжка.

214 О выдаче Демидову денег, якобы в долг, тульскою казенною палатою

Тульская палата сшалила и за то получила от наместника великую гонку. Стараясь о доставлении провианта в Петербург и подрядив по 2 руб. 60 к. с куля г. Демидова, отважилась она выдать ему наперед 40 тысяч, а сему молодцу были только и надобны деньги, а провиант хотел он тут весь размытарить. Да и денег выдавать никак вперед всех не следовало, однако палата сделала переворотом: дала ему взаймы из оружейной суммы, взяв в залог имение,— но из суммы такой, из какой не велено выдавать никому ни полушки: раздавали только ту, которая дана на построение нового завода, а не из той, которая была старинная оружейная, а они выдали из сей, и за то и была им брань, и было за что.

215 О приеме провианта, привозимого из магазейнов в Москву

Приезжие и видевшие сей прием рассказывали, что принимали скоро, привозимых не задерживали, прикидывали только воза через четыре один. Однако нашли один куль в 6 пудов, и открывается, что был то румянцовский, да и в прочих его кулях недоставало фунта по 3 и по 4. Стыдно даже было сие прочим.

216 О московском начальник’ и его правлении

Говорили, что старик сей очень часто по Москве ездит, недавно был в надворном суде, и сам везде и все осматривает и печется о Москве более, нежели все думали и гадали. Сие приносило ему честь.

217 О причинах запрещения вывозить из Москвы хлеб (генварь)

Приезжие рассказывали, что повод к сему запрещению подал московский начальник своими представлениями императрице, ибо он обо всем и обо всем с нею переписывался и, как видно, сделался муж по ее сердцу. И как скоро стал в Москве хлеб становиться дорог, и более оттого, что тверские и вяземские заводчики тут на винокурни хлеб скупали и вывозили,— то и отписал он о том. А потому и велено ему хлеб туда не выпускать, а заводы ближние, подрядившиеся ставить вино на один год, по его рассмотрению, уничтожить.

218 О делаемых приуготовлениях к торжеству в Москве

Приезжие рассказывали, что во всей Москве делались великие приуготовления к торжеству бракосочетания великого князя Константина Павловича. Пред многими домами готовились иллюминационные щиты, а на Москве-реке пред воспитательным домом¹— фейерверк, и из иллюминаций славилась в особливости у графа Орлова, Алексея², пред домом его, где бывали беги: она составлена из трех щитов с разноцветными фонарями, и ее уже пробовали. О купечестве говорили, что оно не хотело давать маскарада, говоря, что и прежде за такой маскарад его бранили, а они лучше употребят деньги сии на лучшее и назначают 20 тысяч на искупление бедных и несчастных из тюрем и сделают 100 свадеб на своем коште и дадут невестам приданое, сие в самом деле едва ли не лучше маскарада.

219 О собачьем зрелище в Москве

Недавно приехали в Москву иностранцы с учеными собаками, обирать наши деньги. Собаки ходят по канатам, балансируют всячески, берут город, ездят в карете и ее возят и стоят позади, прислуживают двум обедающим обезьянам, и на приступ одна всходит по лестнице задом, наконец зазвонит хозяин в колокол,— все оне поднимают такой несносный лай и вой, и город разваливается, что все зрители опрометью уходят. Зрелище продолжается два часа, и охотников много терять рубли и полтины. Пристали и показывали они сие в доме Бориса Михайловича Солтыкова, нарочно для таких спектаклей построенном и ему великий доход дающем.

220 Об отсрочках бракосочетания великого князя Константина Павловича

Бракосочетание назначено было быть 13 февраля, и с сего времени долженствовали продолжаться пиры и праздники до самой масляницы, но заболели у невесты зубы, и отложена свадьба до совершенного освобождения, сперва по 15-ое, а там далее, и опасались также, чтобы не захватил и великий пост.

221 О стуже при начале масляницы

В первые дни масляницы стояла прекрасная ясная погода, но морозы страшные и почти нестерпимые. В понедельник был мороз 15 градусов, на ветре, и очень холодно. Дороги худы и ухабисты, обозов много.

ФЕВРАЛЯ 28-ГО

222 Об обыкновении сажать зайцев

Древнее и любимейшее у многих, а особливо знатных господ, обыкновение травить изловленных, кормленных взаперти и перед собаками пускаемых зайцев,— господствовало и поныне еще во всей силе. Собирались превеликою гурьбою, выезжали на ближнее просторное место, выводили с собою лучших своих собак и, пуская пред ними бедного заключенного, животного, смотрели травлю, любовались удальством своих собак и называли все сие сажанием зайцев. Каково и сие обыкновение ни дурно, но все оно несравненно лучше и терпимее, нежели рысканье по полям, тут еще более навеселиться можно, а опасности нет никакой.

ФЕВРАЛЯ 27-ГО

223 О начавшейся тали

Как погода, около сего времени, стояла все ясная и по ночам были морозы, а днем пригревало очень солнце, то оказывались уже первые от солнца тали, и погода была самая масляничная и хорошая.

ФЕВРАЛЯ 28-ГО

224 Молва об уничтожении судейского жаловья

Носилась молва, что хотят сделать, чтоб уездные все судьи получали жалованье не из казны, а от дворян, яко от них для суждения своего избираемые.

225 О городе Ржеве-Володимирове

Бывшие там не могли довольно расхваливать построение сего города: и как он хорош, и сколь процвел, в недавние годы, от торговли пенькою, салом и юфтями, купцы тысячу на тысячу получали. Три реки, Гжать, Волга и еще [пропуск] делали место сие центром торговли, и мило смотреть, какое там множество пристаней и судов, и как прибыльно там дворянам, строящим в своих дачах барки и продающим, у одного поделаны каналы и места для строения удобные.

ФЕВРАЛЯ 29-ГО

226 Молва об уничтожении сбора хлебного

Носилась молва, что провиантскую хотели совсем уничтожить и что будто определяется выдавать корпусным командирам деньги, дабы они сами о запасении войск своих провиантом пеклись и помышляли. Но слух сей мало имел вероятия, а сие могло статься, что, с провиантом наскучивши сборным, его отменяют.

МАРТА 1-ГО

227 Слух о скором проезде Зубова

Здесь ожидали на сих днях графа Валериана Александровича Зубова, едущего командовать армиею, назначенною в Персии.

228 Еще молва о провиантских делах

Записанная молва о провиантской произошла, как думать надобно, оттого, что минувшею еще осенью г. Новосильцов, генерал наш провиантмейстер, умирающий за казенное, вышедши из терпения от ужасно высокой цены, показываемой полковниками полков, а особливо конных, при покупке и подряде ими провианта и фуража, и дивясь, откуда они брали такие высокие справочные цены, так что собственные его комиссионеры гораздо дешевле доставали, и видя явный грабеж и обворовывание казны, как то и действительно было,— решился представить о том самой государыне и предложить, не угодно ли будет повелеть: всем господам полковникам не делать самим собою подрядов и покупок, а представлять о том на рассмотрение и цены свои своим дивизионным командирам и тогда уже заключать контракты, когда ими апробовано будет, словом, чтоб наложить на полковников узду. На это и воспоследовало именное повеление, чтоб этому так и быть. Многие обвиняли г. Новосильцова, что он ничего иного не сделал, как, отняв хлеб у полковников, дал оный дивизионным командирам, но он говорил: ‘Как бы то ни было, но я очистил свою душу’.

МАРТА 2-ГО

229 О маслянице

Во всю масляницу стояла наипрекраснейшая, ясная погода: не было ни слишком холодно, ни слишком тепло, редко бывало такая, но увеселений в городе мало.

230 Об экономическом обществе и о 50-й части Трудов его

Общество¹ продолжало свои Труды², но медленно печатало. Вышла 50-я часть и новое продолжение. Заглавный лист к ней печатался у Шнора, и там вещей полезных мало. Писало ко мне, жаловалось, что наши никто не присылает, и просило, чтоб писал. Успех слаб, побуждений мало, все лучшие корреспонденты не награждены, всякий презирал и не хотел по-пустому трудиться.

231 О Таганроге и оттепели там (генварь)

Приезжие рассказывали, что бывшая там оттепель наделала ужасный вред, ибо наготовлено было множество рыбы, море волною разбило, рыба потонула, и с нею до 1 000 человек погибло будто б.

232 О попе, издававшем книгу ‘Пространное поле’, и пожаловании ему 1 000 рублей (февраль)

Один поп вздумал издавать в Москве большую книгу под названием глупым: ‘Пространное поле, обработанное и плодоносное, или Всеобщий исторический оригинальный словарь’. Уже года два тому, как начал, пренумерации¹ мало, он стал в пень, отважился послать обе первые литеры напечатанные к государыне, видно, чрез кого-нибудь, получил благоволение, дано 1 000 рублей. Дашкова² на 10 экземпляров подписалась, еще просится о пренумерации, но стоит 36 или 45 рублей, и охотников мало. А другим и нужнейшим побуждения никакого нет. О сем публиковано было особливым листком при газетах.

233 О княгине Дашковой (февраль)

Сия все еще была директором академии и чинов и титулов имела множество: была действительная статс-дама, русской академии председатель, ордена Екатерины кавалер, член императорской Эрлан. [?] академии, санкт-петербургского общества экономического, берлинского испытания природы и филадельфического в Америке. Но при всем том академия была упущена и ничего не производила хорошего.

МАРТА 9-ГО

234 О мужике, убившем в Иевлеве

Масляница в сей год в простом народе не прошла с миром: вина выпито очень много, в драках и безумиях не было оскуднения, а были и здоровые люди, не дождавшиеся поста. В волостном селе Иевлеве, два мужика, свата, были друг у друга в гостях, пили, пили, но того недовольно: — надобно было одному звать другого к себе еще. Тот нейдет. Другой, вышедши уже вон, его зовет сквозь двери и, схватя за полу, тащит идти нехотящего. Тот упирается ногами в дверь, нейдет. Сей тащит, тащил, тащил, рука сорвалась, он упадает в сенях затылком на какой-то чурок и головою вниз, голова проламывается, мужик лишается языка и чрез сутки и совсем умирает.

235 Об обыкновении пить и кататься еще в понедельник

В некоторых городах, однако не во всех, было обыкновение еще приобщать и понедельник первой недели к маслянице и, под именем промывания горла, и сей весь день провождать в пьянстве. А инде катались все на горах от мала до велика, вытаскивая даже самых старух и стариков. Сим обычаем в особливости славился город Алексин.

236 Об обыкновении крестников ездить к отцам крестным

В среднем классе людей и низком, было в сие время обыкновение, чтобы, в последние дни масляницы, всем крестникам, с отцами своими и матерями, приезжать прощаться с отцами крестными и матерями. Они привозили им обыкновенно, чем Бог послал, на поклон безделок, а те отдаривали крестников своих, и всегда больше. И потому, у кого много крестников, тем было иногда и накладно: всех надобно было не только дарить, но и подчивать.

МАРТА 4-ГО

237 О нескором сыскивании подвод к возке провианта

Сколько транспорты провиантских магазейнов из Богородицка были успешны, столько затруднительны из Ефремова и Новосиля. Отсюда уже более 6 000 кулей было отправлено, а из Ефремова — только 200, а из Новосиля — еще ни одного. Происходило сие от мытарств приставов, непроворства асессоров и разных шиканств¹. Казенная палата очень озабочивалась, хотел ехать сам вице-губернатор, и приезжал директор экономии в Ефремов, чтоб поспешествовать сему делу. Время осталось немного и всего три недели, а возки еще очень много.

МАРТА 5-ГО

238 Еще слухи о персидских делах

Уже носилась молва, что наши имели будто бы с персами где-то и дело и что начало сие было для нас очень неудачно. Было будто в деле 6 полков наших, и персы как-то так наших где-то прижучили, что два целых полка совсем отхватили и до одного человека перерезали, не взяв ни одного в полон, а достальные 4 насилу успели уйти. Говорили, что рассказывал сие один выезжий оттуда офицер, бывший будто сам на сражении. Впрочем и он подтверждал, что командовать сим корпусом назначен Валериан Александрович Зубов, туда едущий, и что многие полки теперь туда идут.

239 О смерти несчастного пристава провиантского (февраль)

О том глупце, приставе магазейнов Каширском, о котором упоминаемо было выше, слышно только было, что он не доехал до уголовной палаты й до Тулы, но на дороге еще со страстей умер, пил чай и тут и умер. Все не сомневались, что он опился¹.

240 О треске необыкновенном слышанном

В Богородицком уезде, в окрестностях реки Красивой Мечи и села Лутова, в самые заговины¹, марта 2-го, около полуночи, многими слышан был в западной стороне необыкновенный треск, так как бы батальный огонь и вдали стрельба, иногда очень громко, иногда тише, и продолжалось сие часа три. Все дивились и никак не могли понять, что бы такое было: земля ли от морозов трескалась, но коих тогда не было, или в воздухе что. Расстояние казалось за версту, но другое село слышало также, и сему казалось еще далее. Очень было странно и удивительно.

241 О тали рановременнон

В начале марта дни стояли очень ясные и теплые, морозы по ночам были, но не очень сильные, а в красные дни тепло, уже 3-го и 4-го были лужицы, и снег по дороге мягок и мокр. Все необыкновенно рано.

МАРТА 6-ГО

242 О книжке ‘Милине’ (февраль)

Все ждали от Карамзина чего-нибудь важного или, по крайней мере, 3-й части ‘Аглаи’¹, но он дурно соответствовал ожиданию публики, выдал две маленькие книжечки: одну своего сочинения², а другую сию³. И в первый раз в сей появился у нас формат карманный, но напечатан дурно и крупно, да и историйка ничего не значит.

243 О возражении на ‘Глас невинности’ (февраль)

Обвиняемый грабежом и убийством, граф Потемкин¹ издал стихи под названием ‘Глас невинности’. Ему ответствовал кто-то возражением на то, очень едким, колким и ядовитым, и листок сей летал всюду по Москве и читан был многими.

244 О митавском университете (генварь)

Писано было в газетах, что из митавской гимназии хотят сделать университет, и курляндское дворянство собрало 100 тысяч талеров на основании онаго, дабы интересами его могли 50 отроков воспитываться дворянских.

245 О поступке клубистов в Москве (генварь)

Члены московского клуба или благородного собрания собрали 2 000 и отдали в приказ общественного призрения, на употребление для бедных, и сей определил содержать на оные при университете бедных дворянских детей в пенсионе. Сделано сие при постановлении императрицына бюста в зале собрания, и это хорошо и похвально, но жаль, что мало.

МАРТА 7-ГО

246 О Костюшке (генварь)

О Костюшке¹ писано было в газетах, что ему дозволено допускать к себе людей и давать столы, и он почти на свободе, в неволе своей.

247 О дипломах, даваемых императрицею на дворянство

Монаршее снисхождение к дворянам было так велико, что она всякому, желающему и неимеющему диплома на дворянство и герба, оные давала. Некоторые, пользуясь сим, выходили даже из мер по своему любочестию и, будучи простыми дворянами, заказывали приуготовлять себе на своем коште такие дипломы, какие не постыдными были самим герцогам и графам. Состояли из нескольких пергаментных листов, которые переплетались в глазет, и каждый лист перелагали зеленым гарнитуром, все листы сии обведены были великолепнейшими рамами, рисуемыми из золота и краски наулучшими миниатюрными мастерами, а заглавный лист особо украшенный портретом императрицы и всеми гербами и рисованный наподобие финифти очень хорошо. Писали все наподобие истинно гравировки, титул золотыми, крупными литерами, а прочее — чернилами, печать в особливом капсуле или ковчеге, серебряном и вызолоченном, с крышкою и на золотых веревках, с двумя большими золотыми кистями. За одно письмо давали по 150 рублей, за рисовку 60, и совсем становился более 450 рублей. И императрица подписывала, но не приказывала именно так делать, а зависело сие от произвола хозяина, а потом и все стали думать, что сама государыня так приказывала: сим образом обманывали потомство.

МАРТА 8-ГО

248 Молва о персидских делах

Говорили, что не наших, а грузин будто побили 12 тысяч, о наших же не слышно, а паче говорили, что наши имели уже многие там сшибки и что там порядочная была уже война, и что Дербент и вся Баку нам уже поддалися¹, и делают туда великое вооружение, и ехал командовать туда всеми Валериан Александрович Зубов, с ним генералы все молодежь: Платов², Корсаков³, Козицкий, и ехал около сего числа: 60 лошадей было поставлено, везде встречали, везде ждали. Что-то будет?

МАРТА 9-ГО

249 Об ожидании Зубова

Все ждали здесь, в Богородицке, Зубова и говорили, что он тут ночевать будет. Однако ожидание было пустое, ехал один его штаб, а сам он поехал чрез Коломну, а здесь ехала одна его свита.

МАРТА 10-ГО

250 О мятели страшной

Против всякого чаяния, сделалась в сей день обыкновенная страшная февральская мятель. Началась с половины дня и была страшная, не было ни зги не видно, но сначала тепловата, к вечеру поуспокоилась, но в ночь опять зачала бить и уже с северным ветром и стужею и продолжалась целые сутки.

251 О бракосочетании великого князя Константина Павловича и петербургских торжествах (февраль)

К сему торжеству назначено было сперва 13-е февраля, но невеста занемогла зубами, и оно совершилось уже 15-го числа, в церкви зимнего дворца, со всем пышным придворным этикетом и обыкновенным великолепием, но ничего особливого не было. Продолжалось сие торжество несколько дней сряду. В первый день, поставлены были все, находившиеся в Петербурге, команды и полки в строй, на площади перед дворцом и по ближним улицам. В 10 часов, съехались все знатные во дворец обоего пола до 5 класса и чужестранные министры, в русском платье, и по собрании всех, изволила государыня, со всею своею императорскою фамилиею, шествовать в придворную церковь, обыкновенным церемониалом. Все шли по два в ряд, и младшие наперед, а старшие — после. Между тем продолжалась пальба из пушек. Императрица была в малой короне и в императорской мантии, у которой шлейф несли шесть камергеров, за нею шел цесаревич с супругой, за ним великий князь Александр Павлович с супругой, а за ним жених с невестой, а за ними — великие княжны, там статс-дамы и фрейлины и генеральша Ранье. У дверей церкви, встретило духовенство в облачении, со крестом и святой водой, и, благословив их, шло пред ними.

По пришествии в церковь, императрица, взяв за руку, повела жениха и невесту и поставила на венчальное место, против царских дверей, пред амвоном, покрытое малиновым бархатом. Пред ним был налой с евангелием и с крестом, а по сторонам — два серебряные геридона, и на них — венцы на золотых блюдах. Благословение брака совершалось обыкновенным порядком Восточной Церкви. Венцы держали: над женихом — оберкамергер Шувалов¹, а над невестой — граф Зубов. В ектеньях², до евангелия возглашаема была невеста — великой княжной, а по евангелии — великой княгиней.

По окончании свадьбы, новобрачные и родители их приносили, императрице благодарение. Потом служили благодарный молебен, и при многолетии, началась пальба с обеих крепостей и от войск беглым огнем, а в церквах начался колокольный звон, который продолжался во все три дня. Архиерей и духовенство поздравляли всю императорскую фамилию.

После чего началось таким же порядком шествие в комнаты, чрез кавалергардскую, где поздравляли чужестранные министры, а великий князь цесаревич возвратился в свои комнаты и принимал поздравления от синода и чужестранных министров.

Стол дан был в егорьевской зале. Императорская фамилия кушала на троне, под балдахином, во всей пышности, прислуга была от камергеров. Для прочих были два фигурные стола: один — для дам 4-х классов, а другой — для кавалеров, кушанье носили пажи. При сем играла вокальная и инструментальная музыка, а при питье здоровья, играли на трубах, били в литавры и производилась пушечная пальба: сперва за императрицыно здоровье 51 выстрел, потом цесаревича, там Александра Павловича, а там новобрачных, а там великих княжен, и за все по 31-й пушке.

По окончании стола, императрица тем же порядком шла в свои покои, а с 8 часов дан бал, для чужестранных послов и своих знатных особ, в новом зале.

По окончании бала и уже ночью, все особою и пышнейшею церемонией и порядком, во множестве карет и великим кортежем, повезли новобрачных в мраморный дворец. Великий князь Александр Павлович отправлен был наперед для принятия новобрачных. По отвезении, возвратились все опять таким же порядком назад. Государыня туда не ездила. Все сие происходило в пятницу.

На другой день, в субботу, приезжали поздравлять молодых все духовные и светские 5 классов особы. А потом поехали они на княжий пир, в большой зимний дворец, который стол дан был в кавалергардской, и за столом были дамы первых двух классов, прислуживали, по-прежнему, знатные, и производилась пальба из пушек. Ввечеру был бал в старой галерее и ужин в новой зале, за фигурными столами, для 4-х классов и чужестранных министров, по билетам. Перед балом, цесаревич и великая княгиня принимали от всех поздравления. В тот же день, в 4 часа, приезжали новобрачных поздравлять в мраморный дворец иностранные министры.

На третий день было отдохновение.

В четвертый день, в 10 часов, съехались все знатные во дворец, и в 12 часов даны были народу жареные быки и виноградное вино. А потом императрица, с цесаревичем и великой княгиней, поехала в мраморный дворец, ибо в сей день обед был у новобрачных, при пушечной пальбе.

В пятый и шестой день было отдохновение.

В седьмой день, кушала вся императорская фамилия у цесаревича в комнатах, и с нею только те, кои были приглашены от них, а ввечеру был у них в комнатах бал.

В осьмой день было отдохновение.

В девятый день, был обед и подчивание, а потом ввечеру — бал у великого князя Александра Павловича.

В десятый день, что было в мясные заговины, был маскарад для дворянства и купечества.

В одиннадцатый день — отдохновение.

В двенадцатый день, во вторник на маслянице, был бал в старой галерее и ужин, по билетам для 4-х классов и чужестранных министров, в новом зале.

В тринадцатый день, февраля 27-го, фейерверк, на Неве-реке, против зимнего дворца, причем обе крепости и город были иллюминованы.

Сим образом производилось сие торжество, но примечания достойно, что никто, во все сии дни, не был жалован никакими чинами и ничем.

МАРТА 11-ГО

252 Молва о приезде императрицы в Москву (февраль)

Молва, уже несколько раз до сего бывшая и всегда оказывавшаяся пустою и неосновательною, а именно, что императрица будет в Москву, для сложения своей короны и отдания оной наследнику, ею назначенному, возобновилась опять, около сего времени, но, по всем обстоятельствам, была такая же пустая ‘ неосновательная, как и прежде. И Богу известно, с чего это люди брали и разглашали.

253 О недостатке подвод под провиант

Сколько до сего было много охотников возить из Богородицка в Москву кули с провиантом, столько вдруг сделался в них, около сего времени, недостаток: никто не приезжал и не являлся. А как провианта еще много не перевезено, а путь начинал уже портиться, и от бывших талей снег, во многих местах, с гор сполз, а в вершинах и логах были воды, что более ‘удерживало всех, то все очень озабочивались о провианте и не знали, что делать. Из Ефремова отправлено еще очень мало, а из Новосиля еще и вовсе ничего. Едва ли не завеснует провиант здесь.

254 Еще о персидских делах и шахе

В Москве въявь и все громко говорили, что у нас с персами уже началась война и что были у наших войск с ними многие стычки, в Грузии и где-то, что приехавший в Петербург персидский принц признан императрицею и провозглашен персидским шахом и что скоро оттуда отправится и поедет, чрез Москву, к нашим войскам, туда наряженным, и что они, вступя в Персию, все на его имя отбирать станут. Между тем утверждали, что действительно Дербент и Баку нашему оружию уже покорились и вся побочина Каспийского моря нам уже дружелюбна. Следовательно, если и будет дело, так уже далече и внутри самой Персии.

255 Молва о турецкой войне

О турецкой войне говорили, что якобы она неизбежна и непременно будет и что будто бы за персов, что по последнеписаным известиям в газетах о примирении их с персами, и вероятно, и войска из Польши наши действительно туда подвинулись и стояли в том краю наготове.

256 О Мордвинове вице-адмирале (генварь)

Известно, что всем нашим черноморским флотом командовал вице-адмирал Николай Семенович Мордвинов¹. О сем Мордвинове говорили, что он отменный и великий человек. Поелику отец его был адмиралом, то он почти родился и вырос на кораблях, отменно знает свое ремесло, сидит на книгах и в науках упражняется, и великий флагман. Некто из друзей его, г. Петров², сочинил ему, около сего времени, прекрасную оду и напечатал только для друзей своих, а не для продажи. Ода прекрасная и без лести и делала честь и сочинителю и предмету.

257 Молва о принятии королем прусским титула короля польского

Глухая молва была и о короле прусском¹, и все опасались, не будем ли мы иметь дело и с ним, по причине будто бы он затеял принять на себя титул короля польского, а сего нам никак допустить не хочется. Но молва сия едва ли не пустая.

258 Молва о короле шведском и разрушении его сговора (февраль)

Приезжие из Петербурга привезли весть в Москву, якобы, вскоре после Святой недели, будет у нас еще свадьба, и что будто двор наш смастерил так, что свадьба и сговор короля шведского¹ на мекленбургской принцессе разрушается, и он вознамеривается, во избежание войны с нами, жениться на нашей принцессе Александре Павловне. Слух — невероятный еще, но диковинка будет на весь свет, ежели сие сделается и если нашей монархине удастся сотворить и сие чудо.

259 О Константине Павловиче (февраль)

Вся Москва наслушана была анекдотами и слухами о великом князе Константине Павловиче. Говорили, что он от часу более выкидывал о себе так называемых штучек: везде ходил переодевшись в простое платье, везде все расспрашивал и выведывал и о всех беспорядках доносил государыне, и что многие бедные тем воспользовались, и что народ его отменно полюбил, и молва начинала носиться, что в нем не умирал Петр I и что он будет точный он во всем.

260 О катанье Константина Павловича (февраль)

Говорили в Москве, по слухам из Петербурга, будто бы Константин Павлович не успел жениться, как тотчас и сделал уже штуку. Подхватив свою молодую и посадя в открытые сани, один, без кнехта¹, без всяких дальних сборов и церемоний, ну по городу, масляницею, ездить и кататься и всем свою молодую показывать, а народу то и любо было. Сказывали, что сие узнала императрица и ей было неугодно, что он нарушил этикет, так что она не приказала ему, без своего ведома, давать лошадей.

261 Дополнение к анекдоту, описанному выше сего под No 197-м о великом князе Константине Павловиче (генварь)

Об анекдоте известном с деньгами, отданными им отцу своему, о котором сообщено было выше, говорили иные инако и рассказывали, что будто бы он, переодевшись в простой сюртучок, пришел в военную коллегию и, будучи никем неузнан, нашел там какого-то штаб-офицера или полковника огорченного. Расспрашивая его, узнал он, что он просит пенсию за свою службу и раны, но два года не добивающегося того, не имеющего никакой заступы, ни дядюшки, ни брата. Великий князь соболезнует о нем, говорит, что готов бы ему услужить, но не в силах, однако есть у него знакомый камер-лакей во дворце, у которого он проживает, так он поговорит ему о нем, и чтоб он пришел сам во дворец. На вопрошание — как ему отыскать его, велел он прийти и сказать только у одних ворот часовому, а он ему прикажет уже о себе. Офицер так и сделал: приходит ко дворцу и сказывается часовому, сей тотчас отсылает его к унтер-офицеру, и сей ведет его прямо вверх и во внутренние чертоги. Тот дивится и спрашивает: куда он его ведет? ‘Пойдем,— говорит,— не бойся’. Он ведет его далее и далее и в самые комнаты царские, тот пятится, удивляется и запинается, сей внушает в него смелость, и вдруг вводит он его в комнаты Константина Павловича, и он узнает в нем его. Сей извиняется пред ним, что его обманул, и, схватя за руку, ведет его к императрице и говорит: ‘Вот, бабушка, что у нас делается и происходит: человек, служивший столько-то лет отечеству, ‘израненный, изувеченный, не имеет, чем себя питать, просит пропитания и в два года не добьется и почти по миру ходит’. Императрице было сие очень приятно. Она пожаловала тотчас сему человеку пенсию и сделала Константина Павловича тайных своих милостей раздавателем и велела ему отпустить 30 тысяч, для таковых же раздач. И он сии-то будто деньги отдал своему родителю, и так далее.

Сим образом рассказывали сию историю, но как бы то ни было,— но случай сей и изображение Константином Павловичем всей нужды, претерпеваемой цесаревичем, толико тронули императрицу, что она приказала тотчас отпустить ему 50 тысяч, а иные говорили 500 тысяч. Но что всего лучше, то говорили, якобы сей случай подал повод к примирению бывших несогласий и что, с сего времени, цесаревич сделался несравненно важнее прежнего, как до того было.

МАРТА 12-ГО

262 О болезни императрицы (февраль)

Около сего времени, опять стали говорить, что императрица была больна и что оказалась опять водяная болезнь и вошла уже из ног в живот. Вести сии были крайне всем неприятны и огорчительны.

263 О Потемкине, Павле Сергеевиче, и о сатирах на него (февраль)

Он все еще был болен очень в Москве и отлынивал от суда. Говорили все, что он опился ядом и медленно кончает и умирает. О возражениях, сочиненных на его стихи — ‘Глас невинности’, говорили, что было их три: одно сочинено Державиным и умеренно, а оба другие ужасно едки и дерзки, и что доискиваются, кто их сочинил: дурно уже очень.

264 О сатирических картинах (февраль)

Никогда не было в народе и в Москве столько едких сатир и пасквилей, как ныне. Вошел и у нас манер осмеивать и ругать знатных картинами. Оне были рисованные и с девизами карикатуры, но так, что, по сходству лиц, стана, фигур и платья, можно тотчас распознавать, о ком шло дело. Все и многие знатнейшие фамилии были перебраны, и начато с главнокомандующего Москвою, г. Измайлова. Он изображен был в своем точном виде, как по утрам сидит в шлафроке, в руки дана ему азбука с указкою, указывающей на литеру ‘глаголь’, генерал Михайло Львович Измайлов стоит позади с хлыстом и учит будто его грамоте, секретарь предлагает ему бумаги для подписывания, а другой рукой зажимает ему глаза, женщина с мешком денег тут же изображена, подающая оные и старающая подкупить.

Другая карикатура изобрала генерала князя Юрия Володимировича Долгорукова¹, во всех его орденах и нарядах, покрытого смурым² кафтаном, сидящего на бочке вина и окруженного подлым народом, которому будто кричит: ‘Сюда, сюда, ребята! вино дешевое, хорошее. Авось не узнают, что я генерал’. Друг и сообщик его, князь Сергий Сергиевич Гагарин³ выгребает у него из под ног деньги. Оба сии наказаны по достоинству.

Третья карикатура изображала графа Орлова (Чесменского), гоняющего своих лошадей и занимающегося сим делом, с надписью: ‘Гоняю лошадей, могу гонять и людей’⁴.

Сим и подобным тому образом изображаемы были многие и другие из знатных, отличавшихся какою-нибудь особливостью, и более сорока фамилий сим образом разруганы. О всех сих карикатурах говорили, что они якобы присланы были из Петербурга и продавались в нюренбергской лавке, и всех их с строгостью отыскивали и отбирали.

265 О дороговизне хлеба на Морше в Тамбове (генварь)

Никогда еще в Морше так хлеб дорого не был, как ныне. Цена была самая тульская: рожь продана по 3 рубля по 50, 60 и 70 копеек, но крупа почти в 4 рубля. Причиною тому наиболее недород в тамошних местах ржи.

266 О московских торжествованиях бракосочетания великого князя Константина Павловича (февраль)

Москва при сем случае старалась возможнейшим образом ознаменовать свое усердие к императорской фамилии. Известие об оном получено 23 февраля, но празднества начались 25 или в понедельник на маслянице. В сей день было торжественное молебствие в соборе, при пушечной пальбе, была превеликая церемония: служили три архиерея, множество архимандритов, вся знатность была тут, проповедь сказывал Амвросий, иеромонах академический, и проповедь была прекрасная. И в сей день был весь город иллюминован, но по несчастию мешал ветер.

На другой день праздновали купцы свой праздник: они обвенчали 24 свадьбы еще в воскресенье, и сии дни молодые праздновали по домам, а в сей день, в палате шестигласной думы, дали они всем сим новобрачным обед славный, на серебряном сервизе, все были убраны и одеты, множество было зрителей знатных. После обеда они угощали гостей, и был ужин, а при роспуске каждому дано по 10-ти рублей награждения, а обедало около 100 человек, ибо каждой паре дано было позволение привести еще пару В сей же день выкупили купцы 150 человек, сидящих в тюрьмах за долги, не свыше 300 рублей.

В середу был обед и бал у графа Алексея Григорьевича Орлова, и после фейерверк славный и прекрасная иллюминация Стечение народа было превеликое Лошади взбесились и наделали кутерьму одну боярыню задавили, она, испугавшись, выскочила из кареты и попала под лошадей

В четверг было отдохновение и было благородное собрание в клубе

В пятницу — обед и бал у наместника, а ввечеру весь Кремль был иллюминован более нежели 70 тысячами плошек, и перед Кремлем, на Москве-реке был хороший фейерверк, и тем празднество сие кончилось.

Словом, праздник был очень хороший, и как присовокупились к тому и прочие масляничные увеселения, то такой масляницы никогда в Москве не было, и все завеселилось в прах.

267 О театрах московских

В Москве, около сего времени, было 15 театров, из коих только один был большой, всенародный, а прочие все приватные, в домах. Многие из богатых щеголяли и проматывались на них. Славнее всех был из них театр графа Шереметева, после него — князя Волконского, там — Столыпина и прочие. Некоторые из прочих были театрики маленькие, и на них играли очень хорошо. На большом же славились актеры: Померанцев, Лапин, Шушерин, Ожогин.

268 О музыке в Москве

Музыка в Москве очень была в моде. Считали до 10 тысяч всех музыкантов, и во многих домах были прекрасные музыканты и виртуозы. В особливости щеголял музыкою генерал Таврило Ильич Бибиков. И музыка доводима была до совершенства: множество музыкальных лавок и с продажными нотами свидетельствовало в том.

269 О славном московском проповеднике

Из всех проповедников славился около сего времени, в Москве, молодой священник в церкви Ивана Воинственника¹ Матвей Михайлович. Со всех сторон приезжали его слушать, и он был модный, но знающие дело сие дивились, что он более был славен, нежели то заслуживал: проповеди его не наполнены были ни красноречием особым, ни говором хорошим, он читал их более, и всякое слово только, как молотком, пригвазживал, впрочем, были очень сухи. Но характер сего священника хороший, жития очень хорошего, и дохода получал множество, и на досуг ездил по домам учить детей закону.

270 О денном маскараде (февраль)

Доселе наивеличайший маскарад в Москве бывал на маслянице, в пятницу, а ныне более славился денной¹, в воскресенье: все знатные и наилучшие люди на оный съезжались, и он был достопамятнейшим.

271 О скупании хлеба князем Гагариным (1795)

Князь Сергей Сергеевич, сей сильный богач, не преставал по-прежнему ковать себе разными образами деньги и подавать повод смеяться своему ремеслу. В последнюю осеннюю ярмарку, в городе Ефремове, где он был откупщиком, приезжал он туда и, смолвившись с друзьями своими, такими же жидами и проходимцами, Темешовым и Иваном Борисовичем Игнатьевым, хотел было насильно унизить цену хлеба и приневолить народ продавать его себе дешево. Они сговорились не давать более полутора рубля за четверть и грозили купцам, чтоб они не покупали дороже. Однако сии не испугались и продолжали скупать, и чрез это самих их наконец принудили заплатить себе по три рубля за четверть. Все происки и хитрости мерзкие и гнусные, нимало ни с породою, ни с чином его несогласные. Он таскался по ярмаркам и по рынкам как …… и терпел всякую нужду и беспокойство, для наживы еще множайших тысяч.

272 Об архимандрите Донского монастыря

В Москве, в сие время, славился в особливости смиренною и благочестивою жизнию старичок-архимандрит Донского монастыря.

273 О молве, что игроки простятся (февраль)

В Москве, в сие время, носилась молва, что в мае выйдет манифест, и все сосланные игроки будто будут прощены. Говорили, якобы у некоторых был уже и сей неизданный еще манифест, но явная была то ложь.

274 О пензенском купце и славном богаче Злобине

В России, а особливо в столицах и самом Петербурге, славился, около сего времени, великим богатством своим один пензенский купец, Василий Алексеевич Злобин¹. История его достопамятна и достойна быть записана в летописях российских. Следующее взято и пишется на собственном его самом о себе рассказывании.

Отец его не что иное был, как экономический крестьянин в пензенском наместничестве, но имел как-то счастие столько разбогатеть, что обоим своим сыновьям оставил по себе 6 000 рублей, кои они после смерти его разделили между собою по 3 тысячи, и разошлись врознь от своих жен, не могущих ужиться вместе. Сей продолжал быть крестьянином, был даже сам головою крестьянским, потом в городе Питере торговал разного мелочью, в лавках, продавал всякую посуду, харч и прочие неважные вещи, но был так счастлив, что через год увидел себя в 5 тысячах. Потом отважился он снять какой-то подрядец небольшой, который ему так удачен был, что он при конце года увидел себя в 15 тысячах. Сие побудило его снять еще какой-то подряд поболее, и сей был ему еще того счастливее, и так что он, чрез другой год, увидел себя в 50 тысячах, и как мог он иметь у себя верных приказчиков, то с того времени пошел он торговать, входить в большие подряды. Его взяли в часть откупщики петербургские, и он стал ворочать и так проворить, что в 17 лет нажил более 2 миллионов и был в состоянии пожертвовать 80-ю тысячами, для получения себе только медали. Был какой-то важный подряд поставки провианта, все торговавшие просили дорого: он приходит к г-ну Новосильцову и говорит, что он из всех просимых цен готов взять 80-ю тысячами и менее, если только государыня пожалует его золотою медалью, для ношения на голубой ленте. Г. Новосильцов подавал о сем записку государыне, и медаль ему золотая действительно дана, и он ее на голубой ленте носит ныне. И так богат, что, помышляя несколько раз о пресечении своих промыслов и торговли, говаривал, что не может отстать от них по одной только привычке, а то может он, совсем более не трудясь, получать ежегодного дохода по 90 тысяч. Достопамятно, что, при всем таковом богатстве, ходит он все еще в русском платье и в бороде, а жена его в превеликом кокошнике и телогрее, хотя все сие залито золотом и усыпано премножеством больших драгоценных камней и самих солитеров-бриллиантов. Кокошник у нее так велик, что в двери пройти не может, а входит она боком, а бриллиантов у нее так много, что унизана ими даже телогрея, и в сем одеянии своем она сущая шутиха. Сам он, хотя очень умен, но дурен, толст, красен, кос и при том еще превеликий заика. Можно сказать, что счастие было слепо и нечаянно на него набрело. Впрочем, он сам о себе говорит, что в обоих тамошних наместничествах нет его богатее. И сей человек и поныне все еще занимается разными подрядами и поставками, и в Петербурге всем знатным очень знаком и ими, по богатству своему, любим и почитаем.

275 О Мацневе, славном хлебопашце

Лет за 25 до сего, из всех российских экономов никто так славен не был, как г. Мацнев, по имени Спиридон Тимофеевич, орловский помещик. История сего человека также достопамятна и достойна записана быть в летописях.

Он породою своею происходил из однодворцев и был не что иное, как секретарь в орловской провинциальной канцелярии, в которой должности был он 18 лет, не хотел и не добивался никаких чинов, но умел столь много отчасти наворовать, отчасти действительным и славным своим хозяйством и хлебопашеством, в немногие годы, нажиться и разбогатеть, что накупил себе более 6 000 душ и имел лесную дачу, в 18 тысячах десятин состоящую. Хозяйство его было действительно славное и безпримерное. Он ведал существенно состояние всех своих крестьян, самые их нужды были ему сведомы, ни один крестьянин не должен был ни за чем ездить в город, но у него все нужное было для них продажное, все и все у самого его покупали. На полях он встал и лег, смотрение было ужасное, и самым тем отменным рачением своим столько он прославился, что повсюду называли его первою хлебного маткою. Но что же он сам был, при всем своем превеликом богатстве? — мужик высокий, с лысиной во всю голову, ходил в простейшем платье, ел на деревянных тарелках и деревянными ложками, морил себя голодом. Наилучшая езда его на поле была в холстинном халате и облитом масляною краскою, на седле трех денег не стоящем. Сего довольно для описания его наружности. Что касается до нравственности, то она была еще хуже: он притеснял всех и гнал ближних своих родных варварски, был сущий бездельник Да и ждать хорошего ничего было не можно

Чем же все сие кончилось? все не пошло впрок! — Был у него сын один, но и тот при нем еще умер. Теперь остался один внук, который, хотя к богатству сему присовокупил было еще больше, женившись на родной сестре Ланского, бывшего славного любимца¹, и во время самого случая², но всего сего бесчисленного богатства не стало ему и на немногие годы: он все оное промотал, ныне за ним осталось только душ 400, а долгов на нем более, нежели все имение его стоит. Он и теперь еще прокурором губернским в Орле. И так все пошло хинею³.

276 О возвратившейся зиме (марта 13-го)

После бывших великих талей и начала повреждений путей и уже после сороков¹ возвратилась зима и стужа, 10-го, 11-го и 12-го была мятель и жестокая стужа и не походило на весну, а равно как посреди зимы И 13-го числа было холодно и мятельно.

277 О нижегородском вице-губернаторе, князе Долгорукове

В Нижнем Новгороде был, около сего времени, вице-губернатором некто князь Долгоруков, полковник, Василий Иванович. Он прославился и сделался даже в самом Петербурге известен. Но чем же? — странною и необыкновенною выдумкою,— сочинением самому к себе фальшивых писем, будто все от знатных и сильных и, между прочим, от самих любимцев и фаворитов государыни, писавших якобы к нему с каждою почти почтою и просящих его то о том, то о другом по тамошнему наместничеству. Он показывал товарищам своим в казенной палате, но не всем, а кому судил за лучшее, вскользь сии письма, устрояя дело сие так, что будто бы они при них к нему присланы были. Читая, пожимал плечами: ‘Вот просят!., вот велят, вот то-то и то-то сделать!.. Как изволишь ослушаться? как не сделать? — хоть не хочешь, а делаешь’. А все было плутовство, все притворство, все мошенничество, все обман! И ему удавалось чрез сие убеждать своих сочленов и производить многие странные дела по тамошней губернии и наживаться по многим обстоятельствам. Некогда вздумалось ему, пользуясь сею же необыкновенною уловкою, съездить посетить и обобрать находящиеся там раскольнические в лесах скиты. Он выдумал и написал сам к себе письмо якобы от Зубова, в котором писано было, якобы дошел до государыни слух, что у них в губернии есть скиты раскольнические, и что они распространяют свою секту и делаются опасными, и что ему препоручается втайне постараться о укрощении оных. Он действительно отправляется сам туда, записывает свой отъезд, приезжает туда, нагоняет на раскольников страх и ужас, схватывает с них несколько тысяч и соглашается будто им попотворить и всего не следовать, а советует быть посмирнее. Дело сие после открывается, и публично говорят и сказывают о том самому Трощинскому в Петербурге. Вот какие люди! и в чем и чем не затевают промышлять и чем и чем не наживаться!

278 О пропаже у г. Разумовского 20-ти тысяч душ без вести (1795)

К числу странных московских происшествий принадлежит и пропажа целых 20-ти тысяч душ у нашего богатого, старого вельможи, графа Кирила Григорьевича Разумовского¹. Известно, что он имеет многие тысячи душ за собою и целые сотни тысяч, а особливо в Малороссии, но сам худой хозяин, да и разума не очень пылкого, господа управители хозяйствуют над ним, по своей воле, и наживаются страшным образом. А сим образом и пропало у него как-то, между четвертою и пятою ревизиею ровно 20 тысяч душ, но сделано сие так искусно и скрыто, что по множеству деревень и дознаться было не можно, ибо пропали они не в одном месте, а понемногу в разных местах. Только хватились,— ан 20-ти тысяч нет! Думают, что смастерил сие его управитель, снюхавшись с его любовницею, какою-то графиней, и что они улетели к ним обоим. Вот каковы у нас знатные наши лорды и бояре!

279 Анекдот у Разумовского с бедняком

Вышеупомянутый наш большой боярин и старинный фельдмаршал Разумовский, сколь был ни прост и как ни считали его многие дураком, однако имел доброе и к благодеянию очень наклонное сердце. Около сего времени произвел он одно дело, которое может почесться прекрасным анекдотом. Какой-то бедный дворянин жил в соседстве его какой-то отдаленной и в 200-х душах состоящей деревне, где имел он своего управителя. Управители знатных господ имеют, как известно, везде обыкновение обижать и теснить своих соседей, а особливо бедных. Понадобились ему какие-то 10 или 15 десятин, очень нужных тому бедняку дворянину. Он выжучивал, выжиливал их от него, и не только отнял, но и всячески еще и так несносно утеснял и обижал, что сей принужден был наконец писать к графу и просить его на управителя, но письмо его было перехвачено и до графа не дошло. Он писал ему вторично, и то пропало, он писал в третий раз, и то не дошло. Сие принудило его самого в Москву приехать. Он хотел было идти к графу, но тут все уже его знали, и все настроено было так, что его никак до графа не допускали и вон-таки выгоняли, сколько раз он ни приходил к графу. Наконец, вышед он из терпения, решается на отважность: выжидает такое время, когда граф сидит под окном или подле окна, он бросается с улицы к окну, выбивает окно и подает ему челобитную. Граф спрашивает его, что тому причина. Он сказывает всю свою нужду и то, что его никак не допускали. Граф прочитывает, расспрашивает его обо всем и велит ему приходить через 3 дня, за приказом в ту деревню. Он говорит, что его не пустят. Он велит стучаться и греметь и кричать, чтоб он только услышал, а то он велит уже его впустить. Офицер приходит, его не пускают действительно, он поднимает гвалт, кричит, вопит и делает так, что граф, услышав, спрашивает, что такое. Ему сказывают, что какой-то бедняк лезет. Граф велит впустить и тотчас отдает ему бумагу, сказывая, что это приказ в ту деревню и чтоб он шел и был спокоен, ибо он будет удовольствован совершенно. Бедняк кланяется и отходит и, пришед домой, из любопытства рассматривает, что за приказ. Но как удивился он, увидав, что то была крепость и купчая на самую ту всю деревню ему. Он не верит сам себе, думает, что то сон, бежит назад к графу, упадает к нему в ноги. ‘Помилуйте, что такое?’ — говорит. Граф говорит, что для него деревенька сия ничего не значит,— она отдаленная,— а его она может осчастливить. ‘Умилосердитесь,— говорит тот,— возьмите хоть управителя вашего назад’.— ‘И того таки не надобно. Я и его тебе отдаю в руки, а ежели похочешь, то ты сам можешь с ним что хочешь сделать, хоть на волю отпустить’. Вот пример, достойный вечности и составляющий бессмертный монумент сему глупому боярину, и двадцать умненьких того бы не сделали, а он великое дело сделал и славное.

280 О Мусине-Пушкине, другом богаче (февраль)

Сей составлял истинный контраст предследующему. Он был сын графа Валентина Платоновича Мусина-Пушкина, богат и пребогат сам по себе, а женившись на единородной дочери графа Брюса, сделался еще того богаче и получил за нею 12 тысяч душ, а за собою имел более 20-ти тысяч. Но как же он проживал свое богатство? Он был во всех щегольствах и во всем луксусе [?] первый во всей Москве. Никто не равнялся с ним ни в экипажах, ни в нарядах, ни в образе жизни. Одному управителю давал он, в каждый месяц, по тысяче, а сыну управительскому дал на одне лакомства и увеселения 3 тысячи. Вот примеры нынешней расточительности!

281 О великом луксусе и расходе всему

В некоторых домах, в Москве, однех свеч в сутки сожигалось 6 пудов, а дров — целых 10 сажен, для единого истопления всех печей. По сему можно уже судить, сколь великому надобно было быть дому.

282 Анекдот о Константине Павловиче

Недавно, ходячи по дворцу, увидел он одного молодого, вытянутого, распудренного, шарфом украшенного и по сему наружному виду бравого и собой прекрасного молодого офицера, ротмистра какого-то конного полка. Полюбовавшись видом его и говоря: ‘Вот бравый молодой офицер!’ — подходит он к нему, расспрашивает, которого он полка, и потом вдруг его спрашивает: небось он очень хорошо умеет ружьем делать, и, не дожидаясь ответа, приказывает часовому подать ружье и заставливает его делать экзерцицию¹. Но офицер отмалчивается и пятится и отнекивается. Тот удивляется и привязывается к нему еще более, тот отнекивается и стыдится сказать, что не умеет, но наконец принужден сознаться, что он вовсе ружного дела не умеет, и по вопросе почему? выводит наружу, что он вовсе не служил, что он из купцов и что чин сей получил чрез деньги. Великий князь, услышав сие, бежит к государыне, пересказывает все сие, государыня принуждена приказать произвести строгое исследование, каким образом сей произошел, не служа, в офицеры и при том еще из купцов.

283 О тульском экономии директоре (февраль)

Вновь определенный и пожалованный экономии директором, Александр Дмитриевич Хрущов был не лучше прежних. Он не успел войти в свою должность, как и загремела об нем слава, что он стал драть со всех немилосерднейшим образом, и в короткое время столько уже успел нахватать, что затевал уже себе купить дом в несколько тысяч рублей. Переменил везде голов и везде писарей, и те и другие должны были ему давать, придирался ко всему и везде и все отыскивал, чем бы нажиться и заплатить то, что ему сей чин в Петербурге стал. Говорят, что он, вместе с губернским прокурором Верещагиным, с славного дедиловского головы, из плутов плута, Чекмазова, сорвал по 1 000 и защитил его от суда, однако никак не мог уберечь его, чтоб он не попал в уголовную палату, под суждение. Итак, кого ни пожалуй в директоры, все будут хороши.

284 О перевозке провианта из Ефремова (март)

Как в сем перевозе не было никакого успеха, то приезжал сам директор домоводства и всячески старался однодворцев и экономических уговорить. Поили мужиков вином, уговаривали и почти силою принудили по 1 р. 25 к. за куль. Мужики друг другу давали сплату и помогали.

285 О пензенском вице-губернаторе Долгорукове-Губане (февраль)

В сие же время был и в пензенском наместничестве вице-губернатором князь же Долгоруков, но бригадир, по имени Иван Михайлович, по прозвищу Губан, потому что у него нижняя губа очень выставлялась вперед и была велика. Сей также на проказы был ходок и по нынешним провиантским делам и подрядам для перевозки что-то напакостил, так что на все государство разруган от сената.

286 О сгорении винного завода у Верещагина

За несколько дней до сего у губернского тульского прокурора, славного проходимца Верещагина, разбогатевшего в немногие годы и правыми и неправыми путями, а более от винных заводов и участия в откупах, сгорел его винокуренный завод, и сделало ему расстановки до 16-ти тысяч: тысяч на 6 всего сгорело хлеба, посуды, строения, а на десять претерпел он убытка по поставке, ибо лишался сего куска, не могши подряженного уже вина выставить. Сгорела у него также и ветчина вся коптившаяся: он выкормил было на заводе 30 свиней и, посолив их, коптил. Все сгорело и уничтожилось. Сей пример доказывал уже непрочность сего промысла.

287 О возвратившейся зиме (март)

Зима возвратилась, и погода настоящая зимняя. Всякий день заметь и мятель, дороги испортились от снега, тройкой ездить нельзя было, а большие дороги ухабисты. И похожего не было на приближение весны нашей.

288 О ‘Водопаде’ державинском

Около сего времени носилось в народе прекрасное державинское стихотворение, под именем ‘Водопада’, сочиненное на случай кончины князя Потемкина¹, где он изобразил и Румянцева² и сего вождя приличными им красками, также и красу славного нашего водопада в Олонецком уезде. Сочинение прекрасное.

289 О сочинении ‘Человек’

В сие же время носилось и другое, его же Державина, и прекраснейшее новое стихотворение, под названием ‘Человек’: короткое, поразительное.

290 О еженедельнике петербургском ‘Муза’ (генварь)

В Петербурге некто господин Мартынов с товарищами выдавал в сей год новое ежемесячное, периодическое сочинение, под названием ‘Муза’. В сравнении с московским журналом, выдаваемым при газете, было сие очень дорого. Оно наполняемо было стихами и прозаическими пьесами, и те и другие были хороши, но не все, находилось более сантиментального, началось путешествие Филонове, а что всего лучше,— были тут и стихотворения державинские.

291 О упадке в Москве танцев (февраль)

Особливого примечания достойно было, что всю зиму, в Москве, в публичных собраниях, в клубе и в маскарадах, а особливо на сих последних, вовсе почти не танцовали. Презирали даже тех, кои затевали иногда танцы. Самая музыка вовсе стала и часа не играла. Плясывали иногда по-русски, но и тут с топаньем и кричаньем, и дурно, менуэты давно брошены, польские — так, схватясь рука с рукою, и пары четыре или пять друг за другом ходили, а контротанцы — разве при разъезде, и то небольшие и немногие. Словом, вышел контраст против прежнего, и танцование не в моде и употреблялось на одних только балах в домах, и танцмейстеры сделались не таковы важны, как были прежде. Танцующих называли деревенщиной. И собрания скучные.

292 О Кротком (15 марта)

Из всех известных у нас наиболее экономов никто так в сие время не славился, как некто господин Кроткой, низовой помещик. Говорили, что он превеликий эконом и в короткое время хозяйством своим нажил великое богатство и многие тысячи душ. Но для многих удивительно было и непонятно, как бы можно прямою и честною экономиею, без всяких побочных источников богатства, скоро разбогатеть. То по крайней мере известно, что сей эконом был только экономом для своего кармана, а не для соотчичей своих и отечества, не было от него ни одной строчки о хозяйстве его сообщено свету. Итак, от экономов таких невеликая польза!

293 О сочинении ‘Пострижение овечки’

Около сего времени летало по народу сочинение еще в стихах, под названием ‘Пострижение овечки’. Говорили, будто сочинено оно очень замысловато и хорошо.

294 О продолжающейся стуже (март)

Как ожидалось, так и делалось. Применившиеся к погодам предвозвещали, что бывшие оттепели и ранние тали заменятся стужами при конце зимы. Так и делалось: время теперь уже к тому, чтобы быть талям и приближению весны, а у нас и похожего на то еще нет: продолжалась стужа и совершенная зима, и что всего удивительнее, то и самых грачей еще не было, хотя б им давно прилететь надлежало И по всему видимому зима продлится за Благовещение

295 О сочинении ‘Немогузнайка’

Говорили, что есть еще прекрасные стихи, сочиненные в честь Суворова и в некоторое оправдание нелюбления его, если кто скажет: не знаю или не могу сказать. Говорили, что в оном очень много хорошего сказана относительно к нашей молодежи.

296 Об издателе журнала московского под названием ‘Полезное препровождение времени’

Журнал сей продолжался и в сей год, но издатель был уже другой, а не прежний г Подшивалов, определившийся ныне цензором в воспитательный дом, а некто из университетских профессоров, г. Сахацкий. При начале казался он несколько в приятности уступающим, но после час от часу становился лучше. Явились хорошие сотрудники, и стали появляться прекрасные сочинители, а что всего лучше, то не было в нем ничего соблазнительного, а, напротив того, много набожного и сантиментального. Некто господин Ханенко в особливости отличался прекрасными набожно-чувствительными и очень хорошими сочинениями, каких у нас по сие время еще недоставало. И все желали, чтоб оный и далее таков же хорош был.

297 Слухи о войне шведской (17 марта)

Приезжие из Петербурга и знающие сказывали, что недавно приехал из Швеции курьер к шведскому резиденту, с какими депешами неизвестно, а то только вышло, что на другой же день отдан был от императрицы всем гвардейским полкам приказ, чтоб из каждого полка по одному батальону были б совсем в готовности к походу, дабы, в случае повеления, могли б чрез 24 часа выступить. Из чего заключали, что у нас с шведами несогласно и что война с ними неизбежна. И уже говорили и о предводителе сею армиею, но в людях ошибались и говорили разно: иные утверждали, что пошлется Николай Алексеевич Татищев¹, а другие назначали к тому г. Кутузова, Михаила Родионовича², правящего кадетским корпусом, и более думали, что будет сей главным командиром.

298 Об отъезде Суворова из Петербурга (март)

Приезжие из Петербурга за верное сказывали, что Суворова не было уже в Петербурге, но будто бы он поехал и поскакал к турецким границам, где обстоятельства становились отчасу сомнительнее. Турки делали страшные вооружения, и многие не сомневались почти, что и с ними вскоре начнется война и что армиею против их командовать будет Суворов.

299 О проезде свиты Зубовской в Персию и в армию

К персидским границам и для командования назначенным в Персию корпусом, в 30-ти тысячах состоящим, проскакал чрез Коломну славный наш генерал Зубов, Валериан Александрович, безногий. Сперва ждали его по воронежской дороге, и во всех станциях выставлено было по 60-ти лошадей из ближних селений, и для учреждения оных присыланы квартальные офицеры из Тулы, и весьма строгие и такие приказания были, как бы ехала сама государыня. Однако здесь проскакали только свиты его некоторые молодые генералы и провезли в двух партиях казну: сперва 200, а потом 400 тысяч, на курьерских лошадях и с такою поспешностью, что велено, в случае нужды, брать встречных и поперечных. Выпрягли где-то из-под самого обер-прокурора сенатского, г. Мясоедова, 8 лошадей из-под кареты. Словом, скакали все сломя голову к Кизляру и спешили поспевать к открытию кампании, где слух носился, якобы наши бомбардировали Дербент, и куда скоро повезут и молодого, нами признанного, персидского шаха.

300 О назначении одного батальона из Москвы в Персию (март)

Война персидская и предводительство Зубова были так лестны, что многие офицеры шли и метались своею охотою и хотели туда ехать. В Москве более 200 охотников было, просивших Зубова взять их с собою, и он им был уже и не рад! А таким же образом и один из батальонов, бывших в Москве,— или паче начальник его,— выпросился с ним служить, и говорили, что оный отправится из Москвы водою на судах, до самой Астрахани.

301 О состоянии здоровья императрицы (март)

В контраст прежней молве о болезни государыни, рассказывали приезжие вновь из Петербурга, что государыня находилась в совершенном здоровье и что в последний день масляницы изволила кататься в санях по Петербургу.

302 О занимании Зубова и генерал-прокурора (март)

Тоже приезжие из Петербурга рассказывали, что все вельможи заняты в Петербурге важными заботами, и генерал-прокурор всякий день у Зубова, который ныне в великом уважении, и что более всего озабочиваются по провиантским делам. Видно, что чувствуют уже плоды своей неосторожности и боятся, чтобы не поморить войск с голоду новым своим провиантом.

303 О начале весны и конце зимы

Зима наша и хороший зимний путь продолжались в сей год до 17 марта. И тут вдруг и наискоропостижнейшим образом сделалось тепло, переменилась погода: прилетел теплый ветер, снег размяк и тотчас, и с такою скоропостижностью, стал везде претворяться в воду, что к вечеру уже потекла с гор вода. Итак, поутру сего дня была совершенная и холодная зима, а ввечеру уже было начало половоди.

МАРТА 18-ГО

304 О первом громе в 1796 году

Вчерашнее тепло не только не уменьшилось, но 18 числа поутру был уже и гром, три раза довольно громкий, и тучи то и дело с дождями, отчего молодой и рыхлый снег так скоропостижно растаял, что в сей день к вечеру была уже везде вода, и путь зимний, бывший до сего очень хорошим, в один день и час рушился, и вся езда остановилась

305 О захваченном половодью недовезенном провианте

Сделавшееся скоропостижно разрушение пути воспрепятствовало перевезть весь провиант из богородицкого магазейна в Москву, и более 1 000 кулей осталось онаго здесь. А последний обоз, отправленный вчерашнего дня, едва ли уже и дойти может, ибо половодь захватит его на дороге.

МАРТА 19-ГО

306 О половоди рановременной

От продолжающегося тепла снега столько растаяло, что 19 числа поутру была молния и густейший туман, а к вечеру вдруг привалила страшная и такая вода, что подобной никто лет за 30 не помнит. Многие мосты и мельницы перековеркало и переломало, и путь рушился совершенно, и не можно изобразить, какую сделало сие всему остановку и помешательство. Никто не думал, не гадал, вдруг подкралось, и вода большая сделалась слишком рановременно. Двумя неделями не угадали!

307 О Маврине и его комиссии

Слух тот подтвердился, что отправлен в Вятку комиссионер, для исследования тамошних бездельничеств губернатора и директора и грабительства, но разница только та, что не два сенатора, а один туда отправлен и уже ныне находился там. В дополнение истории сей слышно было следующее еще:

У вятских господ правителей и начальников затеяно было, в самом деле, уже непутное и чрезвычайное. Грабительство сие над тамошним бедным народом было беспримерное и выходило уже из границ. Более 400 тысяч находилось там государственных крестьян, бессловесных и беззащитных. Они ограбливали их как хотели. Кружки при рекрутских наборах сделаны были действительно, и сбиралось по 3 рубля на губернатора, по 2 на вице-губернатора и по 1 на директора, сверх того сему последнему, сговорившемуся жениться на губернаторской дочери, собрано было на свадьбу по 15 копеек, и того составилось ровно 60 тысяч. Вот главные черты, умалчивая о прочих. Губернатор был генерал-майор, или действительный статский советник, Федор Федорович Желтухин, вице-губернатор — бригадир Петр Абросимович Горихвостов, а экономии директор — надворный советник Яков Алексеевич Голохвастов, все — кавалеры владимирские. Словом, все грабили страшным образом и наживались. Самые исправники наживали там тысяч по 30, коих и определение одно становилось тысяч по пяти. Со всем тем и господам главным не давалось сие даром: они сами принуждены были вышних над собою и весь Петербург закупать. О губернаторе говорили, что он всякий год цугов по 12-ти посылал наилучших лошадей туда для подарков, умалчивая о прочем, а экономии директор там и жил по нескольку месяцев, а особливо для разнюхивания, нет ли каких просьб и для уничтожения оных, но всеми предосторожностями своими не могли успеть. Собралась шайка доносчиков на них. Какой-то мужичок, долженствующий по какому-то подряду заплатить 15 тысяч, был как-то уже слишком угнетен и, собрав партию из 6 человек, поехал просить самую императрицу. Некто купец, прозвищем Головизнин, предводительствовал ими. Директор, живучи в Петербурге, пронюхал сие и уже успел пятерых мужиков перехватить и в кибитках отправить из Петербурга. Сам заводчик был уже пойман и схвачен, коему, к несчастию их, удалось уйти. Он написал письмо к императрице и из предосторожности два: из них положил одно подать государыне, а другое, для предосторожности,— послал по почте. Для подачи государыне помянутый мужик искал случая, при помощи того купца, у некоего г. Арбузова, коллежского советника и кавалера, Петра Антоновича, находящегося при кабинете, для рассматривания счетов, который, видно, был ему знаком и чрез коего старался он наперед мужика с директором примирить. Сей Арбузов приехал к директору Голохвастову и говорит, что поелику он знавал его отца, когда он был при фарфоровом заводе, то хочет его остеречь, что готовится на него страшная просьба, и что нельзя ли затушить сего дела мировою, и что-де просят только за то десять тысяч. Он обещал даже ему достать прочесть и самую просьбу сию. Да и действительно то сделал, но он, прочитав и списав ее, как-то поупрямился и не согласился, и вместо того чтоб помириться, поехал с жалобою о том к генерал-прокурору, который, как подозревать было можно, держал его сторону и ему некоторым образом покровительствовал. Сей вступился было горячо, велел подать к себе обо всем том письменное объяснение и хотел ехать к императрице и обо всем ее предварить. Однако г. Голохвастов раздумал сие делать, видно чувствуя свою неправость. Между тем крестьянин нашел средство доставить письмо и просьбу сию до рук монарших: он съездил в Софейск¹ и там отдал оное на почту, и оное дошло до императрицы. Сия, заставив читать оную господина Трощинского, поразилась всеми прописанными в письме том грабительствами и, прогневавшись на всех вятских начальников, вознамерилась послать туда, для исследования сего дела, сенатора, но недоумевала, кого бы назначить к сему делу из сенаторов повернее. При вопрошании о том господина Трощинского, сей отважился предложить ей господина Маврина², бывшего до того генерал-провиантмейстером. Он хотя и знал, что императрица была тогда, по какому-то случаю, не весьма выгодного о нем мнения, да и вся публика не весьма хороших была о нем мыслей и почитала его корыстолюбцем и не совсем хорошим человеком,— но и то было о нем известно, что его ничем не можно было подкупить, и он шел прямою дорогою, и его уже ни в чем не перепретишь. А в сходствие чего и сказал он императрице, что она, может, имеет свои неизвестные ему причины к невыгодному о нем мнению, но он другого способнейшего к тому не находит, и монархиня, согласясь на его предложение, и повелела написать ему указ. В самое то время, как он от нее вышел, приезжает генерал-прокурор, за которым было посылано, и входит к государыне. Она гневалась на него за такие в губерниях беспорядки и сказала, что она избрала, для исследования сего дела, Маврина. Генерал-прокурор поразился, сие услышав, и, вышедши, не мог довольно изъявить господину Трощинскому своего удивления о том, что государыня сама, говоря дня за три до того весьма худо о Маврине, вдруг теперь избирает его к тому, а того более еще удивился, когда услышал, что ему уже велено и указ о том написать. Но как бы то ни было, но г. Маврин получил сию комиссию и тогда же, начав тут дело сие следовать, открыл многое о господах Арбузове и Голохвастове и, сделав о многом монархине донесение, при конце онаго упомянул: два-де коллежских советника, оба — кавалеры владимирские, оба — готовые вступать на высшие степени, вот чем занимаются.

И о сем то господине Маврине, Савве Ивановиче, было теперь известно, что он отправлен в Вятку, с двумя статскими советниками, и дана ему великая и такая власть, что он может там кого хочет от места отрешать и других на те места определять, и что для самого того приданы ему и товарищи его, чтоб мог он ими те места занять. Самого губернатора, г. Желтухина, дана была ему воля отрешить от команды, если найдет он за нужное. Говорили теперь, что он и находился уже давно там и что везде деланы были ему великие и торжественные встречи. В Казани, выезжал сам губернатор встречать его за город, также явились к нему и все тамошние межевые, и о них рассказывали следующий анекдот. Он спросил их, что они делают? — Господа межевщики: межуют-де. ‘А зимою-то что?’ — спросил далее г. Маврин.— Чертят-де в чертежной. ‘Ну, ну,— сказал он сим господам,— чертите, чертите! но не долго вам так-то чертить!’ — давая тем разуметь, что черченье он разумеет совсем иное. И они все весьма от того задумались. Далее рассказывали и еще один случай, а именно что он, едучи из Казани, наехал в каком-то селе на охоту губернаторскую, в 500 собаках состоящую, и, при расспрашивании, услышал, что нынешнюю зиму была очередь за сим селом кормить и содержать всю сию огромную губернаторскую охоту, а до того кормили ее другие села. Одно к одному! А что там будет, уже неизвестно. И все теперь ожидали с любопытством, чем важное сие следствие и дело кончится.

МАРТА 20-ГО

308 О межевании на Низу (1795)

По носящимся слухам и по рассказываниям приезжих с Низу, не можно изобразить, как господа межевщики воровали и ограбливали там всех по межеванию. Народ там глупый и невежда, и дворяне с межевщиками, одни сии, что хотели то делали: бедных простаков ограбливали и обманывали. А все проклятая корысть!

309 Слух о персидских делах

Некоторые около сего времени говорили, будто бы персиянам удалось взять у нас какой-то городок, неподалеку от Астрахани. Но слух сей был сомнительный.

310 Слух о милостивом указе

Приезжие из губернских городов распускали слух, будто есть какой-то уже милостивый указ, но достоверного не было еще ничего известно.

311 Об остановившейся половоди

Вода была хотя и превеликая, поломавшая мельницы и мосты, и всковеркавшая лед на реках, и разрушившая весь путь,— но продолжалась самая большая только несколько часов или полсутки, а там она тотчас уменьшилась и сделалась уже гораздо меньше. Тепло и таль продолжались и в сей день.

МАРТА 21-ГО

312 О восстановившейся стуже

В ночь под 21 число, сделался опять мороз и застудило, и вода остановилась, но путь испортился и поля почти оголились. Днем хоть и таяло, но мало, а в последующую ночь пошел опять снег и шел всю ночь и всю землю укрыл, и казалось, зима восстановилась опять, и похожаго не было на половодь. Но зима сия на час.

313 Анекдот о Разумовском и армейском офицере

Граф Кирилле Григорьевич Разумовский, сей малороссиянец, достигнувший из простых певчих¹ до фельдмаршальского чина, и наживший несметное богатство и многие сотни тысяч душ, и провождающий старость свою спокойно, не мешаясь ни в какие далекие дела, и имея всегда открытый стол человек на сто (и вольно было всякому, кто хочет, к нему приезжать и обедать, и он никого не спрашивает и говорит отменно мало),— был превеликий ходок на делание и производство разных анекдотов. Из множества сих носился слух в публике о следующем:

Случилось быть в Москве одному армейскому офицеру, приехавшему для приема амуниции, человеку бедному, но умному и проворному. Сей, услышав об открытом столе графа Разумовского и что вольно было всякому туда приезжать и приходить обедать, решился воспользоваться сим случаем и ходить к нему всякий день обедать. Он оделся порядочно и в обыкновенное время пошел к нему. Никто его не спрашивает, народа много, он вмешивается в оный и садится на самом последнем месте, на конец стола и против самого графа, и, отобедав, уходит в свое место. Отобедавши сим образом удачно, продолжает он ходить таким же образом и всякий день: ходит неделю, ходит месяц, ходит другой, ходит третий и садится все на одном и власно как на откупном месте. Однако во все сие время не случилось ему ни однажды молвить слова с графом, да и сей, хоть всякий день его видел, но никогда его и ни о чем не спрашивал. Наконец пришло время ехать ему в полк: он отправляется из комиссариата и отъезжает из Москвы, и место его при столе Разумовского занимает уже другой. Не успело сие воспоследовать, как граф, заприметив сие, призывает к себе управляющего столом и спрашивает: ‘Что это? вон там сидело все одно, а теперь, вижу я, сидит другое. Где тот? не болен ли и не занемог ли он? Выправьтесь’. Тотчас начали выправляться: узнали, кто он таков был, бросились в комиссариат и узнали, что он дня за три до того отправлен с амунициею в полк. Все сие доносят графу. ‘Как же это так?! — сказал он,— три месяца мы его кормили и поили, а он уехал, не простясь и не сказав нам за нашу хлеб-соль и спасиба!.. Пошлите за ним курьера и воротите ко мне его назад’. Курьер поскакал, догоняет офицера и, будучи снабжен ордером как от фельдмаршала к нему, принуждает его, сдав вещи бывшему с ним унтер-офицеру, возвратиться. Он представляется графу, и сей выговаривает ему за его неблагодарность. Бедняку не оставалось другого, как кланяться, признаваться виноватым, извиняться одною своею несмелостью утруждать его и просить прощение. Граф расспрашивает, чтоб была за причина тому, что он ходил к нему всякий день обедать? — Он рассказывает ему, что, с одной стороны, принудила его к тому великая бедность и недостаток во всем, а с другой — известная и славимая его ко всем бедным милость и дозволение всякому у него обедать, и как он не мог сам себя порядочно питать, то и решился он воспользоваться его гостеприимством, во все время пребывания его в Москве. Все сие удалось ему так хорошо и трогательно пересказать, что граф стал его далее расспрашивать: ‘Ну, что ж ты теперь станешь есть?’ — ‘Ничто иное, кроме солдатских сухарей!’ — ‘Что ж, на чем же ты едешь? повозка, что ли, у тебя есть?’ — Какой быть повозке?! на тех же подводах присаживаюсь’.— ‘Ну, постелишка, что ли, у тебя есть?’ — ‘Есть, но и постелишка походная с подушонками, и ее тут же где-нибудь привязывают’.— ‘Вот то-то,— сказал наконец тронувшийся граф,— как бы ты не был таков и не уехал, не сказавши ничего, а поблагодарил бы меня за мою хлеб-соль,— так бы дал я тебе хлеб-соль и на дорогу!’ — ‘Что говорить! — отвечал офицер,— виноват, ваше сиятельство! и без оправдания виноват! простите мне сие великодушно!’ — ‘Ну, братец, отобедай же с нами и сегодня’. Офицер остается и садится опять на свое прежнее место, а после обеда подходит к графу и откланивается и благодарит. Но граф говорит ему: ‘Ну, не езди уже сегодня, а приходи ко мне и отобедай еще завтра’.— ‘Хорошо’,— сказал офицер, и приходит. Отобедавши, при прощании сказал ему граф: ‘Ну, прости! но сем-ка я тебя провожу! пойдем-ка со мною на заднее крыльцо’. Тут находят они прекрасную коляску, запряженную в четыре лошади, с кучером и лакеем, и снабженную спокойною постелью, сундуком, наполненным всяким бельем и платьем, и укладкой, наполненною всякою провизиею и всеми нужными для походного офицера потребностями. ‘Ну вот, мой друг,— сказал граф,— поезжай-ка в этой повозке: будет поспокойнее, чем на возу ехать. Она и с лошадьми, и с людьми, и со всем, что в ней есть,— твоя, а сверх того, на проезд тебе, вот и денег 500 рублей’. Бедный офицер не опомнился от радости и удивляется, не верит сам себе и не знает, как благодарить графа, но сей понукает его ехать скорее и желает ему благополучного пути. Более нежели на две тысячи всего того было, что дал ему граф, и поступка таковая достойна славы и незабвения.

МАРТА 22-ГО

314 О снеге молодом

Половодь наша не только остановилась, но в сей 22 марта выпал превеликий снег, шедший во всю ночь и так укрывший землю, что и похожего не было на начинающуюся весну. Но жаль, что пролежал он недолго и менее половины дня: теплый день и ветер распустили его в один миг, и к вечеру не осталось ничего, и сделалось грязно.

315 О пойманном обманщике и подговорщике

22 числа марта, в Богородицке, открыт и пойман разъезжавший по Богородицкой волости обманщик, слуга господина Хомякова, Александра Федоровича, служивший прежде у князя Оболенского и купленный им у кого-то. Сей бездельник, по имени Алексей Якимов Волков, снюхался как-то с некоторыми бездельниками, волостными мужиками, самыми негодяями и проходимцами, нагородил им турусу на колесах, надавал обещания постараться об них и сделать, чтоб им прибавили земли, и просил с них 15 тысяч, ездил по некоторым селам, заставлял сбирать сходы: дураки-мужики, разинув рот, его слушали, но, по счастию, не дали ему ничего, а обещали, но совсем тем не поймали и не представили. А дело сие сделалось громко

316 О следствиях бывшей дружной и равновременной половоди

Как упомянутая выше сего, чрезвычайно дружная, преждевременная и превеликая вода была всего менее в сие время ожидаема, то наделала она множество вреда и была многим людям бедственна. Она поснесла и разломала многие большие мосты, перековеркала мельницы. Мельницы стояли в воде, и сами мельники спасались на креслах. Вдруг залило. Из проезжих многие перетопли. На ульской гати ехал какой-то на почте и подъехал к мосту, в самое то время, когда оный уже залило, хотел еще переехать чрез оный, но попал мимо и утоп, вытащили едва дышащего. В Михайлове, говорили, утопло 7 человек в Проне, также переезжавшие. Г. Измайлов, Лев Дмитриевич, славный буян и забияка, поехавший, в самое сие время, в Персию воевать с Зубовым,— едва было не утоп: перетопил лошадей, но множеством людей спасен. А подобных сим много и других случаев было.

317 Еще нечто о Клушине и его моральном характере

В дополнение к прежнему замечанию о сем нашем молодом писателе, замечается еще следующее: родом он из дворян, но отец его служил канцеляристом, у него жива мать и не стара еще. Ничего он не имеет: продал последние душонки, живет о Христове имени. У наместника Беклешова он в уважении: предлагал ему место асессорское в палате (он — поручиком), но он смеялся и не хотел променять вольность и быть связанным. Умен, хороший писатель, но… но сердце имел скверное: величайший безбожник, атеист и ругатель христианского закона, нельзя быть с ним: даже сквернословит и ругает, а особливо всех духовных и святых. Матери своей он часто говаривал: ‘Дивлюсь, матушка, и не могу надивиться, как вы, будучи еще в сих летах и так здоровы, а не имеете любовника! Ведь я ведаю, каковы вы, женщины, и что вам желалось бы иметь любовника’. Мать его бранит и ругает. Упражняется в писании: пишет какое-то сочинение для государыни и говорит, что если он будет счастлив и сие сочинение примется, то тогда только сказать он может, что пишет. При дворе имеет он надежду на любовницу графа Безбородки, которой прислужился каким-то сочинением и стихами.

МАРТА 23-ГО

318 Опять о навалившем снеге

Чудное было начало весны в сей год! — вдруг половодь ранняя и вода чрезвычайная, снег почти весь сошел, и опять навалил мокрый снег, и много, сей обратился в воду. А в сей 23-й день напал опять превеликий снег, и опять мокрый, и опять в воду начинал обращаться. Не будет после засуха! И сей снег не пролежал и суток, но тотчас сошел. Стало к вечеру 24-го студить, но уже поздно.

319 О бывшем у нас магнетизировании и сомнамбулизировании

Славное в Европе и вскружившее было всему Парижу, в 1784 году, голову магнетизирование, производимое там г. Масмером¹ и гремевшее чрезвычайно повсюду, достигло было в наши пределы российские. За несколько до сего лет, завелось было и у нас, в Москве, а более в Петербурге, магнетизирование. Некто майор, по имени Бланкеннагель, производил оное над несколькими особами. Но в особливости славен был и гремел пример, сделанный с одною бригадиршею, госпожою Ковалинскою, подвергавшеюся несколько раз сомнамбулизму. У ней был чем-то болен сын, и как его лекари лечили и не могли вылечить, то решилась она или, может быть, уговорена была дать онаго в волю г. Бланкеннагеля. Он магнетизировал его несколько раз, старался довесть до сомнамбулизма, дабы чрез то от самого ребенка сего узнать, какая у него болезнь и чем его лечить. Говорят, что ребенок сей и доводим был несколько раз до сомнамбулизма, и говорил, и сказывал что-то, но г. Бланкеннагель был тем недоволен и объявил, что он слишком еще молод и не может совершенно быть намагнетизирован, и потом уговорил наконец самую его мать, хотя она была совсем здорова, дать себя магнетизированием довесть до сомнамбулизма, дабы она могла во сне пересказать все желаемое и чем и как лечить ребенка. И сей-то пример был наигромчайший из всех. Она не только сонная будто говорила и многим, не только присутственным, но, при вопрошании магнетизатором, и самым отсутственным, находившимся за несколько сот верст, сказывала, больны ли они или здоровы, и чем больны, надобно ли им или нет лечиться, и чем именно, но не только сие, но сонная будто написала даже удивительные стихи. К случаю сему приглашены были многие из их знакомых, был будто и самый граф Заводовский², и что самому ему она сказывала, что он болен, и что если не будет лечиться тем-то и тем-то, то будет дурно. Рассказывали бывшие при сей процессии, что как скоро, при магнетизировании, начала она засыпать, то поведена она Бланкеннагелем в ниш и положена на постель, и положили подле ее бумагу и карандаш, и что было сие ввечеру, при огнях и почти в темноте. Множество было людей и знакомых довольно, и она при всех их сонная была обо всем и обо всем магнетизатором расспрашиваема и на все ответствовала, и потом изобразила чувствования свои карандашом на бумаге, о которых молва уже прибавила, что были то прекрасные стихи, хотя оне нимало на стихи не походили, а все сие маранье состояло в следующих только словах:

’24 октября я была в сомнамбулизме, а послезавтра опять буду. Чувствие живое, чувствие истины, чувствие премудрости! ты, которое никогда не умираешь! которое есть жизнь, едина существенная жизнь человеков! буди мне всегда вождь в пути жития! Да слышит сердце мое глас твой непорочный! — О вы, предстоящие и с удивлением взирающие на спящего человека! отжените от себя движения телесные, чувствования преходящие, ощущения временные, понятия земные, низу поникшие помышления! упразднитесь от суетных занятий! уразумейте, что есть Бог!’

Вот что называли стихами, и чудились, как могла сонная написать их. Но если все сие и прочие обстоятельства сообразить и сравнить с истинным магнетизированием и присовокупить к тому еще и то, что все сказания и предсказывания сей пророчицы не сбылись: и ребенок ее умер, мать, которой она скорую смерть предвозвещала, и поныне жива, мнимые ее больные совершенно здоровы и проч. и проч.,— то все сие очень пахнет явным и умышленно затеянным обманом.

Но как бы то ни было, но дело сие сделалось так громко и наделало столько шума, что принуждены были доложить о том императрице, и монархиня повелела господину магнетизатору сказать, чтоб он ремесло свое покинул или готовился бы ехать в такое место, где позабудет свое магнетизирование и сомнамбулизм. И тем вся история сия кончилась и замолкла.— Сказывали, что госпожа Ковалинская принуждена была с полгода сидеть дома и от стыда никуда показаться не смела.— А в Москве лечили будто какую-то девицу от глаз, и лечение не удалось: ей глаза перевернуло. Все сие, говорят, и произвело наконец-то, что весь гром о сем явлении утих, и у нас дело сие так замолкло, что около сего времени никто и ничего уже о сем явлении не говорил.

320 О спрашивании и высылке гвардейцев из отпусков

Слухи о предстоящей у нас шведской войне час от часу увеличивались. Около сего, вдруг загремело везде, что в Москву наслано повеление о высылке всех гвардейцев, находящихся в отпусках, к полкам их, в самой скорости, ибо с 1 апреля выступить велено гвардии в поход к шведским границам. И на всех гвардейцев напали заботы, более же всех на Измайловских.

321 Слухи о персидских делах

Около сего числа, пронесся слух, что персидская война наша якобы совершенно кончена, что Гудович успел уже все сделать: туда ходил, персов разбил и довел до того, что они все желаемые нами провинции нам отдали и согласились на все нами требованное, и что, возвратившись оттуда, просится теперь в отставку, не снося обиды, сделанной ему чрез препоручение тамошнего корпуса Зубову, и что стыдится остаться на границе с 4 тысячами.

322 О титуле Валериана Зубова

Новый наш молодой, прославившийся от дурости отстреленною в Польше ногою и сделавшийся знаменитым не столько по своей храбрости и отменному искусству, сколько потому, что был он родной брат нынешнему фавориту,— генерал-поручик, граф Валериан Александрович Зубов, бывший за несколькие годы до сего малозначащим человеком, а ныне — первый из генерал-поручиков, удостоенный ордена Андрея Первозванного¹ и того, что ему вверена вся персидская экспедиция,— носил на себе, около сего времени, пышный титул, а именно: от армии генерал-поручик, главнокомандующий над каспийским и тифлисским корпусом, флотом и флотилиями на водах каспийских, ее императорского величества генерал-адъютант, военного ордена полка шеф, Измайловского гвардии полка секунд-майор, орденов — Андрея Первозванного, Александра Невского, великомученика Георгия 3-й степени и прусских — Черного и Красного орла кавалер.— Что-то удастся сему младому герою сделать? и чем-то — оправдать толикия чести и достоинства?

323 Анекдот о Тихоне, епископе Воронежском

О бывшем в Воронеже и довольно славном епископе Тихоне, переведенном потом в Астрахань и там недавно скончавшемся, носился следующий анекдот.— Как он был хороший проповедник и по очереди надлежало ему приехать в Петербург, для служения,— то случись с ним, при первом разе, когда надлежало ему, в присутствии государыни, говорить проповедь, такое несчастие, что он, вышедши и сказав: ‘Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа’,— вдруг все позабыл и никак самого начала приготовленной проповеди не мог вспомнить. Воротился в алтарь, и от того стыда несколько недель был болен. Но после многими и прекрасными своими проповедями загладил не только сей стыд, но и приобрел себе славу. Самая первая его проповедь ‘О властях’ так понравилась государыне, что она приказала ее напечатать.

324 О упражнениях императрицы и чтениях

Великая наша монархиня, несмотря на всю свою старость, несла еще всю тягость бремени государственного правления Не проходило дня и почти часа, в котором не занималась она трудами Она вставала обыкновенно в 5 часов и тотчас садилась в кабинете своем за бумаги и дела и писала, что ей надобно В часу девятом приезжал к ней ее секретарь, Дмитрий Прокофьевич Трощинский, со всеми вновь вошедшими письмами и делами, и она занималась несколько часов с ним читанием оных. Всех их обыкновенно читывал он, и монархиня так была милостива, что всегда заставливала его читать сидючи, и тотчас против себя сажала. А иногда сама вставала и ходила по комнате и слушала, а он, сидючи, читал и имел волю иногда останавливаться, высмаркивать нос, нюхать табак и проч. Много времени иногда проходило в том, что она, услышав иногда что-либо, останавливалась и вспоминала случившиеся за несколько лет до того подобные тому с нею случаи и дела, рассказывала все их происхождение и решения и занималась тем иногда с четверть часа и полчаса. Случалось иногда так, что г. Трощинский опаздывал и приезжал позднее обыкновенного времени, и монархиня, хотя раза по два иногда об нем спрашивала, но столь была милостива, что у приходящего его никогда отчета о том не требовала и не гневалась. Часу в 11 и в 12, приезжали к ней уже знатные и министры, по важнейшим государственным [делам]: генерал-прокурор, граф Безбородко и прочие, и она занималась уже ими. А там принимала она аудиенции, а после полудня брала она сколько-нибудь себе времени, а там занималась решением прежних дел. Говорили, что она писала также собственную свою историю, а особливо живучи в Царском Селе, где имела она более свободы. Словом, государыня была беспримерная и переносящая труды, силы почти человеческие превосходящие.

325 Анекдот о Разумовском и одном из его управителей

Одному из управителей сего богатого российского лорда, управляющему какими-то отдаленными его вотчинами, случилось замотаться. Ему докладывают, что такой-то управитель мотает и играет в карты и проматывает его деньги, — он молчит. Ему доносят другой раз — он молчит или говорит лаконически: ну что ж? Наконец сказывают ему, что мотает он непутным делом и промотал и проиграл целых 50 тысяч его денег. ‘О! это уже много! — сказал граф,— пошлите за ним’. Поскакал курьер и приволок сего молодца. ‘Что это ты, брат?!’ — ‘Виноват!’ — ‘Да умилосердись! как это мог ты отважиться? ведь деньги-то мои’.— ‘Виноват!’ — ‘Да как тебе это пособило?’ — ‘Что делать! случилось нечаянно’.— ‘Да как же? разве ты позабыл, что деньги-то не твои, а мои?’ — ‘Нет, позабыть — не позабыл, а понадеялся на ваше счастие и проиграл!’ — ‘Как это?’ — ‘Случилось мне играть по глупой привычке, и вздумалось поставить карту на счастие вашего графского сиятельства, она мне и выиграла, я, понадеявшись на то и что вы во всем счастливы, поставил еще, и к несчастию убили, я и проигрался!’ — ‘Ха, ха, ха! вот еще диковинка! Нет, нет, брат! вперед на мое счастие не играй и не надейся — я несчастлив. Слышишь?! пошел!’

Как сим все дело сие кончилось и игрок сей ничем за то наказан не был, то удивились все чрезвычайно, и главный управитель не преминул [выразить] своего удивления и сказать, что сим подаст он повод и другим делать такие вольности и что это не годится. ‘Это ты так думаешь,— сказал граф,— а я инако. Ну что ж прикажешь, чтоб я сделал?’ — ‘Отбросить его, определить другого’.— ‘Но другой не так же ли и не пуще ли еще станет еще воровать? этот, по крайней мере, нажилея уже и наворовался и, может быть, посовестится воровать впредь, а определи-ка другого, так и не того я еще лишусь. Нет, нет! пускай опять едет на свое место: он обещал мне не ставить более карт на мое счастие’.

326 Анекдот о Разумовском и гайдуке

Рассказывали, что некогда, когда граф сей был, в зимнее время, в Петербурге и во дворце, то гайдук его, бывший с ним, заигрался с прочими в карты и проиграл его соболью шубу богатую. Граф, вышедши из дворца, вдруг спросил шубу, тогда гайдук притворился спящим, и будто у сонного его ее украли. Хвать,— шубы нет! Где шуба? шуба пропала! шубы нет! — Гайдук повалился в ноги, виноват! заснул! шубу унесли! ‘Этакой ты! ну, пошел,— отворяй карету’. Словом, граф принужден был ехать домой без шубы. Гайдук заботится: знает, что шубу у него спросит дворецкий или казначей. ‘Как быть? — говорит он графу,— как быть? ваше графское сиятельство! Вы меня милуете, но там-то, дома, шубу-то у меня спросят. Что мне сказать?’ — ‘Скажи, что шуба где, о том граф знает’. Хорошо. Как сказано, так и сделано. Спросили тотчас: ‘Где шуба?’ — ‘Граф о шубе знает’. Но тот, у кого платье на руках, был недоволен, он докладывает графу: шуба-де с вами была соболья и не привезена назад гайдуком, он ссылается на ваше графское сиятельство. ‘О, шуба! это знает гайдук о шубе и где она’. Пошли опять к гайдуку, тот опять говорит тоже, что граф знает, где шуба. Графа опять спрашивают, тот опять отсылает к гайдуку. И сим образом пересылались они раза три, наконец наскучило сие вопрошавшему, он приступил уже непутным образом к графу, и сей сказал наконец: ‘Ну, что ж! граф и гайдук знают, где шуба, а вы сделайте другую и более о том не говорите’. Сим и кончилось все.

МАРТА 28-ГО

327 О выпавшем третьем снеге, после половоди

Никогда так рановременной воды не было и никогда так много раз зима, при последнем своем издыхании, не возобновлялась, как ныне. 27-го и в ночь на 28-е выпал в третий уже раз и в таком множестве снег, что укрыл всю землю, но жаль, что был все мокрый и начал опять тотчас сходить.

328 Анекдот о Фалееве

Многие за верное сказывали, что слыхали от самовидцев, видевших своими глазами, что сей славный, бывший любимец и во всех таких наживах сотоварищ князя Потемкина¹, до того даже, в тогдашнее время, простирал свою власть и могущество, что землю в деревнях своих пахивал плугами на рекрутах. Некогда случилось, что был скотский падеж в тамошних пределах, и все волы у него передохли, на которых он пахивал землю, и как пахать было не на чем, то, сказывают, запрягаемо было вдруг человек по 16 рекрут, и они принуждены были тащить плуг и пахать сим образом землю. Не удивительно ли сие, когда в состоянии он был красть целыми сотнями или паче тысячами рекрут себе и населивать ими деревни?! Власть его была беспредельна, и никто не смел и рта разинуть, в тогдашнее время, против сего, бывшего сначала ничего не значащим купчишком и получившего, чрез князя, в короткое время, себе и чины, н ордена, и богатства несметные.

329 Анекдот о Потемкине, Павле Сергеевиче

О сем довольно славном, но не столько храбростью, сколько корыстолюбивым своим характером, генерале, бывшем в свое время, по родству его с князем Потемкиным, довольно знаменитым человеком, управлявшим некогда целою южною стороною России, прикосновенною к кавказским горам и к Персии,— уверяли многие заподлинно, что жадность его к корыстям простиралась даже до того, что он променивал косяками людей и солдат на косяки горских лошадей и овец, которые ему были надобны, и не жалел подданных России и своих соотечественников отдавать в неволю, для бездельной своей корысти. Поступок, почти всякое вероятие превосходящий, но, по его известному характеру и скряжничеству, не так невозможный, каковым кажется.

МАРТА 29-ГО

330 Об отыскивании в наместничествах старых солдат

Рассказывали, что в рязанском наместничестве, около сего времени, пересматривали всех штатных солдат и всех тех, которые хотя несколько еще годны к отправлению службы, отбирали и назначали для отправления в черноморский флот, а оставляли самое лишь ни к чему годное старье. Все сие пахло войною с турками и необыкновенностью.

МАРТА 30-ГО

331 О выпавшем четвертом снеге и ростополи

Наконец, 30-го числа марта, ночью выпал четвертый снег, и в множестве, но сей был такой мокрый, что поутру же весь сошел: пошедшая вновь слякоть, с туманом и дождем, согнала его, а вместе с ним погнала и прежний оставшийся. Расступилась земля, и сделалась грязь и самая ростополь, и дороги все испортились, казалось, что теперь только начиналась настоящая половодь.

332 Слухи о персидском мире

Около сего времени, пронесся вдруг неожиданный и громкий слух и подтверждался от часу больше, что якобы персидская наша война уже и кончилась и будто бы состоялся с Персиею мир. Говорили, что генерал Гудович успел уже всю войну сию кончить до приезда Зубова: ходил в Персию, имел великое дело с тамошними народами, разбил оные в прах, был даже в самом сердце Персии, овладел столичным их городом Испаганем, и персы, согласясь на все наши требования и отдав нам все, что только нам хотелось, заключили с нами мир. Все любопытны были слышать дальнейшие подтверждения.

333 Анекдот о императрице и комоде ее

Видавшие самолично рассказывали, что монархиня сия имела обыкновение между всеми, получаемыми на свое имя письмами и бумагами, делать разбор. У нее в спальне или кабинете стоял особый комод, за ее собственным замком, со многими ящиками, и она всякий раз, прослушав или прочитав бумагу, клала ее, подумавши и с рассмотрением, в который-нибудь из сих ящиков. Ежели дело требовало скорого распоряжения и решения, то клала она его в самый верхний, ежели не так скоро и оно терпело сколько-нибудь время, то клала во второй, а ежели которое могло еще долее отложено быть, то в третий, а такие, которые не требовали никакой поспешности, в самый нижний. И несчастны были те, кои попадали в сей, ибо, как она рассматривала и решала их по очереди, то до сих не доходило иногда очень долго дело, и оне лежали по году и более, но что по великому множеству дел и не удивительно.

334 О производстве в наместники и губернаторы

Как около сего времени, во многих наместничествах, опростались наместнические и губернаторские места, то недавно было им немалое производство, и многие пожалованы были вновь в наместники или правящие их должность, а другие — в губернаторы. Бывший в Архангельске наместником, Коновницын умер, а в Харькове и в Воронеже пожалован наместником бравый генерал Андрей Яковлевич Леванидов, а в Рязань — в губернаторы тот самый г. Ковалинский, которого жена прославилась сомнамбулизмом. И много кой-кого и других пережаловано.

МАРТА 31-ГО

335 О первом земляном паре

Первый пар от земли не прежде в сей год нами усмотрен, как 31-го марта, поелику около сего времени погода переменилась, стала становиться ясная и теплая. Снег последний стал сходить, и вода опять стала прибавляться. Начало весны можно считать с сего дня.

АПРЕЛЯ 1-ГО

336 О начавшейся настоящей половоди

Начало настоящей половоди воспоследовало 1-го числа апреля, при ясной погоде, произведшей таль, но вода была очень невелика и путек санный все еще по черепу¹ длился.

337 Молва о Гудовиче, генерале

Народная молва гласила, что в деле Павла Потемкина, толико в нынешнее время громким, замешан якобы был и сам рязанский наместник и командир кубанских войск, генерал Гудович. Говорили, что будто и он имел соучастие в грабительстве персидского шаха, и что, по участию сему, легко и он мог подвергнуться неприятным по сему делу следствиям, и что будто самое сие и побуждало его идти в отставку.

338 Замечание о городе Григориополе¹

О славившемся до сего, новом пограничном, на Днестре, городе Григориополе, населенном армянским архиепископом, самые бывшие там и видевшие все совсем не то и не так говорили, как сам оный армянин. Но паче за верное утверждали, что весь сей славимый город был ничего не значащим: населен несколькими насильно почти из Молдавии и Валахии вызванными армянскими семьями, разбегающимися уже опять, и что самый сей славный архиепископ был сущий буян и ветрогон, обольстил только наше правительство, ввел оное в превеликие убытки, старался о собственной своей наживе, и все заводимые им там сафьянные фабрики, от которых предвозвещал он неизмеримые пользы, были ничего незначащими, одним словом, что все обещания его были весьма на слабом фундаменте и что из всего сего вверенного ему дела едва ли что-нибудь хорошее и прочное выйти может.

339 Анекдот о императрице и ее сказочке

Секретарь ее, г. Трощинский, рассказывал, что некогда случилось ему прийти к ней с обыкновенными докладами и письмами и увидеть ее, ходящую взад и вперед по комнате, в важном виде и власно как в некаком гневе говорящую с собою и произносящую следующие слова: ‘Либо царь умрет, либо слон умрет, либо я умру’. Господин Трощинский притулился к стенке, дивился и не понимал, что сие значило. Императрица его усматривает и, по обыкновенной своей милости к нему, говорит ему: ‘Ты, думаю, не понимаешь того, что значат слова, которые я говорила’.— ‘Не понимаю, государыня, если не изволите объяснить их более’.— ‘А вот я тебе объясню. Это я читала. А дело сие происходило в Персии, с одним шахом: у него был один, любимейший и всеми сему зверю свойственными совершенствами одаренный, слон, которого он отменно кормил и берег. Некогда, разговаривая с приставом, его хранившим, спросил он его, как он о его слоне думает? и не находит ли в нем какого несовершенства?’ — ‘Всем он хорош,— сказал сей,— и все имеет совершенства, но одного только ему недостает’.— ‘А чего такого?’ — ‘Того только, что не умеет он говорить человеческим голосом’.— ‘О, да это дело невозможное!’ — ‘Не так невозможно, как вам кажется. Я почти взялся б его научить говорить, если б только…’ — ‘Что только?’ — ‘Заплачен бы я был довольно за труды свои’.— ‘Да я бы не пожалел неведомо чего, если б только ты мне сие сделал. Скажи что тебе за сие надобно?’ Тогда начался у них договор, и они условились на том, чтоб приставу сему дать в задаток 1 000 монет тамошних, да за науку 30 000, и сумму сию расчислить на 30 лет, ибо прежде того сделать сего не можно, и чтоб всякий год за труды ему давать по 1 000, да сверх того на корм слону, которого он возьмет к себе в дом, для удобнейшего научения, отпускать деньгами, по положенной цене, чего стоит его пропитание. Все сие было выполнено со стороны шаха: слона доставили ему в дом, дали 1 000 монет и стали уплачивать погодно положенный участок всей суммы. Прошел год, прошел другой, прошел третий. Слон стоит. Пристав, получая множество денег, разбогател, живет славно и хорошо и говорит, что слона учит. Наконец приезжает к нему один приятель, дивится его славной и роскошной жизни и спрашивает: что его слон?.. ‘Слон? мой слон стоит себе и ест’.— ‘Но что ж, начинает ли говорить?’ — ‘Как это можно!’ — ‘Да как же, ведь ты взялся его выучить и обещал сие, под смертною казнию: ты сам казнен будешь, ежели сего не сделаешь’.— ‘Все это так, но я обещал сие сделать в 30 лет, а в сие время, либо царь умрет, либо слон умрет, либо я умру. Как же ты так глуп и не догадаешься, что у меня и на уме не было выполнить своего обещания! А я живу себе теперь в довольствии, быв прежде в самой крайней нужде, и богатею’.

Рассказав сию басенку, сказала наконец императрица: ‘Вот, так-то и меня стараются теперь обалахтать¹, но я не шах! и меня не обманут и не проведут’.

Что такое и какого сорта было то дело, о котором она говорила, было неизвестно, и г. Трощинский не мог о том узнать более ничего.

340 Анекдот о погребении собаки тремя дворянами

Следующая странная история рассказываема была многими, как действительно недавно и за немногие до сего годы бывшая, не то в Володимирском, не то в другом недальнем наместничестве.

Трое молодых дворян, холостых, любящих псовую охоту и опоражнивание рюмок и стаканов и довольно зажиточных, жили неподалеку друг от друга, были друзья-соохотники, часто съезжались, пивали вместе до безумия и делали все шалости и беспутства, какие людям сего разбора только свойственны.

Некогда, умри у одного из них, и, как думать надобно, у богатейшего и распутнейшего, любимая борзая собака. Все сокрушались об ней, как об некаком сокровище, и все старались потопить горести и печаль свою в стаканах пунша и шампанского. В сем пьянстве и сумасбродстве, пришла им странная и с распутством и безумием их сообразная мысль — погребсть сию собаку со всеми, подобающими только человекам и христианам, почестями, и не только в гробе, но и с попом и со всею погребательною церемонией). <...> {Мы находим излишним передавать дальнейшие отвратительные сцены, в которых вполне проявилась необузданность тогдашнего барского самодурства.}

АПРЕЛЯ 2-ГО

341 Анекдот об обманутом и в дом сумасшедших посаженном купце

Приезжие из Петербурга рассказывали, будто там произошло следующее происшествие. Один из господ замотайлова десятка и проходимцев приходит в ряды, для покупки себе кое-каких, хотя дорогих, но не весьма крупных вещей, набирает их на 1 000 руб. и, отдав в задаток 50 руб., говорит купцу, что с ним теперь денег нет, а чтоб он пожаловал, потрудился, сходил с ним к нему на квартиру. Купец на сие согласился, и товары были отпущены и покупающим с слугою отправлены куда надобно. Но купец, вместо дома, сим молодцом приводится в дом сумасшедших, к доктору сего дома, и доктор сей упрашивается, чтоб он сему человеку, яко сумасшедшему и помешавшемуся только на том пункте, что все твердит о тысяче рублях и о проданных будто товарах, кинул кровь и полечил, и за то обещается 50 руб. Доктор тому рад: не внимает ничего от купца, велит его вязать, сажать, кидает ему кровь и сажает на цепь, как сумасшедшего. И бедняк сей ждет месяц, другой и третий, и никто того не знает. Наконец узнает его один из знакомых и освобождает из неволи, уверив, что он никогда сумасшедшим и не бывал.

АПРЕЛЯ 3-ГО

342 Об охотниках переселиваться в новую Вознесенскую губернию

Старания посыл энных, для отыскивания и подговаривания ехать на новое поселение в Вознесенское наместничество, не были тщетны. Из разных деревень экономического ведомства и из однодворцев отыскивались и записывались многие целыми дворами и сотнями душ. Но нельзя было и не прельщаться необыкновенными выгодами, обещеваемыми сим переселенцам, ибо, во-первых, как они отыскивались более в таких деревнях, кои были малоземельны, то остающиеся в них так были рады их землям, что сами еще давали им рублей по 20-ти на душу подмоги. Сверх того могли они продавать свои дворы и самый хлеб, в земле посеянный, и молоченый, и немолоченый, и на том выручить себе множество денег. Со стороны же казны обещевалось им с самого того дня, как они выедут из своего селения и приедут на новые места, давать каждой душе мужеска и женска пола, от 15-ти лет и далее, по 25 коп., а от 15-ти ниже по 12 коп. на день. Перевозимы они будут на казенном коште. Там приготовлены уже для них будут, полные и всеми нужными потребностями снабженные, крестьянские дворы, и им стоит будет только войти в них. Земли дано будет по 15-ти десятин на каждую душу, и для обсеменения оной — хлеб казенный. Питать их будет целый год провиантом казна и 4 года не брать с них никакой подати, а сверх того, кому надобно, дает на завод по 50 руб., с возвращением оных в 10 лет, по прошествии 4-х лет льготных. Возможно ли быть множайшим выгодам? и удивительно ли, что многие отыскивались охотники? — Но чего же все сие и стоить будет казне! Переселение сие чрезвычайное и крайне убыточное, но польза едва ли произойдет ожидаемая. Идут туда на большую часть ленивцы, негодяи и здесь уже обеднявшие и промотавшиеся люди, такие, которые не успели объявить своего желания, как пустились уже в пьянство и во все распутства и бесчиния. Во всякой деревне происходили от них даже бунты и мятежи: они почитали себя уже свободными, а посему и там мало добра от них ожидать можно. Говорили, что, вместо назначаемых с здешнего наместничества 1 000 душ, отыскалось охотников несравненно больше, и писано было уже к наместнику, в Петербург, что с ними делать.

АПРЕЛЯ 4-ГО

343 Об окончании зимы

Прямое окончание получила в сей год зима не прежде, как 4-го апреля, от переменившейся из ясной в самую осеннюю, ноябрьскую, дождливую погоду и от пошедшего и целые сутки шедшего мелкого дождя, от чего снега, сколько ни было еще кое-где, не очутилось нигде и осталось только кое-где в сугробах, бывших подле заборов, и грязь сделалась превеликая и дружная. Давно начало весны таково грязно не было, как ныне.

АПРЕЛЯ 7-ГО

344 О слухе, касающемся женитьбы короля шведского

Около самого сего времени, возобновился слух о том, что король шведский переменил свое намерение жениться на принцессе мекленбург-шверинской и расположился действительно, по желанию нашего двора, соединиться союзом с нашею императорскою фамилиею, женясь на принцессе нашей Александре. Писали, что сие будто бы уже воспоследует, и скоро, и будто ждали его вскоре в Петербурге, для обручения с оною. Известие сие было тем для нас приятнее, чем огорчительнее были прежние слухи о неизбежной у нас с шведами войне и о делании приуготовлений к оной. Может быть, самые сии приуготовления произвели сию великую и славную перемену, могущую произвести великую перемену и во всех европейских делах. Дай Боже! чтоб сие совершилось и чтоб великой нашей монархине удалось, при конце жизни ее, сделать и сие славное дело и увенчать последние дни свои миром.

345 О смерти Павла Потемкина

Наконец решилась судьба сего знаменитого человека, и весь этот громкий суд над ним кончился, прежде начала его, его смертию¹! Он умер от своей болезни, так как ожидали того все в Москве, и вся его непомерная алчность к богатству легла с ним в гроб.

346 Слухи о персидских делах и турецких

Молва, что персидские дела приходили уже действительно к окончанию, продолжалась: писали о том из Тулы. А тоже говорили и о турецких: а именно что хотя у нас и выставлено против их 100 тысяч, однако все думали, что войны с ними никак не будет и все это для единого устрашения.

АПРЕЛЯ 9-ГО И 10-ГО

347 О пятом снеге

Весна вскрывалась, по-видимому, очень сначала хорошо: земля слишком напаивалась водою, грязь была чрезвычайная, и дожди перепадывали частые. Апреля 8-го был первый сильный дождь тучею, а под 9-ое число выпал превеликий снег: это был уже пятый, после первой половоди, а третья была 3-го числа апреля. Трава, однако, еще не оживала. Снег сей тотчас же сошел, а 10-го числа выпал 6-й снег, превеликий, и было холодно.

АПРЕЛЯ 12-ГО

348 О начале оживания травы

Особливого примечания достойно, что каково начало весны пестро ни было, но трава начала оживать точно в те же самые числа, как и во все предыдущие 4 года, а именно с 12-го числа апреля. Но в сей год было еще повсюду, в сие время, очень грязно, и по дорогам были еще кое-где остатки льдистого черепа, а в лесах снега были малые остатки, ржи еще были буры и начинали только что оживать. Погода хорошая стала восстановляться, но все еще было холодно.

349 О новом светлейшем князе

Около сего времени разнеслась молва, что Россия опять возымела в недрах своих одного светлейшего князя и что один из сынов ее почтен был сим достоинством от императора германского¹. Но жаль, что сие относилось некоторым образом к стыду России, потому что дано сие величайшее достоинство не по заслугам и не по достоинствам ……….. бывшему лет за 5 до сего ничего не значащему человеку и ничего знаменитого не сделавшему. А все, что хорошее в сем случае было, состояло в том, что сей случай вновь доказывал, в каком высоком уважении находилась у императора наша великая монархиня. Новый сей князь был наш молодой фельдцейгмейстер, Платон Александрович Зубов. Но как об нем ничего худого было не слышно, то сие было еще сколько-нибудь сносно и не так прикро.

350 Еще о персидских делах и награждении Гудовича

12-го числа сего месяца разнеслась здесь молва и получены известия, что мир с Персиею действительно воспоследовал и что дела сии кончились, и с великою выгодою для России. Говорили, что как скоро начали назначать в экспедицию сию Зубова, то граф Разумовский¹, тесть генерала Гудовича, отправил к нему с известием сим курьера, и сей, получив онаго, решился во что бы то ни стало, и с одним своим передовым из 8 000 только состоящим корпусом, идти и сделать решительный поиск над персами, и оный был ему так удачен, что он, разбив персов, не только все то получил, что хотела только и приказала императрица, но сверх того еще две лишние провинции, какие-то неизвестно еще, но думать надобно, что сделал он великое, славное и отменно выгодное дело, потому что награжден он за то прямо по императорски: он пожалован графом Дербентским, дано ему 4 000 душ и 50 тысяч рублей денег, и, по желанию его, отставлен. Все любопытны теперь были узнать о сем деле обстоятельнее.

АПРЕЛЯ 16-ГО

351 О пережаловании всех министров по иностранным делам (март)

Особливого примечания было достойно, что около сего времени пережалованы были в Петербурге все вельможи, трудившиеся по иностранным делам, отменными императорскими милостями: князь новый Зубов — драгоценным камнем в 300 тысяч, граф Безбородко — многими десятками тысяч червонцев, господин граф Остерман¹—также множеством червонцев, господин Марков²— графом и червонцами, самый советник Вейдемейер³, управляющий делами иностранными,— великою суммою денег, и все червонцами, против всегдашнего обыкновения. За что оказана им сия милость, неизвестно еще, а заключали, что надобно было быть чему-нибудь важному, ими сделанному. Некоторые догадывались, что конечно за пременение дел по обстоятельствам шведским и за склонение короля к женитьбе на нашей принцессе. А другие думали, что за дело персидское или паче за окончание и совершение польских дел. Но как бы то ни было, но милость государская, оказанная им, была чрезвычайна и умножила их богатство.

352 О сдаче Остерманом фамилии своей Толстому (генварь)

Рассказывали, что вице-канцлер наш, граф Остерман, будучи чрезмерно богат, а при всем том бездетен, упрочивал все свое богатство племяннику своему, молодому Толстому, сыну Ивана Матвеевича Толстого,— и что благовременно подарил его тысячью душами и упросил монархиню, чтоб дозволено ему было сдать свое графское достоинство сему своему наследнику и чтоб он назывался графом Толстым-Остерманом. Отец сего молодого человека с достоинствами был лучшеньким нашим артиллерийским генералом и братом бывшего до сего и славного гвардейского майора, Федора Матвеевича Толстого, обязавшего так много все российское дворянство записыванием их малолетних детей в гвардию и жалованием их в унтер-офицеры и сержанты и введшего сию славную и необыкновенную эпоху и странное дело в России, которому потомки наши будут не верить и не престанут удивляться.

353 О запрещении записывать в гвардию малолетних (март)

Наконец воспоследовало то, чему давно бы надлежало воспоследовать и чего все благоразумные давно уже ожидали, а именно: запрещение имянным указом записывать в гвардию малолетних и сущих младенцов и жаловать их в чины и сержанты. Писано было о сем из Петербурга, но что подало к тому повод и как воспоследовало сие запрещение, того было еще неизвестно, а только писали, что с сего времени записка малолетних сделалась не только трудна, но и совершенно невозможна,— запрещение, которое давно, и рано ли или поздно, ожидали, ибо дело и беспорядок сей давно уже вышли из пределов и так были испорчены злоупотреблениями, что долее терпимы быть никак не могли.

354 Об осуждении в Туле всего уездного суда под суд уголовной палаты губернатором

В Туле произошло, около сего времени, громкое и славное дело: весь уездный суд, со всеми заседателями и бывшими в нем от оружейников депутатами, осужден губернатором, за неправильное решение одного дела, под суд уголовной палаты. Всех необыкновенность сия весьма поразила. А дело сие относилось до господ Вельяминова и Михайлова и было давно уже в Туле громко. Суд уездный провинился тем, что явное, бездельническое, воровское и доказанное и обличенное дело не осудил с должною строгостью, а определил участникам в оном ведаться формальным судом, то есть пустил в бесконечность.

355 О происшествии у господина Вельяминова с г-м Михайловым (1795)

Упомянутое выше сего, бывшее в тульском уездном суде дело было следующего существа. В Туле, около сего времени, находился некто господин Вельяминов, по имени Степан Иванович, служивший в гражданской палате советником и происшедший в чины не по достоинству, поелику был он сущий невежда и величайший только карточный игрок, а по брате своем, бывшем прежде сего, в Туле, вице-губернаторе и у прежнего наместника любимце, Николае Ивановиче Вельяминове. Впрочем, человек недальней премудрости и известный более своим ветреничеством и забиячеством, нежели хорошими какими качествами. Сей человек имел хотя жену, но сверх того жил с одною своею рабою, женщиною замужнею, но молодою, ходившею за его женой и имевшею все ее бриллианты и лучшие вещи на руках. В сию женщину случилось влюбиться или ею прельститься, другому тульскому жителю, одному приставу оружейников, человеку такого ж разбора, но при всем том пронырливому, бойкому и сущему провору, по прозванию г-ну Михайлову, и в Туле, по его бездельническим делам, довольно известному. Сей ни от чего разбогатевший негодяй, не будучи всем незаслуженным счастием своим доволен, восхотел даже пуститься в дела, отважностью уже меру превосходящие. Ему восхотелось удовольствовать скотскую страсть свою в рассуждение помянутой женщины и, как бы ни сделать и во что бы то ни стало, получить ее в свои объятия. Будучи не в силах преодолеть свои вожделения, призывает он из подкомандующих своих двух проворных оружейников и убеждает их услужить себе и, подговорив оную женщину, привесть к себе, но был он к неправильным приобретениям очень падок, то восхотел, чтоб и привезли они ее к нему не с пустыми руками, а уговорили ее взять с собою и все госпожи своей бриллианты и лучшие вещи. Сии бездельники и сделали то, что ему хотелось, и, по желанию его, доставили ему сию красавицу и со всеми бывшими на руках у ней бриллиантами. И он держал ее у себя три дня и три ночи. А между тем г. Вельяминов встрянулся¹ своей наложницы, почитает ее убегшею, подает явочную челобитную, показывает, что она снесла бриллиантовых вещей на 2 000 р. денег, а сам приказывает ее всюду искать и про нее лазутчикам пронюхивать. Сим удается наконец отчасти узнать о месте ее пребывания. А и там узнали, что их подозревают: нельзя стало долее держать женщину сию в доме, надобно было куда-нибудь ее деть. Вздумали отвесть в какую-то деревню: ее отправляют, но бриллианты остаются у подговорщика в доме: каким-то образом будто пропали со столика, где они лежали. Наконец г. Вельяминов женщину сию отыскивает, представляет ее к допросу, узнает все дело и происшествие. Встречается на улице с похитителем, и оба они схватываются не только ругаться, но и драться. Вышла из того история, и началось исковое дело и челобитье. Дело сие продолжалось долго: многие старались их помирить, некоторые брали сторону Михайлова, а другие — Вельяминова. Выбраны были посредники: все они не согласились, и вышла распря. Потребовали Михайлова и подсыльных его в суд. Начались допросы: все показали истину, и все признались подсыльные в подговаривании, по приказанию Михайлова. Жена призналась в похищении и приносе к Михайлову бриллиантов, сей сам проговорился в управе благочиния, что он посылал увозить ее. Словом, дело Михайлова дурно! он готов был помириться, давал даже 3 000 руб. Вельяминов узнал о том, заупрямился еще более и говорил, что не возьмет он и десяти тысяч, а требовал, чтоб Михайлова, как подговорщика, похитителя и вора, судили. Нашлись люди, защищавшие Михайлова, в том числе и вице-губернатор, как его командир. Губернский прокурор Верещагин вмешался также в сие дело, и иное дошло до сената, и как суд уездный попотворил Михайлову и не осудил его, по всей строгости законов, то он протестовал. И потому-то и попал весь уездный суд в уголовную палату, и дело сие сделалось громко.

356 О слухах, что будут в Москву великие князья (апрель)

Около половины апреля, была в Туле великая молва, что в нынешнее лето будут в Москву оба великие князья, Александр Павлович и Константин Павлович, с их супругами, не видевшими еще никогда Москвы. Далее говорили, что Константин Павлович, не преминет побывать и в Туле, для осмотрения оружейного завода, и что тут помышляли уже о приуготовлении для него подарков. Но сия была только молва, о достоверности которой не можно было еще никому поручиться.

357 О пожаловании великим князьям конных полков (март)

Говорили, что за несколько уже времени до сего, императрице нашей угодно было обоих своих внуков, великих князей Александра и Константина, сделать шефами над двумя конными полками и отдать им оные в команду, для занятия ими и увеселения. И сие было правда точная, а равномерно и то, что, около сего времени, по заказу их, делали в Туле в их полки особливые мундштуки, по образцам, присланным от них, и что от наместника прислано для сего 1 000 рублей из Петербурга.

358 Разные слухи о тульском наместнике (апрель)

О тульском наместнике, Евгение Петровиче Кашкине, поехавшем в Петербург, были, около сего времени, в Туле и в Москве, разные и несогласные слухи. Сей добродетельный и разумный вельможа в особливости был несчастен: рассказывали, что во всей Москве не было почти дома, где б не было об нем чего-нибудь худого не говорено, и Богу известно, чем и чем его не обвиняли, хотя он и тысячной доли того не заслужил. Теперь повсюду разносилась молва, что он просится и идет в отставку, и что уже на его место назначен, и за верное будет, прежде бывший здесь губернатором, Иван Александрович Заборовский¹. Однако все такие слухи были неосновательны, а он находился в Петербурге и с самого приезда был очень болен. Писали оттуда, что у него был на бедре какой-то великий нарыв и что делали над ним операцию и разрезывали, и вышло множество материи, и что с того времени сделалось ему легче. Далее была молва, что жена его представлена была императрице и принята будто была очень милостиво и что он сам хотел вскоре выезжать. Но правда ли то или нет, неизвестно, а только то было достоверно, что он все еще очень болен и с самого приезда своего никуда не выезжал и ни у кого не был, и что об отставке его опять слух миновался.

359 О том, когда ожила трава и рожь в сем году (апрель)

Трава ожила, а вместе с нею и ржи позеленели не прежде, как около 18-го апреля, в которое время начала и черемуха напуковаться, и натура не многим чем в сей год опоздала против прежних годов. Все открытие весны было беспорядочное и странное: половодь несколько раз делалась и мокроты и дождей довольно, словом, весну почитать можно было мокрою.

360 О болезнях в Москве (апрель)

Носилась, около сего времени, молва, что зима и весна сего года в особливости была нездорова для Москвы, и что в ней свирепствовали многие и опасные болезни, а особливо гнилые горячки с пятнами, от которых умирали очень многие люди. Некоторые перешептывали, что оказывалась было самая чума, но ее с самого начала успели прекратить, и дело сие было скрыто и утаено, однако сие невероятно, а что болезней было много и многие дома были заперты, то неоспоримая правда. Но по такой беспорядочной зиме и по дурному началу весны иного и ожидать было не можно, всегда сие в больших городах бывает, и сие не в диковинку.

361 Об отставке Заводовского (апрель)

К важным сего года при дворе происшествиям, между прочим, можно причислить и отставку первейшего из сенаторов и, так сказать, дельнейшего и разумнейшего из них, графа Заводовского, Петра Васильевича. Он просился сам в отставку и уволен, но сего бы не сделали, если б не было на него гнева от императрицы, по случаю похищения из банка кассиром 600 тысяч денег. Поелику граф сей был, между прочим, и главным директором над банком, то чем-то таким обвиняем был, при исследовании сего дела, и сам он. Писали, что комиссия сия была уже окончена, и все ждали, что многие по сему делу будут несчастны и претерпят зло. В особливости же устрашало всех то, что императрица не пожалела и самого близкого к ней человека и важнейшего из сенаторов и самого члена собственного ее верховного совета.

362 О рановременной грозе в сей год (апрель)

Особливого замечания достойно, что громовые тучи в сей год показались очень рано. Кроме бывшего уже давно и слишком рановременного небольшого грома, 22-го ночью была страшная гроза с проливным дождем. Да и во весь тот день ходили тучи, и гроза возобновлялась несколько раз. От сего ожила не только вся трава, но и ржи гораздо начали оправляться, но накладно было только земле, напитывающейся с излишком водою.

363 О топях, бывших весною сего года, и о погодах (май)

Особливого примечания достойно, что ни в который год не было весною таких вязкостей и топей, как в сей год. В конце апреля и в начале мая не было почти нигде проезда: на самых ровных местах, на лугах рассытилась так земля, что лошади и повозки увязали, и езда была везде очень трудная. Впрочем, с весны были частые стужи и ненастья, отчего травы засели хороши и сена были прекрасные и изобильные, но хлеба озимые не весьма хороши, а в подмосковных местах совсем плохи, и год был неурожайный. Сады были не сильны от стужи и бурь и дождей во время цвета деревьев. В мае было много громовых туч с бурями и с перунами зажигающими. Семя родилось отменно много.

364 О ярмонке лебедянской сего года (июнь)

Славная наша Лебедянская ярмарка была в сей год отменно многочисленна, и съезд на нее дворянства был превеликий, и лошади были дешевы. Она никак не упадала, однако и не приходила в лучшее состояние.

365 О неперевозе всего провианта (июнь)

Собранный в Тульском наместничестве податной хлеб, как ни спешили и ни старались наймом доставить и перевезть, однако никак не успели, а множество его осталось в Богородицке, с которым не знали, что и делать. Но откупщик здешний, г. Игнатьев, тотчас и тут подвернулся и чрез разные происки, и хотя не скоро и с трудом, однако добился до того, что казенная палата отдала ему весь оный для переваривания в вино, а его обязала контрактом количество таковое ж поставить в Москву и заплатила ему за мнимый провоз превеликую сумму. Однако хлеб весь был истрачен, а о поставке в Москву ничего было не слышно. И всего легче! он и там хлеб сей переведет как-нибудь на бобы.

366 О магазейнах хлебных для податного хлеба (октябрь)

Долго не знали и ничего было не слышно: будет ли в сей год такой же сбор хлеба, как в прошлогодний, и потому во все лето никто не помышлял о построении магазейнов. Но наконец, когда прошло лето и настала осень, и уже поздняя самая, тогда вдруг возобновилось сие дело: публиковано было опять о сборе хлеба, а казенным палатам велено стараться о скорейшем построении магазейнов, но время было упущено и им охотников к построению сыскать и в скорости взять было негде. Принуждены были почти кланяться и просить, чтоб кто-нибудь взялся магазейны сии построить, а помянутый г-н Игнатьев подоспел и к сему и не упустил и сего случая. Он тотчас подрядился построить, но взял и цену почти втрое против настоящей, и строил их на живую нитку, не осенью, а уже зимою, и едва-едва успел сгородить оные как-нибудь. Казна и в сем случае претерпела очень много, и не прошло и тут без воровства и мошенничества.

367 О поэме в честь Суворова (июнь)

В сей год, в литеральном¹ нашем свете, явилось явление необыкновенное и до сего небывалое. Некто из приверженных старику нашему Суворову, а именно г-н Завалишин, сочинил ему целую поэму, в трех превеликих песнях состоящую, и прославил тем навек его победы. Он назвал ее ‘Сувороидою’². Сочинение хотя посредственное³, но делающее честь сочинителю и герою. Никто еще не удостоен таковой чести, из всех наших бывших до сего полководцев, и сей монумент лучше всех мраморных пирамид.

368 О зарезавшемся рекруте (июль)

Из числа набранных в сей год рекрутов один, бывши в Дедилове, в такую тоску впал, что хотел было уйти, но как его усмотрели и стали ловить схоронившегося в каком-то хлеве, то он, испугавшись и, думать надобно, наскучив жизнию, схватив нож, перерезал себе горло. Однако его успели схватить и горло зашить, и потом так удачно вылечили, что он остался жив.

369 О буянстве Игнатьева (август)

Известный буян и головорез, г-н Игнатьев, откупщик питейных сборов, прославился вновь одним деянием, которое ему мало чести приносило, но увеличило уже давнишнюю о буйном, беспокойном и скаредном его характере [славу]. Поелику он жительство свое имел неподалеку от Тулы, то случилось в лесные его угодья зайти тульским оружейникам. По несчастию сих, как-то он узнал, что они ловят в лесах у него маленьких птичек, так как они до них были охотники. Он счел сие величайшею себе обидою: велел их переловить и, по любимому обыкновению, так хорошо отстряпал их плетьми, что один из них на другой день после того умер. Все думали, что г-ну Игнатьеву от того превеликая беда будет, но он, при помощи богатства и проворства своего, и от того увернулся. Убивство было хотя явное и неоспоримо доказанное, но он умел как-то все сие дело так перековеркать, что не вышло из того ничего. А говорили только, что ему дело сие более тысячи стоило и что единственно помогло ему то, что он, истираненных оружейников связав, сам привел в земский суд с объявлением, будто он поймал их в воровстве коров, к которым они, по его приказанию, были и привязаны. Словом, на все такие дела был господин Игнатьев великий человек.

370 О войне персидской (октябрь)

Война наша персидская, хотя продолжалась во все сие лето, не принесла нам никакой чести, но была несчастна так, как и все прежние в сей стране бывшие. Отдаленность, трудность в проходах и коммуникации и доставлении провианта и всего нужного, а всего паче нездоровый тамошний климат, нимало нашему народу несвойственный и несносный,— были тому причиной, что мы, не дравшись почти, и хотя прошли далеко, захватили несколько городов, но сами потеряли всю тамошнюю армию. Носились слухи, что вся она почти померла от голода, недостатка в провианте и от болезней смертоносных, похищающих солдат целыми сотнями. А сверх того и самые тамошние горские народы причиняли иногда вред своими нападениями. Словом, война сия, начатая почти из единого любославия, и продолжаемая, как многие говорили, в удовольствие господ Зубовых, и для доставления им случая прославиться и нажить себе, по примеру князя Потемкина, и сокровища и лавры — была совсем безуспешная и более нам бесчестия, нежели славы принесшая. Самому младому и безногому предводителю сей небольшой армии не удалось нарвать себе столько лавровых ветвей, чтоб можно было сплести из них себе венки. О самом оном пронеслась молва, якобы он был изрублен, а иные говорили, что будто бы заколола его девка. Однако слух сей оказался после несправедливым, а утверждали только, что один наш только небольшой корпус захвачен был как-то тамошними народами и, со множеством офицеров, наголову изрублен, но, по неписанию ничего от правительства и по отдаленности, ни о чем в точности не было известно, и мы, живучи внутри России, ничего не чувствовали, что есть ли у нас война или нет.

371 О Гудовиче (сентябрь)

О сем, бывшем главном начальнике над кубанскими войсками и тамбовском и рязанском наместнике, носились разные слухи. Сперва разнеслась молва, что он, прежде еще приезда на смену ему графа Зубова, успел наголову разбить персов и принудит их к заключению весьма выгодного с Россиею мира, все обрадовались сему известию и думали, что через то экспедиция персидская кончится и Зубов принужден будет ни с чем назад возвратиться, и говорили, что якобы Гудович за сие получил великое себе от государыни награждение, но после оказалось, что все сие совсем было выдуманное и несправедливое, а война нимало не пресеклась, но Зубов пошел, взял Дербент и некоторые другие места и наконец Баку самую, а г. Гудович остался командиром только над одною кубанскою линиею и тут находящимися немногими и только тысяч до двух простирающимися войсками. Далее говорили, что произошли на него от Зубова якобы жалобы в неоставлении войскам, в походе находящимся, провианта и в прочем во многом, и что будто он подпал за то под гнев императрицы, и что велено ему к ответу явиться. Но как бы то ни было, но то справедливо, что он во все лето пробыл на кубанской линии, и ничего об нем было не слышно, а по наступлении осени, прошел слух, что он действительно в Россию возвращался, как и действительно поставлены были уже под него подводы, что все, казалось, и подтверждало слух оный, но вдруг, при перемене правительства, все прекратилось¹.

372 Об остановке, сделавшейся в перевозе провианта в персидскую армию (июль)

Как к запасению персидского корпуса нужным провиантом не сделано было никаких заблаговременных распоряжений и приуготовлений, а востребовался он вдруг, и востребовался вдали и за границею и в таких местах, куда проезд был не только труден, но и для перевоза сего, в тамошнем пустом краю, никаких подвод взять было негде,— то произошло оттого великое замешательство и зло, от которого многие воронежские богатые купцы разорились и сделались банкрутами. Причина тому была следующая: провиант сей подрядились воронежские купцы поставить из Воронежа в Дмитровскую крепость¹. Они и отправили первый транспорт онаго на нанятых подводах. Сии не успели туда приехать, как и получено из армии и от Гудовича повеление, чтоб доставить провиант сей, как возможно скорей, на границу и к армии. Такое скоропостижное и строгое требование привело тутошних командиров в недоумение как им быть, ибо сколько они ни старались сыскать нанять подвод, но никто не хотел ни за какие деньги ехать в такую дальнюю, пустую, а при том и опасную степь, где они всякий час подвержены были опасности от нападения лезгинцев. В сей крайности находясь и опасаясь, чтоб не поморить армию без хлеба, и решились они неволею протурить² самые те подводы, которые привезли хлеб из Воронежа. Но самым тем и испортили все дело: ибо как сии на большую часть в сем вояже растеряли и волов своих и лошадей, да и сами многие погибли, и слух о том распространился всюду, то никто и ни под каким видом не нанимался уже у купцов везти прочий провиант из Воронежа до Дмитровской крепости, ибо всякий не хотел погибать и терять своих волов, лошадей и повозок и себя подвергать опасности. И как чрез то купцы, против хотения своего, не устояли в слове и не доставили провиант в свое время в крепость, то там принуждены были на счет их покупать тройною ценою и чрез то бедняков сих приводить в сущее разорение. Вот что делает неосмотрительность командиров и непомышление заблаговременно обо всем, случиться могущем.

373 В Украине прославляется лекарь (1796)

В Малороссии, около сего времени или паче уже года за два до сего, прославился чрезвычайно один отставной из армии лекарь, прозывающийся Трофимовичем и живущий своим домом, на свободе, в малороссийском местечке Сорочинце. К сему человеку съезжалось всякий год, со всех сторон, такое великое множество дворянских, немоществующих разными болезнями, фамилий, и он с толиким успехом некоторых из них вылечивал,— что слава возгремела об нем повсюду, и он редкий год не получал тысяч по десяти и более дохода. Самое местечко Сорочинцы от того процвело, ибо всегда живало в оном множество господ. И особливого примечания достойно, что врач сей всех вообще начинал лечить особливо странною методою, а именно: становлением всякий день на 3 минуты ног в лед, также заставлял он иных купаться в тамошней реке и тереться в воде песком. Впрочем, давал он почти всем пить настойку из некоторых трав, ему только известных, и настойка сия известна была под именем сивушки. Смесь трав сих, искрошенная очень мелко, продавалась в аптеках особливыми картузцами в лубках¹ и при том дорогою ценою. Сим образом наживался он сам и кормил аптекарей, а знание и искусство его увеличивала более слава.

374 О европейской войне (1796)

Между тем как вся Россия наслаждалась миром и тишиною, прочая часть Европы стояла в огне и в пламени, по причине продолжающейся еще революционной французской войны¹. Ни в который год из всех предследующих не происходило столько великих происшествий, не было столько больших и малых сражений, не погибло столько от меча народа и не происходило столько в военном счастии перемен, как в сей год. Французы никогда еще так счастливы не были, как в оный, а император² никогда еще в такой опасности и утеснении не находился, как в сие лето. Французы не только овладели всею Италиею, принудили с собою сардинского короля и многих других итальянских князей помириться, не только выгнали цесарцев совсем почти из Италии, овладев их миланским герцогством,— но возвратили и на Рейне, все захваченное цесарцами, в минувшую осень. А тем еще не удовольствуясь, перешли в двух местах чрез Рейн и с такою скоропостижностью врезались в самое сердце Германии и, как быстрая река при наводнении, разлились повсюду,— что захватили почти целую половину Германии и угрожали посещением императора в собственных его землях и в самой столице. И чрез все то привели императора в такую расстройку, что он принужден был, будучи оставлен и выдан, как на корабельную доску, от всех своих, восприять прибежище с просьбою о вспоможении к нашей монархине, и сия обещала ему оную и повелела тотчас вступить войскам своим в Галицию. Но, по счастию, сцена неожидаемым образом переменилась и счастие в Германии обратило лицо свое к цесарю. Французы еще того скоропостижнее были опять из Германии выгнаны и приневолены с великим уроном переправиться обратно за Рейн. А сие и остановило и наши войска, ибо в них сделалась уже не столь великая нужда, какая была прежде. Да и все обстоятельства от сего переменились и взяли иной вид.

375 Шведский двор начинает с нашим сближаться (август)

Уже с самого начала сего года, паче с начала весны, начали час от часу более поговаривать, что чуть ли не происходит между шведским и нашим двором сватовства и переговоров о том, чтоб младому королю шведскому жениться на старшей из наших великих княжен. Вся Европа также о том поговаривала и устремляла любопытные взоры на север. Возвышение посланника нашего при шведском дворе, Будберга, в сан полномочного посла, уважение онаго при шведском дворе и благосклонный ему прием и многие другие обстоятельства производили сию догадку и заставляли всех ожидать скорого сему делу разрешения. Однако, по неизвестным причинам и, как думать надобно, от происков других дворов, а особливо прусского, старающегося начинающееся сие дело разрушить и разбить, протянулось сие далее, нежели все думали, и доходило даже не один раз до того, что слухи о сем сватовстве умолкали, а начались иные, совсем оным противуположные, и что якобы у нас неминуема будет война с шведами. И в таковом недоумении находился весь свет и вся Россия во все лето. Но в начале августа вдруг обрадована была вся Россия одним письмом, присланным от императрицы к московскому начальнику, г. Измайлову, которым весьма милостиво извещала она его, что шведский посланник приезжал к нашему вице-канцлеру, с объявлением, что его государь намерен посетить нашу императрицу, буде ей то будет не противно, и приехать в половине августа месяца. Государыня присовокупляла к тому, что она охотно на то согласилась и что король приедет не под своим именем и пробудет до половины сентября с великою свитою и будет жить в доме у своего посланника. Наконец просила не дивиться, когда услышат, что в Петербурге много будет пляски и веселья, ибо-де молодежи будет много. Сие письмо разрешило наконец все сомнительства, и все с того времени стали за верное полагать, что наконец шведский двор с нашим породнится и наша великая княгиня будет на престоле шведском.

376 В Петербург делаются великие приуготовления к приему и угощению знаменитых гостей (август)

Не успело прибытие короля шведского сделаться достоверным, как весь Петербург закипел деланием разных приуготовлений к приему и угощению такого великого и знаменитого гостя и к доставлению ему возможнейшего удовольствия пышными пиршествами и торжествами. Императрица, при преклонности своего века, вознамерилась показать ему весь свой двор, прямо в императорской пышности и славе, и потому не только, по велению ее, деланы были при дворе приуготовления к разным празднествам и увеселениям, как-то: к пиршествам, балам, маскерадам, гуляньям, театрам, фейерверкам и иллюминациям,— но и всем знаменитейшим вельможам приказано было готовить у себя таковые ж пиршества, ибо монархиня намерена была сама, с гостями своими, у всех их побывать и удостоить их своим посещением. А посему все они, друг пред другом, надрывались в сих приуготовлениях и теряли на то не тысячи, а целые десятки тысяч, и слух носился, что им дано на то и из казны по нескольку десятков тысяч. Все, что только могло ослеплять зрение свое пышностью и великолепием и приводить в приятное изумление, выдумывано было и приготовляемо. И как государыне, по причине болезни в ногах, трудно было всходить на высокие крыльца и лестницы, то некоторые переламывали даже вхожие части домов своих и делали их для монархини спокойнейшими. Некоторые готовили для пиршеств сих свои городские дома, а другие — загородные и на своих дачах. Из сих никто так не отличился, как граф Безбородко. Говаривали, что он в две недели произвел сущее чудо и воздвиг снаружи сарай огромный ничего не значащий, а внутри — райское обиталище, украшенное мраморами, золотом, серебром, хрусталем и всем, что только может выдумать пышность и великолепие. Всем госпожам предписано было являться, при сем случае, не в ином каком одеянии, как только в греческом, как в великолепнейшем из всех, и госпожи с ума даже сходили на придумываниях, чем себя украсить лучше. Что касается до фейерверка, то готовлен был такой, какого никто не запомнит, и который, как говорили, и один стоил 170 тысяч. Словом, приуготовления во всем деланы страшные и такие, которые неминуемо должны были пленить юного шведского монарха, и на все оные не жалеемо было денег.

377 Король шведский приезжает в Петербург и угощается (сентябрь)

Наконец точно в назначенное время, день и час, воспоследовало действительно прибытие в Петербург юного шведского монарха¹. Он приехал сухим путем из Выборга, вместе с дядею своим и регентом шведским, герцогом Зюдермандландским, и немалою свитою, составленною из молодых вельмож шведских. Оба они приняли на себя иные имена, и король, по примеру отца своего, назвался графом Гагою, а регент — графом Вазою. Въезд их был совсем не пышный и так, как простых графов, и оба ехали в небогатой открытой коляске, и наш ямщик стоял позади: сие удивило многих наших, не знающих тому причины, и подало глупцам повод к грубым насмешкам. Остановились они у посла своего, Штединга, и в первый день он отдыхал и ездил по городу, а уже во второй, и ввечеру представлен был государыне. Сия избрала местом для сего первого свидания свой эрмитаж и приняла его сперва одна и одного только с дядею. Говорили, что она обрадовалась, нашед в нем разум, превосходящий его лета, и не могла с ним довольно наговориться, и не так как с ребенком, а как с возмужалым и степенным человеком. Первое сие свидание и разговор сей продолжались у них недолго, а потом повела его государыня в другую комнату, где находилась вся императорская фамилия, его во всей своей пышности дожидающаяся,— и представила его оной. После чего представлена была ей и всей ее фамилии королевская свита. А наконец отворены были двери в большой зал, где находились уже в готовности все знаменитейшие ее слуги обоих полов, во всей пышности и славе. Императрица представила ему их, и не успел он откланяться, как загремела вокальная и инструментальная музыка, и начался бал, который открыл сам он с великою княгинею Елисаветою Алексеевною². По продолжении бала сего несколько времени, приглашен он был к вечернему столу, а после онаго — в театр, где представлена была опера ‘Иван Царевич’³ и где не позабыто было также все, что могло только служить к очаровательной пышности и великолепию. Словом, и самым сим первым блеском король так поражен был, что можно было приметить отменное его удовольствие, которое тем было более, что лучше всех великолепий понравилась ему беспримерная красота назначаемой ему невесты, великой княжны Александры Павловны, в которую он с той же минуты влюбился. За сим первым торжеством последовали непосредственно другие и почти беспрерывные: то угощала его императрица у себя, то великие князья, то первейшие ее вельможи, граф Безбородко, Самойлов, Нарышкин⁴, Остерман, Строгонов⁵ и многие другие. И празднества сии продолжались с некоторыми промежутками, назначенными для отдохновения, ровно две недели, в которые почти всюду и всюду ездила с гостями своими сама императрица: повсюду угощаема была наивеликолепнейшим и таким образом, что король и вся его свита не могли довольно надивиться блеску и пышности как императорского двора, так и самых придворных и знаменитейших вельмож. Наконец, после нескольких прогулок и посещений достопамятнейших мест, кончилось все сие сожжением помянутого фейерверка, и не только шведы, но и россияне, бывшие в сие время в столице, очарованы были сими редкими и достопамятными торжествами, которые случайным образом сделались и тем достопамятными, что были последними в жизни императрицы, и она делала их равно как на прощание с любезною своею Россией и отправляясь из нее в высшие пределы, хотя сие никому не было известно, ибо никто не мог того предвидеть, что воспоследовать долженствовало вскоре.

378 Сватовство и расстройка, сделавшаяся неожиданным образом (сентябрь)

Как скоро помянутые торжества и всенародные потехи кончились, то начались при дворе уже келейные съезды и переговоры, и любопытство всей публики напряжено было до чрезвычайности. Все заключали, что началось тогда и происходило самое сватовство, и все ждали сговора. Но вдруг как все не только замолкло, но стали перешептывать, что чуть ли дело наше не разойдется, что и в самом деле было. Но что подлинно было хотя и неизвестно, но носилась молва следующая: говорили, что назначен был уже и день сговора, и что съехались уже все ко двору, и невеста была убрана, как вдруг прислано было от короля сказать, что он занемог и приехать не может. Сие поразило не только весь двор, но и самую императрицу, ибо она того всего меньше ожидала, и как явно было, что болезнь сия была вклепана и притворная, то привело сие монархиню в превеликое замешательство и гнев. И вдруг разнеслась молва, что приехал будто к королю шведскому курьер от короля прусского, с предложением, чтоб он никак на нашей принцессе не женился, и что он обещает ему б миллионов, да турки дают 8 миллионов, да французы — 10 миллионов помощных денег, для выдержания войны, буде она за сие воспоследует, и что самое сие будто короля и смутило, а того больше его дядю, которому сей союз был нимало неугоден, и что самое сие так раздражило государыню, что она публично сказала, что — ‘пускай себе едет домой, но что вслед за ним отправится 100 тысяч войска в Швецию и что за обиду таковую не останется и камень на камне в Швеции’. Сим образом тогда повсюду говорили, а после стала носиться о сем замешательстве другая молва, а именно: что как уже условлено было обо всем нужном к начинаемому делу и все пункты написаны были, которые королю надлежало, прежде сговора, подписать, то пред самым тем временем, как начинаться сговору, отправлен был к нему управляющий иностранными делами министр, г. Марков, чтоб он предложил ему сии пункты для подписания. Но сей будто сам собою включил в договор сей такую статью, о какой ему ни от кого не было приказано, а именно, чтоб король приехал сам к нам в Петербург и тут бы венчался, чего от него никак было и не требовано, да и ему обещать и сделать того никак было не можно. Король, увидев сие, тотчас смутился и прямо сказал, что ему сего подписать и сделать никак не можно, и по самому тому сказался больным. Тогда увидел г-н Марков, но уже поздно, что он сделал ужасную проступку и шалость непростительную. Он бросился к Безбородко, но сей, ужаснувшись, никак не хотел входить в сие дело и говорил Г. Маркову, что как он сам напакостил, так бы сам и доносил о том государыне и сам бы ответствовал. От сего бросился он к князю Зубову и просил доложить о том дожидающейся с нетерпеливостью короля государыне, но и сей сказал ему сам то же и что он никак не войдет в сие страшное дело. И так стал г-н Марков как рак на мели и не знал, что делать. Но как сказать государыне необходимо было надобно, то пошел уже сам. Государыня не успела его увидеть, как спросила: ‘Что король? подписал ли?’ — ‘Нет-де, и занемог’. Ответ сей так поразил государыню, что она в тот же миг упала в обморок. Вот что наделал г-н Марков! — Но неизвестно в точности, который из обоих сих народных слухов был справедливый¹. Легко статься может, что и то и другое было правда и что самый сей Марков был подкуплен остановить и замешать сие дело, а легко статься может, что и оба сии слуха были несправедливы. Но как бы то ни было, но то известно, что сговора в тот день не было, да и был ли он после, того в точности неизвестно, хотя и говорили, что чрез несколько дней все сие опять было переделано и выведено наружу, что Маркову совсем того было не приказано, и что он сам собою то сделал, и за то откинут от двора,— как то и действительно сделалось,— и что наконец король согласился переписанные статьи подписать и на великой княжне помолвить и с нею обменяться перстнями, как то и писано было в иностранных ведомостях. У нас же ничего о том в публику было не объявлено, да и не слышно было, чтоб происходил и при дворе какой-нибудь торжественный акт, а был ли или не был, так разве инкогнитный и сокровенный. А то только известно, что после того давал пиры у себя великий князь и наследник и что происходили с обоих сторон дарения и отдаривания.

379 Король шведский отъезжает из Петербурга (сентябрь)

Пребывание шведского короля в Петербурге, после вышеупомянутого происшествия, не продлилось уже слишком долго, а около 20 числа сентября воспоследовал и его отъезд, и опять тем же путем, как он приехал. Сей случай произвел также разные слухи. Говорили, что он отъезжал на короткое только время и скоро хотел опять приехать и что оставлял тут свою свиту,— а иные прибавляли, что самого дядю, иные рассказывали совсем другое, но все оказалось сие пустое. Он уехал со всею свитою и условившись, чтоб жениться ему в непродолжительном времени на нашей принцессе и венчаться заочно, по примеру иностранных, чрез поверенных. Отъезд его был так поспешен, что он не захотел остаться даже праздновать день рождения великого князя, и что страннее всего,— то удивились многие,— что он в самый сей день поехал из Петербурга, и опять чрез Выбург.

380 Венчание вознамериваются произвесть новым и у нас необыкновенным образом (сентябрь)

Вместе с слухом об отъезде короля шведского распространился повсюду слух, что скоро воспоследует и действительная свадьба и король шведский совокупится браком на нашей великой княжне Александре Павловне, и что свадьба сия будет заочная, и венчание будет происходить в Петербурге, чрез поверенного шведского, и в будущем уже октябре или ноябре месяце. Носилась в народе даже и бумажка, подтверждающая молву сию, а именно рапорт синодского обер-прокурора о том, каков выдуман и установлен синодом обряд для сего случая. Синод должен был для сего собираться и трактовать, при присутствии Славянского архиепископа, и положено, чтоб венчанию происходить по обряду обыкновенному, как оный напечатан в служебнике, а только: 1) поверенному стоять не рядом с невестою, а несколько назади, отступя несколько шагов от места женихова, 2) на ектеньях упоминать не имя поверенного, а самого жениха, 3) при вопрошаниях ответствовать поверенному именем жениха, а не от себя, 4) венец не надевать, а носить и держать в руке, 5) при хождении кругом, идти поверенному стороною и нести венец в руках, перепою чтоб не быть. Бумажка сия была очень любопытна, но только носился слух, что будто бы ее в Москве отыскивали, как несправедливую, и отбирали, буде у кого находили. Однако в ней не было ничего предосудительного. Правда, многим незнающим, что сие в других землях водится, казалось сие странно и удивительно, но сии говорили, сами на зная что, и сие происходило от невежества.

381 О подарках, бывших с обеих сторон, при отъезде короля шведского (сентябрь)

Носилась молва, что во время сего пребывания короля шведского в Петербурге, не только он, но и вся свита его одарена была от императрицы очень богато и прямо императорскими подарками и что сам он между прочим подарен был звездою во 100 тысяч рублей, а не преминул также и он одарить всех первейших наших вельмож и придворный штат, частью табакерками и разными другими вещами, а при оскуднении уже оных, и деньгами. Но обо всех его подарках вообще говорили, что они были очень умеренные и даже, в сравнение против наших, бедные, но что нимало и неудивительно: король сей далеко не таков богат был, как наша императрица. Пуще всего странно многим казалось, что он на всех придворных лакеев и официантов дал только 1 000 червонных, и сии зазнавшиеся уже господа были так недовольны, что даже презирали сии подарки, но дело сие было от них крайне непохвальное.

382 Анекдот с фридрихсгамским исправником (сентябрь)

Рассказываем был следующий анекдот о фридрихсгамском исправнике. Был он какой-то бедняк и не дальней замысловатости офицер,— голь перекатная, но со всем тем сделал громкое и честь отечеству нашему приносящее дело. Как ему, по должности его, надлежало короля провожать до самой шведской границы, то король, при расставании с ним, хотел и его, по обыкновению, чем-нибудь подарить, но как все заготовленные вещи были уже растрачены, то послал он к нему 100 червонных. Для него хотя довольно и предовольно было и сего подарка, но он, однако, совсем его пренебрег и не только не принял, но просил отнесть оный королю обратно и сказал, что он никакой не имеет нужды в деньгах, но, по милости монархини своей, получает жалованье и оным доволен, и если б король подарил его какою-нибудь вещицею, так бы он охотнее ее принял и стал бы хранить, как достопамятность, детям и внучатам своим, на память милости королевской. Королю было сие и стыдно и приятно: он приказал ему себя извинить, что он ничего подобного тому теперь при себе не имеет, но как скоро возвратится в Стокгольм, так не оставит к нему прислать подарок. Тем тогда сие и кончилось, но дело сие сделалось громко и дошло тотчас до сведения императрицы: и сия милостивая монархиня не успела о том услышать, как послала к нему тотчас табакерку в 3 000 рублей и в ней 100 червонных и повелела объявить ему свое благоволение.

383 О портрете короля шведского (сентябрь)

Говорили, что когда шведского короля водили по всем достопамятным и обозрения достойным местам и по академиям в Петербурге, то где-то, и не то в Эрмитаже, не то в Академии художеств, посажены были за ширмами живописцы, и велено было тотчас срисовать с него портрет, точно в том платье и убранстве, в каком он тогда был. Портрет сей не только был срисован, но очень и потрафлен и тотчас потом выгравирован искуснейшим художником и напечатан. И все сие происходило так скоро, что король крайне удивился, когда, при посещении его Академии художеств, он ему был уже поднесен, с надписью российскою, что означал он графа Гагу. Портретик сей был маленький, но в самом деле очень хорошо выработан, и многие его потом имели, и сие относилось к великой чести нашей Академии художеств.

384 О кончине тульского наместника (октябрь)

Наконец оказалось, и все не хотевшие сначала верить принуждены были поверить, что болезнь почтенного и любви достойного тульского наместника, генерал-аншефа Евгения Петровича Кашкина, была непритворная, а действительная, ибо оный в начале октября от оной кончил свою жизнь, к истинному сожалению всех его знавших и почитавших по достоинству. Он был истинно разумный и многими великими сведениями одаренный и при том весьма хорошее сердце имевший человек. Болезнь его была сначала хотя совсем не такова, чтоб можно было опасаться смерти, но господа наши медики, врачи и операторы¹ скоро сделали ее не только важною, но, изрезав, измучив и даже истиранив его до чрезвычайности, довели его и до гроба. Страдание его было неописанное и, что всего страннее,— невольное. Говорили, что императрица, любя сего верного своего слугу и искренно о нем жалея, приказывала ежедневно ездить к нему своим лейб-медикам. А против сих и не можно было ему ни в чем спорить, но он принужден был дать им волю делать с собою и себя мучить и тиранить, как им хотелось. Они несколько раз делали с ним операции и резали столько его лядвию², что наконец лишился он всей своей задней части. Он был до самой кончины своей в совершенной памяти, лежал в постели одне только сутки и читал себе отходную. Наилучшее качество сего почтенного вельможи состояло в том, что он украшен был истинным благочестием и был прямой, но не суеверный христианин. Он оставил по себе всеобщее сожаление и многочисленное семейство,— жену, двух сыновей и многих³ дочерей, но которые все не оставлены были нашими монархами.

385 О рекрутском последнем и особливого примечания достойном наборе (сентябрь)

Особливого примечания было достойно, что, во время самого пребывания короля шведского у нас в России, вдруг и против всякого ожидания, издан был указ о новом наборе рекрут, и наборе чрезвычайно большом, а именно со 100 душ¹. Неожиданное повеление сие поразило все государство прискорбием и смущением, и тем паче что никто не знал и не усматривал причины, на что бы такой великой набор был надобен: все отечество наше находилось в глубочайшем мире и спокойствии, кроме одной, но совсем ничего не значащей, персидской войны, и которая никак не требовала столь великого вооружения. Многие догадывались, что не досада ли на прусского короля и не желание ли отомстить ему за его мытарства и старание разбить свадьбу были тому причиной, и повсюду носилась молва, что у нас с Пруссиею неизбежная будет война. Другие подозревали, что государыня делала сие наиболее для устрашения короля шведского и для сильнейшего побуждения его жениться на нашей принцессе, и на случай ежели ему вздумается отказать, то войска бы были уже готовы. Давно уже твержено было о 100 тысячах, долженствующих посетить Швецию в нужном случае. Но все сии слухи были недостоверные и основывались на однех догадках, но как бы то ни было, но рекрутский набор, тотчас по публиковании указа, начался и производим был с великою поспешностью, и все государство воскипело заботами, ездами, посылками и хлопотами по сему случаю, и вкупе полились везде слезы и начались оханья и горевания. Деяние сие было почти последнее от императрицы, относительно до ее подданных, и особливого сожаления достойно, что, правительствуя толь многие года столь милостиво, в последнее свое время ожесточила она так, без дальней нужды, своих подданных.

386 О разнесшемся слухе о разрыве с шведским двором (октябрь)

Не успело несколько времени пройти после отъезда короля шведского из Петербурга, как вдруг начали перешептывать, и стала разноситься секретная молва, что чуть ли наше дело с шведским двором не разорвется. Говорили, что он не успел возвратиться в свое отечество, как и писал к государыне, что он занемог и чтоб бракосочетание отложить до мая месяца. И как сие походило более на совершенный отказ, то говорили, что сие раздражило до бесконечности государыню, что она гневалась ужасно и приказала делать все нужные приуготовления к шведской войне. И с того времени стали все твердить, что у нас война с шведами неизбежна. Нельзя изобразить, как поразителен был сей слух для всех истинных сынов отечества и как много начали многие озабочиваться о будущей судьбе нашего отечества. Всем явно было, что сим случаем легко могла подвергнуться Россия весьма в критическое и такое положение, в каком она никогда еще не бывала, ибо за верное можно было полагать, что, в случае возгоревшей войны с шведами, пристанет к нам и король прусский и турка, следовательно, нам надобно будет воевать вдруг с тремя важными державами, а с четвертою Персиею. Но к выдержанию такой страшной четвертой войны, при старости и слабости государыни, при престарелости наилучших ее полководцев, при оскудении в деньгах и при всеобщей расстройке всего в государстве, была она совсем неспособна, и все опасались, чтоб конец правления нашей великой монархини не сделался столь же бесславен, как славно было все ее правление. Но как бы то ни было, но с того времени рекрутский набор стал нам казаться не столь ненадобным, а еще и нужным, и всякий стал охотнее давать своих рекрутов. Но подлинно ли так было, как носилась тайная молва, было совсем неизвестно, но говорили, что в Петербурге все с того времени закипело, ибо государыня проговорила, что за сию обиду не оставит во всей Швеции камня на камне: однако сие легко было говорить, нежели произвесть в действо.

387 Россия совсем внезапно лишается великой своей монархини (ноябрь)

Вскоре и очень вскоре после помянутой, разнесшейся молве о разрыве с шведским двором и о начинаемых военных против Швеции преуготовлениях и посреди недоумения всего народа и озабочения многих умов о предстойщих и, может быть, бедственных и несчастных временах,— вдруг все слухи сперва замолкли, и все, по-видимому, утихло опять и успокоилось, кроме прозводимого рекрутского набора, а потом поразилось неописанным образом все государство нечаянным и всего менее ожидаемым известием о кончине великой своей обладательницы и бессмертную славу во всем свете приобретшей государыни и великой монархини Екатерины Вторыя и о вступлении на престол сына и наследника ее, государя цесаревича и великого князя Павла Петровича. Известие сие было тем для всех поразительнее, что весь народ нимало не был к тому приуготовлен, ибо не было ни малейших слухов о болезни государыни. Хотя после известно сделалось, что она целых две недели, после помянутого получения известия из Швеции, была очень больна и из покоев своих не выходила, однако не так больна, чтоб можно было опасаться кончины, но, напротив того, она от сей болезни освободилась и сделалась опять здорова. Как и накануне того дня или последний день своего царствования препроводила она в совершенном здоровье: ввечеру была очень весела и играла с маленькою компаниею в карты и спокойным образом могла почивать, и всю ту ночь спала спокойно, да и поутру встала, по обыкновению своему, рано и, напившись горячего, села за свой стол и несколько времени упражнялась в писании и сочинении давно начатой ею сочинять российской истории. И все сие спокойное состояние продолжалось по 9-й час несчастного 5-го числа ноября месяца, а в сей навеки Россиею незабвенный несчастный час постиг ее прежесточайший удар паралича, лишивший ее в один миг употребления всех чувств, языка и памяти, а чрез 36 часов потом и самой жизни.

О причинах таковой скоропостижной кончины носились разные слухи, но более утверждали, что произошла она от дурного затворения ран на ногах, которыми она уже давно страдала и которые лейб-медики ее никак затворять не отваживались, но как оне ей наскучили, то решилась она вверить себя какому-то медику, французу, бравшемуся ее вылечить и раны сии затворить. Он и учинил сие, чрез становление ног ее или сажание всей в морскую воду, и государыня была тем так довольна, что не упрекала своих лейб-медиков, что они не умели и не могли ее так долго вылечить, а помянутый лекарь вылечил ее в самое короткое время. Но наилучший ее лейб-медик Рожерсон прямо ей сказал, что он опасается, чтоб не произошло оттого бедственных последствий и самого паралича, и что он мог бы скоро вылечить, но того только поопасся. Но монархиня смеялась только сим, по мнению ее, отговоркам, и потому никак не хотела последовать их совету и в том, чтоб кинуть из руки кровь, которая, может быть, спасла б ее еще на несколько времени, как о том писано было в иностранных газетах, где упоминалось вкупе, что у государыни были опухлые ноги, что она принимала от того лекарства, но что стала чувствовать оттого частые колики, от которых наконец она и скончалась. Но как бы то ни было, но, по вскрытии тела и по исследовании внутренностей, оказалось, что паралич и произошел от прервавшейся в мозгу жилки, произведшей ту кровь, которая в устах ее оказалась. Далее писано было, что в желчном пузыре найдено было у ней 2 камня, от которых, заключали, делалась ей колика.

Особливого примечания достойно, что собственно того, как она поражена была параличом, никто не видал, почему и неизвестно, в которую точно минуту получила она сие несчастие, а писано было только, что как она сидела одна в кабинете и писала и никто, не будучи позван колокольчиком, не отваживался к ней войти, то вдруг будто почувствовала она………. и, что потому, оставив свое писание, тотчас

она встала и спешила ……находящееся в маленьком побочном покойце, но не успела туда войти и дверь затворить, как вдруг без памяти упала на пол. Всего того никто не знал и не видал, ибо не прежде государыни встренулись, как по прошествии получаса времени, да и то, потому что пришли вельможи докладывать ей о чем-то и надобно было заглянуть в ее кабинет, но как ее там не увидели и долго ждали и не дождались, то отважились войти и ее повсюду искать начали. Тогда-то, а не прежде, увидели под двери кабинетца, который отворить было не можно, ее, лежащую на полу, и в таком положении, что она ногами своими уперла в двери. Все перепугались от того неописанным образом и не знали, что делать и как туда войти. Но наконец каким-то образом отворили сии двери, нашли ее, лежащею без чувств, подняли, положили на постель. Побежали за медиками и лекарями, и сии употребляли все, что можно было, к возвращению ей чувств и памяти, кидали пять раз кровь, приложили к разным частям ее тела шпанские мухи¹, давали ей рвотное, но без пользы. Правда, сперва оказался было малейший луч надежды к приведению ее в память, однако и тот тотчас опять исчез, и к вечеру не было уже никакой надежды.

Между тем от князя Зубова, пораженного сим случаем, власно как громовым ударом, отправлен был курьером родной его браг² в Гатчину к великому князю³, но как сей ни спешил, и были хотя подставлены и переменные лошади,— но, по причине крайней дурноты дороги, не прежде мог поспеть великий князь, как уже в 9 часов того вечера, и тогда уже, когда не было к возвращению жизни ни малейшей надежды.

Со всем тем государыня, в таком несчастном положении, прострадала и проборолась с смертью до самого десятого часа последующего за тем шестого числа ноября, и тогда уже испустила великий дух свой, к общему сожалению всех ее верных подданных и соболезнованию всей России.

Невозможно изобразить, сколь чувствительна была потеря сия для всех ее вельмож и придворных, а особливо тех, которых она отменно жаловала. Весь двор погрузился оттого в глубочайшую и неизобразимую печаль, и слезы из всех очей текли струями.

Сим образом окончила жизнь свою великая сия монархиня. Для всех, искренно ее любивших и почитавших, собственный образ кончины ее был чрезвычайно прикр и сожаления особливого достоин. По великим ее делам и той бессмертной славе, какую приобрела она во всем свете, и по редким и чрезвычайным ее дарованиям, качествам и свойствам и по всему тому, что она хорошего в жизнь свою сделала, достойна она была не такой кончины, но драгоценная ее для многих людей жизнь заслуживала лучшего и не с такими прикрыми обстоятельствами сопряженного окончания, какое она имела. Но так угодно было, видно, уже судьбе, чтоб между славною жизнию ее и ее концом был совершенный контраст, и она принуждена была лишиться всех тех выгод, какими пользуются и последние из христиан при отхождении из временной жизни в вечность.

Впрочем, неизвестно, может быть, все сие случилось еще к лучшему и что Провидение и Промысл Божеский восхотел оказать тем особливую ко всем россиянам милость, что устроил и расположил конец сей великой монархини точно сим, а не иным образом. Ежели б имела она обыкновенное жизни своей окончание и не столь скоропостижное, а с предшествовавшею наперед и несколько недель, или хотя дней, продолжающеюся болезнию, если б пресечение жизни не было столь дружное, а медлительное, с употреблением до самого конца жизни всех чувств, всего разума, памяти и языка,— то почему знать? — может быть, произошло бы что-нибудь, при сем конце жизни, такое, что произвело бы в государстве печальные и бедственные какие-нибудь последствия иди бы какие несогласия и беспокойства, неприятные всем россиянам. Носившаяся до того молва, якобы не намерена она была оставить престол свой своему сыну, а в наследники по себе назначала своего внука,— подавала повод многим опасаться, чтоб чего-нибудь тому подобного, при кончине государыни, не воспоследовало. И все содрогались от одного и помышления о том. Но судьба все сии сомнительства и опасения вдруг и единым разом разрушила и уничтожила, сделав чрез скоропостижную и непредвиденную кончину императрицы то, что на престол ее вступил, без всякого помешательства и оспаривания, законный и самый тот наследник, который и по родству, и по закону, и по всем правам должен быть таковым и который к сему еще от рождения своего был назначен. И вступление сие было столь мирно, спокойно и для всех, а паче всего для всего народа, радостно, что от самого того и печаль и сокрушение о потерянии толико великой императрицы для всех вообще менее были поразительны и чувствительны, нежели сколько по великим ее к России благодеяниям и заслугам быть долженствовала.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Любопытные и достопамятные деяния

и анекдоты государя императора

Павла Первого

1 Государь изъявляет знаки искренней сыновней любви к своей родительнице

Государь находился, в то время, в любезном своем обиталище, увеселительном замке Гатчине, когда поразил несчастный и бедственный удар августейшую его родительницу великую Екатерину в Петербурге. И хотя расстояние помянутого места от резиденции и не слишком было велико, хотя отправлены были к нему и от начальника петербургского, господина Архарова, и от фаворита императрицы, князя Зубова, и от самого внука ее, великого князя Александра Павловича, многие курьеры, скакавшие наперерыв друг перед другом¹, хотя он, по получении известия сего, нимало не медлил, но поспешал колико можно приездом своим в Петербург, однако застал покойную императрицу уже едва только дышащую и давно безгласною. Уверяли все, что он, при сем последнем свидании своем с нею, оказал ей все, что только можно требовать от чувствительного и искренно мать свою любящего сына: он ринулся к ней с возможнейшими изъявлениями всей детской своей любви, плакал, рыдал, целовал у нее руки и все члены, омочал их сыновними слезами и, при оказании всех знаков истинного сокрушения сердечного, находился безотлучно при ней, до самой минуты переселения ее в вечность, что воспоследовало через два часа после его прибытия². Сим изъявил он ей последний долг истинно любившего и почитавшего во всю ее жизнь сына и самым сим поступком приобрел уже первую себе похвалу и одобрение.

2 Государь приступает с благоговением к ношению возложенного на него Небом бремени

Как скоро великий дух императрицы Екатерины возлетел на небо и лишенное уже чувств ее тело обмыто было искренними сыновними слезами, то первейшее дело наследника ее и преемника престола было то, что он поспешил в придворную церковь, куда не успел войти, как поверг себя пред царскими вратами и пред престолом Всемогущего и, распростершись с искренним и сокрушенным сердцем и с льющимися из глаз слезами, просил Царя царей благословить всемогущею десницею Своею его, вступающего в новый подвиг в жизни, и помочь ему носить великое бремя царствования над толь многими миллионами людей, ему в управление святыми судьбами Его вверенных. Несколько минут продолжалась сия его достопамятная молитва, составившая весьма трогательное зрелище для всех при том присутствовавших. Потом не преминул он приложиться ко всем местным образам и, отдав сей первейший долг Всемогущему и побывав опять при теле августейшей своей родительницы, вошел уже в тронную, где ожидали уже его первейшие государственные чиновники: граф Безбородко, как верхов-нейший министр, и граф Самойлов, как генерал-прокурор и предводитель сената. Тут, взошед на прародительский престол, объявил он себя императором и самодержцем всероссийским и изъявил желание, чтоб все учинили ему в верности присягу.

Носилась молва, но справедливая ли или нет, того уже неизвестно, что будто в самое сие время подступил к нему помянутый первенствующий министр, граф Безбородко, и, со всем должным к нему подобострастием, представил, что все они готовы ему присягнуть, но требуют наперед, чтоб благоволил вначале учинить он сам начало сему торжественному обряду. Говорили, что государь якобы удивился сему неожиданному предложению и тотчас вопросил: ‘Как мне самому присягнуть? Кому и как?’ Но ему сказано было в ответ, что дело сие не новое, что все предки его сей обряд торжественно производили и ему следовало только последовать их примеру и пред Всемогущим присягнуть в люблении своего отечества, в хранении закона праотцов своих, в защищении своих подданных, в доставлении им всякого правосудия и поспешествовании всеми силами своими благосостоянию государства и блаженству своих подданных. После чего предложена была ему та клятва, которою клялись и своеручным подписанием утвердили все его предки. И государь толико был тем растроган, что того ж момента приказал подать налой с евангелием и крестом и с особливым благоволением исполнил сие отребование, и, подписав оный клятвенный лист, сам тотчас паки его в конверт запечатал и отдал для хранения по-прежнему в государственный архив.

3 Государь самые первейшие минуты своего правления знаменует милостью

Не успел государь вступить на свой прародительский престол, как излил уже от себя потоки милостей и щедрот к своим подданным, а особливо к тем, кои изъявляли до того к нему свою приверженность да и при сем случае изъявили первые к нему свою преданность. Из числа сих, первый воспользовался милостью нового монарха караульный гвардейский капитан, господин Талызин, поздравивший его первый императором: он получил от монарха то, чего всего меньше ожидал, а именно орден святой Анны. Явление сие было для всех новое и необыкновенное, но никто не знал, что у государя орден сей давно уже разделен был на три класса и уже готовы были все к тому знаки, как и помянутый капитан получил не первый, а один из меньших сего ордена классов¹. В тот же день пожалованы уже были и многие другие, как важными чинами, так и орденами.

4 Государь изъявляет кротость и незлопамятство при первом своем шаге

Рассказывали, что в то время, когда покойная императрица скончалась, то нечаянность и скоропостижность сей неожиданной кончины так сильно поразили находившегося при ней безотлучно последнего ее фаворита, имперского князя Платона Александровича Зубова, что ему сделалась дурнота и он упал в обморок. Сие перетревожило всех тогда тут случившихся, и как было и всех людей немного, то государь, случившийся быть при том же, толикую изъявил кротость и доброту души своей и сердца, что забыл всю досаду и неудовольствие, какие он имел и должен был иметь на сего младого вельможу, подавал даже сам воду в стакане, нужную для брызгания ему в лицо, чтоб привести скорее в чувство. Действие — доказывающее черту великости души и особливую доброту сердца и человеколюбивое чувствование.

5 Государь изъявляет чувствование негодования к неблагодарным

В самое то время, когда при кончине покойной императрицы, огорченный до крайности любимец ее, князь Зубов упал в обморок и все, случившиеся тут, бросились и спешили ему помогать, и когда сам государь был толико снисходителен, что подавал в стакане воду, в самое сие время приметил он, что некто из фаворитов и более всех облагодетельствованный сим князем, случившийся быть тут же, оказывал к нему уже хладнокровность и неуважение или паче некоторый род презрения. Государю явление сие было толико чувствительно, что он не утерпел тогда же, обратись к сему человеку, сказал: ‘Ах неблагодарный! Ты ли не взыскан был сим человеком? И ты ли не обязан к нему всею благодарностью? К чему можешь ты быть годен? Поди и удались от моих взоров’. Пример сей довольной доказывал, сколь великую имеет государь доброту сердечную, а вкупе и обнаружение им малодушного труса и лицемера, надеявшегося, бессомненно, подслужиться государю притворным своим сего князя неуважением, но в том обманувшегося.— Говорили, что был то г. Колычев, служивший при дворе гофмаршалом и в тот же день откинутый и определенный к статским делам.

6 Государь оказывает отменный знак любви и благодарности к полку своему

Известно, что государь, в то время, когда он был еще цесаревичем, имел у себя свой собственный кирасирский полк, в экзерцировании которого находил он себе отменное удовольствие. Сему полку, трудившемуся довольно во все годы пребывания под его командою и оставшемуся под оною до самого дня вступления на престол государя, восхотел он, при сем случае, оказать отличный знак своей любви, уважения и за все перенесенные им труды благодарность. За полком сим, стоявшим около сего времени за несколько десятков верст от Петербурга, по винтер-квартирам¹, отправлен был тотчас курьер, с повелением чтоб он тотчас шествовал в Петербург, и государь не успел услышать о приближении его, как тотчас сам поскакал к нему за город еще навстречу и, обнажив шпагу, поздравил оный с новым императором, и, приняв от всего его себе искренние поздравления и присягу, ввел его сам, как бывший командир его, в город и поздравил тут оный с получением достоинства наравне с его гвардией². А вскоре после того пережаловал всех своих офицеров чинами и почестями.

7 Государь делает детей своих соучастниками в трудах своих

Первейшим почти деянием государя, по вступлении его на престол, было то, что он, в противность всех прежних обыкновений, сделал тотчас обоих сыновей своих соучастниками в трудах своих и власно как помощниками. Он не только сделал всех трех полковниками разных гвардейских полков и отдал одному семеновский, а другому — Измайловский полк, а третьему — конную гвардию¹, но старшего из них, провозгласив своим наследником, сделал еще своим первым генерал-адъютантом, военным губернатором петербургским и шефом всего российского войска, а сверх того восхотел, чтобы самые первейшие, с новым титулом подорожные, даваемые первым отправляемым всюду и всюду курьерам, подписываемы были самим им и все приезжающие в Петербург представляемы были ему, а им уже самому государю, буде кто хотел его видеть или имел к нему какую надобность. Словом, он препоручил ему столько дела, что он ни минуты почти не имел его праздного и начал привыкать к трудам уже в самые юношеские свои лета.

8 Государь принимает присягу от гвардии на балконе

Приведение к присяге гвардейских полков, производимое пред самым дворцом и в присутствии самого государя, стоявшего на балконе, доставило всем зрителям наитрогательнейшее зрелище: приводили полки сии к присяге новые их полковники сами, и зрение на сыновей, стоявших на коленях и присягающих отцу своему и государю, извлекло слезы удовольствия из очей многих зрителей.

9 Государь окружает себя новыми и ему верными и знакомыми людьми

К первейшим деяниям государя, по восшествии на престол, относилось и то, что он тотчас окружил себя людьми умными, проворными, имеющими великие дарования и ему довольно известными. В совет при себе верховнейший определил он одного из лучших и вернейших своих друзей, князя Куракина, и как сей находился в сие время в Москве, то отправил в тот же час за ним курьера, который, получа письмо о том, кинулся в тот же час в сани и поскакал в Петербург¹. Кроме сего, определил он в совет господина Васильева², человека известного всем по великим своим дарованиям И управлявшего, при покойном князе Вяземском, всеми делами, до государственных доходов относящимися, и по добродетели своей славного. Третьим членом пожалован г. Храповицкий³, известный также по своим достоинствам и способностям и бывший прежде сего секретарем и докладчиком у императрицы.

Для управления собственными своими делами и канцелярией избрал он г. Трощинского, человека, славящегося также хорошим своим характером и бывшего в милости и первым секретарем и докладчиком у покойной императрицы. Сего человека, пожаловав чином и украсив орденом, снабдил он 4 000 руб. на канцелярию и учредил, чтобы был он пред ним всякий день и составлял одного только почти докладчика.— Министерию иностранную вверил он опять известных уже способностей графу Безбородке, сделав его вице-канцлером и министром первого ранга, наравне с фельдмаршалами, а престарелого вице-канцлера, графа Остермана⁴, пожаловал в канцлеры. Говорили и писали около сего времени, что при государе только два человека — Безбородко и Трощинский, один министр, а другой секретарь, и что все другие докладчики замолчали. К самому хозяйству двора своего определил он совсем других и ему известнейших людей, отлучив наперед в первый же день прежних, коих характеры были ему не угодны. Бывшее до того во всем и во всем явное грабительство и сущий разбой при дворце были ему довольно и предовольно известны. Сие ли самое или какие иные причины побудили его избрать в первые чиновники, при дворцовой экономии и хозяйстве, людей не только ему коротко известных, но притом еще и богатейших: обер-гофмаршалом сделал он первейшего богача в России, графа Шереметева, гофмаршалом — г-на Тизенгаузена⁵, а гофмейстером — известного богача, провору и скупца, князя Сергея Гагарина⁶. Адъютантами при себе сделал он многих, и хотя молодых, но ему коротко знакомых и одаренных великими способностями людей⁷. А сим и подобным сему образом, переменял он людей и при других важнейших должностях и окружал себя людьми достойными.

10 Государь оживотворяет всю военную дисциплину и доводит ее до совершенства

Как государь отменную, с малолетства своего, имел склонность к военной экзерциции и дисциплине, которая обратилась даже в привычку и страсть, так что он наилучшее свое удовольствие находил в управлении своим полком и другими некоторыми войсками, в его воле находившимися, в экзерцировании и муштровании оных и во введении строжайшей дисциплины,— то и по вступлении на престол первейшее его деяние было приняться за сию, отчасти до того дремавшую, как в гвардии во всей, так и в других войсках, в Петербурге находившихся, он начал, с самого первого уже дня, переображать и переделывать все и все в сих войсках и подвергал сам себя всем бесчисленным трудам и беспокойствам с сею реформою сопряженным, не жалея ни трудов, ни бдения, ни беспокойства. Время было тогда хотя наисуровейшее в году и самое зимнее, однако он не ставил себе в труд присутствовать самолично всякий день, и без шубы, а в одном сюртуке, при разводе и при смене караула и иметь при себе обоих своих сыновей и всех к себе приближенных, а вкупе и всех гвардейских офицеров того полка, долженствующих забыть также о своих шубах, муфтах и каретах и привыкать ко всей военной нужде и беспокойству. В шесть часов поутру должны были уже все быть на съезжем дворе, и в шесть часов приезжали уже туда самые великие князья, и с того времени до самых полдней, все должны быть в строю и на стуже. Словом, перемена во всем произведена преужасная, и все военные, а особенно гвардейские, оживотворились и стали совсем иные. Толико действует пример самого монарха на подданных.

11 Государь изъявляет свой миролюбивый нрав

Носилась повсеместная молва, что государь, в самые первейшие дни своего царствования, отзывался первейшему своему министру Безбородке, а потом и публично многим и другим, а особливо своим военачальникам,— что теперь нет ни малейшей нужды России помышлять о распространении своих границ, поелику она и без того довольно уже и предовольно обширна, а потому и он никак не намерен распространять свои границы, а удержать их верно постарается и обидеть себя никому не даст, и в сходстве того хочет он все содержать на военной ноге, но при всем том жить в мире и спокойствии. Черта характера миролюбивого и намерение наиблаженнейшее из всех для России!.. Все порадовались, сие услышав, и молили Бога, чтоб оное совершилось в самом деле, ибо нам и действительно ничто так не нужно было, как мир, спокойство и тишина.

12 Государь в первые дни своего царствования производит хотя необыкновенное до сего, но такое дело, которым он всем подданным своим доставил превеликое удовольствие и осушил у целых миллионов людей слезы, из глаз текущие

В самое то время, когда скончалась покойная императрица, находились все пределы обширной России в крайнем огорчении и в превеликих заботах, суетах и беспокойстве, по причине начатого уже и производимого рекрутского большого набора, который, незадолго до сей кончины, был установлен и тем для всех россиян чувствительней, что никто не усматривал необходимости в оном и той причины, для которой столь великий и тяжкий набор был установлен и набирался¹. Миллионы сердец поражены были везде и везде от того горестью и прискорбием. Тысячи потоков горьких слез текли повсюду из глаз матерей, жен и ближних родственников отдаваемых в рекруты. Бесчисленное множество людей находилось в движении, заботах и суетах. Все расставались с соболезнованием и огорчением, с наилучшими своими людьми. Весьма многие не знали, где им взять к тому годных и способных людей и принуждены были разорять и расстроивать наилучшие дворы и семейства. Богатые не жалели ничего и употребляли последние деньги на спасение своих людей, а крестьяне — детей и сродников: они платили ужасные суммы продающим людей в рекруты, все прочие стенали от многочисленной и дорогой складочной цены и не знали, где доставать потребные к тому деньги. Повсюду была скачка и гоньба, повсюду — озабочивание несказанное, повсюду — оханье и гореванье. Одни только моты, корыстолюбцы да доктора и лекаря в губернских городах, вместе с подьячими при рекрутских наборах, да директоры домоводства² радовались и веселились: к сим, со всех сторон, стекались струи золота и серебра, и они едва успевали только опоражнивать свои, всякий день набиваемые, карманы. В таковом-то положении находилась Россия, как вдруг воспоследовала кончина императрицы, и вмиг почти за оною — высочайший от нового императора указ³, разрушивший как все сие зло, так и всю горесть и печаль в сердцах стесненных оным, истребивший и души всех подданных наполнивший радостью и удовольствием. Повелевалось набор сей не только остановить, но совсем уничтожить, распустить даже набранных уже рекрут. Нельзя изобразить, какое приятное действие произвел сей благодетельный указ во всем государстве,— и сколько слез и вздохов благодарности испущено из очей и сердец многих миллионов обитателей России. Все государство и все концы и пределы онаго были им обрадованы, и повсюду слышны были единые только пожелания всех благ новому государю. Сего, может быть, побудило к тому вышеупомянутое миролюбивое расположение его нрава, а может быть, и то, что хотел он, при первом шаге своего вступления на престол, произвесть радость во всей России, а легко статься может, что и причина та уничтожилась, для которой назначался сей страшный рекрутский набор. Но как бы то ни было и каково ни необыкновенно было сие деяние, но оное привязало весь народ к государю любовью и сделало его к нему приверженным.

13 Государь дозволяет к себе всякому доступ с просьбами, дабы тем обуздать судей и поспешествовать правосудию

Вскоре после вступления государя на престол, разнеслась повсеместная молва, что в самые первые уже дни его царствования обнародовано было в Петербурге, что государь, желая всем подданным своим доставлять возможнейшее правосудие и покровительствовать всем от всяких обид и несправедливостей, дозволяет всякому приходить к самому себе с просьбами словесными и письменными,— и что, для выслушивания первых и принятия последних, назначено будет по два дня в неделю и часы, в которые всякому к нему приходить свободно. После прибавляли к тому, что мужчины должны приходить с просьбами своими к самому государю, а женщины к императрице и что как для тех, так и для сих назначены входы и комнаты и часы, где они должны собираться и ожидать прибытия государева. Но как о сем печатного указа еще не было, то неизвестно подлинно ли все сие так и не прибавлено ли к тому чего или не убавлено. Но как бы то ни было и сколь верить и ожидать того не можно, чтобы бремя сие государя не отяготило слишком, и потому едва ли удобопроизводимо,— однако если и что-нибудь похожее на то установится, так уже и то возложит узду на всех неправедных судей и всех, которые б захотели кого-нибудь обижать или делать какую неправду. Словом, все и все должны будут остерегаться, и одно уже слово, что всякий может и государя самого о том просить, в состоянии устрашить всякого и побудить к оказанию справедливости.

14 Государь оказывает уже в первые дни своего царствования важный опыт своего правосудия

Не успел государь взойти на престол и несколько дней поцарствовать, как некто из купцов, в надежде, как думать надобно, на упомянутое в предследующей статье дозволение, отважился утруждать государя письменною просьбою на знатную и такую особу, которая тогда в особливой была милости у государя, а именно на самого петербургского генерал-губернатора Николая Петровича Архарова. Сей вельможа был купцу сему должен деньгами, и сумма, бывшая на нем, простиралась до 12 тысяч. Купец, сколько ни докучал ему своими просьбами о возвращении оной, но не мог никак добиться. Сперва отбояривай он был одними завтраками, а потом выталкиваниями в шею и наконец и самыми побоями.— Самое сие, может быть, и побудило купца сего просить государя, и он, прописав все то в своей просьбе и выбрав такое время, когда государь находился при разводе и вместе с ним был и самый его должник, г. Архаров, подает челобитную прямо государю в руки.— Государь, развернув сию бумагу и по прочтении нескольких строк увидев, что она была на любимого им вельможу, поступил в сем щекотливом пункте так, как только требовать и желать можно было от благоразумнейшего государя. Он подзывает к себе самого господина Архарова и, подавая ему бумагу, ласковым образом ему говорит: ‘Что-то у меня сегодня глаза слипаются и власно как запорошены, так что я прочесть не могу. Пожалуй, Николай Петрович, прими на себя труд и прочти мне оную’. Архаров принимает, начинает читать и, смутившись при усмотрении, что то была челобитная на самого его, запинается и читает столь тихо, что едва было слышно.— Но государь напоминает ему, чтоб он читал громче, приводя в предлог, что будто он в сей день как-то и не хорошо слышит.— Архаров возвышает хотя голос, однако не более как только так, чтобы мог слышать то один только государь.— Но сей и тем был еще недоволен, но ему хотелось, чтобы читано было так громко и с такою расстановкою, чтоб все бывшие при нем и окружающие его могли все то слышать. Нечего было тогда господину Архарову делать: он принужден был хотя с трепещущим сердцем, но прочесть всю челобитную во весь голос и наиявственнейшим образом. ‘Что это? — сказал государь по окончании чтения,— это на тебя, Николай Петрович?’ — ‘Так, ваше величество’,— ответствовал сей смущенным голосом. ‘Да неужели это правда?’ — спросил далее государь, и Архарову не оставалось иного сказать, что: ‘Виноват, государь!’ — ‘Но неужели и то все правда, Николай Петрович, что его за его же добро, вместо благодарности, не только взашей выталкивали, но даже и били?’ — ‘Что делать! — сказал, покрывшись стыдом и с крайним смущением, Архаров,— должен и в том, государь, признаться, что виноват! Обстоятельства мои к тому меня принудили. Однако я, в угодность вашему величеству, сегодня же его удовольствую и деньги заплачу’. Государю приятно было таковое чистосердечное признание, и сие избавило господина Архарова тогда от его гнева, ибо была ему за то после какая гонка или нет, то уже неизвестно, а тогда кончилось все только тем, что государь сказал: ‘Ну хорошо! когда так, так вот слышишь, мой друг,— обратясь к купцу он примолвил,— деньги тебе сегодня же заплатятся. Поди себе! Однако когда получишь, то не оставь прийти ко мне и сказать, чтобы я знал, что сие исполнено’. Сим словом связал он господина Архарова больше всех обязательств, а случаем сим и на всех прочих знатных господ нагнал страх и опасение. И так просьба сия натурально должна иметь великие последствия.

15 Государь преодолевает искушение и одно великое зло разрушает в самом его начале

Пользуясь свободою и дозволением всякому просить самого государя, затеяли было и господские лакеи просить на господ своих и, собравшись несколько человек ватагою, сочинили челобитную и, пришед вместе, подали жалобу сию государю, при разводе находившемуся. В оной, очернив возможнейшим образом своих господ и взведя на них тысячи зол, просили они, чтоб он освободил их от тиранства своих помещиков, говоря прямо, что они не хотят быть в услужении их, а желают лучше служить ему. Государь тотчас проникнул, какие страшные, опасные и бедственные последствия могут произойти, если ему удовольствовать их просьбу и сквозь пальцы просмотреть или еще одобрить их дерзновение, а потому поступил и в сем так, как от самого премудрого монарха требовать и ожидать бы можно было. Он, прочитав просьбу и обозрев окружающих его, подозвал к себе одного из полицейских и приказал, взяв сих людей и отведя на рынок, публично наказать нещадным образом плетьми и столько, сколько похотят сами их помещики. И, не удовольствуясь сим, на самой их просьбе написал: дерзновенных сих, в страх другим и дабы никто и другой не отваживался утруждать его такими не дельными просьбами, наказать публично нещадным образом плетьми. Сим единым разом погасил он искру, которая могла бы развесть страшный пожар, и прогнал у всех слуг и рабов [желание] просить на господ своих. Поступком же сим приобрел себе всеобщую похвалу и благодарность от всего дворянства. Все сии не могли довольно восхвалить его за сие и желали, чтоб он и впредь был толико же благорассудительным и мудрым.

16 Смелый ответ одного гвардейского офицера государю

При делаемой государем скорой и великой во всем реформе по гвардейским полкам, хотя всем изнежившимся до того гвардейцам и не весьма приятна была оная, а особливо приучивание их к прямой службе и ко всем трудам с оною сопряженным, но необходимость самая заставляла всех их не только все свое негодование сокрывать глубоко в сердцах своих, но казаться еще охотно все то делать старающимися, что государю было угодно. Всем им довольно и предовольно известно было, что государь отменно любил порядок и наблюдение во всем точности, а особливо в службе к исполнению повеленного, и что повелениями его никому играть не годилось, а по всему тому и помышлял каждый только о том, как бы угодить чем-нибудь государю и получить от него благоволение. Сим в особливости ознаменовался один гвардейский капитан, господин Левашев Василий Иванович. Сему офицеру, из угодности к государю, восхотелось, при ведении команды своей на смену и на плац-парад, не только быть без шубы и плаща, как поведено было, но, несмотря на всю жестокость мороза, даже и без самых перчаток, а из подражания ему сделали то же и все другие бывшие с ним офицеры. Явление сие сделалось тотчас государю, бывающему всякий день при разводе, приметно, и сей, удивясь оному, не преминул, тотчас подошел к господину Левашеву, сказал: ‘Что это, Василий Иванович? ты уже в такую стужу и без перчаток? к чему это так?’ — ‘Государь! — ответствовал ему г. Левашев,— перчатки вот у меня здесь в кармане, а мы сделали сие единственно, чтоб вам тем более угодить’. Монарху крайне было приятно такое их старание о угождении ему, он изъявил ему за то свое благоволение и дозволил им надеть перчатки. А господин Левашев, имевший способность пришучивать, воспользовавшись тогдашним веселым расположением государева духа, отважился шутя сказал ему то, чего бы иной сказать никогда не отважился, а именно: ‘Мы все, государь, в угодность твою сделаем, не торопи только ты нас’. Монарх захохотал, сие услышав, а легко статься может, что словцо сие, сказанное в шутку, и позаметил.

17 Гвардия оказует особливое старание о угождении государю, и он тем отменно доволен

Как государю весьма хотелось, чтоб во всей гвардии экзерциция ружьем была колико можно скорее переменена и была такая, какую он жаловал, то гвардейские полки, а особливо Измайловский, толикую оказал в сем случае ревность и готовность выполнить волю монаршую, что в одну ночь выучился сей новой экзерциции, или так называемому артикулу, и только тем обрадовал и удивил монарха, что он плакал даже от удовольствия и не преминул публично благодарить за то, и в самом приказе повелел изъявить к полку сему особое свое благоволение. Что же касается до офицеров, произведших сие трудное дело в одну ночь, то сих не преминул о’ за то наградить чинами.

18 Государь прекращает грабительство купцов и полагает пределы их алчности к корысти

Обстоятельство, что, по случаю кончины покойной императрицы, надлежало во всем государстве быть трауру, и оный установлен был глубочайший, возбудило во всех петербургских купцах обыкновенную и свойственную им жадность к прибытку. Они, ведая необходимую надобность всем в черных сукнах и других материях, восхотели воспользоваться сим случаем и, продавая оные тройною или четверною ценою, набить, иждивением ближних, в короткое время весьма туго свои карманы. Возвышенная сия цена сделалась всем крайне чувствительна, а для многих небогатых — и над меру уже отяготительна: то сукно, которое до того продавалось по 5 и по 6 рублей, вдруг поднялось до 25 рублей. Сколько все того ни ожидали, однако столь высокая цена произвела во всех ропот и негодование, и оное сделалось тотчас государю известно, а оный и не у коснел¹зло сие в самом начале разрушить и непомерной сей алчности корыстолюбивых купцов положить пределы, повелев чрез полицию наистрожайшим образом всем купцам подтвердить, чтоб никто не дерзал продавать черные сукна и другие материи выше той цены, по которой продавались они до кончины императрицы. Купцам было сие хотя крайне неприятно, но известное всем обстоятельство, что государь любил точность в исполнении всего им повелеваемого, принудило их беспрекословно на то согласиться, а государь получил за то от всех великую благодарность.

19 Государь старается уменьшить цену продаваемому в Петербурге хлебу

Как уже за несколько лет до кончины императрицы, цена всему хлебу возвысилась по всему почти государству, и натуральным последствием от того было и то, что поднялась цена и на все, и во всем сделалась дороговизна, а особливо в столицах и Петербурге, где продавался куль муки по 8 и 9 рублей, и оттого содержание себя всякому становилось очень дорого и было всем крайне отяготительно,— то государь, по вступлении своем на престол, не упустил и на сей пункт обратить попечительное свое око и употребить все, что только было возможно, к облегчению сего отягощающего весь народ зла. И тотчас пронеслась повсюду молва и писано было многими из Петербурга, что и цена хлебу двумя рублями с куля сбавлена и что нехотевших было купцов продавать хлеб сходнейшею ценою убедил государь сперва отворением своих запасных магазинов, а потом особливым с знаменитейшими из них разговором, описанным в нижеследующей статье. И тем всем петербургским жителям произвел великое удовольствие и к себе благодарность.

20 Достопамятный разговор у государя с первейшими из купцов петербургских

Вскоре по вступлении государем на престол, восхотели петербургские купцы изъявить ему свой подданический долг и, отобрав нескольких знаменитейших и умнейших людей из своего сословия, отправляют к нему депутацию для поздравления со вступлением на престол и для поднесения хлеба и соли на золотом блюде. Депутация сия представляется государю и принимается от него с благоволением. Однако тем дело не оканчивается, но государь, имея обыкновение со всякими людьми говорить и входить даже в самые подробности, восхотел и сих купцов удостоить своим разговором. Он, отблагодарив их за их хлеб-соль, примолвил, что все сие хорошо и ему приятно, но неприятно то, что они его не любят. Купцы поразились словом сим, как громовым ударом, и разумнейший из них, собравшись сколько можно было с духом, отважился уверять государя о противном тому и что все они не менее искреннею и подданническою любовью к нему привержены, как и все прочие его подданные. ‘Нет! — повторил государь,— это неправда! А вы меня действительно не любите’. Сие подтверждение еще более смутило купцов: они не знали уже, что сказать ему на то, и, по нескольком молчании, велеречивейший из них, по изъявлении сердечного своего о таких мыслях об них государя своего сокрушения, отважился вопросить: почему бы они так были несчастны, что его величество заключает об них столь невыгодно? ‘А вот я вам и изъясню сие,— сказал государь.— Я заключаю о любви каждого ко мне по любви его к моим подданным и думаю, что когда кто не любит моих подданных, тот не любит в лице их и меня. А вы-то самые и не любите их, не имеете к ним ни малейшего человеколюбия, стараетесь во всем и всячески их обманывать и, продавая им все неумеренной и над меру высокою ценою, отягощать их выше меры, а нередко бессовестнейшим образом и насильно вынуждать из них за товары двойную и тройную цену. Доказывает ли все сие вашу любовь к ним? Нет, вы их не любите, а не любите их, не любите и меня, пекущегося об них, как о детях своих’. Что было на сие ответствовать купцам? они стояли в глубочайшем безмолвии и не отваживались выговорить и единого слова к своему оправданию. Наконец прервал молчание сие государь восприятием на себя благосклоннейшего к ним вида и сказал: ‘Таким-то образом, мои друзья! Ежели хотите, чтоб я уверен был в любви вашей ко мне, то любите моих подданных и будьте к ним человеколюбивее, совестнее, честнее и снисходительнее и лишнее все оставьте, а удовольствуйтесь во всем умеренными себе прибытками. Сим одним докажете вы мне любовь свою и заслужите от меня благоволение’. С сими словами отпустил он их, и немногие слова сии сделали такое впечатление в купцах петербургских, что с самого того времени все товары стали становиться дешевле, и жить стало в Петербурге не так дорого. Так по крайней мере было слышно.

21 Государева особливая склонность к наблюдению во всем порядка обнаруживается уже на другой день по восшествии на престол

Известно, что во время тихого и кроткого правления великой Екатерины как генералы, так и офицеры, служащие и неслужащие, не всегда нашивали свои мундиры, но иногда одевались и в другое разных цветов и пышнейшее пред мундирами платье. Сие, как видно, было государю давно уже не угодно, и потому не успел он вступить на престол, как на другой же день воспоследовало уже именное повеление, чтоб никто из служащих генералов и офицеров, ни в каком случае, иного одеяния не носил, кроме своих мундиров, а первые и мундиров разных не надевали, а избрали бы себе уже один из дозволенных и оный бы уже всегда носили. Повеление сие означало сколько любовь к порядку, столько могло много подействовать и на сокращение разорительной и до высочайшей степени достигшей нашей роскоши, которая бессомненно монархом замечена также в уме своем.

22 Государь собирает из отлучки всех гвардейских офицеров

К числу многих беспорядков, господствовавших в гвардии, принадлежало и то, что все гвардейские полки набиты были множеством офицеров, но из них и половина не находилась при полках, а жили они отчасти в Москве и в других губернских городах и вместо несения службы только лытали¹, вертопрашили, мотали, играли в карты и утопали в роскошах, и за все сие ежегодно производились и с такою поспешностью в высшие чины, что, меньше нежели через 10 лет, из прапорщиков дослуживались до бригадирских чинов и по самому тому никогда и ни в которое время не было у нас так много бригадиров, как в последние годы правления покойной императрицы. И служба гвардейская, а особливо офицерская, потому наиболее для всякого была лестна, что нужно только было попасть в гвардейские офицеры, как уже всякий и начинает, так сказать, лететь и, получая с каждым годом новый [чин], в немногие годы, и нередко лежачи на боку, дослуживался до капитанов, а тогда тотчас выходил либо в армейские полковники и получал полк с доходом, в нескольких десятках тысяч состоящим, либо отставлялся бригадиром. На таковое страшное неустройство смотрел государь уже давно с досадою, и ему крайне было неприятно, что тем делалась неописанная обида армейским и действительную службу и труды несущим офицерам. Но как, будучи великим князем, не в силах он был сего переменить, то и молчал до времени, когда состоять то будет в его воле. А посему не успел вступить на престол, на третий уже день, чрез письмо к генерал-прокурору², приказал обвестить всюду и всюду, чтоб все, уволенные на время в домовые отпуски, гвардейские офицеры непременно и в самой скорости явились к своим полкам, где намерен он был заставить их нести прямую службу, а не по-прежнему наживать себе чины без всяких трудов. И как повеление сие начало, по примеру прочих, производиться в самой точности, то нельзя изобразить, как перетревожились тем все сии тунеядцы и какая со всех сторон началась скачка и гоньба в Петербург. Из Москвы всех их вытурили даже в несколько часов, и многих выпроваживали даже из города с конвоем, а с прочих брали подписки о скорейшем их выезде, и никому не давали покоя, покуда не исполнится в самой точности повеление государское.

23 Государь уже в первые дни своего царствования приступает к уменьшению роскоши, повсюду в высочайшем градусе господствующей, и начинает то со своих гвардейских офицеров

Всем известно было, что гвардейская офицерская служба сколько была до сего лестна, столько с другой стороны для самих их крайне убыточна. Для содержания себя в Петербурге гвардейскому офицеру требовалось очень многое. Ему нельзя было обойтиться без содержания шести или, по крайней мере, четырех лошадей, без хорошей и дорогой новомодной кареты, переменяемой когда не в каждый год, так по крайней мере чрез два или три года, без многих мундиров, из коих и один не менее стоил 120 рублей, без множества иной и дорогой одежды, без нескольких помод-ных и дорогих фраков, без множества дорогих жилетов, без хороших сюртуков, дорогих плащей и великой цены стоящих шуб, без множества исподнего платья, шелковых чулков, башмаков, сапогов, шляп и прочего. Сверх того надобно было иметь хорошую квартиру, не гнусный стол, многих служителей, одетых порядочно, также либо егеря, либо гусара, облитого золотом и серебром и в такой одежде, которая и одна несколько сот стоила. Кроме сего, потребно было множество и других вещей, которых господствующая роскошь и пышность требовала уже необходимо. И как на все сие требовались многие сотни и тысячи рублей, то и добивались в гвардейские офицеры чины только богатые и такие дворяне, которым было чем себя содержать. Другие же, не столь богатые, но долженствовавшие во всем подражать прочим или не хотевшие по крайней мере от них отставать и навлекать на себя чрез то презрение, принуждены были входить оттого в многочисленные и нередко неоплатные долги и оттого разоряться. В таковом-то положнии застал государь свою гвардию, при вступлении своем на престол прародительский. И как ему все сие было довольно и предовольно известно, и он ведал, что проистекало зло сие от усилившейся выше меры повсюду роскоши и великолепия, а сия ему была крайне неугодна,— то и восхотел он, по вступлении своем на престол, нимало не медля, благоразумным и удобопроизводимейшим образом посократить оную и избрал для начала к тому сих гвардейских своих офицеров. Под видом, что сама служба и военный порядок того требовали, уничтожил он вдруг и одним разом все сие, толико всех угнетающее зло, переменив сперва у всех гвардейских офицеров мундиры и вместо прежних дорогих приказав сделать их из недорогого темно-зеленого сукна, подбитые стамедом¹, с белыми пуговицами и столь недорогие, что мундир не стоил более 22 рублей, а потом запретив носить всякое другое одеяние и самые шубы и дорогие муфты². Вскоре потом убавлено было и по паре лошадей из кареты, да и в сей ездить дозволено было только женам офицерским, самим же ехать либо верхом, либо в санках, либо в дрожках, да и то без всякой пышности и великолепия. А немного погодя не дозволено было иметь за собою и слуг, одетых в егерское, или гусарское, или казачье платье, а особливо дорогое. А все сие и тому подобное, а особливо и некоторые строгости, употребленные с непослушными кстати, и произвели все желаемое государем действие, к великой и существительной пользе всего государства: ибо как скоро пресечена была роскошь в гвардии и молва о том разнеслась повсюду, то отчасти в угодность государю, отчасти и опасаясь, чтоб не нажить себе каких неприятностей, начали и все другие мало-помалу бросать таковые излишности и придерживаться более во всем умеренности и степенности. А из сего и оказалось, что помянутая, употребленная с гвардиею, мнимая жестокость была не тщетная, но очень нужная и надобная, и сделано сие не просто и не без мыслей, но зело сие было давно уже и здраво обдумано и составлено звено в цепи новой системы во всем правлении государевом.

24 Государь не только награждает своих друзей, но не забывает и друзей родителя своего

Государю не только угодно было разными почестями и чинами наградить собственных своих друзей и знакомых, в коих приверженности был он удостоверен, но, по доброте своего сердца, не позабыл и о друзьях и приверженных покойного своего родителя. Ко всем к ним или к тем, кои находились еще в живых и знаменитые были прочих, отправил, тотчас по вступлении своем на престол, нарочных курьеров с лестными для них письмами и пожалованными им великими почестями, коих они уже всего меньше ожидали. К числу сих в особливости принадлежали: барон Унгерн-Стернберг¹, генерал-майор князь Иван Федорович Голицын², генерал-майор Андрей Гудович³. Всех сих, служивших при родителе его генерал-адъютантами, не только произвел он в генерал-аншефы, но одарил их и орденами Александра Невского, хотя они давно уже от службы были отставлены и жили в старости уже в деревнях своих. Он изъяснял им, в письмах от себя, наполненных монаршим благоволением, что доставляет им, как сын, то, чего имели б они право ожидать от отца его. Легко можно всякому вообразить, сколь великое удовольствие произвел он сим в сердцах сих престарелых слуг отца своего и коликою благодарностью к себе обязал всех оных.

25 Государь делает новое и хотя до сего необыкновенное, но похвальное и нужное дело

Известно, что при всех бывших до сего государях российских духовный чин, а особливо знатнейшие и именитые из них особы хотя и не оставляемы были совсем в забвении, но некоторые и достойнейшие из них награждались некоторыми пред другими почестьми, но как все сии не таковы были, чтоб могли производить в других соревнование и быть пружиною, могущею сильно побуждать их к деяниям похвальным и к рачению по их должностям,— и в таковой сильнодействующей пружине был еще недостаток,— то восхотел государь и сей недостаток исправить и произвесть сию побудительную пружину таким деянием, которое всего меньше было ожидаемо, а именно: награждением достойнейших из них такими же орденами, какими награждались светские чиновники. И в сходстве того, не успел вступить на престол, как излил потоки щедрот и милостей и на духовный чин и, в самые первые же дни своего государствования, наградил некоторых духовных особ орденами Андрея Первозванного, других — орденами св. Александра Невского, а третьих — орденами св. Анны, повелев носить оные на шее, а звезды — на мантиях и рясах. Первым из них украсил он престарелого и первейшего в России прелата новгородского митрополита Гавриила¹, вторым — архиепископов казанского Амвросия² и псковского Иннокентия³, а третьим 2-го класса — протопопов гатчинского Исидора и Преображенского Лукьяна. Явление сие было совсем новое, до сего невиданное, но могущее произвесть великое действие, а побужден был к тому, как думать надобно, государь, с одной стороны, своею набожностью, а с другой — люблением и уважением сего сана, а наконец желанием привязать к себе и сей чин любовью и усердием⁴.

26 Государь освобождает некоторых важных заключенных

К числу милостей, оказанных государем, в первые дни его царствования, принадлежало и то, что ему угодно было повелеть освободить из заключения некоторых именитых особ, имевших несчастье подвергнуть себя гневу покойной императрицы и претерпевших до сего отчасти заточение, отчасти удаление от двора и резиденции, а отчасти содержались под арестом. Достопамятнейшим из них был известный господин Новиков, содержавший до сего университетскую типографию и прославившийся восстановлением нашей литературы и приведением оной, в короткое время, в цветущее состояние. Все почти почитали его уже в числе мертвых, однако оказалось, что он был еще жив, хотя имел несчастье повредиться несколько в своем разуме¹. Государь вспомнил об нем, при самом почти вступлении своем на престол, и повелел освободить не только его, но некоего белорусского дворянина Лаппу, также князя Трубецкого и многих других, им подобных². Все они не только были освобождены из неволи, но получили повеление предстать пред самого государя, а вместе с ними, как слух носился, освобожден был и славный польский бунтовщик Костюшко, наведший толь много дела России и бывший причиною великого кровопролития.

27 Государь прежде всего принимается за тульский оружейный завод и помышляет о приведении его в лучшее состояние

Не успел государь вступить на престол, как, к удивлению всех, на другой же день, повелел генерал-прокурору отправить нарочного курьера за тульским вице-губернатором¹, с приказанием, чтоб он тотчас и немедленно приехал к нему, со всеми нужными о состоянии тульского оружейного завода бумагами. Известная ли ему уже давно расстройка сего завода его к тому побудила или иное что,— уже неизвестно, а носилась только молва, что перед самою кончиною покойной императрицы случилось быть в Петербурге нескольким человекам оружейников и подносить самому государю, бывшему тогда еще великим князем, некоторые вещи, и что с ними, несколько дней сряду и по нескольку часов, разговаривал и расспрашивал у них обо всем подробно, и что они насказали ему множество всяких вещей, до завода относящихся, а что всего важнее, наболтали все, что только знали о беспорядках и расстройке, в оном господствующих. По молве сей все заключали, что, конечно, самое сие обстоятельство напомнило государю так скоро завод тульский и побудило, нимало не медля, за оный хватиться.— Повеление, присланное к вице-губернатору о сем, не только смутило его до чрезвычайности и заставило несколько дней денно и ночно писать и работать, приготавливая потребные бумаги, но потрясло и всю Тулу, а особливо всех оружейников. Завод сей находился в самом деле в расстройке и весьма в худом состоянии. Покойный наместник Кречетников² хотя и основал, за несколько лет до сего, новые в нем распорядки и хотя и привел в нем реформу, но любимцы и фавориты его испортили опять все дело. Они вмешались в заводские дела и наделали множество пакостей и сим загваздали и замарали и самого наместника и себя. А то же самое происходило и при последнем наместнике Кашкине: он имел также слабость определить к некоторым важным должностям отчасти негодных родственников, отчасти любимцев своих, и сии хозяйствовали также более себе в карман, нежели для пользы заводской. Словом, завод сей находился в жалком положении. Растеряны и положены на него огромные суммы: и всеми ими ничего существительно полезного не сделано, а завод доведен до совершенного почти разрушения. Засеки, сие важное государственное сокровище,— истреблены и опустошены были жалостным образом, самые те, которым об них попечение вверяемо было, не только всего меньше об них думали, но еще сами ими пользовались и набивали себе карманы, а о прочем и упоминать нечего. Словом, все засеки преданы были всемирному расхищению, и тот только не опустошал, кому самому разве не хотелось. Нельзя изобразить, каких и каких не делано было с ними, а особливо в последние годы, злоупотреблений, а всему проклятая мзда и бездельная корысть были причиною! — Что касается до бедных оружейников, то сии, с одной стороны, отягощены и отягощаемы были ежедневно множеством работ, а с другой стороны, утесняемы и обижаемы были всеми: нижние начальники грабили их бессовестнейшим образом, а высшие лишали их всех жалованных им, в разные времена, денег и определенных разных выгод. Все сие производило в них крайнее неудовольствие и всеобщий ропот и негодование, и от всех слышимы были жалобы на начальников, которые бессомненно сделались и государю известными. При таковых-то обстоятельствах потребовался к отчету обо всем к нему самому вице-губернатор тульский господин Бобарыкин,— добрый, но вялый, нерасторопный и весьма к таковым объяснениям неспособный, а что всего хуже, как носилась молва, и не совсем также чистый, но нижними начальниками и плутами запачканный человек. Все знающие его сожалели об нем, и он отправился в сей путь с твердым намерением рассказать государю, как самому Богу, всю истину без малейшей утайки и, буде в чем сам виноват, признаться ему чистосердечно: — сим надеялся он преклонить государя на милость или, по крайней мере, избежать его гнева.

28 Государь оказывает уважение к заслуженным престарелым военачальникам

К числу слуг Екатерининых, отличившихся долговременною и бесспорною службою, принадлежал и гвардии преображенского полка подполковник, генерал-поручик Николаи Алексеевич Татищев. Он взят был покойною императрицею из армейских полков и, за особливую исправность, определен был в гвардию в майоры, а потом, управляя оною с похвалою несколько лет, дослужился он и до подполковничьего чина, и потому самому был любим и почитаем и самим государем и в то еще время, когда был он великим князем. По вступлении же на престол и когда сей господин Татищев пришел к нему, для подачи о благосостоянии своего полка, как полковнику и шефу, рапорта, восхотел государь оказать престарелому и заслуженному сему воину отменное уважение, ибо как он, по подаче рапорта, по обыкновению, на несколько шагов от государя отступил,— то сей, подошед и взяв его ласковым образом за руку и подведя к себе ближе, сказал: ‘Таким старым, почтенным и заслуженным мужам, каковы вы, Николай Алексеевич, надлежит быть ближе к государю. Пожалуйте-ка сюда!’ Старика тронула таковая особливая милость государская, и многозначащее его слово всеми похвалено и одобрено было: чего оно было и достойно, ибо натурально могло произвесть оно великие по себе последствия и подействовать в других очень много. Носилась молва, что господин Татищев с того времени не только никогда не отдалялся от государя, но всегда убеждаем был им, во время пребывания его при нем, сидеть, несмотря хотя б сам государь, иногда стоячи, с ним разговаривал. Толико-то уважал государь старость и достоинства, и черта сия его характера обещала весьма много хорошего.

29 Государь одним милостивым деянием побуждает всех к любимому и чистосердечному во всем признанию

Все знававшие государя еще великим князем уверяли об нем, что он всегда отменно жаловал и любил, если кто ему в чем чистосердечно признавался, против того не мог терпеть лукавства и запирательства. Черту сию характера заимствовал он, может быть, от прадеда своего, государя Петра Великого, но как бы то ни было, но он, по вступлении своем на престол, восхотел при одном случае публично доказать, что ему таковые чистосердечные признания отменно милы и угодны и тем побудить и всех к оному. Случай сей был следующий: как государю угодно было в гвардейских полках всех бывших до того гвардейских секретарей, обозных и комиссаров уничтожить и повелеть поместить их в ротное число офицеров,— то один из них, человек слабый и весьма худо должность свою и без того, за слабостью здоровья своего, исправлявший,— стал государя просить, чтоб он уволил его в отставку. Но как государь подумал, что он просится из досады на отрешение, и стал предлагать ему другое место, то сей чистосердечно признавался государю, что он к той должности почитает себя неспособным, и что и прежнюю исправлял с крайнею нуждою, и что самое сие убеждает его проситься о увольнение в отставку. Государю угодно было таковое признание: он похвалил его за то и присовокупил к тому, что единственно за его чистосердечное признание он не только его увольняет от службы, но жалует его еще пенсиею, и действительно приказал ему определить оную. Тотчас разнеслась о сем молва, и все, заметив сие, стали помышлять о том, чтоб ни в чем не запираться пред государем, но сказывать ему всю истину.

30 Государь наблюдает, чтобы все повеленное им исполняемо было в точности, и наказывает непослушных

Как государь, с самых младых лет своих, любил во всем порядок, а особливо точность в исполнении всего им приказываемого, то и по вступлении своем на престол не преминул в особливости о том стараться, чтоб все его повеления выполняемы были в точности: — что для наших россиян, привыкнувших уже издавна не слишком уважать, а иногда и вовсе пренебрегать государские повеления, и очень было нужно. А чтоб скорее и с самого начала приучить к тому всех своих подданных, то не упустил с самого начала и наказывать всех неповинующихся его приказаниям или, по крайней мере, оные не столько уважающих, сколько было надобно. Однако он и в наказаниях своих наблюдал все правила благоразумия и кротости. Случай был следующий: как государь, с самого начала государствования, запретил всем военнослужащим носить шубы или, по крайней мере, показываться в них на улицах по-прежнему,— то некто из гвардейских его офицеров отважился как-то не уважить сие его запрещение и в шубе попался где-то государю на глаза. Государю крайне было сие неугодно, и он над первым над ним восхотел оказать примерное наказание и тем вдруг всех прочих отучить от такого неповиновения. Но чем же наказал он сего ослушника? не чем иным, как приказанием бывшим за ним снять учтивым образом с него шубу и отдать случившемуся тут в близости будочнику. ‘Возьми ее себе,— сказал государь,— тебе она приличнее, нежели солдату, ты не воин, а стоишь целый день на морозе и зябнешь, а солдату надобно приучаться и привыкать к стуже, а того более слушаться своего государя’. Пример сей тотчас сделался всем известен и толико подействовал, что никого уже с того времени не видно было в шубах.

31 Достопамятное обещание государя

Носилась молва, что в то время, когда государь, вскоре после вступления на престол, установлял то неслыханное и необыкновенное у нас дело,— чтоб каждый имел свободу и мог подавать самому ему свои прошения и приносить просьбы, и назначал к тому по два дня в неделю,— отзывался он пред всеми публично, что он, во время государствования своего, не будет иметь у себя фаворитов и при себе особых таких людей, чрез которых доставляемы б были к нему от подданных просьбы, но он хочет принимать их сам и не доводить никому, чтоб по нескольку недель, месяцев или годов самых принуждено было того добиваться, как то бывало прежде. Обещание по истине великое и достойное славы! Но дай Боже! чтоб могло оно быть выполнено и чтоб монарх, к поднятию сего бремени, имел довольно крепости и силы душевной и телесной!.. Присовокупляли к тому, что якобы на вопрос, сделанный ему при сем случае, до какой степени людей повелит он сим образом к себе допускать и кто может сею милостью пользоваться? — ответствовал он: ‘Все и все: все суть мои подданные, все они мне равны, и всем равно я государь, так хочу, чтоб и никому не было в том и возбраняемо’.

32 Государь, несмотря на всю суровость зимнего времени, ежедневно имеет выезды

Не успел государь нескольких дней поцарствовать, как вся столица поражена была удивлением, и из ней писано было всюду и всюду, что новый наш монарх толико был трудолюбив, неутомим и бдителен над соблюдением и установлением во всем порядка, что все не могли тому довольно надивиться, а особливо тому, что он всякий день, когда не по два так по одному разу, несмотря на всю суровость погоды, разъезжал по городу и по всем местам, и не в пышности и великолепии государском, а просто когда верхом и, несмотря на всю стужу, в одном сюртуке, а когда в небольших санках. Зрелище сие было поистине необыкновенное и потому наиболее для всех поразительное, но вкупе и такое, которое производило великие последствия.

33 Государь изъявляет, уже в первые дни государствования своего, попечение о своей супруге и наследнике

Как государь, до вступления своего на престол и будучи еще великим князем, имел довольно времени и случая, собственным своим примером, узнать, сколь скучно жить, не имея достаточное число денег на все нужные расходы, и сколь неприятно в них нуждаться,—то, по вступлении своем на престол, первейшим почти долгом своим поставил попещись¹ о том, чтоб во время его царствования не могли таковой же нужды в деньгах претерпевать его супруга и наследник. И потому всем им определил тотчас достаточные жалованья, а именно: супруге своей по 200 тысяч, а наследнику и старшему сыну по 120, а супруге его по 50 тысяч в год². Однако хотел, чтоб все они жалованье сие недаром получали, а назначил и поручил им разные и приличные должности: супругу свою, императрицу, сделал он директрисой над славным Смольным монастырем, где воспитывались благородные девицы, а наследника и сына своего сделал при себе генерал-адъютантом и осыпал разными и не беструдными должностями, как о том упомянуто уже в другом месте.

34 Государь сокращает домашние расходы при дворце

На содержание дворца исходили до того преогромные суммы, которые не столько употреблялись на необходимые надобности, сколько расхищаемы были всеми дворцовыми нижними чиновниками. Обстоятельство сие всем и всем довольно известно, а равно было довольно сведомо и государю. Самое сие и побудило его, с самого начала вступления своего на престол, о истреблении или, по крайней мере, о уменьшении сего зла возможнейшим образом стараться. И первое, употребленное им к тому средство состояло в том, что он установил, чтоб, с сего времени, не было при дворе столь многих разных столов, как было до того времени, и на то производимы были бесчисленные издержки, ибо известно, что до того у государыни был особливый стол, у цесаревича особливый, у великих князей особливый, у великих княжен особливый и так далее. Все сии разные столы были уничтожены, и государь повелел, чтоб быть только одному общему столу для его и всего его семейства и ближайших особ его окружающих да другому, так называемому кавалерскому, для прочих, безотлучно при нем бывающих чиновников и офицеров. И как повеление о первом придворных его удивило, то, при сем случае, изъявляя и с своей стороны удивление, сказал он: ‘И последний дворянин находит удовольствие в том, чтоб есть всегда вместе с его детьми и семейством, для чего же и мне того не делать? — Я такой же отец семейства и хочу также иметь удовольствие обедать и ужинать вместе с женою и всеми моими детьми’. Изречение достопамятное, могущее подать многим хороший пример и служить наставлением: — как всякому жить со всем семейством своим в согласии и иметь оное всегда пред глазами своими, умалчивая о том, что чрез то сохраняемы быть могут и многие излишние издержки и убытки.

35 Государь учреждает особливый порядок в приватной своей жизни и всему назначает часы и наблюдает все в точности

Установленный государем порядок во всех его упражнениях и наблюдаемый им самим, в первые дни его государствования, в точности достоин особливого примечания. Вставал государь обыкновенно очень рано и не позже пяти часов и, обтершись, по обыкновению своему, куском льда и одевшись с превеликою поспешностью, препровождал весь шестой час в отдавании ежедневного долга своего Царю царей, в выслушивании донесений о благосостоянии города, в распоряжении своих домашних дел, в раздавании разных по сей части приказаниев и в прочем тому подобном. К началу седьмого часа долженствовали уже быть, в назначенных к тому комнатах, уже в собрании все те из первейших его вельможей, которым либо долг повелевал быть, всякое утро, у государя, либо кому в особливости быть, накануне того дня, было приказано. Первейшим из числа сих долженствовал быть генерал-прокурор, также первый министр, граф Безбородко, и многие другие из сенаторов или министров. Ровно в 6 часов должны они быть уже все тут, и государь, вышедши к ним, занимается с ними наиважнейшими делами и разговорами, до правления государственного относящимися, и препровождает в том весь седьмой и восьмой час. В восемь часов стоят уже у крыльца в готовности санки и верховая лошадь, и государь, распустив своих бояр, для исправления в тот день приказанного, садится либо в санки, либо на лошадь верхом и, в препровождении очень немногих, разъезжает по всему городу и по всем местам, где намерение имеет побывать в тот день, и между прочим заезжает иногда и в тот гвардейский полк, где в тот день разводу и ученью быть случится. В обозрении таковом и разъезжании препровождает он ровно два часа, т. е. девятый и десятый. В десять часов возвращается он во дворец свой и, обогревшись несколько, выходит пред оный к находящемуся уже в готовности к сему времени гвардейскому разводу. Тут, со множеством своих вельможей и офицеров, занимается он весь десятый и одиннадцатый час в учении и мунштровании своей гвардии, в принимании подаваемых ему иногда челобитень и в разных с военачальниками своими разговорах, и часы сии посвящаются военным упражнениям. В одиннадцать часов возвращается в свои комнаты, и вместе с ним приходят к нему и все бывшие при разводе и находят расстановленные уже столы с закусками и водку, и все подчуются оными. В сие время свободно входить в комнаты его даже самим армейским офицерам и иметь удовольствие слышать государя своего разговоры, а иногда счастье говорить с самим оным. По расшествии оных, остается государь с одними своими и теми, коим приказано быть или остаться при столе. Стол уже накрывается, и ровно в 12 часов государь садится уже за оный, как упомянуто’ со всем своим семейством. После стола распускает он всех и берет себе отдохновение на короткое время, ибо в 3 часа готовы уже опять санки и верховая лошадь, и государь отправляется опять в путь и разъезжает, либо в санках, либо верхом, по городу и провождает в езде свой четвертый, а иногда и пятый час. В пять часов должны быть опять уже в собрании в комнатах его министры и государственные вельможи, и государь, по возвращении своем, занимается опять с ними важными, государственными и до правления относящимися, делами весь шестой и седьмой час. Восьмой час посвящается опять его семейству и домашним упражнениям, а в 8 часов государь уже ужинает и ложится почивать, и в сие время нет уже и во всем городе ни единой горящей свечки.

Сим образом провождал государь первое время своего царствования, и как с тем долженствовали соображаться и все прочие знатные господа и чиновники, то в немногие дни переменился в Петербурге совсем весь род жизни, и день сделался опять днем, а ночь — ночью, и весьма многим полюбилось сие самим, и столь много, что они не могли довольно ухвалиться.

36 Государь особливым средством и без жестокости приучает вельмож своих себе к повиновению и исполнению в точности своих приказов

Государь, учредив описанный в предследующей статье во всем порядок, хотел, чтоб оный и наблюдаем был всеми в самой точности, и дабы, в самом начале, побудить и самых первейших вельмож к неупустительному и точному всего выполнению, не упустил он употребить самые действительные к тому, однако такие средства, кои нимало не могли почтены быть жестокостью, однако произвели во всех более влияния, нежели самые жестокие. Случай к тому еще в самые первые дни подал генерал-прокурор, граф Самойлов. Сему знаменитому и толь великую должность отправляющему вельможе случилось, как-то однажды, несколько минут поопоздать и не приехать во дворец ровно в 6 часов поутру, как всем было приказано. Государь, вышедши по обыкновению в 6 часов к своим министрам, приметил тотчас, что генерал-прокурора еще не было между ими. Он вынимает часы и начинает то и дело на них посматривать, но как прошло четверть часа и прошло полчаса, а генерал-прокурора все еще не было,— то подзывает он к себе одного из адъютантов и приказывает сойти на низ, поставить у крыльца офицера, приказать смотреть, как граф Самойлов поедет, и дать себе тотчас знать, когда он усмотрится. Все сие в точности было и исполнено, и что ж государь сделал, услышав о его приезде? Вместо всякого гнева и жестокостей, пошел только сам к нему навстречу, в комнату, в другую, третью и четвертую, тут встретил он его учтивейшим образом, как гостя, и, не дав выйти ему еще из смущения, которым он поразился, показал ему часы и сказал только сии слова: ‘Теперь уже, граф, седьмой час в половине, и все то, зачем нужны были вы, я уже сам, вместо вас, сделал, и теперь вы мне не нужны. Извольте ехать обратно и приезжайте уже ввечеру в назначенное время’. Немногие сии слова поразили графа как громовым ударом и произвели то, что с того времени не только он, но и все прочие знатные господа позабыли долго покоиться на своих постелях, но принуждены были, по примеру государя, вставать ранее и в назначенное время во дворец приезжать неупустительно. Толико то подействовала и одна почти благовременная шутка.

37 Государь искусным образом приучает и штатских помнить свои должности

Как государь ежедневно бывает при смене караула, или так называемом разводе, и зрелище сие, по причине присутствия государева, сделалось столь интересно, что многие люди всякого сорта прихаживали оное смотреть, то случилось некогда прийти посмотреть то и одному штатскому чиновнику, служившему в Петербурге, в каком-то приказе или палате. По мундиру петербургского наместничества, бывшему на нем, сделался он тотчас государю приметным, и сей восхотел тотчас полюбопытствовать и узнать об нем короче. Он подходит к нему и ласковым образом начинает с ним говорить. ‘Конечно где-нибудь здесь, в гражданской службе, служите?’ — сказал государь. ‘Так, ваше величество’,— отвечал сей и сказал ему то судебное место, где он был членом. Государь, увидев, что он в мнении своем не ошибся, ничего более ему не сказал, как, вынув только часы и показав ему, промолвил: ‘Вот видите,— одиннадцатый уже час в половине. Прощайте! мне недосужно и пора к своему делу’. Молвил сие и пошел государь действительно прочь, а не стал долее тут стоять и помянутый чиновник, но сломя голову побежал к своему месту, в суд, ибо он не так был глуп, чтоб не мог понять, к чему и на что показывал государь ему часы свои: ибо не трудно было всякому догадаться, что как деянием сим, так и немногими теми словами напоминал он, что всякому надлежало помнить свою должность и в то время, когда должно быть в судах и присутствовать, не лытать в других местах и не ротозеить.— Анекдот сей, каков ни мал, но разнесся тотчас, не только по всему Петербургу, но и по всей России, и подействовал столько, что все судьи, с того времени, стали быть осторожнее и в Петербурге перестали уже съезжаться в полдни, но, по примеру государеву, вставать ранее и рачительнее исправлять свои должности.

38 Государь употребляет особливое, побудительное средство к долговременной и беспорочной военной службе

Как государю было известно, что у нас в войске недоставало еще хорошего и убедительного средства, для всех нижних чинов, к побуждению их к долговременной и беспорочной службе,— ибо хотя, в преднедавном времени и сделано было положение, чтоб всем солдатам не долее служить 25 лет, а по прошествии оных всякий имел право проситься в отставку¹,— но как о уставновлении сем не все одинаково думали, но иные почитали его полезным, а другие, вопреки тому, вредным и сие, может быть, известно было и государю,— то сей не успел вступить на престол, как не преминул и на сей важный пункт обратить свое внимание и, к побуждению всех нижних военных чинов не только к долговременной, но и беспорочной службе, сделал нигде до сего хотя небывалое, но прекрасное и такое установление, которое могло производить великие и многоразличные полезные действия, а именно: чтоб всякий унтер-офицер, капрал и солдат, прослуживший 20 лет беспорочно, получал отличительный за то, на мундире своем, и такой знак, который бы не только приносил ему особливую честь и всякому издали уже доказывал, что он старый и добропорядочный воин, но доставлял ему и ту великую и для солдата бесценную выгоду, что он освобождался уже от всякого телесного наказания и не мог уже страшиться ни палок, ни батожьев, а пользоваться мог почти преимуществом дворянским. Наконец, и что всего лучше, то самый знак сей был весьма приметный и состоял хотя в сущей безделке и одной только ленточке в петличку, но ленточка сия была анненская и точно такая же, на какой носятся ордены святой Анны, то есть алая с желтыми каемками, следовательно, все одаряемые ею, делались власно как полукавалерами.

Никто почти не сомневался, что сия, ничего почти государю не стоящая, безделка произведет великое в солдатах действие: и кому б не служить, тот будет служить, и кому б не быть добрым человеком, так будет из пожелания украситься сим, честь и выгоду приносящим, знаком.

39 Государь повелевает учредить особливый порядок в рассуждении приезжих в Петербург

Как государю довольно известно было, сколь великое множество дворянства, всякий год, для разных своих нужд и надобностей, приезжает в Петербург и сколь многие из них, имеющие по судебным местам дела, по медленному течению и не скорому решению дел, принуждены будучи жить долгое время в Петербурге и, по известной всему дороговизне в оном, совсем оттого разоряются и проживаются,— то, желая сколько-нибудь сему злу пособить и всему дворянству, а равно и другим именитейшим людям, доставить некоторое в таковых случаях облегчение, установил он тот достопамятный, с самого начала своего правления, порядок, чтоб всякий дворянин или и другой, сколько-нибудь от подлости отличающийся, при въезде своем, на заставе останавливался и, сказав кто он таков, объявлял вкупе, где он и стоять будет, и чтоб о сем дано было тотчас знать полиции, а сей дано было повеление ко всем тем, кои сколько-нибудь покажутся замечания достойными, когда не в тот же, так по крайней мере на другой день, посылать своих чиновников и чрез них расспрашивать, зачем именно и для каких нужд приехали, и буде окажется, что приехал кто для просьбы в каком-нибудь приказе или судебном месте, то объявлять бы им, что буде они чрез две недели не получат решения и не будут в просьбах своих удовольствованы, то приходили б к одному из государевых адъютантов и о том объявляли б. А сей долженствовал уже их представлениисамому государю, а дабы и в том не могло быть беспорядка, то всем сим адъютантам разделены разные должности и сорты дел, по которым всякий должен был докладывать: а чтоб знал о том и приезжий, то полицейский чиновник сказывал бы ему и то, к которому именно из государевых адъютантов должен он будет тогда адресоваться. Иных же и чиновнейших приезжих велено было тотчас доставлять к самому цесаревичу Александру Павловичу, а сей всех тех, кто желал бы видеть государя или имел до него нужду, представлял тотчас самому монарху.— Нельзя довольно изобразить, какие хорошие действия могло произвести сие благодетельное учреждение и сколь многих судей побудить к скорейшему разбирательству и решению дел и тяжеб.

40 Один офицер наказывается за негу и небрежение своего чина

Носилась молва о следующем происшествии с одним армейским офицером, но достоверность которого подвержена была еще сомнению. Говорили, что некогда случилось государю, во время своих разъездов по городу, заприметить одного армейского офицера, идущего по улице без шпаги, и за ним солдата, несущего, в некотором отдалении, его шубу и самую шпагу. Государю крайне было неугодно, что офицер сей так был небрежлив к своему сану и притом столь нежен, что шпагу считал себе отягощением, и он восхотел напомянуть о том ему особливым и таким образом, который бы мог сделать во всей армии великое впечатление и приучить офицеров лучше уважать свое достоинство. Он, миновав сего офицера, возвращается назад, подходит к помянутому солдату и спрашивает: чью несет он шубу и шпагу? ‘Офицера моего,— сказал солдат,— вот самого сего, который идет впереди’.— ‘Офицера! — сказал государь, удивившись,— так поэтому ему стало слишком трудно носить свою шпагу и ему она, видно, наскучила. Так надень-ка ты ее на себя, а ему отдай с портупеею штык свой: он ему будет покойнее’. Сим словом вдруг пожаловал государь солдата сего в офицеры, а офицера разжаловал в солдаты, и пример сей, сделав ужасное впечатление во всем войске, произвел великое действие: всем солдатам было сие крайне приятно, а офицеры перестали нежиться, а стали лучше помнить свой сан и уважать свое достоинство. Впрочем, неизвестно, уже осталось ли сие на том или государь хотел только тем постращать офицера и вскоре опять его помиловал и простил.

41 Государь делает одного гвардейского сержанта, за догадливость и старание ему угодить, счастливым

Сколь государю отменно было приятно, если кто старался ему угодить, доказывает нижеследующий анекдот, случившийся, в первейшие дни его царствования, с господином Чулковым, одним гвардейским сержантом. Сему молодому, собой видному и исправному дворянину, случилось быть в разводе и, по чину своему, стоять на краю шеренги и, по прежнему еще обыкновению, имел на себе хороший и сшитый из тонкого сукна мундирец. Государь, будучи при разводе, подходит к сему младому воину, осматривает его с головы до ног, любуется его станом, видом и опрятностью, поглаживает на рукаве его сукно и говорит: ‘Какое прекрасное суконце! небось оно не дешево куплено! — почем заплатил ты за аршин?’ — ‘По шести рублей’,— сказал сержант. ‘О! поэтому,— подхватил государь,— весь мундир тебе дорогонько обошелся, а небось одного-то на год мундира мало?’ — ‘Конечно мало, ваше величество! — отвечал Чул-ков,— а мундира два надобно’.— ‘Прибавь к тому и третий, хоть подносок,— сказал государь.— Но сколько за тобою, друг мой, душ?’ — ‘Сорок только’,— сказал Чулков. ‘Сорок только! — подхватил государь,— ну жалок же ты мне! как ты, бедненький, и пробиваешься еще?’ Более сего государь ничего не сказал, а пошел прочь. Но Чулков не так был глуп, чтоб не мог догадаться, к чему все сие говорено было, но он, проникнув мысли государские и наслышавшись, может быть, что государь — гонитель был на всякую роскошь и отменно любил простоту, спроворил так хорошо, что к утрему поспел у него совсем новый мундир, сшитый порядочно, но из самого простого солдатского сукна, и как он ведал, что государь будет опять при разводе, то, одевшись в него и вытянувшись, стоял в своем месте и дожидался, чтоб государь его увидел и приметил. Сие и воспоследовало действительно. Государь тотчас его усмотрел, и как он его совсем уже в ином мундире увидел, то сие так было ему угодно, что он подошел к нему и, полюбовавшись вновь его станом и видом, потрепал его по плечу, весьма милостиво ему сказал: ‘Ну, спасибо! что ты так примечателен и так скоро постарался сделать мне угодное. За таковое твое внимание и старание мне угодить хочу я и тебе сделать такое же удовольствие, какое сделал ты мне сим своим поступком: поздравляю тебя с сего часа офицером гвардии моей! А приди ко мне во дворец, и я новый твой мундир украшу орденом’. Он и действительно пожаловал его в тот же еще день орденом св. Анны третьей степени и сим деянием своим возбудил во всех такую ревность и старание угождать себе во всем, что все наперерыв о том начали стараться.

42 Умеренность государя в рассуждении поступков его с последним фаворитом императрицы

Не успела покойная императрица переселиться в вечность, как все россияне крайне любопытны были узнать, что учинит государь с последним ее любимцем и фаворитом, господином Зубовым, и что воспоследует с сим младым и на высшую степень чести возведенным и все почти в руках своих имевшим светлейшим князем. И как, с известием о кончине императрицы, пришло известие, что государь велел всю его канцелярию и все письменные его дела опечатать, то все почитали его уже погибшим и тотчас после того начали переговаривать шепотом, что якоб уже нет его и в живых и что он отравил себя ядом. Однако, к удивлению всех, молва сия скоро оказалась ложною, а, напротив того, сделалось известно, что государь не оказал ему никакой жестокости, а назначил только быть ему генерал-адъютантом….. так как он был при ее жизни. К сему хотя и прибавляли словцо, что более ничего, однако иные уверяли, что он якоб оставлен при всех своих важных должностях и бывал ежедневно с государем при разводе. Но все сие было не достоверно, а все оставались с ожиданием что будет впредь, по окончании печальной церемонии. То только достоверно, что с братьями его не только ничего не сделано, но оба они еще облагодетельствованы были новым государем, и один из них украшен орденом святого Андрея Первозванного, а к другому, производителю персидской экспедиции, послан орден св. Георгия первой степени¹. Что же касается до опечатания его канцелярии и письменных дел, то сие требовали самая необходимость и государственная надобность.

43 Государь учреждает некоторые новые чины и должности, и оказывается, что он все производимые им перемены делал по давно сделанному уже плану

Как государь все первые дни своего государствования посвятил на разные благотворительства и на излияние милостей на своих подданных, то в числе воспользовавшихся оными был и брат любимого им вельможи, г-на Архарова, Иван Петрович¹. Сего знаменитого человека угодно было пожаловать государю военным губернатором в Москву и сказать притом, чтоб он, нимало не медля, к должности своей и отправлялся, но как чин сей был совсем новый и до сего неслыханный и неизвестный², то господин Архаров, отблагодарив государя за милость, прямо ему сказал, что он хотя и тотчас в Москву отправится, но признается, что не знает, в чем состоять будет его должность, и потому просить ее объяснить. ‘Очень хорошо,— сказал государь, рассмеявшись,— о сем вы можете узнать в моем кабинете: подите туда, и там вам покажут’. Господин Архаров идет в кабинет, рассказывает о пожаловании себя в военные губернаторы и о разговоре своем с государем и просит о показании ему его должности. Кабинетские тотчас бросились, отыскали ему те бумаги, где было сие написано, и тогда увидел господин Архаров и узнали все, что распоряжение о том сделано и подписано было государем еще в 1784 году, следовательно, уже за 12 лет до сего времени.

44 Государь изъявляет благодарность свою всем московским жителям

Как скорейшее приведение к присяге новому императору всего нужнее было московских жителей, то как с известием о вступлении на престол, так и для сего приведения к присяге избран и отправлен был гвардии капитан Митусов. Москва приняла известие сие с изъявлением особливой радости и не только целых три дня торжествовала празднествами и радостными огнями, но и присланного, для изъявления усердия своего к государю, одарила столь многими и важными подарками, что составила ему на век счастие. Начальник московский¹ подарил его дорогой цены серебряною стопою на блюде, насыпанною золотом, губернатор² — табакеркою с бриллиантами, полицеймейстер³ — часами с осыпью⁴, московское купечество поднесло ему на серебряном блюде тысячу червонных, а все дворянство — десять тысяч ассигнациями, английский клоб⁵ поднес от себя 5000 рублей, Платон⁶ — дорогую и осыпанную бриллиантами трость, и так далее: словом, всего надарили ему тысяч на тридцать. И государь столь был доволен как сим, так и скорым приведением к присяге, что не успел г. Митусов возвратиться и о том ему донесть, как самого его пожаловал в генерал-майоры, а в Москву послал благодарительное письмо к начальнику, повелевая объявить признание свое и благодарность всем чинам, в Москве пребывающим, как гражданским, так и воинским, также дворянству, купечеству и прочего сословия жителям, и уверить их о продолжении к ним своей милости и благоволения. Москва весьма была тем обрадована, и начальник ее постарался часа в три, чрез квартальных, известить о том весь город.

45 Государь воспоминает бывший за несколько лет до сего рекрутский набор с женами разворованный

Всем известно, что во время, обладавшего всем, князя Потемкина, за несколько лет, был у нас один рекрутский набор с женами рекрутскими и что весь он был, как им, так креатурами и любимцами его, разворован, и женатые сии рекруты, вместо поселения в Крыму, поселены в деревнях княжеских и других господ, тогда великую власть имевших. От государя, как думать надобно, сие тогда не утаилось, но он по сие время молчал, но ныне, по вступлении своем на престол, тотчас о том вспомнил и, находившегося при кабинете покойной императрицы и бывшего до сего любимца и фаворита княжеского, генерал-майора Попова, уже в первые дни своего государствования, спросил: не знает ли он, куда делся тот набор, который был с женами? Г-на Попова поразил вопрос сей, как громовой удар, ибо в числе расхитителей был и сам он и рекрутами сими населил себе богатые деревни, и как не признаться не было возможности, то, не долго медля, пал он пред государем на колени и прямо признался и сказал, что великое множество и у него оных. Что государь далее с ним говорил и что сделал? — о том уже неизвестно, а только то знаемо, что в числе пожалованных господина Попова не было, да и в кабинет определены были уже другие люди.

46 Государь воспоминает престарелого и на лаврах своих покоящегося, славного российского полководца, графа Румянцева и приглашает его к себе

Не успел государь вступить на престол, как в первейшие почти минуты вспомнил престарелого воина и толь великую славу приобретшего и в сие время живущего уже в слабости, в своих деревнях и на лаврах своих покоящегося графа Румянцева, и в тот же час отправил к нему нарочного курьера как с извещением о своем на престол вступлении, так и с приглашением сего славного старца к себе. Он написал к нему, в лестных для него выражениях, письмо и звал к себе приехать. Но как обрадованный старик извинялся своею слабостью, а особливо болезнию ног своих, делающих его ко всему уже неспособным, то носилась молва, что государь писал к нему вторично: приглашал его к себе вновь, отзываясь, что ему не ноги его нужны, а его мудрые советы. Словом, убеждения государевы были столь велики, что сколь ни слаб и ни древен был граф сей, но согласился наконец удовольствовать желание нового своего государя и к нему приехать. Толико-то уважал государь старых и опытных полководцев, оказавших отечеству своему истинные заслуги¹.

47 Государь оказывает снисхождение к имеющим слабое здоровье

Как служение в зимнее время, при жестоких морозах, без шуб, так как хотел того неотменно государь, всем почти не нравилось и многим, а особливо зябким и слабого сложения людям, действительно было весьма отяготительно и даже несносно, и потому многие на сие втайне роптать начали, и негодование сие дошло до сведения государя,— то он, в рассуждение слабого здоровья людей, тотчас и предлагал вспомогательное средство. ‘Сим,— говорил он,— кто воспрещает надевать под камзолы теплые фуфайки? Я даже дозволяю самые камзолы подбивать мехом и оный покрывать сверху стамедом, а и с самыми сюртуками можно то же сделать: для самаго того и мундиры сделаны просторные и такие, чтоб могли сверху по пояс застегиваться, а не по-прежнему разнополые и петиметрские’¹. Словом, сим и подобным сему образом старался государь зажать рот у негодующих на то, а как сверх того не отнимал он ни у кого воли идти в отставку, буде кто не в силах себя находит служить и выносить всю военную нужду, то и нечего было более говорить: и все принуждены были, замолчав, начинать привыкать к прямой нужде и службе.

48 Один просрочивший гвардейский офицер выключается из полка

Одному гвардейскому офицеру, г. Чиркову, бывшему в отпуску в Москве, случилось как-то не поспеть к полку к назначенному сроку, а как государю, в подаваемых ежедневно рапортах, тотчас сие было и показано, то государь тогда же приказал его из полка, как нерадивого, выключить, что тотчас и сделано. Но как г. Чирков, просрочивший не от шалости, а по необходимости, и приехавший чрез три дня после того в полк, был весьма исправный офицер,— то нашлись люди, которые отважились доложить об нем государю, донесть, что просрочить довела его сущая необходимость, что он спешил и ехать, но поспеть никак не мог, и государь не успел о том услышать, как приказал ему к себе явиться и милостиво расспрашивал его о причинах, ему мешавших явиться в полк в назначенное время, и как оне были действительно законные, то государь тотчас отменил свое приказание и опять его в полк приказал причислить.

49 Некоторым госпожам запрещается ко двору ездить

К числу первых достопамятных деяний нового монарха, по вступлении его на престол, принадлежало и то, что он торжественно обнаружил нетерпимость свою всякого непотребства и распутной жизни, которая весьма уже и до самого высокого градуса у нас усилилась, и дабы то доказать самым делом, то учинил он первое начало к тому запрещением ко двору своему приезжать трем знатным госпожам, ославившимся распутною и слишком своевольною жизнию, не уважив нимало, что были они именитых фамилий. И как молва о сем разнеслась повсюду, то многие тотчас начали воздерживаться и привыкать к жизни порядочной.

50 Государь изъявляет негодование свое на самовольные разводы и непозволенные женитьбы

Как в последние года правления покойной императрицы самовольные между супружниками разводы и недозволенные женитьбы как на близких родственницах, так и от живых мужей и жен весьма сделались обыкновении и умножились, так что и слышать было о том прикро и дурно и все сие государю, еще до вступления его на престол, было известно, то, вступив в правление, восхотел он, и в рассуждение сего пункта, оказать публично крайнее свое негодование и то, что он таких беспорядков терпеть никак не хочет. Случай к тому подала, как носилась молва, жена ославленного и сделавшегося всей России известным господина Игнатьева, Афанасья Ивановича. Сей зажиточный дворянин, за два года до сего, сделал славное дело и ушел от жены своей, вдавшейся в явное почти распутство. С полгода не было об нем ни слуха ни духа, и все почитали его погибшим, но наконец отыскан он был в Украине, где недавно женился он публично на дочери киевского обер-коменданта, нимало не тая, что его жена была жива. И сия-то распутная жена подала государю о сем просьбу, государь вступился за сие очень горячо и приказал тотчас отыскать как самого господина Игнатьева, так и всех в сем соучаствовавших, а особливо того, кто венчал и сватал, чтоб поступить с ним со всею строгостью и тем унять и пресечь сие зло. Происшествие сие наделало много шума и грома и возымеет, может быть, свое действие.

51 Государь все первейшие дни своего государствования ознаменует милостьми и разными во всем реформами и новыми распорядками

Нельзя почти исчислить все те милости, которые оказал государь многим частным людям в первейшие дни своего государствования и во все почти течение ноября месяца. Не проходило ни единого дня, в который бы не пожалованы были многие как в знатные и великие чины и достоинства, так средственные и нижние и как по военной, так и по штатской и по придворной службе, и не было ни единого дня, в который бы не сделано было им каких-нибудь новых распоряжений и реформ как по войску, так и по другим служениям. Всякий день производил он многим радости, а того множайших приводил бдительностью, трудолюбием и расторопностью своею в удивление и в живность. Благоразумными своими поступками удалось ему в немногие дни вперить в сердца всех почти подданных к себе любовь и усердие к повиновению и угождению себе. Некоторые строгости, употребленные им по необходимости, были очень кстати и производили удивительное действие и во всех быструю перемену: все почти ожитворились и все забывали почти себя и метались всюду и всюду, желая угодить государю. Военных жаловал он обыкновенно, при отдавании пароля, и обнародовал то не указами и манифестами, а в письменных приказах, отдаваемых ежедневно в гвардию. С реформою сей занимался государь, в первое время своего царствования, всего более. Он не только ее вдвое почти умножил, поместив в нее и свой павловский гарнизон и лейб-гусарский и казацкий полк, но разделил вновь на шестиротные батальоны, придав каждому особливых шефов, приказал называться им по именам их шефов, и присовокупил еще к числу их егерский и артиллерийский батальон, и сделал в них совсем новые пред прежними распорядки, чины и должности. А при всем том в особливости старался ввести наистрожайшую военную дисциплину, употребляя к тому необходимо нужную строгость. И всеми сими делами обратил на себя внимание всего государства. Все и везде с неописанного алчностью жаждали слышать о сих новых переменах и распоряжениях, и как не проходило ни единой почты, которая б не привозила с собою множества новых вестей, то рассевались оне в единый миг в народе, и все едва успевали впечатлевать все слышанное в свою память: толь великое было их множество. Словом, вся публика и всякого состояния люди занимались единственно только о том разговорами и суждениями.

52 Государь, для понуждения к ревностной службе своих подданных, употребляет особливое средство

Особливым и весьма сильно действующим орудием к побуждению своих подданных, а особливо служащих в войсках, к ревностной и усердной службе и к старанию себе угождать, а вопреки тому к воздержанию себя от всего дурного, употреблял даваемые гвардии своей ежедневно письменные, при пароле, приказы¹. В них упоминалось не только о всех, в тот день, пожалованных и о других милостях, оказанных государем, но и о самых наказаниях, сделанных заслужившим оные государем, а равномерно и прощениях, оказанных на первый случай, наконец, упоминаемо было и о всех, сделанных вновь, распорядках и повелениях. И как приказы сии сделались крайне важны и любопытны и интересны для всех, то списки с оных летали всюду и списываемы были с великою жадностью: а чрез все то и производили государевы повеления во всех великое действие.

53 Государь вспоминает прежнего своего учителя, а нынешнего митрополита Платона и приглашает его к себе

Государь не успел вступить на престол, как вспомнил уже прежнего своего учителя закона, Платона. Сей достигши, в тридцатичетырехлетнее царствование покойной императрицы, до высочайшей почти степени духовного сана и будучи уже московским митрополитом, находился, по особливой своей привязанности к своему августейшему ученику и по причине всегдашнего его любления, в некотором от двора отдалении и во все последние годы жил в своей Сергиевской Лавре¹ и наслаждался уединенною и тихою жизнью и спокойствием. Государь тотчас отправляет к нему курьера и наимилостивейшим писанием приглашал его к себе. О письме сем носилась повсюду молва, что написано оно было в наимилостивейших выражениях: государь изъяснял в нем всю свою к нему приверженность и желание видеть его старость и облобызать его седины, и при заключении называл себя верным его другом, словом, содержание всего письма было для него крайне лестное. Однако сей старец, по носящейся молве, отказался от езды в Петербург, извиняясь будто бы своею слабостью и болезнями и тем, что будто ему в Петербурге жить было негде. После сего говорили, что государь и замолчал, но как скоро наслано было повеление съезжаться всем архиереям для погребения покойной императрицы, то не отрекся нимало и Платон от сего долга и, невзирая на всю свою слабость, в путь сей охотно отправился.

54 Государь печется о скорейшем достанавливании своих повелений во все концы государства

К числу первейших деяний государя относилось и попечение его о том, что все повеления его не только исполняемы были в точности, но и скорее всюду и всюду были доставляемы. Важнейшие из повелениев сих, как известно, разваживались до сего курьерами сенатскими, но число оных было очень невелико, и государь, предусматривая, что количество их далеко не будет достаточно к тому, умножил тотчас количество оных, и как слух носился до 120 человек, а сверх того, для побуждения их к скорейшей и исправнейшей езде, увеличил он и жалование оных. А сие и произвело то следствие, что никогда так скоро курьеры не разъезжали, как в сие времена, и от Петербурга до Москвы не более почти двух суток им было надобно, а в сравнении с сим и в прочие места. Словом, никогда так много курьеров во все стороны не рассылалось, как в сие времена, и никогда, в такое короткое время повеления государские всюду и всюду доставляемы не были, как в сей достопамятный период, а много поспешествовало к тому и то, что подорожные их подписываемы были самим наследником престола, как главным начальником и военным губернатором петербургским.

55 Государь печется о восстановлении курса деньгам и серебру

Известно, что за несколько уже лет до кончины покойной императрицы курс на наши деньги крайне унизился и упал, так что иностранные принимали рубль наш не более 60 копеек или еще меньше, а серебро внутри государства сделалось так дорого, что лаж¹ на серебряные рубли, возвышаясь с часу на час, достиг уже до 45 коп. и на том остановился. Причины тому были многие и разные, но важнейшие из всех были следующие: во-первых, упадок нашей коммерции и потеряние баланса. По обстоятельству, что к нам на несколько миллионов рублей товаров из других государств привозилось более, нежели мы в оные отпускали, принуждены мы были доплачивать им за них наличными серебряными или золотыми деньгами, и оне, пользуясь сим случаем, полагали им такую цену, какую хотели, и более для того, чтоб тем вынудить из нас наше серебро и золото, которые от самого того сделались дороже. Во-вторых, делание фальшивых ассигнаций, а особливо иностранными, и выменивание на них свои земли. Бездельниками сими рассеяны были по всему государству комиссионеры и менялы, выменивающие всюду и всюду серебро и доставляющие к оным. В-третьих, дошедшая до высочайшей степени роскошь и пышность в нашем народе: все не только знатные и богатые, но и самого посредственного состояния люди восхотели есть на серебре, и все затевали делать себе серебряные столовые сервизы. Не можно изобразить, какое великое множество серебра употреблялось на сию роскошь и обращалось действительно в мертвый капитал и какой великой вред проистекал от того всему государству, ибо как мастеровым такое количество серебра взять было негде, сколько надобно было оного на сии сервизы, также и другую серебряную посуду, а не менее и самые утвари церковные, умножающиеся также с часу на час, то другого не оставалось, как делать все сии работы из монет и переплавливать к тому оные. А как таким же образом переплавливалась и медная монета, на винокуренные кубы и посуду, то чрез все то и уменьшилась так серебряная и самая медная монета, что было оной всюду уже очень малое количество в остатке, и все богатство всего государства превратилось в бумажное и состояло в одних только ассигнациях, а непосредственным следствием от того было и то, что цена на все вещи поднялась и все вздорожало. Все сие было государю, до вступления еще на престол, известно, и как все дурные следствия от того были необозримы и бесчисленны, то, по вступлении в правительство, первейшим почти долгом почитал он себе приложить старание о истреблении и сих всех злоупотреблений, вместе с прочими многими, а паче всего о восстановлении порядочного курса нашим монетам и о придании серебру и золоту надлежащей цены. Ничто так не достопамятно, как изреченное им по сему случаю слово. Носилась молва, что он, в разговорах о сей материи, торжественно сказал, что он согласится до тех пор сам есть на олове, покуда не восстановит нашим деньгам надлежащий курс и не доведет до того, чтоб рубли наши ходили рублями. Изречение божественное и достойное великого государя! А дабы показать, что он не остается при одних словах, а хочет произвесть то самым делом, то и повелел он не только остановить переделывание монет в уменьшительные, которое было уже и началось, но бить рубли почти такие же, как прежде, и для наделания оных во множайшем количестве собрать многочисленные серебряные сервизы, разосланные до сего по наместничествам и по большим боярам, а о рублях тотчас разнеслась повсюду молва, что не велено брать ни малейшего лажа, и молва сия подействовала так много, что вдруг хождение рублей остановилось, и никто не хотел не только давать за них по-прежнему лаж, но и принимать оные: толико то сильно подействовала государева воля!

56 Один ямщик приходит к государю с хлебом и солью

Еще в самые первые дни правления государева, пришел во дворец один простой ямщик, принесший хлеб и соль и просивший допустить его до государя. Его начали выталкивать вон и говорить, куда он, мужлан, суется и свое ли затевает? Однако он никак не отставал от своей просьбы, а требовал усиленно, чтоб его допустили до государя, говоря, что государь его знает и чтоб сказали только, что пришел такой-то ямщик. Услышав сие, принуждены были просьбу его исполнить и доложить об нем государю. Сей повелевает тотчас его впустить и, увидев его, весьма милостиво его принял: благодарил его за хлеб и за соль, усмехнулся, услышав поздравляющего его с радостью по простоте крестьянской, спрашивал, все ли он здоров, пожаловал его к руке, и как случилось тут же быть государыне императрице, то спрашивал оную, узнала ли она сего мужичка? И как сия ответствовала, что не знает, то сказал государь: ‘Как это, матушка, ты позабыла! Не помнишь ли, как мужичок сей нам однажды в долг на две тысячи рублей лошадей поверил?’ Тогда вспомнила его и государыня и была столь милостива, что, подошед к нему, пожаловала ему поцеловать свою руку и благодарила его за тогдашнюю его доверенность. Государь подтвердил тоже, говоря, что как теперь и у самого его денежки водятся, то, в случае нужды, может, и он его одолжить деньгами и чтоб он приходил к нему тогда. ‘Сохрани Господи! — сказал на сие мужичок,— статочное ли дело, государь! У меня по милости Господней деньги на нужду есть. А разве вам, государь, когда понадобится, так готов до полушки все отдать вам’. Государю крайне было приятно таковое мужичка сего к себе усердие, он возблагодарил его вновь и, пожаловав еще к руке, отпустил с приказанием, чтоб он приходил к нему почаще, когда ему вздумается. Толико то государь был чувствителен ко всем к нему усердствующим.

57 На расхитителей казны нападает страх

Не успел государь, вступя на престол, препоручить главную дирекцию или начальство над Смольным или Вознесенским¹ монастырем, где воспитывались и обучались благородные девицы, своей августейшей супруге, государыне императрице Марии Федоровне,— как и произошло уже одно громкое и достопятное происшествие в оном. Государыня, желая видеть сей монастырь и живущих в оном воспитанниц, приезжает в оный и находит все в превеликом небрежении и беспорядке: девушки, воспитываемые в оном, не только не пользовались всеми выгодами, кои долженствовали им доставляемы быть, но не имели на себе даже порядочного платья. Сие удивило государыню до бесконечности, она призывает имеющего там начальство и в своем ведении отпускаемую на содержание дома сего казну, некоего г. Боголюбова², и приказывает подать себе обо всем отчет, ибо хотела сама видеть все расходы и, будучи хорошею хозяйкой, распоряжать впредь сама оными. Но г. Боголюбову со счетами сими показаться никак было не можно: у него хвачено и промотано было из монастырской суммы несколько десятков тысяч, и приказание сие поразило его как громовым ударом. Он, не долго думая, отыскивает себе нож и черк им себе по брюху, но, к несчастию его, успели как-то скоро сие увидеть, поспешить к нему на помощь, зашить разрезанное его брюхо, однако всем тем не спасли его от смерти: чрез несколько дней, как носилась молва, он от того умер и чрез то избавился заслуженного наказания. Толико то действует и один страх и угрызение совести над бездельниками.

58 К Архарову, московскому военному губернатору, приставляется дядька

Носилась повсюду молва, что как государь пожаловал сего чиновника в новую и до сего неслыханную должность, то есть в военные губернаторы в Москву, то сей, отправляясь в свое место, признавался прямо государю, что как он, живучи многие годы уже дома, давно отвык от ружья и от всего военного, то и не надеется никак по желанию во всем угодить его величеству. ‘Ну хорошо,— сказал на сие государь,— я тебе дам человека, который в том тебе помогать будет’. Как и действительно тотчас пожаловал в плац-майоры московские одного старичка-полковника, пруссака, по прозванию Гессе¹ и отправил в Москву с г. Архаровым, которого в Москве и видали всегда с ним разъезжающего и пребывающего безотлучно везде, а особливо при разводах, при оном. И его-то называли все его дядькою.

59 Государь шуткою побуждает нового своего обер-гофмаршала к строгости

Известно уже, что государь, еще в самый первый день своего правления, переменил дворцового хозяина или бывшего обер-гофмаршала, князя Борятинского, и, откинув его, как негоднейшего из всех придворных, определил на его место богатейшего и такого человека, о котором можно смело надеяться, что не украдет он ни полушки, а именно графа Николая Петровича Шереметева. О сем носился в народе следующий любопытный анекдот: говорили, что как прошло уже недели две или три, после вступления его в сию должность, то спросил некогда его государь: каково идут его дела? ‘Худо,— отвечал сей прямо,— сколько ни стараюсь истребить все беспредельное и бесстыднейшее воровство и сколько ни прилагаю всех моих стараний о истреблении всех злоупотреблений, вкравшихся во все дворцовые должности, не могу сладить! и все старания мои как-то ни ползут ни едут’.— ‘Ну так надень, Николай Петрович, шпоры, так и поедут поскорей!’ — сказал государь и, рассмеявшись, пошел прочь. А сего словечка и довольно уже было к побуждению г. Шереметева к употреблению множайшей строгости с придворными ворами и бесстыднейшими расхитителями, и ему действительно в короткое время удалось когда не совсем разрушить, так по крайней мере уменьшить сие зло, достигшее до высочайшей уже степени, к довесть до того, что расходов стало несравненно меньше расходиться.

60 Государь отрешает все прежние подряды и поставки во дворец и приказывает покупать все с рынка

Как до сего нигде такого воровства и плутовства не было¹, как при дворце, и главнейшим поводом и источником всему злу были делаемые всем вещам и провизии подряды и поставки, ибо подрядами сими пользовались все от мала до велика и плутовали не токмо нижние чины, но и сами начальники над ними, и злоупотребления при том достигли до высочайшего градуса, так что мошенничество в подрядах и в поставках и в чинимых расходах было уже слишком явно и наибесстыднейшее в свете: в чем всякому уже по одному тому судить можно, что одних сливок во дворце расходилось на 250 тысяч рублей да угля на одно разжигание щипцов парикмахеров на 15 тысяч, чему никак статься не можно, а сходственно с сим и всех прочих вещей становилось в расходе в десять или во сто раз более, нежели сколько действительно расходилось, — то государь, увидев всему тому счеты и ужаснувшись, восхотел, по обыкновению своему, одним разом подсечь все сие древо зла под самый корень и тем уничтожить одним ударом все злоупотребления. Он ничего иного не сделал, как не приказал ничего впредь подряжать, а велел все нужное покупать всякий день на рынке, по ценам обыкновенным, а почем на торгу все вещи продавались, приказал подавать себе таксы и справки. Чрез сие положил он преграду всем мошенничествам и плутовствам и как сим, так и уничтожением излишних столов и наблюдением во всем лучшей экономии сберег в течение и одного уже месяца более 200 тысяч рублей излишних расходов, следовательно, если б и впредь так пошло, то сохранилось бы во весь год около полутретья миллиона, который до того почти весь расхищался мошенническим образом низкою придворною челядью.

61 Государь приводит себя в безопасность от гвардии особливым средством

Всем известно, что гвардейские наши полки, во все те многие годы, покуда продолжалось у нас женское правительство, мало-помалу приходя от часу в вящее уважение, а особливо чрез действия ее [т. е. гвардии] при бывших переворотах и переменах правительства, достигла наконец! до такого уважения, что ровнялась некоторым образом почти с турецким янычарским корпусом, так что сами государи причину имели иметь к ней некоторое уважение и некоторым образом ее опасаться. Государю обстоятельство сие довольно было известно, и как он, будучи еще наследником, мог и в рассуждении себя иметь от нее некоторое опасение, то не упустил он уже заблаговременно предприять против нее некоторые меры и, еще задолго до вступления своего на престол, запастись хотя небольшим числом к себе преданного и верного войска. По причине делаемых ему в том всегдашних помешательств, произвесть сие было для него хотя и трудно, однако он успел нарочито в том и войска сего имел до 3-х или до 4-х тысяч, и оно, будучи известно под именем павловского гарнизона, состояло из пехоты, отчасти из конницы, и снабжено было как егерями, так и гусарами, и казаками, и артиллеристами, и морскими. На сие-то свое собственное войско, также и на кирасирский свой полк, и полагал он всю надежду и потому не успел на престол вступить, как на четвертый же день по приходе к нему оных не только поверстал он всех их наравне с гвардейскими полками, но формально поместил их в старинную гвардию и порядочно перемешал с нею, а чрез самое сие и подсек он ей все крылья, ибо если б и восхотелось ей что-нибудь дурное затеять, так, будучи перемешана с новыми сими войсками, не могла на то отважиться. А самое сие развязало вкупе государю руки к давно замышляемой им с гвардиею великой реформы и к уменьшению ее силы и могущества, что он, нимало не опасаясь, и учинил в самые же первые дни своего царствования, как о том упоминается ниже.

62 Государь предпринимает совершенную реформу всей гвардии и разрушает единым разом все бывшие в ней злоупотребления

Нельзя изобразить, в каком странном и удивительном положения была до сего гвардия и коль многие злоупотребления во всем господствовали в высочайшей степени в оной. Ежели б все то изобразить, то составилась бы прелюбопытная картина для потомства, и потомки наши не только б стали удивляться, но едва ли б не в состоянии были поверить, чтоб все то существовало в самом деле, и скорее могли бы подумать, что то выдуманная баснь и совершенная небывальщина, ибо что касается до самых рядовых, то они, живучи толь многие десятки лет неподвижно на одном месте и неся единое только почти звание службы и отправляя единые только караулы, совсем изнежились и так избаловались, что с трудом можно было с ними ладить. Многие из них обзаводились целыми домами и жили в таком довольствии, какого никакие иные войска не имели, другие распускаемы были в отпуски по домам и не живали совсем при полках своих, а оттого и происходило, что полки хотя счислялись в комплекте, но налицо бывала едва ли и одна половина оных, но как жалованье отпускалось на всех, то командиры находили в том свои счеты и из жалованья распущенных скопляли превеликие экономические суммы. Но все сие злоупотребление далеко не столь было важно, как относящееся до дворян, записывающихся в гвардию и носивших на себе звание унтер-офицеров и сержантов, сих набилось в гвардию бесчисленное почти множество, и в одном Преображенском полку счислялось их до несколька тысяч, а во всей гвардии тысяч до двадцати, но что со стороны их было и неудивительно. По неслыханному злоупотреблению милости государской, сделалась гвардейская служба для всех так лестна, что не только все дворянство за первый себе долг почитало записывать детей своих в гвардию и, чрез самое короткое время, выводить их в люди и в чины, но, смотря на них, начали таким же образом записывать в гвардию детей своих и самые купцы, секретари’ подьячие, мастеровые, духовенство, а наконец, и самые управители и городские люди и, чрез деньги и разные происки, доставлять им такие же выгоды, какими пользовались дворяне. Что ж касается до сих выгод, то были оне чрезвычайные, ибо злоупотребление достигло до такой степени, что можно было записывать не только взрослых и больших, но самых и маленьких и не только детей, но и самых еще младенцев грудных, и бешенство сие достигло до того, что отыскивались такие, которые записывали и совсем еще не родившихся и получали на них паспорты с оставленными для имени пустыми местами. И вся мелюзга сия не только записывалась, но жалована была прямо либо в унтер-офицеры, либо в сержанты, но и сим еще многие не довольствовались, но хотели, чтоб ребятишки их и самые иногда малейшие дети включались в действительную службу, и чтоб им почти от рождения шло старшинство, и чтоб можно было, чрез происки, потом самых ребятишек брать в выпуск капитанами. Что же касается до взрослых, то и из них большая часть вовсе не служила, а все жили по домам и либо мотали, вертопрашили, буянили, либо с собаками по полям только рыскали да выдумывали моды и разнообразные мотовства, однако, несмотря на то, чрез происки и деньги, еще скорее самых служащих доставали себе либо поручичьи, либо капитанские чины и, будучи сущими ребятишками и молокососами, выпускаемы в сих чинах в армейские полки, перебивали у действительно служащих линию и старшинство, к неописанной досаде и огорчению сих действительных, все тягости военной службы носящих. Нельзя изобразить, какое великое множество выпускалось таких мотов, невежд и сущих молокососов ежегодно в армию. Не успевало 1-е число генваря настать, как целыми сотнями выходили они из гвардии, и не только офицеров, но самых штабов столько нажаловано, что в армии не знали, куда с ними деваться, и не было полка, в котором бы не было множества их сверх комплекта, а, несмотря на то, получающих жалованье. А какое злоупотребление было с унтер-офицерами и сержантами, такое же точно было и с гвардейскими офицерами. В сии добивались с возможнейшими усилиями все те, кои были зажиточные и кои могли по нескольку тысяч проживать и проматывать в Петербурге, но им добиваться была причина, ибо как и из офицеров ежегодно множество выпускалось и в армию и к штатским делам и в отставку штаб-офицерами, то производство и офицерское летело как птица на крылах и так скоро, что многие от прапорщиков до полковников и до бригадиров дослуживались не более как лет в 7, 8 или по высокой мере 10, а что всего удивительнее, то иногда вовсе почти не служа, а лежачи на боку и живучи в деревне. Словом, нужно только было попасть в офицеры, как всякий потом и начинал лететь и со всяким годом получать новый чин, и не успеешь оглянуться, как уже являлся он в капитанах и из них выпуске либо полковником, либо бригадиром в отставку или к штатским делам. Самое сие и причиною было, что никогда и ни в какое время не было в российском государстве так много бригадиров и полковников молокососов, как в сей период времени, а число гвардейских офицеров было почти несметное, ибо, кроме выпускаемых ежегодно десятками целыми, и в полках было их множество сверх комплекта.

В таком-то беспорядке находилось все в гвардии и единственно от злоупотребления непростительного милости государской. Монархиня у нас была милостивая и к дворянству благорасположенная, а господа гвардейские подполковники и майоры делали что хотели, но не только они, но даже самые гвардейские секретари были превеликие люди и жаловали кого хотели за деньги. Словом, гвардейская служба составляла сущую кукольную комедию и походила не на дело, и на детские игрушки. В таковом-то положении застал гвардию государь, при восшествии своем на прародительский престол, и как ему все сии злоупотребления в самую точность были известны и он давно уже помышлял о том, как бы и чем все сие зло искоренить и таковой постыдной пред всем светом кукольной комедии конец сделать, то и не преминул тотчас приняться за сие великое дело, как скоро вступил в правление и полную власть получил в свои руки. Он прежде всего начал вышеупомянутым перемешанием всей гвардии с своим собственным войском, а потом пробуждением всех гвардейцев из прежнего их дремания и сна, так и неги и лени. Все должны были совсем позабыть прежний свой и избалованный совсем образ жизни, но приучить себя вставать очень рано, быть до света еще в мундирах, перестать кутаться в шубы и муфты, разъезжать по примеру бояр в каретах с егерями, гусарами и гайдуками, но наравне с солдатами быть ежедневно в строю, ходить в одних мундирчиках пешком или ездить на извозчиках и, несмотря на всю зимнюю стужу и морозы, учиться ружьем и экзерцироваться, при присутствии самого государя. Но сего было еще недовольно, но государь для дружного и единовременного разрушения всех господствовавших до того зол переменил даже фундаментальное чиноположение и весь образ службы и не только велел учиться совсем новой экзерциции, но, расписав всю гвардию на дивизии и батальоны новым манером, уничтожил совсем некоторые чины, как-то: из нижних сержантские и из офицерских — секретарские, обозничьи и некоторые другие, и вместо их ввел некоторые новые, всех же вообще унизил из прежнего их высокого чина. До сего всякий гвардейский солдат почитал себя не инако как наравне с армейским прапорщиком, а сержант с капитаном, а он, согласно с установлением еще Петра Великого, положил, чтоб и самим офицерам быть одним только чином выше армейских. Но что всего для них было неприятное, установил, чтоб впредь из гвардии в армейские полки вовсе никого не выпускать, да и в отставку отставлять не армейскими, а гвардейскими ж чинами, и чрез все то сделал, что гвардия потеряла всю прежнюю свою важность и высокость и, унизившись, сделалась ничего почти незначащею. А дабы всему тому и наружность ее соответствовала, то учинил великую перемену и в ее мундирах и из прежних пышных и дорогих сделал совсем простые и дешевые, но зато теплейшие и спокойнейшие. Словом, во всем и во всем произвел он превеликие перемены и всех гвардейцев не только спознакомил с настоящею службою, но заставил нести и. самую строгую и тяжкую и, позабыв все прежние свои шалости и дури, привыкать к трудолюбию, порядку, добропорядочному поведению, повиновению команде и почтению себя старейшим и к несению прямой службы¹.

63 Государь сзывает всех отлучных гвардейских и производит тем великое движение во всем государстве

К числу первейших и таких деяний нового монарха, которые наделали всего более шума и движения в государстве, принадлежало и сзывание его всех отлучных гвардейцев, находящихся в домовых отпусках и пребывавших в рассеянии во всех концах и пределах государства. Он, в первые еще дни государствования своего и наистрожайщим образом, повелел обнародовать повсюду в государстве, чтоб все находящиеся в домовых отпусках и в отлучках гвардии обер- и унтер-офицеры непременно явились, в самой Скорости, к полкам и командам своим, и восхотел сим пробудить сих господ, живших до того в совершенной праздности по городам и по деревням и не о службе, а о том только помышлявших, как бы им вертопрашить, мотать буянить, рыскать с собаками по полям, бегаться на бегунах, плясать и танцевать в собраниях и производить бесчисленные шалости, молодым необузданным людям своейственные. На всех их вознамерился государь наложить уздечку и, чрез самое то, нанесть чувствительный удар нашему мотовству, пышности и роскоши, достигшей до высочайшей уже степени и о уменьшении которой он равномерно вознамеривался стараться, и как ему известно было, что сему злу все сии молодцы делали с своей стороны великое поспешествование и многие роскоши от самих их и начало свое воспринимали, то отвлечение их от публики и надеялся он положить первую сему злу преграду.

Слух о сем повелении распространился как электрический удар, в единый почти миг, по всему государству и, подобно ему, произвел сильное во всех потрясение. Не было ни единой губернии и ни единого уезда и ни единого края и угла в государстве, где б не было таковых отлучных и находящихся в отпусках. Повсюду находилось их множество, и когда не больших и взрослых, так по крайней мере малолетних, и все вообще до крайности перетревожены были сим всего меньше ожидаемым повелением, которого строгость молва повсеместная увеличила еще того более. Говорили, что велено тотчас и нимало не медля к полкам своим ехать и явиться неотменно на срок, а буде кто не явится, то все такие не только будут исключены, но сообщатся имена их герольдии¹, дабы впредь не были они никуда определяемы. Сей и, может быть, совсем еще неосновательный или над меру увеличенный слух нагонял на всех страх неописанный, и нельзя изобразить, какое началось повсюду скакание, какое горевание и какое сетование ото всех из числа отлучных сих. Многие, живучи многие годы на свободе в деревнях, даже поженились и нажили уже детей себе и сих также имели уже в гвардию записанных и в чинах унтер-офицеров, хотя и сами еще не несли никакой службы. Все таковые сходили с ума и не знали, что им делать и как появиться пред лицо монарха, они должны были бросать молодых жен своих и спешить в столицу. Другие, и того множайшие, кусали и губы и пальцы у себя, досадуя на самих себя, что, по примеру прочих, не вышли уже давно в выпуски или в отставку, а проживали несколько уже лет в сержантских чинах, дожидаясь все гвардейского офицерства, все сии завидовали прочим и с неописанного досадой на самих себя и раскаянием, что упустили из рук блаженные времена, ехали и готовились нести все трудности нынешней службы. Третьи, и также очень многие, наверное полагали, что в нынешнем же году будут они либо гвардейскими офицерами, либо капитанами, и, вдруг увидев себя в лестной сей и бессомненной почти надежде обманувшимися, не знали от стыда куда деваться и отправлялись в путь с повесившими головами. При отправлении же прочих и не достигших еще до такого возраста, чтоб можно было им переносить всю тягость службы, сходили отцы и матери с ума от горести и сожаления. Но из всех никто так поражен не был, как отцы и матери всех малолетних и совсем еще к службе неспособных детей, записанных также в гвардию. К крайнему огорчению всех их и по особливой ошибке гвардейских майоров, требованы были и они все, яко отпущенные до окончания наук в свои дома. Все не знали, что им с малютками сими начать и делать. К вящему несчастию многие из них по жалости родителей и по непростительным проискам, счислялись давно уже в действительной службе, а иным, того еще хуже, приклепано было более годов, нежели сколько они действительно от рождения имели: и были примеры, что иные по спискам полковым были 16-ти или 18-летними, а им и десяти лет еще не было, и со всеми такими не знали отцы как и показаться. Словом, везде и везде слышны были одне только сетования, озабочивания и горевания, везде вздыхания и утирания слез, текущих из глаз матерей и сродников: никогда такое множество слез повсюду проливаемо не было, как в сие время. Со всем тем повеление государское должно было выполнить! Повсюду были они отыскиваны и высылаемы, и все почти хотя с крайним сожалением, но принуждены были ехать и отправлять детей своих, в случае когда самим было не можно, с матерьми или сродниками их. Все больший дороги усеяны были кибитками скачущих гвардейцев и матерей, везущих на службу и на смотр к государю своих малолеток. Повсюду скачка и гоньба, повсюду сделалась дороговизна в наемке лошадей и повсюду неудовольствие! Сим-то образом наказано было наше дворянство за бессовестное и бесстыдное употребление во зло милости прежней милосердной монархини, через записку сущих младенцев в гвардию и за обманы их непростительные.

64 Государь с чувствительностью принимает сыновнее повиновение и изъявляет ему за то свою любовь

Еще задолго до кончины покойной императрицы, носилась по всей России повсеместная хотя и тайная молва, что государыня, для каких-то неизвестных причин, неохотно хотела оставить свой престол своему сыну, а назначала его охотнее внуку своему, великому князю Александру Павловичу, которого отменно за доброту и кротость его нрава любила. Говорили даже, что якоб написана была уже и решительная на сей важный случай духовная и что якоб она уже некогда вручала и повеление свое о том генерал-прокурору, для предложения сенату, и что сей якоб, упав пред нею на колена, никак не отважился сего сделать и повеление сие принять отрекся. Справедлива ли сия молва была или нет, того уже подлинно неизвестно, но то только было достоверно, что все трепетали и от помышления одного о том: ибо всякий благомыслящий сын отечества легко мог предусматривать, что случай таковой мог бы произвесть бесчисленные бедствия и подвергнуть всю Россию необозримым несчастиям, опасностям и смутным временам и нанесть великий удар ее славе и блаженству, и потому чистосердечно радовался и благословлял судьбу, что сего не совершилось, а вступил на престол законный наследник, и вступление сие не обагрено было ни кровью, ни ознаменовано жестокостью, а произошло мирно, тихо и с сохранением всего народного спокойствия. Все радовались сему и не сомневались уже в том, что помянутая молва была пустая. Однако, чрез короткое время, не преминула она некоторым образом восстановиться, и носился между народом анекдот, о котором хотя также неизвестно было, справедлив ли он или нет, однако, в случае неложности, означалось, что было нечто похожее на то действительно. Говорили, что якоб покойная императрица и действительно не только сделала помянутое важное завещание, но чрез генерал-прокурора, графа Самойлова, и доставила оное в сенат, для вручения оного, по смерти своей, ее внуку. И некоторые догадывались, что не за самое ли сие и назначила она помянутого г. Самойлова пожаловать орденом и 4 000 душами, ибо, по молве, известно было, что государь в сем случае выполнил только волю императрицы. Но как бы то ни было, но прибавляли, что завещание сие и вручено было действительно великому князю Александру Павловичу, как скоро государыня скончалась. Но сей достойный внук Екатерины Великой поступил при сем случае так, как только великим душам свойственно. Он предпочел долг сыновний собственной своей выгоде и завещанию своей августейшей бабки и, не хотя и мыслить об оскорблении родителя своего, пошел прямо к нему, держа пакет сей запечатанный еще в руках, и, поднося ему оный на коленах, сказал достопамятные сии слова: ‘Се жертва сына и долг к отцу! Делайте с сим и со мною что вам угодно’. Говорили, что благородный поступок сей толико тронул государя, что он обнял его с изъявлением наинежнейшей любви и, расцеловав с пролитием слез радости и удовольствия, спрашивал его, чтоб хотел он, чтоб он для него сделал. И сей пожелал только быть начальником над одним из гвардейских полков и пользоваться его отеческою любовью. Прибавляли, что самое сие и побудило государя в тот же час пожаловать его в Семеновский полк полковником и, объявив торжественно его своим наследником, одному ему придать титул цесаревича, а сей, получив сие достоинство, и спешил выйти пред собранною уже пред дворец для присяги гвардиею, и, вышед к ней сам, оной объявил как о кончине государыни, так и о том, что вступил на престол его родитель, что пожаловал его в гвардию полковником и что ей следует теперь присягать ему и последовать в том его собственному примеру, ибо он первый идет к сей присяге.

Вот что говорили в народе, но справедливо ли все сие и не выдумано, ли кем с достоверностью — неизвестно. Но как бы то ни было, но то было всем известно, что государь, по вступлении своем на престол, отменно стал жаловать цесаревича и препоручил ему наиважнейшие должности, чего многие никак не ожидали, но чего сей младый и великими качествами одаренный князь, по справедливости, был и достоин, а особливо если все вышеупомянутое было в самом деле¹.

65 Государь великодушно прощает врага отцу своему

К числу именитых людей, о которых по вступлении государя на престол наиболее в публике говорено было, принадлежал и известный граф Алексей Григорьевич Орлов, прославившийся морейскою своей экспедициею¹ и многими другими деяниями. Как всем не безызвестно было, что сей человек был причиною ……….. то все и интересовались более оным и с особливым любопытством старались узнать, как с ним поступлено будет при нынешней перемене, почему и не удивительно, что носились об нем в народе многие и разные анекдоты, но которые по большей части были выдуманные и несправедливые, а сколько-нибудь вероятнейший был следующий:

Сей знаменитый вельможа, препроводивший почти все годы долговременного царствования Екатерины Великой в совершенной праздности и занимаясь только беганием на бегунах и лошадиного скачкою и другими подобными, нимало великим мужам несвойственными ничтожностьми и самыми почти детскими игрушками, предвидя, может быть, приближающийся уже конец жизни императрицы, своей благодетельницы, и опасаясь, чтобы, по кончине ее, не претерпеть за прежние свои дела какого истязания, вознамерился уже заблаговременно убраться к стороне и удалиться в страны отдаленные и в земли чуждые, и в сходстве того, минувшею еще осенью, под предлогом будто некоторых неудовольствий, собрался совсем в сие дальнее путешествие и отправился из Москвы в Петербург. Он уехал бы и оттуда, если б судьба не восхотела остановить его, власно как для доказательства, что и самые сокровеннейший преступления не остаются никогда без наказания, но скоро ль или не скоро получают всегда мзду свою. Его остановило сначала на короткое время прибытие в Петербург короля шведского и бывшие, во время пребывания его, торжества и праздники, а потом наставшая дурная осенняя погода задержала его от продолжения своего путешествия, и он отложил езду свою до зимнего пути. Но воспоследовавшая в начале ноября нечаянная болезнь и кончина императрицы разрушила все его планы и намерения. Он принужден был остаться в Петербурге и претерпеть за давнишнее свое злодеяние особый род наказания, которое для него было тем чувствительнее, что оно сделалось всему государству известным и покрыло его стыдом и раскаянием, но уже поздним. О происшествиях с ним рассказывали наиболее следующее. Говорили, что когда покойная императрица вдруг и так опасно занемогла, то из первейших вельмож, окружавших ее во время сей ее болезни, находился безотлучно при ней, во все продолжение сей болезни, и сей граф Орлов. Как все его счастие и благоденствие произошло и зависело от ней, то никому не была болезнь ее толико чувствительна и прискорбна, как ему: он плакал, терзался и препроводил целые две ночи без сна, без пищи и пития и в неописанной горести и сокрушении, и по отвычке уже своей к таковым беспокойствам так оттого изнемог, что не в силах был дождаться до ее кончины, но, за несколько часов до оной, уклонился на свою квартиру, чтоб дать хоть несколько ослабшим своим силам, посредством сна, подкрепление. В самое сие время и посреди самого сего кратковременного его успокоения, прибегают к нему с известием, что государыня скочалась, а вслед за сим вестником непосредственно прибегает другой, с повелением от нового монарха, чтоб он тотчас явился для учинения ему присяги. И то и другое поразило сего, и до того уже до крайности изнеможенного, старика так сильно, что он не в состоянии был никак тотчас исполнить повелеваемое, но присланному сказал, что как теперь ночь, а он, от препровождения двух суток без пищи и без сна, совсем изнемог, как то самому государю известно, то не может он никак в самую ту минуту выполнить повеление государское, а как скоро рассветет, то не преминет он явиться и исполнить долг свой и учинить в верности присягу. Но государю ответ сей был неугоден, а может быть, показался и сомнителен, почему отправлен был к нему тотчас и другой вестник с повелением, чтоб, несмотря ни на что, явился он тотчас к присяге². Что было тогда графу делать? Он принужден был собрать последние свои силы и, одевшись, ехать во дворец, где государь встретил его тотчас теми словами, что думает он, что и ему надобно учинить присягу. ‘Конечно так государь! — сказал на сие Орлов,— и я готов учинить то с охотнейшим на свете сердцем’. После чего, поздравив государя со вступлением на престол, и учинил надлежащую присягу. Вскоре после того подошел к нему государь, к стоявшему между прочими вельможами в собрании, и смутил всю душу его неожиданным вопросом. Он спросил его: ‘Скажи ты мне, как погребен отец мой, с церемонией ли или нет? Тебе надобно о сем более всех ведать’. Слова сии расстроили еще более изнеможенного графа, однако он имел столько еще духа, что ответствовал ему, что — без церемонии. Но государь сим еще не удовольствовался, но предложил ему еще другой и несравненно важнейший вопрос: . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Более сего не мог он от смущения говорить, но повергнул себя к стопам его, и дух его толико изнемог, что паки подняться находился он уже не в состоянии. Все окружающие не иначе думали, что постиг его либо удар, либо глубочайший обморок, и государь сам восчувствовал к нему толикое сожаление, что окружающим сказал: ‘Помогите ему’. И как бросившиеся на вспоможение к нему его подняли, и приметно сделалось, что находился он еще в памяти, но в глубочайшем только смятении, то старался государь сколько-нибудь его ободрить и говорил: к чему он так робеет, и чтоб не робел. И когда он собрался столько с духом, что мог дальнейшие слова монарха слушать и понимать, то сказал государь: ‘Слушай, граф! я с моей стороны тебя ….. прощаю, ………….’ Сказав сие, государь отвернулся, а граф, вновь повергнув себя к его стопам и собравшись с духом, ему сказал: ‘Я достоин всего вашего гнева, но признаюсь, что ……… старался загладить наивернейшею службою, а потом не только удалением себя от всего, но и старанием не оскорбить ни единого человека ни малейшим: в том свидетельствуюсь всем светом. Ныне же, если угодно будет вашему величеству употребить меня к чему, то клянусь жизнию моею посвятить все достальные дни жизни моей наиревностнейшей службе вашей и охотно пролить всю кровь до последней капли за вас, моего монарха и государя’. Сим кончилась тогда сия сцена. Государю угодно было такое сие признание, и он не только не учинил с ним ничего дальнейшего и не только его совсем не отринул, но удостоил еще той чести, что при погребении императрицы назначено было ему несть императорскую корону³. По окончании же печальной церемонии, отпустил он его по-прежнему в Москву, куда он вскоре и приехал. А были ль с ним еще какие происшествия, о том в первые дни с достоверностью было неизвестно, а носилась молва, что московский военный губернатор, г. Архаров⁴, публично и пред многими отзывался, что все носящиеся и невыгодные для сего графа слухи были совсем неосновательны и что он им удивляется, и буде станут далее такие нелепости распускать, то имеет он средство зажать рот таковым затевальщикам совсем небывалого.

66 Государь изъявляет соболезнование свое о сокрушении первого императрицына министра

К числу наиболее о кончине покойной императрицы плакавших и искренно сокрушавшихся принадлежал и первейший ее министр, известный граф Безбородко. Сей человек и имел к тому причину. Будучи монархинею сею извлечен из ничтожества, удостоен величайшей милости и доверенности, осыпан, так сказать, с головы до ног бесчисленными благодеяниями, возведен на высочайшую почти степень достоинств и славы, обогащен до избытка и содержим так, что он, при всей своей многотрудной должности, мог, однако, наслаждаться и всеми приятностями жизни и пользоваться прямо счастливою жизнью,— натурально должен он был чувствовать, сколь много потерял он чрез кончину августейшей своей благодетельницы и производительницы всего счастия его. Он и изъявлял непритворные чувствования свои толикими слезами, таким сокрушением и горестью и таким надрыванием даже себя печалью и рыданиями, что сам государь об нем наконец соболезновал и сам несколько раз утешать и уговаривать его предпринимал. Но все сии утешения и уговаривания, и не только сие, и самые милости, оказанные ему уже новым монархом, и оставление его не только при прежней должности, но самое повышение его на степень высочайшую по государе и в чине генерала-фельдмаршала,— не могли и не в состоянии были никак утолить горести и печали его. Он только твердил непрестанно, что он лишился матери, благодетельницы, зиждительницы всего его счастия и блаженства, и такой монархини, которую он никак позабыть не может, и что все его слезы и рыдания далеко недостаточны к тому, чтоб могли составить жертву его благодарности, и так далее. На уверения государя, что и он будет к нему милостив, ответствовал он, что о сем не сомневается он нимало, но самому ему не можно уже так государю служить, как служил он покойной императрице. ‘Почему же так?’ — спросил государь удивившись. ‘Потому,— ответствовал он,— что все мои лучшие лета уже миновали, и теперь я уже одряхлел и состарился, и.я не в силах перенесть столько тягости и трудов, сколько нужно будет при служении вашему величеству и сколько б я хотел переносить сам, по моему усердию к вам и ревности к службе. Возложенная на меня вицеканцлерская должность уже слишком для меня тяжела, и бремя сие превосходит все мои силы и возможности, почему и прошу о увольнении меня от оной’. Граф и говорил в сем случае самую истину: ему, как второму Сарданапалу¹ и утонувшему до того в роскошах и неге, действительно было трудно привыкать вставать в 5 часов поутру, или еще ранее, и трудиться до поту лица своего и позабыть всю прежнюю свою роскошную и любострастную жизнь. Со всем тем, как он уже многие до того годы беспрерывно и один отправлял должность первого министра, и ему все государственные тайны и наиважнейшие дела, а особливо относящиеся до связи с иностранными державами, были известны, а сверх того издавна славился он чрезвычайною памятью,— то государю он был крайне нужен, и ему никак не хотелось с ним расставаться и его отпускать, то и старался государь его всячески удержать и шутя ему сказал: ‘Нет, нет, Александр Андреевич! я тебя никак от себя не отпущу. Ты останься при мне, трудись по силе своей и возможности и будь по крайней мере моею архивою. Ты мне нужен, а чтоб тебя облегчить, то избавлю я тебя от вицеканцлерской должности’². Что и действительно учинил тогда же и важную сию должность препоручил другу своему князю Александру Бо рисовичу Куракину.

67 Государь вознамеривается воздать достойную честь праху отца своего, которой лишен он был при своем погребении

Всей России известно, что покойный его родитель, государь император Петр Феодорович, по несчастной и бедственной своей кончине, не только не удостоен был и по смерти той почести, какая следовала ему, как бывшему законному императору и внуку Петра Великого, но как простой приватный человек, и погребен был не там, где погребались его предки, но в Невском монастыре, и не только без всякой церемонии, но и вне церкви и с толиким небрежением, что не сделано было даже никакого мавзолея на его могиле. Государю, как видно, было сие крайне чувствительно и больно, и он, по вступлении своем на престол, первейшим почти долгом почел постараться поправить сие небрежение и, исполнив упущенное, изъявить тем к оставшемуся праху родителя своего должное сыновнее почтение и воздать оному всю императорскую почесть. Словом, он вознамерился про-известь дело, хотя неслыханное и необыкновенное, но весьма громкое и такое, которое неожидаемостью своею всех толико удивило, что никто не хотел верить первым разнесшимся о том слухам, а именно: вынуть из земли уже 34 года покоившийся прах родителя своего и, воздав оному всю императорскую почесть, перенесть его в Петропавловский собор и поставить, для вечного погребения, в том же месте, где покоились прахи августейших его предков. Были ли к тому, кроме сыновней любви, какие и иные побудительные причины, уже неизвестно: но со всею вероятностью можно было заключать, что надлежало быть каким-нибудь важным причинам, побудившим благоразумного государя к предприятию сего громкого и необыкновенного дела, и к числу их принадлежало, может быть, и то, что простой наш народ, даже и до сего времени, не совершенно еще был уверен в его кончине, но многие были еще такие глупцы, кои твердили, что он еще жив и находится в заточении. Следовательно, и сама политика требовала удостоверить в том народ наиторжертвеннейшим образом. Но как бы то ни было, но то известно было, что намерение государево приступить к сему делу обнаружилось еще в самые первейшие дни его государствования, и для скорейшего и торжественного удостоверения всей России о действительной кончине, повелено печальной комиссии обнародовать в газетах о возложении годичного траура не об одной скончавшейся императрице, но вкупе и о императоре Петре Федоровиче. Впрочем, носились о сем случае в народе разные слухи, но которым не всем можно было верить. Говорили, что якоб государь, тотчас по вступлении своем на престол, имел о том весьма важный разговор и совещание с первым своим министром графом Безбородкою, и что сей отваживался оспаривать государя и представлял, что пренесение праха родителя его в Петропавловский собор было предосудительно, потому что там погребались только одни помазанники и коронованные главы, родитель же его, как известно, был при жизни еще не помазан и не коронован,— и что, как сей пункт привел и самого государя в некоторое недоумение, то якобы самый сей граф предложил ему то редкое и необыкновенное до сего средство, чтоб прах сей, по вынутии из земли, прежде пренесения, порядочно короновать и привесть для того из Москвы императорскую корону. Говорили, что предложением сим граф Безбородко в особливости угодил государю и что тотчас положено было совету сему последовать и отправить в Москву за короною нарочных. Но как бы то ни было, но то известно, что из Москвы корона была привезена. И как скоро во дворце, в печальной зале, катафалк и все прочее было изготовлено, то гробница императора Петра III была в Невском монастыре открыта, из земли вынута и потом, со всею императорскою помпою, перенесена во дворец и поставлена на одном катафалке и рядом с гробницею императрицы, а потом вместе с оною со всем великолепием, приличным государю, перенесена и погребена в Петропавловском соборе. Далее говорено было, что якоб, по открытии гробницы в Невском монастыре, вынимал оную из земли государь сам с обоими сыновьями своими и что, по пренесении оной в церковь сего монастыря, стояла она в оной несколько дней, покуда привезена была корона, что потом была она вскрываема, и как оказались в ней единые только уже кости и волосья, то государь смочил оные своими слезами и потом возложил на голову корону и, положив гроб в другой, серебряный, с пышною церемониею препроводил оный сам с детьми своими во дворец. Тут встречали его супруга его императрица с дочерьми своими и проводила его до катафалка. Но подлинно ли все сие происходило так и не прибавлено ли чего лишнего, о том с достоверностью не было известно¹. Но как бы то ни было, но намерение государское было выполнено в точности, и прах сего несчастного государя приобщен к прахам пресловутых его предков.

68

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Государь, по вступлении своем на престол, восхотел, между прочим, почтить память о родителе своем и тем, что не только изъявил отменное свое благоволение ко всем тем, которые, при случае несчастия его¹, отличили себя от других непоколебимою своею верностью и усердием к нему и кои за самое то претерпевали гонение и несчастие, излив на них свои щедроты и пережаловав в чины, как о том упомянуто в другом месте,— но изъявил напротив того негодование свое и ко всем тем, кои ему тогда изменили и были несчастию его наиглавнейшие поспешествователи. К числу сих, в особливости, принадлежали две знаменитые особы: бывший его любимец и облагодетельствованный им г. Измайлов, Михаил Львович, сделавшийся потом первым соорудителем его несчастия, и известная княгиня Дашкова, Екатерина Романовна, дочь г. Воронцова и сестра любимицы государевой, помогавшая, как известно, столь много покойной императрице, при тогдашнем случае. Обоим сим дал государь ныне почувствовать, сколь тогдашние поступки их были ему неугодны. И об обоих их разнеслась тотчас молва, что за ними присланы были, по имянному указу, нарочные, и первый якоб за нехотение ехать повезен даже под караулом в кибитке, а в славное его село Дедново (которое все называли селом …… поелику он с тем договором и согласился ехать арестовать государя, чтоб села сего достальная половина была ему отдана, ибо одною половиною он уже владел, по милости государской) не велено будто б было ему и въезжать. Но все сии слухи были по большей части неосновательны, а обнаружилось наконец, что весь гнев государя состоял только в том, что повелел он обоих их выслать из Москвы с тем, чтоб никогда не въезжали они в столицу при присутствии монарха, а жили бы в отдаленных своих деревнях: и что они принуждены были тотчас сие исполнить и вытерпеть сей постыдный и чувствительный для них удар и стыд пред всею публикою. При котором случае носился в народе о последней, то есть княгине Дашковой, следующий анекдот:

Говорили, что к сей бойкой и прославившейся и разумом и качествами своими госпоже, носившей столько лет звание директора академии и находившейся в самое сие время в Москве, приехал сам главный начальник московский и, по повелению государя, у ней спросил: помнит ли она день вступления на престол покойной императрицы, и что сия прямо героического духа женщина, нимало тем не смутясь, ответствовала ему, что она день сей всегда помнила, всегда помнит и всегда, покуда жива, помнить будет. А когда после сего сказано ей было, что воля государя есть, чтоб она из Москвы чрез 24 часа выехала, и, сим нимало не смутясь, она сказала: ‘Я выеду не в 24 часа, а чрез двадцать четыре минуты и повеление гоударское теперь же при вас еще исполню’. Потом, кликнув служителя, приказала тотчас запрягать лошадей и действительно выехала из Москвы в тот же час и убедила просьбою приезжавшего к ней дождаться ее выезда¹.

69 Государь наблюдает, при изливании милостей своих, отменный порядок и придает им чрез то более уважения

Между прочими злоупотреблениями, вкравшимися у нас и производившими многие беспорядки, было и то, что в чины, как в штатские так и военные, а особливо маленькие офицерские, жаловали всех одним только именем наши монархи, а в самом существе раздавали их, по своей воле и хотению, штатские господа наместники, губернаторы, генерал-прокуроры и сенатские обер-секретари, и на большую часть за деньги и наживаючи чрез то многие тысячи, а военные полковники, генералы, фельдмаршалы и военная коллегия, а в гвардии секретари, майоры и подполковники, и многие из них также не даром, а из похлебства¹ и пользуясь интересом. Словом, в рассуждении множайших употреблялось одно только имя государское, а в рассуждении других подписываемы были только государями представляемые им от помянутых разных начальников списки и доклады, и кому в сии написану быть случится, тот и был счастлив. А сверх того и самое производство в чины бывало в одни только какие-нибудь большие праздники и торжественные дни, как, например, в новый год, в день восшествия на престол, рождения и тому подобное, и представляемые в таких случаях государям списки и доклады бывали так велики, что им и прочитывать оные было слишком затруднительно, а не только чтоб узнавать, по достоинству ли кто жалуется. А все сие и подавало повод к бесчисленным несправедливостям, обидам и злоупотреблениям. В чины, как в низкие, так и средственные, а иногда и в самые высокие, производились не те, коих производить следовало и кои того были б достойны, а те, кои имели у себя знатных покровителей, находились у начальников в фаворе или кои умели чрез разные происки и хитрости чины себе доставать, или имели деньги и оными подкупали тех, кои производили самое дело. Все же достойные, честные и такие люди, кои не разумели таких непозволенных хитростей или не хотели ползать и раболепствовать пред боярами, оставались нередко совсем без производства. Словом, повсюду замешалось зло, и дошло наконец до того, что все почти чины доставаемы были чрез деньги, а чрез самое то и не уважалась нимало милость государская, а всякий за полученный чин или какое достоинство почитал себя обязанным либо своим деньгам, либо тем вельможам или любимцам их, которые помогли ему оные получить, а не государю. А вельможи и господа толико иногда забывались, что прямо брали то на себя и говаривали, что они дали такому-то и такому чин или надели на того и того Кавалерию, ибо с раздачею сих, а особливо низких степеней, происходил такой же беспорядок и было такое же злоупотребление, к толикой досаде всех честных и добрых людей, что многие говаривали, что всем добрым и честным людям служить почти не было уже возможности. Все сие было государю довольно известно, и всему тому, будучи толь многие годы великим князем, имел он время и досуг довольно насмотреться, а может быть, и надуматься о том, чем бы и как удобовозможнее было сему злу положить преграду и сему делу помочь, и как чинопроизводство и раздача честей были в самом деле вещь наиважнейшая в государстве и составляли главнейшую пружину, которую могут государи, без всякого себе убытка, побуждать и заставлять действовать все машины и производить и ревность к службе и усердие к себе и самую прилежность в отправлении дел всякого рода, то и обратил государь, по вступлении своем на престол, тотчас и на сей важный пункт свое внимание и для возможнейшего уменьшения, буде не совершенного истребления помянутого зла, принял в чинопроизводстве и раздавании честей и милостей своих совсем иную методу. Он хотел, чтоб все производимые не только в важные и большие, но и самые низкие офицерские чины были не кому иному, а одному ему за то обязаны и чтоб они все чувствовали и знали, что государь сам их в те чины облекает и жалует, и за то чтоб были не иному кому, а ему благодарны. В сходстве чего и лишил он всех вельмож своих, да и самые важнейшие правительственные места, прежнего права жаловать и производить кого они хотели, а положил принять сам на себя одного сие не безотяготительное бремя. А дабы ему сноснее и удобнее было оное на раменах² своих носить, то и уничтожил он прежнее обыкновение предоставлять таковые производства в чины в какие-нибудь праздники и торжественные дни и накоплять их к одному времени многия, а положил жаловать почти всякий день понемногу или когда лишь только случится к тому оказия и повод. А от самого того и произошло, что не только самые первые дни его государствования ознаменованы были многими милостьми, но и во все последующие за ними изливал государь почти ежедневно свои милости и жаловал многих не только высокими, но и самыми низкими чинами. И как обо всех их обнародоваемо было и в газетах, то обстоятельство, что всякий жаловался имянным указом, и придавало сему производству великую цену, и оное обращалось уже гораздо более в побуждение каждому нести и отправлять должность свою с усердием. Одно слово, что государь сам пожаловать изволил, было для всякого уже лестно и могло не только делать во всех великое впечатление, но и производить великие действия. Всем же вкравшимся до того бесчисленным злоупотреблениям положилась тем одним разом преграда и остановка.

70 Государь жалует бригадира Бобринского графским достоинством, именитыми волостьми и огромным в Петербурге домом

Уже за несколько лет до кончины покойной императрицы и почти с самого начала ее правительства, носилась в народе тайная молва, что находящаяся в тульской губернии и прославившаяся во всей России Бобриковская, а после и присоединенная к ней знаменитая Богородицкая, также и прикупленная на доход с сих третья Киясовская волости назначались некакому неизестному воспитаннику в кадетском корпусе и потом путешествовавшему по всей Европе и, по возвращении своем, отставленному из ротмистров конной гвардии бригадиром и в Ревеле, в некотором удалении, живущему, господину Бобринскому, Алексею Григорьевичу¹. Звание его, сходственное с Бобриковскою волостью, и отменное от всех прочих казенных деревень управление сих волостей, называвшихся все время правления покойной императрицы ее собственными, украшение их разными зданиями, несмешивание доходов с них ни с какими иными государственными, а достанавливание оных в особо назначаемые места и, наконец, препоручивание оных всегда особым командирам и содержание их во всем почти на дворянском праве — подавали повод к таковым заключениям, и все почти не сомневались, что они выбудут некогда из казенного ведомства и пожалованы будут помянутому знаменитому воспитаннику. Однако, сколько ни ожидаемо было сие, в последние годы жизни императрицы, но не воспоследовало. Не успела же она скончаться, как и промчался потаенный слух, якоб осталось в сенате, относительно до сих волостей, императрицыно завещание, в такой силе, чтоб оне отданы были в вечное и потомственное владение оному господину Бобринскому. Но справедлива ли сия молва была или нет, уже неизвестно, а достоверно было то, что в шестой день после кончины благоволил новый монарх пожаловать сего бригадира не только помянутыми тремя волостями, но сверх того еще огромным каменным, а прежде того князю Григорию Григорьевичу Орлову принадлежавшим, в Петербурге домом, называемым Стегелманским², а сверх всего того украсить еще его достоинством российского графа: милость необыкновенная и знаменитая и поступок, приносивший великую честь и похвалу сему новому монарху. Все благомыслящие почитали деяние сие особливою чертою его благоразумия, и все единогласно оное одобряли. Непостижимое для многих было только то, что о делах сего, совершенных уже лет и не только незадолго до того женившегося, но имеющего у себя уже и сына, повелено государем иметь попечение одному из придворных знаменитых вельмож, графу Петру Васильевичу Завадскому, у которого он и до того состоял под некоторым родом опеки. Впрочем, вскоре после того сделалось известно, что государь принял его опять в конногвардейскую службу штабом³, а носилась молва, что и малолетнего сына его определил рейтаром⁴в ту же конную гвардию.

71 Государь повеливает учинить обоим августейшим родителям великолепнейшие похороны

Государь, вознамерясь воздать телам обоих своих переселившихся в вечность августейших родителей прямо императорскую погребальную почесть, уже в самые первые дни своего государствования, повелел учинить все нужные к тому приуготовления. Тотчас учреждена была так называемая печальная комиссия и ею сделаны все нужные к тому приготовления. И как потребны были к погребению все государственные, хранимые в Москве, регалии, то отправлен за ними особливый отряд кавалергардов. Взятие и вывоз оных из сей древней столицы происходил с великою и пышною церемониею. Для отвоза и положения оных сделан был особливый длинный и драгоценною матернею обитый ящик, и повезли его покрытый драгоценною парчою, при охранении скачущих по обеим сторонам, и спереди и сзади, многих кавалергардов во всем их пышном убранстве. Вся Москва любовалась сим зрелищем, а о начальнике московском, престарелом господине Измайлове, носилась молва, что он до бесконечности испуган был неожиданным приездом сих кавалергардов, подумав, что они присланы были за ним из Петербурга, и насилу отдохнул, узнав, зачем они были присланы. Между тем как сие происходило тут, возложен был на весь двор в Петербурге наиглубочайший траур, и тело покойной императрицы, до 15 ноября, в полном убранстве, оставлено лежавшим в ее почивальне, при полном дежурстве фрейлин и придворных кавалеров и при ежедневном отправлении божественной службы, по обряду восточной нашей церкви. Помянутого ж 15 числа ноября, перенесено было тело покойной императрицы, в провожании всей императорской фамилии и всех придворных дам и кавалеров, из почивальни в тронную комнату и возложено на парадную, поставленную на сем троне и богато драпированную малиновым бархатом с серебряным флером и украшенную золотою бахромою и кистьми кровать, в головах у которой вышит был золотом российский императорский герб, а по бокам кровати вензелевое высочайшее ее имя. Тело же покойной императрицы облечено было в русское платье из серебряной парчи, с золотою бахрамою, с поендеспаном¹и с весьма длинным шлейфом, распростертым до самого налоя, на котором поставлен был и образ. Налой же сей, равно как и другой, на котором вместо Псалтыря читано было беспрерывно Евангелие, покрыты были также малиновым бархатом и обложены золотым позументом. Поднимали же и переносили тело 8 камергеров, при помощи 4 камер-юнкеров, кои несли шлейф усопшей, а по положении оного на помянутую парадную кровать, поставлена она была на трон и поставлены к оной, для стражи, в головах, гвардии капитан и капитан-поручик с их эспантонами², обвитыми флером³. Несколько шагов отступя от оной, по обе стороны и вдоль всей кровати, стояли 6 кавалергардов с карабинами на плече, равномерно и у обеих дверей на часах по два кавалергарда, внутри комнаты: все сии кавалергарды, равно как состоявшие на часах и в кавалергардской комнате, имели на шишаках своих черные флеры, а у ног, также в нескольких шагах, стояло 4 пажа. Кавалергардская же комната обита была вся, с полом и потолком, черным сукном, и во все время лежания тела на сем месте, дежурили денно и ночно при оном по 8 дам первых 4 классов, в том числе и 2 фрейлины, и по 8 кавалеров, в том числе по одному камергеру и по камер-юнкеру, и производилась церковная служба, и в каждое утро от 9 часов до 1 часа, а после обеда от 3 часов до 8 вечера. Допускаемы были к руке покойной императрицы всякого чина обоего пола люди, кроме только крестьян.

Между тем приготовляема была траурная или большая тронная зала и в ней великолепный катафалк, или так называемый каструм долорис, также и гроб. И как скоро все сие изготовлено было, то съехались опять все знатнейшие особы и все знатное духовенство и, последуя за всею императорскою фамилиею, вошли в тронную, где со всею церемониею, по установленному обряду восточной церкви, тело покойной императрицы поднято было теми же 8-ю камергерами и 4 камер-юнкерами и положено во гроб. Потом возложена была государынею на главу усопшей императрицы корона, и как скоро сие учинено было, то теми ж камергерами перенесен был гроб в печальную залу, а крышка оного и покрывало 4-мя камер-юнкерами,— и поставлен на каструм долорис, и четырьмя старшими камергерами покрыт покрывалом, а крышка возложена на особый стол, поставленный в стороне, и тотчас после того отправлена была торжественная панихида, и как в сие же время перенесена была гробница и покойного императора Петра Феодоровича и поставлена тут же, то все прежние особы, находившиеся на страже и дежурстве, были удвоены.

Тут стояли оба сии гроба до самого дня печальной процессии и переноса их в Петропавловский собор для погребения, и во все сие времена продолжалась не только по-прежнему ежедневная служба, но денно и ночно по-прежнему — дежурство и допускание всех к руке, в такое ж время и таким же порядком, как упомянуто было выше. Что ж касается до самой погребальной церемонии, то об оной упомянуто ниже в статье особой.

72 Государь воспринимает намерение в непродолжительном времени короноваться в Москве и повелевает делать к тому все нужные приготовления

Вскоре по вступлении государевом на престол, сделалось всем известно и восприятое им намерение в непродолжительном времени, по примеру августейших своих предков, короноваться и для сего отправиться в древний столичный город Москву. Молва о сем тотчас разлетелась по всему государству, и вкупе о том, что государь, будучи врагом всякого излишества и бережливым на все ненужные расходы, повелел наблюдать, при делании в Москве всех нужных к тому приготовлений, возможнейшую бережливость и экономию и удаляться от всех излишностей в сем случае. Но как надлежало при сем случае быть и войскам, то и стали тотчас говорить о походе гвардии в Москву и присланных уже, для занятия квартир и прочего, передовых. Твердили, что Преображенским назначено выступить уже на другой день после погребения и — что велено было идти к Москве нескольким армейским полкам и расположиться в окрестностях оной, по ближним уездам. Таким же образом разнеслась повсюду молва, что назначились в Москве и дома, где жить государю и его придворным, и сначала твердили, что назначен был к тому дом Чернышевский, на Тверской, где живали до того Московские начальники¹, но вскоре потом сделалось известно, что назначен был дом, для пребывания государя, в Немецкой слободе, принадлежащей графу Безбородке и почитаемый, по величине и по внутренним своим украшениям, первым и наилучшим домом во всей Москве. Но как оный был отчасти тесноват, а отчасти и не весь еще совсем отделан да не было по близости и церкви, то с великою поспешностью и начали его отделывать и пристроивать к нему деревянную церковь и все недостающее к оному. О сей пристройке говорили, что занимались ею целых 1 600 человек, работающих денно и ночно со свечами и что нужные к тому издержки повелел государь употреблять из почтовых денег, пропадавших до того без всякой пользы. Деяние сие в особливости всем нравилось, и все не могли довольно расхвалить оное.

73 Государь заставляет генералов и офицеров одинаково одеваться

Государь, предприяв вооружиться всячески против зла, отягощающего наиболее его подданных и не только весьма глубоко в лучшей части оных укоренившегося, но достигшего до высочайшей уже степени, а именно роскоши со всеми ее отродиями, как-то: непомерной пышности во всем, щегольства, ежечасной почти переменчивости мод, мотовства, расточительности и прочего тому подобного, и тем учинить высочайшее государству своему благодеяние когда не совершенным оного истреблением, так, по крайней мере, приведением всех зол сих в теснейшие пределы и сокращением жестокости оных,— приступил к сему великому и достохвальнейшему делу уже при самом вступлении своем на прародительский престол, и особливого замечания достойно, что первейшие повеления его, наклоняющиеся к сей цели, воспоследовали уже на другой день по вступлении его в правление. Начало к тому учинил он с своих генералов и офицеров. Как те, так и другие проматывались до сего почти, между прочим, и на своих мундирах и платье, ибо что касается до первых, то не было почти дня, в который бы не видны они были в мундирах разных. Все они особливое щегольство поставляли в том, чтоб иметь их множество различных и носить их попеременно, когда тот, когда другой, когда третий, временем же, вместо их, совсем фраки и штатскую одежду. И сие производило то, что иногда никак и ничем генерала распознать было не можно, а о том, чтоб можно было оных различать от каких они корпусов и от пехоты ли или от конницы, и помыслить было не можно, а им в беспорядке сем подражали некоторым образом и офицеры, и не только нашивали разные мундиры, но всего чаще фраки и штатское платье. Все сие натурально не только производило беспорядок, но и самим им обращалось в убыток и отягощение, и самое сие вознамерился государь тотчас разрушить и восстановить в сем пункте порядок, приличный военнослужащим и могущий положить всему сему злу одним разом преграду. Учинить сие стоило ему нескольких только слов, и он произвел сие отданием при пароле в приказе, чтоб с того времени все генералы никаких иных мундиров не носили, кроме того, который конфирмован для тех корпусов, которыми они командуют, а в случае если командуют они разными, то из мундиров тех корпусов избрали бы уже себе единожды один и таковой бы уже всегда носили, а офицеры — чтоб никогда ни фраков, ни иного какого платья не носили, а всегда бы ходили в своих мундирах. Сим единым разом положил он преграду всем их затеваниям и излишнему щегольству и издержкам, и как повеления его были святы, и он паче всего старался довести всех до того, что были оне исполняемы в точности, то все господа сии и принуждены были оставить все свои фраки и разные мундиры и одеваться всегда одинаково и чрез то быть и государю и всем приметными. А вскоре после того разнеслась молва, что и всем, имеющим право носить мундиры, повелено быть всегда в оных, а не проматываться на разных фраках и одеждах.

74 В гвардейских нижних чинах делается государем достопамятная перемена

К числу первейших деяний государевых, по вступлении на престол, принадлежала и сделанная им достопамятная и великая перемена в нижних чинах гвардейских: некоторые из них угодно было ему вовсе уничтожить, а другие вновь учредить. К числу первых принадлежали из офицерских: чины секретарские и обозных, коммисарские и казначейские, а из унтер-офицерских: фурьерские, подпрапорщичьи, каптенармусские и сержантские, ко вторым же или вновь учрежденным принадлежали из офицерских: квартирмейстеры и аудиторы, а нижних: гефрейт-капралы, фельдфебели и в инфантерии — портупей-прапорщики, а в кавалерии — штандарт-юнкеры. Всем же бывшим до того фурьерам, подпрапорщикам, каптенармусам и сержантам повелено называться просто общим званием унтер-офицеров¹. Какая б, собственно, была тому причина, уже неизвестно, а, вероятно, побудило его к тому наиболее то обстоятельство, что помянутые чины и должности занимали наиболее молодые дворяне и, за частою оных переменою, весьма худо бывали исправляемы, а ему желалось, чтоб нужнейшие из сих должностей отправляли люди степенные, черные, трудолюбивые, никогда не переменяющиеся и дело свое разумеющие и к нему привыкнувшие, о сем можно было заключить потому, что в самые квартирмейстры и аудиторы, также в гефрейт-капралы и фельдфебели повелел он выбирать и определять не из дворян, ако не идущих в производство наравне с дворянами, а для сих предоставил только чины унтер-офицерские и портупей-прапорщичьи, из которых производиться должноствовали они уже прямо в офицеры. А чрез несколько потом времени уничтожил он и самые полковые канцелярии и прежние письменные обряды, а велел сноситься во всем по новому изданному им уставу, о котором говорили, что у него оный, уже до вступления еще на престол, был сочинен и уже напечатан.

75 Государь, ко всеобщему удовольствию, не лишает дворянство дарованной родителем его ему вольности

Ничто так, при перемене правительства, не озабочивало все российское дворянство, как опасение, чтоб не лишиться ему дарованной государем Петром III драгоценной вольности, и удержание той привилегии, чтоб служить всякому непринужденно и по удовольствию, новый монарх, при самом своем еще вступлении на престол, а именно на третий или на четвертый день, увольнением некоторых гвардейских офицеров от службы, на основании указа о вольности дворянства, и доказал, что он никак не намерен был лишать дворян сего драгоценного права и заставливать служить их из-под неволи¹. Нельзя довольно изобразить, как обрадовались все, сие услышав, а особливо когда и после того производились почти всякий день таковые ж увольнения и тем сие намерение государское подтверждалось от часу больше. Совсем тем многие опасались, чтоб некоторые из молодых и к праздности привыкших дворян, служащих в гвардии, от нехотения нести прямой службы, неблаговременными своими просьбами о увольнении в отставку, государя не разгневали и сего дела не испортили.

76 Государь полиции градской придает вид военный и учреждает некоторые новые чины

К числу первейших же деяний государевых принадлежало и то, что он и в полиции градской, а особливо в столицах и в знаменитейших городах, сделал великую реформу и повелел учредить ее повсюду на ноге военной. Сие доказывало определение во многих знаменитейших городах не только новых и важных чиновников, под именем военных губернаторов, долженствующих пещись о наистрожайшей везде полиции, но под ними,— обер-комендантов и комендантов, также плац-майоров и плац-адъютантов, из которых первые и последние чиновники были совсем новые и до того неслыханные. Все любопытны были узнать, в чем собственно состояли их должности, но хотя оные сначала были еще неизвестны, но никто, судя по прочим деяниям государя, не сомневался, что и сие все сделано было им для блага отечества и для какой-нибудь великой цели.

77 Государь отличает усердных к службе пред прочими и тем побуждает и прочих к подражанию их примерам

Как намерение у государя было вперить во всех военнослужащих истинную ревность и усердие к службе, то, с одной стороны, сколько был он строг на всех небрежливых к своей должности и оных неукоснительно наказывал по достоинству, столько был милостив и благосклонен к тем, которые оказывали особливое усердие и ревность к службе и старание рачительно исполнять свою должность. Он не только изъявлял им публично свое благоволение и осыпал их похвалами, но и удостоивал даже иных, отличившихся чем-нибудь особливым, целованием и неукоснительным награждением их за то чинами. Наипервейший почти и достопамятный опыт оказал он над одним гвардейским офицером, некаким князем Волконским. Он не только произвел его в поручики, но и приказал отдать в приказе, что он пожалован за отменную ревность к службе, а как сие напечатано было и в газетах, то сделалось сие очень громко, принесло сему князю особливую честь и послужило всем прочим деятельнейшим поощрением подражать его примеру.

78 Государь изобретает особливый признак для отличия гвардейских унтер-офицеров

При делании совершенной с гвардиею реформы, восхотел государь всех гвардейских унтер-офицеров и сержантов избавить не только от того великого убытка, какой они претерпевали от шитья себе мундиров из самого тонкого и лучшего сукна, приказав шить и носить им оное из сукна простого и дешевого,— но и от тех издержек, какие они долженствовали иметь от покупки и всегдашнего возобновления на обшлагах своих золотого позумента, которого, по великому числу их, расходилось на одно сие превеликое множество золота и серебра, и сие служило ко вреду государства, то восхотел государь и в сем случае сделать маленькую экономию и все таковые золотые галуны вовсе отменил, а вместо их приказал всем унтер-офицерам делать на обшлаге по две маленьких только золотых нашивочки и тем отличать себя от рядовых. Сим преградил он и в сем пункте их пустое щегольство, и хотя им сие было не очень приятно, однако обращалось сие в пользу государственную, ибо серебро и золото сие могло уже обращаться на иные и необходимейшие надобности, а тут пропадало оно без всякой пользы.

79 У штаб-офицеров отнимаются ординарцы

Как в гвардии, так и в армейских полках господствовало исстари до сего обыкновение, что при каждом штаб-фицере, а особливо при выездах их, бывали ординарцы, и по большей части из унтер-офицеров, а смотря на них, делали то же иногда и офицеры, а особливо ротные командиры, и содержали при себе таких же ординарцев, под именем вестовых. Государю было сие неугодно, может быть, почитал он сие не слишком нужным, а излишним, а может быть, почитал он, что солдаты отвлекаются тем от службы и употребляются под сим именем на приватные услуги. Но как бы то ни было, но чрез неделю по вступлении на престол воспоследовало от государя повеление, чтоб всем штабам ординарцев у себя на мнимые рассылки не иметь и с ними никуда не ездить, а употреблять к тому своих деньщиков, которые для самого того как им, так и офицерам от государя и даются. Многим сие не очень было приятно, но они принуждены были повиноваться государской воле. Господам же унтер-офицерам и солдатам сделано чрез то облегчение, ибо с сего времени престали многие, лежучи на боку или живучи дома, считаться у штабов и генералов на ординарцах.

80 Государь учреждает гвардейский генералитет и многих полковников

К числу совсем новых распоряжений, деланных государем в первейшие дни государствования своего с гвардейскими полками, принадлежало, между прочим, и то, что он повелел всем тем штаб-офицерам, которые имеют генеральские чины, именоваться с сего времени гвардейским генералитетом, в число которое поместил он и бригадиров, о которых разнесся было сначала слух, что их вовсе не будет и они уничтожатся¹. Но сего было еще не довольно, но он пережаловал многих гвардейских капитанов полковниками, но оставив их по-прежнему при их ротах командирами и новые чины сии употреблять только при строе. Сие дело было совсем новое и до того необыкновенное, но все, не понимающие сего, заключали, что оно сообразовалось с общим и неизвестным еще планом или системою военного чиноначальства, вводимого государем. Таким же образом учредил он при гвардии новые чины, под именем штабов и командиров батальонных и эскадронных, и выпускал даже сими чинами иных в отставку,— что для слуха всех было новое и необыкновенное. У себя же умножил он еще число адъютантов с различием таким, чтоб иной был от инфантерии, другой от флота и так далее.

81 Один гвардейский сержант дерзнул поневежничать пред государем и за то наказан по достоинству

Один молодой тульский дворянчик, довольно достаточный и служивший в гвардии сержантом, будучи одним только сынком у матери и привыкнув, живучи всегда дома и в необузданной свободе, не ставить никого ни во что и всех, на балах и редутах тульских цыганить, пересмехать и себя почитать лучше всех, хотя нимало того не стоил, а не имел ни фигуры стройной, ни разума отменного, ни звания, ни качеств отличных и ничего иного, кроме необузданности в преимуществе пред другими,— восхотел, по привычке может быть, помянутое глупое ремесло свое оказать и пред самим государем, но наскочил в сем случае как коса на камень и обжегся так, что и вылечиться было трудно, и пятно от обжоги сей осталось навек и нанесло ему бесчестие пред всем государством.

Несчастливец сей был из фамилии Горскиных, и дело состояло в следующем. Он приехал в Петербург незадолго до кончины государыни или во время самого сего происшествия, и приехал не за тем, чтоб нести службу, о которой он, по-прежнему обыкновению, всего меньше помышлял, а за тем, чтоб попроворить и сработать, чтоб, в приближающийся новый год, попал он в доклад и был бы произведен в гвардейские офицеры либо выпущен в армию в капитаны. Но несчастная судьба его приготовила ему другой жребий. Поелику, по сделавшейся перемене в правительстве, все многочисленные товарищи его принуждены были расстаться со всеми прежними своими мыслями о выпусках, докладах и офицерских чинах, а помышлять о прямой службе, потом как бы им скорей и лучше научиться новой экзерциции ружьем и уметь порядочно маршировать с солдатами наряду, к чему все они ежедневно были приучаемы,— то принужден был и сей бедняжка, хотя с крайним нехотением, но последовать их примеру. И особливо его несчастие восхотело, чтоб быть ему наряженному в разводе, на караул, еще в самые первейшие и те дни правительства новаго монарха, в которые преимущественно присутствовал он сам, при каждой смене караула, или так называемом разводе, и лично сам мунштровал своих гвардейцев и старался, чтоб они скорее в экзерциции и маршировании дошли до желаемого им совершенства. Господину Горскину случилось, при сем случае, маршировать наряду с прочими, во второй шеренге, и каким-то образом выдаться более вперед, нежели сколько надлежало. Неизвестно уже от небрежения ли он то сделал, или от легкомыслия, или непривычки и оплошности, но как бы то ни было, но государь, находившийся тогда при сем разводе и все в точности примечающий, тотчас сие приметил и закричал: ‘Унтер-офицер во второй шеренге худо равняется’. Всего б стоило господину Горскину только на несколько вершков податься назад и против других выравняться: дело бы бессомненно тем и кончилось. Но сему молодецу пришла горячка в голову: ему показалось напоминание сие обидно, и он, по прежней своей привычке не уважать никого, вздумал еще оправдаться и начал с государем самим спор. ‘Нет! — сказал он,— я равняюсь прямо и против первого человека’. Не успел он его выговорить и государь сего услышать, как пришел он вне себя. Ничем не можно было государя так скоро и сильно раздражить, как таким упорством, оспариванием и неповиновением его воле и приказанию. Бедный господин Горскин, может быть не знавший того да и всего меньше того ожидавший, вострепетал, увидев в тот же миг государя, к себе бегущего и в крайнем гневе к нему кричащего: ‘Ах, дерзкий! как ты смеешь пред самим государем твоим так невежничать и говорить’. Что было тогда делать господину Горскину? Он так смутился и испужался, что, вместо того чтоб признаться в вине своей или замолчать, он еще вздумал проступок свой прикрывать наивною ложью и тем гнев государев еще более увеличивая: ‘Я… я…— говорил он, запинаясь и будучи едва в силах говорить,— я никак не думал, чтоб это ваше величество говорить изволили, а думал, что сказано то фельдфебелем’.— ‘Врешь, негодница! — закричал государь, раздражившийся тем еще больше,— этому быть не можно: фельдфебель стоит от тебя через человека, и тебе не было нужды так кричать! Да хотя б сказал то и фельдфебель, то как можно тебе и пред ним так невежничать? Ты должен помнить, что он командир твой. За фронт сего момента! и сорвите с него позументы’. Бедный г. Горскин встрянулся тогда, но уже поздно наложить на язычок свой уздечку. Вне себя и будучи покрыт срамом и стыдом, при присутствии великого множества знатных господ и бесчисленного народа, принужден он был выходить из шеренги, шествовать за фронт и дать обрывать с себя позументы. Он раскаивался тысячу раз в необузданной своей дерзости, досадовал сам на себя, но все сие было уже поздно! Правда, несчастие его не продолжалось долго, и, как уверяли, не далее двух дней, ибо государь скоро его опять простил, и, как носился слух, по усильной просьбе старика-подполковника сего полка, г-дина Татищева, представлявшего государю, что учинено им то по неведению и поелику он еще впервые от роду был тогда в строю. Однако, как о сем самом прощении извещена была вся гвардия, чрез упоминание в письменном от государя приказе, что унтер-офицер Горскин, на первый случай прощается, но чтоб имели только за ним господа генералы и штаб и обер-офицеры впредь прилежное смотрение,— то сего пятна смыть и загладить никак было уже не можно. Происшествие сие сделалось очень громко, и, к особливому несчастию господина Горскина, копии с приказа сего разлетелись вскоре по всему государству, будучи списываемы и посылаемы кой-кем в Москву и в другие города, к своим родственникам, и повсюду и везде говорено было о господине Горскине. А что того еще хуже, что самою сею дерзостью своею побудил он государя в самый тот же день приказать написать в приказе и другое весьма важное и, для всего российского дворянства, по существу своему, весьма благодетельное извещение и напоминание и всем прочим служащим в гвардии молодым дворянам,— состоящее точно в следующих достопамятных и важных словах, а именно: гвардии унтер-офицеры из дворян если будут неприлежны по службе или невежливы, носить фраки и делать шалости по городу, то будут выписаны в солдаты, без выслуги, в полевые полки. Слова, достойные написанными быть золотыми литерами, потому что ожидать можно было от них бесчисленных, полезных следствий. Всем известно, что ничто все благородное российское юношество так много не портило, как гвардия, в ней-то служа, делались они и повесами, и шалунами, и мотами, и расточителями имения своего, и буянами, и негодяями, словом, гвардейская служба, в которой утопали они только в роскошах и беспутствах, была для них сущим адом и отравою, а как вышеупомянутые слова служили от яда сего бальзамическим и весьма целительным лекарством и составляли пилюлю, для молодцов сих хотя очень горькие и невкусные, но в самом деле крайне для них здоровые и полезные, то всем благосмыслящим не можно было никак, чтоб их не одобрить, и все истинные патриоты тысячу раз благославляли государя за наложение такой прекрасной уздечки на необузданное наше юношество.

82 Государь расписывает гвардию свою на бригады и дивизии, а флот на дивизии и эскадры

К первейшим и вскоре, по восшествии на престол, предпринятым деяниям государя принадлежало и особливое росписание, сделанное самим им, гвардейских полков на бригады и дивизии и назначение каждой особых начальников и командиров, также флота своего — на дивизии и эскадры и назначение к оным также особых начальников. Звание же генерал-адмирала удержал государь сам на себе до времени и был ко всем морских, как прежний их командир, в особливости благосклонным¹.

83 Государь изъявляет письменно благодарность свою цесаревичу за исправность полку его развода и жалует солдат рыбою

Было сие 20 ноября, что бывший в сей день развод Семеновского полка исправностью своею в особливости угодил государю. Он так был доволен оным, что не только изустно благодарил цесаревича и великого князя Александра Павловича, но не оставил и письменно, в приказе того дня, изъявить торжественно ему за то свою благодарность, солдат же всех наградил по рублю на человека, а сверх того пожаловал еще рыбою. Явление особое и необыкновенное, подтверждающее, по-видимому, некоторым образом тот носившийся повсюду слух, что государь, между прочим, вознамеривается поддержать возможнейшим образом и нашу религию и довесть до того, чтобы она не так была презираема, как прежде, но все установления и предписания оной были нами по достоинству уважаемы. И как, между прочим, вкравшееся почти во все лучшие классы людей неуважение постов и постных дней было в особливости соблазнительнейший пункт, то намерен был поддержать с своей стороны и оный и приучить народ уважать посты сии более, и дабы более и скорее в сем достохвальном намерении своем успеть, то не только в пост, но и в середы и пятницы не велел и на собственный стол подавать ничего иного, кроме рыбы, на тот конец, чтоб, смотря на него, и другие тоже делали. Молва почти невероятная, однако весьма многими подтверждаемая, а как и помянутое 20 число ноября было уже в начале филипповского поста¹, то пожалование государем не мяса, а рыбы что-нибудь похожее на то означало, и деяние сие всеми благомыслящими было по достоинству одобряемо.— Что же касается до отменной исправности семеновских солдат, сделавшейся толико угодною государю, то произошло сие, может быть, от особливого усердия и любви семеновских солдат к своему августейшему полковнику, молодому великому князю и цесаревичу. О сем гремела повсюду молва, что он особливым своим благодушием, кротостью, милостивым и ласковым со всеми обхождением толико пленил сердца всего народа, что оный любил и почитал его почти до самого обожания, и говорили, что не успевал он на улицы показываться, как повсюду кричали: ура! и благословляли его наилестнейшими названиями и именами. Далее носилась молва, что он, по кроткому и человеколюбивому своему характеру, и самих солдат своего Семеновского полка старался скорее выучить и до желаемого родителем его совершенства довести не столько строгостью, как ласкою и с просьбою соединенными убеждениями своих подчиненных о том, чтоб они постарались, из любви к нему, сделать угодное его родителю и скорее выучиться, тех же, которые, несмотря на все сие, были нерадивы или в чем-нибудь проступились, не чем иным уграживал, как отосланием в Измайловский полк. ‘Ну, право! — говаривал он,— если вы не хотите слушаться, то отошлю вас к брату Константину: там скорее вы научитесь’. А таковыя и подобные сему убеждения, может быть, и побудили солдат в скорейшем научении, даже надрываться в угодность к сему обожаемому начальнику и доставили чрез то и себе и ему толь лестную и громкую похвалу от государя.

84 Государь повелевает старинный летний дворец, в Петербурге, именовать Михайловским

Тоже 20-е число ноября сделалось достопамятно повелением от государя, чтоб с того времени находящийся в Петербурге старинный летний дворец на Фонтанке¹ называть навсегда Михайловским. Повеление сие было для всех сущею загадкою: никто не знал истинной тому причины и для чего б именно таково придано сему дворцу сие звание и сие совсем обветшалое уже и нежилое здание удостоилось толь отменного внимания от государя. А носилась только странная и почти совсем невероятная молва в народе. Говорили, что будто случилось, в окрестностях сего старинного дворца, с одним, стоявшим на часах, солдатом необыкновенное и странное приключение, похожее на некое чрезъестественное явление. В самую глухую полночь является будто пред ним, в темноте, некакий сединами покрытый старец, вида важного и почтенного, и, по возбуждении его от дремания, повелительным образом ему сказал, чтоб он неотменно сказал своему новому государю, чтоб он велел на самом том месте немедленно воздвигнуть храм, во имя Николая-чудотворца, с приделом архистратига Михаила-архангела. Смутившийся от такого необыкновенного явления часовой не знал, что делать, но, собравшись с духом, в ответ ему говорил, что как ему можно сие сделать? и как отважиться подступить к государю с таким предложением, не подвергнув себя за то истязанию? ‘Не опасайся ничего,— сказал на то будто старец,— тебе никакого зла за то не будет, и ты напомни только государю о том, а он сие уже и сам знает’. Некоторые присовокупляли к сему, что будто старец сей ко всем вышеписаным словам прибавил и следующие, отходя прочь: ‘Скажи же и примолвь и то, что я государя чрез тридцать лет опять увижу’. Сказав сие, пропал будто он с такою скоропостижностью из вида у часового, что сей почел его исчезнувшим и самим сим толико был встревожен и смущен, что не преминул обо всем том донесть своему капралу, как скоро он сменился, и виденное и слышанное подтвердить страшными клятвами. Сперва не хотел никто тому верить, но как он и сержанту, а потом и караульному офицеру самое то же под клятвою рассказывал, то сочли они за нужное донесть о странном приключении сем высшей команде и чрез них, в тот же день, довесть историю сию и до самого государя. Но сей, услышав о сем, будто сказал: ‘Да, это я уже знаю!’ — и что в то же время приказал, находившееся на назначенном стариком месте, деревянное здание начать ломать и на том месте заложить церковь во имя Николая-чудотворца, с приделом архангела Михаила, а ввечеру того же дня приказал отдать в приказе, чтоб дворец сей помянутым образом с того времени называем был Михайловским². Вот что говорили в народе и какая молва носилась о сем случае, но надобно признаться, что надобно иметь великую веру, чтоб не почесть все сие выдуманною басенкою, или, по крайней мере, какою-нибудь политическою стратагемою. Но как бы то ни было, но повеление называть дворец Михайловским дано было действительно, и не только в приказе, но и напечатано в газетах, и потому судить надобно, что государь имел к тому какие-нибудь да особливые причины³.

85 Государь уменьшает в войсках количество музыкантов

К числу вкравшихся, во время многолетнего правления покойной императрицы, в армии и во всех войсках, разных излишностей и злоупотреблений принадлежало и заведение во всех полках огромных музык. Вместо положенного по штату и прежде бывшего немногого числа полковых музыкантов, составляющих очень умеренную духовую музыку, состоявшую только из двух трубачей, 2 волторнистов, 2 гобоистов и 2 фаготистов,— музыки полковые, час от часу увеличиваясь, сделались уже самыми огромными, и не только в инфантерии, но и в самой кавалерии, где, кроме трубачей, и вовсе никакой музыки не положено, а таким же образом проявились оне и в артиллерийских и фузилерных¹ полках, егерских батальонах и корпусах, и всюду и всюду большие, состоящие из нескольких десятков человек, а в иных полках во сто и более человек, ибо все полковые и батальонные комадиры щеголяли музыками своими друг пред другом и не только снабжали себя полною духовою музыкою, но заводили даже и самые смычковые, а в иных местах и полках даже самые многочисленные роговые, умалчивая уже о янычарской и других многих новых инструментах, вводимых ими в употребление и делающих не столько складу, сколько грома и шума. И как все таковые многочисленные музыканты не только содержимы были на казенной пище, но и богато еще одеваемы, возимы и всякий год снабжаемы струнами, новыми инструментами и нотами музыкальными и певческими,— ибо во многих полках не позабыто было и о певческих хорах,— и за все про все должна была казна ответствовать, и на содержание их и необходимо нужных для них капельмейстеров и учителей расходились ежегодно превеликие суммы,— пользы же от них никакой иной не происходило, кроме того, что увеселяли они и забавляли полковников и других командиров, а прочие солдаты должны были их обслуживать,— то и нужно было, по самой справедливости, злоупотребление сие посократить и всему тому положить пределы. Государь, от которого и сие зло не утаилось, и намерен был, как видно, давно уже сие сделать, а дожидался до поры и времени и до удобного только случая. Оный и явился к тому, помянутого ж 20 числа ноября, сделавшагося многими происшествиями достопамятным. Государю случилось в сей день видеть который-то гвардейский полк, весь в собрании и в строю, по носящейся молве, был то собственно его, то есть Преображенский, в котором, как известно, была преогромная музыка. Государь, увидев тут музыкантов целую превеликую толпу, на фланге стоящую, притворился будто не знающим, какой это народ, и спросил у командира: ‘А это что за войско?’ Музыканты-де, ответствовано ему. ‘Как? неужели это все музыканты?— спросил он далее.— Да тут их превеликая толпа!’ Точно-де так. ‘Э! Э! — продолжал государь, удивляясь, и, подошед ближе к оным, стал кричать: — Лучшие два волторниста, выходите сюда! — Потом закричал: — Лучшие два кларнетиста, выступайте вперед!— А наконец:— Лучший самый фаготист, выходи вон!’ Как скоро все сии 5 человек вышли вперед, то сказал он: ‘Вот и сих довольно будет. Вы оставайтесь музыкантами, а прочих поместите-ка в ротное число, и пускай-ка они будут солдаты и несут наряду с прочими службу’. Повеление сие поразило полкового командира, г-на Татищева, ему неведомо как жаль было расстаться с сими выученными людьми, и потому отважился он подступить к государю с униженною просьбою и представлениями. ‘Ваше величество,— сказал он,— дозвольте мне доложить, что в числе сих многие и певчими’.— ‘Певчими!— подхватил государь, будто удивившись,— да на что это?’ — ‘Чтоб петь в нашей Преображенской церкви, которую ваше величество соизволили переименовать собором гвардейским’.— ‘Да там, кажется, есть штатные дьячки и пономари’.— ‘Есть, ваше величество’.— ‘Ну, так я того штата никак не уничтожаю, а солдатам там нечего делать, пускай-ка они знают свое ружье и служат’. На сие нечего было уже более сказать, и дело тем было кончено. Словом, государь не только при том остался, но в тот же вечер подтвердил приказание свое в письменном приказе и установил, чтоб во всех полках музыкантов было только по 5 человек, а в артиллерии во всей только 7 человек, и так единым разом и сие зло разрушил и умножил не только число служащих целыми тысячами, но и сохранил в казне и превеликие суммы, на них употребляемые.

86 Государь старается в гвардии, во всех частях, установить порядок

К числу отяготительных беспорядков, вкравшихся в гвардию и господствовавших в ней до сего времени, принадлежало и то, что в нарядах на караул, во дворец и в прочие места не наблюдалась никогда между всеми служащими строгая и беспристрастная очередь, но многие из всех чинов, при таковых нарядах, обходились и, под разными предлогами, и от сей единой и легкой службы отлынивали и отбывали,— что им тем удобнее было делать, что наряду сии производились со всего полка и изо всех рот, а от сего и проистекал тот беспорядок, что службу сию не все равно несли, но одни более, а другие меньше. Обстоятельство сие было государю также известно, и он, приводя все в надлежащий порядок, пособил и сему злу: сперва росписанием всей гвардии на батальоны, а потом данным повелением, чтоб впредь наряды на караул производились не изо всего полка, а по батальонно, и в один раз с одного, в другой раз с другого, а там с третьего и так далее, а наконец — чтоб и в одном батальоне наряд производился по беспристрастнейшей между всеми очереди и никто из служащих пропускаем не был. А как и очередь между полками и самыми батальонам назначалась и наблюдалась самим им и, при каждом отдавании ввечеру пароля, назначалось с которого полка и из чьего батальона быть наутро разводу, то всем сим и истребил он помянутый беспорядок и довел вдруг и одним разом до того, что все стали равно отправлять службу и нести тягости с нею сопряженные, и никому пред другим не было обидно, а при всем том произошла оттого и та выгода, что всякому стало доставаться гораздо реже на караул, нежели как было прежде.

87 Одному проступившемуся гвардейскому офицеру выпрашивают все офицеры у государя прощение, а другой, за дурное поведение, исключается из службы

Как государь, для поддержания и утверждения наистрожайшей военной дисциплины, за непременное почти правило положил всех преслушников своих повелений и от дурного поведения отстать не хотящих, по мере их преступлений, наказывать разными наказаниями и, паче всех, исключением из службы за негодность и нанесением чрез то виновникам вечного стыда и позора,— то случилось какими-то проступками подпасть под гнев государский и одному поручику гвардейскому, Ляпунову. Но как сей офицер был в прочем человек добропорядочный и всем собратиям его жаль оного было, то отважились они все просить об нем государя, и сей толико был к ним милостив, что, по просьбе их, сего г-на Ляпунова простил, однако не оставил без того, чтоб о том чрез приказ не известить всю гвардию, а именно что он, по просьбе господ офицеров, прощен и чтоб старался впредь заслужить свой проступок.— Но не так счастлив был другой офицер Семеновского полка, из фамилии Елагиных: сей дурным своим издавна уже поведением, необузданным буянством и разными шалостями довел себя до того, что все штаб- и обер-офицеры его возненавидели, и как государь на него за дурное поведение прогневался и повелел из службы исключить, то не только никто об нем не заикнулся, но все еще рады были, что избавились от такого негодяя.

88 Государь не оказывает охоты продолжать персидскую войну

Как кончина императрицы Екатерины II воспоследовала в такое время, когда, доведенная ею до высочайшей степени славы, Россия не повсюду еще наслаждалась блаженным миром, а на юге продолжалась еще война с Персиею, начатая незадолго до ее кончины и нарочитое число российских войск, под предводительством брата последнего ее фаворита, генерал-поручика Валериана Зубова, находилось в персидских пределах, и в самое сие время успехи войны сей были сомнительны и войска не только претерпевали нужду, но и от тамошнего вредного климата без пользы во множестве погибали, да и вообще вся война сия не обещала никаких дальних выгод и такова ж почти несчастна для нас была, как прежняя персидская¹ то государь, по вступлении своем на престол, не изъявлял ни малейшей охоты к продолжению оной, но охотнее хотел одарить всех новых подданных своих вожделенным и блаженным миром. Однако, чтоб не остаться, дружным пресечением оной, в стыде и не подать чрез то повода к каким-нибудь предосудительным последствиям, то повелел наперед тотчас совету своему рассмотреть: нужно ли продолжение оной или нет и о том себе представить.

89 Государь принимается за приведение государственной экономии в лучшее состояние и поправляет некоторые важные погрешности, сделанные во время прежнего правительства

Известно, что горные дела, мануфактуры и коммерция составляли и составляют всегда наиважнейшие части государственной экономии во всех государствах, почему все владельцы и принимали и принимают их в величайшее уважение и удостаивают их особливым своим вниманием. Государь, по вступлении своем на престол, между прочими своими великими предприятиями, вознамерился и в сем случае подражать примерам славнейших государей и сходствие того обратить и на сии важные части государственной экономии особливое свое монаршее внимание. И как со всеми ими, в минувшее правление покойной императрицы, учинена важная ошибка и погрешность, произведшая во всех сих частях некоторый упадок, то, без упущения ни малейшего почти времени, принялся за поправление оных. Все сии важные части управляемы были, со времен государя Петpa I по 1775 год, особыми государственными коллегиями, из коих одна называлась берг-коллегия и имела в ведомстве и попечении своем все находящиеся в России рудокопные и другие заводы, другая мануфактур-коллегия и имела в ведомстве своем все находящиеся в государстве фабрики и мануфактуры, а третья комерц-коллегия и имела в ведомстве своем как иностранную, так и внутреннюю торговлю, также как портовые, так и прочие таможни. И доколе сие продолжалось, до тех пор все сии дела шли с довольным успехом, и более потому, что каждая из помянутых коллегий имела о вверенной себе части надлежащее попечение и заботу и обо всем нужном относилась от себя сенату и самим государям. Но в помянутом 1775 году, при случае сделанного тогда вновь всему учреждения¹, угодно было покойной императрице все сии три важных коллегии разрушить и все бывшие в ведомстве их дела, раздробив, препоручить в ведомство и в попечение казенным палатам тех губерний, где которые рудники и заводы, также фабрики и мануфактуры и самые торговые обороты находились. В самом том и состояла помянутая ошибка, и вместо ожидаемой лучшей пользы произошел во всех их чувствительный вред и убыток, ибо как помянутые казенные палаты были и без того слишком обременены многими другими делами, директоры же домоводства, до которых наиболее относились сии дела, не повсюду определялись верные, знающие таковые дела и способные люди, а наиболе добивавшиеся сих мест для наживы и помышлявшие только о набивании своих карманов,— то и не можно было никак быть частями сими порядочному управлению, умалчивая уже о том, что, по случаю помянутого раздробления на многие части и места, независимые друг от друга, не было и общего о каждой части попечителя и старателя. А все сие и производило не только бесчисленные упущения и остановки, но и самый во многих вещах, относящийся до них, упадок. Словом, все они пришли в чувствительный беспорядок, который и продолжался с помянутого 1775 года по самую кончину императрицы. Но как скоро государь вступил на престол, то, ведая все помянутые обстоятельства довольно, восхотел он тотчас помянутую погрешность исправить и постановить все оное на прежнюю ногу. Вследствие чего, уже 19 ноября, и повелел он возобновить опять все оные три коллегии и все, бывшие до того в их ведомстве, дела, отняв от казенных палат, препоручить их попечению, а дабы попечение о сих важных частях государственной экономии могло быть колико можно лучше, то и определил президентами в оные людей не только знающих те дела и довольно испытанных, но и таких, на которых мог он положиться, а именно: в берг-коллегию — известного основателя экономического общества и прославившегося особливыми знаниями своими в рудокопных делах, г. генерал-майора Андрея Андреевича Нартова², мужа испытанной верности и рачительного, взяв его из отставки, в коммерц-коллегию — господина Соймонова³, мужа также достойного и многими, а особливо до коммерции относящимися, знаниями одаренного, а в мануфактур-коллегию — князя Юсупова⁴, также человека знающего и к тому способного. А дабы и прочие чиновники в способностях им не уступали, то повелел самим им оных для себя набрать и, учинив штаты, предложить себе на конфирмацию.

90 Старейший наш и славный пиит награждается государем

В числе воспользовавшихся, в первейшие дни, милостью государскою был и старейший из наших стихотворцев, а притом славнейший из всех их, г-н Херасков¹, куратор нашего московского университета. Он повышен был также чином и пожалован тайным советником, или в чин генерал-поручика. Произошло сие еще 19 ноября, и получил он награждение сие, как думать надобно, за прекрасную оду, которою он первый воспел императора, от лица московского университета и от себя, и тем угодил государю. Ода сия была тотчас напечатана и всеми читана и одобряема. Она наполнена была не столько лестью, сколько наставлениями государю и начертанием образа, каким ему быть, и была очень нравоучительна. Но как бы то ни было, но все, упражняющиеся в науках и литературе, радовались, что почтенный старец сей не забыт был государем, но при старости утешен удовольствием. А как, около сего же времени, определен и к Петербургской Академии наук, вместо княгини Дашковой, новый директор, господин Бакунин², о котором носилась молва, что он был человек к тому способный,— то из сего многие заключали, что и часть ученая не совсем позабыта была у государя. Однако, с особливым любопытством, всеми литературистами ожидаемо было, что учинено им будет по сей части далее и какие перемены воспоследуют.

91 Государь наказывает одного из ближних своих вельмож за необузданность языка

Долгое время, по вступлении государевом на престол, не слышно было ничего о господине Державине, сем славнейшем нашем и великом стихотворце и прославившемся в особливости своим патриотизмом, неуступчивостью ни пред кем и многими другими знаменитыми деяниями муже. По особливым его и великим дарованиям и способностям к штатской службе, по известной его ревности ко всему справедливому и по обстоятельству, что он не только покойною императрицею любим и во всю свою жизнь защищаем был от всех его злодеев и врагов, но по обстоятельству, что он женат прежде был на дочери кормилицы государевой¹и потому довольно известен был и самому государю, а паче всего и потому, что он был у нас наилучшим стихотворцем и мог удобнее всех воспевать и прославлять нового монарха,— не сомневался никто, что верно не будет и он позабыт государем, но дивились только, что ничего об нем было не слышно. Но, к крайнему сожалению всех знавших, любивших и почитавших сего милого и любезного певца и российского Барда, возгремела наконец молва и об оном, но молва неприятная и для него крайне обидная и невыгодная! Начал летать и списываться везде клочок бумажки, содержащий в себе копию с одного именного и в немногих только строках состоящего государева указа, все содержание оного состояло только в следующем: ‘Тайный советник Гаврило Державин, определенный правителем канцелярии совета нашего, за непристойный ответ, им пред нами учиненный, отсылается к прежнему его месту, 22 ноября 1796’. Таковое совсем неожидаемое явление поразило многих: все увидели, что и он действительно не был позабыт, но весьма близко приближен к себе государем и поставлен на такую степень, по которой мог бы он скоро достичь до высочайших достоинств, но крайне сожалели, что великий муж сей потерял себя и в сем случае тою ж своею слабостью, которая и до того была много раз ему бедственна, а именно — излишнею своею смелостью и отважностью в словах. Какой собственно помянутый непристойный ответ был сделанный им государю, хотя в точности не был известен, но говорили только, что якоб государь, может быть из любви и сожаления об нем, стал ему некогда напоминать, чтоб был он скромнее и терпеливее и не так дерзок на словах, а он будто б, не перенеся сего напоминания, дерзким образом ему отвечал что он себя переделать и столь терпеливым быть никак не может, каков терпелив он, государь, а сие якоб государю крайне было и неугодно, и за самое сие он его от себя и откинул. Справедлива ли сия молва была или нет — неизвестно, но в том сомневаться было не можно, что надобно чему-нибудь быть особливому и такому, что в состоянии было побудить государя послать в сенат указ помянутого содержания, могущий составить сему великому мужу вечное пятно, и сделать ему все чины и должности ненавистными, и погасить в нем все прежнее его усердие к службе, и без особливой и достаточной причины, верно б, государь не поступил так с сим заслуженным и, по многим отношениям, нужным человеком. Но как бы то ни было, но многие весьма сожалели о несчастии сего вельможи и напоминали ту старинную и весьма справедливую пословицу, что ‘погибла птичка от своего языка’, и совершившуюся толь ясно в его примере.

92 Государь увековечивает место прежнего своего пребывания превращением оного из села в город

Всем известно, что у государя было до сего особое и собственное его село, известное под именем Гатчины, в котором наиболее он всегда живал и украсил оное прекрасными садами и зданиями. Сему прежнему своему обиталищу восхотел он, тотчас по вступлении своем на престол, сделать честь и, на память жилища своего в нем, обратить его в город¹ и сделать в нем совсем новое учреждение, в образец всем прочим, так, по крайней мере, носилась повсеместная молва в первейшее время его государствования.

93 Государь одобряет одного камергера, его опасающегося

Рассказывали везде следующий любопытный анекдот о поступке государя с одним из камергеров придворных. В то время, когда государь был еще великим князем и правительствовала покойная императрица, камергер сей большого двора говаривал о государе что-то дурно и для него предосудительное и столь при том неосторожно, что дошло сие до сведения и государя. Чрез несколько времени потом узнал и самый сей камергер о том, что великий князь сие ведает, почему, как скоро государь вступил на престол, то поразил его страх и ужас: он не инако думал, что государь станет ему мстить за сие, но у сего всего меньше было о сем на уме, и он, увидев камергера сего, с зазираемою совестью¹ от взоров его прячущагося за людей и от него удаляющегося, подошел к нему и, милостивым образом улыбаясь и взяв его за ворот, сказал: ‘Что вы так тулитесь и прячетесь все от меня? Поверьте, что все то, что великий князь знал и слышал, о том он не скажет императору’. Слова, достойные всеобщего одобрения и похвалы, он ими камергера сего власно оживил как из мертвых и превратил из прежнего к себе недоброхота в верного и усердного подданного.

94 Государь доводит и самых знатнейших господ до тщательного исполнения своих должностей

Как у государя главнейшее намерение было довесть все судебные места и начальства до того, чтоб дела производимы были в них скоро и исправно, всю же прежнюю медленность течения оных приписывал он нерадивости присутствующих, поздним их в суды и приказы приездом и невхождению самих их во всю точность дел, но препоручению всех оных секретарям и обер-секретарям, и сии трудились и работали столько, сколько сами только хотели,— то восхотел государь и в сем пункте сделать важную реформу и вперить во всех присутствующих такую же ревность и усердие к службе, какую вперял он в военных, и дабы скорее и с лучшим успехом сие великое дело произвесть, то положил он при начале не щадить нимало никого и приняться за самых главных начальников. Производство сего великого дела не стал он отлагать надолго, но оказал уже многие примеры того в самый первый месяц своего правительства. Из сих достопамятен был в особливости следующий. Он, увидев, что в самой государственной военной коллегии, несмотря на все его подтверждения, дела текли и производились далеко не так скоро и поспешно, как ему хотелось, а по-прежнему обыкновению вяло и нескоро, вознамерился однажды заехать в нее сам и посмотреть: приезжает ли президент ее и новопожалованный им генерал-фельдмаршал, граф Николай Иванович Салтыков, в коллегию в свое время? Он приезжает в нее уже в 7 часов и не сомневался, что он найдет г-дина Салтыкова в оной, однако в сем ожидании своем он обманулся: он не находит в ней еще никого из присутствующих или как другие говорили, застает одного только члена, господина Простоквашина¹. Натурально, что нерачение таковое и неисполнение повеления его и самими начальствующими было ему крайне неприятно, однако он скрывает досаду свою и дожидается час и дожидается другой приезда графского. Наконец в 9 часов приезжает и президент сей, и государь толико раздражен был сим случаем, что не уважил и сего престарелого и важного вельможу, воспитателя собственных детей его, но, встречая его, ему сказал: ‘Николай Иванович, по такому позднему приезду вашему заключаю я, что, конечно, должность сия наводит вам отягощение, ежели это так и она вас обременяет над меру, так лучше советую вам ее оставить и взять покой’. Выговор такой нимало был сим большим боярином не ожидаем: он извинялся пред государем и просил прощения, которое хотя и получил, с условием, чтоб впредь быть к должности своей рачительнее, однако происшествие сие сделалось очень громко и произвело во всех присутствующих не только тут, но и в других местах величайшее влияние. Все говорили: когда сим образом поступлено с Николаем Ивановичем, то что остается уже другим делать? Надобно, хотя и не хотелось бы, но приучить себя вставать ранее и приезжать в присутственные места в назначенное по регламенту время.

95 Государь посещает Святейший Синод и входит в прения

Носилась молва, что таким же образом нечаянно заезжал государь и в Святейший правительственный синод. Но тут господа члены были уже осторожнее, и государь не только всех их, но и самого первенствующего члена митрополита Гавриила находит заседающими в полном присутствии. Сие было ему в особливости угодно, и он похвалил их за их прилежность и усердное наблюдение их должности, а потом спросил, все ли у них хорошо и все ли порядочно происходит в государстве, в вещах, имеющих до них свое отношение. Ему ответствовано было вскользь, что все, кажется, идет порядочно и хорошо, но он не успел сего услышать, как вопреки тому сказал, что он и наслышался и уверен совсем тому о противном и что в делах, относящихся до религии, происходят многие беспорядки и ненаблюдения того, что законами предписано. Потом зачал им исчислять все известные ему злоупотребления, вкравшиеся и господствующие и с сей стороны в народе, а паче всего стал в пример приводить то, что множество мужей женятся от живых жен, а жены выходят замуж от живых мужей, и духовные власти не только не стараются сие зло прекращать, но поспешествуют еще ему даванием дозволения расходиться. На сие вздумал было престарелый президент коллегии сей благоверный митрополит Гавриил ответствовать ему ссылкою на кормчую книгу, таковые разводы дозволяющую, но государь, вопреки всем приводимым ею статьям, предполагал другие места, приводимые им из самого Священного писания и Библии, и с толиким основанием, что не только удивил всех своими знаниями, но заставил молчать всех до единого. Со всем тем всем своим долговременным прением никого из присутствующих не оскорбил, а дал только почувствовать, что и он, в рассуждении дел их, не совсем незнающ, и тем побудил их к исправнейшему впредь наблюдению всего того, что предписывает им долг и закон самый. Многие говорили, что при самом сем случае говоре-но было и о упомянутой в ином месте¹ женитьбе г-дина Игнатьева, и что от самого того дело сие загорелось, и велено было оное наистрожайшим образом исследовать. Но подлинно ли было сие так, о том неизвестно, а только происшествие сие подавало повод заключать, что государь не оставит и духовных дел без внимания, но доберется когда-нибудь и до них и постарается о истреблении и с сей стороны вкравшихся в народ злоупотреблений, в бесчисленном множестве, а не менее коснется, может быть, и до самых консисторий² и до симонии³, в столь высоком градусе повсюду господствующей.

96 Государь наказывает примерно одного вельможу, за нескорое выполнение его повеления

Государь, вознамерившись оказать милость некаким, содержащимся под стражею, преступникам, дал о том именной свой указ генерал-прокурору, но как сей носил должность сию, на большую часть, только по одному имени, а всеми его делами управлял и, в существе самом, всю генерал-прокурорскую должность нес некто господин Ермолов¹, сделавшийся всей России, по великой своей силе, по безмерной горделивости и по беспредельному грабительству и лихоимству, известным,— то генерал-прокурор поручил сей указ сему горделивцу, а сей, не предвидя, может быть, от арестантов сих никакой себе прибыли или по иным каким неизвестным причинам, толико был небрежлив к скорейшему выполнению государской воли, что целых 8 дней прошло, а арестанты сии были не выпущены. Наконец доходит сие до сведения государя, и как сей ничем так не раздражался, как нескорым себе повиновением и неисполнением в точности своих приказов, то повелел он тотчас исследовать, кто таковому медлению был наиглавнейшею причиною, и как оказалось, что то был господин Ермолов, которого характер, может быть, и государю был не менее известен, как и прочим, то вознамерился он сего небрежливца, в страх и в пример другим, наказать особливым и примерным образом, и, призвав его, ему сказал, что как те арестанты, по его только небрежению, просидели целых восемь дней лишних, под стражею и в неволе, то должен он заплатить им точно таковою же монетою и посидеть сам 8 дней, на их месте, в неволе и чрез то узнать, каково то всякому приятно. Наказание таковое было до сего неслыханное и необыкновенное, но господин Ермолов, несмотря что был бригадирского ранга и, пред недавним только временем, украшен был орденом Владимира второй степени, принужден был шествовать на гауптвахту, а по утверждению некоторых в Петропавловскую крепость, и просидеть там 8 дней, на месте помянутых арестантов. А чтоб жена его не могла от того слишком перетревожиться, то государь с самого начала послал нарочного ей сказать, чтоб она ничего, в рассуждении мужа своего, не опасалась и что ему ничего худого не будет. Сим-то образом наказал государь горделивца и грабителя сего по достоинству. Все благомыслящие не могли довольно восхвалить государя за таковое образцовое наказание, а как после того открылось, что у г-дина Ермолова не одно сие, а и несколько десятков имянных повелений были невыполнены, а лежали под сукном, о которых сначала уже государю и не доносили,— то носился слух, что господин Ермолов не стал после сего долго медлить, но убрался заблаговременно в отставку. Сим образом лишился сенат сего недостойного своего члена и в делах своих соучастника, ко всеобщему удовольствию всех патриотов.

97 Одна вдова благодарит государя за неисполненное дело и тем подает повод к отставке генерал-прокурора

Вскоре после того уволен был от службы и сам генерал-прокурор, граф Самойлов. Повод к сей ожидаемой уже многими, да и самим, может быть, им, отставке, по носящейся молве, подала одна какая-то небогатая вдова, просившая, за несколько до того времени, государя о повелении решить ее, давно продолжающееся в сенате, дело. Государь, по выслушании ее просьбы, призывает г-дина Самойлова и, вручив ему ее, приказал решить сие дело как возможно скорее и бедную сию вдову удовольствовать, но генерал-прокурор каким-то образом сим делом не попроворил: может быть, и состояние оного было таково, что не можно было оное так скоро решить, как государю хотелось. Но как бы то ни было, но прошла неделя и более, а дело сие все еще решено не было. Вдова, видя сие и боясь, может быть, такой же опять долговременной проволочки, как прежде, решилась предстать еще раз пред лицо государя, но не с просьбою уже о скорейшем решении, а с благодарением за его повеление, выдумка довольно была хитрая! Государь, узнав ее и увидя благодарящую, восхотел, по милостивому своему ко всем расположению, удостоить ее своим разговором и спросил: довольна ли она и в ее ли пользу решено то дело, но удивился крайне, услышав, что дело еще было не решено и не кончено. ‘Да за что же ты меня благодаришь, старушка?’ — спросил государь. ‘За то, государь, что вы всемилостивейше повелеть соизволили решить сие дело, в чем я и не сомневаюсь’. Но государь легко мог усмотреть, к чему благодарение сие клонилось, и, как к несчастию, в самое то время случилось прийти к нему самому генерал-прокурору с какими-то представлениями, то он толико прогневался на него, что прямо ему сказал, что не надобны ему ни представления его, ни сам он. А сим самым и кончилось сего вельможи знаменитое служение: он уволен был от службы, а на его место определен младший брат государева друга и любимца, князь Алексей Борисович Куракин,— человек к должности сей несравненно способнейший, нежели г. Самойлов.

98 Государь принимается за сенат и старается всячески о скорейшем решении дел в оном

Всем известно, что сенат завален был толиким множеством дел, и производство и решение оных происходило толь медленно, что не было никому почти способа дождаться решения оного, буде не имел кто каких-нибудь особливых предстателей или довольного числа денег, для задаривания и подкупания тех, которым над производством оных наиболее трудиться надлежало. Бесчисленное множество челобитчиков живало всегда безвыездно в Петербурге, и многие из них проживались и проедались до сущего разорения, а несмотря на все, решения своих дел никак иногда добиться и дождаться не могли. А от самого того и происходило то пагубное следствие, что все апелляции в сенат, по судным своим делам, как огня боялись, а бездельники и ябедники, все имеющие или защищающие дела неправые, тому и радовались и умышленно, при всяких случаях, старались, посредством бездельнических своих апелляций и всячески, доводить дела свои до сената, ибо удостоверены были в том, что нужно было только какому делу попасться в сенат, как и пошло оно на бесконечные века, и решения оного не инако как чрез несколько лет дождаться было можно. Почему многие принуждены бывали иногда отступаться от самых справедливейших претензий и охотнее соглашались чем-нибудь пожертвовать, нежели ехать в Петербург и там жить по нескольку лет безвыездно и оттого в прах проживаться и разоряться или нанимать дорогою ценою стряпчих и вверять им судьбу свою, а при всем том оставаться в недостоверности решения в свою пользу. Словом, зло сие было неописанной великости и, так сказать, на небо вопиющее. Но пособить тому не было почти способа, ибо от медленности решения дел, господствующей в сенате, уже со многих лет количество оных уже так велико накопилось, что хотя б и хотеть их перерешить, но не было к тому возможности. Произошло же зло сие наиболее от следующих причин: во-первых, от чудного и странного обыкновения, господствовавшего уже издавна, чтоб в сенаторы определять не лучших, искуснейших и рачительнейших людей, а самых худших и таких генералов, которые ни к каким иным должностям уже не годились и с коими не знали куда деваться. Во-вторых,— от совершенного несмотрения за господами сенаторами и допущения до того, что они весьма редко съезжались все для выслушивания дел, но большей частью присутствовали очень немногие, да и те приезжали часу уже в одиннадцатом или двенадцатом и просиживали только час, другой или третий, а не более, общие же собрания, в которых многие дела долженствовали решаться, бывали чрезвычайно редки, а все неважные протоколы, для подписывания сенаторам, носились по дворам. Небрежение сие господ сенаторов простиралось даже до невероятности и до того, что иные лет по пяти сряду в сенат не приезжали и не заглядывали в оный: а посему какого можно было ожидать успеха? В-третьих, как большая часть сенаторов были незнающими и одними почти послухами и все дела принуждены были обработывать только немногие, и те из них, которые сколько-нибудь были поумнее, то сии обработывали и решали наиболее только те дела, которые для самих их, по каким-нибудь причинам, были надобны, о которых были сильные и достаточные просители или при решении которых находили они свои счеты. В-четвертых, и что всего важнее, оттого, что как из господ сенаторов очень мало бывало таких, которые либо были б в состоянии, либо хотели сами входить во всю подробность дел и их производство, то самое образование и все обработывание оных препоручалось наиглавнейше одним только господам обер-секретарям: а сии почти все до единого были люди пристрастные, алчные к прибыткам, хитрые и на всякие бездельничества искусные и способные и всем делам давали такой вид, какой сами хотели или какой нужен был в пользу нежалеющих себя, а подкупавших их челобитчиков, а нередко и самих их наставляли, как дела запутывать и так перековеркивать, чтоб сенаторы приходили от того в недоумение, а сим можно б было в сей возмущенной воде ловить рыбу и наживать себе деревни и богатства. В-пятых, наконец, оттого, что лихоимство вкралось во все чины до такого высокого градуса, что никто не хотел ничего без денег делать и все вообще шло на деньгах и на закупании. Все сие и как памянутая медленность, так и причины оной были государю давно уже отчасти известны, и он хотя давно помышлял о уменьшении сего зла в то время, когда взойдет на престол, но никогда в необходимой надобности того так удостоверенным не был, как по действительном своем уже вступлении в правление. Тут начал только он получать о великости сего зла прямые понятия, и как он увидел, что зло сие даже до того простиралось, что по собственным его имянным повелениям и указам происходили, по прежней привычке, очень медленные решения и производства, то не стал он ни минуты долее медлить, но приступил к предприятому давно намерению — уменьшить сколько-нибудь все помянутые злоупотребления. И первейший его приступ к тому состоял в том, что он посадил в сенат несколько человек наилучших и таких вельмож, которых о верности и искусстве, прилежности и рачительности он был удостоверен. Потом переменил он помянутым образом самого генерал-прокурора, как важнейшую в сенате особу, и определил лучшего и способнейшего. Далее отлучил от сената неспособных и лихоимствующих, отставил прежнего рекетмейстера¹ Терского², имевшего также руку с ящиком, и на место его, как весьма важное, определил из обер-секретарей г. Палицына³, единого такого, которого называли эссенциею добрых и честных людей и доказавшего тем, что, будучи сенатским секретарем, не взял ни с кого и калача и жил в бедности: что прямым чудом почесть можно было. Переменив сим образом важнейших людей, предписал он имянным своим своеручным указом оставить все пустые письменные и только медленность производящие обряды и в таких делах, на которые все сенаторы были согласны, не дожидаться съезда всех, а приступать к исполнению, хотя б и три только сенатора подписали, по дворам же протоколов отнюдь для подписания не носить. Потом сделал он, чрез нового генерал-прокурора, предписание сенату, чтоб все господа сенаторы не ленились и съезжались бы ранее и сидели долее, а буде кто когда не приедет, то обер-прокурорам всех департаментов присылать к самому ему о том записки с означением, почему и по какой причине кто когда не приехал. Далее предписал он, что для решения дел по имянным его указам, не терпящих времени, съезжались бы господа сенаторы и в самые праздничные и торжественные дни, а прочие и терпящие время решали бы при первом собрании. Наконец наистрожайше подтвердил стараться как можно о перерешении всех прежних дел и назначал даже к тому им срок. Сими и подобными предписаниями и стараниями о том, чтоб оне выполняемы были в точности, оживотворил он не только петербургский, но и самый московский сенат, и чрез самое короткое время произвел то, что дела возымели невероятно скорое течение, и не только в Петербурге, но и в Москве начали господа сенаторы съезжаться очень рано, сидеть еще со свечками и с толикою прилежностью трудиться, что и на один день дел по шести и более приводили к решению и оканчивали. Толико-то подействовала государева строгость и гнев его на пренебрегающих его повеления. Все благомыслящие подданные его, слыша все сие, не могли довольно нарадоваться и желали от всего сердца, чтоб Всемогущий помог государю в таких полезных предначинаниях.

99 Государь заезжает в один трактир и делает славное и полезное дело

Как государь, не употребляя сам в питье ничего, кроме воды, не мог терпеть не только пьянства, но и самого винного духа от людей, к нему приближающихся, тоже ему было довольно известно, что благородное российское юношество, служащее в его гвардии, между прочим, проматывалось и на напитках, при частом посещении трактиров и препровождении в них наиболее своего праздного времени, то, имея давно благодетельнейшее намерение поуменьшить все роды роскоши и мотовства и вооружиться всеми силами на истребление сего зла, наиболее его подданных отягощающего, восхотел, между прочим, коснуться и до вышеупомянутого зла, разоряющего и вредящего младым его воинам, и поуменьшить несколько привычку их посещать часто трактиры и в них проматываться на напитках и делаться оттого не только расточителями, но буянами и негодниками. В сем намерении, ездивши однажды по городу, заезжает он в один трактир, и, может быть, такой, о котором ему было известно, что он всего чаще и более посещаем был гвардейскими унтер-офицерами и другими молодыми людьми, и как случилось сие совсем нечаянно, то и находит он их тут множество. Все перетревожились от того до бесконечности, однако государь ничего почти им не сказал, кроме того, что желал бы он, чтоб они праздное свое время в чем-нибудь лучшем и полезнейшем провождали, но вместо того призвал трактирщика, расспрашивал у него в подробностях, какие и какие вины он у себя содержит и почем продает оные, и так много удивился высокой цене оным и наглому грабительству, что в тот же день, чрез квартальных, приказал все заготовленные в сем трактире напитки обобрать и чего они стоят заплатить, бутылки все перебить и трактир сей уничтожить, дабы и другим неповадно было так нагло молодых людей ограбливать и столь бессовестным образом принуждать их платить себе за все тройную или четверную цену. Сим образом говорили о сем происшествии, а другие прибавляли, что якобы с того времени и всем трактирам предписано не иметь у себя никаких вин и напитков в продаже. Но правда ли все то и не выдумано ли — было еще неизвестно, а достоверно только то, что в сии первые времена правления государева разглашаемы были многие и совсем ложные слухи и рассказываемы дела и происшествия, которых никогда не бывало и не происходило.

100 Государь разговаривает с одним экономии директором и требует от него отчета

Всем известно, какие были у нас люди, носящие на себе звание директоров домоводства, или экономии, а особливо в последние годы государствования Екатерины Великой. С каким хорошим намерением они сначала учреждены были, с столь худым успехом исполняли они свои должности, и поступками своими скоро довели до того, что все благомыслящие стали их называть директорами не домоводства, а пустодомства: сего они по справедливости, и когда не все, так на большую часть, и стоили, ибо они всего меньше помышляли о какой-нибудь экономии или о произведении в государственном хозяйстве чего-нибудь нужного и полезного, но, напротив того, разрушали и опустошали и последнее, что где еще было похожее на экономию государственную: а все их старание и все помышление и попечение было только о том, как бы набивать себе скорее и полнее карманы или как бы проматывать и расточать паки все ими неправильно нажитое. Несмотря на то, за все сие получали они превеликое и такое жалованье, какого многие другие и важнейшие судьи не имели. Произошло все зло сие более оттого, что, при самом еще установлении и учреждении оных, сделана наивеличайшая ошибка в том, что предписано им уже столь много должностей, что никому выполнить их все не было возможности, и возложены и возлагаемы были на рамена их толь тяжкие бремена, что не было почти человеческих сил, удобных к поднятию и ношению оных. А сие и произвело то следствие, что они, видя, что всего исполнить было не можно, решились уже вовсе ничего не исполнять, а брать жалованье совсем попусту или еще за то только, что умели очень проворно и искусно воровать и все казенное расхищать, куда могли только они подпустить руки. Другая причина, производившая страшное сие зло, была та, что правительство никак и нимало не старалось делать между людьми, назначаемыми к сей должности, выбор и определять в оные достойных или способных сколько-нибудь к сей части, а что всего хуже, то определяемы были в чины сии либо любимцы и фавориты наместников, либо такие, которые, жадничая корысти, сами оных всячески добивались и не жалели терять даже целые десятки тысяч на закупание всех тех, от коих определение сие зависело и с коими они потом делились, а потому, добившись в чины сии, воровали явно, как хотели и нередко без всякого зазрения совести. Словом, вся часть сия находилась у нас в чрезвычайном неустройстве и таком упущении и беспорядке, которых никак изобразить не можно. Государю все было отчасти, а может быть, и довольно известно, а как он намерение имел и в сем случае все зло поисправить, то самое сие и подало повод говорить ему с петербургским директором домоводства, господином Татариновым¹, человеком еще умным и тысячи преимуществ пред многими другими директорами имеющим. ‘Вы господин директор экономии?’ — спросил государь, его увидев однажды. ‘Так, ваше величество’,— ответствовал сей. ‘Но, пожалуйте, скажите мне, в чем состоит наша экономия? давно ли вы занимаете сие место?’ — ‘Пять лет, ваше величество’.— ‘Ну, в сии пять лет, что ж такое вы сделали особливого по вашей экономии? что полезного и нужного? что в пользу государственную? какие заведения? какие перемены? Покажите мне, пожалуйте, что вы хорошего сделали’. Что было на все сие г-ну директору ответствовать? Он стал в пень и не знал, что сказать и ответствовать, ибо и действительно сказать было нечего, а показать и того меньше: он стал было ссылаться на кратковременное еще свое служение, но сделал тем еще и того хуже. Государь смял и спутал его совсем многими новыми вопросами, он хотел было поправить свою ошибку, упомянув нечто о предместнике, но тем и все дело испортил. Государь, привязавшись к тому, стал спрашивать об оном и что такое тот сделал, но как г. Татаринову и об оном сказать было нечего и он совсем стал в пень, то кончил государь разговор сей тем, что сказал: ‘Поэтому и все вы ничего не делали и не делаете, так на что же вы? и зачем же вам и быть?’ Из сего стали тотчас заключать, что директоры уничтожатся², и молва о сем рассеялась тотчас повсюду.

Декабрь 25—1796

КОММЕНТАРИИ

Текст печатается по единственному полному изданию: Болотов А. Т Памятник претекших времян…’. М., 1875. Орфография и пунктуация приближены к современным, за исключением случаев, характерных для индивидуального стиля А. Т Болотова. Оставлена без изменения авторская архитектоника: нумерация глав и деление на части.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

1796 г. В Богородицке

¹ Имеется в виду Франц II (1768—1835) — австрийский государь, последний император ‘Священной Римской империи’.

² То есть третий раздел (1795 г.) Речи Посполитой.

¹ Гудович И. В. (1741—1821) — генерал-аншеф.

² Суворов А. В. (1729 или 1730—1800) — знаменитый полководец.

¹ Магазейн — склад, хранилище.

¹ Кашкин Е. П.

² Исленьев А. А.

¹ Дуров С. А.

² Шильничать — обманывать, плутовать.

¹ Лопухин А. И.

² Бахтин.

¹ Самойлов А. Н. (1744—1814) — генерал-прокурор и государственный казначей. Слух, что он заменен, неверен

² Исленьев П. А. (1745—1827) — генерал-поручик

¹ Бабарыкин Л. И

² Репартиция — распределение.

¹ Директор экономии Хрущов А. Д.

¹ Богородицкий.

¹ Таль — существительное от глагола ‘таять’

¹ Подшивалов В. С (1765—1813) — писатель, издатель, переводчик.

² Сохацкий П А. (1766—1809) — действительный член и секретарь ‘Общества истории и древностей российских’.

¹ Новиков H И. (1744—1818) — русский просветитель, писатель, издатель. В 1792 г заключен в Шлиссельбургскую крепость, откуда вышел лишь после смерти Екатерины II.

¹ Архаров H. П. (1740—1814) — петербургский генерал-губернатор

¹ Дмитриев И. И. (1760—1837)

² Карамзин H. M. (1766—1826)

¹ Державин Г. Р. (1743—1816)

¹ Не разобрано одно слово.

¹ Орлов Ф. Г. (1741—1796) — вместе с братьями был главным участником дворцового переворота 1762 г., с 1775 г. в отставке.

¹ Турбачить — беспокоить, тревожить.

² Павел Петрович (1754—1801) — сын Екатерины II, наследник престола.

¹ Болховитинов Е. А. (1767—1831) — филолог, историк, библиограф (после пострижения в монахи — Евгений)

² Белец — живущий в монастыре, но еще не постриженный в монашество.

³ Епитимия — духовное наказание за грехи.

¹ Попов В. С. (1745—1823) — начальник императорского кабинета и комиссии прошений.

¹ Ода ‘На счастие’ написана Державиным в 1789 году, когда он находился под судом сената.

² Морганический — тайный.

¹ Юлия, нареченная Анной Федоровной.

² Константин Павлович (1779—1831) — второй сын великого князя.

¹ Хабар — барыш, нажива.

¹ Привилегия — исключительное право в ремеслах и промыслах.

¹ Александр Павлович (1777—1825) — первый сын великого князя Павла Петровича. Екатерина II намеревалась назначить наследником престола Александра Павловича, лишив этого права его отца.

¹ Стихотворение Державина ‘Хариты’.

¹ Причиной этому послужило то, что новая 5-я ревизия, о скорейшем окончании которой 10 января 1796 года был издан указ, еще не везде была завершена.

¹ Засека — заповедный лес, где священник при молебстве засек кресты на межевых деревьях. В то же время название ‘засеки’ удерживалось за тульскими лесами с давних пор, служа защитой от набегов завоевателей. Срубленные деревья сваливались без всякого порядка широкой полосой по окраине леса, тянувшаяся на сотни верст лесная ограда представляла труднопреодолимое препятствие для конных полчищ.

¹ Польское восстание 1794-го года.

¹ Бракосочетание в. к. Константина Павловича с в. к. Анной Федоровной состоялось 15 февраля.

¹ Измайлов M. M. (1719—1800) — главнокомандующий Москвы.

¹ Безбородко А. А. (1747—1799) — секретарь и любимый докладчик Екатерины II.

101

¹ Болотов ошибся, Вязмитинов С. К.— губернатор Уфимского наместничества, а пермский губернатор в то время — Колтовский И. В.

² Сбоку рукою Болотова написано: ’38 тысяч’.

118

¹ Новосильцов П. И. (1744—1805) — генерал-провиантмейстер.

119

¹ Пассек П. Б. (1736—1804) — генерал-аншеф, могилевский и полоцкий генерал-губернатор.

² Зубов П. А. (1767—1822) — последний фаворит Екатерины II, генерал-фельдцейхмейстер (главный начальник артиллерии), генерал-губернатор Новороссии.

120

¹ Теплицкая М. Д.

122

¹ Прикрый — противный, дурной.

125

¹ Салтыков Н. И. (1736—1816) — президент Военной коллегии, воспитатель великих князей Александра Павловича и Константина Павловича.

126

¹ Александра Павловна (1783—1801) — старшая дочь великого князя Павла Петровича.

² Ливен Ш. К.

127

¹ 1787 г.

² Перекусихина М. С. (1739—1824) — камер-юнгфера (девица для прислуги во дворе)

128

¹ Русско-турецкая война 1787—1791 гг.

129

¹ Левашев В. И. (1740—1803) — обер-егермейстер (начальник над придворными егерями — прислугой в охотничьей одежде)

131

¹ Лопухин А. И.

137

¹ Кивотка — ящик.

138

¹ Кошт — иждивение, содержание.

140

‘ Правитель Орловского наместничества Неплюев С. А.

² Тульский губернский прокурор Верещагин П. А.

143

¹ Вальдмейстер — лесник, лесничий.

146

¹ Магницкий М. Л. (1778—1844).

152

¹ Зубов П. А. был первым генерал-губернатором новой Вознесенской губернии.

155

¹ Понятовский Станислав Август (1732—1798) — последний польский король (1764—1795).

² Репнин Н. В. (1734—1801) — литовский генерал-губернатор.

156

¹ Куверт — столовый набор.

² Жена Понятовского великая княгиня Наталья Александровна.

164

¹ Зубов В. А. (1771—1804) — командующий армией в персидской войне, брат Платона Зубова. Потерял ногу в польском восстании 1794 года.

165

¹ Потемкин П. С. (1743—1796) — генерал-аншеф, известный писатель и переводчик, племянник Потемкина Г. А. Генерал Гудович, командовавший войсками на Северном Кавказе, опасаясь, что Павла Сергеевича назначат главнокомандующим Персидского похода, путем интриги решил устранить соперника и обвинил его в убийстве Гедает-хана.

166

¹ То же, что и каретных.

² Власно — точно, точь-в-точь.

173

¹ От коварный.

176

¹ Ростов-на-Дону.

182

¹ Дуров С. А.

187

¹ То есть Гжельских.

188

¹ Омшеник — подвал со срубом, проконопаченным мхом.

² Альфреско — способ живописной работы водяными красками обычно по сырой штукатурке.

³ Окончит — оконная рама.

189

¹ Туртать — тревожить, беспокоить.

² Кряковка — санные отводы, не дающие саням падать на бок.

193

¹ Пеня — денежное взыскание, штраф.

197

¹ Екатерина II, крайне щедрая для своих фаворитов и других придворных, была прижимиста, выделяя деньги на житье сыну, отчего Павел Петрович часто одалживался у своих друзей и слуг.

199

¹ Нелидова Е. И. (1758—1839) — фрейлина великой княгини Марии Федоровны (жены Павла Петровича), ‘нравственный друг’ наследника престола, с которым ее связывала искренняя платоническая любовь.

200

¹ Халда — грубый, бесстыжий человек, крикун.

203

‘ ‘Санкт-Петербургский Меркурий’.

² Крылов И. А. (1769—1844) — известный баснописец.

³ Клушин А. И. (1763—1804) — поэт и драматург.

⁴ Может быть, бонмотист — остряк.

208

¹ Новые пожалования в фельдмаршалы, в том числе и Репнина Н. В., были осуществлены лишь после смерти Екатерины II.

218

¹ Воспитательный дом — приют для незаконнорожденных детей и детей бедняков (ныне здание принадлежит Военной академии им. Дзержинского).

² Орлов А. Г. (1737—1807/08) — генерал-аншеф, один из главных участников дворцового переворота 1762 г., в результате которого на престол взошла Екатерина II, а ее муж-император был убит. За победы у Наварина и Чесмы в 1770 г. получил титул Чесменского. С 1775 г. в отставке.

230

¹ ‘Вольное экономическое общество к поощрению в России земледелия и домостроительства’, членом которого состоял Болотов, главной своей целью провозгласило: ‘…Все полезные и новые в земледелии и экономии, чужестранными народами поныне изображенные и опытом уже изведанные материи прилежно собирать и сообщать любезным своим согражданам… Также… подробно узнать внутреннее состояние здешних провинций, открыть их недостатки и изыскать полезные к отвращению тех недостатков средства’.

² ‘Труды Вольного экономического общества’, где печатались сочинения первых русских агрономов — А. Т. Болотова, И. М. Комова, M. E. Ливанова, В. А. Левшина и других.

232

¹ Пронумеровать — подписаться на что-либо.

² Дашкова Е. Р. (1743—1810) — директор Петербургской Академии наук и президент Российской академии.

237

¹ Шиканить — притеснять, придираться.

239

¹ То есть отравился.

240

¹ Заговение — последний день перед постом, когда еще можно употреблять скоромную пищу.

242

¹ ‘Аглая’ — поэтический альманах (вышло только две части).

² Поэтический альманах ‘Аониды, или Собрание разных новых стихотворений’.

³ ‘Мелина’ — повесть французской писательницы де Сталь, переведенной и изданной Карамзиным.

243

¹ Потемкин П. С.

246

¹ Костюшко Тадеуш (1746—1817) — руководитель польского восстания 1794 г., при подавлении которого русскими войсками ранен и содержался в плену в Петербурге.

248

¹ Дербент был взят позже — 17 апреля 1796 г.

² Платов М. И. (1751—1818) — донской казак, награжденный за Персидский поход 1796 г. золотою саблею с надписью ‘За храбрость’.

³ Корсаков И. С. (1754—1831) — генерал-майор, бывший фаворит Екатерины П.

251

¹ Шувалов И. И. (1727—1797) — генерал-адъютант, первый куратор Московского университета, президент Академии художеств. ² Ектенья — вид церковного пения.

254

¹ Муртаза Кулихан.

256

¹ Мордвинов Н. С. (1754—1845).

² Петров В. П. (1736—1799) — поэт и переводчик.

257

¹ Фридрих Вильгельм II (1744—1797).

258

¹ Густав IV Адольф (1778—1837).

260

¹ Кнехт — наемный солдат.

264

¹ Долгоруков Ю. В. (1740—1830) — генерал-аншеф.

² Смурый — темного мешаного цвета.

³ Гагарин С. С.

⁴ Орлов А. Г. (см. прим. к No 218) в 1775 г., когда Екатерина II охладела к нему, переехал в Москву и предался хозяйственным занятиям. В частности, завел конский завод, полюбил рысистые бега.

269

¹ В Москве было две церкви во имя св. Иоанна Воина — на Якиманке (ныне ул. Димитрова) и Божедомке (ныне ул. Дурова).

270

¹ Денной — в продолжение целого дня.

274

¹ Евгений Болховитинов (впоследствии митрополит Киевский) в одном из писем к своему приятелю В. И. Македонцу говорит про Злобина, что при посещении им Амвросия, митрополита Петербургского и Новгородского, Злобин прекрасно рассуждал об оборотах винного откупа, о стремлении народа к пьянству, о разорении сел и семейств, о возможности повсеместного, кроме городов, истребления кабаков без ущерба для казны и откупщиков.

275

¹ Ланской А. Д. (1758—1784) — генерал-адъютант, фаворит Екатерины II с 1779 г. до своей смерти.

² То есть когда был фаворитом Екатерины II.

³ Хинить, хинью пошло — даром, без пользы и толку.

276

¹ Сороки — праздник сорока мучеников (9 марта)

277

¹ Трощинский Д. П. (1749—1829) — статс-секретарь Екатерины II.

278

¹ Разумовский К. Г. (1728—1803) — последний гетман Украины (1750—1764), после упразднения гетманства генерал-фельдмаршал.

282

¹ Экзерциция — военное упражнение.

288

¹ Потемкин Г. А. (1739—1791) — генерал-фельдмаршал, фаворит и ближайший помощник Екатерины II. После присоединения к России Крыма получил титул светлейшего князя Таврического.

² Румянцев-Задунайский П. А. (1725—1796) — генерал-фельдмаршал, замечательный полководец.

297

¹ Татищев Н. А. (1739—1823) — командир лейб-гвардии Преображенского полка.

² Кутузов М. И. (1745—1813) — знаменитый полководец (Болотов путает его отчество).

307

¹ То есть Царское Село.

² Маврин С. И. (1744—после 1797) — генерал-провиантмейстер, снимал первый допрос с Пугачева.

313

¹ Болотов ошибается, певчим был Разумовский А. Г.

319

¹ Месмер Ф. (1734—1815) — австрийский врач, создатель понятия ‘животного магнетизма’, посредством которого можно якобы изменять состояние организма, в том числе излечивать болезни.

² Завадввский П. В. (1739—1812) — директор государственного банка, бывший фаворит Екатерины П.

322

¹ Высшая награда России.

328

¹ Фалеев М. Л. (ум. 1792) — поставщик армии и флота, участвовал в хозяйственном освоении Северного Причерноморья.

336

¹ Череп — твердый смерзшийся снег, наст, наледь.

338

¹ Григориополь — город на левом берегу Днестра, основанный в 1792 г. для армянских беженцев из Турции Потемкиным Таврическим и названный по имени святого Григория.

339

¹ Обалахтать — облапошить, плутовски обмануть.

345

¹ Потемкин П. С. умер 29 марта 1796 г.

349

¹ 22 марта 1796 года Платон Зубов возведен в княжеское достоинство ‘Священной Римской империи’.

350

¹ Разумовский К. Г.

351

¹ Остерман И. А. (1725—1811) — вице-канцлер, главноначальствующий над коллегией иностранных дел.

² Морков А. И. (1747—1829) — член коллегии иностранных дел, пользовался особой доверительностью у Платона Зубова.

³ Вейдемейер И. А.

355

¹ Встренуться — спохватиться.

358

¹ Заборовский И. А. (1735—1817) — генерал-поручик.

367

¹ Литеральный — литературный.

² ‘Сувориада, поема героическая, творение Иринарха Завалишина, Фанагорийского полку подполковника. Сочинена в Варшаве 1795 году’.

³ Державин откликнулся на сочинение Завалишина эпиграммой:

Сей рифмотворческой, бессмысленной чухой

Геройский звук побед в потомство не промчится:

По имени творца, в пыль тотчас завалится,

И вечно будет жить Суворов сам собой

Или достойною его гомеровской трубой.

Вот вид на эту книгу мой.

371

¹ То есть по восшествии на престол Павла I, когда русские войска были отозваны из персидских пределов и война прекращена.

372

¹ Ростов-на-Дону.

² Протурить — прогнать.

373

¹ Картузцы в лубках — бумажные пакетики в лубяных коробах.

374

¹ В 1796 г. армия Наполеона I одержала блестящие победы в Северной Италии, а армии Моро и Журдена на Рейне и Верхнем Дунае. ²Франц II.

377

¹ 13 августа 1796 г.

² Жена великого князя Александра Павловича.

³ ‘Иван Царевич, храбрый и смелый витязь Архидеин’ — сочинение Екатерины II.

⁴ Нарышкин Л. А. (1733—1799) — обершталмейстер (глава придворного конюшенного ведомства).

⁵ Строганов А. С. (1734—1811) — оберкамергер, меценат.

378

¹ 10 сентября 1776 г. Екатерина II и весь двор ждали в тронном зале Зимнего дворца подписания Густавом IV брачного контракта со старшей дочерью наследника престола Павла Петровича. Но шведский король в последний момент отказался от брака, так как русское правительство не соглашалось исключить из контракта пункт об обязанности Александры Павловны остаться в православной вере.

384

¹ Оператор — хирург.

² Лядвея — ляжка.

³ Девятерых.

385

¹ Рекрутский набор 1796 г.— один рекрут со ста душ — был отменен императором Павлом I 10 ноября 1796 г.

387

¹ Шпанская муха — нарывной пластырь из жучка того же названия.

² Зубов Н. А. (1763—1805) — старший брат Платона Зубова, зять А. В. Суворова.

³ Наследнику престола Павлу Петровичу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Любопытные и достопамятные деяния и анекдоты государя императора Павла Первого

¹ Первым прибыл курьер от Платона Зубова — его брат Николай Зубов.

² Екатерина II скончалась через сутки после прибытия в Зимний дворец сына.

¹ Исключительное право жалования голштинским орденом св. Анны (учрежден в 1735 г. герцогом Карлом Фридрихом, дедом Павла) было предоставлено Екатериной II сыну. Разделение этого ордена на три класса последовало 5 апреля 1797 г., и с этого времени он перестал называться голштинским. Может быть, Павел I и до издания 5 апреля ‘Установления о российских императорских орденах’ награждал низшими классами ордена, но между узакононений этого времени нет ни одного распоряжения, изменяющих его первоначальный устав, кроме учреждения 12 ноября 1796 г. знака ленты св. Анны в петлицу, для награждения унтер-офицеров и рядовых.

¹ Винтер-квартира — зимняя стоянка войск.

² Гатчинский одноэскадронный кирасирский полк Павел I в благодарность за прежнюю службу присоединил к лейб-гвардии конному полку

¹ Александр Павлович стал шефом Семеновского полка, Константин Павлович — Измайловского, а Николай Павлович, которому не исполнилось еще и полугода,— конной гвардии.

¹ В Совет 4 декабря был назначен Алексей Борисович Куракин (1759—1829), одновременно заняв должность генерал-прокурора. Болотов путает его с родным братом, Александром Борисовичем Куракиным (1752—1818), одним из самых близких друзей Павла I. Александр Борисович был удален в 1782 г. Екатериной II на жительство в Саратовскую губернию, откуда ему дозволено было выезжать в два года раз. За несколько часов до кончины Екатерины II Ростопчин, исполняя приказ будущего императора, отправил к нему в Москву, где он в то время находился, курьера с приглашением поспешить в Петербург, где его 16 ноября назначили вице-канцлером.

² Васильев А. И. (1742—1807) — одновременно с назначением в Совет стал государственным казначеем.

³ Храповицкий А. В. (1749—1801) — в 1782—1792 гг. исполнял при Екатерине II должность статс-секретаря.

⁴ Хотя Остерман и получил звание канцлера, но несколько месяцев спустя попросил увольнения и переселился на жительство в Москву.

⁵ Тазенгаузен И. А. (1745-1815).

⁶ Гагарин С. С.

⁷ В первый день царствования Павел I назначил к себе в адъютанты С. И. Плещеева и П. А. Шувалова.

¹ Екатерина II готовилась к войне со Швецией (из-за неудачи переговоров о браке внучки Александры Павловны с Густавом IV) и Францией.

² Директор домоводства — заведующий администрацией земледелия и хозяйства казенных крестьян, член временных рекрутских присутствий.

³ Указ об отмене рекрутского набора был издан 10 ноября.

¹ Укоснять — замешкаться, опоздать.

¹ Лытать — уклоняться от дела, проводить время праздно.

² Распоряжение было сделано не через письмо на имя генерал-прокурора, а посредством именного указа от 20 ноября, объявленного президентом военной коллегии Н. И. Салтыковым.

¹ Стамед — грубая шерстяная ткань.

² Запрещение офицерам носить шубы и муфты было, вероятно, объявлено сначала в приказе на вахт-параде, указ же о том появился лишь 25 декабря 1798 г.

¹ Унгерн-Штернберг К. К. (1730—1799) — сподвижник фельдмаршала Румянцева, вышел в отставку в 1774 г. в чине генерал-поручика.

² Голицын И. Ф. (1731—1798).

³ Гудович А. В. (1731—1808) — один из ближайших приверженцев Петра III, после убийства которого отказался продолжать службу при российском дворе.

¹ Гавриил (1730—1801) — пользовался особенным уважением Екатерины II, которая часто упоминала о нем в своих письмах к Вольтеру.

² Амвросий (1746—1818) — известный проповедник и устроитель ‘новокрещенских школ’ для чувашей, черемисов и мордвы.

³ Иннокентий (1722—1799) — автор многих проповедей.

⁴ Московский митрополит Платон резко выступил против новой традиции — награждать духовных лиц орденами.

¹ Слух, что Новиков помешался в разуме, основан на том, что по освобождении из Шлиссельбургской крепости он стал увлеченным мистиком.

² Среди них автор ‘Путешествия из Петербурга в Москву’ А. Н. Радищев.

¹ Бабарыкин Л. И.

² Кречетников M. H. (1729—1793) — генерал-аншеф, в 1776—1791 гг. генерал-губернатор калужского, тульского и рязанского наместничеств.

¹ Попещися — усердно позаботиться.

² Цифры, приведенные Болотовым, неверны. Именным указом от 17 ноября 1796 г императрице назначено содержание по 500000 руб. в год, Александру Павловичу — 200000 руб., а его супруге 100000 руб.

¹ Указ октября 1795 г.

¹ Вскоре Зубовых все же настигла опала, и они были удалены от императорского двора.

¹ Архаров И. П. (1740-е—1815) — московский генерал-губернатор, от имени которого образовано слово ‘архаровец’.

² Ранее начальник Москвы и Московской области назывался главнокомандующим города.

¹ Главнокомандующий Москвы M. M. Измайлов.

² Генерал-майор П. П. Долгорукий.

³ Обер-полицмейстер генерал-майор П. М. Козлов.

⁴ Часы с осыпью — часы с драгоценными камнями.

⁵ Английский клоб (клуб) — общество высшей московской знати.

⁶ Московский митрополит.

¹ Румянцев не успел исполнить желания Павла I — 8 декабря 1796 г его поразил смертельный апоплексический удар.

¹ Петиметр — щеголь.

¹ Указом от 13 ноября 1796 г. повелено считать приказы, отдаваемые в присутствии государя, при пароле, именными указами.

¹ Митрополит Платон жил в выстроенном близ лавры Вифанском монастыре, более известном под названием скита.

¹ Лаж — доплата при обмене денег.

¹ Болотов ошибается, надо: ‘Воскресенским монастырем’.

² Боголюбов Ф. П.— управляющий училищной конторой.

¹ Гессе И. К. (1757—183?) — инструктор гатчинской артиллерийской команды. Павел I назначил его 15 ноября 1796 г. московским плац-майором, а 15 мая 1797 г. — московским комендантом.

¹ Войско цесаревича Павла Петровича, когда он жил в Гатчине, не превышало 2000 человек.

¹ Перемены в гвардейских полках были ненавистны для высшего дворянства России и стали впоследствии одной из главных причин цареубийства.

¹ Герольдия — высшее место при сенате, заведовавшее родословными делами.

¹ Несомненно, что Екатерина II хотела передать престол, минуя сына, старшему внуку, но внезапная смерть императрицы помешала ее намерению. Благородное же поведение Александра Павловича по отношению к отцу сомнительно, что и показало цареубийство 1801 г. Павел I поручал старшему сыну наиважнейшие должности по иной причине, чем предполагает Болотов,— он свято верил в древний закон престолонаследия (от отца к старшему сыну) и считал своим долгом с первых же дней царствования готовить себе преемника.

¹ Морейская экспедиция — экспедиция русских кораблей в 1770 г. к полуострову Морея (Пелопоннес), закончившаяся Чесменской битвой.

² По другим источникам Алексей Орлов был приведен к присяге в своем доме.

³ Это скорее было наказанием, а не честью, так как Алексею Орлову было приказано нести корону убитого им Петра III, после чего Павел I прислал графу в подарок табакерку, на которой, вместо портрета, была изображена виселица (‘Записки А. М. Тургенева’).

⁴ И. П. Архаров участвовал с Алексеем Орловым в Морейской экспедиции.

¹ Сарданапал — имя последнего ассирийского царя у многих древних авторов, ставшее нарицательным для деспота, предавшегося роскоши и изнеженности.

² Вскоре Безбородко был пожалован титулом светлейшего князя и многими богатыми деревнями, возведен в высшее звание империи — государственного канцлера.

¹ Другие мемуаристы приводят подобные же факты о короновании и погребении останков Петра III.

¹ Болотов намекает на дворцовый переворот и цареубийство 1762 г.

² Вот как рассказывает об этом событии сама Дашкова: ‘Я принуждена была лечь в постель, не было еще двенадцати часов, когда генерал-губернатор Измайлов вошел ко мне. Он, очевидно, спешил в сенат, так как не успел он сесть, как тихо сказал мне, что император приказал ему передать мне от его имени, чтобы я немедленно же вернулась в деревню и помнила бы 1762 год. Я ответила громко, так, чтобы меня слышали присутствующие, что я всегда буду помнить 1762 год и что это приказание императора исполню тем охотнее, что воспоминания о 1762 годе никогда не пробуждают во мне ни сожалений, ни угрызений совести и что, если бы государь продумал события этого года, он, может быть, не обращался бы со мной таким образом, что же касается отъезда моего в деревню, то немедленно же уехать я не могу, так как должна поставить себе пиявки, но что уеду непременно на следующий день вечером или самое позднее через день утром. Генерал-губернатор откланялся и ушел’.

¹ Похлебствовать — ‘идти за своим хлебом, выгодой’, льстить, угождать.

² Рамена — плечи.

¹ Бобринский А. Г. (1762—1813) — сын Екатерины II и ее фаворита Григория Орлова.

² По имени его строителя банкира Штегельмана.

³ То есть штаб-офицером, майором конной гвардии.

⁴ Рейтар — конный солдат.

¹ Поендеспан — дорогое кружево.

² Эспантон — вид сабли, учебное холодное оружие.

³ Флёр — тонкая, прозрачная (обычно шелковая) ткань.

¹ Дом этот куплен казной у графа З. Г. Чернышева в 1785 г. Ныне в нем Моссовет.

¹ Указ от 8 ноября.

¹ О манифесте Петра III, по которому дворяне освобождались от обязательной службы государству, Пушкин писал, что это ‘указы, коими предки наши столько гордились и коих справедливее должны были бы стыдиться’ (статья ‘О русской истории XVIII века’).

¹ Бригадирский чин был уничтожен указом от 15 мая 1799 г.

¹ Павел I очень дорожил званием генерал-адмирала, так как носил его еще будучи великим князем, и, назначив И. Г. Чернышева президентом адмиралтейской коллегии, пожаловал его в достоинство генерал-фельдмаршала по флоту ‘с тем, однако ж, чтобы он не был генерал-адмиралом’.

¹ Филиппов пост — с 14 ноября (Филиппово заговенье) до 25 декабря (Рождество Христово).

¹ Дворец был построен Петром I в 1711 г. и назван Летним домом.

² Первый камень Михайловского дворца (ныне Русский музей) Павел I заложил 26 февраля 1797 г.

³ Архангел Михаил считался покровителем русских государей.

¹ Фузея — мушкет, ружье.

¹ 1722 г.

¹ То есть при издании учреждения (правила) о губерниях.

² Нартов А. А. (1737—1813) — ученый и общественный деятель, почетный академик Петербургской АН, секретарь ‘Вольного экономического общества’.

³ Соймонов П. А. (1737—1800) — статс-секретарь Екатерины II.

⁴ Юсупов Н. Б. (1750—1831) — министр департамента уделов и член Государственного совета при Екатерине II, известный богач и меценат

¹ Херасков М. М. (1733—1803) — автор знаменитой в конце XVIII в. поэмы ‘Россияда’.

² Бакунин П. П.

¹ Бастидон Е. Я.

¹ Указ от 11 ноября.

¹ Зазираемая совесть — укор совести (зазирать — осуждать, порицать).

¹ Простоквашин Е. С.

¹ Часть вторая, рассказ No 50.

² Консистория — учреждение по церковным делам при епархиальном архиерее.

³ Симония — продажа и продажность званий и мест духовенства.

¹ Ермолов П. А.

¹ Рекетмейстер — чиновник, принимающий прошения.

² Терский А. И.

³ Палицын И. Б.

100

¹ Татаринов М. С.

² Должность директора экономии была упразднена 31 декабря 1796 г.

1

О состоянии России и отношении к прочим государствам

2

О внутреннем спокойствии

3

О продолжении рекрутского набора

4

О занимании провиантскими делами

5

Об окончании ревизии и наживах при том

6

О недоимках подушных

7

О винных откупах и прибыли откупщиков

8

О выборе тульском и переменах и распрях (1795)

9

О погодах в конце 1795 и начале сего года

10

О расстройке оружейного завода

11

О вызове колонистов в Вознесенское наместничество

12

О количестве ассигнаций

13

О шампанском

14

О пышности дворян и шубах

15

О продаже рекрут

16

О худом состоянии училища тульского

17

О вновь вышедшей карте польской (1794)

18

Об оттепели и погоде

19

О начале приема провианта

20

Молва о губернаторе

21

Молва о малости гвардейского выпуска

22

Молва о генерале-прокуроре

23

О подтвердительном и строгом указе о провианте

24

О посылке директора в Петербург с подарками

25

Еще об оттепели

26

Еще об оттепели

27

О недоумении и незнании, куда девать провиант

28

О половоди

29

О вздорожании ржи

30

Слух о скупании здесь пеньки в Херсон

31

О новых газетах

32

Об издании ‘Полезное и приятное предпровождение времени’

33

О выдумке секретаря почтамтского

34

О продаже дома и книг Новикова1

35

О злоупотреблении выпусков гвардейских

36

О половод и совершенной

37

О покраже в Петербурге ассигнаций 600 тысяч (1795)

38

История славного купца и фабриканта Походяшина

39

О Языкове-писателе

40

О сочинении ‘Глас Москвы’ Волкова (1795)

О продаже дома и книг Новикова¹