КТО ОНА?
КТО ОНА?
РАЗСКАЗЪ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
Е. ВОРОНОВА.
‘Современникъ’, No 5, 1852
Кто она?, Воронова Елизавета Петровна, Год: 1852
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Многимъ изъ васъ случалось встрчать, можетъ быть, героиню разсказа, который поручаю теперь вниманію публика, случалось спросить, хотя мимоходомъ, почему тихая задумчивость оставалась на ея чел среди общей радости? что значила она: воспоминаніе ль грустнаго прошедшаго, предчувствіе ль будущихъ страданій, отрава настоящихъ благъ? Гд брало оно начало: въ жизни ли, или въ самомъ характер моей героини, въ настоящемъ? или въ прошломъ ея? Была ли и прежде такою, какою представилась тогда она вамъ? Знала ли прежде она улыбки и радости? Сожалла ль она объ утраченномъ счастьи или призадумывалась, быть можетъ, надъ длинною цпью былыхъ, незабытыхъ скорбей?…
Я разскажу вамъ ея исторію, какъ могла и умла ее понять отчасти въ толковъ постороннихъ людей, отчасти изъ наблюденій моихъ.
Она…. Но прежде скажемъ о близкихъ ея: господинъ Б*, ея отецъ, былъ помщикъ степныхъ губерній, человкъ крутого и гордаго нрава, передъ которымъ трепетали и близкіе и чужіе, и все зависимое и независимое отъ него. Странно было раболпное уваженіе, которое вызывали его взоръ и голосъ на лица людей, превосходящихъ его и образованіемъ, и всомъ въ свт, и тми правами, какія даетъ огромное состояніе. Его боялись вс безъ разбора, и не находилось никого, отъ котораго бы захотлъ онъ выслушать правду, или который, лучше сказать, ршился бы высказать ему ее. Это самодовольное убжденіе въ собственныхъ достоинствахъ, на въ комъ и никогда не встрчавшее противорчія, эти непонятныя угожденія со стороны людей, впрочемъ ненавидвшихъ его чистосердечно, какъ скоро освобождались они отъ обаятельнаго вліянія его надменнаго взора, его мощнаго голоса,— все это послужило къ развитію въ немъ того властолюбія, которое отдалило отъ него сердца всхъ его близкихъ. Но нтъ правила безъ исключенія, и господинъ Б* подтвердилъ это: сохраняя прежнія привычки самовластія въ отношеніи къ другимъ, онъ покорился какъ ребенокъ вліянію своей жены, быть можетъ, самъ не сознавая ея могущества надъ собою. Она… Но описать ее, можетъ статься, трудне, нежели уловить неуловимое, опредлить неопредленное. Въ ней было все и въ ней шли рядомъ и пылкая восторженность и ледяное безчувствіе, и ангельская кротость и кровавая мстительность, и тонкое участіе къ страданію и холодная насмшка надъ страждущимъ. Доктора увряли, что она просто женщина нервная, знакомые называли ее жертвою желзнаго права г. Б*, близкіе ея не могли никогда постигнуть ее вполн, убдившись на опыт въ несправедливости о ней приговора я свта и докторовъ. Однако же, въ характер ея — если только можно назвать характеромъ эту смсь всхъ возможныхъ крайностей, всхъ возможныхъ противоположностей — въ характер ея преобладала надъ всми другими одна отличительная черта и черта эта заключалась въ непомрной гордости знатностью рода, изъ котораго происходила она, и въ постоянномъ желаніи исключительнаго возвышенія надъ всми, послужившимъ поводомъ ко многимъ заблужденіямъ, ко многимъ обманамъ ея жизни. Вліяніе этого двойного самолюбія отца и матери отразилось, по необходимости, на характер и на воспитаніи моей героини. Считаю безполезнымъ объяснять читателямъ, что если образованіе нашло приверженцевъ не только въ сколько небу дь просвщенномъ круг, но даже въ сердцахъ закоснлыхъ въ невжеств людей, то во сколько же разъ сильне должно было оно найти отголосокъ въ возвышенномъ ум г-жи Б*. Но и въ этомъ случа, какъ и во всхъ другихъ, не могла она слдовать за другими по избитой уже стез и довольствоваться тмъ, чмъ довольствуются другіе. Эта роковая наклонность была причиной неестественнаго направленія Ольги, героини моей.
Не размысливъ о трудностяхъ такого предпріятія, изъ нея захотли сдлать чудо, позабывъ, что свтъ, требуетъ золота, для подножія, его, и что если обстановка не соотвтствуетъ въ великолпіи изяществу произведенія, то и самое произведеніе утрачиваетъ блескъ. Есть безпристрастные цнители искусства, не подходящіе подъ эту категорію, но ихъ мало, а рчь идетъ объ общей масс человчества,— не объ отдльныхъ членахъ его. Ольгу учили…. чему? спросите вы. Всему, что можетъ и чего даже не можетъ вмстити умъ молодой двушка. Въ памяти ея хранились цлые томы историческихъ событій нашего міра, въ ней протекали вс рки земного шара, цвли вс цвты древней и новой поэзіи, блестли вс звзды небеснаго свода, волновались вс софизмы новйшей философіи. Воображеніе ея разгоралось подъ жгучимъ вліяніемъ французскихъ романовъ. Существенности — нагая существенность, съ ей колючимъ терніемъ, съ ея жесткими разочарованіями, не имла входа въ ея заколдованный міръ. Горько заплатила она ей за пренебреженіе, незваная гостья, когда, увлекши ее въ дйствительный міръ изъ міра фантазіи, они утвердила свое могущество на ея разрушенныхъ мечтахъ! Шли годы. Жизнь Ольги текла обильная радужными надеждами о счастливой будущности, и если слезы увлажали порой ея глаза, то это были тихія слезы состраданія къ чужому несчастію, а не т холодныя, свинцовыя слезы безнадежности, изъ которыхъ каждая ложится на душу тяжелымъ камнемъ и которымъ впослдствіи научила ее жизнь. Пока жила она въ блеск роскоши и въ упоеніи золотыхъ надеждъ, ядовитый червь опыта подкрадывался къ цвтку ея счастія, скрытный, незамтный какъ тайный врагъ. Главная ошибка родителей Ольги состояла именно въ совершенномъ отчужденіи ея отъ дйствительности, которая, по закону природы, должна рано ли, поздно ли, а все же вступить въ свои права. Думали они, въ ослпленіи гордости, что законъ этотъ потеряетъ обычную силу въ отношеніи къ ихъ дочери, или обольщали себя не несбыточною мечтою, навсегда отстранить отъ нея всякую заботу и гор земное, только никогда, никогда не напоминали они ей, что счастіе можетъ улетть, что путь жизни опасенъ и труденъ, что на земл, какъ и на неб не всегда свтить солнце, и что бури страстей омрачаютъ сердечный миръ, какъ тучи и грозы чистую лазурь небесъ, съ той только разницей, что небо голубетъ ярче посл невзгоды, не сохраняя слдовъ недавнихъ бурь, а сердце, разбившееся подъ тяжестью измнъ и страданій, никогда не воскресаетъ къ прежнему счастію.
Когда увядали цвты въ комнат Ольги, ихъ немедленно замняли другими ароматными и прекрасными: она судила о жизни по цвтамъ.
Родители ея не не разрушали, а еще, напротивъ, поддерживали ея заблужденіе, впрочемъ, и сами они принадлежали къ числу людей, которые охотно надваютъ на глаза повязку, чтобъ не видать приближающейся невзгоды и не знать минуты паденія въ ожидающую ихъ бездну, блаженные въ ослпленіи своемъ, какъ дти, которые, испугавшись чего-нибудь, закрываютъ рукою глаза, въ твердой узренности, что предметъ ужаса ихъ исчезнетъ, какъ скоро ихъ взоръ перестанетъ видть его.
Пока они кружились въ вихр самозабвенія, денежныя дла ихъ принимали все худшій и худшій оборотъ. Долги росли по мр увеличивающейся роскоши, кредиторы становились все безотвязне все взыскательне. Имъ не платили и потому, что г-жа Б* справедливо замчала, что кредиторъ, которому ничего не платятъ, только просто кредиторъ, а тотъ, которому отдадутъ хотя одну копейку, превращается въ кровожаднаго тигра, а еще потому, что для этого нужно было ограничатъ безумныя издержки, а г-жа Б* ничего такъ не боялась въ свт, какъ возможности уронить себя во мнніи другихъ. Уронить себя! Это страшное слово звучало въ ея ушахъ какъ приговоръ къ позорной казни. Господинъ Б* кричалъ, грозилъ, требовалъ благоразумной расчетливости, но, по обыкновенію, смирялся передъ непреложностью доводовъ своей жены, и гнвъ его, по какому-то странному случаю, обращался всегда съ новою силою на докучливыхъ кредиторовъ, осмлившихся нарушить его семейный миръ и не понять, что нельзя же ему отвыкнуть отъ шампанскаго, замнить благородный іоганннсбергъ простою наливкой и свжія устрицы жареными цыплятами съ деревенскаго птичнаго двора. Противъ этого возмутилось бы его самолюбіе, возсталъ бы и его изнженный желудокъ. И причиной всхъ этихъ страшныхъ переворотовъ были бы жалкія созданія, которыхъ онъ удостаивалъ чести служить ему кошелькомъ. ‘Никогда!’ повторялъ онъ въ пылу негодованія. ‘Никогда!’ вторила ему его жена, поднося ему огромный списокъ издержекъ, налагаемыхъ на нее самовластіемъ моды…. и жизнь текла обычнымъ путемъ.
Г. Б* былъ еще все тотъ же владлецъ богатаго помстья, все тотъ же знатный баринъ, тотъ же надменный человкъ и блескъ золота еще скрывалъ отъ зоркихъ глазъ свта постыдныя лохмотья нищеты, но эта жизнь — эта шумная роскошная жизнь уже равнялась блестящей маск на голомъ череп мертвеца, свтъ, быть можетъ, не видалъ, но уже угадывалъ его, разница между прошедшимъ и настоящемъ была не велика, но она была, она проглядывала и въ чуть-чуть замтномъ пониженіи голоса г-на Б* и въ легкомъ оттнк холодности въ обращеніи съ нимъ его друзей. Прошло еще нсколько времени, и казалось, что одинъ г. Б* не зналъ или не хотлъ знать того, что уже знали вс другіе, одинъ онъ не видалъ или не хотть видть всхъ зловщихъ признаковъ близкаго раззоренія, и шопота при вход его, и полу-улыбокъ, и сострадательнаго пожатія плечъ, и всей этой тяжести людскихъ взоровъ, останавливавшихся на немъ. Воронъ почуялъ свжую добычу, свтъ предугадалъ новую пищу своему злословію. Странное жалкое созданіе человкъ! онъ радуется невзгод ближняго, а черная туча уже повисла надъ нимъ, онъ съ злобною радостью толкаетъ въ бездну отчаянія своего брата — и не замчаетъ руки, протянутой къ его плечу, чтобъ низвергнуть и его въ бездонную пропасть, поглотившую цлыя поколнія, и кипящую юность, и вражду, и любовь, и скромныя надежды, и горделивые замыслы, и ничего, ничего не отдавшую назадъ. Таковъ законъ природы! паденіе одного очищаетъ путь другому и тяжелые стоны умирающаго теряются въ побдномъ крик новорожденнаго. Вс мы живемъ среди могилъ и — жалкія созданія!— строимъ исполинскіе замыслы надъ грудами тлнія, забывая, что и мы пройдемъ какъ т, что были, какъ пройдутъ т, что будутъ вновь!
Эти битвы съ судьбой, эта скрытая, но кровавая драма раззоренія происходила въ глазахъ Ольги не замченная ею, и ужь много-много лтъ спустя, когда разсудокъ вступилъ въ свои права и освтилъ яркимъ свтомъ малйшія подробностй ея прежней жизни, тогда только поняла она ее, какъ поняла она свое ложное направленіе. Свтъ для г-жи Б. былъ необходимъ какъ воздухъ, какъ пища, и законы его стояли для нея выше законовъ совсти и даже материнской любви. Его шумъ, его волненія, его удовольствія могли одни удовлетворить тревожную дятельность ея души, доставить пищу ея тонкому, насмшливому уму. Она не могла постигнуть жизни скромной, уединенной, она угасла бы вдали отъ этого свта, окружаемаго ее лестью и поклоненіемъ съ ея дтскихъ лтъ. Когда же мст съ молодостью улетли для нея его очарованія, она зажила въ немъ жизнію своей дочери: требовала для Ольги того же блеска, тхъ же рукоплесканій, которыми такъ щедро окружили ея молодые годы, ы, уступая ненасытному тщеславію, отдала за мимолетное вниманіе свта все будущее счастье ея. Горько заплатилъ онъ ей, этотъ свтъ, за ея любовь къ нему! вмст съ золотомъ улетли отъ нея и его хвалы, и его упоенія, и ея многочисленные друзья! Бываютъ въ жизни минуты, равняющіяся вкамъ тяжелаго горя и мгновенно уничтожающія все зданіе счастія, съ трудомъ воздвигаемое въ теченіе многихъ лтъ. Такую минуту пережила и г-жа Б*, когда извстіе объ окончательномъ раззореніи настигло ее, какъ ударъ грома, посреди роскошнаго пира свтской жизни. Волосы ея побелли, но гордость взяла верхъ надъ разбитымъ мужествомъ и скрыла глубокія раны подъ улыбкой холоднаго равнодушія. Что было въ душ ея, когда она прощалась на вки съ этой шумной жизнью, въ которой родилась и взросла она, и съ этими надменными соперницами, которыхъ она подавляла такъ долго и неподражаемымъ достоинствомъ пріемовъ и безумною роскошью пировъ, и которыя прольютъ теперь, въ свою очередь, ядъ насмшки на угасшую славу ея? Что было въ душ ея, знаетъ одинъ Богъ, люди могли видть только лицо ея, а лицо это ни однимъ мускуломъ не обнаружило внутреннихъ бурь. Спокойно сла она въ дорожную карету, горделиво поклонилась всмъ пришедшимъ насладиться закатомъ моднаго свтила, и отчаянный вопль ея, когда лошади двинулись впередъ, потерялся въ шум колесъ, увозящихъ ее вмст съ семействомъ въ глушь украинскихъ степей.
Хороша жизнь семейнаго круга, когда союзъ двухъ существъ, благословенный и Богомъ и людьми, укрпляется ежедневно новыми взаимными правами на большія по возможности со стороны другъ друга уваженіе я любовь, когда горести и обманы жизни быстро пролетаютъ, какъ лтнія тучка по ясному своду небесъ, не нарушая того мира души, который, быть можетъ, и есть то истинное счастье, о которомъ хлопочутъ люди, а тихо и ясно течетъ жизнь посреди сладкихъ привязанностей и скромныхъ надеждъ. Но что же находитъ въ ней тотъ, для кого долго была она чуждымъ міромъ, кто не сберегъ въ ней для себя ни одной отрады на преклонные годы, ни одной привязанности на время общаго отчужденія? Что доставитъ она ему кром скуки однообразія и непріятной новизны непривычнаго зрлища? Какъ сблизиться ему съ людьми почти чуждыми ему и встртиться съ ними на одной дорог, прошедши уже всю жизнь по разнымъ путямъ? Въ точно такое же тяжелое, безотрадное положеніе поверглась г-жа Б*, когда сила обстоятельствъ насильно столкнула ее съ избраннаго ею пути, заключила ее въ тсный кругъ домашней жизни и поставила ее лицомъ къ лицу съ мужемъ ея. Прошло уже то время, когда жизнь уединенная могла бы привести плоды добра, какъ для нихъ собственно, такъ и для будущности ихъ дтей. Отдльный характеръ каждаго изъ нихъ образовался вдали ихъ другъ отъ друга: его — въ жизни деревенской, ея — въ шумной жизни городской, и, несмотря на общую имъ черту непреклоннаго властолюбія, они совершенно рознились во всемъ и всегда, не исключая даже того же самого властолюбія, такъ сильнаго въ обоихъ ихъ. Избалованный раболпіемъ домашнихъ и ласкательствомъ и угожденіями сосдей, г. Б* не потерплъ бы возраженія самаго даже легкаго и робкаго его словамъ или мнніямъ, какъ бы, впрочемъ, ни была ложны они, и былъ межъ тмъ, самъ того не замчая, во всю жизнь игрушкою невидимой власти своей жены. Словомъ, властолюбіе его было чисто матеріальное и проглядывало во взгляд, въ походк, въ звук голоса его, ея же властолюбіе, боле скрытое и уже по этому самому , быть можетъ, боле сильное, было чисто умственное и невидимо налагало иго своей воля и на всхъ и и на все. Если бы на пути ея явился неприступный утесъ, то, вполн понимая безразсудство усилій взобраться на него съ прямой дороги, она бы терпливо обошла его кругомъ, отъискала бы непрменно на на немъ уступъ и достигла бы его вершины, къ удивленію испуганныхъ зрителей.
И вотъ судьба столкнула ихъ въ ту самую минуту, когда горькая его раздражительность достигла высшаго пароксизма силы, когда горькія ея сожалнія о погибшемъ для нея свт провели роковой отпечатокъ безнадежнаго отчаянія и близкой смерти на ея блдномъ, поникшемъ лиц, когда оба они признали, быть можетъ, ошибку всей своей жизни и, казалось, надялись горькими укорами другъ другу заглушить неумолкаемый голосъ совсти и пробужденнаго раскаянія.
Подъ этими и многими другими непріятными впечатленіями вступила Ольга во второй періодъ своей жизни. Ей исполнилось 15 лтъ. Ея умственное образованіе приходило къ концу, образованіе же сердца, столь необходимое всмъ вообще, а женщин въ особенности, еще не начиналось, она составила о жизни чудное понятіе, такое именно, какое можно составить совершенно не зная ее. Она мечтала, какъ говорила она мн сама, о любви вчной, неколебимой, готовой на самоотверженіе для того, кого изберетъ ея сердце. Она любила смотрть на зеркальную поверхность озера въ тихое лтнее утро, но синее мор, съ его грозными валами, съ его подводными бурями, прельщало ея воображеніе, ее бы не удовлетворило скромное теченіе мирной, безвстной жизни. ‘Меня страшила скука покоя — говорила она мн порой, вспоминая свою первую молодость и прежнія чувства — и я, подобно Леліи, просила у судьбы бурь душевныхъ, жгучихъ страданій, я ждала возможности истощить въ одну минуту вс силы душевныя, все блаженство земное и заплатить за мимолетное мгновеніе длиной цпью страданій, я не могла тогда понять, что воспоминаніе счастливыхъ дней въ душ, изнемогающей подъ гнетомъ тяжелой скорби, увеличиваетъ, чрезъ сравненіе прошедшаго съ настоящимъ, весь ужасъ ея безотраднаго положенія.’
Ольга была молода, въ этомъ и вина ея и ея оправданіе: жизнь ей являлась въ различныхъ видахъ. Почти всегда къ тхъ краскахъ, какимъ изображалъ ее послдній читанный ею романъ. Но желзная рука судьбы сокрушила ей горделивыя мечтанія и позвала ее на поприще существенныхъ страданій, такъ неосторожно вызываемыхъ ею на бой.
Истощаясь въ скук деревенской жизни, здоровье г-жи Б* разрушалось съ каждымъ днемъ. Она скрывала своя страданія отъ равнодушныхъ глазъ людей постороннихъ и отъ недальновидной нжности мужа, но тайный недугъ проводилъ все боле и боле рзкій слдъ на ея блдномъ лиц, а грустный взоръ ея часто останавливался на Ольг съ тревожнымъ выраженіемъ, которое ясно говорило о безпокойств, возбуждаемомъ въ ней мыслью о будущей участи ея бдной дочери въ глуши неизвстности. Еще здсь, на краю могилы, гордость пересилила въ ней любовь и самолюбіе свтской женщины подавило горесть матери, оставляющей дитя свое безъ покровителей, безъ другой и безъ денегъ, на произволъ всмъ превратностямъ жизни земной. Но Тотъ, забота котораго переживаетъ вс заботы мірскія, который приходитъ незваный и нежданный и къ одру страждущаго и къ колыбели сироты, взялъ Ольгу подъ милостивый свой покровъ, Онъ далъ ей ангела-хранители, а по понятіямъ ея матери — просто выгоднаго жениха, въ лиц молодого человка, умнаго, благороднаго о страстно любившаго ее. Не будь обстоятельства семейныя г. Б* въ такомъ отчаянномъ положеніи, въ какомъ были они, то нтъ сомннія, что родители Ольги съ гордостью бы отвергли предложеніе его, во дла ихъ были самыя критическія изъ всхъ критическихъ длъ: они висли, какъ говорится, на волоск. Молодой человкъ ничего не просилъ. Увлеченный любовью, ослпленный мечтою о райскомъ счастьи въ жизни скромной и безъизвстной, онъ позабылъ, что какъ ни жалокъ этотъ презрнный металлъ, который такъ часто бранятъ, и которому, однако, поклоняются вс живущіе на земл, а все же онъ былъ и есть я будетъ необходимымъ условіемъ нашего счастія, магнитомъ, притягивающимъ уваженіе къ намъ людей. Люди сплошь боле или мене эгоисты и, сами того не замчая, невольно презираютъ бдность и отдаляются отъ того, кто ничего не можетъ предложить имъ, исключая безплоднаго и ненужнаго имъ расположенія. Ольгинъ женихъ не понималъ могущества денегъ, его молодость была его оправданіемъ въ этомъ въ наши времена почти неизвинительномъ заблужденіи. Г. Б* не могъ дать дочери ничего въ настоящемъ, но, понимая, что надежда на будущія блага служитъ не послднимъ утшеніемъ въ отсутствіи ихъ, и что есть люди, которые незамтно переживаютъ долгіе годы трудовъ и бдности, поддерживаемые пріятнымъ ожиданіемъ будущаго богатства, онъ не поскупился на общанія и насулилъ Ольг груды золота, прочитавъ ей предварительно длинную нотацію о безпредльной благодарности, какою обязывало ее такое милостивое вниманіе къ ея участи. Г. Б* былъ умный человкъ и обладалъ притомъ выгоднымъ для него умньемъ одолжать и обязывать признательностью даже тхъ, которые удостоивались чести чмъ и когда нибудь служить ему. Обрученіе совершилось обычнымъ путемъ, и Ольга произнесла клятву въ вчной любви и врности тому, кому отдавала на вки свою волю, не подозрвая всей ломкости клятвъ, всей переходчивости любви въ сердцахъ боле твердыхъ и опытныхъ, нежели какъ было 16-ти-лтнее сердце ея, она стала невстой, не подозрвая значенія этого слова, подъ которымъ свтъ разуметъ кучу блестящихъ бездлокъ, вызды, балы, наряды, право на минутное вниманіе людей.
Вы спросите, любезные читатели, любила ли Ольга своего жениха?… Да, она любила его. Эта первая любовь сердца была сильна, свжа и чиста, какъ т блые цвты, которые вплела Ольга въ свои темныя кудри, когда пошла вмст съ нимъ къ алтарю. Слово женихъ — могущественное слово для людей, у которыхъ взрослая дочь и вдобавокъ пустой кошелекъ. Не удивительно, если г-жа Б* употребила вс усилія своего ума на то, чтобы поскоре подрзать крылья прекрасному мотыльку и отнять у него возможность къ полету, заключивъ его въ границы брачныхъ узъ. Какъ женщина, долго жившая въ свт и понимавшая вс неудобства на долго откладываемыхъ свадебъ, также какъ и затруднительную роль двушки-невсты подъ тяжестью вниманія стаи хищныхъ птицъ, что называютъ узднымъ обществомъ, она захотла немедленно привести къ концу это дло. Но такъ какъ излишняя поспшность моглабы обнаружить слишкомъ сильное желаніе сбыть дочь съ рукъ и, поставивъ ее на ряду съ тмъ безчисленнымъ множествомъ маменекъ, которыя насильно вшаютъ дочерей на шеи жениховъ, — унизить ее въ глазахъ свта, то изобртательный умъ ея мигомъ предупредилъ вс толки, могущіе возникнуть по поводу столь поспшнаго брака. Слабое здоровье ея и естественное желаніе доврить дочь надежному покровительству мужа были единственнымъ предлогомъ его. Важность ожидаемаго событія отразилась на всемъ домашнемъ быту семейства Б*. Стекла уже не дрожали отъ повелительнаго голоса хозяина дома, размолвки между супругами затихли или продолжались только въ тиши ночной, раны семейныя скрылись подъ лоскомъ изысканной вжливости, утонченнаго радушія, словомъ, жизнь повернули къ жениху Ольги красивой стороной и приберегли ея изнанку уже для мужа. Гд же, впрочемъ, длается это иначе? Примръ близкихъ увлекъ и мою героиню: мечтательная ея голова покорилась сил общаго вліянія и далеко отбросила романическія бредни, такъ сильно волновавшія ее. Время шло невроятно быстро, и вотъ уже насталъ день брака Ольги. Она стояла поутру въ своей комнат, любуясь воздушнымъ подвнечнымъ платьемъ, какъ новою для себя игрушкою, когда ее позвали въ комнату ея матери. Тутъ ожидалъ ее длинный радъ наставленій. Г-жа Б* говорила ей о приличіяхъ свта, о важности и непреложности его законовъ, объ уваженіи къ его мннію, объ управленіи домомъ на модный ладъ, коснулась слегка и сердца и Бога, и велла ей начатъ туалетъ. Ольга пошла, но, дойдя до дверей, невольно обернулась: тайное предчувствіе — голосъ Божій, можетъ быть, шепнулъ ей, что не все еще высказано, что есть еще что-то выше модныхъ приличій, о чемъ бы должна была она знать и унесть это въ своемъ сердц на невдомый предстоящій ей путь. Но Г-жа Б* вопросительно посмотрла на нее, она затаила въ душ неясную мысль и со вздохомъ пошла подъ внецъ.
Ольга замужемъ! мужъ ее любитъ, его нжная заботливость устраняетъ отъ нея малйшую тнь горя и скуки, его родные носятъ ее на рукахъ какъ избалованное дитя, нужда припрятала на время своя хищные когти, какъ бы щадя ея рзвую веселость. Жизнь являлась сквозь призму настоящаго блаженства длиннымъ рядомъ свтлыхъ дней. Новобрачная дышала свободно какъ птичка въ голубомъ пространств небесъ, она забыла на время свои безумныя мечтанія, подъ свжимъ вліяніемъ первой любви. Но душа человческая не можетъ вчно наслаждаться упоеніемъ! рано ли, поздно ли, а все же должно оно рушиться подъ силой обстоятельствъ или подъ силой пресыщенія, на земл нтъ прочнаго счастія: это извдалъ всякій, кто жилъ, какъ извдалъ и то горькое чувство души, когда она, выступая изъ неестественнаго ей положенія безпредльнаго очарованія, сталкивается лицомъ къ лицу съ нагою дйствительностью. Это чувство извдала и Ольга, только не воля людей, не сила обстоятельствъ, но ея собственное заблужденіе разрушило очарованный кругъ, въ которомъ жила и дышала она. Когда прошли упоенія первыхъ дней, любовь къ ней мужа стала воздержне, если не въ чувств, то по крайней мр въ выраженіи его, его шумная веселость притихла подъ заботою жизни. Онъ былъ честный, благородный человкъ и вполн понималъ святость принятаго имъ обязательства и необходимость благоразумнаго устройства своей будущности. Притомъ же, состояніе молодой четы, не принимая въ разсчетъ великолпныхъ общаній отца Ольги, было самое ограниченное, и при родившейся съ героиней моей привычк къ роскоши при непомрныхъ требованіяхъ г-жи Б* жизни свтской и роскошной, какъ достойной рамки для выставки моднаго воспитанія ея дочери, положеніе молодыхъ супруговъ было самое ненадежное, нужна была неутомимая дятельность мужа Ольги, чтобъ удовлетворитъ и собственно ея склонности къ расточительности и той, которую еще развивало въ ней неусыпное тщеславіе ея матери. Ольга не понимала положенія своего мужа и, не довольствуясь тмъ, что взваливала на его плечи вс жизненныя заботы и предоставила себ одно наслажденіе плодами неусыпныхъ трудовъ его, вмняла еще ему же въ преступленіе ту же самую благородную заботливость и именовала холодностію и безчувствіемъ то теплое, безкорыстное чувства любви, которое горло для нея въ его сердц. Романическія бредни хлынули толпою въ ея голову, она драпировалась въ величественную мантію непризнанной женщины, толковала вс слова бднаго мужа совершенно иначе, какъ были сказаны они, она проводила безсонныя ночи въ слезахъ, стала зла, капризна и — страдалица ошибочныхъ убжденій — не внимала кроткимъ упрекамъ мужа и нжнымъ увщаніямъ его. Сердце Ольги было чисто, ея умъ былъ испорченъ, онъ одинъ погубилъ ея свтлое счастіе: ея сердце просилось къ мужу, оно оправдывало его, но умъ, наполняемый призраками больного воображенія, возставалъ противъ него и, заглушая голосъ сердца, увлекалъ ее все дальше и дальше на путь погибели домашняго мира! И не нашлось ни одной благодтельной руки, которая бы удержала Ольгу надъ бездной: люди не терпятъ превосходства, и чистая душа мужа молодой женщины не могла найти участія въ этихъ душахъ, подавленныхъ и униженныхъ величіемъ ея. Не нашлось ни одного, который бы не способствовалъ ускоренію удара ихъ семейному счастію и не привтствовалъ бы побднымъ хохотомъ злобы роковой этотъ день. Главой враждебныхъ геніевъ жизни Ольги была, безспорно, родная тетка по дяд мужа ея. Знаменитая красавица, она являлась везд сопровождаемая толпою модныхъ львовъ, безчувственная женщина, она не любила никого въ мір. Холодно-порочная, она клеймила гордымъ презрніемъ бдныхъ жертвъ слпыхъ страстей и вымщала на ихъ униженіи то униженіе, отъ котораго не могли уберечь ее ни ея огромное состояніе, ни ея блестящій умъ, ни безусловное молчаніе ея мужа. Все чистое и прекрасное впивалось острымъ жаломъ въ ея душу, и, обезславленная и опозоренная, она преслдовала неумолимою ненавистью все, что не было унижено и запятнано подобно ей. Лживыя теоріи ея, облеченныя въ живыя формы увлекательнаго краснорчія, проливали ядъ сомннія въ самыя чистыя сердца. Любовь законная и счастливая подвергалась въ особенности всей жолчи ея колкихъ эпиграммъ. Она обладала умньемъ отъискивать въ душ человка, какъ опытный хирургъ, раны невдомыя страдальцу и поселять подозрніе въ сердце чуждое его. Словамъ ея еще не врили, но ихъ помнили, а это уже много значитъ въ этой бдной жизни, гд пустое часто только служитъ переходомъ къ важному и подозрніе къ убжденію. Она изощряла всю хитрость ума, всю прелесть вкрадчивыхъ рчей для нарушенія супружескаго счастія и даже часто покупала раздоръ семейный цной низкихъ и грязныхъ клеветъ.
Родственныя связи сблизили съ нею Ольгу, и молодая женщина поддалась доврчиво, какъ ребенокъ, обаятельной прелести ея ума, не внимая предостереженіямъ своего мужа, хотя не вполн понимавшаго зминыя склонности этой женщины, но нашедшаго въ своемъ любящемъ сердц предчувствіе ея нерасположенія къ жен, и относя эти предостереженія къ желанію отнять у нея единственную отраду, единственное утшеніе въ воображаемой ею холодности его любви. Зоркій глазъ ольгиной тетушки замтилъ облако на неб семейной жизни героевъ моихъ. Ей не стоило большихъ усилій вывдать эту тайну. Ольга не знала умнья закрывать душу подъ пытливымъ взоромъ людей: лицо ея служило врнымъ отраженіемъ ея внутренняго міра, она обнаружила передъ хитрымъ врагомъ и свои горькія сомннія и разрушенное спокойствіе своей души. Тетушка долго, по видимому, не раздляла ея подозрній и отвергала ихъ, какъ бредъ больного воображенія, она защищала любовь ея мужа, но защищала ее такъ слабо и такъ неудачно, что оправданіе ея почти переходило въ обвиненіе. Обвиненіе это подтверждали какъ бы случайно вырвавшійся вздохъ и глубокое состраданіе въ ея взор, устремленномъ на молодую женщину.
Дни шли, и она мало по малу оставила противорчіе горькимъ жалобамъ Ольги, она, казалось, уступала невольно передъ несомннною очевидностью ея несчастія. По странному случаю, разговоръ ея всегда склонялся на т недуги душевные, подъ силой которыхъ изнемогала моя героиня. Подготовивъ ее незамтно къ слпому доврію въ ея слова и въ искренность ея расположенія, она начала говорить ей о средствахъ воспламенить угасающую любовь, разогрть охлажденное сердце подъ пламенемъ ревности или гордо презрть неблагодарнаго мужа и забыть любовь отверженную подъ благотворнымъ вліяніемъ новой любви.
Будь Ольга въ состояніи понять тогда что нибудь, она могла бы измрить степень своего возрастающаго униженія по холодности, съ которой начинала слушать эти ложные выводы развращеннаго сердца и думать о возможности привести въ исполненіе предлагаемые ей средства. Но вліяніе порочной души уже покорило отчасти ея неопытный умъ. Правда, что взглядъ и слова ея мужа отгоняли по временамъ безразсудныя мысли и порождали въ ней смутное желаніе возвратиться къ нему, но страшная бездна подозрнія стояла между ними, и злой геній Ольги съ непостижимою силою увлекалъ ее все дальше и дальше на путь несчастія. Опытный, преданный другъ могъ бы, безспорно спасти мою героиню, развернувъ передъ ней картину ея заблужденій, но ее поставили, бднаго ребенка, на распутіи жизни съ богатымъ, правда, запасомъ умственнымъ познаній, но безъ тхъ познаній сердца, которыя, переданныя ему любящимъ сердцемъ доброй матери, были бы во всю жизнь врными хранителями его спокойствія и надежною защитою отъ вліянія гибельныхъ страстей. У Ольги была мать и мать эта любила ее, какъ могла только любить: принеся и молодость и состояніе въ жертву свтскимъ приличіямъ, она передала своей дочери вс познанія, необходимыя модной дам и превосходящія, по мннію ея, въ важности вс остальныя обязанности женщины. Она часто писала къ Ольг, письма ея дышали нжностью, но въ нихъ проглядывала на каждомъ слов тревожная забота: ее страшила мысль, что жизнь семейная, уединенная заставитъ ее забыть приличія свтскія и ту утонченную прелесть обращенія, и т блестящіе дары образованія, которые были радостью и гордостью ея преклонныхъ лтъ. Но слова: мужъ, вра, добродтель, были въ нихъ забыты, объ нихъ рдко упоминали въ модномъ свт, объ нихъ естественно не упомянула и она. И Ольга пошла куда идутъ многія — къ окончательной гибели душевнаго мира.
Въ то время, когда злобное вліяніе родственницы опутывало молодую женщину все боле и боле стями заблужденій, явилось на небосклон того общества новое свтило, и передъ нимъ померкли другія свтила, преклонились львы того круга, въ которомъ жила моя героиня.
Считаю нелишнимъ остановиться на нсколько мгновеній надъ этимъ новымъ лицомъ, играющимъ немаловажную роль въ моемъ разсказ и преклонившимъ къ своимъ ногамъ и любовь женщинъ и уваженіе мужчинъ. Этотъ законодатель моды, этотъ блестящій юноша былъ С*. Въ лиц его прежде всего поражали пара черныхъ блестящихъ глазъ, матовая блдность кожи и постоянное выраженіе насмшки на подвижныхъ устахъ. Его маленькій ростъ и его тонкія черты указывали еще на дтскій возрастъ. Умъ его былъ остръ и игривъ, голосъ мягокъ и звученъ, какъ голосъ женщины, манеры исполнены той небрежной граціи, какою отличаются въ свт баловни моды и богатаго состоянія. Но подъ этой дтской наружностью скрывалось уже сухое, холодное сердце эгоиста. Въ немъ не было чувства, а былъ одинъ расчетъ, — не тотъ узкій денежный расчетъ, который проглядываетъ во всхъ мелочахъ вседневной жизни, но расчетъ боле скрытный и по этому самому боле опасный,— расчетъ взгляда, расчетъ ума, расчетъ каждаго слова, даже самаго незначительнаго, выходящаго изъ его устъ. Опытъ жизни научилъ впослдствіи Ольгу остерегаться людей, не теряющихъ обычнаго хладнокровія и въ живой задушевной бесд и въ горячемъ противорчіи, и всегда маскирующихъ и мысль и чувство подъ завсой изысканной вжливости. Но тогда…. о! тогда было дло другое.
Вс слова и поступки С* носили отпечатокъ холодной обдуманности, и основное желаніе всей его жизни состояло въ томъ, чтобы обратить на себя благосклонное вниманіе свта. Понимая разнородныя свойства людей, онъ умлъ удовлетворить требованіямъ самыхъ взыскательныхъ умовъ. Сегодня онъ бросалъ безумныя деньги въ обществ молодыхъ повсъ, завтра вызывалъ умиленіе людей благочестивыхъ, опорожняя кошелекъ въ пользу убожества и нищеты, и скромно отказываясь и отъ благодарности облагодтельствованныхъ имъ и онъ восторженныхъ похвалъ доврчивыхъ сердецъ. Отъ не любилъ тетку Ольги: два характера равно хитрые, равно проницательные рдко, да и едва ли когда, могутъ сойтись въ дружескомъ чувств, притомъ-же люди-эгоисты, по странному противорчію, не могутъ видть безъ глубокаго отвращенія эгоизма въ другихъ.
С* увидлъ Ольгу. Забилось ли въ самомъ дл его сердце подъ свжимъ вліяніемъ ея шестнадцати лтней души, или хотлъ онъ присоединить эту новую побду къ многочисленнымъ побдамъ своимъ, только краснорчивое чувство искренней любви проглядывало и во взор его и въ исключительномъ вниманія, съ какимъ онъ ловилъ и звукъ голоса Ольги и самую легкую тнь печали или радости на ея чел. Его неизмнная заботливость составляла рзкую противоположность съ ледяною холодностью къ ней ея мужа.
Сравненіе часто губитъ женщинъ. Ольга уже сравнивала, не понимая, что была сама главной причиной такого охлажденія, и что ни одна любовь, какова бы ни была ея сила, не можетъ устоять, по крайней мр по наружности, противъ скуки неясныхъ, нескончаемыхъ упрековъ, романическихъ бредней и заплаканныхъ глазъ. Женщина обладаетъ по преимуществу искусствомъ заставить мужа возненавидть семейную жизнь и подавить его любовь тяжестью вчныхъ сценъ, гнвныхъ вспышекъ, истерическихъ слезъ и всхъ мелочныхъ безполезныхъ волненій, которыхъ часто не чужды женщины и любящія, и умныя, и благородныя, но неразсуждающія, что мелочи образовываютъ наконецъ очень важное, что маленькій частый раздоръ приводитъ къ раздору большому и часто къ гибели всего супружескаго счастія. Ольга была неопытна и взыскательна какъ дитя, но я и теперь ещ думаю, что если бы оставили ее подъ однимъ вліяніемъ ея любви къ мужу,— любви сильной и неизмнной, несмотря на вс ея усилія истребить ее, то инстинктъ сердца показалъ бы ей ея заблужденіе и рано, ли, поздно ли, возвратилъ бы ее непремнно къ вр въ бднаго мужа и въ его любовь. Но съ Ольгой была ея тетка, и зоркій умъ этой женщины искусно отвращалъ всякую возможность сближенія между супругами. С* съ радостью замчалъ глубокую грусть оскорбленнаго самолюбія, обозначающуюся съ каждымъ днемъ все боле на блдномъ лиц бдной Ольги, отъ удвоилъ по возможности свою предупредительную нжность, онъ утшалъ ее какъ избалованнаго ребенка, и безразсудное желаніе мести нжно любимому мужу обратило притворное сочувствіе Ольги въ страстнымъ увреніямъ, свтскаго щеголя, къ его пламеннымъ взглядамъ и льстивымъ словамъ, а темная туча собиралась межь тмъ надъ ея головой, росла и росла съ каждымъ днемъ…. Тетушка первая бросала въ нее первый камень и передала другимъ мнимую тайну ея паденія,— а Ольга погибла, погибла безвозвратно за холоднаго себялюбца, хотя сердце ея было чуждо измны и совсть не знала тяжелаго укора въ преступленіи, приписанномъ ей. Поздно поняла несчастная всю глубину бездны, въ которую толкнули ее собственное заблужденіе, и порочные совты злобной женщины, отчаяніе ее не знало предловъ, мысль о самоубійств начала искушать ее. На тутъ-то раздался, въ ея сердц отческій голосъ Того, Кто видитъ слезы и считаетъ вздохи бдныхъ гршниковъ, Онъ отогналъ отъ нея мысль недостойную и указалъ ей путь къ искупленію ея ошибки подъ тяжестью клеветъ и обвиненій. Что сказать вамъ, еще? доброе имя бдной Ольги погибло, остальное пошло обычнымъ путемъ, общественное мнніе раздавило ее всею тяжестью своего суда и заклеймило ея позорнымъ именемъ падшей женщины, прежніе друзья съ ужасомъ отвернулись отъ нея, о ней кричали, надъ нею смялись вс знавшіе и незнавшіе ее, услужливые пріятели поднесли ея мужу всть о ея мнимомъ преступленіи, съ улыбкою, едва прикрытою словами притворнаго участія. Друзья бываютъ иногда первыми нашими врагами. И она, несчастная, она, любившая его, поднесла ему отравленную чашу позора, уничтожила вс его надежды на счастіе, измяла вс роскошные цвты его юности. Ударъ былъ страшенъ и разбилъ сердце его…. Не знаю, кто изъ нихъ былъ достойне участія, о комъ больше или меньше пригодилось жалть!
Мужъ отвергъ Ольгу, она осталась одна лицомъ къ лицу съ грознымъ страшилищемъ своего несчастія. Какое-то тяжелое безчувствіе лишило ее памяти всего прошедшаго: это безчувствіе спасло ей жизнь. Гд бы взяла она силы перенесть послдствія тяжелой, клеветы, проклятія свта и — что выше всего — несчастіе благороднаго человка, такъ кроваво оскорбленнаго за его любовь?
Холодная и безчувственная какъ мраморъ, она просиживала дни и ночи, безъ сна, безъ пищи, безъ слезъ, устремивъ взоры въ пространство небесъ, не зная, что было, не думая о томъ, что будетъ еще. Долго ли продолжалось въ ней отсутствіе чувствъ и ума, я, право, не знаю. Она сидла разъ у окна. Свжее лтнее утро наполняло воздухъ первыми благоуханіями, первыми неясными звуками пробуждающейся природы. Струи легкаго втра касались ей пылающаго лба, въ голов ея пробуждались неясныя мысли, то была еще не жизнь, но предчувствіе ея, не полное сознаніе, но шагъ къ нему. И долго-долго сидла она, припоминая что-то какъ будто бывшее, но забытое, какъ вдругъ милое имя мужа сорвалось съ языка ея посреди потока горячихъ слезъ, — первыхъ слезъ посл грустной разлуки, она протянула руки къ какому-то невидимому призраку, мелькнувшему, быть можетъ, передъ ней, и, вспомнивъ, вроятно, страшную дйствительность, безъ чувствъ свалилась на полъ. Ольга возвратилась къ жизни и къ горю, но что же могла доставить она ей отнын, исключая слезъ, горькихъ сожалній и тяжелыхъ воспоминаній прошедшаго счастія? Человкъ созданъ на то, чтобъ узнавать ему цну, когда оно уже минуло безвозвратно. То же самое повторилось съ Ольгой. Горе, сильное горе, само собой разумется, просвтляеть разсудокъ, когда только окончательно не убиваетъ его, оно пояснило Ольг мракъ ея заблужденій, показало ей въ врномъ свт все ея прошедшее и отношенія ея къ мужу и всю силу его преданности къ ней, оно развернуло передъ ней нить козней ея тетушки и низкаго себялюбія С*, убдило ее въ ничтожеств умственныхъ познаній безъ руководства чистаго сердца, безъ свтильника въ нихъ Божьей любви, показало ей всю перемнчивость этого свта, — этого жалкаго свта, передъ законами котораго научали ее преклоняться съ дтскихъ лтъ, который покрываетъ сегодня презрніемъ то, что превозносилъ еще вчера до небесъ, который клеймитъ однимъ и тмъ же презрніемъ и закоснлаго злодя и просто заблудшаго человка даже часто преслдуетъ послдняго боле перваго. Когда ведутъ преступника съ зврскимъ лицомъ, со всею ршимостью преступленія во впалыхъ глазахъ, не найдется ни одного, который не проводилъ бы его сострадательнымъ восклицаніемъ: ‘Несчастный!’ Но если въ ту же самую минуту проходитъ человкъ, подавленный ношей своего, быть можетъ, единственнаго заблужденія, тотъ же самый сострадательный зритель раздавитъ его взоромъ тяжелаго презрнія и скажетъ вслдъ несчастному: ‘по-дломъ.’ По-дломъ! о, ложное слово! если бы каждому воздавалось по дламъ его, чтобы сталось тогда съ людьми? ‘По-дломъ!’ кричалъ свтъ о моей героин, но что могъ ей сдлать голосъ его, съ тхъ поръ, какъ одиночество горя развернуло передъ ней его ошибки и обманы. Она освободилась изъ подъ ига его мннія, такъ самовластно въ былые годы надъ нею господствовавшаго, и если взоръ и мысли ея обращались порой къ нему, то потому именно, что въ немъ оставалась единственная привязанность всей ея жизни, ея добрый, благородный, оскорбленный мужъ. Любовь ея возростала въ уединеніи и увеличивалась подъ горькимъ сознаніемъ прежней несправедливости, подъ страшною мыслью вчной разлуки. Чего бы не дала Ольга за минуту свиданія съ мужемъ, за позволеніе выплакать у его ногъ прежнее недовріе въ его любовь, услышать слово прощенія въ его устахъ!
Эти волненія, эта безутшная печаль начали оказывать вліяніе на ея прежде цвтущее здоровье. Силы истощалась съ каждымъ днемъ, недугъ тайный, но уже сильный, покрывалъ смертною блдностью ея лицо, скоро обнаружилась нервная горячка и въ нсколько дней приблизила ее къ могил. Ольга не жалла о жизни: въ минутные проблески сознанія она съ радостью замчала роковые признаки близкаго разрушенія. Смерть не могла быть для нея, какъ для другихъ, грознымъ страшилищемъ: она манила ее какъ другъ-утшитель, какъ конецъ страданіямъ, какъ отдыхъ отъ бурь. Ольга вспоминала о прошедшемъ безъ горечи, о будущемъ — безъ ужаса. Она, отверженная и покинутая, стояла выше этихъ людей, которые такъ немилосердно и такъ обдуманно толкнули се въ бездну несчастія и отвергли потомъ какъ парію, позабывъ, что и у нея есть сердце. Они не хотли простить ее въ придуманномъ ими не проступк, она — простила имъ свое счастіе, погибшее подъ злобнымъ вмшательствомъ ихъ. Она вскор потеряла вмст съ памятью и чувство своего настоящаго положенія. Но любовь къ мужу, къ бдному оставленному мужу, переживала ея умственную жизнь. Въ несвязныхъ рчахъ горячечнаго бреда она призывала его, говорила съ нимъ о своей любви, о прошедшемъ, объ устройств жизни впереди, но перемна понятій, обнаруживалась уже и въ безпамятств ея: она разсуждала въ бреду горячки о поправленіи состоянія, объ устраненіи излишнихъ издержекъ, о необходимости уединенной и скромной жизни. Она часто плакала и жаловалась какъ больное дитя, но это были безсознательныя слезы: она давно уже перестала чувствовать душевную боль подъ силой физическаго страданія.
Разъ — это было въ глухую ночь — лампа слабо освщала комнату страдалицы и разливала синеватую блдность на ея измученномъ лиц. Доктора осудили ее на врную смерть, и жизнь обнаруживалась только слабымъ, едва замтнымъ дыханьемъ въ ея груди. Ольга какъ будто проснулась отъ страшнаго томительнаго сна, не открывая глазъ, она хотла приподняться на постели, но голова ея упала на подушку, и острая въ ней боль совершенно привела ее въ чувство. Она открыла глаза, но слабый свтъ лампы ослпилъ ихъ какъ яркій лучъ лтняго солнца, вся комната быстро кружилась передъ нею, и только черезъ нсколько минутъ могла она различить въ углу передъ образомъ неясныя формы молящагося человка. Легкое движеніе больной заставило его обернуться и подойти къ ней, она вскрикнула: передъ нею стоялъ мужъ, блдный, постарвшій многими годами….
Болзнь отняла у Ольги память происшедшаго и долгой разлуки, въ эту минуту — въ эту торжественную минуту — жила только память ея любви. Она притянула къ мужу дрожащія руки, онъ бросился къ ней.
Когда всть о ея болзни коснулись его слуха, онъ оставилъ уединенную свою деревню, куда было удалялся посл страшнаго удара, постигшаго его. Онъ забылъ мнимое преступленіе Ольги и помнилъ только несчастіе ея. Мужъ Ольги позабылъ въ ней женщину, отравившую горемъ его жизнь: онъ видлъ въ ней Ольгу прежнюю, давно любимую, и явился къ страдальческому одру ея не грознымъ мстителемъ, но съ словами любви и утшенія, и въ то время, когда кровь ея уже стыла подъ ледянымъ дыханіемъ смерти, онъ вымаливалъ милосердіе Божіе и изъ глубины души давалъ обтъ забыть прошедшее, если Господь возвратитъ ему ее. Ольга быстро оживала подъ нжными ласками мужа, подъ его неусыпной заботливостью, подъ вліяніемъ того возвышеннаго чувства, которое заставляло его преувеличивать силу на нее посторонняго вліянія, чтобы уменьшить въ ней мучительное сознаніе ея прежнихъ заблужденій. Счастіе — лучшее средство отъ всхъ недуговъ. Физическія силы Ольги возобновлялись, но душа надолго осталась полъ вліяніемъ тихой печали — неминуемаго слдствія долгихъ страданій, полежавшихъ за лиц ея отпечатокъ тихой задумчивости, вызвавшей собой вашъ вопросъ….
Ольга поселилась съ мужемъ въ дальней деревн О—ской губерніи. Эта жизнь, спокойная, уединенная, была лучшимъ лекарствомъ отъ прошедшаго: здсь не могла она встртить ни одного изъ знакомыхъ лицъ ея свтской жизни, такъ неудачно разъигравшейся стараніемъ добрыхъ людей. Отсутствіе всякихъ развлеченій давало ей средства обратить всю свою заботливость на бднаго мужа, такъ сильно страдавшаго. Много нужно было и времени и усилій на то, чтобы побдить невольную недоврчивость его, умрять горькія сожалнія Ольги, но чего не можетъ твердая ршимость!
Время настало, когда убжденіе въ невинности Ольга заговорило само собою въ сердц ея мужа, вра его въ нее стала тверда и непоколебима, какъ любовь Ольги къ нему. Свтъ не переставалъ преслдовать ихъ, но шумъ его злословія терялся въ необъятности ихъ счастія. Миръ домашній былъ устроенъ на прочныхъ основаніяхъ, испытанія прошлыя была врнымъ ручательствомъ за свтлую будущность мужа и жены.
Мн случайно попалось въ руки письмо Ольги къ ея другу дтства, — письмо, въ которомъ ясно проглядываютъ перемна ея понятій и горькая опытность, купленная ею такъ дорого, разсказавъ о жизни своей въ отдаленной деревн, она между прочимъ говоритъ:
……’Я много страдала и отъ совтовъ чужихъ и отъ неопытности собственнаго ума….. Мое сердце, перегорвшее въ огн страданія, поняло назначеніе, данное ему самимъ Богомъ, и умъ мой извлекъ изъ моей прежней жизни полезный, незабвенный урокъ для будущаго и никогда дочь моя, если Господь благословить меня ею, не будетъ модною дамой, она не будетъ очарованіемъ львовъ моднаго круга, но счастіемъ мужа, избраннаго ею. Жизнь долга и свтъ не можетъ наполнить ее: его лесть, его хвалы, его упоенія улетаютъ быстро,— и что же остается тогда душ? страдать, какъ я, или медленно гаснуть въ томительной скук и въ безплодныхъ сожалніяхъ невозвратимаго прошедшаго, какъ бдная мать моя?
‘Я счастлива, слава Богу, но сколькими страданіями купила я мое счастіе! Что же станется съ тми, которымъ не дается ранній опытъ, и которыя ее встртятъ на пути своемъ души, подобной душ моего мужа?’