Памяти стараго народника.
Памяти стараго народника.
И. Ильинскій.
‘Современникъ’, No 12, 1912
Памяти старого народника, Ильинский И., Год: 1912
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Когда пришло коротенькое извстіе о смерти Златовратскаго, одинъ мой знакомый, человкъ интеллигентный и довольно близко стоящій къ литературнымъ кругамъ, съ изумленіемъ воскликнулъ:— Какъ! онъ умеръ только теперь?— И восклицаніе это никому не показалось страннымъ. Златовратскій какъ-то незамтно, неслышно доживалъ среди насъ послдніе годы своей жизни. Время, когда произведенія его были однимъ изъ серьезныхъ факторовъ умственной жизни, давно прошло. Новыя птицы запли новыя псни, ихъ слушали съ жадностью, а идеологъ стараго поколнія почти бросилъ перо и обрекъ себя на добровольное молчаніе… Даже избраніе Златовратскаго почетнымъ академикомъ чуть всколыхнуло болото забвенія, въ которое онъ погружался, а теперь напомнила о немъ только смерть его. Въ первую минуту извстіе о ней прошло, быть можетъ, малозамченнымъ, но потомъ мысль невольно возвратилась къ этому факту и стала все глубже и глубже проникать въ его истинное, значеніе.
Да, книги имютъ свои судьбы, имютъ ихъ и творцы книгъ, но всегда ли судьбы эти бываютъ справедливы? Конечно, все въ мір обусловлено, все иметъ свои причины, но надо различатъ причину отъ основанія, нельзя просто мириться со слпою причинностью, а необходимо наше сознаніе, насколько эта причинность разумна. Мы попытаемся въ нашей короткой замтк разсмотрть вопросъ, почему былъ забытъ Златовратскій и заслужилъ ли онъ это забвеніе. Для этого первоначально ознакомимся вкратц съ его жизнью и дятельностью.
Николай Николаевичъ Златовратскій родился въ 1845 г., въ Владимір-губ. Семья его была центромъ Владимірской интеллигенціи, а отецъ, въ частности, много силъ потратилъ на неблагодарную и незамтную роль культурнаго дятеля въ глухой провинціи 50-хъ годовъ. Еще въ раннемъ дтств Златовратскій довольно близко знакомится съ деревней и народомъ, во время частыхъ поздокъ къ родственникамъ изъ сельскаго духовенства. Окончивъ гимназію, будущій писатель посл долгихъ мытарствъ долженъ былъ отказаться отъ мысли о поступленіи въ университетъ и пристроился въ петербургскомъ технологическомъ институт. На почв недоданія и нервнаго разстройства юноша захворалъ и слегъ въ больницу. Выздороввъ, онъ принужденъ былъ вернуться домой. Немного отдохнувъ отъ голодовокъ и переутомленія, Златовратскій возвращается къ литературной дятельности, небольшіе беллетристическіе наброски и во время жизни въ Петербург давали ему подчасъ кусокъ хлба и надежду на лучшее будущее. Дома писатель въ 1874 году создаетъ первое значительное свое произведеніе ‘Крестьяне-присяжные’, вкусивъ, наконецъ, отъ литературной извстности, избираетъ окончательно тотъ путь писательскій, о тернистости котораго не разъ съ затаенной грустью говорилъ H. К. Михайловскій. 70-е и 80-е годы Златовратскій работаетъ особенно продуктивно и создаетъ такія крупныя во всхъ отношеніяхъ вещи, какъ ‘Золотыя Сердца’, ‘Устои’, ‘Деревенскіе будни’ и т. д. Уже 90-е гг. явились для писателя періодомъ, когда, мысль обращается къ воспоминанію прошлаго, а потомъ онъ почти совершенно замолкъ. Современная жизнь съ ея запросами и сомнніями шла, какъ будто, мимо Златовратскаго…
До, кода-то было большое, свтлое, захватывающее. Все было ясно: кто виноватъ, куда идти. Когда-то уродливость и жестокость русской жизни вели не къ безплоднымъ размышленіямъ, а къ эмоціи и дйствію. Народъ страдаетъ, мы виноваты, надо покаяться, отршиться отъ того, что добыто цною слезъ и крови народной даже ‘стать не нещастнымъ’, какъ формулируетъ одинъ изъ героевъ ‘Золотыхъ Сердецъ’, идти къ мужику надо, учиться у него безконечному терпнію, неустанному труду, погрузиться въ самую гущу народной жизни и понять ея особенную большую историческую мудрость. Не было раздвоенности, былъ единый могучій потокъ, который вынесъ на своихъ волнахъ міросозданіе и творчество Златовратскаго и, схлынувъ, унесъ ихъ съ собою. Въ этомъ поток сливались воедино мысль и совсть семидесятниковъ, и познаніе мужика было для нихъ, и особенно для Златовратскаго, удовлетвореніемъ не только жажды познанія широкой и многообразной дйствительности, но и моральнымъ императивомъ. Не только потому они познавали народъ, что любили его, но и для того, чтобы любить еще больше. Истина и справедливость нераздльно сливались у нихъ въ правд о мужик и въ правд мужика. Понятно, что этотъ фактъ накладывалъ особенный отпечатокъ на ‘бытописательство’ беллетристики 70-хъ годовъ, и правъ С. А. Венгеровъ, утверждая въ труд своемъ, что ‘западные народники-жанристы просто себ живописуютъ, а русскіе писатели-народники священнодйствуютъ’.,
Бываютъ жрецы, сомнвающіеся, готовые сейчасъ сжечь все, чему поклонялись, допрашивающіе своего бога, какъ обвиняемаго. Имъ тяжело и жутко. Вотъ божество не оправдаетъ ожиданій, впадетъ въ очевидное заблужденіе, и жрецъ отряхнетъ прахъ отъ ногъ своихъ и пойдетъ искать иного бога. Но бываютъ счастливые, не сомнвающіеся, не испытывающіе: Они не дерзаютъ влагать персты въ раны божества и съ радостнымъ выраженіемъ лица всегда готовы воскликнуть: Credo, quia absurdum! Златовратскаго часто относили къ вторымъ, но это не совсмъ правильно. Несмотря на свою цльность, свой органическій оптимизмъ, онъ былъ слишкомъ русскій интеллигентъ, чтобы врить въ непогршимость папы. Да и большой художественный талантъ требовалъ прежде всего прямого, Не извращеннаго отраженія дйствительности. Любопытно, что на этой почв родилась одна изъ чертъ литературной физіономіи Златовратскаго,— именно частый разладъ художника съ мыслителемъ, для самого писателя, впрочемъ, незамтный. И этотъ разладъ проявляется въ чувствительнйшемъ мст Златовратскаго, въ вопрос объ общин, въ идеализаціи которой покойнаго, какъ и народниковъ вообще, любили въ свое время упрекать нкоторые развязные публицисты, полагавшіе, что открыли Америку, указавъ на фактъ дифференцированія общины. Тамъ, гд мыслитель Златовратскій беретъ верхъ надъ художникомъ, онъ склоненъ бываетъ приписать общин вс достоинства и никакихъ недостатковъ. Возьмите его теорію общины въ ‘Деревенскихъ будняхъ’:
‘Въ схем народно-бытовыхъ основъ существенную роль играютъ четыре элемента:
1) Гарантія нравственной индивидуальной свободы.
2) Гарантія равноправнаго участія личности въ общинныхъ сходахъ и судахъ.
3) Гарантія равнаго экономическаго благосостоянія членовъ общины, достигаемаго правомъ общаго труда и общаго пользованія результатомъ его.
4) Общинная помощь во всхъ тхъ случаяхъ, когда первыя три гарантіи окажутся недостаточными для сохраненія правъ личности’.
И вдь Златовратскій былъ убжденъ, что это не его субъективныя desiderata, а что дйствительно эти конструированные, согласно со всми правилами юридической методики, элементы мужицкаго права играютъ ‘существенную роль’, и, стало быть, опредляютъ историческія судьбы общины. А на скептиковъ, врод Евтропа Шманнна, оптимисты имютъ особенно вскую дубинку.
‘— Ну, да,— сказалъ старикъ Евтропъ Шманинъ,— держи карманъ! Все одно, братъ! Вотъ намъ надлили на пятьдесятъ три души, а теперь передлъ будемъ длить на шестьдесятъ четыре, а потомъ на восемьдесятъ… Вдь міръ-то тоже растетъ… вотъ что! А земли-то все столько же… Все одно — куда пойдешь?
Замчаніе Евтропа заставило мужиковъ смутиться.
— А вотъ куда пойдешь,— поднялся и сверкнулъ своими цыганскими глазками Иванъ Тарасычъ.— Ты, вотъ, ежели одинъ, такъ поди сунься за землей-то. Дастъ теб кто? А ежели у деревни земли не станетъ, такъ деревн безъ земли быть нельзя! Такихъ деревень На свт нту. У деревни земля какъ-никакъ будетъ’.
Иванъ Тарасычъ сталъ креститься на образъ.
И при всемъ этомъ Златовратскій, по справедливому замчанію М. А. Протопопова, ‘относится къ своему Ивану Тарасычу пресерьезно и готовъ повторить вмст съ мужикомъ: ‘вотъ братъ, что врно сказалъ, то врно’. Перечисленнымъ выше юридическимъ гарантіямъ значитъ, съ этой стороны, нечего опасаться. Посмотримъ теперь, въ какихъ формахъ выльются первыя дв изъ нихъ на деревенскихъ сходахъ. Вотъ картина схода изъ тхъ же ‘Деревенскихъ будней’, но нарисованная уже Златовратскимъ-художникомъ:
‘Мшки… Тридцать четвертей… Зерно… всыпали:!! Да кто изъ васъ считалъ? Считали вы галокъ на застрх! Поди спроси Ивана Терентьича объ этомъ! Сунься къ Ивану Те- рентьичу, что къ кобыл подъ хвостъ! Онъ теб надушитъ въ носъ-то! Считали! Я всыпалъ. Мы съ братомъ. Да когда? Когда еще не въ раздл были! Были вы! Да ты, лшій, спроси мужиковъ! Ты чего лаешься? Лшій и есть. Чего ты лаешься, идолъ? Вотъ они старики-то! Зерно всыпали… Двадцать мшковъ… Лови ихъ, двадцать-то мшковъ! Просору больше! Просорилось зернышко-то наше, это врно! Дураки, такъ дураки мужики и есть!’.
Мы нарочно съ нкоторой подробностью останавливаемся на общин въ творчеств Златовратскаго, считая, что отношеніе Златовратскаго является типичнымъ отношеніемъ его къ мужику вообще. Вотъ эпическіе мужики ‘Устоевъ’ Златовратскаго-мыслителя, говорящіе чуть ли ни гектометрами и воспвающіе добродтель и очарованіе общиннаго быта съ былиннымъ складомъ, и вотъ, на-ряду съ ними ямщикъ изъ очерка ‘Разночинецъ Серапіонъ Скорый’:
— Ежели баринъ лютуетъ, то мужикъ очень хорошо понимаетъ, что какъ же человку за свое кровное не лютовать. Это онъ понимаетъ и уважаетъ. Уважаетъ-съ, потому по себ знаешь, онъ и самъ свое изъ зубовъ не выпуститъ’.
Златовратскому, прямолинейному, какъ вс почти семидесятники, трудно было примирить въ теоріи эти дв различныя мужицкія тенденціи, и его ‘Золотыя сердца’, искавшія правды у мужика вообще, натыкаются на фактъ распаденія этого призрачнаго мужика. Его нтъ, а есть или хранитель общинныхъ устоевъ. Мосей Волкъ или Петръ Вонифатьичъ съ ярковыраженными аппетитами хозяйственнаго мужичка. Одно изъ этихъ золотыхъ сердецъ (Лиза Дрекалова изъ ‘Устоевъ’) -такъ и перестаетъ биться, измученное мыслью:
— Сколько уже перемнилось этихъ Лизъ! но не онъ, а все еще Пимены и Петры заполняютъ собою мужицкую душу…
Взаимоотношеніе трехъ факторовъ русской жизни: народно-бытовыхъ устоевъ, стихійныхъ, стремившихся къ ихъ разрушенію силъ исторіи и золотыхъ сердецъ, искавшихъ правды въ первыхъ и пытавшихся бороться со вторыми — вотъ что служило главной осью творчества Златовратскаго. Годъ за годомъ противорчія русской жизни все обострялись и обострялись. Уже въ 70-е годы они были достаточно ясны и проявлялись въ творчеств Златовратскаго, какъ фактическое подмываніе ‘устоевъ’ мутными водами новыхъ теченій и какъ взаимное непониманіе между представителями устоевъ съ одной стороны и золотыми сердцами съ другой. Только цльный органическій складъ натуры Златовратскаго мыслителя могъ реагировать на это невозмутимымъ оптимизмомъ. Жизнь и наука давали для оптимизма слишкомъ мало поводовъ, мысль и вниманіе русскаго интеллигента стали искать гармоніи въ другихъ областяхъ, когда выяснилось, что въ этой она едва ли не безвозвратно утрачена. Потокъ органическаго оптимизма, ‘вры сердца’, принесшій съ собою, какъ говорилось въ начал этой статьи Златовратскаго, схлынулъ, и первое время посл него новыя струи скептизма и разочарованія смыли оптимизмъ покойнаго. Изслдователями народной жизни явились уже не беллетристы, а ученые, которымъ, разумется не свойственъ разладъ художника и мыслителя, которые, имя передъ собой сухія цифры, не склонны къ оптимизму, какъ таковому. Но теперь, когда изслдованія г-жи Ефименко, K. Р. Кочаровскаго и другихъ показали, что нтъ основаній и къ голому пессимизму, мысль, измученная долгимъ промежуточнымъ періодомъ, можетъ съ глубокой благодарностью возвратиться къ Златовратскому. Въ смысл стойкости взглядовъ, въ смысл цльности характера, его личность представляетъ высокую нравственную цнность въ наши дни, когда изъ всхъ цнностей едва ли не моральныя въ наибольшемъ загон. Златовратскій не былъ ‘дважды рожденнымъ’, какъ говоритъ Джемсъ о раздвоенныхъ людяхъ. Онъ былъ представителемъ душевнаго здоровья, родившимся одинъ разъ оптимистомъ и не мнявшимся всю жизнь. Теоріи сры, но вчно зелено златое древо жизни, которое такъ любилъ и такъ чувствовалъ Златовратскій. Заблужденія его забудутся, но не забудется высокая художественная правда большей части его твореній, не забудется и его свтлая личность. То и другое служило и будетъ служить импульсомъ къ дйствію, а за дйствіемъ сила, побда и послднее слово, заключающее правдивый и неизбжный судъ исторіи.