ОТРЫВОКЪ ИЗЪ ВОСПОМИНАНЙ.
ОТРЫВОКЪ ИЗЪ ВОСПОМИНАНЙ.
I.
II.
III.
IV.
V.
Отрывок из воспоминаний, Терпигорев Сергей Николаевич, Год: 1890
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Лто 1867 года я жилъ въ Тамбовской губерніи, въ имніи моей матери, и ршительно не зналъ, что мн изъ себя длать: поступать ли на казенную или частную службу, брать ли на аренду какое-нибудь имніе, которыхъ тогда предлагалось множество, такъ какъ большинство помщиковъ-сосдей, испробовавъ веденіе хозяйства по новому, пришли къ заключенію, что вести имъ его невозможно, искали охотниковъ-арендаторовъ и отдавали по чемъ попало, не требуя никакихъ залоговъ, гарантій, лишь бы поскоре развязаться и ухать куда-нибудь — въ Москву, Петербургъ, отдохнуть отъ тяжелыхъ, испытанныхъ въ теченіе семи лтъ неудачь, разочарованій и непріятностей… А пока, отъ нечего длать, я цлые дни проводилъ на охот съ ружьемъ и собакой. Собственно говоря, это не была даже охота, а было какое-то безцльное, безъ начала и конца, шатанье по полямъ, по болотамъ, по окрестнымъ и дальнимъ деревнямъ, ночевки въ пол, на берегахъ ркъ, на гумнахъ, на сновалахъ. Мн просто надо было куда-нибудь уходить отъ всхъ этихъ разговоровъ о ‘несчастіи’, объ ‘огорченіяхъ’, о ‘несправедливости’ и проч., и проч., которые велись у насъ дома, и велись, когда прізжали и сосди, одинаково совершенно смотрвшіе на постившее ихъ несчастіе’, — т. е., Положеніе 19-го февраля. Разговоры эти меня донимали пуще всего, а къ тому же, тутъ еще и неопредленное свое личное положеніе, неизвстность, и самая полная, о своемъ будущемъ. т. е., по какой пойти дорог. Уйду бывало въ поле и — легче. Даже иногда и не думаю ни о чемъ вовсе, а такъ отойду отъ дома версты на дв, на три, лягу гд-нибудь подъ стогомъ или на берегу рки, руки подъ голову и смотрю, какъ тамъ, въ неб, высоко несутся надо мною облака. Возл лежитъ ружье, гд-нибудь свернулась въ комочекъ и спитъ собака, И хорошо. Иной разъ пролежишь такъ часа три, четыре, и очнешься, когда услышишь гд-нибудь вдали громъ прогромыхалъ или на дорог послышится чей-нибудь приближающійся все ближе и ближе колокольчикъ, а то просто мужикъ прямикомъ въ телег продетъ по меж, совсмъ возл, и на него подниметъ голову и зарычитъ собака.
Это была жизнь чисто созерцательная, которой можетъ жить только человкъ много испытавшій на своемъ вку и много настрадавшійся при этомъ, а я до той поры еще ничего не испыталъ. Вся логика жизненная была еще впереди у меня, я, можно сказать, тогда еще почти не начиналъ жить живой, реальной жизнью. Это убганіе въ поле, въ степь, было ничто иное, какъ излишняя впечатлительность и нервнораздраженность человка, еще не попавшаго на свою настоящую дорогу и чувствующаго одну только неудовлетворенность среди страшной пустоты и безсодержательности въ окружающей обстановк. Я велъ тогда ужъ третій годъ такую жизнь и сколько бы продолжалась она еще, сколько бы еще я все соображалъ, разсуждалъ и не ршался начать что-нибудь иное, — я и самъ не знаю, если бы совершенно неожиданно но случилось со мною одно обстоятельство, которое сразу все въ моей жизни перевернуло, бросило сперва въ одну сторону, потомъ въ другую, пока наконецъ не нопалъ я на ту дорогу, no которой бреду и на которой сталъ тмъ, чмъ я сталъ теперь, и которая вроятно и есть ж’я настоящая дорога: ни на какой другой я бы большого не сдлалъ ужъ во всякомъ случа…
Живя въ Петербург и будучи еще въ университет, я познакомился съ А. А. Краевскимъ, издававшимъ тогда казенныя ‘Петербургскія Вдомости’. Что-то такое я тогда ему пописывалъ. Ему нравилось, онъ бралъ у меня, печаталъ, но, будучи самъ отъ природы человкъ серьезный и имя даже видъ серьезный, обстоятельный и дловитый, все совтовалъ мн писать ‘въ серьезномъ род’.
— Да какъ же, Андрей Александровичъ, можно объ этомъ серьозно говорить?— спрашивалъ я его иногда.
— Все равно: относиться надо серьезно, ко всему надо относиться серьезно.
И читая въ это время въ корректур какую-нибудь мою статейку, если въ ней попадались выраженія ‘день тому назадъ’ или ‘годъ тому назадъ’ вычеркивалъ слово ‘тому’.
— Годъ назадъ, говорилъ онъ:— къ чему же тутъ еще ‘тому’. Вс и такъ понимаютъ, что годъ былъ назадъ тому о чемъ вы разсказываете… И вотъ видите какъ вы не внимательны: я вамъ каждый разъ вычеркиваю, а вы все пишете.
А я писалъ нарочно: меня занимало — пропуститъ, проглядитъ онъ, или нтъ, и даже держалъ нсколько разъ-съ товарищами пари и всегда, конечно, проигрывалъ, потому что такого серьезнаго корректора какъ Андрей Александровичъ не было у насъ, нтъ и никогда не будетъ.
Такимъ образомъ, съ А. А. Краевскимъ я былъ знакомъ. Теперь, живя въ деревн, я началъ посылать ему въ ‘Голосъ’ время отъ времени корреспонденціи и разныя замтки, очерки, подписывая ихъ буквами С. Т. Корреспонденціи эти нравились ему должно быть, потому что онъ нсколько разъ присылалъ мн вмст съ деньгами за нихъ и свои одобрительныя замчанія, только всегда непремнно напоминалъ о серьезности и рекомендовалъ ея держаться. Въ Тамбовской же губерніи и особенно въ нашемъ узд, он, эти корреспонденціи, производили внушающій фуроръ. Меня боялись, какъ положительно и завдомо ‘вреднаго’, ‘безпокойнаго’ человка, который живетъ здсь несомннно для того только и потому, что ему поручено изъ Петербурга отъ газетъ слдить за всмъ и обо всемъ сейчасъ же доставлять туда извстія, что можно, газеты печатаютъ, а чего нельзя — принимаютъ къ свднію и откладываютъ до боле удобнаго времени. Мои скитанья съ ружьемъ и собакой объясняли тмъ, что я въ это время собираю ‘свднія’ и обдумываю о чемъ бы мн еще и какъ написать. Мн это нравилось, т. е. этакое отношеніе ко мн, и я не опровергалъ ходившихъ обо мн слуховъ: я находилъ себ нкоторое удовлетвореніе въ томъ, что мой смхъ смущалъ, тревожилъ и положительно не давалъ покою этимъ серьезнымъ глупцамъ, воображавшимъ, что они длаютъ и Богъ всть какое серьезное дло. И ни одинъ изъ тхъ, о комъ я говорилъ прямо, называя иногда но фамиліи — я не говорю уже о тхъ, о комъ я только намекалъ — не обратился, не посмлъ даже обратиться ко мн съ выраженіемъ своего оскорбленнаго самолюбія. Такова была сила печатнаго слова въ провинціи въ то время. Можно было совершенно безопасно тогда писать что угодно, разумется, только чтобы это была правда, и риску не было въ томъ ни малйшаго, никакого. Но тогда и не было ни шантажныхъ, ни личныхъ, направленныхъ противъ кого-нибудь изъ личности, статей. Я говорю, конечно, объ общемъ характер и при томъ сравнительно съ тмъ, что стало впослдствіи…
Пользуясь тмъ, что мн все сходило съ рукъ безнаказанно, я все поднималъ и поднималъ тонъ въ своихъ корреспонденціяхъ, строго, конечно, продолжая проврять справедливость всего того, o чемъ или о комъ я писалъ. Это мн создало сторонниковъ, защитниковъ, друзей. Я радовался, что я, человкъ безъ всякихъ средствъ, безъ всякаго положенія, не знающій что съ собою длать, убгающій отъ угнетавшей меня скуки и окружающей пошлости въ поле, въ деревни къ мужикамъ, куда попало, куда глаза глядятъ, — тмъ не мене своего рода сила, которая вызываетъ непримиримую ненависть ко мн у однихъ, которыхъ я считалъ пошляками, и самое живое, горячее участіе и даже благодарность у другихъ, къ которымъ хоть сколько-нибудь у меня лежало сердце.
Сходило, сходило мн все съ рукъ, наконецъ и я наскочилъ.
Былъ въ томъ году голодъ, — въ Самарской, въ Уфимской губерніи — не помню теперь хорошо — газеты были полны описаніемъ ужасовъ, въ которыхъ жило населеніе голодающей мстности, была объявлена подписка въ пользу голодающихъ, собирались пожертвованія, былъ образованъ комитетъ подъ предсдательствомъ Наслдника Цесаревича, теперь Государя. Въ этотъ комитетъ стекались вс пожертвованія со всхъ концевъ Россіи. Жертвовала, разумется, и наша губернія и преимущественно хлбомъ, котораго у насъ тогда уродилось много и уродился онъ все хорошій, отличнаго качества. Въ Козлов, нашемъ уздномъ город, лежали, пожертвованные мстными купцами и привезенные изъ другихъ мстъ, громадные запасы хлба въ зерн и въ мук. Объ этихъ пожертвованіяхъ тогда много говорили. Однажды, въ это время я пріхалъ въ Козловъ, и мн разсказываютъ, вдругъ что эти громадные запасы не могутъ быть двинуты въ голодающую мстность потому, что желзная дорога, козловско-рязанская, тогда только-что отстроенная и открытая для движенія, не беретъ ихъ къ отправк.
— Это почему же?
Я сталъ разспрашивать. Мн разсказалъ одинъ, разсказалъ другой, третій и вс разсказывали одно и то же. Это я разспрашивалъ купцовъ. Потомъ я похалъ къ предводителю дворянства, моему хорошему знакомому. разспросилъ и его, — и онъ повторилъ буквально то же самое,
— Чтожъ вы молчите?
— Жаловались, всюду жаловались.
— И чтожъ?
— И — ничего.
Дло было вопіющее въ полномъ смысл этого слова и заключалось въ томъ, что Дервизъ съ Мекомъ, хозяева дороги, выстроившіе ее за баснословно дорогую цну, недовольствуясь тми барышами, которые они получили отъ постройки дороги, задумали эксплоатировать ее еще и въ смысл своей монополіи по отправк грузовъ по ней. Они учредили съ этой цлью свое комиссіонерство для пріемки и отправки товаровъ, за что и взимали по копйк съ пуда, а т изъ отправителей, которые не хотли пользоваться этими непрошенными ихъ услугами, должны были дожидаться съ своими товарами очереди посл отправки всхъ грузовъ комиссіонерства.
— Да помилуйте, — говорили отправители, — на что намъ нужны ваши услуги? У насъ свои есть агенства, свои конторы въ Москв и Петербург, — зачмъ намъ ваше комиссіонерство?
Отправители, какъ сказано, жаловались. но все это оставалось безъ послдствій. Наконецъ, въ виду того, что Дервизъ съ Мекомъ сильны, у нихъ связи. на ихъ сторон начальство, купцы-отправители убдились, что и здсь права пословица: ‘плетью обуха не перешибешь’. и начали одинъ по одному покоряться, и сдавать свои хлба для отправки комиссіонерству, плативъ Богъ знаетъ за что въ пользу Дервиза и Мека по копйк съ пуда дани, лишь бы не опоздать съ доставкой, исполнить контракты и не обанкрутиться. Но пожертвованный хлбъ, всего около трехъ милліоновъ пудовъ, такъ и лежалъ сваленный подъ открытымъ небомъ у самаго вокзала козлово-рязанской дороги. Объ немъ заботиться было не кому, или т, на обязанности кого это лежало. не имли разршенія приплачивать къ цн за отправку еще лишнюю копйку дани Дервизу съ Мекомъ, переписывались съ своимъ начальствомъ, а сложенный грудами хлбъ поливался, ничмъ не прикрытый, дождями. Когда я похалъ смотрть это безобразіе, меня поразили просто наглость и безстыдство дервизовскихъ и мековскихъ инженеровъ, управлявшихъ порядками на дорог. Представьте себ бугры или холмы. съ порядочные дома величиною, покрытые свжей яркой зеленью: это кули съ овсомъ и рожью проросли отъ бывшихъ передъ тмъ дождей, и это хлбъ собраный и назначенный къ отправк голодающимъ! И кто же все это длаетъ? Два какихъ-то сенатскихъ чиновника, урвавшіе желзнодорожную концесію, нажившіе на ней десятки милліоновъ и теперь изъ скаредности своей отнимающіе послдній кусокъ хлба у голодающихъ!..
Я написалъ тогда горячую и рзкую корреспонденцію обо всемъ этомъ въ ‘Голосъ’ и, кром того, письмо къ г. Краевскому, въ которомъ заврилъ его честнымъ словомъ, что вс подробности иною лично проврены, и что все это самая святая правда. Краевскій, осмотрительный, осторожный до щепетильности, не только напечаталъ всю корреспонденцію цликомъ, ничего изъ нея невыкинувъ, но еще мало того, напечаталъ, на основаніи ея, на другой день страшно рзкую передовую статью (ее писалъ М. И. Розенгеймъ). Эфектъ получился чрезвычайный…
Дальше таить шило въ мшк стало уже невозможно. Сейчасъ-же изъ Петербурга была прислана комиссія — какая-то смшанная изъ чиновниковъ всхъ сортовъ и цвтовъ, — которая и принялась засдать гд-то, въ отведенномъ для нея помщеніи на вокзал рязанско-козловской дороги. Ничего не зная объ этомъ въ глуши деревенской, я совершенно случайно въ это время зачмъ-то пріхалъ въ Козловъ и мн тамъ къ удивленію моему устроили цлую овацію. Что комиссія кончитъ дло ничмъ, виноватыхъ конечно не найдетъ, — въ этомъ никто не сомнвался, но не сомнвался никто въ то же время и въ томъ, что дни Дервизо-Мековскаго агентства отнын ужъ сочтены и оно не сегодня завтра будетъ закрыто, по распоряженію правительства или еще ране, спасая свое самолюбіе, Дервизъ съ Мекомъ закроютъ его сами. Комиссія впослдствіи такъ и кончила, какъ вс ожидали: виновникомъ въ убыткахъ на милліоны, которые потерпли отправители, оказался какой-то помощникъ бухгалтера…
Изъ Козлова я ухалъ на другой или на третій день совершенно съ отуманенной головой: я и теперь считаю эту свою корреспонденцію едва ли не самымъ плодотворнымъ своимъ литературнымъ трудомъ (по результатамъ), а тогда, мальчишка сравнительно, я былъ положительно, что называется, на седьмомъ неб. Меня радовало не то, что я длался теперь въ глазахъ всхъ у насъ, въ нашей губерніи, силой, съ которой надо обращаться, держа ухо востро, — меня радовалъ успхъ другой, общей силы, которой я былъ только частичкой — успхъ литературы или по крайней мр печатнаго слова вообще…
Помню, я написалъ тогда, по поводу этого, восторженное, горячее письмо къ Краевскому, котораго благодарилъ и за себя и отъ имени всхъ, кому мы съ нимъ помогли, и поздравлялъ съ успхомъ, желалъ его газет, чтобы она стала еще боле авторитетною, сообщая смло достоврныя, строго провренныя свднія.
Но каково же было мое удивленіе, когда тотъ же посланный, съ которымъ я отправилъ на почту свое письмо, привезъ мн письмо отъ Краевскаго, въ которомъ тотъ писалъ, чтобы я какъ можно скоре вызжалъ въ Петербургъ — сегодня же, завтра — и везъ съ собою оправдательные документы, такъ какъ раздраженные на насъ Дервизъ и Мекъ подали жалобу въ диффамаціи и что у этихъ всесильныхъ милліонеровъ-желзнодорожниковъ и адвокатъ также всесильный, первая тогдашняя звзда адвокатуры, не закатившаяся и до нашихъ дней — В. Д. Спасовичъ… Спасовичъ, этотъ, если не богъ, то полубогъ нашъ въ университет, котораго мы, студенты, когда-то съ благоговніемъ слушали, который намъ представлялся олицетвореніемъ правды и справедливости, и вдругъ этотъ самый Спасовичъ берется, даже уже взялся защищать такое разбойное дло! Помню, первое мое впечатлніе отъ этого письма:— Что же это такое? разсуждалъ я. Спасовичъ — и вдругъ… Нтъ, это что-нибудь не такъ. Тутъ какая-нибудь ошибка. Этого не можетъ быть… Меня наводило на эти мысли, кром обоянія имени любимаго профессора, еще и личная, какая-то желчная нотка въ письм Краевскаго. Очень ужъ онъ негодовалъ на Спасовича и очень нехорошо объ немъ отзывался, а въ подтвержденіе всего приводилъ только то, что онъ полякъ… Чтожъ такое, что онъ полякъ? разсуждалъ я, мы давно вс знали и знаемъ, что онъ полякъ, это же нисколько не мшаетъ ему быть порядочнымъ человкомъ — какъ будто изъ поляковъ и нтъ порядочныхъ людей — что за вздоръ такой — и его, все равно — будъ онъ хоть еврей — надо непремнно предупредить о томъ за что онъ берется, какую черную неправду онъ собирается защищать. Я хотлъ сейчасъ же писать къ нему, подробно разсказать въ чемъ дло и т. д., но сообразилъ, что письмо ране меня все-таки въ Петербургъ не придетъ, а по прізд туда, я лично къ нему поду и объясню въ чемъ дло гораздо лучше на словахъ, чмъ въ письм.
На другой день я собрался наскоро и ухалъ въ Петербургъ. Въ Козлов, во время остановки позда, я встртилъ кое-кого имъ купцовъ на вокзал.
— Господа, ду судиться, — сказалъ я.— Краевскаго и, кажется, и меня подъ судъ тащутъ за то, что мы писали противъ Дервиза съ Мекомъ.
— Это какъ же такъ? Да вдь комисарство закрыто ужъ.
— А вотъ такъ: какъ смли эдакихъ особъ тревожить. Они, вдь, по ныншнимъ временамъ, большія шишки.
— Да вдь вы же всю правду писали.
— Мало бы что!
— Вонъ, глядите-ка, зеленая гора-то стоитъ. Вдь больше половины хлба они погноили…
Меня провожали пожеланіями успха, полнаго оправданія, торжества правосудія и наперерывъ вс вызывались идти въ свидтели, хотя бы для этого и нужно было хать на судъ въ Петербургъ.
По прізд въ Петербургъ, прямо съ желзной дороги, я отправился къ Краевскому, на его квартиру, на углу Бассейной и Литейной. Я засталъ его дома, въ кабинет, за газетами. Онъ былъ не одинъ. По другую сторону огромнаго его письменнаго стола сидлъ тоже какой-то сдой господинъ, тоже съ необыкновенно серьезнымъ лицомъ.
— А! Наконецъ-то. Ну, вотъ и спаситель нашъ теперь пріхалъ!— воскликнулъ Краевскій.
Сдой господинъ съ необыкновенно-серьезнымъ лицомъ всталъ и. молча покручивая свою бороду и усы, поглядывалъ на меня, держа въ одной рук газету.
— Вы незнакомы?— спросилъ его Краевскій.
И вслдъ за тмъ представилъ насъ. Это, оказалось, былъ В. Н. Леонтьевъ, помощникъ, соредакторъ Краевскаго, человкъ, какъ я узналъ впослдствіи, совершенно тупой, бездарный и даже ужасно безграмотный, котораго Краевскій держалъ при себ только за его серьезный видъ и, кром того, какъ говорили, и за то, что онъ былъ ‘Леонтьевъ’: у Каткова былъ Леонтьевъ, чтобы не было и у него, конкурента Каткова, тоже своего Леонтьева?..
Мы услись втроемъ. Краевскій обстоятельно и подробно изложилъ мн въ чемъ дло, т. е. въ чемъ насъ обвиняютъ и добавилъ, что это обвиненіе по такой стать закона, гд почти не можетъ быть оправданія, такъ какъ оправдаться почти нельзя. А ужъ особенно, заключилъ онъ, когда обвиняетъ Спасовичъ, и при этомъ опять не хорошо такъ его обозвалъ.
— Но помилуйте, — воскликнулъ я, — онъ просто не знаетъ въ чемъ дло, онъ введенъ въ недоумніе. Я поду къ нему и все объясню. Онъ сейчасъ же откажется.
— Это Спасовичъ-то введенъ въ недоумніе?— возразилъ Краевскій, съ чувствомъ понюхавъ табаку и разсмялся.
— Я поду и вы вотъ увидите, — настаивалъ я.
Краевскій не сталъ больше мн возражать, сказалъ что пожалуй, пускай я ду, но что изъ этого ничего не выйдетъ: тутъ-съ есть другія, кром того, причины…
Тогда заговорилъ Леонтьевъ:
— Это дло вдь серьезное, — сказалъ онъ:— Андрею Александровичу грозитъ…
— Да-съ, могутъ засадить, сказалъ Краевскій, а Спасовичъ наврно будетъ этого добиваться.
— Но вдь это же все правда, что мы писали!— воскликнулъ я. Краевскій махнулъ на это рукой, а Леонтьевъ взялъ со стола какую-то толстую книгу, порылся въ ней, что-то отыскивая, и показалъ мн знаменитую и прискорбную для насъ 1,119 статью о диффамаціи.
— Да вдь это, если клевета, неправда… а тутъ какая же клевета?
— Это все равно, — сказалъ Леонтьевъ, — правда, клевета, это все равно.
Я ничего не понималъ и думалъ что же это за мистификація?
— Ну-съ, а какіе же документики вы намъ привезли?— спросилъ Краевскій:— покажите. Надо, Владиміръ Николаевичъ, обратился онъ къ Леонтьеву, за Ф. Ф. Ординымъ послать сейчасъ.
— Кто это Ординъ?— спросилъ я.
— Это нашъ адвокатъ. Онъ помощникъ Я. М. Серебрянаго, а этотъ!— воскликнулъ Краевскій — а этотъ двухъ Спасовичей по уму стоитъ!..
У меня отлегло отъ сердца при этомъ, но въ то же время стало и обидно за Сласовича, какъ стало обидно тому арабу, который на какой-то кляч догналъ своего знаменитаго скакуна, котораго у него украли, и воръ, не зная какъ его погонять, далъ та&ъ опозорить его. Въ анекдот объ араб разсказывается, что хозяинъ скакуна, видя, что ужъ онъ достигаетъ вора и тотъ что ни д* лаетъ съ лошадью, какъ ни погоняетъ ее, она все не идетъ у него полнымъ ходомъ, крикнулъ ему: ‘да ущипни его за ухо, за лвое ухо!’ и тогда только его любимый скакунъ понесся съ воромъ какъ втеръ… Но я, однако, какъ ни любилъ, или правильне, какъ ни обожалъ Спасовича, все равно не былъ бы въ претензіи, еслибъ на предстоящемъ состязаніи обогналъ его г. Ординъ, помощникъ Серебрянаго, или самъ Серебряный — кто тамъ насъ съ Краевскимъ будетъ изъ нихъ защищать…
— Какія же бумаги?— удивился я.— Оправданія наши вс въ свидтельскихъ показаніяхъ, а такъ, какія же еще могутъ быть документы у меня? Въ свидтели вс пойдутъ…
Въ это время пришелъ Ф. Ф. Ординъ, адвокатъ Краевскаго, за которымъ посылали, красивый брюнетъ съ окладистой черной бородой, съ добрыми глазами, человкъ вообще добродушнйшаго склада и вида. Я смотрлъ на него, слушалъ его и съ грустью думалъ: ‘и это противникъ Спасовича на суд? Это нашъ защитникъ, который долженъ вырвать наше оправданіе у Спасовича съ этой страшной статьей о диффамаціи въ рукахъ!..’
Краевскій представилъ насъ одного другому и Ординъ началъ разспрашивать меня о дл и о томъ, какія письменныя доказательства нашей правоты я могу достать.
— Свидтельскія показанія въ длахъ этого рода не допускаются, — мягко уврялъ меня Ординъ.
— Я право не знаю какія же другія доказательства я могу представить, — отвчалъ я и ему.
— Напримръ, квитанціи желзной дороги на принятый и не отправленный во время товаръ. Какія-нибудь завдомо злостныя распоряженія гг. фонъ-Дервиза и фонъ-Мека. (Къ этому времени они ужъ величались ‘фонами’).
— Не знаю.
— Наконецъ свидтельскія показанія, но письменныя и собственно не свидтельскія показанія, а письма къ вамъ или въ редакцію въ большомъ количеств отъ товароотправителей, гд они разсказываютъ то же самое, что разсказывали и вы въ корреспонденціяхъ вашихъ и потомъ говорилось въ передовыхъ статьяхъ газеты.
— Это — сколько угодно! — воскликнулъ я.
Совщаніе наше кончилось тмъ, что завтра же я ду обратно въ Козловъ и запасаюсь письмами отъ товароотправителей, квитанціями на неотправленный товаръ и проч. и проч. Но вечеромъ, все-таки не покидая своей мысли лично повидаться съ Спасовичемъ и объяснить ему настоящую суть дла, я похалъ къ нему на квартиру, помнится, гд-то на Ивановской или Кабинетской.
— Ихъ нтъ-съ дома, — сказали мн на квартир.
— Когда же они будутъ?
— Ихъ въ Петербург совсмъ нтъ. Они ухали…
— Когда же онъ будетъ?
— Черезъ недлю, или дней черезъ восемь.
Дожидаться его возвращенія — нечего было и думать, потому что до суда оставалось всего на всего дв недли и я въ это время долженъ былъ успть собрать вс нужные документы и все приготовить.
Я съ грустью пошелъ отъ Спасовича домой и по дорог завернулъ пообдать къ Палкину. Вдругъ, я вижу, черезъ столикъ отъ меня сидитъ и тоже одинъ обдаетъ мой товарищъ П—скій. Онъ увидалъ меня, узналъ и мы услись вмст.
— Скажи пожалуйста, что это такое? Спасовичъ взялся за такое вдругъ дло?— сказалъ я, и сталъ подробно излагать ему въ чемъ оно заключается.
Онъ долго, внимательно слушалъ меня, прося продолжать, когда я останавливался, то и дло повторялъ: это очень интересный юридическій случай, очень интересный.
— Но это вопіющее дло! Ты видишь самъ, — воскликнулъ я.
— А это какъ судъ посмотритъ, — возразилъ мн П—скій.
— То-есть какъ: какъ судъ посмотритъ? Ты самъ-то разв не понимаешь, не можешь своего мннія имть? какъ же браться за такое дло? защищать его.
П—скій хитро улыбнулся при этомъ, слушая меня, и сказалъ:
— Вотъ видишь сколько ты упустилъ, не окончивъ юридическій факультетъ. Ты бы тогда эдакъ не говорилъ. Судъ, въ интересахъ истины, функціонируетъ всми своими членами: и обвиненіемъ, и защитой, и безпристрастной совстью присяжныхъ. Только такимъ образомъ онъ добивается истины и можетъ получить ее… И потому равно почтенно быть по каждому длу, какое бы оно ни было, и прокуроромъ обвинителемъ и защитникомъ…
Я помню, я смотрлъ на него, слушалъ, и этотъ его судъ мн представлялся со всми своими членами, которыми онъ функціонируеть въ интересахъ истины, какимъ-то мягкотлымъ молюскомъ, который шевелитъ, изловляя свою добычу, всми своими щупальцами, усиками и лапками.
А П—скій продолжалъ:
— Это все равно, какъ если бы кто на любительскомъ спектакл отказывался взять на себя роль лакея или горничной подъ тмъ предлогомъ, что это унизительная роль въ жизни. Жизнь сама собою, а это само собою… И подобно тому, продолжалъ онъ, какъ вс актеры, какую бы роль не играли, дружнымъ исполненіемъ пьесы достигаютъ ансамбля и производятъ сильное впечатлніе, такъ и тутъ…
— Ты кто?— спросилъ я его:— Ты служишь?
— А что? — съ удивленіемъ, въ свою очередь, спросилъ меня П—скій.
— Такъ, ничего.
— Служу: я помощникъ прокурора окружнаго суда.
Онъ назвалъ мн гд — въ Саратов, въ Симбирск, въ Пенз — гд-то въ этой сторон.
— Да, повторилъ онъ мн, въ вид добраго совта: понять судъ безъ юридической подготовки къ тому — это чрезвычайно трудно, потому, что это чрезвычайно сложная… сложная… Какъ бы это теб сказать?..
Дальше, конечно, я не разспрашивалъ моего пріятеля на эту тему, предоставивъ себ думать объ этой ‘сложной функціи’, какъ я нахожу нужнымъ, но спросилъ: не извстно ли ему чего объ отношеніяхъ Краевскаго съ Спасовичемъ, объ ихъ личныхъ отношеніяхъ, можетъ у нихъ была какая-нибудь ссора еще къ тому же?
— Я не могу теб ничего по поводу этого сказать достоврнаго и опредленнаго, но все-таки думаю, едвали они могутъ бытъ и въ хорошихъ отношеніяхъ.
— Это почему?
— Потому, что, ты вдь знаешь, Краевскій направленія консервативнаго…
— Ну, такъ не все ли равно какого онъ направленія?.. Если онъ защищаетъ правое дло…
— Ну, это, я теб скажу, страшно сложный вопросъ. Какъ на это смотрть?..
Я тоже не зналъ какъ и мн посл этого смотрть на него…
— Однако мн пора.— сказалъ я, простился съ нимъ и вышелъ на улицу.
Было ужъ почти темно. На Невскомъ зажигали фонари. Я давно не былъ въ Петербург и теперь онъ мн показался такимъ шумнымъ, полнымъ жизни, движенія.
Я побродилъ по городу, зашелъ вечеромъ опять къ Краевскому, переговорилъ съ нимъ еще относительно нашего дла и усталый съ дороги, вернулся домой въ номеръ гостинницы. На другой день съ пассажирскимъ поздомъ я ухалъ изъ Петербурга обратно въ Козловъ добывать необходимые намъ документы.
Въ Козловъ я пріхалъ, помню, на какой-то праздникъ, и знаменитый тамъ залъ Роговской гостинницы былъ биткомъ набитъ купцами, которые сидли по двое по трое за отдльными столиками и пили изъ крошечныхъ чашечекъ чай въ прикуску. Мое появленіе въ зал, гд тогда кто же меня не зналъ — произвело цлую сенсацію.
— А! возвратились? Ну, съ чмъ? Поздравить? Оправдали, Богъ далъ?— послышалось со всхъ сторонъ, со всхъ столиковъ, и меня окружили съ разспросами.
Когда, наконецъ, и я услся — долженъ былъ уссться за одинъ изъ столиковъ, къ которому вс подошли — и началъ имъ подробно и обстоятельно разсказывать въ чемъ дло и что мн отъ нихъ нужно теперь, — вс горячо и искренно заговорили:
— Вс пойдемъ свидтельствовать, что эта правда.— А то такъ сдлаемъ: напишемъ здсь наши показанія и отправимъ въ Петербургъ депутацію. Она въ судъ и представитъ эти показанія наши.
— Это негодится, — сказалъ я.
— Почему?
— Не то совсмъ надо.
— Какъ не то?
— Такъ — не то: надо документы.
— А это разв не документъ будетъ?
— Нтъ. Это свидтельскія показанія, а въ этихъ длахъ свидтельскія показанія не принимаются.
Я помню, долго я имъ объяснялъ, что насъ судятъ не за то что мы воровскихъ людей переловили, а за диффамацію, и меня мои слушатели такъ-таки дйствительно и не поняли…
Надо было что-нибудь предпринимать. Времени не много было у меня въ распоряженіи. На другой день я похалъ къ городскому голов и къ другимъ авторитетнымъ купцамъ, все моимъ хорошимъ, старымъ знакомымъ, знавшимъ меня еще мальчикомъ. Просилъ ихъ дать мн старыхъ квитанцій, писемъ, въ которыхъ они сообщаютъ о безобразіяхъ въ дервизовско-мековскомъ агентств, а также и доказательства, что это такое вообще было за агентство. Вс, конечно, соглашались, однако, съ нкоторой опаской, какъ бы ихъ самихъ не притянули къ суду, очень ужъ хитрой казалась имъ отвтственность по преступленію въ диффамаціи, но все-таки я набралъ сколько-то квитанцій на принятый и неотправленный дорогою во время товаръ, сколько-то писемъ, гд разсказывалось о безобразіяхъ на дорог.
Вдругъ вечеромъ на другой день, когда я сидлъ въ раздумьи у себя въ номер, все-таки недовольный тмъ, что у меня собрано и находится теперь въ рукахъ, ко мн вошелъ одинъ изъ крупныхъ хлбниковъ, купецъ Д. К. Мартыновъ — замчательная личность, какъ самородокъ и самоучка — нчто въ род козловскаго Кокорева — мельникъ, уже сдымъ почти выучившійся читать и бросавшій иногда все, вс дла на недлю и на мсяцъ, и зачитывавшійся въ это время Гоголемъ, Пушкинымъ, Тургеневымъ и Толстымъ. Онъ меня очень любилъ и любитъ, такъ какъ живъ еще и до сихъ поръ, и зоветъ ‘мой унучекъ’, т. е. выучекъ, а я его ддушкой.
— Вотъ что унучекъ, — сказалъ онъ.— Мы надумали такое дло: посл завтра соберемъ экстренное собраніе думы и напишемъ за общей всхъ насъ подписью благодарственный адресъ Краевскому за то, что онъ печаталъ правду объ этомъ разбойномъ коммиссіонерств, никого не боясь… Вс идемъ за круговой порукой къ отвту… Ничего, не боимся мы этой диффамаціи!..
Старикъ былъ страшно взволнованъ, обнялъ меня и расцловалъ: — ничего, будь покоенъ, ничего. Богъ не выдастъ — свинья не състъ, — говорилъ онъ дрожащимъ голосомъ.
Двадцать три года прошло съ тхъ поръ. Я много испыталъ съ тхъ поръ на своемъ вку, видлъ и получалъ и шумныя оваціи, аплодисменты, читалъ и горячіе восторженные отзывы о своихъ трудахъ — видлъ, словомъ, и испыталъ много удачи, успха, но чтобы это могло сравниться съ тмъ, что цлый городъ и притомъ сильный торговый городъ, поголовно въ лиц всхъ своихъ представителей выражаетъ публично мн свою благодарность и идетъ въ судъ свидтельствовать за меня (они, я увренъ, были убждены, по крайней мр многіе изъ нихъ, въ томъ, что и имъ придется дойти до суда) — никогда!— выше этого нравственнаго радостнаго потрясенія не непытывалъ я никогда ничего…
Когда было въ дум это засданіе, я не похалъ туда, не разсчитывая на свои нервы: до того они были у меня тогда всмъ этимъ разстроены и я былъ взволнованъ. Адресъ или постановленіе думы по этому засданію, за поголовной всхъ до одного подписью, привезъ ко мн на квартиру городской голова. Я сейчасъ же телеграфировалъ обо всемъ Краевскому. Онъ отвчалъ, что больше ничего и не нужно, что онъ ничего подобнаго не ожидалъ. Копію съ постановленія думы я просилъ городского голову отправить къ Краевскому по почт, засвидтельствовавъ подписью и приложивъ печать. Такъ онъ и сдлалъ.
До суда у меня еще оставалось нсколько времени и я ршилъ имъ воспользоваться, чтобы създить на день или на два домой, въ деревню.
Теперь, явившись туда побдителемъ (нравственно — до суда мн ужъ не было дла и я бы даже съ удовольствіемъ отсидлъ сколько нужно, если бы это потребовалосъ), я не узналъ и эти стны, которыя мн казались чуть не тюрьмой столько лтъ во время моего въ нихъ сиднья, эти поля, степь, берега узкихъ и заросшихъ рчекъ… Я пошелъ по знакомымъ мстамъ, опять, какъ и тогда, отойдя отъ дому, съ версту или боле, легъ на траву, но ужъ мн не лежалось покойно, я ужъ не могъ, какъ тогда по цлымъ часамъ, ни объ чемъ не думать, смотрть на облака, бгущія надъ моей головой. Меня манило къ дятельной жизни, туда гд столько движенія и этой жизни — въ Петербургъ.
И я помню, у меня было какое-то предчувствіе, что я ужъ больше не вернусь сюда, т. е., не вернусь ужъ осдлымъ здшнимъ жителемъ, что я теперь застряну навсегда въ Петербург и я прощался глазами со всмъ, какъ длаютъ это отъзжающіе надолго, a можетъ быть и навсегда… Мое предчувствіе это оправдалось: я сталъ здсь съ той поры если не чужимъ, то ужъ во всякомъ случа рдкимъ-рдкимъ гостемъ…
Въ деревн я переночевалъ и на другой день ухалъ въ Петербургъ.
Краевскаго, получившаго уже адресъ, я засталъ теперь гоголемъ. Онъ былъ даже, мн показалось, заносчивъ и высокомренъ въ отношеніи своего врага, когда въ разговор заходила объ немъ рчь.
— Вы понимаете, — нравственно мы теперь чисты. Мы, если напечатаемъ этотъ адресъ — за насъ будетъ вся Россія — мы страшно выиграемъ въ общественномъ мнніи… Вы не понимаете того, что вы сдлали.
— Да я ничего не сдлалъ, смясь, говорилъ я.— Это они сами придумали. Мн и въ голову этого не приходило.
— Это большое дло. Это очень большое дло, — повторялъ онъ все.
Леонтьевъ все съ тмъ же серьезнымъ видомъ, но уже дружески, какъ должно быть два генерала посл побды, встртившись на пол сраженія, пожимаютъ другъ другу руки въ виду бжавшаго ихъ общаго врага,— пожалъ и онъ мн руку.
— Ловко, хорошо сдлано,— проговорилъ онъ.
Я и ему тоже объяснилъ, что я тутъ не причемъ, что это не я до этого додумался.
— Это все равно — главное: хорошо,— отвтилъ онъ.
Ф. Ф. Ординъ, тоже ужъ прочиталъ адресъ. говорилъ. что объ обвиненіи насъ теперь не можетъ быть и рчи. Что ужъ если статья о диффамаціи и потребуетъ какихъ жертвъ, то он во вся-комъ случа не будутъ превышать двадцати пяти рублевки.
— Но это небывалый фактъ въ Россіи,— говорилъ Краевскій: — журналистъ получилъ за свою дятельность и оказанную имъ услугу обществу благодарственный адресъ отъ цлаго города…
— Но вдь что же мы для нихъ и сдлали, — говорилъ Леонтьевъ.
— Конечно я рисковалъ, но… безъ риску что же можно у насъ сдлать?— соглашался Краевскій.
Я опять было началъ о томъ, что съзжу къ Спасовичу и объясню ему, уговорю его отказаться отъ этого дла, но Краевскій не хотлъ уже и слышать:
— Нтъ, нтъ, пускай въ этой грязи выкупается.
Я замтилъ, что ему видимо хотлось хвастнуть на суд адресомъ и даже потомъ быть можетъ и напечатать его у себя въ газет, а позжай я къ Спасовичу и удайся мн его уговорить — это все пропало бы. Я понялъ это и оставилъ его наслаждаться. Съ Спасовичемъ я увидался ужъ на суд.
Я не знаю какъ теперь судятъ сочинителей и издателей, но тогда это было торжественно и къ тому же какъ бы съ нкоторымъ уваженіемъ къ подсудимому. Видно по всему было, что это судъ собрался судить не татя какого-нибудь, а человка можетъ быть и виноватаго, но винить его суду какъ-то будто даже и неловко: все-таки онъ представитель слова, а какъ судить слово… Повторяю, это чувствовалось въ воздух. Краевскому поставили даже кресло не далеко отъ стола, за которымъ сидли судьи, и онъ вс показанія и отвты давалъ сидя. Я, какъ неподсудимый, и не свидтель даже, помстился на первой скамейк въ публик. гд сидли и вс почти тогдашніе сотрудники ‘Голоса’, съ которыми я тогда не усплъ еще познакомиться.
Началось судебное дйство… Я вообще очень плохой юристъ, да къ тому же еще никогда не судился, такъ что не могу хорошо сказать, не путаю ли я тутъ чего-нибудь, если скажу, что первымъ говорилъ Спасовичъ. Но это не была рчь его, — рчь была посл, а это было нчто прелиминарное, нчто похожее на то, какъ виртуозы, когда ихъ упрашиваютъ что-нибудь съиграть, сперва берутъ отдльные аккорды… Такъ и Спасовичъ взялъ тутъ нсколько такихъ акордовъ, ему что-то отвтилъ Ординъ и затмъ судъ удалился, объявивъ, что длаетъ на сколько-то времени перерывъ. Вся публика изъ зала повалила — кто въ корридоръ, кто въ курильную комнату. Я пошелъ въ курилку, и вдругъ передо мною точно изъ земли выросъ Спаеовичъ, по обыкновенію, живой. веселый, съ вчнымъ своимъ нервнымъ смхомъ, отзывающимся какимъ-то душевнымъ подергиваніемъ. Я поздоровался съ нимъ.
— А, здравствуйте, вы что тутъ длаете?— спросилъ онъ.
— Какъ что? Да вдь это я писалъ корреспонденціи, за которыя вы вотъ тянете Краевскаго.
— Да-а-а?— воскликнулъ онъ.
— Владиміръ Даниловичъ, вы знаете, это разбойное дло.
— А вотъ мы это увидимъ… Такъ это вы писали? Вы? Вотъ вамъ покажу сегодня. Я. васъ отучу писать въ ‘Голос’, — шутя и смясь, такъ и повертываясь изъ стороны въ сторону, говорилъ Спасовичъ: — я васъ отучу…
Подошедшій къ намъ Ординъ многозначительно улыбался, слушая Спасовича. Онъ былъ носителемъ большой тайны: Спасовичъ еще не зналъ ничего объ адрес.
Опять насъ позвали въ залу. Заняли вс мста. Опять на каедру вошелъ Спасовичъ и началъ говорить. Онъ говорилъ, какая огромная и страшная сила печатное слово, какъ имъ можно много принести пользы, но и какъ страшно имъ можно злоупотреблять, какъ смертельно можно имъ ранить невиннаго совершенно человка. И вотъ тому доказательство — ‘Голосъ’, въ лиц статскаго совтника Краевскаго ранившій его доврителя фонъ-Дервиза, который собственно благодтель города Козлова: онъ выстроилъ жителямъ этого города желзную дорогу, связавъ ихъ, такимъ образомъ, со всмъ цивилизованнымъ міромъ, хотлъ основать и основалъ даже коммиссіонерство при этой дорог, которое должно бы было собственно выучить жителей правильной торговл, а они взамнъ всего этого вотъ чмъ ему платятъ!.. Тутъ Спасовичъ вдругъ и совершенно неожиданно сказалъ: — ‘Впрочемъ я, лично, ничего не имю противъ издателя ‘Голоса’, статскаго совтника Краевскаго и обращу вс мои требованія къ автору корреспонденціи, подписавшемуся буквами С. T., если только г. Краевскій назоветъ его здсь’. Сказалъ — и остановился. Въ зал воцарилось молчаніе. Мн оно показалось достаточно-таки продолжительнымъ… Краевскій взглянулъ на меня, потомъ медленно вынулъ носовой фуляровый платокъ, высморкался, съ толкомъ, съ чувствомъ и съ разстановкой понюхалъ табаку, и перекинулъ одну ногу на другую….. ‘Я вижу, статскій совтникъ Краевскій не хочетъ назвать этого имени и потому, господа судьи, я продолжаю’ заговорилъ вновь Спасовичъ.
Онъ говорилъ что-то много и долго. Разумется, онъ не могъ ничего другого говорить, кром какъ уврить судъ въ невинности своего кліента Дервиза или кліентовъ — Дервиза и Мека — не помню, — но во всякомъ случа обвиненіе его, эта его рчь, были слабы.
Затмъ настала очередь Ордина. Этотъ ограничился двумя тремя фразами и затмъ вынулъ и показалъ адресъ, ‘Это постановленіе единогласное всего города и я полагаю, что если могъ ошибаться г. Краевскій, то съ цлымъ городомъ относительно характера дятельности этихъ господъ — случиться ничего подобнаго уже ни въ какомъ случа не могло. Къ свидтельству цлаго города, подтверждающаго офиціально все то, что писалъ или печаталъ у себя въ газет г. Краевскій, — я не считаю нужнымъ прибавлять со своей стороны ничего’. Сказалъ и слъ.
Адресъ этотъ и еще какія-то бумаги разсматривали и судъ, и г. Спасовичъ, и, наконецъ, судъ удалился. Мы остались дожидаться, когда онъ вынесетъ свое ршеніе. Онъ вынесъ ршеніе, что приговариваетъ Краевскаго къ 25 руб. штрафа за какую-то рзкую фразу въ стать.
Приговоръ этотъ произволъ эфектъ, собравшаяся въ большомъ числ на разбирательство этого дла публика встртила его до- _ вольно шумными одобреніями. Краевскій вышелъ изъ залы суда веселый, прояически поглядывая на Спасовича, который съ огромнымъ толстымъ портфелемъ остановился въ нсколькихъ шагахъ отъ насъ и тоже смялся своимъ неринымъ смхомъ.
— Н-да, сегодня спасовалъ Спасовичъ!— воскликнулъ кто-то въ публик.
Краевскій обернулся и проговорилъ.
— Славная чья-то острота…
Когда мы ужъ одвались внизу, чтобъ разъзжаться по домамъ, Краевскій неожиданно вдругъ пригласилъ всхъ насъ, т. е. Ордина, Леонтьева, меня и нкоторыхъ сотрудниковъ ужинать — было ужъ довольно поздно, должно быть такъ около часа ночи.
— Женя, куда же? Ты это хорошо знаешь, — сказалъ онъ бывшему тутъ же съ нами сыну своему Евгенію.
— Въ Малый-Ярославецъ — самое лучшее, — отвчалъ сынъ.
И мы похали туда. Я никогда не видалъ потомъ ужъ Краевскаго такимъ веселымъ и интереснымъ разсказчикомъ. Онъ, никогда не ужинавшій, ложившійся спать правильно въ 12 или 12 1/2 часовъ, кром того что похалъ ужинать съ нами, вызвался самъ, но еще выпилъ стаканъ или два краснаго вина за ужиномъ, что было уже большая рдкость, вызвавшая общее оживленіе и шутки.
Такъ кончилась эта эпопея. Адресъ конечно сохранился у Краевскаго въ бумагахъ и врно когда-нибудь появится въ ‘Рус. Старин’, ‘Архив’, ‘Истор. Встник’, гд будетъ напечатана и подробная біографія Краевскаго, — этого замчательнаго во многихъ отношеніяхъ человка и очень мало еще кмъ врно понятаго и оцненнаго.
Еще до суда, какъ только я пріхалъ, Краевскій сдлалъ мн предложеніе остаться въ Петербург и сотрудничать у него въ ‘Голос’.
— Но чтоже такое я буду писать у васъ здсь?— спросилъ я…
— О! ‘Голосъ’ — море великое: для плаванія въ немъ всмъ мсто будетъ — отвчалъ Краевскій.
Я согласился, сказалъ, что попробую.
Въ этотъ пріздъ мой я остановился было въ гостинниц, но Краевскій, узнавъ объ этомъ, посовтовалъ мн лучше нанять гд-нибудь поближе меблированную комнату.
— Да вотъ, позвольте, кажется у меня въ дом есть меблированныя комнаты, я сейчасъ пошлю узнать нтъ ли свободной — это было бы самое лучшее для васъ.
Комната оказалась, и я на другой же день перехалъ туда. Прошло дня два или три — порядки тогда были проще, строгости меньше — является ко мн дворникъ за паспортомъ. Я началъ рыться въ бумагахъ, которыя захватилъ съ собою изъ деревни и сейчасъ же увидалъ, что взялъ вовсе не т, которыя нужно — нужныя оставилъ на стол, а ненужныя взялъ. Въ числ этихъ ненужныхъ былъ только одинъ документъ, говорившій о моей личности — это свидтельство объ оспопрививаніи…
— Вотъ, — сказалъ я дворнику, — больше у меня ничего нтъ.
Должно быть, не разобравъ въ чмъ дло, онъ удалился, но въ тотъ же день вечеромъ пришелъ ко мн:
— Это не тотъ документъ вы дали, по этому документу нельзя прописать.
— Нтъ у меня, братецъ, другого, я говорю теб. Погоди вотъ сегодня напишу въ деревню, пришлютъ.
Но оказалось что столько времени — недли полторы во всякомъ случа — и тогда нельзя было жить не прописаннымъ и я ршительно не зналъ, что мн длать. Изъ бды этой меня выручилъ Краевскій.
— Это вздоръ, — разсмялся онъ, когда я ему разсказалъ въ чемъ дло.
— Какой вздоръ — жить, говорятъ, такъ нельзя.
— Вотъ что вы сдлайте: я вамъ дамъ записку и вы съ ней позжайте завтра утромъ — только пораньше, смотрите, встаньте пораньше — къ Трепову. Онъ принимаетъ очень рано. Онъ вамъ все устроитъ. Это очень любезный человкъ, — добавилъ Краевскій.
Треповъ принималъ дйствительно очень рано, часовъ въ семь. Когда я пріхалъ, народа, дожидавшаго его выхода, была масса. Пріемная, довольно просторная комната, выходящая окнами на Мойку, но народу набралось столько, что какой-то чиновникъ все усовщивалъ насъ не лзть впередъ, но мы, подталкиваемые задними и вновь приходящими, лзли, не смотря на его усовщиванія, и стояли передъ самыми дверьми, которыя должны были вдругъ распахнуться и черезъ нихъ выйти Треповъ.
Покойный генералъ былъ, какъ извстно, стремителенъ въ своихъ движеніяхъ и теперь, когда наконецъ двери распахнулись передъ нами, одной половинкой ихъ задло и должно быть больно какую-то вдову д. с. совтника, такъ что та вскрикнула и схватилась за щеку. Къ ней къ первой и обратился Треповъ, очень вжливо извинившись въ тснот своей пріемной и въ томъ, что онъ такъ неожиданно распахнулъ дверь. За тмъ — ко мн,
— Въ чемъ дло?
Я подалъ ему письмо Краевскаго.
— Отъ кого это? Отъ Краевскаго?
Онъ началъ читать его и вдругъ такъ и прыснулъ со смху. Стоявшій возл него чиновникъ въ недоумніи смотрлъ на меня, потомъ на него, не понимая, что это такое за письмо я принесъ.
— Покажите-ка это ваше свидтельство.
Я подалъ. Треповъ, читая его, опять засмялся. Потомъ взялъ у стоявшаго возл насъ чиновника карандашъ и написалъ съ боку свидтельства: ‘Прописать. Треповъ’.
— Мое почтенье. Кланяйтесь Андрею Александровичу. Вамъ все сдлаютъ.
По этому свидтельству я жилъ въ Петербург года три и оно у меня до сихъ поръ цло, какъ воспоминаніе о томъ времени.
Но вотъ что при этомъ удивительно, для меня по крайней мр:— память у этихъ людей!.. Я былъ въ то время человкъ ничмъ не отмченный, никому неизвстный, не представлялъ изъ себя, словомъ, ровно ничего, почему бы онъ могъ меня запомнить, скандальчикъ съ моимъ свидтельствомъ объ оспопрививаніи тоже не Богъ всть что такое — у Трепова такихъ ‘приключеній’, вроятно, бывало каждую недлю десятки, если не сотни, и тмъ не мене, однакожъ, онъ все-таки меня запомнилъ и узнавалъ еще и долгое время потомъ. Такая удивительная память у людей на лица объясняется, говорятъ, тмъ, что въ молодости мозги ихъ не особенно были обременяемы наукой, и вообще изученіемъ чего бы нибудь.
Посл этого, я не встрчался съ нимъ, т. е. не имлъ случая говорить и даже просто раскланиваться года три или четыре, и при встрч онъ опять меня узналъ и напомнилъ мн о визит моемъ къ нему въ пріемную. Это было въ семидесятомъ году. Время это было, какъ извстно, самымъ полнымъ расцвтомъ у насъ ‘оживленія производительныхъ силъ страны’, когда, торопясь и вперегонку одни передъ другими, вырывали другъ у друга изо-рта куски, вс спшили ‘удовлетворять справедливыя нужды стсненнаго землевладнія и земледлія, а также торговли и промышленности’. Концессіи сыпались на ‘соискателей’ какъ изъ рога изобилія и нахватали тогда ихъ больше всего мои земляки, оскудлые или почти ужъ оскудлые помщики губерній Тамбовской, Саратовской и Пензенской. Это были вс по большей части добрые ребята, не отдававшіе себ ни въ чемъ отчета и ни объ чемъ не задумывавшіеся. Вчерашній прогорлый совсмъ человкъ. сегодня, получивъ концессію, вдругъ длался чуть не милліонеромъ, а иногда и дйствительно милліонеромъ и на нкоторое время, по крайней мр на годъ или на два, совершенно ошалвалъ: натерплся и вдругъ такое счастье!… Встрчаясь съ ними въ это время, отдлаться отъ нихъ не было никакой возможности — хоть до скандала. Такимъ манеромъ, лтомъ семидесятаго года я встртилъ, однажды, на островахъ цлую толпу моихъ дорогихъ земляковъ и они меня увлекли съ собою. Гд мы были, что мы длали, какъ оказалось это потомъ, цлыхъ три дня и три ночи, — я и тогда не зналъ и теперь не знаю. Помню только, что мы все кружились по островамъ, ночью путались, а днемъ спали въ загородныхъ ресторанахъ, а одинъ разъ спали даже на Елагинской стрлк на какой-то тамъ молочной ферм. Одинъ разъ, гд-то тутъ же, на берегу, встртили рано утромъ рыбака, который несъ куда-то новенькій бредень, его купили у него, положили съ собою въ коляску и похали дальше. Потомъ намъ попался какой-то околоточный, или какъ они тогда назывались, однимъ словомъ маленькій квартальный и мы наняли его раздться и ловить съ нами этимъ бреднемъ рыбу. Потомъ поили его шампанскимъ и дали ему что-то рублей двсти или триста. здили мы — нанимали какой-то пароходъ — въ Кронштадтъ, чтобы оттуда отправиться въ Америку, такъ какъ мы ршили, что въ Россіи, при ея порядкахъ, жить нельзя да и не стоитъ… Словомъ, надлали мы въ эти три дня ‘много дловъ’, какъ говорятъ у насъ, въ нашей губерніи, и, наконецъ ужъ, на четвертый день, нсколько прочухавшись, раннимъ утромъ, въ трехъ или четырехъ коляскахъ ршили возвратиться домой, въ Петербургъ. Помню, было чудесное, ясное лтнее утро. Пріхали мы въ городъ, выхали на Невскій, надо было намъ всмъ разставаться и стало намъ грустно — когда-то еще мы соберемся въ такую веселую компанію. Коляски остановились какъ разъ противъ Пассажа и мы все разговаривали, не могли разстаться. Вдругъ кто-то вышелъ изъ экипажа, за нимъ другой, третій — поразмять ноги — и вскор половина ужъ не сидла, а стояла возл колясокъ.
— Господа, да что же мы стоимъ, сядемте, выпьемъ хоть чего-нибудь — въ коляскахъ съ нами есть и вино, и закуски, и посуда.
— Гд же ссть?
— А вотъ гд — здсь, на мостовой.
Оригинальная мысль ссть на мостовой, какъ разъ по средин Невскаго и пить, всмъ до того вдругъ понравилась, что и остальные повыскакали изъ экипажей и мы вс услись къ великому соблазну стоявшаго тутъ недалеко городового, который ршительно не зналъ, что съ нами длать: ‘господа’ все хорошіе, денегъ у нихъ видимо невидимо, безобразія никакого не длаютъ, но и нельзя же сидть имъ такимъ таборомъ цыганскимъ на самой видной улиц столицы. Рдкіе, одинокіе прохожіе останавливались и смотрли на насъ. Мы ихъ подзывали къ себ, съ нкоторыми вступали въ бесду, угощали ихъ, нкоторымъ давали денегъ. Къ нашему городовому пришелъ изъ любопытства другой съ своего поста. Мы встртили и этого также радушно, заставили выпить и подарили и ему тоже крупную бумажку ‘на память’… Невозможною пошлостью кажется мн все это теперь, но тогда — ничего, выходило какъ-то такъ, что было только смшно, до слезъ смшно. Я былъ самый молодой между ними, но были и пятидесятилтніе старики, уздные предводители дворянства, представители земства, привезшіе съ собою ‘гарантіи’ этого земства для полученія концессіи — сидли и дурачились, какъ мальчишки школьники и они… Вдругъ одинъ изъ городовыхъ началъ прислушиваться — къ чему-то постороннему, къ какому-то со стороны долетвшему до него звуку, вдругъ и испуганнымъ торопливымъ манеромъ сталъ просить насъ, ради Бога, сняться съ табора и узжать.
— Все вздоръ, голубчикъ, — отвчали ему.— Мы вдь никому не мшаемъ.
— Генералъ вышелъ изъ дому и идетъ!
— Что такое? Какой генералъ?
— Генералъ Треповъ.
— Гд же онъ? Я его знаю… и я его знаю,— послышались голоса.— Онъ отличный малый.
— Вамъ-то ничего, а мн бда будетъ, говорилъ городовой. Вамъ что же, а мн…
— Да гд ты его видишь?— оглядываясь во вс стороны, спрашивали мы его.
— Его еще не видно, но ужъ онъ вышелъ.
— Почемъ ты это знаешь?
— Даютъ знать.
Это было удивительно. Городовой стоялъ все время съ нами, никто къ нему не подходилъ, а онъ говоритъ, что ему дали знать?
— Кто же теб далъ знать?
— Городовой сосдній.
До сосдняго городового было саженей сто и онъ стоялъ неподвижно на своемъ мст.
— Что ты такое врешь?
— Никакъ нтъ-съ, даютъ знать.
— Да какъ же онъ теб далъ знать?
— Зашиплъ…
— Что-о-о?
— Зашиплъ… Значитъ, даетъ знать, что генералъ вышелъ. Мы ничего не понимали… Разв могъ сосдній городовой видть, что вышелъ изъ своей квартиры на Большой Морской генералъ Треповъ и давать объ этомъ знать?
Однакожъ, вскор, хотя и съ трудомъ, мы добились отъ городового въ чемъ дло. Оказалось, что у нихъ заведенъ между собою своего рода телеграфъ. Какъ только Треповъ выходилъ изъ квартиры — и онъ все это время гулялъ, показывая жителямъ и кому ему было нужно свою неусыпность по служб, — ближайшій городовой шипніемъ (тсс.) давалъ знать объ этомъ слдующему, по тому направленію куда шелъ генералъ, тотъ опять слдующему за нимъ и т. д., и т. д. А генералъ гулялъ по стогнамъ столицы вроятно въ полномъ убжденіи, что накрываетъ всхъ врасплохъ и находитъ при этомъ удивительный порядокъ…
Городовой просилъ насъ такъ убдительно снять нашъ таборъ, въ виду его отвтственности за это, что мы наконецъ ршили разъхаться: встали, поднялись вс разомъ, распрощались и отправились вс по домамъ. Погода была чудесная и я не похалъ домой, а пошелъ еще пройтиться вмст съ С—мъ, однимъ изъ нашихъ уздныхъ предводителей-концессіонеровъ, — очень ужъ хорошее было утро.
Городовые, выросшіе на Невскомъ, въ удвоенномъ числ, смотрли по направленію къ Морской, и время отъ времени, оборачивались въ сторону Аничкина моста и шипли. Но Трепова все еще не было видно. Наконецъ, мы увидали его: онъ шелъ на встрчу намъ но тротуару у Казанскаго собора, — шелъ одинъ, накинувъ на плечи легонькое лтнее срое пальто и какъ бы прихрамывая.
— Вы не знакомы съ нимъ?— спросилъ меня С—въ.
— Знакомъ, отвтилъ я, но страннымъ образомъ. Я вамъ потомъ разскажу какъ.
— Но такое?
— Такъ, очень ужъ оригинально.
Между тмъ Треповъ былъ отъ насъ ужъ въ нсколькихъ шагахъ. Поровнявшись, С—въ снялъ шляпу и раскланялся. Треповъ поздоровался съ нимъ за руку и какъ-то странно при этомъ посмотрлъ на него, а потомъ и на меня.
— А! вдругъ произнесъ онъ:— ну, а что, какъ ваше свидтельство объ оспопрививаніи?
— Ничего, цло, у меня, — отвтилъ я.
Онъ должно быть догадался, что мы ‘путанники’, всю ночь кутили, потому что какъ-то вскинулъ плечами, странно усмхнулся и, смясь и раскланиваясь, пошелъ дальше. Шагахъ въ двадцати или тридцати за нимъ слдовалъ какой-то маленькій квартальный, на всякій случай вроятно для отдачи приказаній по замченнымъ безпорядкамъ. Шипніе городовыхъ, когда мы шли дальше, ужъ прекратилось и они стояли на своихъ постахъ вольно и даже довольно развязно.
Спустя полгода или около того, посл этой встрчи, я опять столкнулся съ Треповымъ въ одномъ знакомомъ дом’. Онъ освдомился о моемъ свидтельств.
— Какая однако у васъ память, — сказалъ я.
— Да, говорятъ, отвтилъ онъ и добавилъ:— да при моемъ дл и невозможно быть безъ памяти. Намять необходима… Необходиме всего… посмотрлъ на меня и спросилъ:— А откуда это вы тогда шли съ С—вомъ?.. Я улыбнулся.
— Хороши оба были.
— Мы шли съ Невскаго, ваше превосходительство, сказалъ я, сидли противъ Пассажа… выпили тогда немного… три дня пили.
— И не жаль вамъ здоровья?
— Хватитъ. Много его.
Онъ былъ въ этотъ вечеръ необыкновенно веселъ, шутилъ, такъ, что кто не зналъ его и встрчалъ только на улиц, серьезнымъ и даже суровымъ, никакъ, мн кажется, не поврилъ бы, что это онъ, Треповъ, самый и есть. Я разсказалъ ему какъ ‘шипятъ’, давая другъ другу знать о его приближенія городовые, когда онъ идетъ на прогулку и кстати смотрть порядокъ въ город.
Онъ смялся, но мн показалось, что это его какъ будто и удивило. Онъ какъ будто не могъ допустить и мысли, что его въ состояніи кто-нибудь мистифицировать, или… какъ бы это сказать? Ну, хоть перехитрить, провести его.
Послдняя моя встрча съ нимъ и разговоръ былъ въ передней у Салтыкова (Щедрина). Я входилъ, а онъ уходилъ. Это было въ восьмидесятомъ году.
Уже давно въ редакціи ‘Отечественныхъ Записокъ’, гд я тогда печаталъ свои очерки подъ заглавіемъ ‘Оскудніе’, и бывалъ каждую недлю по понедльникамъ въ квартир Г. З. Елисеева, гд собиралась редакція, — ходили слухи, вызывая общія улыбки, о какой-то дружб, которая завелась у Салтыкова съ Треповымъ.
— И вы, Михаилъ Евграфовичъ, часто бываете другъ у друга?— спрашивали Салтыкова.
— Часто.
— И весело проводите время?
— Очень.
Треповъ, бывшій въ это время не удлъ и, кажется, немножко фрондировавшій, какъ у насъ вс вообще оставшіеся не удлъ, и какъ это, впрочемъ, и не у насъ у однихъ, а везд, считалъ, повидимому, себя одного съ Салтыковымъ лагеря и поэтому свелъ и поддерживалъ съ нимъ знакомство…
Салтыковъ, какъ воспитанный человкъ, разумется сидлъ и бесдовалъ съ нимъ и время отъ времени отдавалъ ему визитъ, заходилъ къ нему на квартиру. Это было тмъ боле удобно, что они жили по одной лстниц. Они жили тогда оба на Литейной, въ дом Красовскаго — Треповъ въ бельэтаж, а Салтыковъ въ третьемъ этаж, надъ нимъ, въ той самой квартир, гд онъ по томъ и умеръ.
Кое-кто изъ сотрудниковъ, бывая у Салтыкова, встрчалъ тамъ Трепова и разсказывалъ, потомъ, что уморительно видть Салтыкова бесдующаго съ нимъ. Главное при этомъ — серьезность Салтыкова.
Мн ужасно хотлось видть эту картину, и, наконецъ, однажды я налетлъ-таки на нее, но, какъ я сказалъ уже, крайне неудачно, Треповъ уходилъ, когда я только-что входилъ.
Тутъ ужъ онъ былъ старъ, дряхлъ даже, мн показалось. Я раскланялся съ нимъ, онъ тоже очень вжливо и даже какъ-то суетливо раскланялся со мною и видимо не узналъ меня на этотъ разъ.
Онъ ушелъ, а я съ провожавшимъ его до передней Салтыковымъ пошелъ черезъ гостиную въ кабинетъ.
— Вы знакомы разв съ нимъ?— спросилъ Салтыковъ.
— Да, немного. И довольно странно.