Князь Евгений Петрович Оболенский, Богучарский-Яковлев Василий Яковлевич, Год: 1905 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

Князь Евгеній Петровичъ Оболенскій.

‘Молодой человкъ, благородный, умный, образованный, пылкій, увлеченъ былъ въ заговоръ Рылевымъ’.

Такъ характеризуетъ князя Е. П. Оболенскаго въ своей книг ‘Записки о моей жизни’ извстный Н. И. Гречъ. Въ этой характеристик все, касающееся умственныхъ и нравственныхъ качествъ Оболенскаго, совершенно справедливо, въ сообщаемомъ же Гречемъ свдніи объ Оболенскомъ фактическаго характера (‘увлеченъ былъ въ заговоръ Рылевымъ’) нтъ, по гречевскому обыкновенію, и слда правды, ибо, какъ это будетъ видно ниже, Оболенскій вступилъ въ тайное общество на пять лтъ раньше Рылева.

То же самое можно сказать и объ относящихся къ Оболенскому строкахъ въ автобіографическихъ запискахъ А. Д. Боровкова.

Характеризуя разныхъ членовъ тайныхъ обществъ, Боровковъ, между прочимъ, говоритъ:

‘Поручикъ князь Оболенскій. Дловитый, основательный умъ, твердый, ршительный характеръ, неутомимая дятельность въ достиженіи предположенной цли — вотъ свойства Оболенскаго. Онъ былъ въ числ учредителей Свернаго Общества и ревностнымъ членомъ Думы. Сочиненіе его въ дух Общества, объ обязанностяхъ гражданина, служило оселкомъ для испытанія къ принятію въ члены, смотря по впечатлнію, какое производило оно на слушателя. Оболенскій былъ самымъ усерднымъ сподвижникомъ предпріятія и главнымъ, посл Рылева, виновникомъ мятежа въ Петербург. За неприбытіемъ Трубецкаго на мсто возстанія, собравшіеся злоумышленники единогласно поставили его своимъ начальникомъ. Такъ свершить государственный переворотъ доставалось въ удлъ поручику. Когда военный генералъ-губернаторъ графъ Милорадовичъ приблизился къ возмутившимся и началъ ихъ увщевать, Оболенскій, опасаясь вліянія знаменитаго, храбраго полководца, ранилъ его штыкомъ въ правый бокъ, онъ также ударилъ саблею полковника Стюрлера. Такія злодянія не были, однако, плодомъ отчаяннаго неистовства, рукою его водилъ холодный расчетъ устранить препятствія въ успх предпріятія’ {‘Русская Старина’, 1898 г., XI, 338—339.}.

Фактическая сторона и этихъ свдній объ Оболенскомъ не отличается точностью: штыкомъ Оболенскій кололъ, повидимому, только лошадь Милорадовича, дабы заставить всадника удалиться, а въ нанесеніи удара Стюрлеру совсмъ не былъ повиненъ. Стюрлеръ палъ 14 декабря отъ пули П. А. Каховскаго.

Не взирая на ту несомннно важную роль, которую игралъ Оболенскій въ общественно-политическомъ движеніи второго десятилтія XIX вка и самомъ событіи 14 декабря 1825 года, біографическихъ свдній объ этомъ дятел сохранилось, къ сожалнію, очень не много. Даже въ написанныхъ самимъ Оболенскимъ, прилагаемыхъ здсь же, ‘Воспоминаніяхъ’, какъ увидитъ читатель, содержится объ этомъ предмет очень мало указаній.

По происхожденію Евгеній Петровичъ принадлежалъ къ древнему аристократическому роду. У него было нсколько братьевъ, изъ которыхъ одинъ (Константинъ Петровичъ) также нсколько пострадалъ за прикосновенность къ заговору: онъ былъ ‘выписанъ’ изъ гвардіи тмъ же чиномъ въ 45-й егерскій полкъ {‘Русскій Инвалидъ’, 1826 г., No 175 (22 іюля).}. Образованіе Евгеній Петровичъ получилъ чисто свтское, владлъ прекрасно французскимъ, нмецкимъ и англійскимъ языками и началъ свое жизненное поприще службою въ гвардіи. Вскор онъ былъ назначенъ старшимъ адьютантомъ къ командующему всею пхотою гвардейскаго корпуса, генералъ-адьютанту Бистрому. Все сулило молодому князю блестящую карьеру. Но не втренная и разсянная жизнь гвардейскаго офицера привлекала вниманіе Оболенскаго. Въ немъ очень рано пробудились самые серьезные запросы теоретическаго характера и вдумчивое отношеніе къ царившей въ Россіи неприглядной дйствительности. Молодой офицеръ горячо интересуется вопросами философскими, религіозными, этическими, общественными и стремится приложить выработанныя убжденія къ практической жизни. Въ 181б году возникаетъ среди гвардейскихъ офицеровъ извстный ‘Союзъ Благоденствія’, и не боле чмъ черезъ годъ, въ числ его членовъ находится и князь Оболенскій. Вотъ строки, которыми характеризуетъ ‘Союзъ’ самъ Оболенскій въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’, написанныхъ имъ въ 1856 году въ г. Ялуторовск Тобольской губерніи и появившихся въ печати въ 1861 году:

‘Трудно было устоять противъ обаяній Союза, котораго цль была нравственное усовершенствованіе каждаго изъ членовъ, обоюдная помощь для достиженія цли, умственнное образованіе, какъ орудіе для разумнаго пониманія всего, что являетъ общество въ гражданскомъ устройств и нравственномъ направленіи, наконецъ, направленіе современнаго общества посредствомъ личнаго дйствія каждаго члена въ своемъ особенномъ кругу, къ разршенію важнйшихъ вопросовъ, какъ политическихъ общихъ, такъ и современныхъ, тмъ вліяніемъ, которое могъ имть каждый членъ и личнымъ своимъ образованіемъ, и тмъ нравственнымъ характеромъ, которые въ немъ предполагались. Въ дали туманной, недосягаемой виднлась окончательная цль,— политическое преобразованіе отечества,— когда вс брошенныя смена созрютъ и образованіе общее сдлается доступнымъ для массы народа’ {‘Воспоминанія’, 4.}.

Такимъ образомъ ‘Союзъ’, по словамъ Оболенскаго, представлялъ Общество, носившее почти исключительно этико-культурный характеръ. Это, однако, не совсмъ точно. Уже самъ Оболенскій говоритъ, что окончательной цлью Союза, хотя цлью, мелькавшею ‘въ дали туманной, недосягаемой’,— являлось ‘политическое преобразованіе отечества’. Далекая цль выдвигала неизбжно и цли боле близкія, служившія для нея этапами. Александръ Муравьевъ прямо перечисляетъ т пункты, воплощеніе которыхъ въ жизнь входило въ программу Союза. Такихъ пунктовъ онъ насчитывалъ десять, а именно: 1) уничтоженіе крпостного права, 2) равенство всхъ гражданъ предъ закономъ, 3) публичность государственныхъ длъ, 4) гласность судопроизводства, 5) уничтоженіе винной монополіи, 6) уничтоженіе военныхъ поселеній, 7) улучшеніе судьбы защитниковъ отечества (‘Amlioration du sort des dfenseurs de la patrie’),

сокращеніе срока военной службы, 9) улучшеніе положенія духовенства, 10) сокращеніе цифры арміи для мирнаго времени {‘Mmoires d’Alexandre Mouravieff’, сборникъ Шимана ‘Die Thronbesteigimg Nicolas I’, 165.}.

Какъ этическая, такъ и политическая стороны программы Союза были живо восприняты Оболенскимъ, и онъ явился однимъ изъ дятельнйшихъ членовъ тайной организаціи. Не довольствуясь пропагандой идей Союза и пріемомъ въ него новыхъ членовъ, Евгеній Петровичъ стремился завести и отдльные отъ него кружки или такъ называемыя ‘Вольныя Общества’. Такъ, вмст съ коллежскимъ ассессоромъ Токаревымъ онъ организовалъ Вольное Общество въ л.-гв. Измайловскомъ полку {‘Донесеніе слдственной комиссіи’, приложенное къ ‘Русскому Инвалиду’, 1826 г. 12 іюня, No 138.}. (Другое такое же Общество было организовано офицеромъ л.-гв. Измайловскаго полка Семеновымъ).

Сторонники необходимости политическаго преобразованія Россіи находились, какъ извстно, главнымъ образомъ съ одной стороны, въ гвардіи (въ Петербург), съ другой — во второй арміи (на юг Россіи). Между тми и другими не было полной солидарности во взглядахъ. Южане отличались отъ сверянъ, какъ гораздо большею демократичностью своей программы (тамъ возобладали республиканскія идеи, а глава южанъ, полковникъ П. И. Пестель, шелъ еще дальше и тщательно обсуждалъ съ другими заговорщиками соціально-экономическіе моменты предстоящаго переворота), такъ и несравненно большею энергіею въ стремленіи къ достиженію предположенныхъ цлей путемъ революціи. Принципіальныя разногласія, въ связи съ нкоторыми другими обстоятельствами, повлекли за собою созывъ въ 1821 году въ Москв създа делегатовъ отъ сверянъ и южанъ, на которомъ посл продолжительныхъ преній было постановлено закрыть Тайное Общество. Это было сдлано, однако, только для видимости, дабы отдлаться тактъ путемъ отъ нкоторыхъ ненадежныхъ членовъ, а на дл организація продолжала существовать. Только вмсто единаго въ организаціонномъ отношеніи Общества (по крайней мр, единаго de jure), ихъ возникло съ этого времени два,— Сверное и Южное,— и он начали дйствовать независимо одно отъ другого. Кром того, со времени московскаго създа, вопросы о непосредственной политической дятельности, вопросы революціоннаго переворота выступили и въ Сверномъ Обществ на первый планъ, оттснивши, такъ сказать, собою, прежнія задачи боле мирнаго свойства. Независимость двухъ Обществъ не исключала, конечно, многихъ тсныхъ отношеній между сверянами и южанами и оказыванія ими другъ другу важныхъ услугъ.

Въ числ первыхъ же членовъ Свернаго Общества явился князь Оболенскій. Оно образовалось окончательно въ исход 1822 года и приняло, по словамъ ‘Донесенія слдственной комиссіи’, такую организацію:

‘Его раздляли на ‘Убжденныхъ’ и ‘Соединенныхъ’ или ‘Согласныхъ’. Союзъ Убжденныхъ, или Верхній кругъ, составлялся изъ основателей, принимали въ оный и другихъ изъ Союза Соединенныхъ, но не иначе, какъ по согласію всхъ, находившихся въ Петербург, ‘Убжденныхъ’. Сіе согласіе было нужно и для принятія какой-либо ршительной мры. Сверхъ того, Верхній кругъ имлъ слдующія права: онъ избиралъ членовъ Думы или Совта, управляющаго Обществомъ, дозволялъ принятіе нововступающихъ, требовалъ отчетовъ отъ Думы. Ненаходящійся въ ономъ членъ могъ принять не боле двухъ и согласіе на то испрашивалъ чрезъ члена, коимъ былъ самъ принятъ, сей послдній также, если не былъ въ числ Убжденныхъ, сіе согласіе черезъ такую же цпь доходило отъ Думы до принимающаго новыхъ членовъ. Сихъ сначала испытывали, готовили, потомъ открывали имъ мало-по-малу цль Тайнаго Общества, но о средствахъ для достиженія оной и о времени начатія дйствій долженъ былъ имть свднія одинъ Верхній Кругъ.

‘Возобновивъ Тайное Общество, начальникомъ онаго нсколько времени признавали одного Никиту Муравьева, потомъ въ конц 1823 года, ршась для лучшаго успха имть трехъ предсдателей, присоединили къ нему князя Сергя Трубецкаго, лишь возвратившагося изъ заграницы, и князя Евгенія Оболенскаго. Черезъ годъ посл того первый отправился въ Кіевъ съ надеждою, что, будучи въ штаб 4-го корпуса, онъ можетъ имть сообразное съ планами злоумышленниковъ вліяніе на войска онаго… На мсто князя Трубецкаго, сдланъ членомъ Директоріи, или Думы, Рылевъ, который настоялъ, чтобы впредь сіи Директоры или Правители, были не безсмнными, а избирались только на одинъ годъ’ {Ibid.}.

Такимъ образомъ уже съ 1823 года поручикъ л.-гв. Финляндскаго полка князь Е. П. Оболенскій стоялъ вмст съ капитаномъ генеральнаго штаба H. М. Муравьевымъ, полковникомъ л.-гв. Преображенскаго полка княземъ С. П. Трубецкимъ и извстнымъ поэтомъ К. . Рылевымъ во глав всего Свернаго Общества {Что касается Рылева, то онъ вступилъ лишь въ Сверное Общество и никогда не былъ членомъ Союза Благоденствія. Отсюда видна несостоятельность сообщаемыхъ Гречемъ свдній объ Оболенскомъ, будто бы онъ былъ принятъ въ Общество Рылевымъ.}.

Дла въ Петербург шли, однако, по прежнему съ меньшимъ успхомъ, чмъ на юг. Тамъ организовано было уже такое количество силъ непосредственнымъ пріемомъ въ Общество новыхъ членовъ, ихъ вліяніемъ на расположеніе умовъ во всей второй арміи, сліяніемъ съ самопроизвольно возникшимъ на юг тайнымъ ‘Обществомъ Соединенныхъ Славянъ’ и договоромъ съ Тайными Обществами въ Польш, что стоявшіе во глав заговора полковникъ П. И. Пестель, генералъ-интендантъ А. П. Юшневскій и подполковникъ С. И. Муравьевъ-Апостолъ считали возможнымъ приступить къ возстанію въ самомъ близкомъ будущемъ. Содйствіе Сверянъ въ смысл одновременности начала дйствій было, конечно, необходимымъ, и Пестель длалъ нсколько попытокъ снова слить оба Общества въ одно единое цлое. Съ этою цлью онъ посылалъ въ Петербургъ для переговоровъ съ сверянами безусловно преданныхъ ему людей,— сначала поручика князя А. П. Барятинскаго, потомъ генералъ-маіора князя С. Г. Волконскаго и, наконецъ, въ 1825 году здилъ туда же самъ. Принципіальное различіе во взглядахъ и недовріе, которое питали къ Пестелю нкоторые сверяне, видвшіе въ немъ, по словамъ ‘Донесенія’, ‘не Вашингтона, а Бонапарте’, мало подвинули впередъ это предпріятіе. Вышецитированное ‘Донесеніе’ изображаетъ эти событія такъ: ‘Въ 1823 году Поджіо видлъ въ Петербург князя Барятинскаго и письмо, которое онъ привозилъ отъ Пестеля къ Никит Муравьеву. Пестель спрашивалъ о числ членовъ, успхахъ Свернаго Общества, готовы-ли въ Петербург къ возмущенію и прибавлялъ: les demi-mesures ne valent rien, ici nous voulons avoir maison nette (полумры ничего не стоятъ, здсь мы имемъ въ виду дйствовать во всю). ‘Какъ,— вскричалъ Никита Муравьевъ,— они тамъ Богъ всть что затяли: хотятъ всхъ’. Князь Барятинскій требовалъ ршительнаго отвта. Никита Муравьевъ объявлялъ, что ихъ намреніе ‘commencer par la propagande’, но имъ (Никитою Муравьевымъ), какъ утверждаетъ въ своихъ показаніяхъ Поджіо, иные въ Петербург были недовольны, хуля его за медлительность, бездйствіе, холодность. Въ числ тхъ, кой желали скорыхъ мръ, не ужасаясь злодйства, Поджіо именуетъ Митькова {Полковникъ л.-гв. Финляндскаго полка.}, который на свиданіи у Оболенскаго сказалъ ему: ‘я съ вашимъ мнніемъ о погубленіи всей Императорской Фамиліи согласенъ совершенно до корня’, князя Валеріана Голицына {Камеръ-юнкеръ.}, повторившаго слова Митькова, Рылева, ‘исполненнаго отваги’, какъ говоритъ показатель, но хотвшаго дйствовать на умы сочиненіемъ возмутительныхъ псенъ и ‘Катехизиса свободнаго человка’, и, наконецъ, Матвя Муравьева-Апостола’ {Отставной подполковникъ. Врачъ повшевнаго С. И. Муравьева-Апостола. Эта цитата взята нами изъ ‘Донесенія слдственной комиссіи’, 3.}. Дло соединенія Обществъ не кончилось ничмъ.

Въ 1825 году съ этою же цлью, какъ сказано, прізжалъ въ Петербургъ самъ Пестель и собралъ на совщаніе главнйшихъ членовъ Свернаго Общества. На этомъ собраніи, по словамъ Никиты Муравьева, онъ, ‘при княз Трубецкомъ, Оболенскомъ, Никола Тургенев {Насколько достоврны многія утвержденія ‘Донесенія’, видно, напр., изъ того, что Н. И. Тургеневъ въ 1825 году и въ Петербург не былъ, находясь уже два года за границей.}, Рылев, Матв Муравьев-Апостол жаловался на дятельность Свернаго Общества, на недостатокъ единства, точныхъ правилъ, на различіе устройствъ на свер и юг. Въ Южномъ Обществ были ‘Бояре’, въ Сверномъ ихъ не было. Онъ предлагалъ слить оба Общества въ одно, назвать ‘Боярами’ главныхъ изъ петербургскихъ членовъ, имть однихъ начальниковъ, вс дла ршать большинствомъ голосовъ, обязать ихъ и прочихъ членовъ повиноваться слпо симъ ршеніямъ. Предложеніе было принято, какъ сказалъ князь Трубецкой Никит Муравьеву, который не былъ на семъ собраніи. ‘Мн это весьма не понравилось,— говоритъ Муравьевъ,— и когда вскор затмъ Пестель пришелъ ко мн, то у насъ началось преніе. Пестель говорилъ, что надо прежде всего истребить всхъ членовъ Императорской Фамиліи, заставить Сенатъ и Синодъ объявить наше Тайное Общество Временнымъ Правительствомъ съ неограниченною властью, принять присягу всей Россіи, раздать министерства, арміи, корпуса и прочія мста членамъ Общества, мало-помалу въ продолженіе нсколькихъ лтъ вводить новый порядокъ’. Вслдствіе сего разговора Никита Муравьевъ на другомъ собраніи Общества доказывалъ, что совершенное соединеніе ихъ съ Южнымъ невозможно по дальности разстоянія и по несходству во мнніяхъ {Никита Муравьевъ стоялъ за конституціонную монархію.}. Его слова подйствовали. Пестель долженъ былъ согласиться оставить все въ прежнемъ вид до 1826 года, а тогда собрать уполномоченныхъ для постановленія правилъ и для избранія однихъ правителей въ оба Общества. Съ тхъ поръ онъ, видимо, охладлъ къ главнымъ петербургскимъ членамъ, не показывалъ имъ довренности и, хотя общалъ прислать свой проектъ конституціи, однакожъ не прислалъ и не входилъ ни въ какія объясненія объ устройств и состояніи Южнаго Общества’ {‘Донесеніе слдственной комиссіи’, 44.}.

Въ своемъ изложеніи обстоятельствъ заговора ‘Донесеніе’, конечно, во многомъ неврно и пристрастно освщаетъ дло, но общая картина положенія вещей въ 1825 г. на свер и юг, по свидтельству многихъ декабристовъ, представлена въ немъ боле или мене удовлетворительно. Разногласія между двумя Обществами продолжались, но, тмъ не мене, можно сказать, что въ 1826- году должно было послдовать либо объединеніе обоихъ Обществъ воедино, либо,— что еще врне,— принятіе на себя Южнымъ Обществомъ самостоятельно революціонной иниціативы и начало имъ открытыхъ дйствій для совершенія переворота. Объ этомъ самымъ серьезнымъ образомъ думалъ Пестель и его главные сподвижники. Судьба ршила иначе.

О существованіи заговора императоръ Александръ подозрвалъ уже давно, но точныя объ этомъ предмет свднія онъ получилъ лишь въ конц своей жизни отъ графа Витта (имвшаго ихъ черезъ посредство помщика Бошняка), капитана Майбороды и юнкера Шервуда. Въ ноябр 1825 года послдовали крупныя событія: болзнь и смерть императора Александра, посылка Дибичемъ генерала Чернышева въ Тульчинъ, арестъ полковника Пестеля, маіора Лорера и другихъ заговорщиковъ на юг Россіи. Пестель былъ арестованъ — 14 декабря 1825 пода, т. е. въ тотъ самый день, когда въ Петербург произошло предпринятое Рылевымъ, братьями Бестужевыми, Оболенскимъ и ихъ друзьями возмущеніе части гвардіи на Сенатской площади.

Декабрьскихъ событій въ Петербург мы коснемся здсь лишь настолько,’ насколько это необходимо для обрисовки роли въ нихъ Е. П. Оболенскаго.. Извстіе о смерти Александра и приказаніи приносить присягу императору Константину застали петербургскихъ заговорщиковъ совершенно врасплохъ. За необходимость предпринимать немедленно въ такихъ обстоятельствахъ какое-либо активное движеніе не высказался на собраніяхъ заговорщиковъ ршительно никто. Мало того: было даже постановлено пріостановить на время всякую дятельность Тайнаго Общества. Но, вотъ, начали приходить одно за другимъ все новыя и новыя извстія: завщаніе Александра, отреченіе Константина, нежеланіе его пріхать изъ Варшавы въ Петербургъ для публичнаго удостовренія этого отреченія, междуцарствіе, присяга другому императору. Такія обстоятельства показались дятелямъ Свернаго Общества весьма благопріятными для осуществленія задуманной цли, и они начали готовиться съ лихорадочною поспшностью къ тому, чтобы воспользоваться самымъ днемъ присяги для совершенія переворота. Квартиры Рылева и Оболенскаго сдлались центральными пунктами, откуда исходили вс революціонные импульсы. У Рылева происходили почти безпрестанныя, шумныя собранія заговорщиковъ, и лишь патріархальными временами можно объяснить то обстоятельство, что Рылевъ, Оболенскій и ихъ друзья не были арестованы прежде, чмъ они успли привести въ исполненіе свои замыслы {Въ составленной по Высочайшему повелнію и опубликованной въ 1857 г. книг барона Корфа: ‘Восшествіе на престолъ Императора Николая І-го’ находятся по этому поводу такія строки: ‘Свднія изъ Таганрога, показаніе Ростовцева и даже городскіе слухи не могли не возбудить самыхъ естественныхъ опасеній, но военный генералъ-губернаторъ (графъ Милорадовичъ) продолжалъ уврять въ противномъ. Городъ киплъ заговорщиками, и не одинъ изъ нихъ не былъ схваченъ, ни даже замченъ, они имли свои сходбища, а полиція утверждала, что все спокойно’ (стр. 139).}. Новый императоръ, хотя и получилъ изъ Таганрога отъ Дибича нкоторыя указанія на существованіе заговора, но, въ сущности, зналъ еще очень мало о надвигающейся бур, и лишь доносъ о томъ со стороны одного изъ личныхъ друзей Оболенскаго, заставилъ Николая Павловича быть на сторож. Это случилось такъ: вмст съ Оболенскимъ служилъ адьютантомъ штаба гвардейской пхоты подпоручикъ л.-гв. Егерскаго полка Яковъ Ростовцевъ. Разныя обстоятельства заставили его заподозрить о существованіи заговора и крупной роли, которую игралъ въ немъ его другъ Оболенскій. Тогда онъ написалъ письмо Николаю I и отправился во дворецъ для передачи этого письма будто-бы отъ имени своего начальника, генерала Бистрома. Офиціальный историкъ этихъ дней, баронъ Корфъ, приводитъ въ своей книг слдующій текстъ письма Ростовцева къ Николаю Павловичу:

‘Въ продолженіе четырехъ лтъ,— писалъ онъ,— съ сердечнымъ удовольствіемъ замчавъ иногда ваше доброе ко мн расположеніе, думая, что люди, васъ окружающіе, въ минуту ршительную не имютъ довольно смлости быть откровенными съ вами, горя желаніемъ быть по мр силъ моихъ, полезнымъ спокойствію и слав Россіи, наконецъ, въ увренности, что къ человку, отвергшему корону, какъ къ человку истинно благородному, можно имть полную довренность, я ршился на сей отважный поступокъ. Не почитайте меня коварнымъ донощикомъ, не думайте, чтобы я былъ чьимъ либо орудіемъ или дйствовалъ изъ подлыхъ видовъ моей личности, — нтъ. Съ чистою совстью я пришелъ говорить вамъ правду.

‘Безкорыстнымъ поступкомъ своимъ, безпримрнымъ въ лтописяхъ, вы сдлались предметомъ благоговнія и исторія, хотя бы вы никогда и не царствовали, поставитъ васъ выше многихъ знаменитыхъ честолюбцевъ, но вы только зачали славное дло, чтобы быть истинно великимъ, вамъ нужно довершить оное.

‘Въ народ и войск распространился уже слухъ, что Константинъ Павловичъ отказывается отъ престола. Слдуя рдко доброму влеченію вашего сердца, излишне довряя льстецамъ и наушникамъ вашимъ, вы весьма многихъ противу себя раздражили. Для вашей собственной славы погодите царствовать.

‘Противъ васъ должно таиться возмущеніе, оно вспыхнетъ при новой присяг и, можетъ быть, это зарево освтитъ конечную’ гибель Россіи.

‘Пользуясь междоусобіями, Грузія, Бессарабія, Финляндія, Польша можетъ быть и Литва, отъ насъ отдляются, Европа вычеркнетъ раздираемую Россію изъ списка державъ своихъ и сдлаетъ ее державою Азіятскою, и незаслуженныя проклятія, вмсто должныхъ благословеній, будутъ вашимъ удломъ.

‘Ваше Высочество! можетъ быть предположенія мои ошибочны, можетъ быть я увлекся и личною привязанностью къ вамъ и спокойствію Россіи, но дерзаю умолять васъ именемъ славы отечества, именемъ вашей собственной славы — преклоните Константина Павловича принять корону! Не пересылайтесь съ нимъ курьерами, это длитъ пагубное для васъ междуцарствіе и можетъ выискаться дерзкій мятежникъ, который воспользуется броженіемъ умовъ и общимъ недоумніемъ. Нтъ, позжайте сами въ Варшаву или пусть онъ прідетъ въ Петербургъ, излейте ему, какъ брату, мысли и чувства свои, ежели онъ согласится быть императоромъ — слава Богу! Ежели же нтъ, то пусть всенародно, на площади, провозгласитъ васъ своимъ Государемъ.

‘Всемилостивйшій Государь! Ежели вы находите поступокъ мой дерзкимъ — казните меня. Я буду счастливъ, погибая за Россію и умру, благословляя Всевышняго. Ежели же вы находите поступокъ мой похвальнымъ, молю васъ не награждайте меня ничмъ, пусть останусь я безкорыстенъ и благороденъ въ глазахъ вашихъ и моихъ собственныхъ. Объ одномъ только дерзаю просить васъ — прикажите арестовать меня.

‘Ежели ваше воцареніе, что да дастъ Всемогущій,— будетъ мирно и благополучно, то казните меня, какъ человка недостойнаго, желавшаго изъ личныхъ видовъ нарушить ваше спокойствіе, ежели же, къ несчастію Россіи, ужасныя предположенія мои сбудутся, то наградите меня вашею довренностью, позволивъ мн умереть, защищая васъ’.

‘Минутъ черезъ десять,— повстнуетъ дале Корфъ,— Николай Павловичъ позвалъ Ростовцева въ кабинетъ, заперъ тщательно за собою дверь, обнялъ и нсколько разъ поцловалъ со словами: ‘вотъ чего ты достоинъ, такой правды я не слыхалъ никогда!’ — ‘Ваше Высочество,— сказалъ Ростовцевъ,— не почитайте меня донощикомъ и не думайте, чтобы я пришелъ съ желаніемъ выслужиться!’ — ‘Подобная мысль,— отвчалъ государь,— не достойна ни меня, ни тебя. Я умю понимать тебя’. Потомъ онъ спросилъ: нтъ ли противъ него заговора? Ростовцевъ отвчалъ, что никого не можетъ назвать, что многіе питаютъ противъ него (государя) неудовольствіе, но люди благоразумные въ мирномъ воцареніи его видятъ спокойствіе Россіи, наконецъ, что, хотя въ т пятнадцать дней, когда на трон лежитъ у насъ гробъ, обыкновенная тишина не прерывалась, но въ самой этой тишин можетъ крыться возмущеніе. Нсколько помолчавъ, государь продолжалъ: ‘можетъ быть, ты знаешь нкоторыхъ злоумышленниковъ и не хочешь назвать ихъ, думая, что это противно твоему благородству,— и не называй! (курсивъ подлинника) {Посл ареста декабристовъ Николай Павловичъ смотрлъ не только на нихъ, но и на тхъ, которые знали заговорщиковъ, но ‘не называли’ ихъ правительству, иначе. Такъ, непринимавшій никакого участія въ возмущеніи на Сенатской площади, поручикъ Кавалергардскаго полка Анненковъ описывалъ своей жен слдующимъ образомъ свой допросъ Николаемъ Павловичемъ: ‘Если вы знали, что есть такое общество, отчего вы не донесли’? — Какъ было доносить, тмъ боле, что многаго я не зналъ, во многомъ не принималъ участія, все лто былъ въ отсутствіи, здилъ за ремонтомъ, наконецъ, тяжело, нечестно доносить на своихъ товарищей.— На это государь страшно вспылилъ: ‘вы не имете понятія о чести’, крикнулъ онъ такъ грозно, что я невольно вздрогнулъ. Знаете ли вы, что заслуживаете?’ — Смерть, государь.— Вы думаете, что васъ разстрляютъ, что вы будете интересны, нтъ, я васъ въ крпости сгною’.(‘Разсказы Прасковьи Егоровны Анненковой, урожденной Гебль’, ‘Русская Старина’, 1888 г. II). Многіе другіе декабристы (Трубецкой, Якушкинъ, М. А. Бестужевъ, Лореръ и др.) свидтельствуютъ о такомъ же къ нимъ отношеніи на допросахъ со стороны Николая. В. Б.}. Мой другъ, я плачу теб довренностью за довренность. Ни убжденія матушки, ни мольбы мои не могли преклонить брата принять корону. Онъ ршительно отрекается, въ приватномъ письм укоряетъ меня, что я провозгласилъ его императоромъ и прислалъ мн съ Михаиломъ Павловичемъ актъ отреченія. Я думаю, что этого будетъ довольно’. Ростовцевъ настаивалъ на необходимости, чтобы цесаревичъ самъ прибылъ въ Петербургъ и всенародно, на площади, провозгласилъ своего брата своимъ государемъ. ‘Что длать — возразилъ государь,— онъ ршительно отъ этого отказывается, а онъ мой старшій братъ! Впрочемъ, будь покоенъ. Нами вс мры будутъ приняты. Но, если разумъ человческій слабъ, если воля Всевышняго назначитъ иначе, и мн нужно погибнуть, то у меня — шпага съ темлякомъ: это вывска благороднаго человка. Я умру съ нею въ рукахъ, увренный въ правости и святости своего дла и предстану *на судъ Божій съ чистою совстью’. ‘Ваше Высочество,— сказалъ Ростовцевъ,— это личность. Вы думаете о собственной слав и забываете Россію: что будетъ съ нею?’ — ‘Можешь ли ты сомнваться, чтобы я любилъ Россію мене себя, но престолъ празденъ, братъ мой отрекается, я единственный законный наслдникъ. Россія безъ царя быть не можетъ. Что же велитъ мн длать Россія? Нтъ, мой другъ, ежели нужно умереть, то умремъ вмст’! Тутъ онъ обнялъ Ростовцева и оба прослезились. ‘Этой минуты,— продолжалъ государь,— я никогда не забуду. Знаетъ ли Карлъ Ивановичъ (Бистромъ), что ты похалъ ко мн?’ — ‘Онъ слишкомъ къ вамъ привязанъ, я не хотлъ огорчить его этимъ, а главное я полагалъ, что только лично съ вами могу быть откровененъ на счетъ васъ’.— ‘И не говори ему до времени, я самъ поблагодарю его, что онъ, какъ человкъ благородный, умлъ найти въ теб благороднаго человка’.— ‘Ваше Высочество, всякая награда осквернитъ мой поступокъ въ собственныхъ глазахъ моихъ’. — ‘Наградой теб — моя дружба. Прощай!’ Онъ обнялъ Ростовцева и удалился’ {Корфъ, ‘Восшествіе на престолъ Императора Николая І-го’, 113—119.}. Объ отношеніяхъ, существовавшихъ въ этотъ моментъ между Ростовцевымъ и Оболенскимъ, равно какъ и объ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ передачу Ростовцевымъ вышеприведеннаго письма Николаю Павловичу, мы приведемъ разсказъ самого Ростовцева въ томъ вид, въ какомъ онъ изложенъ въ его собственныхъ запискахъ: ‘Видя общее недоумніе во всхъ сословіяхъ,— пишетъ Ростовцевъ,— зная, что великій князь Николай Павловичъ не усплъ еще пріобрсти себ приверженцевъ, зная непомрное честолюбіе и сильную ненависть къ великому князю Оболенскаго и Рылева, наконецъ, видя ихъ хлопоты, смущеніе и безпрерывныя совщанія, не предвщавшія ничего добраго и откровеннаго, я не зналъ, на что ршиться. Никогда еще не представлялся такой удобный случай къ возмущенію. Мысль о несчастіяхъ, которыя можетъ быть ожидаютъ Россію, не давала мн покоя: я забылъ и пищу и сонъ. Наконецъ, 9~го числа утромъ я прихожу къ Оболенскому и говорю ему: ‘князь, настоящее положеніе Россіи пугаетъ меня, прости меня, но я подозрваю тебя въ злонамренныхъ видахъ противъ правительства. Дай Богъ, чтобы я ошибся. Откройся мн и уничтожь мои подозрнія. Мой другъ, неужели ты пожертвуешь спокойствіемъ отечества своему честолюбію?

Онъ отвчалъ:

‘Яковъ, неужели ты сомнваешься въ моей дружб? Вс поступки мои были теб до сихъ поръ извстны. Неужели ты можешь думать, что я для личныхъ видовъ измню благу отечества?’

— ‘Князь, можетъ быть ты обманываешь самъ себя, можетъ быть ты честолюбіе свое почитаешь за патріотизмъ. Войди хорошенько во внутренность своей души, размысли хладнокровно объ образ мыслей, тобою принятомъ и въ теб укоренившемся.

Оболенскій нсколько времени молчалъ, наконецъ, сказалъ:

‘Такъ, я размыслилъ!.. Очень размыслилъ! Любезный Яша, я за одно не люблю тебя: ты иногда слишкомъ снисходителенъ къ великому князю, я съ тобою откровененъ и не скрываю моей къ нему ненависти’.

— ‘Любезный князь, я самъ иногда осуждалъ его за строгое и вспыльчивое обхожденіе съ офицерами,но вмст съ тмъ имлъ случай видть доброту души его. Почему ты знаешь, можетъ быть его поведеніе было слдствіемъ необходимости?

‘Нтъ, не могу и не хочу этому врить.

— ‘Князь, ты увлекаешься страстью, ты можешь сдлаться преступникомъ, но я употреблю вс средства спасти тебя.

‘Пожалуйста, обо мн не заботься, твои старанія будутъ напрасны. Я не завишу отъ самого себя и составляю малйшее звено огромной цпи. Не отваживайся слабой рукой остановить сильную машину, она измелетъ тебя въ куски.

— ‘Пусть я погибну, князь, но можетъ быть раздробленные члены мои засорятъ колеса и остановятъ ихъ движеніе! Такъ, я ршился принести себя въ дань моему долгу и еслгі умру, то умру чистъ и счастливъ.

Оболенскій быстро взглянулъ на Ростовцева и, нсколько помолчавъ, сказалъ:

‘Яковъ, не губи себя, я предугадываю твое намреніе.

‘Князь, другъ мой, скажи лучше: не будемъ губить себя и остановимся каждый на своемъ мст’.

Въ это время за Оболенскимъ прислалъ генералъ Бистромъ и, уходя, Оболенскій сказалъ Ростовцеву:

‘Нашъ разговоръ не доконченъ, мы возобновимъ его въ другое время.

‘Дай Богъ, чтобы конецъ былъ лучше начала’,— отвчалъ Ростовцевъ, и затмъ оба собесдника разошлись.

‘Посл сего,— продолжаетъ Ростовцевъ,— я нсколько разъ старался возобновить нашъ разговоръ, но намъ мшался видлся съ Рылевымъ, который говорилъ со мной въ томъ же дух. Я видлъ также барона Штейнгеля, зналъ, что онъ былъ недоволенъ покойнымъ государемъ, но никогда не думалъ, чтобы онъ былъ заодно съ Рылевымъ и Оболенскимъ.

’10-го декабря утромъ Оболенскій пришелъ ко мн. Посл разговоровъ по дламъ канцеляріи, я ему сказалъ: ‘Оболенскій, кончимъ нашъ разговоръ, тхъ же ли ты мыслей, какъ и вчера?

‘Любезный другъ, не принимай словъ за дло. Все пустяки! Богъ милостивъ, ничего не будетъ!

‘По крайней мр, скажи, на чемъ основали вы ваши планы?

‘Я не имю права открыть теб это.

‘Евгеній, Евгеній, ты лицемришь! что-то мрачное тяготитъ тебя, но я спасу тебя противъ твоей воли, выполню обязанность добраго гражданина и сегодня же предувдомлю Николая Павловича о возмущеніи. Будетъ-ли оно или нтъ, но я сдлаю свое дло.

‘Какъ ты малодушенъ! Какъ другъ, увряю тебя, что все будетъ мирно и благополучно, а этимъ ты погубишь себя.

‘Пусть такъ, но я исполню долгъ свой, ежели погибну, то погибну одинъ, а располагать самимъ собой я имю полное право.

‘Любезный другъ, я не пророкъ, но пророчу теб крпость и тогда,— прибавилъ онъ, смючись,— ты принудишь меня идти освобождать тебя.

‘Мой другъ, ежели бы ты мн пророчилъ и смерть, то и это бы меня не остановило’.

Оболенскій обнялъ Ростовцева и сказалъ: ‘Яковъ, Яковъ, ты еще молодъ и пылокъ! Какъ теб не стыдно дурачиться. Даю теб слово, что ничего не будетъ’.

Въ тотъ же день на развод Ростовцевъ тщетно искалъ встртить великаго князя Николая Павловича наедин. По возвращеніи Оболенскій спросилъ своего товарища, смясь, видлъ-ли онъ великаго князя, придавъ всему видъ шутки.

Посл этого разговоръ о таинственномъ предпріятіи боле не возобновлялся между пріятелями. Но 12-го декабря, въ 4 часа пополудни, Ростовцевъ, зайдя къ князю Оболенскому, къ крайнему своему удивленію, нашелъ у него человкъ 20 офицеровъ разныхъ гвардейскихъ полковъ, чего прежде никогда не случалось. Между ними былъ и Рылевъ. ‘Они говорили другъ съ другомъ шопотомъ и примтно смшались, когда я вошелъ’,— пишетъ Ростовцевъ.

Въ тотъ же день Ростовцевъ написалъ и отнесъ Николаю Павловичу то письмо, о которомъ мы говорили выше.

На другой день Ростовцевъ взялъ съ собою копію своего письма къ великому князю и пришелъ къ Оболенскому.

По разсказу Ростовцева, Оболенскій былъ въ кабинет своемъ съ Рылевымъ. ‘Вошедши въ комнату,— разсказываетъ онъ,— я сказалъ имъ: ‘господа, я имю сильныя подозрнія, что вы намреваетесь дйствовать противъ правительства, дай Богъ, чтобы подозрнія эти были неосновательны. Но я исполнилъ свой долгъ. Я вчера былъ у великаго князя. Вс мры противъ возмущенія будутъ приняты, и ваши покушенія будутъ тщетны. Васъ не знаютъ. Будьте врны своему долгу и вы будете спасены’. Тутъ я имъ отдалъ письмо и разговоръ мой (съ великимъ княземъ), и Рылевъ зачалъ читать оные вслухъ. Оба они поблднли и чрезвычайно смшались. По окончаніи чтенія Оболенскій сказалъ мн:

‘Съ чего ты взялъ, что мы хотимъ дйствовать? Ты употребилъ во зло мою довренность и измнилъ моей къ теб дружб. Великій князь знаетъ наперечетъ всхъ насъ, либераловъ, и мало-по-малу искоренитъ насъ. Но ты долженъ погибнуть прежде всхъ и будешь первою жертвою!

‘Оболенскій, если ты почитаешь себя въ прав мстить мн, то отмсти теперь.

‘Рылевъ бросился мн на шею и сказалъ.

‘Нтъ, Оболенскій, Ростовцевъ не виноватъ, что различнаго съ нами образа мыслей. Не спорю, что онъ измнилъ твоей довренности, но какое право имлъ ты быть съ нимъ излишне откровеннымъ? Онъ дйствовалъ по долгу своей совсти, жертвовалъ жизнью, идя къ великому князю, вновь жертвуетъ жизнью, придя къ намъ. Ты долженъ обнять его, какъ благороднаго человка.

‘Оболенскій обнялъ меня и сказалъ:

‘Да, я обнимаю его и желалъ бы задушить въ моихъ объятіяхъ.

‘Я имъ сказалъ:

‘Господа, я оставляю у васъ мои документы, молю васъ, употребите ихъ въ свою пользу! Въ нихъ видите вы великую душу будущаго государя, она вамъ порукою за его царствованіе’.

Рылевъ, сильно взволнованный всмъ этимъ, не замедлилъ передать происшедшій разговоръ и содержаніе полученныхъ бумагъ H. А. Бестужеву, который, замтивъ, что Ростовцевъ ставитъ свчу Богу и сатан, выразилъ увренность, что они будутъ арестованы, если не теперь, то посл присяги. Тогда Рылевъ спросилъ: ‘Что же намъ, полагаешь, нужно длать? ‘Не показывать этого письма никому,— отвчалъ Бестужевъ,— и дйствовать: лучше быть взятымъ на площади, нежели на постели. Пусть лучше узнаютъ, за что мы погибнемъ, нежели будутъ удивляться, когда мы тайкомъ исчезнемъ изъ общества, и никто не будетъ знать, гд мы и за что пропали’.

Рылевъ бросился къ Бестужеву на шею и сказалъ въ сильномъ волненіи:

‘Я увренъ былъ, что это будетъ твое мнніе. И такъ, съ Богомъ! Судьба наша ршена. Къ сомнніямъ нашимъ, конечно, прибавятся вс препятствія, но мы начнемъ. Я увренъ, что погибнемъ, но примръ останется. Принесемъ собою жертву для будущей свободы отечества!’

Въ 12-мъ часу вечера 13-го декабря Оболенскій пришелъ къ Ростовцеву и, обнявъ его, сказалъ:

‘Такъ, милый другъ, мы хотли дйствовать, но увидли свою безразсудность. Благодарю тебя, ты насъ спасъ.

‘Такая перемна меня обрадовала,— разсказываетъ Ростовцевъ,— но впослдствіи я увидлъ, къ несчастью, что это была только хитрость’ {Н. К. Шильдеръ, ‘Императоръ Николай Первый’, I, 273—277.}.

13 декабря былъ составленъ окончательный планъ дйствій, который состоялъ въ томъ, чтобы возмутить гвардію, привести ее къ Сенату, принудить Николая Павловича дать согласіе на созваніе депутатовъ отъ всей Россіи для установленія представительнаго образа правленія. ‘Князь Оболенскій прибавляетъ къ сему,— гласитъ ‘Донесеніе слдственной комиссіи’,— что до създа депутатовъ, Сенатъ долженствовалъ бы учредить временное правленіе (изъ двухъ или трехъ членовъ Государственнаго Совта и одного члена изъ Тайнаго Общества, который былъ бы правителемъ длъ онаго), назначать и корпусныхъ, и дивизіонныхъ командировъ гвардіи изъ людей, имъ извстныхъ и сдать имъ Петропавловскую крпость. При неудач они полагали, какъ показываютъ согласно Трубецкой и Рылевъ, выступить ихъ города, чтобы стараться распространить возмущеніе’. Тутъ же, на квартир Рылева, были разговоры о цареубійств и предложеніе Каховскому совершить этотъ актъ, т. е. т дйствія, за которыя особенно жестоко пострадали многіе изъ заговорщиковъ.

Для приведенія всего плана въ исполненіе главноначальствующимъ, или диктаторомъ, былъ назначенъ князь Трубецкой.

На слдующій день, (14 декабря) произошли извстныя событія на Сенатской площади: возмущеніе части гвардіи, неприбытіе на площадь князя Трубецкаго, передача начальствованія князю Оболенскому, смерть графа Милорадовича, настойчивое требованіе предводителями возстанія отъ императора Николая конституціи, подавленіе возмущенія пушечными выстрлами, арестъ нкоторыхъ изъ заговорщиковъ въ тотъ же вечеръ…

Затмъ послдовали дятельность слдственной комиссіи, Верховный уголовный судъ, тяжкая кара декабристамъ…

Верховный судъ прызналъ за Оболенскимъ слдующія вины:

‘Поручикъ князь Оболенскій. Участвовалъ въ умысл на цареубійство одобреніемъ выбора лица, къ тому предназначеннаго, по разрушеніи Союза Благоденствія установилъ вмст съ другими тайное Сверное Общество, управлялъ онымъ и принялъ на себя пріуготовлять главныя средства къ мятежу, лично дйствовалъ въ оныхъ съ оружіемъ, съ пролитіемъ крови, ранивъ штыкомъ графа Милорадовича, возбуждалъ другихъ и принялъ на себя въ мятеж начальство’ {Всеподданнйшій докладъ Верховнаго Уголовнаго Суда, Полн. Собр. Зак. Россійск. Имп. (1825—1827 гг.), т. I, стр. 465.}.

За эти преступленія судъ приговорилъ Оболенскаго къ отсченію головы. При конфирмаціи смертная казнь была замнена ссылкою въ каторжныя работы безъ срока {Ibid.}.

Приговоръ осужденнымъ, сопровождаемый лишеніемъ ихъ дворянскаго достоинства и всхъ другихъ правъ состоянія (при этомъ былъ зажженъ цлый костеръ, въ который бросались мундиры, ордена и другіе знаки отличія осужденныхъ), былъ объявленъ имъ 14 іюля 1826 года. Въ этотъ же день были повшены признанные судомъ главными виновниками заговора: П. И. Пестель, К. Ф. Рылевъ, С. И. Муравьевъ-Апостолъ, М. И. Бестужевъ-Рюминъ и П. А. Каховскій.

Черезъ три дня посл того (17 іюля) начальникъ главнаго штаба сообщилъ военному министру высочайшее повелніе о немедленномъ отправленіи восьми осужденныхъ по назначенію. Въ числ этихъ восьми былъ и Оболенскій.

Издатель ‘Записокъ княгини М. H. Волконской’, князь М. С. Волконскій, приложилъ къ нимъ, извлеченное изъ архивовъ III отдленія собственной Его Императорскаго Величества канцеляріи, слдующее подлинное по длу объ отправк Волконскаго, Оболенскаго и др. лицъ высочайшее повелніе, изложенное въ сообщеніи начальника главнаго штаба военному министру:

‘Изъ числа приговоренныхъ въ каторжныя работы — восемь человкъ, а именно: Сергя Трубецкаго, Евгенія Оболенскаго, Артамона Муравьева, Василія Давыдова, Якубовича, Сергя Волконскаго, Борисова 1-го и Борисова 2-го, немедленно отправить закованными въ двухъ партіяхъ, имя при каждомъ преступник одного жандарма и при каждыхъ 4~хъ одного фельдъегеря, въ Иркутскъ къ гражданскому губернатору Цейдлеру, коему сообщить Высочайшую волю, дабы сіи преступники были употребляемы, какъ слдуетъ, въ работу и поступлено было съ ними во всхъ отношеніяхъ поустановленному на каторжныхъ положенію, чтобы онъ назначилъ для неослабнаго и строгаго за ними смотрнія надежнаго чиновника, за выборъ коего онъ отвтствуетъ и чтобы онъ о состояніи ихъ ежемсячно доносилъ въ собственныя руки Его Величества черезъ Главный Штабъ’. {‘Записки княгини М. H. Волконской’, Приложеніе VIII, 136.}

Кром того, было приказано везти осужденныхъ не черезъ Москву, а по Ярославскому тракту.

На основаніи этого повелнія, Оболенскій уже 21 іюля 1826 г. находился на пути въ Сибирь. Многія подробности изъ жизни его тамъ читатель найдетъ въ прилагаемыхъ здсь же ‘Воспоминаніяхъ’ самого Евгенія Петровича, но нкоторыя свднія мы заимствуемъ еще изъ помщенныхъ въ ‘Историческомъ Встник’, писемъ Оболенскаго къ мужу его сестры, А. B. Протасьеву. Въ письм, написанномъ 12 марта 1830 года (первомъ письм изъ Сибири, отправленномъ притомъ нелегально), находятся, между прочимъ, такія строки:

‘Милый другъ и братъ! Вотъ уже пятый годъ, что пера не бралъ въ руки и не изливалъ никому своихъ чувствованій: давно желалъ я сказать теб то, что у меня на душ, давно хотлъ теб передать то, что со мною было въ продолженіе сего долгаго времени, но долженъ былъ покориться обстоятельствамъ… 21 іюля 1826 года выхалъ я изъ крпости. Не стану я теб говорить, что я чувствовалъ, разставаясь навсегда со всмъ тмъ, что оживляло мою жизнь… Посл трехнедльнаго пути достигли мы, наконецъ, Иркутска, откуда послали насъ по заводамъ для назначенной намъ каторжной работы. Я и Якубовичъ попали на соловаренный заводъ (Усолье) въ 60 верстахъ отъ Иркутска. Пріхавъ къ мсту нашего назначенія, дали намъ недлю отдыха, посл котораго дали топоры въ руки и послали въ лсъ рубить дрова. Бодро пошли мы съ Якубовичемъ съ топоромъ за поясомъ и начали валить лсъ, и крупный, и мелкій. Работа казалась сначала тяжелою, но впослдствіи привычка нсколько уменьшала ея тягость. Въ теченіе шестинедльнаго нашего пребыванія на семъ завод мы были свободны, жили на своей квартир, ходили на работу въ которое время вздумается, и, признаюсь, самая каторга была довольно сносная, исключая отношеній къ мстному начальству, которыя везд и всегда довольно непріятны’.

Такія сравнительно льготныя условія жизни продолжались, однако, не долго, и 6 октября того же года Оболенскій былъ уже въ Иркутск, откуда немедленно его, вмст съ другими, отправили въ Нерчинскъ.

‘Прибывъ туда (въ Нерчинскъ),— продолжаетъ свое письмо Оболенскій — послали насъ въ острогъ или, лучше сказать, въ тюрьму, въ которой подланы были для каждаго клтки въ два аршина длины и въ полтора ширины. Насъ выпускали изъ клтокъ, какъ зврей, на работу, на обдъ и ужинъ и опять запирали. Работа была подъ землей на 70 и боле сажень. Урочныя наши работы были наравн со всми каторжными въ завод, отъ которыхъ мы отличались единственно тмъ, что насъ держали посл работы въ клткахъ, а они вс пользуются свободою, исключая тхъ, кой впадаютъ посл ссылки на заводы въ преступленія, за которыя ихъ наказываютъ и сажаютъ на извстное время въ тюрьму. Не стану теб описывать, любезный другъ, подземное царство, которое ты можешь узнать отъ всякаго, бывшаго въ горныхъ заводахъ… Но ты можешь себ представить, каково намъ было въ тюрьм, если работа въ гор была для насъ временемъ пріятнйшимъ, нежели заключеніе домашнее. Дни праздничные были для насъ точно днями наказанія: въ душной клтк, гд едва можно повернуться, милліонъ клоповъ и разной гадины осыпали тебя съ головы до ногъ и не давали покоя. Присоедини къ тому грубое обращеніе начальства, которое, привыкши обращаться съ каторжными, поставляло себ обязательностью насъ осыпать ругательствами, называя насъ всми ругательными именами. Къ тому же долженъ теб сказать, что къ намъ приставленъ былъ отъ Иркутскаго губернатора квартальный, который долженъ былъ смотрть за нами, а отъ горнаго начальства офицеръ горный {Это и былъ тотъ самый Рикъ, о которомъ говоритъ въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’ Оболенскій. (См. ниже).}, которому также поручено было смотрть за нами. Горное начальство боялось донесеній квартальнаго, и потому строгость умножало, квартальный же боялся горныхъ, и такимъ образомъ насъ окружали дв непріязненныя силы, которыя старались только увеличить наши тягости. Съ февраля мсяца на насъ надли желза, а съ весной насъ велно употреблять только на работы надъ землею, что, по ихъ мннію, значило облегченіе въ работ, а по нашему увеличеніе тягости работы, которая подъ землею легче. Впрочемъ, ко всему можно привыкнуть, исключая того, что оскорбляетъ человческое достоинство. Въ семъ послднемъ мы, дйствительно, получили облегченіе, потому что начальникъ заводовъ (Бурнашовъ) {Въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’ Оболенскій говоритъ о Бурнашов, какъ о человк страшно грубомъ, который во время столкновенія заключенныхъ съ Рикомъ грозилъ наказать ихъ плетьми.} рже началъ насъ посщать и потому мы уже не слышали слова слишкомъ оскорбительныя. Къ тому же присутствіе нашихъ истинныхъ ангеловъ-хранителей, княгинь Трубецкой и Волконской, доставляло намъ и отраду, и утшеніе… {Одно время даже т помщенія для заключенныхъ въ Благодатскомъ рудник, которыя описываетъ здсь Оболенскій, показались начальству, повидиному, слишкомъ роскошными, и оно заключило въ каждую изъ такихъ клтокъ по нсколько человкъ. По крайней мр, вотъ — какое описаніе Благодатскаго рудника находимъ мы въ ‘Запискахъ княгини М. H. Волконской’:

‘Тюрьма состояла изъ двухъ комнатъ, раздленныхъ большими холодными снями. Одна изъ нихъ была занята бглыми каторжниками, другая была предназначена нашимъ государственнымъ преступникамъ… Вдоль стнъ комнаты находились сдланные изъ досокъ нкотораго рода конуры или клтки, назначенныя для заключенныхъ. Надо было подняться на дв ступени, чтобы войти въ нихъ. Отдленіе Сергя (Волконскаго) имло только три аршина въ длину и два въ ширину Оно было такъ низко, что въ немъ нельзя было стоять. Онъ занималъ его вмст съ Трубецкимъ и Оболенскимъ. Послдній, для кровати котораго не было мста, веллъ прикрпить для себя доски надъ кроватью Трубецкаго. Такимъ образомъ эти отдленія являлись маленькими тюрьмами въ стнахъ самой тюрьмы’. Стр. 46).} Оставленный отцомъ, не получая отъ него ни строки впродолженіе двухъ лтъ, я думалъ, что обреченъ на всегдашнее забвеніе отъ него и отъ всхъ васъ. Время хотя не примирило меня съ сей мыслью, но, по крайней мр, заставило философствовать поневол и убждаться, что нтъ ничего постояннаго въ мір, такъ прожили мы, любезный другъ, въ Нерчинскихъ рудникахъ или заводахъ, въ Благодатскомъ рудник, до октября мсяца, тутъ повезли насъ въ Читу, гд уже были собраны вс ныншніе жители Читинской тюрьмы. Насъ было восемь въ Нерчинск: Трубецкой, Волконскій, Артамонъ Муравьевъ, Давыдовъ, Якубовичъ, два брата Борисовыхъ и я. Радостно обнялись мы съ товарищами’. Въ Чит условія жизни были гораздо лучше, чмъ въ Нерчинск. Оболенскій описываетъ ихъ такъ: ‘цлый день у насъ, какъ въ солдатскихъ казармахъ, (т. е. въ тхъ, въ которыхъ когда-то жили многіе декабристы при своихъ полкахъ), которыя ты довольно часто посщалъ: шумъ, споры о предметахъ философскихъ, ученыхъ и тому подобное, которое большею частью служитъ къ тому, чтобы убить часа три или четыре долгихъ нашихъ дней. Встаю я рано, читаю, занимаюсь кой-чмъ умственнымъ, пока вс спятъ и тишина не нарушена, потомъ опять читаю, но для препровожденія времени больше, нежели для занятія. Нсколько часовъ въ день посвящаю механическимъ трудамъ: столярничаю, шью или подобное что нибудь длаю. На казенную работу ходимъ мы черезъ день. Наша обязанность смолоть муки десять фунтовъ на ручныхъ мельницахъ. Для меня работа не тяжела, потому что, слава Богу, силы физическія досел меня не оставляютъ, но для тхъ, у которыхъ грудь слаба, работа эта тяжеленька. Лтомъ начинаются у насъ работы каждый день и утромъ и вечеромъ: мы длаемъ дороги, починяемъ старыя, ровняемъ улицы такъ, чтобы везд прохать, какъ шаромъ прокатить. Сверхъ того, у насъ собственный нашъ огородъ: на сто человкъ заготовить запасъ на зиму — немаловажный трудъ: 105 грядъ каждый день полить занимаетъ, по крайней мр, часовъ пять или шесть въ день. Осенью мы собираемъ овощи съ грядъ, квасимъ капусту, свеклу, укладываемъ картофель, рпу, морковь и другія овощи для зимняго продовольствія и такимъ образомъ невидимо настаетъ октябрь, и зимнія долгія ночи опять заставляютъ обращаться къ трудамъ умственнымъ’. {‘Историческій Встникъ’, 1890 г., I, 116, 118, 120—123, 126. Это интересное письмо Оболенскаго, вмст съ другими его письмами (не имющими особеннаго значенія), помщено въ вышеназванномъ журнал г. Головнискимъ, который снабдилъ ихъ многими примчаніями. Однако, было бы много лучше, если бы письма эти были напечатаны безъ примчаній г. Головинскаго, который испещрилъ ихъ ошибками. Такъ, на стр. 123 въ числ читинскихъ узниковъ онъ называетъ Бестужева — Марлинскаго и Ал. Ник. Муравьева. которые никогда въ Чит не бывали, на стр. 121 утверждаетъ, что Ледантю вышла замужъ въ Сибири за Анненкова. тогда какъ на самомъ дл на ней женился Ивашовъ, а за Анненкова вышла Гебль: на стр. 145,— что Оболенскій при жизни ничего не печаталъ, тогда какъ его ‘Записки’, о самомъ существованіи которыхъ г. Головинскій, очевидно, не зналъ, напечатаны въ 1861, а Оболенскій умеръ въ 1865 году,— и т. д.} Жизнь узниковъ въ Чит и затмъ Петровск, куда они были переведены лтомъ 1830 года, извстна изъ воспоминаній многихъ декабристовъ и потому на этомъ предмет мы больше останавливаться не будемъ: то же однообразіе, та же монотонность въ труд и отдых, та же тоска. Благодаря сокращеніямъ сроковъ, являвшихся результатомъ различныхъ торжественныхъ событій русской жизни, Евгенію Оболенскому пришлось пробыть въ каторг не всю жизнь, а лишь до 1839 года, когда онъ былъ, наконецъ, перечисленъ въ ссыльно-поселенцы и водворенъ на поселеніе сначала въ Туринск, а затмъ Ялуторовск, Тобольской губерніи. Тамъ онъ провелъ въ изгнаніи еще 17 лтъ жизни, прилагая усилія къ тому, чтобы не дать себя окончательно засть тоск и стараясь по возможности быть полезнымъ окружавшимъ его людямъ. Извстна та добрая память, которую оставили по себ декабристы во всей Сибири. Наконецъ, въ 1856 году появился извстный манифестъ, которымъ находившимся еще въ живыхъ декабристамъ, разршалось ‘возвратиться съ семействами изъ Сибири и жить, гд пожелаютъ въ предлахъ Имперіи, за исключеніемъ только С.-Петербурга и Москвы’ {Полное Собр. Зак., т. XXXI, ст. 30883.}. На основаніи этого манифеста, Оболенскій возвратился въ Россію, гд и прожилъ, интересуясь всми вопросами наступившей эпохи преобразованій, еще почти десять лтъ. Въ это время у него началась, между прочимъ, переписка съ тмъ самымъ Яковомъ Ростовцевымъ, который нкогда былъ его сослуживцемъ, а теперь изъ подпоручика сталъ, разумется, генералъ-адьютантомъ, главнымъ начальникомъ военно-учебныхъ заведеній, графомъ… Извстна та роль, которую игралъ Ростовцевъ въ Николаевскую эпоху, извстенъ и его ‘либерализмъ’ въ эпоху либеральную… Но мягкій, добрый и думавшій уже о могил Оболенскій не помнилъ зла…

Послдніе годы своей жизни онъ провелъ въ Калуг, гд и скончался 26 февраля 1865 года на 64-мъ году жизни. Незадолго передъ тмъ онъ похоронилъ одного изъ своихъ лучшихъ друзей и соузниковъ, М. М. Нарышкина, и написалъ самъ теплый некрологъ усопшаго, помщенный въ No 3, за 1865 годъ аксаковской газеты — ‘День’. Едва прошло дв недли, какъ въ той же газет появился и некрологъ Евгенія Петровича Оболенскаго, написанный также его соузникомъ, барономъ А. П. Розеномъ.

‘Евгеній Петровичъ Оболенскій,— говорилось въ этомъ некролог — началъ свое поприще въ военной служб, былъ старшимъ адьютантомъ при начальник всей пхоты гвардейскаго корпуса. Въ конц 1825 года кончилось его поприще и началось другое, новое, переполненное страданіями и лишеніями всякаго рода и продолжавшееся до 1856 года 21 августа, до манифеста Александра II’. Дале слдуетъ прямо описаніе его кончины {‘День’, 1865 г., No 18.}.

Вотъ какимъ осторожнымъ и глухимъ языкомъ только и возможно было говорить о крупномъ дятел общественнаго движенія времени царствованія Александра I даже въ знаменитую ‘эпоху великихъ реформъ’…

Къ прилагаемымъ здсь ‘Воспоминаніямъ’ Е. П. Оболенскаго, мы сочли нужнымъ сдлать нкоторыя примчанія.

В. Богучарскій

Общественные движенія въ Россіи въ первую половину XIX в., т. 1, СПБ, 1905.

OCR Бычков М. Н.

Князь Евгеній Петровичъ Оболенскій.

Читайте также: