ПАМЯТИ ДМ. ВАС. ГРИГОРОВИЧА
ПАМЯТИ ДМ. ВАС. ГРИГОРОВИЧА
23 декабря 1899 г.
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Памяти Дм. Вас. Григоровича, Розанов Василий Васильевич, Год: 1899
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
22 дек., почти внезапно, скончался Д. В. Григорович. Еще на этих днях можно было встретить чрезвычайно престарелого (72-х лет), однако совершенно здорового и бодрого, писателя в петербургских гостиных, живо интересующимся вопросами дня из области особенно ему дорогой за последние годы искусства. Казалось, смерть далека от него. Внезапно происшедшее кровоизлияние в мозг, последствие старческого (известного) перерождения артерий, сразило его как удар и поразило испугом и горестью Петербург, Россию, литературу.
Покойный не был гениальным умом, ни гениальным характером, но, до известной степени, он сыграл гениальную (незабываемую, неизмеримо важную) роль в развитии общества и литературы, попав в исторически важный момент в центральную точку духовных и материальных интересов своей страны. Он не был ‘народником’ в установившемся впоследствии смысле, он был русский барин по воспитанию, по положению, по всей манере литературного письма, по всей совокупности духовных своих интересов (художественных) и даже по особенностям рождения (мать — француженка): но он есть родоначальник всего ‘народнического’ движения в литературе и в жизни, а так как это движение без малого обнимает всю русскую жизнь за последние полвека, то его вполне можно назвать дедом русского общества за эти полвека. Таким он стал, потому что еще ранее Тургенева обратился к изучению деревенского, крестьянского быта и написал в 1847 году повесть ‘Антон Горемыка’, облетевшую всю Россию и сообщившую, конечно, на подготовленной почве, новое направление мыслям этой России: направление интереса к крестьянину, любви к крестьянину, сожаления о печальном его положения (крепостное право) и желания его освобождения. Ничего не было ударного в этой повести, и сам Григорович относился к своей работе чисто художественно, не ожидая ее действия и не предвидя огромных ее последствий. Как он объяснял потом в своих ‘Воспоминаниях’, пребывание в родной деревне, куда он вернулся из Петербурга, где не удавалась ему ни литература, ни жизнь, обратило просто его внимание, как беллетриста, как художника, как литератора, искавшего тем, — к новой возможной теме письма из народной жизни. Мягкий его характер, кое-какие неудачи, — не потрясающие, однако — в жизни, общение с писателями как Некрасов, Достоевский, Тургенев, сумма всех этих условий определила колорит письма, нежный, сочувствующий, сострадающий. На вершине горы стоял огромный ком снега: он осторожно его тронул, без преднамерения, без усилия. И ком покатился по нужному, наилучшему, конечно, уже подготовленному (в психике общества) направлению и докатился до 19 февраля 1861 года. День этот — освобождение крестьян. И пока оно помнится, — а оно никогда не забудется — будет помниться и имя автора ‘Антона Горемыки’.
Последующие его труды, из которых необходимо назвать ‘Рыбаки’ и ‘Проселочные дороги’ (1852 г.), ‘Переселенцы’ (1855 г.) — были хороши, были, пожалуй, прекрасны, но ничего очень выдающегося не представляли. Гениальная роль его была сыграна, даже без поправок и дополнений и даже без усилий и страсти, той старой и исторически необходимой картины, которую он создал, которую он почти нашел. Но истинно прекрасная сторона его спокойного ума заключалась в том, что он, и не напрягал себя, не мучил, и не создал ничего испорченного или нелепого, что непременно тысячи других писателей создали бы около такого успеха и такой темы. Это классическое самообладание — прекрасная черта его времени и его характера, характера и времени 40-х годов. Он весь ушел, спокойно и не торопясь, в мир художественных интересов, живописи и технического искусства. Нельзя не подчеркнуть, что в этом, казалось бы, личном увлечении выразилось очень тонкое предчувствие того, что возможно и что желательно у нас в наступающем веке: тысячу лет сельская страна, Россия, расширяет область своего творчества, труда, быта. Это — техника, в мир которой она вступает. Но великая художница она без сомнения внесет сюда вкус, т.е. она создает художественно выраженную технику, и вот нам кажется, что старческие заботы и интересы Григоровича отвечали и даже предугадывали, делали шаг вперед перед тем, что не сегодня-завтра заворошит всю Россию. Мы можем обмануться: но не повторяет ли и здесь Григорович того незаметного, но первого, самого раннего движения, которое он и в литературе совершил. Последние годы он был директором музея Императорского общества покровительства художеств, которого основание и широкое развитие всецело составляет общественную заслугу покойного. Здесь он устроил огромную библиотеку, кабинеты наглядных пособий, организовал при обществе литографское и типографское дело, и все оживлял своим интересом, своим участием.
Кроме своей главной, неоценимой услуги, Григорович был дорог русскому обществу как представитель и как выразитель самого изящного периода русской литературы — как друг и сотрудник Тургенева, Достоевского, Гончарова, Островского. Все они как бы вышли из одной колыбели, из одного исторического дня России. И Россия не может не благословлять эту колыбель, этот славный день, когда ей родилось столько утешительного, гордого, сияющего. Россия хоронит свою дорогую звездочку, и естественно горько ее оплакивает.
Торгово-Промышленная Газета. 1899. 24 дек. No 283.