РАЗСКАЗЫ
Е. Вороновой.
СОБСТВЕННОЕ ИЗДАНІЕ.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ типографіи П. Захваева, и Ко.
1860.
ОТЖИТЫЯ ПЕЧАЛИ.
ОТЖИТЫЯ ПЕЧАЛИ.
РАЗСКАЗЪ.
Отжитые печали, Воронова Елизавета Петровна, Год: 1860
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Живи я въ т времена, когда люди относили несчастье и счастье вліянію невидимыхъ силъ, враждебныхъ геніевъ и благодтельныхъ фей, я сказалъ бы непремнно, что злая волшебница посмялась надо мною при моемъ рожденіи и силою мощныхъ чаръ навяла несчастье на дтство и на юность мою, но золотое время наивныхъ врованій въ чудесное раздлено вками отъ настоящаго, фантазія уступила поле дйствительности, феи, геніи и волшебники исчезли съ лица земли и человкъ долженъ уже былъ искать и спрашивать у себя самаго и подобныхъ себ причины своего счастья или несчастья. По этому, говоря положительнымъ языкомъ нашего времени, я просто скажу, что судьба невзлюбила меня со дня рожденія и рано познакомила меня съ страданіемъ и бдностью. Грустно протекло мое дтство и эти первые годы, обыкновенно свтлые въ воспоминаніи другихъ, запечатллись въ моей памяти цлымъ рядомъ лишеній и незаслуженныхъ обидъ. Любовь матери не оберегала моихъ первыхъ шаговъ: день моего рожденья былъ днемъ ея кончины. Отецъ мой тутъ же вскор женился на другой. Дти одарены необыкновенною, инстинктивною способностью угадывать любовь и непріязнь окружающихъ ихъ. Я рано понялъ нерасположеніе ко мн моей мачихи и вопросъ о причинахъ его тогда ужъ занималъ мое любопытство, вопросъ этотъ я задавалъ себ нердко и впослдствіи, но настоящее не могло разршить мое недоумніе, ключъ къ этой непріязни былъ въ прошломъ моей мачихи, куда я и вернусь на нсколько минутъ.
Въ жизни каждой женщины заключается романъ боле или мене интересный, романъ моей мачихи былъ обыкновенный романъ всхъ женщинъ съ холоднымъ сердцемъ и съ пылкимъ воображеніемъ, а потому во избжаніе укора въ повтореніи того о чемъ было и писано и говорено уже столько разъ, я не вхожу въ систематическій анализъ этого страннаго противорчія женской природы и довольствуясь бглымъ очеркомъ чувствъ и жизни той, чье прошедшее должно было отозваться въ настоящемъ, какъ и въ прошедшемъ моемъ.
Дочь богатаго помщика, мачиха моя вступила отъ рожденія въ разрядъ тхъ баловней судьбы, для которыхъ жизнь, какъ кажется, измняетъ своему назначенію, заботливо устраняя нужды, слезы, безсонныя ночи страданія, которыми она такъ щедро надляетъ другихъ, счастливцевъ, которымъ все удается, людей за счастье которыхъ становится страшно порою, когда мысль о переходчивости всего земнаго проскользнетъ мрачною тнью по свтлой картин ихъ настоящей жизни.
Судьба и добрый отецъ спорили наперерывъ объ удовольствіи дарить и лелять любимицу свою, и судьба и отецъ привели ее къ одному результату: какъ вс люди вообще, избалованные счастіемъ и любовью, мачиха сосредоточила вс чувства и привязанности на одной себ и требовала для своего я такого же высокаго уваженія, какое воздавало ему ея собственное самолюбіе. Винить или оправдывать ее въ этомъ случа я совершенно предоставляю произволу другихъ: въ былые годы, когда жизнь чувства не была еще подавлена тою жизнью положительныхъ думъ и разсчетовъ, которою живетъ большая часть людей нашего вка, эгоизмъ вмнялся въ непростительный порокъ, но другіе времена, другіе нравы, и тотъ, объ эгоизм котораго отозвались бы съ презрніемъ наши предшественники, о томъ говорятъ нынче, мысленно снявши передъ нимъ шляпу, какъ о человк умномъ, достойномъ, умющемъ жить въ свт и пролагать себ путь.
Я же, не раздляя ни преувеличеннаго осужденія вковъ прошедшихъ, ни такого же преувеличеннаго одобренія настоящаго времени, не назову эгоизма ни порокомъ, ни добродтелью, а горькимъ неизбжнымъ слдствіемъ слпаго счастія или долгаго страданія на душу человка: и то и другое равно образовываетъ эгоистовъ, говоря, разумется, не о томъ несчастьи или счастьи, которое быстро смняется одно другимъ и то заблеститъ краснымъ солнышкомъ, то найдетъ темною тучею, но о томъ, которое дается немногимъ избраннымъ любовью или враждою судьбы и оставляетъ на жизни глубокій, опустошительный слдъ!
Молодая, богатая и прекрасная мачиха блестла яркою звздою въ томъ круг, куда заключили ее сначала обстоятельства и удержало впослдствіи самолюбивое сознаніе первенства подъ обществомъ, въ которомъ жила. Само собой разумется, что въ поклонникахъ и вздыхателяхъ недостатка не было и быть не могло: красота въ золотой оправ могущественная приманка любви. Между искателями были люди и умные и достойные и предлагавшіе вмст съ рукою вс условія счастливой, супружеской жизни, но судьба или мусульманскій фатумъ не осудила молодости мачихи на такой вялой и прозаической конецъ, такъ по крайней мр думала она, такъ думаютъ и многія женщины, кокетство чувства безспорно существуетъ во многихъ изъ нихъ и желаніе блеснуть оригинальностью и рзко отличить свою жизнь отъ жизни тхъ, о которыхъ молчитъ молва, счастливицъ промнявшихъ извстность на покой, бываетъ причиною тхъ выходокъ, о которыхъ шумитъ свтъ, пишутъ романисты и плачетъ погибшее счастье женщины и доброе имя ея.
Мачиха увлекалась однимъ изъ многихъ софизмовъ женской философіи и выступила добровольно на стезю тхъ безполезныхъ волненій, которыхъ ищетъ женская слабость и въ которыхъ гибнетъ она: прикрывая очевидное безразсудство великолпными словами самоотверженія и непобдимой страсти, она положила свжій цвтокъ своей первой любви къ ногамъ отца моего, человка холоднаго, безвозвратно отжившаго для всхъ молодыхъ, живыхъ и свжихъ чувствъ. Напрасно были увщанія и слезы и укоры, избалованная воля двушки вышла побдительницею изъ всей этой борьбы, устранила вс препятствія, превозмогла вс возраженія отцовской любви.
Этотъ бракъ, упрямство со стороны одного, черствый разсчетъ со стороны другаго, не избжалъ неизбжныхъ слдствій всхъ браковъ подобнаго рода, мечта моей мачихи подверглась общему удлу всхъ несбыточныхъ сновъ и дйствительность полная слезъ, раздоровъ и разочарованій убила вскор въ ея сердц мечтательную любовь.
Женщина несознательна и несправедлива отъ природы: она смло возлагаетъ на другаго отвтственность за произвольную свою ошибку и, вымщая на прежнемъ кумир горечь перваго разочарованія, низводитъ его съ блестящаго подножія куда такъ недавно возвела его ея же рука, безразсудная въ любви и въ ненависти, она смло срываетъ съ головы его внокъ и съ ребяческою злостію топчетъ въ пыли и въ грязи обломки его вмст съ обломками своей разрушенной мечты. Къ несчастію для общества, подобные супружества нердки и явленіе любовниковъ враговъ потеряло теперь всю первобытную свою оригинальность. Эта грустная исторія, которую случалось видть и вамъ и мн, вамъ издали, а мн вблизи, вамъ зрителемъ, а мн дйствующимъ или врне страдательнымъ лицомъ. Потому пощажу васъ описаніемъ этой тяжелой жизни, гд право любви переходило въ право горькихъ укоровъ, гд слезы разбивались о холодность и горькая раздражительность придавала страшный всъ и силу самымъ незначительнымъ словамъ.
Въ числ всхъ грустныхъ слдствій семейнаго раздора, занимаетъ безспорно не послднее мсто, его гибельное вліяніе на матеріальныя выгоды жизни, не говоря о нравственныхъ: въ борьб высшихъ интересовъ гибнутъ естественно интересы, мелкіе по видимому, но важные въ сущности, въ примненіи ихъ къ жизни и къ настоящему положительному направленію умовъ. Скажу боле: когда тихія радости семейной жизни гибнутъ подъ тяжестью домашнихъ смутъ, когда намъ пусто, холодно, невыносимо дома, тогда свтъ открываетъ намъ широко объятія, онъ проводитъ передъ нашими взорами пеструю вереницу соблазновъ, забавъ и обольщеній и продаетъ намъ на всъ золота самозабвеніе за неимніемъ счастья! Отецъ мой и мачиха бжали семейнаго ада, путемъ по которому шли и идутъ многіе, пойдутъ еще многіе впереди. Оба старались заглушить свое горе, она въ шумномъ вихр блестящей свтской жизни, онъ — заливая горечь жизни виномъ.
При такомъ ход длъ раззореніе становилось неизбжнымъ, оно настало и бдность подала руку раздору на несчастье близкихъ моихъ.
Слабая душа моего отца первая пала подъ тяжестію несчастья, уничтожившаго всякую возможность лучшей будущности, лнивый и изнженный, онъ не вынесъ жизни исполненной лишеній и умеръ очень скоро холодный, равнодушный, какъ человкъ отжившій вс надежды на счастье.
Отецъ мой умеръ, но непріязнь мачихи пережила отжившаго и соединила въ одномъ чувств и его и меня. Много лтъ пронеслось ужъ съ тхъ поръ, и молодость прошла и сдина блеснула въ волосахъ, но память сохранила свжо воспоминаніе дней, пережитыхъ мною съ мачихою, какъ будто-бъ между прошлымъ и моимъ настоящимъ прошелъ одинъ лишь день.
До сихъ поръ еще помню нашу бдную квартиру въ глухомъ закоулк шумнаго города и ту большую комнату, сырую и холодную, гд мы сидли съ мачихою по цлымъ долгимъ днямъ. Гд носились тогда ея грустныя думы? Быть можетъ память проводила передъ нею т свтлыя картины невозвратно минувшаго, ибо грудь ея высоко вздымалась и яркій румянецъ загорался внезапно на блдныхъ щекахъ. Но въ ту-жъ минуту блдность замняла опять эту яркую вспышку жизни и счастья, быть можетъ сравненіе прежде бывшаго счастья съ печальною дйствительностью, ложилось въ т минуты глубоко въ душу и томительная забота бдности о насущномъ хлб на завтрашній день мгновенно разсевала блаженный и только что вызванный сонъ. Помню я тоже и прогулки мои на могилу отца: этотъ зеленый холмикъ, съ блымъ камнемъ надъ нимъ, возбуждалъ много чувствъ въ неопытномъ сердц, помню порою мои слезы надъ бдною, покинутою могилою и порою мои рзвыя игры надъ нею. Я пользовался грустною судьбою дтей предоставленныхъ своему произволу равнодушіемъ постороннпихъ или безпечностью и бдностью близкихъ имъ лицъ: я уходилъ изъ дома какъ и куда хотлъ, долго-ли, коротко-ли было мое отсутствіе, никто не страшивалъ меня о немъ.
Время шло и ушло довольно ужъ далеко не внося перемнъ въ мою жизнь съ моею мачихою: я сталъ только несчастне по мр развитія моихъ чувствъ и понятій, да долгое страданье провело рзкій слдъ на блдномъ и прекрасномъ лиц моей мачихи! Не знаю, кто изъ насъ былъ достойне участья! Я-ли бдный ребенокъ никогда незнавшій объ участи лучшей, она-ли извдавшая вс радости жизни и потерявшая ихъ въ полномъ разцвт здоровья и силъ? И тогда уже сожалнье къ ней было въ сердц моемъ глубоко и искренно, по не смотря на это, оно не проявилось ни раза наружу и запуганное холоднымъ обхожденіемъ мачихи осталось на вки въ тайник души.
Я не могу придумать, что бы сталось со мною, къ какому исходу привела бы меня подобная жизнь, еслибъ судьба не позаботилась положить ей конецъ, однимъ важнымъ событіемъ, давшимъ ей другой видъ и другой оборотъ, это событіе была смерть моей мачихи.
Подробности этой кончины, словъ и обстоятельствъ сопровождавшихъ е запали глубоко, глубоко въ мою память!
Настала осень съ ея ранними сумерками, съ ея тихими, ясными, холодными вечерами. Я возвратился домой изъ привычной моей, безцльной прогулки по окрестностямъ города. Мсяцъ медленно плылъ по чистому небу, усянному множествомъ блестящихъ звздъ. Огонкъ въ окошкахъ нашей бдной квартиры, непривычная роскошь въ такое время года, когда бдность и скупость не жгутъ свчь вечерами, заставилъ меня ускорить шаги. Я взбжалъ на крыльцо, прошелъ ощупью сни и съ страннымъ небывалымъ замираніемъ сердца открылъ тихонько дверь. (Я забылъ сказать, что мачиха ужъ боле недли совсмъ слегла въ постель, съ которой ей бдной, не суждено уже было вставать.) Никогда не забуду картины, которую увидалъ въ то время.
Лампадка освщала нашу бдную комнату и блдное, прекрасное лицо моей мачихи доживающей послдніе часы своего скорбнаго земнаго бытія, на столик покрытомъ чистою скатертью лежали: распятіе, ладонъ и свчи, склонившись надъ самымъ изголовьемъ страдалицы стояла сидлка, старуха дьячиха, добывавшая пропитанье уходомъ за больными и чтеніемъ молитвъ надъ усопшими. Видъ-ли этой женщины, напоминавшей мн покойниковъ, въ ихъ длинныхъ, блыхъ саванахъ и ставники пылающіе вокругъ страшнаго гроба, этой женщины сухой и угрюмой, пропитанной заживо запахомъ тлнія произвелъ, это дйствіе или торжественное зрлище смерти покорило своему вліянію сердце мое, но я робко забился въ мой темный уголокъ и видлъ оттуда, будто въ туман, какъ вошелъ священникъ, чтобъ разршить ея бдную душу отъ тяготющихъ надъ нею узъ грха, и ушелъ благословивъ ее на трудною, послднюю борьбу. Глубокое молчаніе воцарилось по прежнему въ большой, холодной комнат, прерываемое изрдка только стонами мачихи, да человколюбивыми возгласами сидлки: Охъ сиротка моя безталанная! Горемычная моя!
Тяжело умирать! Какъ жизнь ни бдна счастьемъ и радостью, вс-жъ она лучше душной могилы. Тяжело разстоваться съ свтомъ, съ воздухомъ, съ солнцемъ и со всми которыхъ любило сердце и съ тми, къ кому было равнодушно оно. Но умирать всми забытой и всми оставленной, какъ умирала моя бдная мачиха, еще вдвое грустне, еще тяжеле! Не знаю, сколько времени я просидлъ въ моемъ тсномъ убжищ, когда сидлка взяла меня за руку и подвела къ постели больной.
— Дитя мое! прошептала она, наклонись ко мн ближе, прости меня, пожалй меня! Дитя мое, Господь страшно наказываетъ того, кто никого не любитъ, исключая себя: Онъ одинъ, милосердный, знаетъ и видитъ, какъ бы я могла…. какъ бы я хотла… Голосъ страдалицы быстро слаблъ, невыразимая кротость дышала въ угасающемъ взор прекрасныхъ, черныхъ глазъ. Горькія слзы мои ручьемъ текли изъ глазъ на одръ умирающей, чрезъ нсколько мгновеній, на немъ ужъ лежалъ безжизненный трупъ! Душа бдной женщины улетла въ небо и торжественная минута, когда ея сердце разбило ледную кору себялюбія и безчувствія было также минутою, въ которую это бдное сердце замолкло на вкъ!
Блдная заря занималась на неб: нсколько добрыхъ старушекъ-сидлокъ пришли чтобъ отдать тлу покойницы послдній долгъ, обмыли ее, прибрали, одли, положили на столъ и на другой день бренные остатки моей мачихи, заключенные въ простой, крашенный гробъ, опустили въ могилу и я остался одинъ въ широкомъ мір.