Паденіе Сперанскаго.
Паденіе Сперанскаго.
(Эпизодъ изъ исторіи XIX в.).
С. Южаковъ.
‘Русская Мысль’, кн.XI, 1890
Падение Сперанского, Южаков Сергей Николаевич, Год: 1890
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Судьба Сперанскаго, такъ быстро возвысившагося изъ ничтожества до значенія перваго сановника Русское имперіи и такъ трагически низвергнутаго съ этой высоты, представляетъ глубокій интересъ, и біографическій, и историческій. Событіе 17 марта 1812 года, превратившее всесильнаго реформатора Россіи въ опальнаго ссыльнаго, униженнаго и оскорбленнаго, какъ почти уличенный измнникъ, это событіе произвело въ свое время потрясающее впечатлніе, и только громы бородинскаго побоища да зловщій свтъ московскаго пожара могли временно заслонить собою крушеніе этой замчательной государственной дятельности и ослабить впечатлніе паденія этого знаменитаго человка. Досел нельзя почитать вполн разъясненнымъ весь годъ этого крушенія. Баронъ Корфъ, написавшій тому назадъ тридцать лтъ біографію Сперанскаго, не располагалъ достаточнымъ фактическимъ матеріаломъ. Съ тхъ поръ опубликовано немало новыхъ данныхъ и документовъ, относящихся къ этой любопытной эпох и проливающихъ больше свта на тайныя пружины событія 17 карта. Данныя эти, разсянныя по мемуарамъ и частнымъ ученымъ изслдованіямъ, еще никмъ не сведены въ одну картину. Быть можетъ, поэтому, не будетъ лишена интереса предлагаемая ниже попытка дать такой сжатый сводъ. Паденіе Сперанскаго, служащее явною гранью двухъ періодовъ въ царствованіе Александра I, интересно и съ этой исторической точки зрнія, обрисовывая силы и тяготнія, шествовавшія на смну историческому движенію, котораго самымъ выдающимся и послдовательнымъ представителемъ былъ Сперанскій.
Періодъ 1808—1811 годовъ былъ эпохой наивысшаго значенія и вліянія Сперанскаго, о которомъ именно въ это время извстный Жозефъ-де-Местръ писалъ, что онъ ‘первый и даже единственный министръ’ имперіи. За это время Сперанскій, по порученію Александра I, составилъ планъ общей политической реформы, которая охватывала весь строй политическихъ и гражданскихъ отношеній. Законодательство, судъ, администрація (отъ волости до высшихъ учрежденій), крпостное состояніе,— ничего не было забыто въ этомъ план. Въ ноябр 1809 года императоръ одобрилъ планъ и ршилъ постепенно приводить его въ исполненіе. Реформа государственнаго совта (1810 г.), реформа министерствъ (1810 — 1811 г.), реформа сената (1811 — 1812 г.) явились другъ за другомъ изъ-подъ пера Сперанскаго, какъ первые шаги этого общаго плана. Этого одного было бы достаточно, чтобы занять время самаго богато-одареннаго человка, но еси этотъ человкъ считаетъ возможнымъ работать по восемнадцати часовъ въ сутки (какъ то длывалъ Сперанскій), то этимъ жестокимъ насиліемъ надъ природой и организмомъ онъ можетъ, конечно, еще значительно увеличить количество труда. Кром замчательнаго здоровья, кром блестящихъ дарованій, необходимо для этого и много той глубокой преданности своимъ идеямъ и планамъ, которая ‘граничитъ съ религіозною врой. Въ этотъ періодъ своей кипучей дятельности Сперанскій, очевидно, съ избыткомъ обладалъ и такимъ желзнымъ здоровьемъ, и такою религіозною преданностью своимъ идеямъ, а дарованія, нердко возвышавшіяся до черты геніальности, оплодотворяли эти неслыханные труды. Гражданское уложеніе, финляндская конституція, крестьянское дло въ Лифляндіи, учрежденіе Царскосельскаго лицея, преобразованіе духовно-учебныхъ заведеній, уставъ духовныхъ академій, таможенный тарифъ, наконецъ, замчательные финансовые планы, впервые внесшіе порядокъ и научную систему въ управленіе русскими финансами,— таково самое краткое исчисленіе лишь самыхъ важныхъ трудовъ Сперанскаго за это время.
Богатый государственными трудами, самыми многосторонними и самыми важными, этотъ періодъ въ жизни Сперанскаго въ высшей степени бденъ служебными и иными личными успхами. Произведенный, еще до приближенія къ власти, въ 1801 году въ дйствительные статскіе совтники, Сперанскій за все десятилтіе, когда, состоя сначала при Кочубе (мин. внутреннихъ длъ), потомъ при Александр I, располагалъ громадною властью и вліяніемъ, получилъ всего въ общемъ порядк чинопроизводства, въ 1809 г., чинъ тайнаго совтника и никакихъ матеріальныхъ гарантій своей независимости въ будущемъ, хотя такія гарантіи въ вид всемилостивйшихъ пожалованій и были тогда общимъ правиломъ. Сперанскій не послдовалъ этому правилу и съ высота своей власти палъ въ 1812 году такимъ же бднякомъ, какимъ былъ за десять лтъ до того, до приближенія къ власти. Не боле того заботился Сперанскій о пріобртеніи другихъ гарантій своего положенія, врод установленія связей и отношеній съ вліятельными вельможами того времени. Овдоввъ молодымъ человкомъ (двадцати семи лтъ), посл одиннадцатимсячнаго супружества, Сперанскій остался] вдовцомъ на всю остальную долгую жизнь свою (онъ умеръ 67 лтъ), хотя въ эпоху, о которой мы говоримъ теперь, онъ могъ бы выбирать между первыми невстами имперіи. Будучи первымъ посл императора человкомъ въ имперіи, тридцати съ небольшимъ лтъ, онъ отличался, къ тому же, привлекательною наружностью, симпатичнымъ характеромъ и, по общему свидтельству, имлъ успхъ среди женщинъ. Однако, оставаясь романтически вренъ памяти жены, Сперанскій не попробовалъ закрпить свое положеніе брачными узами съ аристократіей. Столь же мало приложилъ онъ старанія и заботы объ укрпленіи дружескихъ связей съ вельможнымъ и сановнымъ міромъ, охотно искавшимъ этой дружбы. Описавъ скромное жилище Сперанскаго, баронъ Корфъ такъ продолжаетъ: ‘Жилищу соотвтствовалъ весь образъ жизни: скромный, тихій, уединенный. Еще во время служенія своего въ министерств внутреннихъ длъ наперсникъ Кочубея былъ довольно недоступенъ. Эта недоступность извинялась многодліемъ… Впослдствіи, когда императоръ Александръ приблизилъ его къ себ, Сперанскій, оставаясь, попрежнему, боле работникомъ, нежели царедворцемъ, еще рже сталъ показываться въ свт… Вспоминая въ Перми объ этой эпох своей жизни, Сперанскій разсказывалъ, какъ онъ работалъ нердко по восемнадцати часовъ въ сутки и до того разстроилъ свое здоровье, что не могъ подъ конецъ употреблять нищи, не принявъ напередъ лкарства, а временами по цлымъ недлямъ не могъ разогнуть спины’.
При такой работ, конечно, некогда было устанавливать связи въ высшемъ обществ, гд имъ были недовольны за это и онъ не имлъ партіи. Скромная обстановка, боле нежели скромныя средства, уединенный образъ жизни, весь посвященный государственнымъ дламъ, громадные труды и гордая нравственно-независимая изолированность отъ придворнаго, вельможнаго и сановнаго міра съ его интригами и партіями, наконецъ, отсутствіе всякой заботы о личной карьер и рдкая преданность заботамъ о государственныхъ и общественныхъ нуждахъ,— въ такихъ чертахъ вырисовывается жизнь и личность Сперанскаго въ этотъ періодъ его силы и власти. Немудрено, если его личная карьера оказалась вскор столь непрочною. Немудрено также, если плоды его заботъ и трудовъ на пользу государственную и общественную оказались, въ то же время, столь обильны, разнообразны и благодтельны. И чмъ выше и серьезне было значеніе его государственной дятельности, тмъ превратность его личной карьеры должна была обнаружиться быстре и трагичне. Дятельность эта, соблюдая интересъ общій и стремясь къ справедливости, нарушала массу частныхъ интересовъ и угрожала еще больше. Сильные вліяніемъ и положеніемъ, общественные классы уже были затронуты въ своихъ интересахъ. Еще большаго ждали и опасались. Страхъ за крпостное право объединялъ вс привилегированныя сословія. Быстро росла и накоплялась со всхъ сторонъ оппозиція дятельности Сперанскаго, — оппозиція сильная, многочисленная, неразборчивая на средства, испытанная въ придворныхъ интригахъ, искусная въ клевет и доносахъ. И противъ этой оппозиціи одиноко стоялъ геніальный идеалистъ-реформаторъ, всецло ушедшій въ свои планы и идеи и не желавшій считаться съ окружающею средой. Презирая по заслугамъ эту среду, онъ задумалъ сломить ея упрямство и пересоздать. На поврку оказалось, что она сломила его идеализмъ, разбила его личную жизнь, уничтожила его предначертанія, пересоздала самый нравственный обликъ ненавистнаго человка, благороднаго по природ, но не одареннаго героизмомъ. Изъ ссылки Сперанскій вернулся уже инымъ человкомъ. Печальная это исторія, печальная и глубоко-поучительная!
Нашъ одинокій реформаторъ съ своими широкими планами и грандіозными идеями опирался въ своей дятельности единственно на довріе и единомысліе императора Александра I. Были и въ то время люди въ русскомъ обществ, и, притомъ, въ высшихъ кругахъ, которые могли бы быть его единомышленниками и сотрудниками, могли бы составить его партію, но мы видли, какъ, оберегая свою нравственную независимость и увлекаясь чрезмрною работой, Сперанскій не позаботился объ этомъ. Стало быть, разрушить или хотя бы нарушить единомысліе Александра и Сперанскаго и внушить Александру недовріе къ Сперанскому — такова должна была быть цль все возроставшей и озлобленной оппозиціи. Надо отдать должное оппозиціи. Она съумла блистательно достигнуть этой цли. Сперанскій-реформаторъ былъ убитъ наповалъ и никогда боле не поднимался. 17 марта 1812 года совершено было это безкровное убіеніе. Внезапно схваченный, онъ, съ высоты своего положенія и власти, былъ отправленъ въ ссылку, сопровождаемый и опережаемый клеветой объ ни мн. Это жестокое событіе мы и разскажемъ на слдующихъ страницахъ.
Разрушить единомысліе и подорвать довріе — таковы были дв задачи многочисленной оппозиціи. Послдняя задача, дло интриги, сплетни, ловко лущеной клеветы, искуснаго и беззастнчиваго доноса, все это было достаточно. хорошо извстно врагамъ Сперанскаго, но первая задача (разрушить единомысліе Александра и Сперанскаго или хотя бы заставить перваго усомниться) была не по плечу вельможнымъ интриганамъ того времени. Они употребили, правда, для этого ученаго нмца Розенкампфа, но главнымъ ихъ союзникомъ неожиданно для нихъ явился Карамзинъ, подавшій императору 28 марта 1811 года, черезъ великую княгиню Екатерину Павловну, свою извстную записку О древней и новой Россіи въ ея политическомъ и гражданскомъ отношеніяхъ. Записка эта, написанная очень смло и критиковавшая рзко дянія Александра, должна была тмъ большее впечатлніе произвести на послдняго своею искренностью. Главная задача Записки, однако, борьба съ идеями и планами, представителенъ которыхъ былъ Сперанскій. Есть основаніе думать, что Александръ уже и до этого начиналъ колебаться въ своихъ мнніяхъ. Духъ реставраціи, легитимизма и политической реакціи, вскор окончательно возобладавшій въ Европ, уже начиналъ явно сказываться въ умственномъ настроеніи европейскаго общества и политическая атмосфера была имъ пропитана. Испанія уже подняла открыто знамя легитимизма и начала національную борьбу за него съ Наполеономъ. Въ 1809 году Австрія тоже пробовала развернуть это знамя и въ Германіи эта попытка имла успхъ и подготовила взрывъ 1813 года. Проповдники легитимизма и реставраціи разъзжали по Европ, подготовляя свое дло. Петербургъ, какъ единственный полигическій центръ, еще независимый отъ Наполеона, особенно привлекалъ этихъ проповдниковъ. Здсь проживалъ Жозефъ де-Местръ, сюда же направлялись эмиссары Бурбоновъ, испытанные въ придворныхъ интригахъ стараго версальскаго двора, тонко образованные, искусные діалектики. Вся эта атмосфера, враждебная либеральнымъ идеямъ, съ которыми Александръ вступилъ на престолъ и которыя Европа начинала отвергать на всемъ своемъ протяженіи, не могла не отразиться и на настроеніи Александра. Именно это время воспитывало будущаго основателя Священнаго Союза, будущаго Агамемнона консервативной и легитимной Европы. Въ это-то время подалъ Карамзинъ свою умно и горячо составленную Записку.
Мы не будемъ, конечно, ее здсь излагать, но скажемъ нсколько словъ объ общемъ ея дух и направленіи. Сближеніе съ Франціей — въ политик вншней, а во внутренней — общая политическая реформа, задуманная Александромъ и Сперанскимъ, и освобожденіе крестьянъ являются главнымъ объектомъ критики нашего исторіографа. Законъ о свободныхъ хлбопашцахъ, мропріятія по ограниченію сдачи въ рекруты не въ очередь, начало освобожденія крестьянъ въ Лифляндіи,— все это производило самое потрясающее впечатлніе на дворянство того времени, еще гораздо, мене подготовленное къ отмн крпостнаго права, нежели дворянство при Александръ II. Наклонность императора къ освобожденію и либеральныя мннія Сперанскаго, его главнаго сотрудника этого времени, были достаточно извстны и порождали массу слуховъ, тревожившихъ дворянство, которое въ этомъ кровномъ интерес своемъ сходилось съ вельможествомъ и чиновничествомъ. Крпостное право объединяло интересы всхъ привилегированныхъ сословій и заставляло ихъ бояться всякихъ либеральныхъ начинаній, принципіальная связь которыхъ съ паденіемъ крпостнаго права чувствовалась всми. Карамзинъ явился искуснымъ и талантливымъ выразителемъ тревогъ и опасеній своего сословія: ‘Законодатель долженъ, смотрть на вещи съ разныхъ сторонъ,— писалъ онъ въ Записк,— а не съ одной: иначе, преская зло, можетъ сдлать еще боле зла. Такъ, ныншнее правительство иметъ, какъ увряютъ, намреніе дать господскимъ людямъ свободу. Должно знать происхожденіе сего рабства’ {Карамзинъ, 2300 (Р. А. 1870 г.). Нельзя не упомянуть кстати о свдніи, сообщаемомъ проф. Иконниковымъ (Гр. H. С. Мордвиновъ, 129), что ‘сначала (1810 г.) Карамзинъ было заискивалъ его (Сперанскаго) покровительства’. А, между тмъ, 1810 годъ какъ близокъ къ марту 1811 года, когда подана Записка Карамзина. И въ 1810 году было уже осуществлено почти все, критикуемое въ Запискѣ, 1811 года.}. Излагая эту исторію (не совсмъ правильно), авторъ приходитъ къ заключенію, что земля всегда принадлежала дворянству (‘съ II вка!’) и, что ныншніе крпостные слагаются изъ двухъ разрядовъ: прежнихъ холопей, которые всегда были рабами, и потомковъ тхъ свободныхъ крестьянъ, которые были прикрплены Годуновымъ, но, ‘какъ мы не знаемъ нын, которые изъ нихъ происходятъ отъ холопей и которые отъ вольныхъ людей, то законодателю предстоитъ немалая трудность въ распутываніи сего узла Гордіева’. Карамзинъ признаетъ за законодателемъ право лишь возстановить свободу потомковъ свободныхъ крестьянъ, выражаясь его словами: ‘право монарха самодержавнаго отмнять уставы своихъ предмстниковъ’ (въ данномъ случа царя Бориса и другихъ). Карамзинъ, правда, понимаетъ, что освобожденіе всхъ крестьянъ можетъ быть опираемо на прав естественномъ, но замчаетъ: ‘не вступая въ дальнйшій споръ, скажемъ только, что въ государственномъ общежитіи право естественное уступаетъ гражданскому’. Затмъ слдуютъ всевозможныя предостереженія отъ тхъ ужасовъ безначалія, своеволія и преступленія, которые ожидаютъ Россію въ случа освобожденія крестьянъ: ‘Не знаю, хорошо ли сдлалъ Годуновъ, отнявъ у крестьянъ свободу,— пишетъ по этому поводу Карамзинъ, но знаю, что теперь имъ неудобно возвратить оную. Тогда они имли навыкъ людей вольныхъ, теперь они имютъ навыкъ рабовъ. Мн кажется, что для твердости бытія государственнаго безопасне поработить людей, нежели дать имъ не во-время свободу, къ которой надо готовить человка исправленіемъ нравственнымъ’. Съ такою же ршительностью и рзкостью критикуетъ Карамзинъ вс остальные либеральные планы этого времени и представляетъ горячую защиту существующаго строя противъ всякихъ плановъ преобразовать его. Онъ отрицаетъ даже право за Александромъ: ‘Государь! Ты преступаешь границы своей власти. Наученная долговременными бдствіями, Россія передъ святымъ алтаремъ вручила самодержавіе твоему предку и требовала, да управляетъ ею верховйо, нераздльно. Сей завтъ есть основаніе твоей власти, иной не имешь, можешь все, но не можешь законно ограничить ее!’ {Карамзинъ, 2272.}.
Таковы основы принципіальной критики всего направленія, котораго лучшимъ и серьезнйшимъ представителемъ былъ Сперанскій. Карамзинъ, однако, не довольствуется критикою принципіальною, но съ еще большеи горячностью обрушивается на т законодательныя мропріятія, въ которыхъ уже выразилось это направленіе. Учрежденіе государственнаго совта, учрежденіе министерствъ, гражданское уложеніе, законъ о сдач рекрутовъ помщиками, указъ о свободныхъ хлбопашцахъ, финансовые планы Сперанскаго,— ничего не забыто въ это критик и все жестоко осуждено. Нетерпимость и явная несправедливость многихъ осужденій сами собою бросались въ глаза и вредили тмъ цлямъ, которыя преслдовалъ Карамзинъ, потому что вызывали протестъ неудовольствія въ Александр, но общее настроеніе мыслей и чувствъ императора начинало уже и ране склоняться въ пользу идей, выразителемъ которыхъ явился нын Карамзинъ. Записка Карамзина дала искусно и не безъ таланта составленное принципіальное основаніе этому новому настроенію Александра. Въ этомъ ея важное историческое значеніе вообще, въ біографіи Сперанскаго въ частности. Александръ, сперва недовольный крайними рзкостями и несправедливостями Записки, затмъ оцнилъ значеніе ея принциповъ и приблизилъ Карамзина, поощряя его въ историческихъ трудахъ, которые велись и доставлялись въ томъ же дух и направленіи, какъ и Записка о древней и новой Россіи {По выход въ свтъ первыхъ томовъ Исторіи государства Россійскаго, въ 1816 году, Карамзину была пожалована анненская лента за историческіе труды, но ври этомъ, по свидтельству гр. Блудова, государь далъ ему знать, что награждаетъ не столько за его исторію, сколько за его Записку о древней и новой Россіи. (Иконниковъ.’Гр. Мордвиновъ’, стр. 127).}. Въ Твери, въ март 1811 года, у великой княгини Екатерины Павловны отрывки изъ своей Исторіи Карамзинъ читалъ Александру. Выпущена въ свтъ она была, какъ извстно,значительно позже, посл отечественной войны. Оппозиція явная Сперанскому не ограничивалась Запискою Карамзина. Противъ его финансовыхъ плановъ возставалъ министръ финансовъ Гурьевъ и подалъ записку членъ государственнаго совта Чичаговъ. Враги Сперанскаго пользовались также услугами вышеупомянутаго ученаго нмца Розенкампфа. Все это, вмст съ общимъ духомъ легитимизма, уже начинавшаго царить въ умственной атмосфер того времени, все боле и боле отклоняло Александра отъ либеральныхъ идей и все ршительне отдаляло отъ Сперанскаго. Въ начал 1811 года, при свиданіи съ Карамзинымъ, Александръ уже благосклонно выслушиваетъ горячія возраженія Карамзина противъ либеральныхъ идей и поощряетъ его историческіе труды, написанные въ томъ же дух, однако, въ это время онъ еще не соглашается съ Карамзинымъ. Черезъ годъ, въ разговор съ де-Сангленемъ, мы уже видимъ Александра, осуждающаго Сперанскаго за либерализмъ. Такъ въ теченіе этого времени постепенно измнялось настроеніе, а съ нимъ и намренія императора. Сперанскій былъ, конечно, теперь не у мста. Александру надлежало съ нимъ разстаться. Вопросъ заключался только въ томъ, какъ должно произойти это событіе.
Сперанскій самъ начиналъ видть, что онъ становится не ко двору. Еще въ начал 1811 года онъ просилъ у Александра отставки отъ должности государственнфо секретаря и статсъ-секретаря по дламъ Финляндіи. Въ записк, поданной имъ по этому поводу, находимъ слдующія поучительныя и благородныя строки: ‘Представляясь поперемнно то въ вид директора коммиссіи, то въ вид государственнаго секретаря, являясь, по повелнію Вашему, то съ проектомъ новыхъ государственныхъ постановленій, то съ финансовыми операціями, то со множествомъ текущихъ длъ, я слишкомъ часто и на всхъ почти путяхъ встрчаюсь и съ страстями, и съ самолюбіемъ, и съ завистью, а еще боле съ неразуміемъ. Кто можетъ устоять противъ всхъ сихъ встрчъ? Въ теченіе одного года я поперемнно былъ мартинистомъ, поборникомъ масонства, защитникомъ вольности, гонителемъ рабства и сдлался, наконецъ, записнымъ иллюминатомъ. Толпа подьячихъ преслдовала меня за указъ 6 августа эпиграммами и каррикатурами. Другая такая же толпа вельможъ, со всею ихъ свитою, съ женами и дтьми, меня, заключеннаго въ моемъ кабинет, одного, безъ всякихъ связей, меня, ни по роду моему, ни по имуществу не принадлежащаго въ ихъ сословію, цлыми родами преслдуютъ, какъ опаснаго уновителя. Я знаю, что большая ихъ часть и сама не вритъ симъ нелпостямъ, но, скрывая собственныя страсти подъ личиною общественной пользы, они личную свою вражду стараются украсить именемъ вражды государственной. Я знаю, что, т же люди превозносили меня и правила мои до небесъ, когда предполагали, что я во всемъ буду съ ними соглашаться, когда воображали намъ во мн послушнаго кліента и когда пользы ихъ страстей требовали противуположить меня другому. Я былъ тогда одинъ изъ лучшихъ и надеяжнйшихъ исполнителей. Но какъ только движеніемъ ддъ былъ я приведенъ въ противуположность имъ и въ разногласіе, такъ скоро превратился въ человка опаснаго и во все то, что Вашему Величеству извстно боле, нежели мн. Въ семъ положеніи мн остается или уступать имъ, или терпть ихъ гоненіе. Первое я считаю вреднымъ служб, унизительнымъ для себя и даже опаснымъ. Дружба ихъ еще боле тягостна для меня, нежели разномысліе. Къ чему мн раздлять съ ними духъ партій, худую ихъ славу и то пренебреженіе, коими они покрыты въ глазахъ людей благомыслящихъ? Слдовательно, остается мн выбрать второе. Смю думать, что терпніе мое и опытъ опровергнутъ вс ихъ навты. Удостовренъ я также, что одно слово Ваше всегда довлетъ отразить ихъ покушенія. Но къ чему, Всемилостивйшій Государь, буду я обременять Васъ своимъ положеніемъ, когда есть самый простой способъ изъ него выдти и разъ навсегда прекратить тягостныя для Васъ и обидныя для меня нареканія?’ Александръ, однако, не принялъ отставки Сперанскаго и оставилъ его во всхъ должностяхъ и обязанностяхъ. Сперанскій продолжалъ свое дло съ прежнею энергіей, хотя и безъ прежней увренностямъ его полномъ осуществленіи. Послднее видно изъ его частной переписки этого времени, а первое — изъ массы совершеннаго имъ за этотъ послдній годъ его государственной дятельности {Что было совершено Сперанскимъ въ это время, видно изъ слдующаго бглаго перечисленія: учрежденіе министерствъ, проектъ учрежденія сената, третья часть гр. улож., проектъ устава о судопроизводств, таможенный тарифъ и пр. А мысли его о вроятной будущности его плановъ видны изъ слдующаго отрывка изъ письма ere и Столыпину (окт. 1811 г.): ‘Поздка, а паче воздержаніе отъ излишнихъ затй по служб возвратили мн почти все мое здоровье. Я называю излишними затями вс мн предположенія и желаніе двинутъ грубую толпу, которую никакъ сдвинутъ съ мста не можно’ (Пыпинъ: ‘Общ. движ.’, стр. 146, Иконниковъ, ор. с., стр. 124).}.
Разномысліе между императоромъ и Сперанскимъ постепенно увеличивалось и къ началу 1812 года, какъ выше упомянуто, стало столь значительнымъ, что удаленіе Сперанскаго сдлалось естественнымъ и необходимымъ выводомъ изъ этого факта. Вельможные враги Сперанскаго постарались о томъ, чтобы вмст съ разномысліемъ поселить въ душ Александра неудовольствіе и недовріе. Самая беззастнчивая клевета, прямая фальсификація и поддлка документовъ, явно измышленныя ложныя свднія — таковы были орудія, низвергнувшія Сперанскаго, а его удаленіе, исторически естественное, превратившія въ жестокое паденіе и безпощадную расправу, которою такъ трагически завершилась государственная дятельность этого благороднаго и высокодаровитаго государственнаго человка, такъ много и безкорыстно потрудившагося на пользу общую и для славы своего государя и своего отечества. Мы уже видимъ, что въ самомъ начал 1811 года Сперанскій настолько ощутилъ разномысліе съ Александромъ, что просился въ отставку. Изъ этой записки мы видимъ также, что уже тогда, за годъ съ лишнимъ до его паденія, онъ былъ окруженъ сплетнями, клеветами и интригами, о которыхъ онъ говоритъ съ благороднымъ презрніемъ. Были въ то вредя уже и доносы императору. Это видно изъ той же просьбы объ отставк.
Въ феврал Александръ не принялъ этой просьбы и разршилъ дальнйшіе шаги реформы (учрежденіе министерствъ и сената), въ март попалъ свою Записку Карамзинъ, а въ август Александръ уже поручаетъ министру полиціи Балашову установить тайный надзоръ за Сперанскимъ и его личными друзьями {Сообщаетъ объ этомъ въ своихъ мемуарахъ тогдашній министръ юстиціи И. И Дмитріевъ (извстный баснописецъ и писатель, другъ Карамзина). См. Пыпинъ: ‘Общ. движ. при Александр’, стр. 146, Иконниковъ, ор. с., стр. 124.}. Къ этому времени, стало быть, вмст съ усилившимся разпомысліемъ, въ душ Александра уже возникло и недовріе къ Сперанскому. Не внушено ли было ему подозрніе, что Сперанскій, разочарованный въ возможности осуществить свои завтныя идеи при помощи и по желанію Александра, способенъ искать путей и средствъ осуществить ихъ помимо и даже вопреки его вол и намреніямъ? Нсколько поздне (въ декабр того же 1811 года) Александръ серьезно подозрвалъ его въ принадлежности къ тайному международному союзу иллюминатовъ и почти врилъ, что Сперанскій глава (регентъ) этого революціоннаго масонства въ Россіи {Записки де-Санглена, часть III и IV, Русск. Ст. 1883 г., I, стр. 38.}. Такъ развивалась постепенно интрига, руководимая опытными и испытанными въ придворныхъ интригахъ царедворцами. ‘Сперва, однако, — читаемъ мы у бар. Корфа, — они предпочли попытаться на раздленіе съ нимъ (Сперанскимъ) власти, что, во всякомъ случа, казалось тогда (во второй половин 1811 года) легче, чмъ ее сокрушить. Два лица, уже облеченныя въ нкоторой степени довріемъ государя, предложили его любимцу пріобщить ихъ къ своимъ видамъ и учредить изъ нихъ и себя, помимо монарха, безгласный тайный комитетъ, который управлялъ бы всми длами, употребляя государственный совтъ, сенатъ и министерства единственно въ вид своихъ орудій. Съ негодованіемъ отвергнулъ Сперанскій ихъ предложеніе, но онъ имлъ неосторожность, по чувству ли презрнія къ нимъ, или, можетъ быть, по другому тонкому чувству (неспособности къ доносу), умолчать о томъ предъ государемъ’. Біографъ Сперанскаго считаетъ это ‘благородное отвращеніе отъ доноса непростительною политическою ошибкой’. ‘Промолчавъ, Сперанскій далъ своимъ врагамъ способъ сложить вину своихъ замысловъ на него, связать ему руки, заподозрить его искренность’. ‘Паденіе его сдлалось неизбжнымъ!,— заканчиваетъ бар. Корфъ разсказъ свой объ этомъ эпизод, поясняя, что Сперанскій ‘не разглядлъ разставленныя ему сти’.
Эти два лица, уже облеченныя до нкоторой степени довріемъ государя, какъ ихъ опредляетъ бар. Корфъ, были: бар. Армфельдъ (вскор графъ), шведскій аристократъ, незадолго передъ тмъ перешедшій въ русское подданство и находившійся въ тсныхъ связяхъ съ эмиссарами Бурбоновъ, і Балашовъ, министръ полиціи {Эти два имени называютъ въ своихъ мемуарахъ: Нессельроде, Растопчинъ, Корниловичъ. Подробности у де-Санглена. Ихъ же называетъ и самъ Сперанскій въ пермскомъ письм (Пыпинъ, ор. с., стр. 487).}. Они-то предлагали Сперанскому союзъ для управленія государствомъ въ своихъ видахъ и, получивъ отказъ, ‘сложили вину своихъ замысловъ на него’, какъ осторожно выражается бар. Корфъ. Около того времени мы и встрчаемся уже съ порученіемъ Александра одному изъ нихъ (Балашову) учредить тайный надзоръ за Сперанскимъ. Зерно недоврія и подозрнія уже было брошено въ душу императора. Оно быстро развивалось и воспитывалось дальнйшими свдніями, доставлявшимися Александру. ‘На помощь этимъ навтамъ, можетъ быть, и тому впечатлнію, которое оставила въ ум государя предшествовавшая имъ Записка Карамзина (мы бы прибавили: собственному измнившемуся настроенію императора), стали появляться подметныя письма, расходившіяся по Петербургу и Москв въ тысяч списковъ и обвинявшія Сперанскаго не только въ гласномъ опорочиваніи политической нашей системы, не только въ предсказываніи паденія имперіи, но даже и въ явной измн, въ сношеніяхъ съ агентами Наполеона, въ продаж государственныхъ тайнъ и пр. За двумя главными союзниками, положившими основу всему длу, потянулась толпа немалочисленныхъ ихъ клевретовъ. Что сегодня государь слышалъ въ обвиненіе Сперанскаго отъ одного, то завтра пересказывалось ему снова другимъ, будто бы совсмъ изъ иного источника, и такое согласіе встей, естественно, должно было поражать Александра: онъ не подозрвалъ, что вс эти разные встовщики — члены одного и того же союза’ {Корфъ: ‘Жизнь гр. Сперанскаго’, II, стр. 9—11.}. Два главные заговорщика показывали видъ, что въ ссор, и длали даже другъ на друга доносы {Де-Сангленъ, I, стр. 20 и др. мста.}.
Въ это время правителемъ длъ у Балашова служилъ нкій де-Сангленъ, котораго министръ употреблялъ для своихъ длъ, какъ ловкаго и способнаго человка, обладавшаго лоскомъ европейской образованности, качествомъ, рдкимъ въ полиціи того времени. Ему Балашовъ поручилъ ближе познакомиться съ прибывшимъ въ это время въ Петербургъ французскимъ дворяниномъ Шевалье де-Бернетомъ.
— Это тайный дипломатическій агентъ Людовика XVIII,— сообщилъ де-Санглену Балашовъ,— постарайтесь съ нимъ познакомиться поскоре,— чрезъ него мы можемъ многое узнать.
Знакомство состоялось. ‘Vernè,gues сдлался вскор у меня человкомъ домашнимъ’,— замчаетъ де-Сангленъ въ своихъ запискахъ, и ловкій французъ повелъ дло такъ, что не Балашовъ черезъ де-Санглена ‘могъ многое узнать отъ Вернега’, а, наоборотъ, де-Сангленъ превратился въ агента де-Вернега и Армфельда, съ которымъ де-Вернегъ свелъ вскор де-Санглена. Его-то намтилъ Армфельдъ, по указанію бурбонскаго агента, въ главное орудіе противъ Сперанскаго и указалъ на него Александру, какъ на лучшаго агента для надзора за Сперанскимъ. Въ декабр 1811 года де-Сангленъ былъ втайн призванъ во дворецъ для того, чтобы возложить на него это щекотливое порученіе.
Все это, какъ и дальнйшій разсказъ, основываемъ на повствованіи де-Санглена, но при этомъ мы относимся къ нему съ большою осторожностью и, сообщая факты, снимаемъ съ нихъ, по возможности, все приданное имъ освщеніе. Де-Сангленъ старается себя облить и все свалить на Балашова, частью на Армфельда. Если бы, въ самомъ дл, онъ, де-Сагленъ, не доносилъ на Сперанскаго, а только все узнавалъ отъ Александра, то, спрашивается, зачмъ бы было Александру неоднократно тайно призывать его къ себ и открывать ему государственныя тайны, ему, незначительному чиновнику и мелкому дворянину? Интересъ, впрочемъ, не столько въ томъ, кто донесъ, а что было донесено. Съ этой же стороны записки де-Санглена доставляютъ богатый матеріалъ.
Донесеніями одного Балашова императоръ не удовлетворялся, да и Армфельдъ желалъ, повидимому, имть своего человка въ самомъ центр дла.
— Я ршительно никому не врю,— сказалъ на этомъ свиданіи Александръ де-Санглену,— и поручилъ ему ‘смотрть поближе и за Балашовымъ: что узнаете, скажите мн’.
На другой день съ де-Сангленомъ видлись Армфельдъ и де-Вернегъ, все по тому же длу.
— Я сообщу вамъ секретъ,— сказалъ при этомъ де-Вернегъ, желая (какъ передаетъ де-Сангленъ) устранить его колебанія.— Намъ предстоитъ большая перемна. Россія будетъ спасена и намъ будетъ принадлежать слава, что мы этому способствовали.
Затмъ агентъ Бурбоновъ намекнулъ на паденіе Сперанскаго и Наполеона: ‘1812 годъ будетъ памятнымъ годомъ въ лтописяхъ Россіи.’
Къ этому любопытному разсказу де-Сангленъ прибавляетъ отъ себя: ‘Vernè,gues и Армфельдъ работали для Бурбоновъ’. Легитимизмъ протягивалъ руку русскому крпостничеству, чтобы низвергнуть представителя либеральныхъ идей въ русскомъ правительств.
Въ декабр 1811 года Балашовъ, въ исполненіе даннаго ему порученія надзирать за Сперанскимъ, представилъ Александру донесеніе, несомннно произведшее впечатлніе на мнительнаго императора, уже безъ того заколебавшагося въ своемъ довріи къ Сперанскому. Балашовъ постилъ Сперанскаго вечеромъ въ семь часовъ. ‘Въ передней тускло горла сальная свча, во второй большой комнат — тоже, отсюда ввели его въ кабинетъ, гд догорали два восковые огарка, огонь въ камин погасалъ. При вход въ кабинетъ, почувствовалъ онъ, что полъ подъ ногами ею трясся, какъ будто на пружинахъ, а въ шкафахъ, вмсто книгъ, стояли стклянки, наполненныя какими-то веществами. Сперанскій сидлъ въ кресл передъ большимъ столомъ, на которомъ лежало нсколько старинныхъ книгъ, изъ которыхъ онъ читалъ одну, и, увидя Балашова, немедленно ее закрыла. Сперанскій, принявъ его ласково, спросилъ: ‘какъ вздумалось вамъ меня постить?’ и просилъ ссть на стоящее противъ него кресло, такъ что столъ оставался между ними. Балашовъ взялъ предлогомъ желаніе посовтоваться, нельзя ли дать министерству полиціи боле пространства. Оно слишкомъ сжато, даже въ нкоторой зависимости отъ другихъ министерствъ, такъ что для общей пользы трудно дйствовать свободно. Много говорили о полиціи Фуше и, наконецъ, Сперанскій, при вторичной просьб Балашова о расширеніи круга дйствій министерства, сказалъ ему: ‘разв современенъ можно будетъ сдлать это’, прибавя: ‘вы знаете мнительный характеръ императора. Tout ce quil fait, il le fait demi’. Потомъ, говоря дале объ император, замтилъ: ‘it est trop faible pour rgir et trop fort pour tre rgi’ {Де—Сенгленъ, I, 24.}. Въ этомъ донесеніи инсинуируется чуть ли не чернокнижничество Сперанскаго. Это было, конечно, не умно и едва ли могло произвести впечатлніе на Александра, но заключительныя строки доноса, цитирующія отзывы Сперанскаго о самомъ император, не могли не оскорбить его и не усилить его недоврія и даже раздраженія. Сама инсинуація въ занятіяхъ чуть ли не черною магіей могла склонить къ мысли объ иллюминатств и вообще тайномъ обществ. Вскор де-Сангленъ снова вызванъ къ императору. Въ это второе свиданіе Александръ спросилъ у де-Санглена:
— Вы франкъ-масонъ или нтъ?
— Я въ молодости былъ принятъ въ Ревел, здсь, по приказанію министра, повщаю ложу Астрея.
— Знаю. Эта ложа Вебера. Онъ честный человкъ. Братъ Константинъ бываетъ въ лож его. Вамъ извстны вс петербургскія ложи?
— Кром ложи Астреи, есть ложи Жребцова, Шарьера и Лабзина.
— А Сперанскаго ложу вы забыли?
— Я объ ней, государь, никакого понятія не имю.
— Можетъ быть. По мннію Армфельда, эта ложа иллюминатовъ и Балашовъ утверждаетъ, что они лтомъ собираются въ саду у Розенкамфа, а зимой у того и другого въ дом. Нельзя ли вамъ поступить въ эту ложу?
— Государь, если это въ самомъ дл орденъ иллюминатовъ, то оный совершенно различенъ отъ франкъ-масонскаго. Здсь каждая ложа доступна каждому франкъ-масону, но надобно быть иллюминату, чтобы поступить въ ихъ собраніе.
— Балашовъ самъ вступилъ въ ложу Жеребцова.
— Знаю, государь, отъ самого министра и, удивляюсь, какимъ образомъ министръ воиціи былъ принятъ въ сотрудники и собрата.
Государь засмялся.
— Я думаю, не трудно будетъ на почт перехватить переписку иллюминатовъ съ головою ихъ Вейсъ-Гауптомъ? Балашовъ говоритъ, что Сперанскій регентомъ у иллюминатовъ.
— Я сомнваюсь, государь, какъ могъ онъ узнать тайну, которая такъ строго соблюдается между иллюминатами {Де-Сангленъ, I, 33.}.
Такъ передаетъ этотъ замчательный разговоръ де-Сангленъ. Оставляя въ сторон вопросъ, насколько справедливо его показаніе р собственной роли въ этомъ извт на Сперанскаго, ясно, тмъ не мене, что и Армфельдъ, и Балашовъ сообщали Александру о принадлежности Сперанскаго къ ордену иллюминатовъ и что Александръ былъ уже расположенъ этому поврить. Отпуская на этотъ разъ де-Санглена, императоръ замтилъ: ‘Къ чему было Сперанскому вступать въ связь съ министромъ полиціи? Онъ былъ у меня въ такой довренности, до которой Балашову никогда не достигнуть, а, можетъ быть, никому. Одинъ — пошлый интриганъ, какъ я теперь вижу, другой — уменъ, но умъ, какъ интрига, могутъ сдлаться вредными’. О связяхъ Сперанскаго съ Балашовымъ нашептывалъ Армфельдъ, про котораго, однако, Александръ тутъ же выразился: ‘Онъ хлопочетъ, прислуживается, чтобъ урвать у меня на приданое побочной дочери’.
Такъ заключился 1811 годъ {Де-Сангленъ не хаетъ точной даты своего второго свиданія съ государемъ, но оно было скоро посл перваго, которое было въ декабр. Третье же свиданіе было осл нкотораго промежутка и несомннно относится уже къ 1812 году, что явствуетъ и изъ содержанія бесды.}. Александръ, уже разошедшійся въ мнніяхъ и планахъ со Сперанскимъ, вмст съ тмъ, былъ уже сильно раздраженъ противъ него за его отзывы, переданные Балашовымъ, и склоненъ былъ поврить, что Сперанскій, обманывая его довріе, добивается осуществленія своихъ плановъ иными, уже анти-правительственными путями, чрезъ тайныя общества, чрезъ секретныя связи съ другими сановниками и т. д. Однако, Александръ еще не обнаруживалъ перемны своей въ отношеніяхъ къ Сперанскому и 1 января 1812 года пожаловалъ ему знаки ордена Александра Невскаго. Сперанскій, уже ясно сознававшій разномысліе съ Александромъ, ничего, повидимому, не подозрвалъ о другомъ душевномъ процесс, совершавшемся въ душ Александра, и, попрежнему, съ презрительнымъ равнодушіемъ относился къ клевет и интриг, которая развивалась все дальше и развертывалась все смле.
Въ начал 1812 года (трудно установить дату по имющимся въ моемъ распоряженіи документамъ) Балашовъ доложилъ Александру, что жена Н. З. Хитрово, ‘бывъ у Коленкура на вечер, принесла ему при всхъ скамейку, чтобы онъ уложилъ на нее свою больную ногу’. Императоръ былъ раздосадованъ этою угодливостью въ то время, какъ уже готовились къ войн съ Франціей. ‘Велно имть за Хитрово бдительный надзоръ’, потому что это можетъ имть ‘связь со Сперанскимъ, ибо Воейковъ, правитель канцеляріи военнаго министра, въ связи съ Магницкимъ’ (слова Балашова де-Санглену). Вскор посл того де-Сангленъ былъ предувдомленъ Армфельдомъ и Вернегомъ, что императоръ пришлетъ за нимъ, при чемъ Армфельдъ прибавилъ: ‘Балашовъ представилъ императору несомннное доказательство вроломства Сперанскаго’. Между тмъ’, у Хитрово былъ сдланъ обыскъ (самъ онъ высланъ изъ Петербурга). Захваченныя бумаги переданы де-Санглену для разбора. ‘Какъ я ни рылся, но нигд и тни того не было, о чемъ мн Балашовъ объявлялъ’,— отмчаетъ де-Сангленъ въ своихъ мемуарахъ. Балашовъ интересовался, есть ли письма Воейкова, нашлись, но, по свидтельству де-Санглена, безъ всякаго политическаго значенія. Какая-то карта расположенія русскихъ войскъ, будто бы найденная въ бумагахъ Хитрово (въ числ бумагъ, переданныхъ де-Санглену, ея не было), была особо представлена государю Балашовымъ (прочія бумаги де-Сангленонъ) вмст съ письмомъ изъ Кіева съ контрактовъ ‘на имя Сперанскаго, которое его сильно компрометируетъ’ (слова Балашова Де-Санглену).
На другой день, въ 6 часовъ пополудни, я билъ призванъ къ государю,— продолжаетъ де-Сангленъ.
— Съ тхъ поръ, какъ мы не видались,— сказалъ императоръ,— сколько происшествій! Кто могъ подумать, что русскій Хитрово могъ сдлаться прислужникомъ Коленкура? Хорошъ и Воейковъ! Какъ выпустить изъ рукъ карту съ обозначеніемъ маршрута въ Вильну!
— Я, государь, этой карты не видалъ.
— Она у меня,— сказалъ государь.
— Не выкрадена ли эта карта у Воейкова?— отвчаю я.
— Нтъ, она прислана къ Магницкому, который передалъ ее Хитрово. Спасибо Балашову, который перехватилъ.
— Государь, я Воейкова не знаю, но удивляюсь, какъ на это ршиться.
— Странно, что не только Воейковъ, но и самъ военный министръ (Барклай-де-Толли) утверждаютъ, что на посланной къ Магницкому карт никакихъ знаковъ карандашомъ не было {Т.-е. что это была просто карта Европейской Россіи и дана она была, стала быть, съ вдома и согласія самого Барклая.}, слдовательно, Хитрово чертилъ самъ {Хитрово ли, или посл него?}, но все же Воейковъ виновенъ.
— Конечно. Хитрово могъ бы ее купить у книгопродавца и чертить по собственно! вол.
— Вы военнаго министра не знаете? Я хочу васъ съ нимъ сблизить… Онъ человкъ честный и отличный генералъ {Во время войны де-Сангленъ быль назначенъ состоять при Баркла.}.
Я поклонился.
— Вотъ еще новость.
И съ сими словами подалъ мн государь распечатанное письмо. Я прочиталъ надпись: Его Высокопревосходительству м. г. М. М. Сперанскому. С.-Петербургъ. Съ боку приписано ‘со вложеніемъ 80 т. руб. ассигн.’. Пока я разсматривалъ конвертъ, государь смотрлъ на меня пристально.
— Что вы такъ разсматриваете?
— Это получено не по почт, печатей казенныхъ нтъ.
— Балашовъ мн письмо представилъ, прочтите.,
Это письмо было изъ Кіева, съ Контрактовъ, въ которомъ поляки благодарили за вс доставленныя имъ выгоды и въ знакъ благодарности просили принять посылаемыя 80 тыс. ассиги.
— Что скажете?
— Судя по конверту, не знаю, могли ли тутъ уложиться 80 тысячъ? Не если могли, представлены ли Вашему Величеству?
Государь ударилъ себя въ лобъ, сказавъ: ‘Какъ мн это на умъ не пришло? Письмо было уже распечатано’.
— Слдовательно, и деньги у него.
— Прекрасно! Я ихъ потребую, а вамъ легко съ Сперанскимъ познакомиться. Вы важную услугу ему оказали.
Я видлъ, что не столько относилось ко мн, какъ къ досад на неудачу {Де-Сангленъ, I, 40—41.}.
По порученію Александра, авторъ цитируемыхъ мемуаровъ былъ на другой день у Барклая. ‘Это все глупости,— сказалъ при этомъ военный министръ,— сердятъ государя, а въ этомъ вашъ Балашовъ — великій мастеръ. Разстаться съ Воейковымъ мн прискорбно будетъ: я къ нему такъ привыкъ’. Честный и не посвященный въ дворцовый интриги генералъ думалъ, что это только глупости, и не зналъ, что погибель Хитрово, Воейкова, Магницкаго,— все это нужно лишь какъ ступени для достиженія боле громкаго, историческаго паденія. Открывая измну, надо открыть и соучастниковъ. Дло съ картою, будто бы найденною у Хитрово и будто бы съ отмтками о движеніи арміи, сдланными не то имъ, не то Воейковымъ, не то Магницкимъ, по указаніямъ Воейкова, а, быть можетъ, и самимъ Сперанскимъ (прямо еще не названъ), и предназначенною для Еоленкура, это дло, какъ и дло о кіевскомъ конверт, продолжало развиваться. Денегъ Балашовъ, конечно, не представилъ, сославшись, что письмо перехвачено уже распечатанное. Это возбудило Александра противъ него, но, разъ повря извту, онъ подумалъ только, что Балашовъ деньги присвоилъ {Де-Сангленъ, I, 46.}, а это, конечно, не послужило къ оправданію Сперанскаго въ продажности и, притомъ, явнымъ сторонникамъ Наполеона, съ которымъ готовилась война. Де-Сангленъ былъ снова призванъ. Ему дано было 5 тысячъ руб. за оказанныя услуги. ‘Онъ донесенія гр. Растопчина о толкахъ московскихъ,— говорилъ Александръ,— я вижу, что тамъ ненавидятъ Сперанскаго, полагаютъ, что онъ въ учрежденіяхъ министерствъ и совта хитро подкопался,подъ самодержавіе… Графъ Марковъ отзывается о немъ дерзко и предсказываетъ ужасную будущность, которую нанесетъ Наполеонъ Россіи. Здсь, въ Петербург, Сперанскій пользуется общею ненавистью и везд въ народ проявляется желаніе ниспровергнуть его учрежденія. Слдовательно, учрежденіе министерствъ есть ошибка’. Мнніе Александра, стало быть, было-уже составлено и участь Сперанскаго была почти ршена. При этомъ Александръ даже выразился: ‘Интриганы въ государств такъ же полезны, какъ честные люди, а иногда первые даже полезне послднихъ’. О своихъ приближенныхъ онъ отзывался: ‘Хорошо я окруженъ. Козодавлевъ плутуетъ, жена его собираетъ дань. Балашовъ мн 80 тысячъ не даетъ. Я приступаю, онъ утверждаетъ, что пакетъ найденъ безъ денегъ. Все ложь! Графъ Т. твердитъ уроки Армфельда и Вернега, который живетъ съ его женою. Волконскій безпрестанно проситъ взаймы 50 тысячъ на 50 лтъ безъ процентовъ. Насилу я съ нимъ сошелся на 15 тыс. безъ возврата. Вотъ все какіе у меня помощники!’ {Де-Сангинъ, I, 44—46.}.
И въ это-то время горькая иронія судьбы отнимала у Россіи благороднаго и безкорыстнаго государственнаго человка, котораго, и оклеветаннаго, и заподозрннаго, Александръ не вдвинулъ въ эту галлерею своихъ сановниковъ! Однако, именно эти сановники и доставляли свднія о Сперанскомъ.
Событія развивались. Война надвигалась. Александръ ршился еще разъ посовтоваться съ Сперанскимъ о дл первой государственной важности. Врный своимъ мнніямъ, Сперанскій отвтилъ совтомъ собрать государственную думу,.разсчитывая, конечно, этимъ средствомъ сдлать войну популярною и превратить ее въ національную. Александръ, настроеніе котораго уже больше не. гармонировало со строемъ идей Сперанскаго, остался крайне недоволенъ такимъ совтомъ. ‘Что же я такое?— говорилъ онъ де-Санглену.— Нуль! Изъ этого я вижу, что онъ подкапывался подъ самодержавіе, которое я обязанъ вполн передать наслдникамъ моимъ’ {Де-Сангленъ, II, 378.}. Исторія съ картою получила новую редакцію, будто Барклай-де-Толли отправилъ Воейкова къ государю съ маршрутомъ всей арміи въ Вильну и съ означеніемъ порядка марша каждаго корпуса. Сперанскій зналъ, что императоръ этого ожидалъ, и былъ съ докладомъ у государя, когда объявили о Воейков. Сперанскій выходитъ изъ кабинета и, увидя Воейкова, отвчалъ (?): ‘Вотъ онъ! Пожалуйте’,— сказалъ Сперанскій и пошелъ съ этою бумагой обратно въ кабинетъ’ {Де-Сангленъ, II, 392.}.
Къ половин марта раздраженіе Александра противъ Сперанскаго достигло крайняго предла. 11 марта 1812 года де-Сангленъ былъ призванъ къ Александру утромъ. ‘Кончено,— сказалъ государь,— и какъ мн это ни больно, но съ Сперанскимъ разстаться долженъ. Я уже поручилъ это Балашову, но я ему не врю и потому веллъ ему взять васъ съ собою. Вы мн разскажете вс подробности отправленія’. Отправленіе это должно было, однако, состояться еще черезъ шесть дней. Къ 17 марту вс распоряженія были сдланы, а 15 марта вечеромъ постилъ императора извстный физикъ, проф. Дерптскаго университета Парротъ, пользовавшійся большихъ довріемъ Александра. Ему было открыто въ этой вечерней бесд готовившееся событіе, скрытое въ глубокой тайн. Честный, далекій отъ дворцовой жизни съ ея волненіями и интригами ученый былъ страшно взволнованъ бесдою. Александръ ему сообщилъ объ измн Сперанскаго и о своемъ намреніи разстрлять государственнаго секретаря. Вернувшись домой и собравшись съ мыслями, Парротъ ршился писать императору: ‘Въ минуту, когда Вы вчера доврили мн горькую скорбь Вашего сердца объ измн Сперанскаго, я видлъ Васъ въ первомъ пылу страсти и надюсь, что теперь Вы уже далеко откинули отъ себя мысль разстрлять его. Не могу скрыть, что слышанное мною отъ Васъ набрасываетъ на него большую тнь, но въ томъ ли Вы расположеніи духа, чтобы взвсить справедливость этого обвиненія, а если бы и были въ силахъ нсколько успокоиться, то Вамъ ли его судить? Всякая же коммиссія, наскоро для того наряженная, могла бы состоять только изъ его враговъ’ {Корфъ, II, 14.}.
Дале Парротъ предлагаетъ ограничиться временно удаленіемъ Сперанскаго, назначивъ посл войны законный судъ. ‘Мои сомннія въ дйствительной виновности Сперанскаго подкрпляются тмъ,— прибавляетъ Парротъ,— что въ числ второстепенныхъ донощиковъ на него находится одинъ отявленный негодяй, уже однажды продавшій другаго своего благодтеля’. Въ заключеніе Парротъ замчаетъ: ‘Отъ находящихъ свой интересъ слдить за Вашимъ характеромъ не укрылось, я это знаю, свойственная Вамъ черта подозрительности и ею-то хотятъ на Васъ дйствовать. На нее же, вроятно, разсчитываютъ и непріятели Сперанскаго, которые не перестанутъ пользоваться открытою ими слабою стороной Вашего характера, чтобы овладть Вами’. Впослдствіи Парротъ приписывалъ себ заслугу спасенія Сперанскаго отъ смерти (въ письм къ императору Николаю отъ 8 января 1833 г.), но едва ли Александръ имлъ когда-либо серьезное намреніе казнить Сперанскаго. Слова, сказанныя въ увлеченіи и свидтельствовавшія лишь о степени раздраженія Александра противъ государственнаго секретаря, были приняты почтеннымъ физикомъ въ слишкомъ буквальномъ смысл. Наконецъ, чтобы казнить, надо было судить, а боле, нежели сомнительно, чтобы какой бы то ни былр судъ могъ осудить Сперанскаго по тмъ даннымъ, которыя могли бы представить Балашовъ, Армфельдъ и ихъ достойные сотрудники. Мы выше видли, что еще за три дня до бесды Александра съ Парротомъ ссылка, а не судъ и казнь, была предназначена для Сперанскаго.
Ссылка въ административномъ порядк, безъ суда и публичнаго обвиненія, всегда оставляетъ вопросъ: ‘за что былъ наказанъ и заточенъ человкъ?’ Чему изъ столь разнообразныхъ доносовъ и извтовъ поврилъ императоръ, ршившій участь Сперанскаго? Подозрніе въ измн руководило этимъ ршеніемъ или негодованіе за обличенную будто бы продажность (извтъ съ кіевскимъ письмомъ), или намреніе покарать приписанные обвиняемому дерзкіе отзывы о правительств и монарх, или опасеніе тайныхъ козней и сношеній съ иллюминатами и либералами, или, наконецъ, при неполномъ убжденіи въ каждомъ изъ этихъ обвиненій въ частности, подйствовало ршающимъ образомъ ихъ соединеніе? Завершеніе перваго либеральнаго періода правленія Александра естественно должно было сопровождаться удаленіемъ отъ длъ Сперанскаго, главнаго представителя преобразовательной политики, но это ‘естественное удаленіе’ не объясняетъ и не оправдываетъ жестокой участи, постигшей Сперанскаго. Выше мы собрали весь фактическій матеріалъ, который можетъ дать это объясненіе. Приведемъ еще нсколько выводовъ изъ него, сдланныхъ современниками и потомками, государственными людьми и учеными историками: ‘Сперанскій былъ жертвою Балашова и Армфельда,— пишетъ въ своихъ Запискахъ гр. Нессельроде,— воспользовавшихся общественнымъ мнніемъ, враждебнымъ къ реформамъ, возлагавшимся на Сперанскаго’ {Иконниковъ, ор. с., стр. 129.}. Тогдашнее общественное мнніе — это было мнніе вельможества, дворянства и чиновничества. Мы видли мотивы ихъ вражды къ реформамъ, такъ, что основная причина удаленія Сперанскаго указала графомъ Нессельроде совершенно врно, но для объясненія ссылки она недостаточна. Самъ Армфельдъ говорилъ де-Санглену: ‘Знайте, что Сперанскій, виновенъ онъ или нтъ, долженъ быть принесенъ въ жертву. Это необходимо для того, чтобы привязать народъ къ глав государства и ради войны, которая должна быть національною’ {Де-Сангленъ, II, 377.}. Это выходитъ похоже на то., что Армфельдъ, навязывалъ императору нчто врод извстнаго растопчинскаго поступка, съ Верещагинымъ. Извстно, что, возбудивъ населеніе Москвы своими, афишами и окруженный толпою, встревоженною слухами о сдач, гр-(Растопчинъ выдалъ ей нкоего Верещагина, какъ измнника, и пока червь, расправлялась съ мнимымъ предателемъ, благоразумно оставилъ столицу. Александру, конечно, не нужно было скрываться отъ народа, ему преданнаго, и только иностранецъ, лишь вчера перемнившій отечество, какъ, мняютъ службу одного вдомства на другое, могъ думать, что нужны, какія нибудь искусственныя мры для возбужденія русскихъ къ защит, Россіи. Война, перенесенная въ предлы Россіи, становилась уже по этому одному войною національною. Конечно, русскій императоръ не нуждался въ своемъ Верещагин, въ своемъ сознательно мнимомъ измнник, отданномъ на жертву черни. Де-Сангленъ, однако, поврилъ Армфельду.
Враждебное настроеніе общества по отношенію къ Сперанскому указывало, по мннію де-Санглена, на него и его принесли въ жертву. ‘Такимъ образомъ, вс актеры, — прибавляетъ де-Санглемъ, — кром царя, который одинъ былъ дятеленъ и одинъ съ Армфельдомъ направлялъ таинственно весь ходъ драмы, остались въ дуракахъ. Мы дйствовали, какъ телеграфы, нити которыхъ были въ рукахъ императора. Изъ чего хлопотали? О югъ, что давно ршено было въ ум государя’. Въ послднемъ, повидимому, есть доля истины. Паденіе Сперанскаго, какъ кажется, было предршено сравнительно задолго до катастрофы. Александръ лишь собиралъ данныя: ‘Сперанскій никогда не былъ измнникомъ отечества,— сказалъ долго спустя Александръ въ разговор съ гр. Закревскимъ,— но вина его относилась лично ко мн’ {Иконниковъ, ор. с. стр. 131.}. Такъ колебались современники въ объясненіи катастрофы 17 марта 1812 г. Проф. Романовичъ-Славатинскій даетъ сжатое резюме этихъ разнорчивыхъ объясненій и толкованій: ‘Интрига воспользовалась тмъ мрачномъ состояніемъ духа, въ которомъ находился императоръ Александръ въ начал 1812 года, когда уже близилась война съ Наполеономъ. Дло интриги ввели гр. Армфельдъ и министръ полиціи Балашовъ. Сперанскаго прямо (винили въ измн. Государь хорошо зналъ неосновательность этого общенія, но, все-таки, пожертвовалъ своимъ благороднйшимъ слугой. Въ лиц его онъ хотлъ покарать иллюзіи своей молодости’ {Романовичъ-Славатинскій. От. Зап. 1873 г., т. IV., стр. 191.}. Что главная причина паденія заключалась въ направленіи Сперанскаго, думали нкоторые изъ современниковъ. Въ Запискахъ Корниловича читаемъ: ‘Сперанскій былъ сосланъ по наущеніямъ шведа Армфельда и министра полиціи Балашова, за представленные императору проекты объ отдленіи суда власти отъ правительственной и о постепенномъ введеніи представительнаго правленія’ {Русск. Старина 1876 г., т. V, стр. 76.}.
Но если у Сперанскаго не было сильныхъ друзей, то были все же единомышленники въ русскомъ обществ, вс эти дятели первой половинмъвленія Александра. Сами враги Сперанскаго, какъ свидтельствуетъ де-Сангленъ, опасались, что Сперанскій можетъ быть энергично поддержанъ либеральными вельможами и сановниками, въ особенности гр. Кочубеемъ и гр. Мордвиновымъ. Друзья Сперанскаго разсчитывали еще на ‘Шувалова. Послдній дйствительно высказывался въ пользу Спераніаго, но его голосъ не имлъ большаго значенія. Кочубей, самъ выдвинувшій Сперанскаго и высоко цнившій его, поддался въ это время вліянію сплетенъ и великосвтскихъ клеветъ. Не довряя, конечно, толкамъ объ измн, онъ заколебался въ вопрос о корыстности и интересовался состояніемъ Сперанскаго. Это временное колебаніе, скоро прошедшее, заявило, однако, Кочубея воздержаться отъ всякихъ шаговъ въ пользу Сперанскаго, съ которымъ вскор, еще опальнымъ, онъ возобновилъ дружескія сношенія и переписку. Заступничество Кочубея, однако, едва ли принесло бы пользу Сперанскому, какъ не принесъ ему пользы Мордвиновъ, въ то время боле вліятельный, нежели Кочубей. Не будучи въ состояніи спасти Сперанскаго, Мордвиновъ, этотъ рыцарь чести и пуристъ благородства, подалъ въ отставку {Иконниковъ, ор. с.}. Не получая формальнаго увольненія, Мордвиновъ, все-таки, оставилъ Петербургъ немедленно посл высылки Сперанскаго и не стснялся громко защищать послдняго.
Между тмъ, Сперанскій ничего не подозрвалъ и продолжалъ спокойно работать въ тиши своего кабинета и вести свой обычный уединенный образъ жизни, посщая немногихъ близкихъ знакомыхъ. 17 марта 1812 года, въ воскресенье, онъ обдалъ у пріятельницы своей покойной жены, г-жи Вейкардтъ. Сюда явился фельдъегерь съ приказаніемъ явиться къ государю въ тотъ же вечеръ, въ 8 часовъ. ‘Приглашеніе это, которому подобны бывали очень часто, не представляло ничего необыкновеннаго,— замчаетъ баронъ Корфъ,— и Сперанскій, захавъ домой за длами, явился во дворецъ въ назначенное время. Въ секретарской ожидалъ пріхавшій также съ дома домъ князь А. Н. Голицынъ, но государственный секретарь былъ позванъ раньше’. Александръ объявилъ Сперанскому объ ожидавшей его участи удаленіе отъ длъ и ссылка подъ надзоръ полиціи въ Нижній-Новгородъ. Но какая причина этого жестокаго ршенія? Ни объ измн, ни о продажности Александръ ничего не сказалъ Сперанскому. Здсь, лицомъ къ лицу съ своимъ сотрудникомъ столькихъ лтъ, императоръ не произнесъ обвиненія, еще за день лишь сообщеннаго Парроту. Его ли, Сперанскаго, обвинять въ продажности и корыстныхъ видахъ, его, который не воспользовался своею близостью императору и его расположеніемъ и ничего для себя не исходатайствовалъ, ни арендъ, ни земель, ни капиталовъ, какъ то было тогда въ обыча? Его ли, Сперанскаго, обвинять въ франкофильств и пожертвованіи русскими интересами, когда исключительно благодаря его иниціатив и энергіи былъ созданъ таможенный тарифъ 1810 года, столь сильно повредившій французской торговл и промышленности и открывшій, вмст съ тмъ, первую серьезную брешь въ континентальной систем, этомъ любимомъ дтищ Наполеона? Ему ли, наконецъ, предъявлять обвиненіе въ измн въ интересахъ Франціи и Наполеона, когда именно черезъ него въ теченіе столькихъ лтъ Александръ направлялъ свою не оффиціальнную политику, не доврявшую оффиціальной французской дружб? Личность Сперанскаго, представшая Александру въ этотъ вечеръ во всемъ его скромномъ, нравственномъ величіи, однимъ своимъ появленіемъ отстранила вс эти обвиненія… Что же оставалось? ‘Я не знаю въ точности,— пишетъ въ своемъ пермскомъ письм Сперанскій, — въ чемъ со стояли секретные доносы, на меня взведенные. Изъ словъ, которыя, при отлученіи меня, Ваше Величество сказать мн изволили, могу только заключить, что были три главные пункта обвиненія: 1) что финансовыми длами я старался разстроить государство, 2) привести налогами въ невнависть правительство и 3) отзывы о правительств’. Первые два пути имютъ очевидную связь съ записками Карамзина, Чичагова и Розенкампфа, а послдній съ вышеприведеннымъ доносомъ Балашова. Покуда продолжалась эта послдняя аудіенція, князь Голицынъ и генералъ-адъютантъ графъ Павелъ Кутузовъ ожидали въ секретарской. Наконецъ, вышелъ Сперанскій. Онъ былъ ‘почти въ безпамятств, вмсто бумагъ сталъ укладывать въ портфель свою шляпу и, наконецъ, упалъ на стулъ, такъ что Кутузовъ побжалъ за водою. Спустя нсколько секундъ дверь изъ государева кабинета отворилась и Александръ показался на порог, видимо, разстроенный: ‘еще разъ прощайте, Михаилъ Михаиловичъ’,— проговорилъ онъ я потомъ скрылся’ {II, 15.}.
Сперанскій отправился домой, гд его съ полиціей ждали Балашовъ и де-Сангленъ, уже успвшіе выпроводить Магницкаго и нын съ тревогою ожидавшіе Сперанскаго, слишкомъ замшкавшагося у государя. По собственному сознанію де-Санглена, и ему, и Балашову приходило въ голову: ‘Ну, если онъ оправдается и, вмсто Сперанскаго, отправлены будутъ они, Балашовъ и де-Сангленъ?’ ‘Признаюсь,— говорилъ Балашовъ,— эта мысль тревожила и меня. Чего добраго? Ни на что полагаться нельзя’. Наконецъ, въхала карета. Это былъ Сперанскій, у заговорщиковъ отлегло отъ сердца. Засимъ все послдовало, какъ принято. Бумаги были собраны и заперты, въ кабинет, который были запечатанъ де-Сангленомъ. Нкоторыя, отобранныя Сперанскимъ и запечатанныя имъ въ конвертъ, вручены Балашову для передАчи въ собственныя руки императору. Сперанскій не захотлъ тревожить спавшую дочь и, сдлавъ распоряженіе о слдованіи семейства за нимъ (то-есть тещи и дочери), простился съ прислугою. Съ частнымъ приставомъ Шипулинскимъ его помчали въ ссылку, черезъ Москву, въ Нижній-Новгородъ. Такъ совершилось это историческое событіе и такъ завершился первый періодъ правленія Александра I, періодъ либеральныхъ начинаній и преобразовательныхъ плановъ.