И. Н. БОРОЗДИН
И. Н. БОРОЗДИН
Памяти В. О. Ключевского
(Умер 12 мая 1911 года)
Памяти В. О. Ключевского
(Умер 12 мая 1911 года)
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Памяти В. О. Ключевского, Бороздин И. Н., Год: 1911
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В. О. Ключевский: pro et contra, антология
СПб., НП ‘Апостольский город — Невская перспектива’, 2013.
Еще новая тяжкая утрата русской науки и русской культуры… Не стало Василия Осиповича Ключевского, не стало этого замечательного и единственного в своем роде историка, великого летописца-художника родной старины. И горе нежданной утраты раздвоить с Москвой и родным университетом Ключевского вся Россия, нет ведь ни одного уголка, где бы не знали и не чтили высоко гениального историка, нашу национальную гордость и славу.
Теперь, под первым впечатлением происшедшего, трудно дать какую-либо исчерпывающую характеристику научного и культурного значения почившего учителя, хочется лишь отметить главнейшее, вызвать в воспоминании его дорогой образ…
Великие заслуги Ключевского-ученого давно признаны всеми и вся, без преувеличения можно сказать, что почти все новейшее течение русской историографии находилось ‘под знаком Ключевского’. И его собственные труды и труды его учеников — его славной ‘московской школы’ — и труды ученых, так или иначе находящихся под его мощным влиянием, создали целую эпоху в науке русской истории.
На смену прежней прагматики или сухим формально-правовым построениям теперь появилась история народа, история общества, в трудах Ключевского и его школы русская история впервые предстала в широком социологическом охвате. Сам глубокий ученый-аналитик, нисходящий в недра первоисточников и от них исходящий, Ключевский в то же время был великим синтетиком, мастером широких и образных построений. Ничто не ускользало от пристального взгляда исследователя, каждая мельчайшая деталь, до конца использованная, занимала свое определенное место — фундамент ставился прочный и неприступный, и на этом фундаменте гениальной рукой первоклассного художника возводилось грациозное архитектурное здание, где строгая пропорциональность форм и стильная выдержанность самых причудливых узоров соответствовали красоте всего замысла. Ключевский оставил нам недосягаемые образцы и строго-специальных, скрупулезных штудий, и широких всеобъемлющих концепций. Но как работы первого рода имели в конечном счете ту или иную детали общего построения, так и работы второго рода исходили от тонкой, инкрустационной, порой незаметной, но пристальной и глубокой работы. У Ключевского никогда нет книжной схемы, отвлеченной голой абстракции, у него все живет, все одухотворено, все красочно. Берется ли история учреждения, она трактуется не с внешней формальной стороны, но в тесной связи с историей общества, с общей социальной структурой, рисуется ли яркая бытовая картина помещичьего уклада или убогого крестьянского житья, не надо забывать за яркостью и сочностью красок бесконечного цифрового и статистического материала хозяйственной истории. Никто как Ключевский не сумел слить так в стройное и гармоническое целое и экономическую, и социальную, и политическую, и культурную стороны исторического процесса. Все эти отличительные особенности ученого и художественного таланта Ключевского сказываются и в его специальных исследованиях, и в его знаменитом общем курсе русской истории. Если его магистерская диссертация о житиях святых как историческом источнике представляет образец и ‘Quellenforschungen’1, то его классическая ‘Боярская дума’ и известные статьи о земских соборах дают мастерское изображение историй учреждений на общем социальном фоне, статьи о хозяйственной деятельности Соловецкого монастыря и о прикреплении крестьян трактуют о сложных и важных проблемах социально-экономической истории, а публичные речи о Сергии Радонежском, Екатерине II, ‘Капитанской дочке’ Пушкина, ‘Евгении Онегине’ и ‘Недоросле’2 ярко свидетельствуют об исключительном художественном даровании автора, бесподобного мастера стиля и формы.
Но кульминационного пункта гениальное дарование Ключевского достигает, в его ставшем уже классическим ‘Курсе русской истории’. В этом замечательном курс все ценно — и главы, посвященные сложным и спорным вопросами социальной и экономической истории, и отделы, отведенные общим характеристикам эпох и исторических деятелей и духовно-нравственной эволюции русского общества. Говорит ли Ключевский о начале русского государства, давая своеобразную картину Днепровской Руси, или о заселении Суздальцами, мастерски воспроизводя быт русских по пословицам, повествует ли о грозных временах опричнины, разбирается ли в бурных событиях Смутного времени, пристально следя за резко определившимися классовыми противоречиями, или систематизирует неукротимо-скачущую и неутомимую реформационную работу Петра Великого — всюду и везде одинаково силен историк-художник, своему знанию и таланту подчинившей и отдаленные времена, и истекшие события. А знаменитая портретная галерея деятелей русского прошлого, воспроизведенная на страницах курса, разве забудется хоть один из портретов, разве поблекнут когда-нибудь волшебно-оживляющие краски! Вот северный князь-залешанин Андрей Боголюбский, который и ‘не величав был на ратный чин, но ждал похвалы лишь от Бога’, вот шумливый и причудливый ‘грозный царь’, вот ранний вольнодумец князь Хворостинин, который ‘в вере пошатался и православную веру хулил’, вот привлекательный образ ‘тишайшего’ царя, ставшего на перепутье от старого к новому, вот ‘тучная и некрасивая полудевица’ царевна Софья, которая ‘властолюбию пожертвовала совестью, а темпераменту стыдом’, вот царь-реформатор, царь-работник, вот добрая и своенравная русская барыня, императрица Елизавета — незабываемый образ, начертанный антитезами, вот беспощадный портрет Петра III. И много, много таких счастливых и образных характеристик можно встретить на протяжении курса.
Но если велико наслаждение читать и перечитывать этот курс, то ни с чем несравнимо наслаждение имевшего счастье слушать его непосредственно из уст самого лектора. Для историка-москвича самые светлые и радостные воспоминания студенческих лет связаны с именем Ключевского, с его ‘историческими’ лекциями…
Чтения Ключевского — это был праздник, это было высшее умственное и эстетическое наслаждение. Так и вспоминается большая словесная еще не перестроенного нового здания, аудитория набита битком, собрались студенты всех факультетов и различных курсов (напрасны были попытки целой заставы ‘субов’ и педелей пропускать только филологов), все горят нетерпением, ждут Ключевского. Вот все стихло, показался Ключевский и медленно взошел на кафедру, слегка поблескивая сквозь очки на аудиторию, согнувшись над кафедрой и все время стоя, начинает чтение Ключевский. И сразу, с первых же слов охватывает какое-то чарованье, восторг и преклонение перед дивным чародеем-лектором, так умело воскрешающим седую старину, так ярко рисующим причудливые образы минувшего… Аудитория вся во власти лектора, вся живет с ним, она по его слову содрогается, горюет или весело смеется. Все современное как-то исчезает, мы все в прошлом, оно не умерло, нет, оно живо — и мы в нем, оно в нас. Прозвонил резкий, отрывочный звонок, лекция окончена, дивная сказка рассказана… Но нет, до следующей недели, до следующего раза. И как был радостен этот день…
Печатается по: Современный мир. 1911. No 5. С. 309-312.
Бороздин Илья Николаевич (1883-1959) — историк и литературный критик. Закончил историко-филологический факультет Московского университета. Преподавал в Ашхабаде, профессор Воронежского университета (1948-1959).
1 Quellenforschungen — исследование источников (нем.).
2 И. Н. Бороздин имеет в виду следующие работы В. О. Ключевского: ‘Древнерусские жития святых’ (М., 1871), ‘Боярская дума древней Руси’ (М., 1882), ‘Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае’ (Московские университетские известия. 1867-1868. No 7), ‘Происхождение крепостного права в России’ (Русская мысль. 1885. No 8, 10) ‘Значение Преподобного Сергия для русского народа и государства’ (Богословский вестник. 1892. No 11), ‘Императрица Екатерина II (1729-1796)’ (Русская мысль. 1896. Кн. 11), ‘Евгений Онегин и его предки’ (Русская мысль. 1887. Кн. 2), ‘Недоросль Фонвизина (Опыт исторического объяснения учебной пьесы)’ (Искусство и наука. 1896. No 1).