ПАДЕНИЕ ДОЛЛАРА И ВОЦАРЕНИЕ ГИТЛЕРА
ПАДЕНИЕ ДОЛЛАРА И ВОЦАРЕНИЕ ГИТЛЕРА
Падение доллара и воцарение Гитлера, Радек Карл Бернгардович, Год: 1933
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том второй
Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1934
11 ноября 1918 г., подучив известие о том, что Германия подписала условия перемирия, полковник Хаус, советник Вильсона, послал своему шефу телеграмму: ‘Автократия мертва, да здравствует демократия и ее бессмертный вождь. В этот великий час сердце мое обращается к вам с гордостью, любовью и восхищением’. Полкэвник Гауе не был чиновником-подхалимом, а был незаурядным искренним человеком, убежденным, что участие Соединенных штатов в войне, обеспечивая поражение Гермлиии, обеспечивает в дальнейшем развитие мира на основе демократии и социальных реформ. Он сам считал себя учеником Луи Блана и Маццини, и его оценки мировой империалистической войны и ее последствий были луиблановщиной чистейшей воды.
Отправляясь на корабле, носящим гордое имя ‘Джордж Вашингтон’, в Европу, Вильсон сказал сопровождающим его экспертам и делегатам, что американская делегация на версальской конференции является единственной, не защищающей отдельных узких интересов, а выражающей волю и чаяние народов.
Мелкая буржуазия всего мира приветствовала появление кильсона в Париже, как начало новой эры человечества. Она ожидала, что Америка не только имеет идеи, на основе которых можно организовать мир, но что громадная мощь Соединенных штатов будет использована для залечивания ран войны, для укрепления дела мира.
Прошло несколько недель, и оказалось, что у так называемой американской демократии не было никаких идей, которые могли бы лечь в основу новой организации капитализма. Или, иначе говоря, те смутные, демократические идеи, которые прокламировал Вильсон, как основу устройства мира, разлетелись в пух и прах при соприкосновении с империалистической действительностью. В момент, когда провал луиблановщины стал совершенно очевидным, и Вильсон и Гауе великолепно понимали, что единственным путем к проведению их идей в жизнь было бы обращение к народным массам.
3 марта 1919 г. полковник Гауе записал в своем дневнике: ‘Если бы президент попытался использовать свое влияние на либералов и трудящиеся классы, то он, вероятно, смог бы опрокинуть правительства Великобритании, Франции и Италии. Но если бы он это сделал, то ему пришлось бы считаться также с собственным народом и он мог бы вызвать хаос во всем мире. Дело могло бы не кончиться низвержением правительств, и всякий, кто принялся бы за такое дело в это время, взял бы на себя громадную ответственность’. И Вильсон и Гауе поняли, что их демократические идеи без революции являются утопией и что революция ‘в это время’ не кончилась бы низвержением одного или другого правительства, что она стала бы социалистической революцией. Американские Луи Бланы должны были себе сказать, что они созданы не для того, чтобы делать социалистическую революцию, и поэтому они подписывали все, что требовали от них вожаки французского и английского империализма.
Но вернувшись обратно в САСШ, Вильсон и Гауе узнали, что американская буржуазия, заработавшая миллиарды на мировой войне, вообще не намерена пока что вмешиваться в европейские дела. Прикрывала ли она это решение протестом против империалистического характера Версальского мира или нет, на деле в основе ее решения лежало сознание, что Северная Америка представляет особый мир, который, освободившись от экономической зависимости от Европы, может процветать в качестве самодовлеющей системы.
Через несколько лет Америка вернулась в Европу, но уже не с проповедью демократических идеалов, а побрякивая звонкой монетой. Хотя господа Кулидж и Гувер не были такими златоустами, как Вильсон, но звон американского золота придал американскому престижу совершенно невиданный блеск. Америка взяла в свои руки решение репарационного вопроса. Она одолжила миллиарды Германии. Глаза всех нуждающихся капиталистических стран повернулись к Вашингтону и Нью-Йорку в поисках займов. Все страны юго-востока Европы выписывали себе американских ‘докторов’, которые прописывали их больным бюджетам соответствующую диэту, как условие предоставления стабилизационных займов.
Ход послевоенного развития Америки вызвал в европейской буржуазии глубочайшее убеждение, что капитализм еще здоров и, преодолев свою болезнь, вступит в новый период прогресса. Книги по истории американской экономики издавались на европейских языках под заглавием ‘Объяснение чуда ‘просперити’. Американская рационализация, американская техника и даже американские идеи,— что это означает, никто не знал,— стали путеводной звездой европейской буржуазии.
Влияние этих идей было так велико, что ему подчинилась не только международная социал-демократия, но и правые в Коминтерне, а особенно в американской коммунистической партии, выдвинув теорию об ‘исключительном характере американского развития’. Это было время, когда Троцкий выступил со своей речью ‘Европа и Америка’, в которой говорил: ‘Американский капитал сейчас командует, приказывает дипломатам. Он готовится и собирается точно так же приказывать европейским банкам и трестам европейской буржуазии в целом… Он к этому идет. Он будет нарезать участки рынка, он будет нормировать деятельность европейских финансистов и европейских промышленников’. Вся эта теория сводилась по существу к убеждению, что тяжело болен только европейский капитализм, что американский еще совершенно здоров и крепок и не исключается, что он сможет спасти своих европейских собратьев ценой подчинения их своей воле. Основой такого взгляда являлась буржуазная теория империализма, которая видела его главную черту в централизующей тенденции. Раз империализм не поднимает на новую и последнюю ступень противоречия между производительными силами и производительными отношениями, раз монополистический капитализм не является эрой загнивания капитализма, то европейский капитализм в основном болен противоречием между централизующими тенденциями хозяйства и раздробленностью государств. Но так как Соединенные штаты Америки являются государством, размеры которого позволяют развиваться производительным силам, то они здоровы. Европа, объединившись в Соединенные штаты Европы, могла бы еще излечиться от своего недуга.
Грянул гром мирового кризиса, и грянул он именно в САСШ. Жрецы ‘просперити’ заявили, что это только кризис спекуляции. Ренегаты американского коммунизма — Левстоны и компания, повторяя азы за своими учителями с Уолл-Стрита, заявляли, что это целительный кризис, который оздоровит капитализм Соединенных штатов. Господин Гувер обещал в каждой очередной речи, что кризис скоро-скоро минует. Но проходили месяц за месяцем, за весной лето, за летом осень, год за годом, а кризис углублялся не только во всех презренных странах, над которыми не реет звездное знамя САСШ, но и в самом отечестве ‘просперити’.
Отказ Соединенных штатов от золотого стандарта является рубежом не потому, что мы думаем, что Соединенные штаты уже никогда не смогут вернуться к золотой валюте. Это доказать нельзя: если буржуазия не будет во время этого кризиса сброшена пролетарской революцией, то капитализм, хотя бы на суженной базе, временно сможет еще преодолеть кризис. И самые богатые страны, к которым в первую очередь принадлежат САСШ, имеют наибольшие шансы для этого. Падение золотого доллара является рубежом, ибо оно символизирует те громадные сдвиги, которые вызвал кризис в Соединенных штатах. Крах американской денежной системы выражает в сжатой форме тот факт, что Соединенные штаты Америки стали капиталистической страной, страдающей всеми теми же болезнями, что и все другие капиталистические страны. Доллар, оторванный от своей матери — золота — и брошенный в мир, как сирота, чтобы пробивать себе путь, как сумеет — доллар не стал еще беспризорником, но ему предстоит тяжелая борьба за существование. И за этими его судьбами видна тяжелая участь народных масс Америки.
Миллионы фермеров переживают тягчайший кризис. Они не знают, что несет им завтрашний день. Дело идет не только о падении цен и не только о грандиозной задолженности фермерства, дело идет о том, что современная техника создала средства индустриализации сельского хозяйства, а мелкофермерская собственность несовместима с новыми производственными силами, созданными капитализмом. Это признают все мыслящие знатоки американского сельского хозяйства, и совсем недавно американский политик, посетивший Советский союз, наслушавшийся от своих соотечественников о затруднениях, которые встречала на своем пути наша коллективизация, сказал мне: ‘Ваши затруднения по сравнению с нашими — ничто. Вы вышли на большую историческую дорогу. Вы знаете, чего хотите и что будете делать, а мы этого не знаем’.
Миллионы рабочих в САСШ, которые до этого времени свято верили в незыблемость капиталистического строя, свято верили в то, что всякий рабочий может найти труд и заработную плату, позволяющую ему жить по-человечески, стоят теперь перед фактом грандиознейшей безработицы. Их хозяева не только не в состоянии сказать, как они намерены выйти из кризиса, или когда он кончится, но они говорят рабочим, что даже если кризис кончится, то останутся многие миллионы безработных, ибо этот кризис приведет к громадной концентрации производства, к дальнейшей рационализации, которая сделает лишними многие миллионы пролетариев.
Общественный кризис, переживаемый теперь Америкой, имеет уже тяжелейшие внешние последствия. Он парализовал способность САСШ дать отпор японскому империализму, он демонстрирует беспомощность государства, которое вчера в глазах всего мира было окончательным судьей во всех вопросах.
Буржуазные партии, которые руководили Соединенными штатами с момента их возникновения, обанкротились. Это уже полностью признано, поскольку дело идет о республиканской партии! Что касается демократов, то это станет ясным очень скоро. Лихорадочная деятельность, которую развивает г. Рузвельт, представляет собою скорее метание под влиянием толчков, получаемых извне, чем проведение какой бы то ни было продуманной до конца программы. А самое характерное в этом метании то, что демократический спаситель американского капитализма начинает с требования диктаторских полномочий, т. е. выключает машину демократии, заменяя ее бюрократической диктатурой, за которой скрывается часть кругов финансового капитала САСШ. ‘Мозговой трест’ — профессорская группа, стоящая за Рузвельтом,— убежден, что он управляет событиями. На деле же события управляют им, и очень скоро может притти момент, когда этот ‘мозговой трест’ поймет, а с ним поймет и американское общественное мнение, что он представляет собой только игрушку волн.
11 декабря 1918 г. демократ, полковник Гауе, телеграфировал Вильсону: ‘Автократия мертва. Да здравствует демократия и ее бессмертный вождь!’ Демократия, получив эту телеграмму, очень скоро обанкротилась и прожила в состоянии прострации в продолжение более, чем 12 лет. Полковник Гауе является теперь советником нового демократического президента, пришедшего к власти в момент новой исторической бури. Но полковник Гауе пишет теперь статьи в защиту диктаторского метода разрешения вопросов кризиса. 20 лет назад он написал анонимный роман ‘Администратор Гру’, в котором рассказывал, как поднялись народные массы против господства трестов! и как возглавил их гениальный Гру. Он вылечил диктаторскими методами капитализм и восстановил позже демократию.
В романе это звучит очень благородно, но в действительности демократия не зонтик, который можно раскрыть, во время дождя и после закрыть. Старик Гегель, размышляя о причинах якобинского террора, сказал, что, видно, демократия совместима только с известной степенью материальных противоречий, когда же эта степень превзойдена, демократия должна исчезнуть. Классовые противоречия, которые знал прусский регирунгерат, продумывавший законы движения мира, были похожи на теперешние классовые противоречия, как буря в стакане воды похожа на бурю, от которой погиб ‘Акрон’. Но в том-то и гений Гегеля, что он умел видеть в маленьких зачатках развитие грандиозных противоречий. Сегодня не надо быть Гегелем, чтобы увидеть, что глубокий кризис монополистического капитализма захватил САСШ, и чем американский монополистический капитал сильнее, чем он выше по сравнению с монополистическим капитализмом европейских держав, тем острее будут разрывающие его противоречия. Кризис капитализма охватил весь мир. Вот великое значение тех потрясений, которые переживают САСШ.
Только понимая это расширение области кризиса капитализма, только понимая, что он охватил весь мир, только понимая, насколько он углубился, можно понять те процессы, которые происходят в Германии. Если САСШ были самым сильным звеном капиталистического мира, то Германия была самым слабым его звеном, поскольку дело идет не об аграрных, а о крупнокапиталистических странах.
После мировой войны громадный механизм германского монополистического капитализма был лишен необходимого для его развития основного капитала. Страна, кормившая экспортом индустриальных изделий треть своего населения, выбита с мировых рынков, не будучи в состоянии противопоставить на них американскому и английскому вывозу капитала свой. Громадная страна монополистического капитализма, которая сохранила громадное туловище,— тресты и картели, организованные лучше, чем во всех странах мира, потеряла руки для борьбы, т. е. армию и флот. Страна, где по крайней мере 85 проц. населения живет на уровне пролетариата, поставила себе задачей восстановить капитализм. И эту задачу она пытается осуществить в период общего кризиса капитализма, в период, когда не только во всем мире поднимаются валы революции, но когда в самой Германии 5 миллионов взрослых мужчин и женщин встали под знамя коммунизма. Мировой кризис не мог не потрясти этой страны больше, чем какой-нибудь другой. Она потеряла все капиталистические перспективы.
Одалживая за границей деньги, взваливая на себя громадное бремя долгов, Германия обновила свой производственный аппарат. Теперь этот аппарат работает с нагрузкой в треть своей производственной мощности. Стоят фабричные корпуса — чудо техники — и неизвестно, когда они живут. Если даже кризис минует, разве будет достаточно места для развития германской промышленности, разве не вытеснят ее страны, которые сумеют предоставить покупателям займы? Можно ли полагаться на промышленность, на экспорт, стоит ли приносить громадные жертвы ради уплаты коммерческих долгов для того, чтобы сохранить кредит? К чему этот кредит? Мелкая буржуазия в продолжение десятилетий видела в развитии промышленности спасение. Хотя это развитие уничтожило преобладание в хозяйстве мелкой буржуазии, но ремесленники, мелкие купцы, бюргеры все-таки могли прицепить к ее громадному кораблю свою маленькую ладью и как-нибудь просуществовать. А если им и неважно жилось, то дети устраивались в промышленности в качестве мастеров, техников. На основе промышленного развития Германии возникло ее мировое могущество. Германский флот грозно поднимал свой флаг на морях, германская армия была самой сильной в мире, и слова кайзера: ‘Я поведу вас навстречу блестящим временам’ не казались болтовней хвастунишки, а вернейшим векселем крупнейшей коммерческой фирмы. Когда эти надежды рухнули — в первый раз во время войны, когда они рухнули во второй раз с крахом стабилизации, нельзя было уже не задать себе Вопроса: не были ли они вообще миражем. Вот почва для идеи об автаркии, о государстве, которое решает свои дела, устраивает свое хозяйство, не оглядываясь на других, ничего от них не ожидая. Когда читаешь ‘Миф XX столетия’ Розенберга, с его проклятиями ‘нечестному мировому хозяйству’, с его разоблачением капитализма, как ‘ассирийской’ выдумки, с его идеалом Германии, в которой каждый человек имеет свой кусок земли, то, понятно, первое впечатление такое, как будто слушаешь экономическую дискуссию в сумасшедшем доме. Ыо в этом сумасшествии есть система. Оно социально определяется безысходным положением широчайших кругов германской мелкой буржуазии, которая потеряла доверие к крупнобуржуазному руководству и его старым путям.
Когда следишь за взрывами звериного антисемитизма, позорящего страну Лессинга, Гете, Канта и Шиллера, то надо за ними видеть борьбу за кусок хлеба сотен тысяч германских адвокатов, врачей, журналистов, инженеров, которые кончили высшую школу, а сейчас не могут выработать столько, сколько зарабатывает промышленный рабочий. Они готовы перегрызть горло всякому конкуренту. Как им не подкрепить своего права на кусок хлеба ненавистью и презрением к ‘инородцам’, людям другой религии?
Когда читаем, что в центре Германии организуются концентрационные лагери, куда после зверских истязаний запирают десятки тысяч революционных рабочих, то перед нами встает картина буржуа и помещика, у которых трясутся колени. Они помнят, что этот пролетариат когда-то уже поднялся и схватил рукой за горло имущие классы. Пролетариат руку, поднятую против буржуазии, опустил, поверив социал-демократии, что на почве демократии можно шаг за шагом реформировать капитализм, пока количество не перейдет в качество и контролируемый демократией капитализм не станет социализмом. Что эти массы не могут дальше лелеять надежду на пути демократии и на пути реформ — ясно самому тупому буржуа. Реформы стали невозможны, их поглотил кризис капитализма, а если невозможны реформы, то и невозможна демократия, ибо она дает рабочим базу, на которой они могут организоваться для борьбы с капитализмом. Разоренный мелкий буржуа мечтает о розе без шипов, о капитализме без разорения, без нужды, но от капитализма отказаться он не хочет. Он хочет сладкого капитализма. Он прислушивается к рассказам национал-социалистов о третьей империи, где не устранена частная собственность, отдельный ‘свой’ горшок всякого мелкого буржуа, но где фашистская диктатура гарантирует, что волк мирно будет пить воду совместно с овечкой, а потому — долой рабочий класс, который мечтает о своей власти, о своей диктатуре, о социализме! Остерегайся льва, который может почувствовать свою силу! Долой демократию, которая позволяет организоваться рабочему! Да здравствует фашистская плеть и наручники! Крупный буржуа из страха перед пролетариатом приветствует коричневорубашечников, которые должны его оградить массовым барьером от пролетарской революции. Пусть они помечтают при этом о реформе капитализма, о своем господстве, когда на деле защищают господство буржуазии!
Но разве социал-демократия не хотела реформировать капитализм, разве она на знамени своем не написала его реформы!
Да, она писала все эти лозунги, но после совместно с буржуазией проводила политику в интересах крупного капитала, облагала тяжелыми налогами мелкобуржуазную массу. Вожди социал-демократии стали ‘бонзами’. Каждый из них хорошо устроился. Другое дело — фашисты. Они еще не были у дела. Мелкий буржуа снова сияет, когда слушает их разговоры о равенстве товарищей по окопам. Они обещают царство справедливости. Надо попробовать, не выведут ли они из тяжелого положения.
Но ведь коммунисты тоже были в окопах, они — часть народной массы и ведут ее в бой. Почему им не довериться? Но мелкий буржуа не верит, что рабочий класс может управлять сам собою. Мелкий буржуа боится, что революция до конца разрушит хозяйство. Ведь победить капитализм в Германии труднее, он организован лучше, чем в царской России. Он создал себе наемную армию. Германия окружена врагами, ей придется воевать. Как воевать без офицерства. Она втиснута между Везером и Одером. Ей не оставят времени. Вырваться из клещей врага можно только решительными ударами, которые может подготовить только офицерство, а вырваться надо. Нельзя дальше терпеть, чтобы Германия оставалась безоружной, когда все кругом вооружаются. Нельзя терпеть, чтобы она не имела воздушного флота, когда другие народы имеют бомбардировщики, способные долететь до Берлина в час и испепелить его… И мелкий буржуа, представляющий в Германии еще громадный человеческий массив, не верящий в социализм, желающий сохранить ‘исправленный’ капитализм, не веря в силу рабочего класса, разделенного предательской политикой социал-демократии, мелкий буржуа, потерявший веру в капиталистов, но не в капитализм, полный презрения к грязным делишкам политиканов, набивающих в продолжение тринадцати лет карманы во имя демократии, поднялся под фашистским знаменем, чтобы навести ‘порядок’.
Три месяца германский фашизм у власти. ‘Национальная революция’ победила,— кричит буржуазная пресса. ‘Не национальная революция, а национал-социалистическая’,— отвечает Геринг на собрании фашистских фабзавкомов, заигрывая с рабочими и люмпенпролетарскими низами фашистской партии. Хороша революция, от которой фабриканты ожидают понижения заработной платы, устранения социального страхования и уничтожения профсоюзов! Хороша революция, которая, по мнению помещиков должна согнуть в бараний рог батраков! Фашизм есть диктатура монополистического капитала, сумевшего себе вернуть временно поддержку всей мелкой буржуазии, которая не разглядела за фашистским флагом старых хозяев! Хороша революция великого германского народа, которая сжигает все прогрессивные произведения германской литературы, оставляя в качестве философии германского народа абракадабру Розенбергов!
‘Горе народам, что преследуют своих пророков’,— писал когда-то великий польский поэт Мицкевич. Не может победить народ, который сжигает свои библиотеки. Если вдуматься в историю германского разгрома в империалистической войне, то идейным источником отсутствия всякой реальной ориентировки в мировой обстановке был отказ германской буржуазии от Гегеля в пользу Канта. Немецкая стратегическая мысль объясняет поражение на Марне переброской двух армейских корпусов с Западного фронта в Пруссию, вопреки плану Шлиффена. Но сам план Шлиффена, исходящий из того, что главный враг — Франция, и стремящийся к ее разгрому, был создан в период, когда Англия не была еще врагом Германии, и поэтому даже если бы план Шлиффена был точно проведен, Германия все равно была бы разбита. Германская буржуазия, отвернувшись от диалектической философии, являющейся нитью Ариадны в сложном лабиринте событий, лишилась возможности ориентироваться в мировых событиях и не могла победить, ибо ставила себе нереальные цели. Но если нельзя было победить с кантовской ‘Критикой чистого разума’ в кармане, то как можно победить с идейным вздором Розенбергов, как путеводной нитью? Германский фашизм может ‘уничтожать’ рабочий класс и коммунистическую партию, сколько хочет,— отсеченная голова ‘гидры революции’ будет постоянно отрастать,— но он обращен лицом к тылу истории. Он привязывает лошадь за хвост. И поэтому он не только не может победить, но он ускоряет гибель германской буржуазии.
Фашистская диктатура, это — железные обручи, которыми германская буржуазия пытается связать треснувший бочонок германского капитализма. Фашистские обручи могут сохранить этот бочонок до тех пор, пока он стоит неподвижно и его не взорвут нагроможденные внутри противоречия. Но исторический смысл германского фашизма это — заковывание в кандалы рабочего класса, главной производительной силы Германии, для того чтобы погнать рабочую массу на поля сражения за новый передел мира.
Великий организатор германской армии в войне с Наполеоном Шарнгорст писал, что германский народ не может подняться на спине крепостного крестьянина. И это было верно. Тем более верно, что германский народ не может подняться на спине закованного в кандалы германского рабочего класса. Когда этот класс объединится,— а фашистская диктатура неминуемо спрессует его в одно целое,— никто не сможет его победить. К нему примкнут мелкобуржуазные массы, которым фашизм принесет только разочарование. Германский народ победит свою буржуазию и без войны. Но если германский фашизм, гонимый внутренними противоречиями, в своих попытках уклониться от исполнения данных им неосуществимых обещаний будет искать спасения на полях сражения, он только ускорит свою гибель.
Всякий, в ком бесчинства немецкого фашизма не могут уничтожить глубокой симпатии к завоеваниям германской культуры, к заслугам германского рабочего класса, всякий, кто умеет отличать варварство сбесившегося мелкого буржуа от того великого вклада в культуру человечества, который внесла и внесет еще Германия, не может освободиться от чувства тревоги за будущее германского народа. Ему придется пройти через величайшие испытания. Но то, что переживает теперь Германия, не является доказательством силы германской контрреволюции и силы германского капитализма, оно является доказательством его прогрессирующей слабости. Если кризис капитализма вызвал в Америке глубокий социальный кризис, то в Германии, где капитализм потрясен во сто крат сильнее, он должен был вызвать судороги фашистской реакции. Насколько слабой она сама себя чувствует, лучше всего показывает тот факт, что ей пришлось украсть у революционного пролетариата красное знамя и майский праздник. Собираясь ‘уничтожить марксизм’, она из страха перед пролетариатом должна пытаться мистифицировать его собственными символами. Но это ей не поможет.
Национал-социалисты чествуют Фридриха Великого как своего героя. Фридрих Великий вел семилетнюю войну, держа яд в кармане. Он ее выиграл, использовав противоречия между Англией и Францией, которые находились почти на равном уровне развития. Германские фашисты хотят выиграть на противоречиях между умирающим капиталистическим миром и рождающимся социализмом, ставя ставку на капитализм.
В отличие от Фридриха Великого, им придется воспользоваться ядом.
Май 1933 г.