ОТВЕТ РЕДАКЦИИ ‘ВРЕМЕНИ’ * НА НАПАДЕНИЕ ‘МОСКОВСКИХ ВЕДОМОСТЕЙ’
ОТВЕТ РЕДАКЦИИ ‘ВРЕМЕНИ’ * НА НАПАДЕНИЕ ‘МОСКОВСКИХ ВЕДОМОСТЕЙ’
М. Достоевский’
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Ответ редакции ‘Времени’ на нападение ‘Московских ведомостей’, Достоевский Федор Михайлович, Год: 1863
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в тридцати томах
Том двадцатый. Статьи и заметки. 1862—1865
Л., ‘Наука’, 1980
* Мы получили эту статью при следующем письме: ‘Милостивый государь Валентин Федорович!
В No 109 ‘Моск<овских> вед<омостей>‘ помещена против нас статья, требующая немедленного ответа. В ней нас обвиняют в том, что мы стоим за польский интерес в ущерб русскому. Надо быть крайне несведущим в русской журналистике, чтобы взвести на нас подобное обвинение. Скорее можно обвинить ‘Время’ в ультрарусском народном направлении, и, конечно уж, в польском вопросе ‘Время’ не станет противоречить своей трехлетней деятельности.
Так как статья ‘Моск. вед.’ требует немедленного ответа, а следующий No ‘Времени’ выйдет еще через несколько дней, то Вы меня премного обяжете, поместив мой ответ в Вашей газете.
Примите, милостивый государь, уверение в моем искреннем к Вам уважении.
В No 109 ‘Московских ведомостей’ есть против нас статья по поводу нашей статьи ‘Роковой вопрос’ (‘Время’, No 4), полная клевет и… намеков. Подписано: Петерсон.
Вот эта статья от слова до слова:
‘Такая статья, как ‘Роковой вопрос’, не должна была явиться без подписи автора. Только бандиты наносят удары с маской на лице. Quand on a son opinion, il faut en avoir le courage. {Обладая собственным мнением, нужно иметь смелость его защищать (франц.).}
Вся статья основана на ложных показаниях, а следовательно, и выводы должны быть ложны. Разве не ложь сравнивать цивилизацию высшего класса Польши с цивилизацией русского народа вообще? Разве не ложь говорить, что поляки с целью распространить цивилизацию завладели Украиной и Москвой? Странно, что с подобною благородною жаждой относительно чужих народов поляки с своими собственными крестьянами обращались как с скотами. Неужели поляки считали средством цивилизации отдачу на откуп жидам церквей Малороссии? Никогда Польша вся не восставала, восставала только шляхта и ксендзы, а масса народа, то есть крестьяне, никогда не сочувствовали панам, потому что раб своему угпетателю сочувствовать не может. Вся история Польши доказывает, что этот цивилизованный народ никогда не имел политического такта, а варварская Россия еще в 1612 году доказала, что в высшей степени обладает этим тактом. На чьей же стороне перевес государственного ума? Теперь бунтует только частица Польши, и вся Россия единодушно дает ей отпор. Не может ли другой подумать, что в подписи статьи словом: ‘Русский’ таится коварный умысел? Разумеется, поляки поторопятся перевести эту статью на все языки Европы и скажут: ‘Вот видите ли, как сами русские думают. Не правы ли мы?’ Поди потом разуверяй Европу. Она и без того закидала нас грязью и клеветой.
Редакция журнала ‘Время’ имела полное право напечатать статью ‘Роковой вопрос’, но, печатая статью безыменного автора, она сделала бы очень хорошо, если б оговорилась: согласна ли она или нет с мнением автора, имя которого, если б оно было известно, произносилось бы с презрением каждым истинно русским’.
Мы бы, разумеется, не стали отвечать г-ну Петерсону, ни даже ‘Московским ведомостям’. Мы давно уже стараемся ничего не говорить ни о ‘Русском вестнике’, ни о ‘Московских ведомостях’. Но… обстоятельства. Надо предупредить дурные последствия.
Итак, г-н Петерсон, вы изволите говорить, во-первых, что статья наша основана на ложных показаниях. Что же в ней ложно? Вы не потрудились объяснить, в чем состоят эти ложные показания. Вы только говорите: ‘Разве не ложь сравнивать цивилизацию высшего класса Польши с цивилизацией русского народа вообще?’
Но что же это означает и какая ж тут может быть ложь? Почему ложь?
Для нас, между прочим, тем-то и важен этот вопрос, что поляки со всей своей (бесспорной) европейской цивилизацией ‘носили смерть в самом своем корне’. В статье нашей это сказано ясно, слишком ясно, и указано, почему это так. Именно потому, ‘что эта цивилизация была не народною, не славянскою, что в ней не было никакой самобытности, и потому она не могло слиться в крепкое целое с народным духом’. Вот тут невозможно не сопоставить, что цивилизация в Польше была цивилизацией общества высшего и лишена была земских элементов, удалилась от народного духа, как у нас сказано.
И что же мы проповедывали целые три года в нашем журнале? Именно то, что наша (теперешняя русская), заемная европейская цивилизация, в тех точках, в которых она не сходится с широким русским духом, не идет русскому народу. Что это значит втискать взрослого в детское платье. Что, наконец, у нас есть свои элементы, свои начала, народные начала, которые требуют самостоятельности и саморазвития. Что русская земля скажет свое новое слово, и это новое слово, может быть, будет новым словом общечеловеческой цивилизации и выразит собою цивилизацию всего славянского мира. Мы так верим, мы так говорили. В элементах нашей народной цивилизации мы всегда видели признаки земщины, тогда как в европейской — признаки аристократизма и исключительности. Мало того, мы признаем, что мы, то есть все цивилизованные по-европейски русские, оторвались от почвы, чутье русское потеряли до того, что не верим в собственные русские силы, не верим в свои особенности, падаем ниц, как рабы, перед петровской Голландией, смеемся над словом ‘народные начала’, считаем его ретроградством, мистицизмом.
Таковы и вы, г-н Петерсон. Мы в нашей статье посягнули на то, на что бы вы и во сне не решились, на то, что серьезно и искренно уважал даже император Александр I, который именно во имя уважения к польской цивилизации дал полякам высшее устройство, чем русским, считая русских гораздо ниже образованными поляков.
Ну так вот мы даже на это посягнули, на самую их европейскую цивилизацию, на самую их образованность, на самую их гордость и славу. Если для поляков и для вас, г-н Петерсон, она всё еще гордость и слава, то мы-то ее, эту польскую цивилизацию, в грош не ставим. Для того-то и вся статья наша написана. А вы и не догадались? Мы вам скажем, почему вы не догадались: потому именно, что вы сами благоговеете перед польской цивилизацией, потому что вы ревнуете к ней, завидуете ей. Вы обиделись. ‘И мы, дескать, тоже образованные’… А почему вы обиделись? Да именно потому, что у вас и в воображении никогда не было другой мерки достоинства и развития русского, кроме европейской цивилизации quand mЙme. {во что бы то ни стало (франц.).} Вы ее только одну и признаете. Вы не признаете национального развития, вы не признаете самостоятельности народных начал в русском племени и, во имя вашего англизированного патриотизма, обижаетесь, что поляки нас образованнее, в европейском смысле, другими словами, что русские упорно хотят остаться русскими и не обратились по приказу в немцев или французов. Да ведь это-то и хорошо, но ведь поляков-то и сгубила их цивилизация. Несмотря на всю их гордость этой цивилизацией, до того сгубила, что им теперь уже нет воскресения, хотя бы они и сделались политически независимыми.
Европейская цивилизация, которая есть плод Европы и, в сущности, на своем месте в Европе, — в Польше (может быть, именно потому, что поляки славяне) развила антинародный, антигражданственный, антихристианский дух. Она развила у них преимущественно католицизм, иезуитизм и аристократизм, да тем и порешила. Мало того: нигде, может быть, католицизм не получал такой степени прозелитизма, как в Польше. Что же вы пишете: ‘Разве не ложь говорить, что поляки, с целью распространить цивилизацию, завладели Украиной и Москвой’? А то как же? Неужели вы этого не понимали до сих пор? У них вся цивилизация обратилась в католицизм, а мало ли они жгли да кожи сдирали с русских за католицизм? Мало ли они донимали пас, плевали на нас как на хлопов и за людей нас не считали? Из-за чего это было, как вы думаете? Именно из католической пропаганды, из ярости уловлять прозелитов, из ярости ополячить и окатоличить. Ясное дело, что народ, который за людей не считает людей другой веры, не уважает ничего так высоко, как себя и свою веру, а следовательно, и способен употребить всё, чтоб обратить всех в свою веру. Обращенные русские дворяне становились тотчас же панами, а прочие были только хлопами. Само собою разумеется, что поляки должны были считать это не только благородным, но даже святейшим делом, гордиться им, теперь этим славятся, а вы и теперь считаете это благородным и прекрасным поступком, то есть пропаганду, да не с точки зрения поляков, а сами от себя считаете. Это ясно в вашей статье высказано, г-н Петерсон.
Мы в нашей статье ‘Роковой вопрос’ стали на точку зрения поляков и сказали, что они, страстно преданные и верующие в свою (аристократическую и католическую) цивилизацию, должны надмеваться ею, гордиться ею перед нами, которых они до сих пор считают за хлопов и варваров, и даже тем более гордиться, чем более они принижены перед нами, считать наше первенство за вопиющую несправедливость судьбы и восставать против этой судьбы, что ж, разве это именно не так, с их точки зрения? Ведь это факт, ведь факта не спрячешь в карман. Да в этом весь и вопрос, может быть, заключается, именно весь, весь! Где ж им понять, допустить и уверовать, что русская земля, может быть, заключает в себе земские начала, не низшие начал западной цивилизации. Ведь этого и Европа не допускает и нас постоянно не любит, терпеть даже нас не может. Мы никогда в Европе не возбуждали симпатии, и она, если можно было, всегда с охотою на нас ополчалась. Она не могла не признать только одного: нашу силу, — и эта физическая, материальная сила (так, по крайней мере, Европа должна была смотреть на нас) всегда возбуждала в ней негодование. Да ведь и не одна Европа. Разве вы сами не судите о русских точно так же, как судит о нас Европа? Мы еще два года назад укоряли ‘Русский вестник’, что он русской народности не признает. Теперь московский теймс горячится и не замечает, что вся эта горячка есть пародия на английский теймс и что самый патриотизм его — англизированный патриотизм. Как хотите, а мы отличаем патриотизм и, главное, руссизм ‘Московских ведомостей’ от высокого и искреннего патриотизма Москвы. Мы никак не можем их сливать вместе. Тот патриотизм, который в самостоятельность русского развития не верит, может быть искренний, но во всяком случае смешной патриотизм. Между прочим, у вас вот какая логика:
Поляки не должны славиться своей цивилизацией, а следственно, они и не славятся своей цивилизацией.
Разве это логика?
Я-то, положим, не нахожу ничего, чем поляки могут славиться, — но в том-то и трагедия, что поляки верят в эту ядовитую свою цивилизацию слепо. Как в величайшую славу свою верят. Вот это как вы порешите?
Наша статья подписана ‘Русский’. Вы изволите говорить:
‘Не может ли другой подумать, что в подписи статьи словом: ‘Русский’ таится коварный умысел’. И прибавляете: ‘Разумеется, поляки поторопятся перевести и скажут: вот как сами русские’ и т. д.
Отвечаем: Очень может быть, что поляки поторопятся перевести, тем более что они все-таки поляки, а вы русский, да ничего не поняли в нашей статье.
А что касается до подписи, то писал статью действительно русский, а именно: H. H. Страхов, наш сотрудник. Это объявляем с позволения г-на Страхова, а вместе с тем прибавляем уже собственно от себя, что русский Страхов стоит по крайней мере русского Петерсона. Это уже наше личное мнение.
Само собою, что редакция ‘Времени’ совершенно и вполне согласна с статьею своего сотрудника. Это мы во всеуслышание объявляем.
Наконец, чтоб заключить:
Г-н Петерсон говорит: ‘Имя автора, если б оно было известно, произносилось бы с презрением каждым истинно русским’.
Отвечаем:
Вашему имени, г-н Петерсон, мы не придаем никакого значения, да и статья ваша, собственно в литературном смысле, чрезвычайно пустая статья. Мы бы на нее ни за что не стали вам отвечать, как уже и заявили выше. В том-то и дело, что в другом, то есть не в литературном смысле, ваша статья — нехорошая статья, именно тем, что поневоле требует ответа. Она даже и не статья. Она просто — дурное дело, г-н Петерсон. Очень дурное дело. Вот почему мы и посоветуем вам обратить внимание скорее на свое имя, г-н Петерсон, и поберечь его. Право, не худо будет, г-н Петерсон.
Автограф неизвестен.
Впервые напечатано: 1883, т. I, стр. 249—254 (в тексте ‘Воспоминаний’ H. H. Страхова, засвидетельствовавшего здесь же авторство Достоевского). Подпись: Редакция ‘Времени’.
Печатается по тексту первой публикации.
Заметка сотрудника катковских изданий К. А. Петерсона (1811—1890) ‘По поводу статьи ‘Роковой вопрос’ в журнале ‘Время ‘, ставшая объектом полемической отповеди Достоевского, была, по всей вероятности, инспирирована редакцией ‘Московских ведомостей’. Как видно из текста ее (целиком приводимого Достоевским), издателям ‘Времени’ предъявлялось обвинение в том, что, опубликовав антипатриотическую статью ‘Роковой вопрос’ без подписи, в качестве редакционной, они тем самым солидаризировались с ее автором и уподобились ‘бандитам’, которые ‘наносят удары с маской на лице’.
В условиях, когда на западе Российской империи происходило польское восстание, обвинение, выдвинутое газетой Каткова, было равносильно политическому доносу. Уловив в нападках Петерсона симптомы надвигающейся ‘бури, угрожающей существованию журнала, Достоевский попытался отвести или смягчить готовящийся удар. Не дожидаясь выхода очередной книжки ‘Времени’, он направляет ‘Ответ редакции’ в газету ‘С.-Петербургские ведомости’, рассчитывая, что там ответ этот напечатают незамедлительно. Однако эта попытка самозащиты не имела успеха. По свидетельству Страхова, статья Достоевского была набрана, но цензор, напуганный слухами о крайне неблагоприятной реакции на ‘Роковой вопрос’ в правительственных сферах, ‘не решился ее пропустить’ (Биография, стр. 249). 24 мая 1863 г., уже через два дня после появления заметки Петерсона, последовало ‘высочайшее повеление’ о закрытии журнала. Официальное распоряжение на этот счет было опубликовано несколько позже в газете ‘Северная почта’ (1 июня 1863 г.).
Подробное освещение всех обстоятельств, связанных с запрещением журнала ‘Время’, дано в воспоминаниях Страхова (Биография, стр. 247—256, ср. выше, стр. 252). ‘Если бы ‘Время’ не было запрещено, — утверждал здесь Страхов, — мы бы подняли горячую полемику с московскими изданиями, стараясь перещеголять их в патриотизме, споря о том, кто лучше и глубже понимает русские интересы’ (Биография, стр. 256) {См. также статью А. С. Долинина ‘К цензурной истории первых двух журналов Достоевского’ (Сб. Достоевский, II, стр. 559—577).}. Достоевский в письме к Тургеневу от 17 июня 1863 г. писал: ‘… запретили журнал за статью в высшей степени, по-нашему, патриотическую. Правда, что в статье были некоторые неловкости изложения, недомолвки, которые и подали повод ошибочно перетолковать ее <...> Но мы понадеялись на прежнее и известное в литературе направление нашего журнала, так что думали, что статью поймут и недомолвок не примут в превратном смысле <...> Мысль статьи <...> была такая: что поляки до того презирают нас как варваров, до того горды перед нами своей европейской цивилизацией, что нравственного (то есть самого прочного) примирения их с нами на долгое время почти не предвидится’.
Следует особо отметить, что самое название статьи Страхова было полемическим намеком не только на стихи Пушкина (см. выше, стр. 253), но и на публицистику Каткова. В статье ‘Польский вопрос’, являвшейся своего рода программным документом, содержащим развернутый, подкрепленный ссылкой на непреложные факты истории план беспощадных действий против восставшей Польши, Катков писал: ‘Вопрос о Польше был всегда и вопросом о России. Между этими двумя соплеменными народностями история издавна поставила роковой вопрос о жизни и смерти. Оба государства были не просто соперниками, но врагами, которые не могли существовать рядом, врагами до конца. Между ними вопрос был уже не о том, кому первенствовать или кому быть могущественнее: вопрос между ними был о том, кому существовать <...> И не Россия, а прежде Польша почувствовала силу этого рокового вопроса, она первая начала эту историческую борьбу, и было время, когда исчезала Россия, и наступило другое, когда исчезла Польша. Навсегда ли удержит силу этот роковой вопрос? <...> Об этом можно размышлять на досуге, но в минуту кризиса <...> поляку естественно отстаивать польское дело, а русскому естественно отстаивать русское дело’ (PB, 1863, No 1, стр. 476—477). {Эта книжка ‘Русского вестника’ вышла в свет 24 февраля 1863 г. На то, что название статьи Страхова ‘Роковой вопрос’ полемически переосмысляет формулу, выдвинутую Катковым, комментатору указал Г. М. Фридлендер.}
Из воспоминаний Страхова видно, что и ему и братьям Достоевским претила катковская безжалостно историческая, слишком ‘крутая и узкая’ трактовка проблемы польско-русских государственных отношений. По определению Страхова, она грешила ‘поразительной скудостью категорий для суждений’ (Биография, стр. 247). О более гибкой, ‘почвеннической’ концепции этих отношений, выдвинутой Страховым в противовес официозной позиции Каткова, см. выше, стр. 252—255.
Полемика Достоевского с Петерсоном содержала ряд достаточно резких выпадов, направленных непосредственно против издателя ‘Русского вестника’ и ‘Московских ведомостей’. Как и в целом ряде прежних своих полемических выступлений, Достоевский осуждал Каткова за неверие в самостоятельность русского ‘национального развития’, за преклонение перед западной цивилизацией в ‘англизированном’ ее выражении (см. ниже, примеч. к стр. 99, 100).
Как отмечено выше (стр. 255), через два месяца после закрытия ‘Времени’, Страхов добился помещения в ‘Русском вестнике’ нового разбора его статьи, написанного самим Катковым и снимавшего основные обвинения Петерсона. Сравнительно мягко упрекнув автора ‘Рокового вопроса’ за вольные и невольные комплименты полякам (до этого в специальном письме Страхов сумел убедить Каткова в своем отнюдь не восторженном отношении к полякам и полонофилам), Катков в заключительной части статьи подверг резкой критике характерное для Достоевского и Страхова противопоставление самобытной православной России католической Европе. О содержании ‘Ответа редакции ‘Времени’ на нападение ‘Московских ведомостей» Катков, если и знал, то только понаслышке. Тем не менее рассуждения его о ‘всемирной’ цивилизации, необходимо связующей и объединяющей все народы, и России как одной ‘из самых коренных сил Европы’ выглядели полемическим ответом на обвинение в пренебрежении к русской народности, высказанное Достоевским и в настоящей статье (см.: PB, 1863, No 5, стр. 416, эта книжка журнала вышла в свет со значительном опозданием — в самом конце июля).
Стр. 97. Валентин Федорович — В. Ф. Корш (1828—1893) — редактор ‘С.-Петербургских ведомостей’.
Стр. 99. …император Александр I ~ дал полякам высшее устройство… — Подразумевается относительно либеральная конституция, дарованная Польше Александром I после Венского конгресса (1815) и действовавшая до польского восстания 1830 г.
Стр. 99. Вы не признаете национального развития, вы не признаете самостоятельности народных начал в русском племени ~ обижаетесь ~ что русские упорно хотят остаться русскими и не обратились по приказу в немцев или французов. Да ведь это-то и хорошо… — Полемизируя здесь уже не столько с Петерсоном, сколько с самим Катковым, Достоевский опирается в известной мере на суждения Белинского, который писал в статье ‘Взгляд на русскую литературу 1846 года’: ‘Без национальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения. В отношении к этому вопросу я скорее готов перейти на сторону славянофилов, нежели оставаться на стороне гуманических космополитов, потому что если первые и ошибаются, то как люди, как живые существа, а вторые и истину-то говорят, как такое-то издание такой-то логики…’ И далее: ‘Человек силен и обеспечен только в обществе, но чтобы и общество, в свою очередь, было сильно и обеспечено, ему необходима внутренняя, непосредственная, органическая связь — национальность. Она есть самобытный результат соединения людей <...> Чем ближе человек или народ к своему началу, тем ближе он к природе, тем более он ее раб, тогда он не человек, а ребенок, не народ, а племя <...> но человеческое тем не менее приходит к народу не извне, а из него же самого, и всегда проявляется в нем национально’ (Белинский, т. X, стр. 29).
Стр. 100. Мы еще два года назад укоряли ‘Русский вестник’, что он русской народности не признает. — См. примеч. к статье Достоевского ‘По поводу элегической заметки ‘Русского вестника» (наст. изд., т. XIX, стр. 331).
Стр. 101. Очень может быть, что поляки поторопятся перевести…— Перевод ‘Рокового вопроса’ (правда, на французский, а не польский язык) появился вскоре в парижской прессе, сочувствовавшей польскому национально-освободительному движению. H. H. Страхов писал по этому поводу в своих воспоминаниях: ‘В ‘Revue de deux mondes’, 1 AoШt, 1863, появилась статья Мазада, в которой целиком и очень точно был переведен ‘Роковой вопрос’. Французский журнал находил в ней подтверждение своей мысли <...> с которой он сам смотрел на польское восстание <...> Статью мою Мазад приписал Достоевскому и, по этому случаю, говорил об его ссылке и его сочинениях. Там было сказано, между прочим: il a Иcrit des livres navrants sur sa patrie <он написал о своей родине душераздирающие книги (франц.)>. Федору Михайловичу доставило маленькое удовольствие то, что он известен за границею. Смеясь, он замечал, однако, что слово navrants напоминает ему русское слово наврал’. Впрочем, там же Страхов процитировал отрывок из своего письма к Достоевскому от 18 сентября 1863 г., из которого следовало, что отношение к ‘Роковому вопросу’ за границей было двояким: ‘Я слышал от приезжих из-за границы, что моя статья служила для тамошних русских патриотов орудием против увлечения польским делом, что на нее указывали как на истинно патриотический взгляд… Это странное известие меня порадовало. Нашлись же понимающие люди!’ (Биография, стр. 258).