М.Н. Катков
М.Н. Катков
Памятник Глинке
Памятник Глинке
Памятник Глинке, Катков Михаил Никифорович, Год: 1885
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Приблизительно в то время, когда строки эти будут в руках читателя, в Смоленске, на небольшой площадке перед Дворянским собранием, спадет полотно, скрывавшее до сих пор от глаз непосвященных облик памятника Михаилу Ивановичу Глинке. Торжество это будет во всех отношениях более обширным и пышным, чем то, которое происходило полтора года назад при закладке фундамента этого памятника. Но и теперешнее празднество в больших размерах, и прежнее, более скромное, равно были бы немыслимы у нас сравнительно немного лет тому назад. Не менее практической деятельности, земледелия, торговли и промышленности, не менее теоретической деятельности науки и философии искусство есть один из важнейших факторов народного преуспеяния. Народ, обнаруживающий на ранней ступени своего развития одаренность к искусству, тем самым подает надежды, что и в истории роль его будет не последняя, что она обладает достаточным внутренним содержанием для исполнения самобытной культурной задачи и, когда придет время, выкажет доблесть в защите своей самостоятельности — и вещественной и духовной. Но это высокое значение искусства в нашем недавнем прошлом мало сознавалось. Не напоминая здесь и не рассказывая вновь печальной и слишком хорошо известной истории нашего нигилизма, мы должны сказать, что задолго до красных дней этого уродливого учения, задолго до появления первых его побегов на нашей почве у нас не только в темной массе, но нередко и в сферах, имеющих решающее влияние, существовал взгляд на искусство как на пустяшную, хотя и безвредную забаву. Простодушный поэт прошлого столетия, совмещавший в себе литератора и художника с государственным деятелем, восхищаясь поэзией, восклицал, что она приятна, ‘как летом вкусный лимонад’. Если на роль лимонада была осуждена поэзия, издавна привыкшая быть проводительницей самых важных учений, самых глубоких мыслей религиозного или философского, политического или нравственного содержания, то другие искусства, по самому существу своему казавшиеся предназначенными к роли декоративной или увеселительной, и подавно не могли претендовать на духовное значение или общественную пользу. Не удивительно, что живопись и музыка считались еще более лимонадом, чем поэзия.
К легкомыслию во взглядах людей образованных, к грубому невежеству во вкусах толпы не замедлило присоединиться еще другое обстоятельство. Опередившие нас в науке народы Запада в XVIII столетии были далеко впереди нас также и во всех искусствах. Неравенство было подавляющее. Долгое время мы могли только воспринимать и поглощать в себя готовое чужестранное содержание. Собственное наше учение шло медленно. В поэзии и изящной прозе у нас господствовали французы, в образовательных искусствах — французы и итальянцы, в пении и драматической музыке — исключительно итальянцы, в музыке инструментальной — немцы. Не было места только русскому. Когда зажглась заря русского искусства как вполне самостоятельного, национального стиля, полного красоты и очарования, когда в 20-х годах появился Пушкин, а в 30-х — Глинка, им пришлось иметь дело с публикой, воспитанной на французских поэтах и на итальянских композиторах. Первые поэмы Пушкина, первая опера Глинки равно подвергались упреку в вульгарности и грубости именно потому, что показались не в меру русскими, русское же, по понятиям времени, было синонимом мужицкого. Восторжествовать над этим предрассудком для Глинки оказалось труднее, чем для Пушкина. Как ни ярко горела звезда Пушкина, но его поэзия все-таки представляла собой последнее звено, венец долгого поступательного движения. Музыка Глинки в своем идеальном и безупречном совершенстве, напротив, прямо родилась на свет как Паллада, вооруженная с ног до головы. Не мудрено, что почва для ее распространения была гораздо менее расчищена. И в самом деле, культ иностранной, особенно итальянской, музыки не только не уменьшился, но, по-видимому, получил новую силу после того, как в ‘Жизни за Царя’ и в ‘Руслане и Людмиле’ Глинка дал образцы русской музыкальной драмы. Со времени первых представлений этих опер прошло тридцать лет, прежде чем они в глазах присяжных ценителей стали на надлежащую высоту, со времени смерти Глинки прошло тридцать лет, прежде чем поспел ему памятник.
Мы переживаем эпоху, во многих отношениях светлую и отрадную. Не только прекратился и почти бесследно прошумел недавний поход на все высшие стремления человечества, на драгоценнейшие достояния его духа, не только миновало царство нигилизма, но и прежнее, более добро душно-легкомысленное и поверхностное воззрение, допускавшее искусство как милое ребячество или признававшее его в роли официальной декорации для торжественных случаев, уступило место взгляду более широкому и просвещенному. Вместе с этим исчезла или исчезает болезнь. Исчезло или исчезает суеверное преклонение перед всем иностранным, тщеславное притязание казаться оторванным от собственной страны, ребяческая игра в отрицание всего русского. Вместе с открытием, что русская промышленность способна производить годные для потребления в России товары, мы сделали еще несколько других. Мы с каждым днем более убеждаемся, что русский язык способен выражать мысли и чувства русского человека, что русская литература обладает писателями, достойными влиять на его ум и сердце. Аналогичное с этим открытие теперь сделано по отношению к русской музыке. Как счастливы Колумбы русского духа! Им не нужно гадательных соображений, неустрашимых трудов и дальнего плавания: у себя дома, под рукой, при первом взгляде, брошенном внимательно и сознательно, они находят неисчерпаемые сокровища, целые миры вдохновенного творчества и светлой красоты. Их Америка — неувядающая и неиссякающая даровитость русского народа, непочатый запас в нем силы мысли и фантазии, силы изобретения и настроения. Кто может предвидеть и обозначить пределы развития, начавшегося так недавно и уже давшего такие великолепные всходы? Какими откровениями расширят наш кругозор будущие Пушкины, будущие Глинки?
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1885. 19 мая, No 137.