Памяти H. Н. Страхова, Грот Николай Яковлевич, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 34 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Николай Гротъ.

ПАМЯТИ H. Н. СТРАХОВА.

КЪ ХАРАКТЕРИСТИК ЕГО ФИЛОСОФСКАГО МІРОСОЗЕРЦАНІЯ.

Оттискъ изъ No 392 ‘Вопросовъ философіи и Психологіи’.

МОСКВА.
Типо-литографія Высочайше утв. Т-ва И. Н. Кушибревъ и К.
Пименовская улица, собств. домъ.
1896.

Рефератъ, читанный въ Московскомъ Психологическомъ обществ.

‘Есть старинное ученіе, что та же дверь, которая ведетъ въ глубину нашего сердца, ведетъ и въ область божественныхъ силъ. Это — прекрасное и истинное ученіе, на этомъ пути нужно искать Бога, а не въ четвертомъ измреніи пространства’. (Страховъ ‘Вчныя истины’, стр. 56).

Крайне малочисленный еще кружокъ русскихъ философовъ, сплотившійся въ послдніе годы для общей работы въ журнал ‘Вопросы философіи и психологіи’, понесъ недавно тяжелую и незамнимую утрату въ лиц скончавшагося въ Петербург 24 января 1896 г., на 68 году жизни, Николая Николаевича Страхова.

Два года назадъ, по предложенію нкоторыхъ московскихъ философовъ, Психологическое Общество избрало H. Н. своимъ почетнымъ членомъ, одновременно съ графомъ Л. Н. Толстымъ. Значеніе H. Н. Страхова слдующимъ образомъ было охарактеризовано въ записк московскихъ психологовъ: ‘Человкъ разносторонне и широко образованный, мыслитель тонкій и глубокій, замчательный психологъ и эстетикъ, H. Н. Страховъ представляетъ и какъ личность выдающіяся черты — стойкостью своихъ убжденій, тмъ, что онъ никогда не боялся идти противъ господствующихъ въ наук и литератур теченій, возставать противъ увлеченій минуты и выступать на защиту тхъ крупныхъ философскихъ и литературныхъ явленій, которыя въ данную минуту подвергались гоненію и осмянію. Какъ писатель, H. Н. Страховъ отличается выдающимися достоинствами: тщательная литературная отдлка его сочиненій, ясность стиля, осторожность приговоровъ и спокойное логически-послдовательное изложеніе — таковы выдающіяся качества его, какъ литератора. Какъ философъ, H. Н. является оригинальнымъ представителемъ особаго міросозерцанія, примыкающаго къ лвой фракціи гегеліанства,— міросозерцанія, въ которомъ онъ съ замчательной своеобразностью и тонкостью логическаго анализа старается примирить начала современнаго научнаго реализма съ идеалистическими принципами отвлеченной философіи. Какъ политическій мыслитель, м. Н. всегда писалъ въ дух и въ защиту славянофильства’.

Думаемъ, что въ этихъ немногихъ словахъ правильно были выражены выдающіяся черты личности покойнаго H. Н. Страхова. При мягкомъ и необыкновенно уравновшенномъ характер, H. Н. былъ настоящимъ философомъ не только въ писаніяхъ своихъ, но и въ скромной своей жизни, и потому можно было разсчитывать еще на продолженіе его плодотворной 40-лтней литературной дятельности. Но въ послдніе два года H. Н. Страховъ началъ серьезно хворать, вынесъ весною 1895 г. тяжелую операцію и осенью чувствовалъ себя уже ‘не тмъ человкомъ, какимъ былъ прежде’.

Въ ноябр H. Н. началъ писать для нашего журнала давно общанную имъ статью ‘О естественной систем съ логической стороны’, гд думалъ выразить самыя интимныя свои убжденія, касающіяся философіи природы, но 8 декабря 1895 г. онъ писалъ намъ: ‘Прежде всего долженъ просить у васъ прощенія: я не могу приготовить своей статьи и къ слдующей (январьской) книг журнала. Статья начата и я пишу ее съ большимъ стараніемъ, но не могу преодолть какой-то тяжести головы и пера,— ну, однимъ словомъ, статья не будетъ вамъ послана къ 15 декабря. Однако, я ее допишу и твердо общаю прислать ее къ мартовской книжк, то-есть въ конц января. H. И — чу не суждено было исполнить своего твердаго общанія, статья его, можетъ быть, уже почти готовая, вроятно, не попадетъ въ тотъ журналъ, для котораго она была предназначена — H. Н. такъ быстро заболлъ и такъ неожиданно скончался, что не усплъ сдлать никакихъ распоряженій на случай смерти. Про Страхова можно сказать почти то же, что Цицеронъ (на основаніи древнихъ біографовъ) разсказываетъ о Платон: scribens est mortuus (онъ умеръ во время писанія), предъ смертью ему стало немного полегче и, какъ намъ передавали, послднія слова его были: ‘ну, теперь я отдохнулъ и пойду писать’.

H. Н. Страховъ былъ писателемъ по преимуществу — писателемъ-художникомъ, любившимъ и глубоко чтившимъ слово, какъ орудіе мысли и творчества. Онъ не былъ самъ художникомъ-творцомъ, но зато — кто лучше Страхова понималъ красоты художественныхъ произведеній, красоту поэзіи и творчества? Въ своихъ извстныхъ статьяхъ и книгахъ ‘Замтки о Пушкин и другихъ поэтахъ’, ‘Критическія статьи объ И. С. Тургенев и Л. Н. Толстомъ’ и др. Страховъ обнаружилъ рдкое умнье правдиво оцнивать^ художественное значеніе старыхъ и новыхъ, еще никмъ не отмченныхъ произведеній изящной литературы, ставить ихъ сразу на надлежащее мсто, точно опредлять своеобразное значеніе художника-писателя, выяснять особый родъ его таланта и растолковывать его сильныя и слабыя стороны. Въ этихъ своихъ критико-литературныхъ трудахъ Страховъ всего извстне и доступне большой публик, но сколько нужно было и собственныхъ дарованій, и философскаго и научнаго развитія, чтобы стать такимъ чуткимъ и глубокимъ критикомъ, какимъ былъ H. Н.

По роду своего таланта Страховъ былъ именно и по преимуществу писателемъ-критикомъ,— критикомъ не только въ области поэзіи и изящной литературы, но и въ области философіи, точной науки и доктринъ политическихъ, повсюду почти одинаково компетентнымъ, тонкимъ и проницательнымъ. Въ стран, гд нтъ еще полной свободы слова, всякому критику, съ какимъ бы ни было міросозерцаніемъ, живется тяжело: ремесло его неблагодарное. Онъ создаетъ себ часто враговъ только вслдствіе неизбжныхъ недомолвокъ, умолчаній и предосторожностей. И несомннно, что Страховъ раздлялъ участь всхъ русскихъ писателей — невозможность иногда высказаться вполн, до конца — и долженъ былъ терпливо выносить происходившія отсюда недоразумнія, видть непониманіе своихъ намреній и замысловъ, терпть упреки въ двуличіи и политическое заподозриваніе — иногда даже въ ретроградныхъ тенденціяхъ. Но кто зналъ Страхова ближе и внимательно слдилъ за его литературною дятельностью въ разныя эпохи, долженъ признать, что эти упреки несправедливы уже потому, что Страховъ оставался вренъ своему основному міросозерцанію въ теченіе всей своей жизни, каковы бы ни были въ данную эпоху литературныя, философскія и политическія вянія. И замчательно, что Страхову приходилось быть всегда въ оппозиціи именно къ тмъ теченіямъ мысли, которыя были въ данное время наиболе модными, властными. Въ 60-хъ и 70-хъ годахъ онъ велъ борьбу и полемику съ Писаревымъ, Лавровымъ, Антоновичемъ, Чернышевскимъ, Герценомъ, въ 8о-хъ и 90-хъ — съ дарвинистами, Вл. С. Соловьевымъ и съ противниками философскаго и религіознаго міросозерцанія Л. Н. Толстого, хотя отлично зналъ, что извстная его статья ‘Толки объ Л. Н. Толстомъ’ {‘Вопросы философіи и Психологіи’, 1891 г., кн IX, стр. 98—132 (II отдла).}, въ періодъ самаго горячаго гоненія на этого писателя со стороны консервативной прессы, не могла понравиться и въ Оффиціальныхъ кругахъ. По поводу этой статьи онъ писалъ намъ 30 мая 1891 года слдующее: ‘У меня есть статья ‘Толки объ Л. Н. Толстомъ’, которую я напрасно пытался напечатать въ разныхъ-журналахъ. Хотя она написана вполн цензурно, редакторы боялись привязки цензуры… Не возможно ли будетъ напечатать ее въ Вопросахъ? Собственно, Вопросы обязаны употребить вс усилія для напечатанія этой статьи… Точный взглядъ на нашего великаго писателя, изложенный у меня, долженъ быть принятъ въ журналъ, какъ исполненіе неотложной обязанности… Мн было бы очень пріятно помщеніе ея въ Вопросахъ, у которыхъ есть публика довольно хорошая… Самое почтенное для моей статьи мсто — вашъ журналъ’… Конечно, редакція ‘Вопросовъ Филос. и Психол.’ съ удовольствіемъ согласилась на напечатаніе талантливой статьи H. Н. и употребила вс усилія для помщенія ея въ надлежащемъ вид.

Во многихъ письмахъ къ намъ H. Н. Страховъ жаловался, что всю жизнь ему приходилось вести борьбу съ редакторами журналовъ {‘Еще недавно пострадали: моя статейка объ Ап. Григорьев и письмо объ Аон… Всегда я съ этимъ боролся и всегда немножко обижался’, писалъ онъ намъ въ сентябр 1891 г.} и съ цензурой изъ-за точной печатной передачи его мыслей, и въ 1890 году (въ письм отъ 27 ноября) онъ написалъ намъ слдующія характерныя признанія: ‘Тридцать пять лтъ я пишу подъ цензурой и, можно сказать, ежеминутно чувствую отъ нея стсненіе… Съ цензурой нужно бороться, но переносить ее необходимо. Вс мы ее терпимъ и должны сказать себ, что будемъ работать, что бы она съ нами ни длала… Хуже будетъ, если перестанемъ писать’ {Конечно, H. Н. разумлъ, главнымъ образомъ, ту бду, которая произошла съ нимъ въ самую либеральную эпоху — въ 1863 г., когда за статью его ‘Роковой вопросъ’ подверглось запрещенію ‘Время’, посл чего московская цензура нкоторое время не пропускай, ни одной строки Страхова (см. письмо Каткова, напечатанное во 2-мъ изданіи II части соч. ‘Борьба съ западомъ’, стр. 134). См. упоминаемую ниже статью Я. Н. Колубовскаго.}. Какъ политическій мыслитель, H. Н. Страховъ принадлежалъ, въ общемъ, какъ было сказано, къ лагерю славянофиловъ, вслдствіе чего могъ сравнительно свободно высказываться, но и тутъ ему приходилось многаго недоговаривать. По поводу одного письма къ нему объ этомъ предмет онъ выразился такъ {Въ письм отъ 13 марта 1894 г.}: ‘Одной только черты вы, къ сожалнію, не помянули въ мою защиту, и я ршаюсь самъ ее заявить — на всякій случай. Всякаго славянофила подозрваютъ въ томъ, что онъ сочувствуетъ деспотизму и питаетъ ненависть къ иноземцамъ. И вотъ я хочу сказать, что я, какъ бы ни былъ гршенъ въ другихъ отношеніяхъ, отъ этихъ грховъ свободенъ. У меня нтъ ни одной страницы антилиберальной, ни одного слова ненависти къ евреямъ, католикамъ и т. п. Не отличался я горячею проповдью любви и терпимости, но самъ уберегся отъ ихъ нарушенія’. Говоря въ другомъ письм (20 сент. 18до г.) о нкоторыхъ писателяхъ, рзко нападавшихъ на Л. Н. Толстого, H. Н. писалъ: ‘О, избавь Господь православіе отъ такихъ защитниковъ! Они стоятъ за вру, а потому разршаютъ себ всякое извращеніе и неуваженіе чужихъ мнній, они стоятъ за нравственность, а потому считаютъ долгомъ быть рзкими и грубыми…’ И если 5 февраля 1894 года, узнавъ объ избраніи его въ почетные члены Московскаго Психологическаго Общества, которое его очень утшило, H. Н. Страховъ писалъ намъ: ‘На моей могил можно будетъ, конечно, написать: одинъ изъ трезвыхъ между угорлыми, но дальнйшія похвалы подлежатъ еще большому вопросу’,— то въ этой самооцнк едва ли кто-нибудь усмотритъ излишнее самохвальство.

Выражая крайнее свое негодованіе по поводу статьи одного умершаго уже писателя о нравственномъ ученіи Л. Н. Толстого, Страховъ пишетъ (27 сент. 1890 г.): ‘Ну, какъ дойти до мысли, что любовь къ людямъ, проповдуемая Толстымъ, ни съ какою нравственностью ничего общаго не иметъ? Что его критика всего нашею бытія (быта — что ли?) представляетъ совершенное отсутствіе основаній?— Слова: зло, дикость, негодованіе и т. п., прилагаемыя къ ученію Толстого, меня возмутили, особенно когда тутъ же упоминается о множеств превосходныхъ статей, остроумныхъ мыслей, глубокихъ мыслителей, идущихъ противъ Толстого… О томъ, что проповдь Толстого иметъ христіанскій характеръ, ни слова не сказано. А выходитъ, что статья г. N написана прямо противъ христіанства, предписывающаго именно самоотверженіе, подавленіе эгоизма… Въ коротенькомъ письм трудно высказать мою мысль вполн. У Толстого такое страшное обиліе содержанія — если не ршеній, то вопросовъ, что сводить его ученіе на безсмыслицу нтъ ничего похвальнаго’… {Вс курсивы принадлежатъ самому H. Н.} По поводу статьи Л. Н. Толстого ‘Первая ступень’, напечатанной въ Вопросахъ, H. Н. Страховъ писалъ черезъ 2 года (6 мая 1892 г.): ‘Статья Л. Н. Толстого удивительна. Несмотря на разныя крайности и парадоксальности, вы чувствуете такое живое нравственное стремленіе, что оно заражаетъ васъ. Серьезность и чистота мысли — великое, незамнимое дло’.

Мы нарочно привели эти небольшіе отрывки изъ писемъ H. Н. Страхова, чтобы охарактеризовать прежде всего внутреннюю, интимную сторону его писательской дятельности, и теперь намъ легче будетъ, опираясь на слова самого покойнаго писателя, дать общую характеристику его личности, міросозерцанія и значенія его литературной дятельности.

H. Н. Страховъ происходилъ изъ духовнаго званія: сынъ протоіерея и преподавателя словесности въ блгородской семинаріи, H. Н. родился 16 октября 1828 г. въ Блгород, Курской губ. Девяти лтъ онъ потерялъ отца и жилъ затмъ у дяди, ректора семинаріи, сначала въ Каменецъ-Подольск, а потомъ въ Костром, гд и окончилъ курсъ семинаріи (философское отдленіе), посл чего въ 1844 г. поступилъ сначала въ Петербургскій университетъ на факультетъ камеральныхъ наукъ, а затмъ оттуда перешелъ черезъ два года, по недостатку средствъ, въ главный педагогическій институтъ, гд кончилъ курсъ по физико-математическому отдленію въ 1851 году. Посл этого, въ теченіе 10 лтъ, H. Н. былъ учителемъ физики и математики сначала въ Одесс, а затмъ во 2-й Петербургской гимназіи. Въ 1857 г. H. Н. пріобрлъ степень магистра зоологіи, а съ 1861 г. вышелъ въ отставку и всецло посвятилъ себя литературной дятельности, сотрудничалъ въ Эпох, Времени, потомъ въ Библіотек для чтенія, Отечественныхъ Запискахъ, Зар, поздне въ Русскомъ Встник, Руси, Новомъ Времени, Журнал Министерства Народнаго Просвщенія, въ Вопросахъ философіи и Психологіи и многихъ другихъ изданіяхъ.

Вс свои статьи, разсянныя въ журналахъ, H. Н. тщательно собиралъ, пересматривалъ и печаталъ затмъ въ форм сборниковъ и отдльныхъ сочиненій, изъ которыхъ нкоторые успли уже выдержать 2—3 изданія. Служба Н. Н.,— сначала библіотекаремъ въ Императорской публичной библіотек (съ 1873 по 1885), потомъ въ ученомъ комитет министерства народнаго просвщенія (съ 1874 г. и до смерти),— имла для H. Н., главнымъ образомъ, то значеніе, что давала ему необходимыя средства къ жизни, обезпечивала ему должный досугъ для его литературныхъ работъ и свободу отъ ненавистнаго ему по натур срочнаго и спшнаго литературнаго труда.

H. Н. умеръ старымъ холостякомъ, жилъ скромно на пятомъ этаж большого петербургскаго дома и вс свои сбереженія тратилъ на пополненіе превосходной своей философской и литературной библіотеки {Судьба этой библіотеки насъ очень занимаетъ, ее не слдовало бы разрознивать. Она должна была бы войти особымъ отдломъ въ одно изъ правительственныхъ или общественныхъ книгохранилищъ. У насъ такъ мало хорошихъ философскихъ библіотекъ.}. Тсныя дружескія отношенія H. Н. съ покойнымъ Н. Я. Данилевскимъ, съ авторомъ извстной книги ‘Освобожденіе крестьянъ’ Н. П. Семеновымъ, поэтомъ А. А. Фетомъ и особенно съ Л. Н. Толстымъ, и пріятельскія связи и переписка съ нкоторыми молодыми петербургскими и московскими философами наполняли его досуги. Почти всегда спокойный, кроткій и добродушный въ обхожденіи, H. Н. вносилъ какой-то особенный тихій свтъ въ то общество, въ которомъ появлялся и среди котораго жилъ. Злобы къ людямъ въ немъ не было, и онъ всегда готовъ былъ мириться даже съ самыми серьезными своими литературными обидчиками, а другихъ враговъ у него не было и не могло быть.

Главнйшія сочиненія Страхова мы считаемъ необходимымъ здсь перечислить. Число же статей его въ журналахъ такъ велико (боле 100 названій), что мы отсылаемъ для подробнаго ознакомленія съ ихъ хронологическою послдовательностью къ стать Я. Н. Колубовскаго, напечатанной въ ‘Матеріалахъ для исторіи философіи въ Россіи’ {‘Вопросы философіи и Психологіи’, мартъ 1891, кн. 7-я, Приложеніе, гл. IX. Ср. очеркъ Я. Н. Колубовскаго въ ‘Исторіи новой философіи Ибервега-Гейнце’. Сп. 1890, 52. Философія у русскихъ.}.

Важнйшіе труды Страхова, въ которыхъ собраны наиболе замчательныя его статьи, слдующіе: 1) Міръ какъ цлое (Изд. 2-е, испр. и дополн., Спб. 1892), 2) Объ основныхъ понятіяхъ психологіи и физіологіи (Изд. 2-е, Сп. 1894), 3) философскіе очерки (Спб. 1895), 4) О вчныхъ истинахъ (мой споръ о спиритизм) (Спб. 1887), 5) Борьба съ Западомъ въ нашей литератур (Кн. I, 2 и 3-я. Спб. 1887, 90—96), 6) Изъ исторіи литературнаго нигилизма (Спб. 1890), 7) Замтки о Пушкин и другихъ поэтахъ (Спб. 1888),

Критическія статьи объ И. С. Тургенев и Л. Н. Толстомъ (Изд. 3-е. Спб. 1895), 9) Воспоминанія и отрывки (Спб. 1892). Мы перечислили ихъ въ томъ порядк, какой опредляется ихъ значеніемъ для характеристики философскаго міросозерцанія H. Н. Страхова {Относительно перваго изъ перечисленныхъ сочиненій своихъ, H. И пишетъ въ предисловіи ко 2-му изданію: ‘На половину съ отрадой, на половину съ грустью, мн пришлось убдиться, что лучше я ничего не писалъ’. (XIII стр.).}.

Сочетаніе такихъ факторовъ, какъ происхожденіе изъ званія духовнаго, строго философскэя школа старыхъ семинарій, прохожденіе полнаго курса физико-математическихъ наукъ, настолько серіозное, что оно увнчалось пріобртеніемъ ученой магистерской степени по предмету зоологіи, десятилтняя дятельность педагогическая, служба библіотекарская, редакторская и учено-критическая, наконецъ, разносторонняя дятельность литературная,— какъ философа, публициста, художественнаго критика, ученаго издателя (сочиненій Н. Я. Данилевскаго) и переводчика капитальныхъ философскихъ и научныхъ сочиненій {Упомянемъ только переводы многотомной ‘Исторіи новой философіи’ Куно-Фишера, ‘Исторія матеріализма’ Ланге, соч. Тэна ‘Объ ум и познаніи’, Брэма ‘Жизнь птицъ’.} — сочетаніе такихъ факторовъ въ единств цльнаго, логически послдовательнаго ума и въ соединеніи съ большимъ литературнымъ дарованіемъ, дало именно ту личность — разносторонняго, логически тонкаго, глубоко просвщеннаго и оригинальнаго по пріемамъ мыслителя-критика, какимъ былъ H. Н. Страховъ. Стремясь къ идеалу простоты, добра и правды (си. заключительныя слова H. Н. въ разбор ‘Войны и мира’ Л. Н. Толстого), H. Н. мыслилъ строго логически и чрезвычайно отчетливо и старался писать, какъ онъ выражается въ одномъ письм къ намъ, ‘взвшивая каждое слово и каждую запятую, какъ можно короче и какъ можно ясне». И несомннно, что философскія произведенія Страхова останутся однимъ изъ самыхъ прочныхъ и прекрасныхъ памятниковъ русскаго философскаго писательства въ XIX вк.

Чтобы уяснить себ міросозерцаніе H. Н. Страхова, нужно знать его корни. Въ апрл 1893 года H. Н. писалъ намъ: ‘Я гегельянецъ, и чмъ дольше живу, тмъ тверже держусь діалектическаго метода, между тмъ никто его себ не усвоилъ, и потому не понимаетъ, чего я хочу и на чемъ стою. Вс становятся куда попало, на точки очень частныя и очень низменныя,— мн это и скучно и трудно, когда приходится мняться мыслями. Вы, напримръ, объявили меня картезіанцемъ {Здсь Страховъ разуметъ наше замчаніе въ стать о Декарт (‘Вопросы философіи и Психологіи’, кн. IX,— ср. Основные моменты въ развитіи новой философіи. М. 1894, стр. 48). Въ предисловіи ко 2-му изд. соч. ‘Объ основныхъ понятіяхъ психологіи и физіологіи’ (стр. XIII) Страховъ поясняетъ, что, приводя разсужденіе Декарта, онъ ‘видлъ въ немъ не какой-либо окончательный выводъ, или уже готовое ученіе, а только чрезвычайно ясную и отчетливую ступень, чрезъ которую долженъ пройти каждый, кто разсуждаетъ о душ’. Это разъясненіе чрезвычайно существенно.}. Почему же? Вдь я исповдую, что всякая философія есть степень или моментъ въ той, которой я держусь. Декартъ больше кого бы то ни было подходитъ подъ это понятіе^, только для того и стоитъ его изучать. Еслибъ вы заглянули въ Куно Фишера ‘Logik und Metaphysik’ и въ Chalybaeus ‘Entwickelung der neueren Philosophie’, то нашли бы тамъ элементы моего философствованія. Истину нашелъ уже Платонъ: она состоитъ въ томъ, что есть Богъ и что высшее дйствіе нашей мысли — подниматься къ Богу’.

О тсной связи своего міросозерцанія съ философіей Гегеля Страховъ высказывался неоднократно и въ своихъ сочиненіяхъ. Въ стать ‘О значеніи Гегелевой философіи въ настоящее время’ (Свточъ, 1860) H. Н. выражаетъ убжденіе, что ‘вмст съ Гегелемъ конченъ раздоръ между философами, онъ возвелъ философію на степень науки, поставилъ ее на незыблемомъ основаніи…’ ‘Въ самой сущности Гегелева взгляда лежитъ примиреніе всхъ взглядовъ, ученій, ихъ взаимное пониманіе, ихъ сліяніе воедино’. Но весьма цнно то, что связь своего міровоззрнія съ гегелевскою философіей Страховъ открыто подтвердилъ и въ письм 1893 г., и затмъ въ 1895 г. въ предисловіи къ своимъ ‘философскимъ очеркамъ’, гд перепечатана упомянутая статья о гегелевской философіи. Въ этомъ предисловіи Страховъ говоритъ: ‘Уже въ первой стать (о значеніи Гегеля), которую я считаю наиболе слабою по выполненію, высказаны многія положенія, отъ которыхъ я и теперь не отступаю, которыя часто составляли темы послдующихъ статей…’ (V).

Но что же именно взялъ у Гегеля Страховъ? Нельзя никакъ назвать его приверженцемъ философской системы Гегеля въ ея цломъ. Онъ самъ допускаетъ ‘несовершенство’ этой системы, ‘ошибочность’ нкоторыхъ ея положеній {Философскіе очерки, упом. статья, стр. 19—20.}. Но онъ считаетъ ‘безукоризненной’ ея форму, ‘устойчивымъ’ ея духъ, ‘неопровержимымъ’ ея діалектическій методъ, ‘неприкосновенною’ ея сущность {Тамъ же, стр. 15, 17, 19 и др.}. А сущность ея, по Страхову, въ томъ, что она ‘даетъ ключъ къ пониманію всхъ другихъ системъ, совмщаетъ ихъ въ себ, что къ ней съ равнымъ правомъ можно примнить всевозможныя названія: она и эмпиризмъ, и скептицизмъ, и абсолютный идеализмъ, а главное — истинный раціонализмъ. Важно то, что ‘Гегель признаетъ всю философію, какая ни была,— что Гегель первый понялъ идею развитія и то, что вс философы стоятъ на общей неизмнной почв’, что ‘какая угодно философія есть все-таки, по Гегелю, философія, и послдователь ея будетъ посвященъ въ тайны ума’ {Тамъ же, стр. 10—20.}.

Уже изъ этихъ цитатъ ясно, въ какой мр Страховъ послдователь философіи Гегеля: онъ — послдователь гегелевскаго діалектическаго метода въ объясненіи дйствительности, причемъ вполн раздляетъ основное положеніе Гегеля, что ‘нтъ никакой возможности различить мыслимое бытіе отъ бытія дйствительнаго, что приписывая предметамъ бытіе, мы приписываемъ имъ не что-нибудь воображаемое, а то, что дйствительно есть, что мысля бытіе вообще, мы вн всякаго сомннія, безъ всякой возможности ошибки, мыслимъ нчто дйствительное, такъ что мысль и то, что не есть мысль, (т.-е. бытіе) — совпадаютъ, тожественны’ {Тамъ же, стр. 32.}, что ‘нтъ дйствительности вн мысли’. ‘Вс попытки опровергнуть Гегелеву систему указываютъ на желаніе — выйти за предлы ума и, слдовательно, за предлы мышленія, основываются на различеніи между мышленіемъ и дйствительностью, между знаніемъ и бытіемъ, между субъектомъ и объектомъ’ {Тамъ же, стр. 20.}, но именно потому-то он и не имютъ подъ собою почвы.

Чтобы иллюстрировать истинное значеніе своего положенія о нерасторжимости мысли и бытія, разума и истины, которое Страховъ беретъ у Гегеля, H. Н. разсказываетъ басню о томъ, какъ солнцу донесли, что на земл не все благополучно, что во многихъ мстахъ и въ нкоторые часы дня и времена года темно: солнце пошло осматривать землю, и куда ни являлось, все оказывалось ярко освщеннымъ, тогда солнце не поврило доносу, успокоилось и стало свтить по-прежнему. ‘Точно такъ же стоитъ только разуму указать на что-либо ‘темное’, и самый взглядъ разума будетъ уже озареніемъ этого темнаго. Разуму, какъ солнцу, не нужно измнять своего образа дйствія, потому что онъ не виноватъ, если темно тамъ, гд его нтъ, или, еще лучше, куда онъ не глядитъ… Поэтому, что бы вы ни признавали вн разума,— какой-нибудь неразршимый субстратъ, допредметный міръ, что-нибудь немыслимое, несказываемое,— это ни мало не касается до разума, не касается и до системы Гегеля. Вы признаете что-нибудь немыслимое, невыразимое,— вы имете полное право признавать, что вамъ угодно. Но если это — немыслимое, такъ не мыслите же о немъ, если это — несказываемое, то не говорите объ немъ’… {Тамъ же, стр. 20—21.}.

Изъ всей приведенной страховской характеристики значенія основаній философіи Гегеля ясно, что слдуетъ разумть подъ гегеліанствомъ, идеализмомъ и раціонализмомъ Страхова. Безусловное довріе къ абсолютному человческому разуму, могущему все познать {‘Истина доступна человку во всемъ ея величіи, во всемъ сіяніи. Мы живемъ не половинною, но полною жизнію, мы — центръ и мра вселенной, во всемъ ея прошедшемъ, настоящемъ и будущемъ’. Тамъ же, стр. 50.}, къ истин и сил идеи, какъ ‘единственнаго критерія существующаго’ и ‘двигателя истинно-человческой дятельности {См. критику ‘Очерковъ’ Лаврова въ Свточ, стр. 11.}’ — въ этомъ довріи и заключается гегелевскій раціонализмъ и абсолютный идеализмъ страховскаго міросозерцанія, источникъ вры въ философію, увренности его въ возможности ея дальнйшаго безконечнаго развитія въ ‘гегелевскомъ смысл’, критерій для признанія ея главенства надъ всми частными науками и для распознаванія въ ихъ частныхъ ученіяхъ истиннаго отъ ложнаго. ‘Частныя науки,— по убжденію Страхова,— не что иное, какъ часть самой философіи, какъ отдлъ ея, и, слдовательно, и философія должна имть на нихъ вліяніе, и сами науки при своей самостоятельности, должны имть вліяніе на философію’ {Тамъ же, стр. 45.}… Такъ, наприм… ‘прямая и положительная польза отъ философіи для естественныхъ наукъ будетъ состоять именно въ разъясненіи тхъ понятій, которыя постоянно встрчаются въ этихъ наукахъ, въ уясненіи смысла ихъ категорій. Натуралисты постоянно употребляютъ слова: сила, причина, атомъ, сходство, различіе и пр.,— словомъ, употребляютъ множество ‘категорій’, подъ которыя и подводятъ вс свои предметы, а между тмъ они и знать не хотятъ о логик, хотя, логика и есть именно наука объ этихъ самыхъ категоріяхъ. Зато и слова эти сдлались у натуралистовъ пустыми словами, о которыхъ они сами не знаютъ, какъ и думать. Въ физик и химіи вы встрчаете, наприм., фразу: сущность вещества неизвстна. А спросите: что же разумется подъ сущностью вещества?— Тоже неизвстно’ {Тамъ же, стр. 49.}.

Теперь намъ станетъ понятно, въ чемъ Страховъ видлъ свое назначеніе какъ философа и какъ мыслителя-критика, почему и съ какой точки зрнія онъ писалъ: ‘объ основныхъ понятіяхъ психологіи и философіи’, о простыхъ тлахъ, объ атомистической теоріи,— почему онъ такъ нападалъ на дарвинизмъ, такъ увлекался логическою критикой его основаній въ извстномъ сочиненіи Н. Я. Данилевскаго, что его заставляло такъ горячо защищать теорію Данилевскаго ‘о культурно-историческихъ типахъ’ (Россія и Европа), теорію опять чисто-логическую и несомннно имющую связь съ началами его философіи исторіи,— почему Страховъ съ такой энергіей нападалъ на спиритизмъ, какъ ученіе, противорчащее всему строю добытыхъ человческимъ опытомъ и наукою ‘понятій разума’ о природ и дйствительности,— почему, наконецъ, онъ не одобрялъ ни крайняго ‘матеріализма’, ни крайняго ‘спиритуализма’, такъ что матеріалисты ошибочно считали его спиритуалистомъ, а нкоторые спиритуалисты — тайнымъ матеріалистомъ, монисты — дуалистомъ, а дуалисты — монистомъ.

Мы намрены выяснить въ этой краткой и, конечно, далеко не полной характеристик міросозерцанія H. Н. Страхова именно еще этотъ основной пунктъ его положительныхъ воззрній, имющій существенное значеніе для всей его философіи, такъ какъ тутъ уже Страховъ мыслитъ не по Гегелю, а вполн самостоятельно, сообразуясь только съ общими правилами діалектическаго метода, т.-е. метода строгой критики понятій. Вопросъ въ томъ: какъ смотрлъ Страховъ на отношеніе понятій ‘духа’ и ‘матеріи’, такъ какъ только объ отношеніи этихъ ‘понятій’ (а не сущностей вн понятій) для него и могла быть рчь?

Вопросъ этотъ очень интересный, но и чрезвычайно трудный, такъ какъ Страховъ высказывался о проблем души всегда очень осторожно, какъ о такой трудной проблем, которая далеко еще не вполн разршима для истинной науки. Тмъ не мене, мы, кажется, имемъ достаточный матеріалъ для освщенія взгляда нашего философа на означенный предметъ.

Прежде всего интересенъ вопросъ, считалъ ли себя Страховъ самъ ‘спиритуалистомъ’? Въ одномъ письм къ намъ (отъ 11 апрля 1893 г.) онъ писалъ по поводу воззрній уже упомянутаго нами выше, нын покойнаго, русскаго писателя: ‘философскаго въ его статьяхъ я почти ничего не нахожу. Это какое-то изверженіе словъ, которыхъ у него полонъ ротъ, все иметъ видъ и полетъ философскаго разсужденія, но нтъ ни единаго строго поставленнаго понятія, никакого опредленнаго метода. Боже мой! мы такъ привыкли къ болтовн зря, безъ обдумыванія и съ желаніемъ наговорить какъ можно больше. Онъ это недурно выдумалъ, что хочетъ быть спиритуалистомъ, тутъ можно разыгрывать варіаціи на самыя благонамренныя темы,— что вдь теперь и требуется. Но гд же у него настоящая работа, т.-е. установленіе точнаго понятія о спиритуализм? Такъ писать можно безъ конца и все-таки ничего не сказать’.

Въ другомъ письм (отъ 23 января 1894 г.) H. Н. пишетъ намъ, по поводу нашей статьи ‘О значеніи идеи параллелизма въ психологіи’: ‘я еще не совсмъ понимаю вашу точку зрнія. Матерія, по-моему, есть только поприще духовныхъ явленій, ихъ поле, т лса и лстницы, по которымъ духъ движется. Параллельность выходитъ такъ же, какъ ступени лстницы параллельны шагамъ поднимающагося или спускающагося человка. Ступени не только не производятъ этого движенія, но даже должны быть совершенно неподвижны’.

Изъ сопоставленія этихъ двухъ заявленій ясно видно пока одно, что H. Н. Страховъ не считалъ себя ‘спиритуалистомъ’ въ обычномъ, шаблонномъ значеніи этого слова, но тмъ боле не былъ и ‘матеріалистомъ’.— Въ ‘Предисловіи’ ко второму изданію ‘Объ основныхъ понятіяхъ психологіи и физіологіи’ (стр. XI—XII), H. Н. говоритъ: ‘О душ часто мыслятъ такъ, что она есть нкоторое существо, заключенное внутри тла, какъ бы въ оболочк, и что потомъ, въ минуту смерти, она покидаетъ тло, вылетаетъ изъ какого-то внутренняго мста тла. Для многихъ такое понятіе кажется несомнннымъ, и отрицаніе его они готовы принять за отрицаніе самаго существованія души. Между тмъ ясно, что здсь мы овеществляемъ душу, представляемъ ее себ въ вид какого-то тонкаго вещественнаго предмета и сообразно съ этимъ воображаемъ себ ея отношеніе. Она иметъ механическую отдльность отъ тла и механическое соединеніе съ нимъ. Но этою отдльностью мы вдь хотимъ только выразить, что душа отлична отъ тла, и выражаемъ это очень несовершенно. Точно такъ, представляя, что душа со всхъ сторонъ окружена тломъ, мы хотимъ выразить ея связь съ тломъ, и опять выражаемъ очень слабо. Итакъ, отрицая эти понятія, мы можемъ прійти къ лучшему пониманію души. Различіе между душою и тломъ гораздо глубже, чмъ полагается въ обыкновенныхъ представленіяхъ, оно состоитъ не во вншней отдльности, а въ существенной противоположности, которую намъ и слдуетъ изучать. Точно такъ и связь между душою и тломъ гораздо глубже, чмъ простое соприкосновеніе одного вещественнаго предмета съ другимъ, въ которомъ онъ заключенъ. Тло — не существо чуждое душ, въ которое она какъ бы насильственно вложена, а составляетъ нкоторое ея непрерывное созданіе или, какъ говорится, воплощеніе’.

Конечно, въ этихъ воззрніяхъ Страхова на отношеніе души и тла отчасти слышится откликъ ученія Гегеля о ‘природ’, какъ ‘иде’ въ форм инобытія или отчужденія, о ‘тл’ какъ форм ‘инобытія души’, о ‘смерти’ — какъ ‘возвращеніи идеи въ себя’ изъ своего инобытія. Но способъ выраженія этихъ воззрній совершенно свободенъ отъ своеобразной гегелевской терминологіи и, вообще во всхъ писаніяхъ Страхова мы находимъ языкъ самый простой, общепонятный и общепринятый, чуждый условностямъ Гегелевскаго философскаго языка. Т воззрнія, которыя мы только-что привели, по существу были свойственны всмъ идеалистамъ, начиная съ Платона и Аристотеля {Душа, по Платону,— вмстилище идей, а по Аристотелю — творческое начало, principium formans тла.}. Но способъ ихъ выраженія, т.-е. постановки понятій, у Страхова совершенно оригинальный.

Чтобы выяснить полне взгляды Страхова на отношеніе матеріальнаго и духовнаго въ мір и въ человк, мы приведемъ здсь рядъ весьма важныхъ заявленій и замчаній Страхова изъ его двухъ капитальныхъ сочиненій: ‘Объ основныхъ понятіяхъ психологіи и физіологіи’ и изъ книги ‘О вчныхъ истинахъ (мой споръ о спиритизм)’.

Прежде всего чрезвычайно важно для міросозерцанія Н. Н., какъ онъ смотрлъ на отношеніе между собою познанія міра духовнаго и познанія міра матеріальнаго и какъ рзко противуполагалъ то и другое.

Вотъ что онъ говоритъ по этому предмету въ ‘Основныхъ понятіяхъ психологіи’:

‘Величайшую ошибку, по нашему мннію, длаютъ т, которые ставятъ въ познаніи душу и тло на одну доску и говорятъ, напримръ, что сущность того и другого намъ одинаково неизвстна, что понятіе вещества такъ же трудно, какъ понятіе духа, или еще трудне, или что, признавая неизвстное намъ начало электричества, мы должны съ неменьшею ясностью и достоврностью признать и особое начало душевныхъ явленій и т. п. Посл Декарта, на основаніи его удивительнаго анализа, подобныя сопоставленія духовнаго и вещественнаго міра стали очень обыкновенны. Тотчасъ появились и существуютъ до сихъ поръ такъ-называемые матеріалисты и спиритуалисты. Первые стали утверждать и утверждаютъ до сихъ поръ, что существуетъ лишь объективный міръ, состоящій изъ мертваго Декартовскаго вещества, вторые же, что, сверхъ того, рядомъ съ этимъ вещественнымъ міромъ и въ немъ, внутри его, существуетъ міръ духовный, другой разрядъ существъ, имющихъ другія свойства,— напримръ, невидимыхъ, неосязаемыхъ, но проявляющихъ себя извстными дйствіями въ вещественномъ мір и доступныхъ для внутренняго наблюденія, такъ что ихъ можно подводить подъ т же общіе формы и законы мысли, какъ и вещественные предметы. Отсюда безконечные споры и усилія, въ которыхъ спиритуалисты старались обыкновенно или подвергнуть сомннію твердость чисто-объективныхъ познаній, или доказать, что познанія о духовныхъ существахъ имютъ такую же прочность и ясность, какъ познанія о матеріальныхъ предметахъ’ (стр. 33—34).

‘Для спиритуализма часто употребляется боле общее названіе дуализма, въ томъ смысл, что этотъ взглядъ признаетъ два элемента въ мір, два рода существъ. Точно такъ для матеріализма употребляется названіе монизма, такъ какъ тутъ признается одно начало, однородность всего существующаго. И не мало длалось и длается усилій понять эту однородность какъ возможно шире, придумать такую коренную первобытную сущность, которая совмщала бы въ себ духъ и вещество, такъ чтобы изъ этого монизма вытекалъ самъ собою дуализмъ’ (34 стр.).

Но вс эти попытки свести матеріальное и духовное къ извстной ‘однородности’ для Страхова не имютъ цны, и въ ученіи спиритовъ его возмущало, главнымъ образомъ, ихъ стремленіе овеществить духъ, доказать, что онъ есть своего рода ‘физическая сила’, могущая принимать матеріальныя формы (матеріализоваться) и совершать, вопреки всмъ извстнымъ физическимъ законамъ природы, различныя матеріальныя дйствія (стучать, писать и т. п.). ‘Вы считаете душу нкоторою физическою силой! Разв это не густйшій туманъ, какой только возможенъ?’, пишетъ онъ въ отвт Бутлерову въ ноябр 1885 г. {См. ‘Вчныя истины’, стр. 125—126.}. ‘Вы спрашиваете меня, съ большою увренностью въ побд: ‘считаю ли я духъ силою?’… Всякая физическая сила опредляется количествомъ вещества и размрами его движенія. Но вы, отвергая настоящее значеніе вещества, вроятно, принимаете (неправильно) существованіе силъ, независимыхъ отъ вещества, какихъ-то самостоятельныхъ причинъ движенія. Все равно, и въ томъ, и въ другомъ смысл отвчаю вамъ, что не считаю духа силою и даже не нахожу ничего общаго между этими понятіями’.

‘Конечно, вы признате,— пишетъ Страховъ дале,— что въ человк присутствуетъ духъ. Если такъ, то вотъ вамъ опытъ, который доказываетъ, что духъ человческій не только не есть физическая сила, но и никакой доли физической силы не иметъ. Если живой человкъ оборвется съ вышины и будетъ падать, или если мы подбросимъ его вверхъ, прямо или наклонно, то, во всхъ этихъ случаяхъ, центръ тяжести его тла будетъ съ математическою точностью совершать т самыя движенія, проходить т самыя линіи и въ т самыя времена, какъ и центръ тяжести падающаго или подброшеннаго камня.— Еслибы духъ былъ въ какой-нибудь дол физическою силой, то вотъ случай, гд кстати было бы все напряженіе этой силы. Между тмъ, никакія духовныя напряженія не могутъ нисколько, ни на какую малйшую величину, измнить движенія человческаго тла въ этихъ случаяхъ, и оно непремнно разбивается съ ударомъ, пропорціональнымъ его всу и паденію’. ‘Духъ точно такъ же не можетъ быть силою въ физическомъ смысл, какъ не можетъ онъ быть краснымъ или зеленымъ, треугольнымъ или квадратнымъ’. ‘Духъ и физическая сила суть понятія несоизмримыя, не имющія ничего общаго’ {‘О вчныхъ истинахъ’, стр. 125—127.}.

Но если духъ и физическая сила, какъ основа вещества и его явленій, суть ‘понятія несоизмримыя’, по мннію H. Н. Страхова, то что же такое духъ, что такое душа, съ его точки зрнія,— въ ихъ противоположности къ веществу и тлу? На этотъ вопросъ H. Н. слдующимъ образомъ отвчаетъ въ своей книг ‘Объ основныхъ понятіяхъ психологіи и физіологіи’:

‘Вещество есть чистый объектъ, то-есть нчто вполн познаваемое, но ни мало не познающее. Вещество не иметъ въ себ ничего субъективнаго, ни познаній, ни чувствъ, ни желаній. Въ немъ нтъ ничего внутренняго, для нашего познанія, а все въ немъ — наружное, познаваемое. Духъ, напротивъ, есть чистый субъектъ, то-есть, нчто познающее, но ни мало не доступное для объективнаго познанія. Духъ не иметъ въ себ ничего общедоступнаго, ничего вншняго, подлежащаго такому познанію, какъ объективный міръ, въ немъ все внутреннее, закрытое для чужого взгляда’ (стр. 26).

Изъ такого противоположенія ясно, что для Страхова вещество со своими законами есть нчто несравненно боле доступное для человческаго познанія, нежели духъ.

И дйствительно, въ той же книг онъ говоритъ дале:

‘Была нкоторая ошибка въ мысли о положеніи психическихъ явленій въ отношеніи къ познанію. Изъ того, что эти явленія для насъ всего несомннне и достоврне, вовсе не слдуетъ, что они всего доступне для познанія и, даже, что они вообще для него доступны. Точно также, изъ того, что вещественный міръ можетъ быть подвергаемъ сомннію, не слдуетъ, что онъ познается трудне или слабе, чмъ міръ субъективный. Напротивъ того, очевидно, объективный міръ есть настоящій предметъ нашего познанія, настоящій нашъ объектъ, къ которому свободно и правильно могутъ быть приложены вс наши познавательные способы и силы, тогда какъ субъективный міръ ускользаетъ отъ простыхъ пріемовъ познанія, и требуетъ какихъ-то обратныхъ пріемовъ и особенныхъ усилій, необычайной постановки нашей мысли. А priori нтъ никакого основанія полагать, что эти два міра составляютъ одинаковый предметъ для познанія, а если они имютъ къ познанію различное отношеніе, то слдуетъ ясно и отчетливо указать это различіе и твердо его держаться’ (стр. 32—33). Разбирая ближе вопросъ о томъ, какъ слдуетъ познавать міръ духовный, Страховъ говоритъ:

‘Въ сравненіи со свтлымъ міромъ вещественной природы душа есть область темная и таинственная, которая едва ли допускаетъ для изслдованія т же самые пріемы. Мы убдимся въ этомъ вполн, если приступимъ къ субъективному міру ближе и попробуемъ стать къ нему лицомъ къ лицу’ (стр. 36).

Признавая, что ‘въ физическихъ наукахъ понятія, подъ которыя слдуетъ подводить изучаемыя явленія, заране даны’ (это — понятія математическія, формы и законы пространства и времени, и понятія механическія), Страховъ указываетъ на то, что въ психологіи, напротивъ, требуется намъ самимъ установить и опредлить ‘категоріи’, необходимыя для пониманія душевныхъ явленій (тамъ же, стр. 37).

‘Если мы не имемъ въ запас цлой готовой метафизики или такъ-называемой онтологіи, если мы прямо начинаемъ съ изученія психическихъ явленій (какъ это очень обыкновенно и естественно длается, какъ сдлалъ Декартъ), если мы, напротивъ, отъ этого изученія думаемъ подняться до нкоторой метафизики, то мы, очевидно, должны заране быть готовы къ тому, что намъ не достанетъ нашихъ обыкновенныхъ понятій, что мы вынуждены будемъ устанавливать новыя категоріи и переходить отъ одной изъ нихъ къ другой, пока не исчерпаемъ всей изслдуемой области. А такъ какъ нтъ ничего трудне, какъ мыслить дйствительно новое понятіе, и нтъ большаго соблазна для ума, какъ подведеніе новыхъ явленій подъ старыя, давно знакомыя понятія, то тутъ мы беремся за дло трудное и небезопасное’ (стр. 38).

Основой изученія душевныхъ явленій служитъ для Страхова, конечно, внутреннее наблюденіе. И вотъ какъ онъ изображаетъ характеръ и значеніе этого процесса:

‘Міръ души, какъ мы сказали, есть міръ темный и таинственный. Для того, чтобы наблюдать его, чтобъ устремить свой взоръ внутрь себя (какъ обыкновенно выражаются), мы, очевидно, должны сдлать усиліе, дать нашимъ мыслямъ непривычный ходъ, обратный ихъ обыкновенному ходу, и понятно, что не можемъ видть въ этомъ случа такъ же ясно,.какъ при обыкновенномъ порядк нашего познанія’ (стр. 39).

Сдлавъ дале длинную выдержку изъ ‘Meditationes’ Декарта, гд Декартъ изображаетъ условія уединенія себя отъ вншняго міра для цлей внутренняго наблюденія, Страховъ продолжаетъ:

‘Вотъ описаніе такъ-называемаго внутренняго наблюденія и тхъ результатовъ, къ которымъ оно приводитъ. Главное здсь заключается не въ стараніи закрыть себя отъ вншняго міра, а въ томъ особенномъ поворот мысли, который Декартъ выражаетъ словами: ‘Буду считать вс образы вещественныхъ предметовъ [пустыми и ложными, буду смотрть на свои ощущенія и образы только какъ на виды своего мышленія’. Очевидно, я могу и долженъ умть это сдлать, и не закрывая глазъ и не затыкая ушей. Для меня, на этой точк моего разсужденія, нтъ никакой разницы между ощущеніями, происходящими въ присутствіи вншнихъ предметовъ, и такъ-называемыми идеями или представленіями, то-есть образами, которые я могу имть при отсутствіи соотвтствующихъ имъ предметовъ’ (стр. 40).

Подводя дале итоги своему анализу внутренняго наблюденія и объективированія психическихъ явленій, а также анализу основныхъ категорій психологическаго познанія, Страховъ высказываетъ, въ заключеніи, слдующія мысли:

‘Жизнь души есть для насъ непосредственнйшая дйствительность, какъ о томъ училъ и Декартъ. Метафизики стремятся объективировать душу, они разсматриваютъ ее какъ нкоторое существо, которому свойственны познаніе, чувство и воля, и потому предлагаютъ вопросъ: есть ли какой-нибудь смыслъ въ этихъ дятельностяхъ души? Но для того, кто станетъ на точку зрнія психологіи, сущность душевной жизни заключается именно въ познаніи, чувств и вол, такъ что еслибъ мы стали отрицать ихъ реальность, то не о чемъ было бы намъ и говоритъ’ (стр 86).

‘Что касается до психологіи, то различіе между субъектомъ и объектомъ и, дале, различіе между субъективнымъ и реальнымъ значеніемъ явленій, суть главныя черты ея предмета, и кто не понялъ этого различія, какъ слдуетъ, тотъ, сколько бы ни разсуждалъ, будетъ мыслить и говорить лишь о вещахъ, касающихся души, но не о самой душ’ (стр. 87).

Однако, этими словами Страховъ не хочетъ сказать, что ‘явленіями’ познанія, чувства и воли (въ чисто-эмпирическомъ смысл), исчерпывается сущность нашего духовнаго я, нашей души.

‘Я,— говоритъ онъ,— не только не входитъ въ область эмпирической психологіи, но составляетъ то неизбжное условіе, подъ которымъ намъ дается эта область’ (стр. 70).

Какъ же подойти къ пониманію особенной природы нашего духовнаго я? Вотъ своеобразный, такъ сказать, этикопсихологической методъ, который онъ рекомендуетъ въ этомъ случа:

‘Душевная жизнь,— говоритъ онъ,— подобно свту, можетъ имть безчисленныя степени, отъ яркаго солнечнаго сіянія до сумерекъ, граничащихъ съ тьмою. Истинная ея природа обнаруживается, конечно, при полномъ ея раскрытіи,— слдовательно, въ человк,— и въ т минуты полной душевной энергіи, которыя иногда испытываетъ человкъ. Разсматривая эту полную душевную жизнь, мы видимъ, что признаніе истины, блага и свободы, то-есть признаніе за нашею душевною жизнью реальнаго значенія, дйствительнаго содержанія. составляетъ то необходимое условіе, при которомъ только и можемъ мы жить, безъ котораго мы видимъ передъ собою пустоту, ничтожество и безсмысліе. Поэтому можно, кажется, начинать психологію прямо съ этихъ понятій, которыхъ ни откуда нельзя вывести и безъ которыхъ нельзя им&#1123,ть представленія о душ и ея жизни. Установивъ эти понятія, можно затмъ длать постепенныя отвлеченія. Напримръ, анализируя истину, благо и свободу, мы найдемъ, что тутъ везд предполагается нкоторый субъектъ, наше я, для котораго только и могутъ существовать и истина, и благо, и свобода’ (стр. 84—85) {Курсивы въ этомъ отрывк наши.}.

Но ‘истина, благо и свободная дятельность суть понятія, стоящія выше обыкновенныхъ формъ познанія, требующія какъ бы особаго рода мышленія, и въ то же время непрестанно намъ присущія, составляющія главное содержаніе нашей душевной жизни’ (стр. 84).

При такомъ взгляд на методъ познанія духовнаго міра и сущности душевной жизни, не удивительно, если Страховъ такъ негодуетъ противъ попытокъ спиритовъ ‘поймать душу руками’. Во ‘вступленіи’ къ книжк ‘О вчныхъ истинахъ’, сопоставляя ученіе спиритовъ съ настоящимъ идеализмомъ, Страховъ длаетъ слдующее замчаніе:

‘Платонъ поднялся въ боле высокую соеру ума, а ученые спириты, наоборотъ, совлекли самый міръ идей въ свою низменную сферу, пытались овеществить духовное, поймать его руками или инструментами. Эту жестокую грубость понятій они выдавали за величайшую мудрость и видли въ ней свое спасеніе’ (стр. XXVIII).

Но если для H. Н. Страхова, какъ истиннаго идеалиста, легко было провести опредленную и отчетливую грань между міромъ духовнымъ и матеріальнымъ, какъ предметами познанія,— между понятіями о духовныхъ и матеріальныхъ явленіяхъ и ихъ законахъ, то именно съ этой идеалистической точки зрнія ему не легко было отвтить на другой вопросъ — о томъ, что же такое духъ, какъ реальность, какъ бытіе въ мір дйствительномъ, помимо идей о немъ. А между тмъ, несмотря на свое гегеліанство, несмотря на признаніе тожества идеи и бытія, Страховъ сознавалъ необходимость такъ или иначе разршить этотъ вопросъ. По этому поводу онъ высказываетъ нсколько любопытныхъ мыслей въ своемъ спор съ Бутлеровымъ:

‘Вы спрашиваете или готовы спросить: какъ же существуетъ въ мір духовное? Если оно не проявляется въ спиритическихъ чудесахъ, то гд же и какъ оно дйствительно проявляется? Странные вопросы! Все, что иметъ для насъ высокую цну, все истинное, прекрасное, великое, существенное, всегда кажется намъ далеко отъ насъ. Мы вчно думаемъ, что оно скрыто отъ насъ на недоступныхъ высотахъ и глубинахъ, что оно существуетъ за дальними морями, во тьм давно минувшихъ временъ, или же въ особыхъ избранныхъ людяхъ, въ таинственныхъ и непонятныхъ явленіяхъ, нисколько не похожихъ на т простыя и регулярныя явленія, среди которыхъ мы проводимъ нашу будничную и пошлую жизнь. Между тмъ, и истина, и духъ, и всякое высшее благо — все это доступно каждому, всегда и везд, все это близко къ намъ, все это было бы прямо передъ нашими глазами, если бы мы упорно не отворачивались и сами не создавали себ того густого тумана, который закрываетъ отъ насъ свтъ… Можетъ-быть, я скоро вернусь къ этой тем: какъ существуетъ въ мір духовное?’ (О вчныхъ ист., стр. 81).

Возвращаясь къ тому же вопросу въ другомъ письм къ Бутлерову, онъ говоритъ:

‘Вы съ настойчивостью и съ недоумніемъ спрашиваете меня: какъ же существуетъ въ мір духовное? Вполн ясно, вполн очевидно то, по крайней мр, что оно существуетъ не такъ, какъ вы себ его представляете. Спиритизмъ, со всми его попытками вообразить духовное и поймать его въ дйствительности, есть превосходный и поразительный примръ того, какъ не слдуетъ понимать духовное’ (тамъ же, стр. 127).

Положительнаго и окончательнаго отвта на вопросъ: ‘какъ существуетъ въ мір духовное?’ — H. Н. Страхову такъ и не удалось дать, но кто же до сихъ поръ разршилъ эту проблему строго научно, какъ этого желалъ Страховъ? Поставлена же она имъ совершенно отчетливо: ‘Нужно найти силу въ полномъ смысл живую, т.-е. внутреннюю, не механическую, нужно открыть ея законъ, не математическій, но служащій основой всмъ математическимъ законамъ’ (Міръ какъ цлое, стр. 474).

Но вмст съ тмъ Страховъ совершенно справедливо говоритъ, что ‘съ успхами естественныхъ наукъ мы все больше и больше узнаемъ (не столько то, что такое духъ есть, сколько то), что такое духъ не есть, и если взглянуть на дло съ этой стороны, то нельзя не видть, какой это громадный и существенный успхъ. Вдь кто себя стремится такъ рзко отличить отъ остального бытія?— Конечно, духъ. Кто снимаетъ съ себя оболочку за оболочкою, кто устанавливаетъ и отрицаетъ отъ себя -понятія механики и физики, кто проносится по всмъ небесамъ и не находитъ себ подобія въ ихъ однообразіи и мертвомъ механизм?— Конечно, духъ. Иногда мы готовы жаловаться, что передъ взоромъ науки все мертветъ, всюду являются неизмнныя стихіи и неизмнные законы. Но вдь все это есть прямая работа духа, и смыслъ ея въ томъ, что онъ не хочетъ признавать живымъ то, что не заслуживаетъ этого названія, что онъ истинную жизнь признаетъ только за собою. Познаніе есть, въ извстномъ смысл, отрицаніе, пониженіе, удаленіе отъ себя того, что познается. Познаніе есть дятельность духа, но мы не замчаемъ, что тутъ совершается нчто духовное, мы такъ погружаемся въ созерцаемые предметы, что забываемъ о своемъ зрніи, о свт и глаз, и часто упорно думаемъ, что даже никакого свта и глаза не существуетъ?’ (Вчныя истины, стр. 127—128).

Къ вопросу объ отношеніи души и тла, какъ реальныхъ началъ, съ точки зрнія нашего философа, относятся, несомннно, слдующія его слова въ книг ‘Объ основныхъ понятіяхъ’: ‘Вотъ почему мы говоримъ, что душа наша заключена въ нашемъ тл, или окружена имъ, какъ оболочкой. Это значитъ, что тло есть та часть объективнаго міра, которая въ своихъ явленіяхъ постоянно отражаетъ явленія нашей души и помимо которой душа ничего не можетъ выразить и не можетъ воспринять никакого чужого выраженія. Только въ такомъ смысл нужно разумть связь души и тла. То-есть, вслдствіе этой неизмнной связи ни тло не становится субъективнымъ, ни душа не получаетъ объективности* эти два міра остаются строго разграниченными, но одинъ служитъ для выраженія другого, подобно тому, какъ буквы выражаютъ звуки и звуки выражаютъ мысли’ (стр. 29).

Изъ сдланнаго нами очерка воззрній Страхова на отношенія духа и вещества, души и тла, съ достаточной ясностью вытекаетъ, что воззрнія эти были совершенно оригинальными и самостоятельными, и что подвести ихъ подъ какую-либо изъ извстныхъ схемъ философскихъ ученій объ этомъ предмет едва ли возможно. Страховъ былъ, несомннно, идеалистомъ, но совершенно своеобразнаго вида. Въ анализ его взглядовъ на отношенія духа и вещества это сказывается особенно ярко. Онъ не отрицаетъ реальности вещества и даже объективности пространства и времени, какъ формъ его существованія (это видно изъ другихъ мстъ его сочиненій), но вмст съ тмъ онъ признаетъ высшую реальность за идеальнымъ, духовнымъ началомъ. Отсюда его глубокое сочувствіе къ ученіямъ Платона, Декарта и Гегеля. Но въ вопрос о томъ, можно ли уяснить себ, какъ въ дйствительности существуетъ духъ и что такое идея, какъ бытіе, H. Н. является почти скептикомъ — мыслителемъ, наклоннымъ къ нкоторому особому, если такъ можно выразиться, раціональному мистицизму,— къ признанію, что въ этой высшей области знанія мы стоимъ лицомъ къ лицу съ нкоторою тайной, съ непостижимымъ. Поэтому онъ неоднократно говоритъ о границахъ ‘раціонализма’, о невозможности провести его до конца, о предлахъ самой науки, и по этой же причин H. Н. Страховъ не только вполн вруетъ въ Высшее начало, въ Бога, но даже остается христіаниномъ, сочувствующимъ православію — не въ узкомъ значеніи ‘церковника-ритуалиста’, а въ самомъ широкомъ философскомъ смысл, въ которомъ многіе крупные мыслители и философы считали себя христіанами и признавали особый смыслъ за тмъ вроисповданіемъ, которое стало для нихъ ‘національною формою’ религіознаго богопочитанія.

О предлахъ науки и научнаго раціонализма Страховъ говоритъ неоднократно. Вотъ какъ онъ разсуждаетъ въ сочиненіи ‘О вчныхъ истинахъ’ относительно предловъ науки спеціальной:

‘Наука есть дло великое, хотя и не наилучшее и не наивысшее изъ человческихъ длъ. Но та наука вообще, на которую такъ любятъ ссылаться, есть истинный идолъ, фантастическое понятіе ученыхъ. Каждый спеціалистъ — математикъ, физикъ, физіологъ — думаетъ, что иметъ право говорить во имя науки, тогда какъ наукою вообще могла и можетъ быть, стремилась и стремится стать только философія, о которой такіе спеціалисты обыкновенно и слышать не хотятъ. Философія ршаетъ вопросы о границахъ и свойствахъ познанія, она старается указать точную мру его авторитета, тогда какъ спеціалистъ, поклоняющійся своему кумиру, обыкновенно приписываетъ ему безпредльное могущество’ (тамъ же, стр. XXVIII).

Но не только спеціальная наука, а и вообще, наука далеко не исчерпываетъ всхъ нашихъ духовныхъ потребностей:

‘Наука не объемлетъ того, что для насъ всего важне, всего существенне,— не объемлетъ жизни. Вн науки находится главная сторона нашего бытія — то, что составляетъ нашу судьбу, то, что мы называемъ Богомъ, совстью, нашимъ счастіемъ и достоинствомъ. Все это не гд-нибудь далеко отъ насъ, не за предлами звздъ, а все это вокругъ насъ, прямо передъ нами, во всемъ этомъ мы движемся и существуемъ, какъ въ прямой стихіи нашей жизни. Поэтому не только созерцаніе этихъ предметовъ въ дйствительности, не только высокія отраженія ихъ у великихъ мыслителей и художниковъ, а даже иной плохой романъ, иная грубо придуманная сказка могутъ заключать въ себ боле общедоступный и сильный интересъ, чмъ превосходнйшій курсъ физики или химіи. Каждый изъ насъ.— не простое колесо въ огромной машин, каждый, главнымъ образомъ, есть герой той комедіи или трагедіи, которая называется его жизнью’ (тамъ же, стр. 54—55).

Про попытки достигнуть чисто раціональнаго, научнаго объясненія всего существующаго Страховъ въ другомъ мст книги выражается такъ:

‘Если мы чувствуемъ недовольство этимъ взглядомъ, если онъ въ насъ что-то затрогиваетъ и чему-то противорчитъ, то нтъ никакого сомннія, что источникъ такого разногласія заключается не въ ум, а въ какихъ-нибудь другихъ требованіяхъ души человческой. Человкъ постоянно почему-то враждуетъ прогнивъ раціонализма, и эта вражда упорно ведется всми, спиритуалистами и матеріалистами, врующими и скептиками, философами и натуралистами. Отдать себ отчетъ въ этой вражд есть величайшая задача мысли'(стр. V—IX).

А вотъ какія мысли высказываетъ Страховъ о представителяхъ науки, ученыхъ,— о спеціалистахъ точнаго знанія и объ ученыхъ вообще, стремящихся достигнуть вполн раціональнаго міропониманія:

‘Они думаютъ, что могутъ все познать и что все подлежитъ ихъ изслдованію, тмъ самымъ пріемамъ изысканія, какіе приняты въ естественныхъ наукахъ. Другого познанія, кром научнаго, они не допускаютъ, а научнымъ считаютъ только то, что дознано естественно-научными пріемами. Если имъ говорятъ, что есть области вднія, дающія боле важныя и существенныя понятія, чмъ естественныя науки, они отвчаютъ, что наука одна и другой быть не можетъ’ (стр. 53).

‘Ученые, такъ называемые жрецы науки, не имютъ права на какой-нибудь особенный, высшій авторитетъ. Наука не есть еще мудрость, и, вообще говоря, ученые нисколько не мудре, чмъ остальные смертные. Они суть такіе же люди, какъ и вс мы, они точно также подвержены слабостямъ, ошибкамъ, заблужденіямъ и предразсудкамъ. Конечно, занятія науками способствуютъ облагороженію характера и изощренію ума, но, съ другой стороны, при этихъ занятіяхъ, какъ при всякой трудной и выходящей изъ ряду дятельности, люди часто становятся въ фальшивое положеніе. Притязанія ученыхъ обыкновенно выше ихъ силъ, а предразсудки тмъ упорне, чмъ выше притязанія. Каждая спеціальность ограничиваетъ кругозоръ человка и внушаетъ ему особыя предубжденія, такъ что едва ли не легче представить себ простого человка безъ предразсудковъ, чмъ ученаго’ (тамъ же, стр. 9—10).

Въ сочиненіи своемъ ‘Міръ какъ цлое’ H. Н. пытается установить самыя общія начала своего собственнаго міропониманія и подробно развиваетъ свои философскіе взгляды на природу. Здсь онъ также энергически протестуетъ противъ узкаго и односторонняго научнаго эмпиризма и раціонализма и ясно устанавливаетъ свой методъ философствованія:

‘Эмпиризмъ, говоритъ онъ,— отрицаніе умозрнія — вотъ разгадка всякихъ остановокъ и ненормальныхъ развитій (въ судьб науки). Нашъ вкъ хочетъ познавать, но упорно отказывается мыслить, какъ будто боясь, что мышленіе разрушитъ начала, на которыхъ онъ строитъ свою жизнь, и возложитъ на него слишкомъ трудныя задачи и обязанности. Все значеніе моей книги состоитъ въ томъ, что она идетъ противъ эмпиризма, пытается вносить мышленіе въ пріемы изученія природы.

‘Я желаю стоять за одно въ моей книг: за философскій методъ ставитъ и развивать понятія. Въ этомъ метод вся тайна умозрнія. Чмъ кто способне имъ владть, тмъ больше онъ заслуживаетъ имени человка философствующаго. Чмъ точне и правильне этотъ методъ прилагается, тмъ несомннне озаряется всякій предметъ изслдованія’ (стр. XIX).

Выражая въ общихъ положеніяхъ свое философское міропониманіе, Страховъ опредляетъ понятіе ‘міра’ слдующими признаками:

‘Міръ есть цлое, то-есть онъ связанъ во всхъ направленіяхъ, въ какихъ только можетъ его разсматривать нашъ умъ.— Міръ есть единое цлое, то-есть онъ не распадается на дв, на три, или, вообще, на нсколько сущностей, связанныхъ независимо отъ ихъ собственныхъ свойствъ. Такое единство міра можно получить не иначе, какъ одухотворивъ природу, признавъ, что истинная сущность вещей состоитъ въ различныхъ степеняхъ воплощающагося духа. Міръ есть связное цлое, то-есть вс его части и явленія находятся во взаимной зависимости. Въ немъ нтъ ничего самобытнаго, никакихъ особыхъ началъ, никакихъ простыхъ тлъ, никакихъ атомовъ, нтъ самостоятельныхъ, отъ вка различныхъ силъ, нтъ ничего неизмннаго, само по себ существующаго. Все въ зависимости и все течетъ, какъ говорилъ еще Гераклитъ. Міръ есть стройное цлое, или — какъ говорятъ,— гармоническое, органическое цлое. То-есть части и явленія міра не просто связаны, а соподчинены, представляютъ правильную лстницу, пирамиду, всего лучше сказать — іерархію существъ и явленій. Міръ, какъ организмъ, иметъ части мене важныя и боле важныя, высшія и низшія: и отношеніе между этими частями таково, что он представляютъ гармонію, служатъ одн для другихъ, образуютъ одно цлое, въ которомъ нтъ ничего ни лишняго, ни безполезнаго. Міръ есть цлое, имющее центръ, именно онъ есть сфера, средоточіе которой составляетъ человкъ. Человкъ есть вершина природы, узелъ бытія. Въ немъ заключается величайшая загадка и величайшее чудо мірозданія. Онъ занимаетъ центральное мсто по всмъ направленіямъ связей, соединяющихъ міръ въ одно цлое, онъ есть главная сущность, главное явленіе и главный органъ міра’ (стр. VII—VIII).

Этотъ своеобразный съ научной точки зрнія, но неизбжный при гегелевской традиціи взглядъ на человка — какъ на центръ реальнаго міра, Страховъ оправдываетъ въ своей книг подробно и до извстной степени убдительно:

‘Рдко кто хочетъ признать центральное положеніе человка’ (стр. X) говоритъ онъ.

‘Между тмъ, когда и гд было найдено въ природ существо или явленіе боле загадочное, боле высокое, боле таинственное, боле сложное, чмъ человкъ? Не составляютъ ли явныхъ мечтаній вс попытки отыскать въ мір (т.-е. въ природ вн человка) тайныя силы, ирраціональныя явленія,— попытки, которыя тянутся черезъ всю исторію человчества? Солнце со своими огненными дождями и изверженіями,— которыя когда-то воспвалъ Ломоносовъ,— не есть ли простйшая вещь въ сравненіи съ тмъ, что совершается въ человк?

‘Дйствительно, міръ вовсе не такъ великолпенъ и дивенъ, чтобы человкъ не могъ считаться его центромъ. Вс открытія, вс изслдованія только упрощаютъ наше понятіе о мір, снимаютъ съ него фантастическія краски, а никакъ не увеличиваютъ того разнообразія и той загадочности, которую мы такъ охотно желали бы перенести съ себя на вншніе предметы. Человкъ — вотъ величайшая загадка, узелъ мірозданія‘ (стр. X—XI).

Развивая эту мысль подробне, Страховъ старается доказать фактами (анализомъ органовъ чувствъ, мышленія человка и проч.), что организація человка такъ совершенна и полна, что нельзя себ представить, чтобы на другихъ планетахъ жили обитатели съ боле совершенной организаціей {Съ этой точки зрнія, для Страхова нтъ никакого противорчія въ томъ, что человкъ есть не только духовное существо, но и высшее мыслимое животное: ‘на дл оказывается, что не только животность не противорчитъ духовности, но даже что для духа необходима самая высшая степень животности. Человкъ есть совершеннйшее животное не потому, что въ немъ проявляется духъ, который подавляетъ животныя свойства,— нтъ, человкъ, и просто какъ животное, представляетъ намъ осуществленіе высочайшаго развитія животности’ (стр. 19).}. И само собою понятно, что Страховъ во взгляд на природу, и особенно на органическій міръ и на устройство человка, является телеологомъ, врящимъ въ высшую идейную цлесообразность всего устройства и развитія міра, и въ особенности организмовъ. Съ этой точки зрнія онъ и враждуетъ такъ упорно противъ ученія Дарвина и его послдователей,— противъ воззрнія, что цлесообразность въ природ есть продуктъ случайнаго равновсія борющихся силъ. Про устройство организмовъ, въ которыхъ каждая часть приспособлена къ задачамъ цлаго, онъ говоритъ:

‘Для дарвиниста это — случайная цлесообразность, не имющая отношенія къ внутреннему развитію организма, истинный же телеологъ видитъ здсь то, какъ организмъ стремится осуществить свою общую цль, видитъ отвтъ самостроющагося существа на вншнія возбужденія и обстоятельства. Такимъ образомъ, изученіе цлесообразностей становится изученіемъ органическаго творчества, ведетъ насъ къ пониманію его средствъ, законовъ и сущности’ (стр. XVII).

Попытка свести все существованіе міра къ механическимъ законамъ и видть во всхъ явленіяхъ міра простое осуществленіе законовъ сохраненія вещества и сохраненія энергіи возмущаетъ Страхова своей односторонностью. Въ стать ‘О закон сохраненія энергіи’, напечатанной въ нашемъ журнал и перепечатанной во второмъ изданіи ‘Міръ какъ цлое’, II. Н. говоритъ, между прочимъ:

‘Знаніе закона энергіи безмрно увеличиваетъ нашу возможность распоряжаться вещественными явленіями. Но чмъ выше значеніе этого закона въ указанныхъ областяхъ, тмъ меньше онъ отвчаетъ на наши другіе запросы. Онъ какъ будто вовсе не подвигаетъ насъ въ дйствительномъ познаніи природы, въ постиженіи того бытія, съ которымъ мы связаны всмъ существомъ своимъ. Разнообразіе явленій и существъ міра, ихъ гармоническое соотношеніе, ихъ различная существенность и правильная іерархія — все это ничуть не проясняется. Напротивъ, законъ энергіи указываетъ въ природ нкоторую черту однообразія, сглаживаетъ всякія различія, утверждаетъ единое правило, которому въ извстномъ отношеніи неизбжно подчинены вс вещественныя явленія’ (стр. 580—581).

Гд же искать высшей разгадки мірового бытія, источника объясненія міровой гармоніи, цлесообразности организмовъ, смысла человческой жизни? На это Страховъ отвчаетъ совершенно опредленно:

‘Хотя бы мы и не стали приписывать Богу всякое наблюдаемое разнообразіе вещей, однако же дйствительное познаніе, удовлетворяющее всмъ нашимъ запросамъ, должно исходить изъ этого разнообразія и необходимо приведетъ насъ къ Богу, укажетъ, что только въ Немъ содержится смыслъ всякаго бытія’ (Міръ какъ Цлое, стр. 582).

‘Понятіе о Бог,— говоритъ онъ въ другомъ мст книги,— есть понятіе по преимуществу, т.-е. мене, чмъ что-либо другое, доступно представленію. По самому обыкновенному пониманію отъ Бога все зависитъ, все отъ Него происходитъ, Онъ есть начало и смыслъ всего существующаго. Слдовательно, для мышленія Онъ представляетъ глубочайшую глубину, крайнюю точку, до которой оно можетъ достигнутъ. Матеріалистическое мышленіе, слдуя своему обыкновенному ходу, стремится представить себ Бога, и потому впадаетъ въ неисчислимыя затрудненія’ (стр. 475).

‘Такъ какъ понятіе о Бог есть центральное понятіе, на которое мы сводимъ вс другія, такъ какъ міръ вполн опредляется творческою волей Бога, то вс вопросы сводятся на то, чтобы понять, какъ вещи зависятъ отъ Бога. Въ сравненіи съ этимъ — считать субстанціи по пальцамъ есть дло пустое. Множество субстанцій есть прямой признакъ слабаго познанія, потому что мышленіе, какъ я уже сказалъ, есть сведеніе многаго на одно’ (стр. 244).

Интересно сопоставить съ изложенными теоретическими воззрніями Страхова на міръ и его устройство, на мсто, которое занимаетъ въ немъ человкъ, и на роль Бога въ мір,— практическіе взгляды наі^его мыслителя на жизнь человческую и ея значеніе. Вотъ его мысли по этому предмету:

‘Жизнь есть не только самоудовлетвореніе, но и саморазрушеніе, самонедовольство’ (стр. 18б).

‘Пока есть задача, которая не ршена, пока есть замыселъ, который не исполненъ, пока есть цль, которая не достигнута,— до тхъ поръ возможна дятельность. И, слдовательно, муки души побуждаютъ насъ впередъ, къ неразгаданному и несовершенному. Он суть муки рожденія. То новое, что приходитъ въ міръ,— таинственное будущее, которое наступаетъ,— оно приходитъ не помимо насъ, мы сами его раждаемъ’ (стр. 188).

‘Жизнь часто бываетъ комедіею, но въ сущности она — глубочайшая драма. Мы не сочиняемъ этой драмы, но сами въ ней дйствуемъ, сами поглощены ея завязкою. Эта драма потеряла бы для насъ всю свою цну, еслибы развязка зависла отъ нашего произвола, или еслибы мы ее знали напередъ. Жизнь есть дйствительное обновленіе, дйствительная загадка, и потому великая черта ея открывается въ томъ, что какъ неизвстно будущее, такъ и совершенно неизвстно, что выходитъ изъ жизни каждаго изъ насъ’ (стр. 188—189).

При такомъ взгляд на жизнь человческую, вынесенномъ изъ житейскаго опыта, а не изъ одного только теоретическаго размышленія, едва ли кто-нибудь усомнится въ томъ, что H. Н. Страховъ имлъ вполн законное право пытаться совмстить въ своемъ міросозерцаніи прирожденный и свойственный его уму свтлый раціонализмъ съ естественною для каждаго не только серьезно мыслящаго, но и глубоко чувствующаго человка врою въ непостижимость коренной основы жизни,— философскую трезвость мысли и діалектическій методъ мышленія съ искреннею, но своеобразною религіозностью.

Дуализмъ Страхова былъ только особымъ проявленіемъ неустранимаго дуализма человческой природы и мысли, а онъ, какъ мы видли, исповдывалъ этотъ дуализмъ не только практически, но и теоретически, хотя и стремился разршить его въ высшемъ идеалистическомъ монизм. Самая жизнь Страхова была нкоторою душевною драмой, которая вела къ такому дуализму. Искренно и всецло преданный литератур, несомннно даровитый, исключительно разносторонне (для нашего общества) образованный и просвщенный, онъ встрчалъ въ своей литературной дятельности до самаго зрлаго возраста одн только помхи,— грубое непониманіе, часто насмшки или полное игнорированіе. Онъ не сразу привыкъ къ такому положенію, и вотъ какъ онъ, уже въ зрлые годы, характеризуетъ самъ свое положеніе, какъ писателя:

‘Что наша литература есть литература фанатическая, въ этомъ нтъ никакого сомннія. Разсужденіе, правильное развитіе мыслей, логически послдовательные споры у насъ не существуютъ, почти невозможны по натур нашихъ пишущихъ и по натур нашей публики. У насъ возможны и имютъ ходъ, почти исключительно, только всякія вры и ненависти, всякія идолопоклонничества и затаптыванія въ грязь, всякіе свисты и боготворенія. Вашъ покорный слуга тмъ больше иметъ право это говорить, что самъ принадлежитъ къ числу затоптанныхъ въ грязь. Вы пожалуй, не предполагали, что дло дошло до подобной крайности, и что я нахожусь въ такомъ ужасномъ положеніи, но фактъ уже заявленъ тми, кого можно считать въ такихъ длахъ вполн свдущими. Въ ‘Биржевыхъ Вдомостяхъ’ 1874 года, отъ 27 ноября, г. Михайловскій, на половину съ-торжествомъ, на половину съ сожалніемъ, говоритъ: ‘мы втоптали въ грязь г. Страхова, человка… и пр.’ Пожалуйста, не подумайте, что я принимаю все происшествіе въ шутку, старанія этихъ ‘мы’ не всегда оставались безуспшными…’ (‘О вчн. истинахъ’, стр. 13).

Въ своихъ частныхъ разговорахъ и письмахъ H. Н. иногда трогательно, по чрезвычайной скромности выраженій, изъявлялъ благодарность за то, что, наконецъ, его читаютъ, понимаютъ и цнятъ: ‘Покорно васъ благодарю за ваше письмо,— писалъ онъ намъ въ апрл 1887 г.,— и за то, что хвалите мою книгу (Объ основныхъ понятіяхъ), и зато, что просите моего совта. Очень мн пріятно ваше вниманіе, и признаюсь, не разъ васъ корилъ за то, что до сихъ поръ вы меня не читали’. Посл выхода первой книги журнала ‘Вопросы философіи и психологіи’ въ 1889 году, H. Н. Страховъ писалъ: ‘Душевно благодарю васъ за то, что упомянули обо мн и съ такимъ почетомъ въ вашемъ вступленіи: эта честь мн еще внов’. Черезъ годъ, въ 1890 г., H. Н. писалъ между прочимъ: ‘Какъ-то вы мн писали: ‘у васъ много враговъ’. Это меня очень огорчило и заставило задуматься. За что же? Они зачинщики, они осыпаютъ меня бранью, а потомъ я же выхожу и злымъ, и бранчивымъ’.

Да, много было литературныхъ враговъ у H. Н. Страхова, которые его часто напрасно бранили за откровенное и искреннее слово убжденія по вопросамъ, иногда совершенно теоретическимъ, и совершенно правъ былъ H. Н., когда говорилъ, что у насъ въ Россіи не умютъ спорить и разсуждать, а между тмъ мыслитель онъ все-таки былъ изъ ряду выходящій, сколько бы его ни бранили. Вполн присоединяемся къ мннію нашего уважаемаго коллеги, профессора С.-Петербургскаго университета, Александра Ивановича Введенскаго, что ‘значеніе дятельности покойнаго H. Н. Страхова для нарождающейся русской философіи состоитъ въ томъ, что онъ написалъ нсколько книгъ, при помощи которыхъ въ Россіи еще долгое время будутъ охотно начинать учиться мыслить и которыя столь же долгое время будутъ считаться образцами философскаго изложенія…’ (‘Образованіе’, мартъ 1896 г., стр. 8: статья ‘Значеніе философской дятельности H. Н. Страхова’).

Страховъ не былъ творческимъ геніемъ, создателемъ новой философской системы, могущей имть міровое значеніе. Но мы еще и не дожили до своихъ Платоновъ и Аристотелей: слишкомъ неблагопріятна и убога для этого наша общественно-интеллектуальная почва. Страхову великое спасибо зато, что онъ одинъ изъ первыхъ особенно энергично и ясно призывалъ русскихъ людей мыслить самостоятельно, не отршаясь однако отъ науки и отъ исторіи западной европейской мысли. Это былъ не узкій славянофилъ, но истинно русскій человкъ, врившій, подобно Данилевскому, что мы призваны внести въ общеевропейскую культуру свой особый цнный вкладъ и упразднить нкоторыя ея противорчія. Какъ мыслитель-діалектикъ, онъ допускалъ необходимость ‘тезиса’ и ‘антитезиса'(въ дух Гегеля), но стремился самъ своеобразно осуществить послднюю задачу мысли — синтезъ. Много ли у насъ въ литератур людей, правильно сознающихъ широту этой задачи?

Мы глубоко убждены, что образъ Страхова, какъ своеобразнаго русскаго мыслителя, будетъ все боле и боле расти, и что его произведенія станутъ скоро философскою хрестоматіей для всякаго русскаго читателя, желающаго сдлать первый серьзный шагъ къ самостоятельному мышленію.

Къ сожалнію, немногіе внимательно изучали у насъ его философскія и литературныя произведенія.

Николай Гротъ.

Читайте также: