А. Беляев
А. Беляев
ПАМЯТИ ВЕЛИКОГО УЧЕНОГО—ИЗОБРЕТАТЕЛЯ
ПАМЯТИ ВЕЛИКОГО УЧЕНОГО—ИЗОБРЕТАТЕЛЯ
‘Юный пролетарий’, 1935, No 23, С. 43-44
Памяти великого ученого изобретателя, Беляев Александр Романович, Год: 1935
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Я перебираю его книги и брошюры, изданные им на собственный счет в провинциальной калужской типографии, его письма, черновики его рукописи, в которые он упаковывал посылаемые книги, его портреты, — и раздумываю над этим человеком, который прожил такую тяжелую и в, то же время интересную жизнь.
О нем много писали, и много будут писать, как об изобретателе аэроплана, дирижабля, межпланетного корабля, как о советском Эдисоне… Труды его в этих областях для нашего времени, конечно, практически самые важные из всего, что он дал нашей родине и человечеству.
Но что представляет собою он сам, как мыслитель, исследователь, изобретатель? Какова самая характерная черта этого исключительно оригинального ума? Что двигало его мыслями и чувствами?
Самое характерное в нем, как мне кажется, это ‘космичность’ его сознания. Едва ли кто-либо из людей, живших на Земле, не исключая астрономов, чувствовал себя до такой степени ‘гражданином Вселенной’, как Циолковский. Пространство и время он мыслил поистине астрономическими масштабами, в пределах Солнечной системы он чувствовал себя, как дома. Он знал ее лучше, чем мы знаем свои город. И не только знал, а и чувствовал, как человек, который долгие годы и десятилетия мысленно жил в межпланетных просторах, бродил с астероида на астероид, с планеты на планету. Он не был художником пера, но он был художником мысли. И поэтому его произведения о небе производят такое неотразимое эстетическое впечатление. В его знании было много любви. Несмотря на кажущуюся сухость, он был человеком глубоко эмоциональным
… ‘Учение о центробежной силе меня интересовало потому, что я думал применить ее к поднятию в космические пространства. Был момент, — пишет он в своих воспоминаниях, — когда мне показалось, что я решил этот вопрос (шестнадцати лет). Я был так взволнован, даже потрясен, что целую ночь не спал — бродил по Москве и все думал о великих следствиях моего открытия. Но уже к утру я убедился в ложности моего изобретения. Разочарование было так сильно, как и очарование. Эта ночь на всю жизнь оставила след. Через 30 лет я еще иногда вижу во сне, что поднимаюсь к звездам на моей машине, и чувствую такой же восторг, как и в ту незапамятную ночь’.
И именно потому, что Циолковского так притягивало небо, он, как никто из живущих и живших на Земле людей, глубоко, остро, можно сказать, болезненно ощущал земное тяготение, нашу прикованность к Земле. К вопросу об этих ‘целях’ он возвращается в своих произведениях неоднократно. И отсюда же — мечты, проекты, изобретение аэроплана, дирижабля, стратоплана, межпланетной ракеты, ракетных поездов, мечты о людских колониях на астероидах и в межпланетном пространстве.
К жизни на земле он подходил также с астрономическими масштабами. Он исследовал настоящее прошлое и будущее нашей планета. Он строил грандиозные проекты ‘планетарной’ переделки Земли, — приспособления для жизни экваториальных джунглей, пустынь, гор, даже океанов.
Как и во всех своих работах, — от изобретения пишущей машинки и межпланетного алфавита до ‘Целей звездоплавания’, он преследовал одну бескорыстную цель — ‘сделать что-либо полезное для людей, не прожить даром жизнь, — продвинуть человечество хоть немного вперед’.
Приведу пример, насколько была ‘обжита’ Циолковским Солнечная система: Прочитав мой роман о межпланетных полетах ‘Прыжок в ничто’, Циолковский прислал мне письмо со своими замечаниями. Вот некоторые из них.
Я описываю вид звёздного неба в полдень, во время полета на стратоплане.
‘Живая картина полета в стратосфере. На этой высоте все же можно видеть только самые яркие звезды, при том из тени и присмотревшись к темноте. Млечный Путь заглушается светом освещенной солнцем атмосферы’.
О трудностях астронавигации:
‘Боковые звезды остаются неизменны, сбиться с пути нельзя’.
Я описываю пробный полет ракеты на известную высоту. И у него уже готов расчет:
— ‘Время поднятия и (+) падения составляют 15 секунд’.
О температуре Марса:
‘Наша атмосфера отражает более половины солнечных лучей в небесном пространстве. Марс же почти все их поглощает. Поэтому температура Марса немного ниже земной, что подтверждается последними измерениями и определенной величиной льдов Марса’.
Об атмосфере Венеры:
‘Атмосфера Венеры почти все лучи Солнца (высокое альбедо) {Альбедо — отношение рассеянного данным телом количества световой энергии к количеству света, падающего на него под прямым углом.} отбрасывает в небесное пространство. Вследствие этого и движения густой атмосферы температура Венеры немногим выше, чем на Земле’. О дыхании в пустоте: ‘Вследствие упругости легких, они в пустоте или разреженном воздухе сжимаются в комочек. Это и губит человека. Но и прежде этого большинство погибает от других причин. Сжиматься легким в комочек мешает давление атмосферы’.
О допустимом для жизни организма увеличении тяжести:
‘Цыплята, я думаю, могут выдержать тяжесть и в 100, но в опыте я доводил ее только до пяти’.
О ‘хранении’ людей в водяных амортизационных ящиках при взлете ракеты:
‘Водолазный костюм не нужен: довольно купального (даже и он не нужен)’. Герои романа залетают слишком далеко:
‘Если 100 000 километров в секунду, то в сутки около 10 миллиардов верст, дальше Плутона, откуда Солнце кажется яркой звездой, но уже для оранжереи бесполезно’. (Оранжерея доставляла питание путникам).
Во втором издании мне пришлось укоротить рейс звездоплавателей. Учтены были и другие указания опытного ‘небожителя’ К. Э. Циолковского.
Смерть унесла первоклассного научного фантаста в лучшем смысле этого слова.