ОТПТЫЙ.
(Изъ дневника моего пріятеля.)
ОТПТЫЙ.
(Изъ дневника моего пріятеля.)
18 Іюля 186.. г.
20 Іюля 186.. г.
3 января 186… г.
——
Отпетый, Шкляревский Александр Андреевич, Год: 1867
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Жарко и пыльно настоящее лто въ нашемъ губернскомъ город В. Пыль нашего богоспасаемаго города иметъ ту особенную прелесть, что при малйшемъ дожд обращается въ липкую грязь буро-желтоватаго цвта, а потомъ при солнц въ пыль, стоящую огромными облаками и заставляющую прохожихъ чихать немилосерднымъ образомъ. Дороги въ нашемъ город только разв изъ учтивости можно назвать дорогами: то приходится подыматься въ горы, то спускаться внизъ. Все это пришло мн въ голову сегодня, когда я совершалъ путь изъ одного конца города въ другой, въ самый разгаръ пыли и жара. На улицахъ было тихо и безлюдно, какъ въ степи, и только въ однихъ кабакахъ было шумно и весело, судя по долетавшему изъ дверей шуму и говору постителей.— Около одного изъ такихъ увеселительныхъ заведеній со мною случилось небольшое происшествіе, о которомъ я, можетъ быть, и не вспомнилъ бы въ своемъ дневник, если бы виновникъ его не обратилъ на себя моего вниманія. Проходя мимо одного кабака я былъ внезапно ошеломленъ стремительно вылетвшимъ изъ дверей какимъ-то человкомъ, котораго вытолкнулъ цловальникъ, стоявшій на порог и ругавшій его отборнйшею бранью. ‘Что это вы длаете? сказалъ я, получивши толчекъ.’ Цловальникъ и бывшій гость его сконфузились, первый какъ-то нершительно проговорилъ мн: извините, нечаянно, и за тмъ поспшно захлопнулъ двери, послдній, но необходимости, остался на улиц.
— Сдлайте одолженіе простите, жалобно обратился онъ ко мн — но виноватъ, ей Богу не виноватъ!
Эта униженно-умоляющая рчь, какую только можно слышать отъ русскаго человка, заставила меня внимательно осмотрть говорившаго. Передо мною былъ молодой человкъ лтъ 25, въ истасканномъ суконномъ сюртучишк, въ брюкахъ неопредленнаго цвта и грязной фуражк на голов. Не смотря на такой костюмъ, и на пьяное болзненное лицо, оно все-таки носило отпечатокъ замчательной красоты, о чемъ свидтельствовали прекрасные черные глаза, высокій лобъ и правильный съ небольшимъ горбикомъ носъ. Въ улыбк и въ самомъ голос пьяницы звучала нота сердечной доброты, что заставляло чувствовать къ нему невольную симпатію.— Мн сильно хотлось заговорить съ нимъ, но видя его въ совершенно безчувственномъ состояніи, я отказалъ себ въ этомъ желаніи, пробормотавъ нсколько успокоительныхъ словъ, въ отвтъ на его извиненіе. Молодой человкъ ускорилъ шаги и, покачиваясь, изчезъ за поворотомъ въ слдующую улицу.
Сегодня я опять наткнулся на незнакомца изъ кабака. Посл мучительнаго жаркаго дня — наступаетъ чудный прохладный вечеръ. Душа такъ и проситъ чистаго свжаго воздуха, глазъ хочетъ видть зелени, какъ можно больше зелени. Мн захотлось погулять за городомъ, ‘но въ одиночеств и радость намъ не въ радость.’ Поэтому я зашелъ за художникомъ П. и потащилъ его съ собою. Мы отошли версты 4 отъ города, къ бору, мняясь впечатлніями окружающей насъ природы. Изъ лса повяло на насъ какой-то душистой прохладой. Въ пол была глубокая, невозмутимая тишина. День совершенно смеркался. Дальше въ бору было еще прохладне и темне. Синева неба едва просвчивалась сквозь втви неподвижныхъ сосенъ, птицы улеглись на покой. Въ лсу повяло холодомъ, мы поднялись домой. Мсяцъ прихотливо золотилъ куполы городскихъ церквей, а самъ городъ казался намъ какой-то обширной тюрьмой, которую разнообразила въ ночное время дешевая трактирная музыка и грубая ругань въ харчевняхъ, смшанная съ пснями.
Мы зашли въ трактиръ. Первая комната была загромождена большимъ прилавкомъ, за которымъ сидла до наглости плутовская личность, съ подстриженными въ кружокъ волосами, а позади ея блестли графинчики, бутылки, чайныя ложки и проч. Постителей было мало, только за однимъ столомъ помщалось нсколько гостей.
— Чтожъ мы тутъ будемъ длать? спросилъ я своего пріятеля. Вдь билліярдъ здсь, я думаю, очень плохъ.
— А вотъ узнаемъ отъ половаго. Эй, любезный!
— Что прикажите-съ, отвчалъ половой, фертомъ подлетвшій и пріятно осклабляясь.
— Каковъ у васъ билльярдъ, чай сукно все изорвано?
— Никакъ нтъ-съ. Билльярдъ отмнный. У насъ билльярдная въ особомъ отдленіи и постителей довольно-съ, вотъ и теперича человкъ до двадцати съ будетъ, такъ сказать мастеровые-съ, но люди очень хорошіе-съ, есть и господа такіе же, какъ они, вотъ примрно, что за столомъ сидятъ, тоже насъ посщаютъ. А на счетъ сукна, будьте покойны. У насъ такое ужь заведеніе, какъ только сукно прорвется, али что, сейчасъ на утро али тамъ зашьешь, али заплатку положишь, а такъ не стоитъ….
— А шары цлы?
— Какже, только въ желтомъ есть маленькій изъянецъ, небольшая щербатинка, всже прочіе,— то есть поискать шаровъ!
— Врю, врю, билльярдъ хорошъ, остановилъ художникъ словоохотливаго половаго, но только играть мы не будемъ. Если водка есть хорошая,— то дай намъ по рюмк.
— Извольте-съ, я подамъ самый маленькій графинчикъ,— тамъ всего 4 рюмки.
— Ну, ладно.
Гостей сидло за столомъ пять. Вс были немолоды. Одинъ расказывалъ жалобную исторію, про какую-то пропажу у него въ дом, и разсказывалъ, должно признаться откровенно, чрезвычайно утомительно, съ мельчайшими подробностями, напримръ гд у него въ комнат стояла свча, гд кровать и проч., что кажется совсмъ не шло къ длу. Прочіе слушали и прерывали расказчика только приглашеніями выпить. Но вотъ половой и намъ подалъ водку въ миніатюрнйшемъ графничик, помстившись самъ за нашими стульями. Въ это самое время, изъ сосдней комнаты, просунулась чья-то голова и стала длать мимическіе знаки половому, чтобы онъ вышелъ. Половой не обращалъ вниманія, знаки становились все явственне, послышался и легкій кашель. Я взглянулъ нсколько разъ на эту фигуру и узналъ въ ней своего прежняго незнакомца. По-видимому и онъ узналъ меня и скрылся. Больше фигура его не показывалась, но чрезъ нсколько минутъ явился трактирный мальчикъ и сталъ что-то шептать половому, на что послдній грубо отвчалъ: ‘Да не пойду, чортъ съ нимъ, что ему нужно?’ Мальчикъ опять пошепталъ что-то половому. Тотъ вторично отвчалъ громко: какую тамъ вещь, что у него есть, у голодранца этакого, не брюки ли ужь захотлъ продать, прибавилъ онъ усмхнувшись.— Дло, какъ видно касалось моего незнакомца, я удвоилъ вниманіе.
— Что тамъ, Сеня, обратился какой-то изъ гостей къ половому, заинтересованный тоже происходившей сценой.
— Да вотъ Гренковъ зоветъ зачмъ то, вещь продать мн — что-ли хочетъ, да врно вретъ: небось, по намеднишному гривенникъ въ займы попроситъ…
— А разв Гренковъ тутъ?
— Тутъ.
— А что вы, Семенъ Петровичъ, Гренкова-то знаете? спросилъ гость, у своего сосда, какъ видно пріятеля.
— Какъ не знать! Онъ у меня года полтора тому назадъ бывалъ. Признаться, я за него даже прочилъ свою Липочку, да спасъ Господь! Вотъ бдная натерплась бы горя съ такимъ мужемъ-то….
— А что?
— Какъ что? Вдь онъ отптый, истиннымъ Богомъ клянусь, отптый! Съ него ужь ничего больше не выйдетъ: со всхъ мстъ повыгоняли, въ кабакахъ теперь только и живетъ. А оборвался-то какъ, смотрть даже зазорно.
— А кто могъ думать, Семенъ Петровичъ, что онъ дойдетъ до такого скота. Секретарское мсто на носу висло, такимъ бы паномъ могъ жить… И изъ-за-чего, подумаешь…
— Богъ съ нимъ, перебилъ его сосдъ, лучше давайте, выпьемъ.
И интересовавшій меня разговоръ кончился. Мы заплатили деньги и хотли ужь идти, какъ половой, изчезнувшій на минуту, снова явился въ нашей комнат.
— Ну что Сеня? съ любопытствомъ спросили его гости.
— Ничего. Длишки хоть куда. Ай да Гренковъ! Спасибо, удружилъ. Что, господа, стоитъ эвта самая вещь? сказалъ онъ, вынрмая изъ боковаго кармана жилета часы на бронзовой цпочк.
Вс пригнулись разсмотрть ихъ, а Семенъ Петровичъ, какъ завидлъ часы, такъ и ухватился за нихъ обими руками.
— Гд ты взялъ ихъ? закричалъ онъ впопыхахъ:— это мои часы, у меня украли надняхъ… Я теб и примты опишу: въ средин доска у нихъ мдная и на ней перочиннымъ ножикомъ выскоблены: С. и К. Слово значитъ Семенъ, а како — Купріяновъ. Мои часы — вся канцелярія знаетъ!
Половой отороплъ.
— Гд взялъ ихъ? говори, приставалъ Купріяновъ.
— Что вы горячитесь-то? сталъ успоконвать его половой: вещи сходственныя бываютъ.
— Да нтъ, ты скажи у кого взялъ эти часы? Гренковъ что ли ихъ продалъ, а?
— Нтъ, не Гренковъ! Гд ему такую вещь имть.
— Однакожъ ты сейчасъ сказалъ, что онъ теб далъ… Нтъ, братъ, такъ легко отъ меня не отдлаешься — господа, прошу васъ быть свидтелями. Георгій Пантелеймовичъ, обратился онъ къ одному изъ товарищей,— сходите за частнымъ, а я сейчасъ хозяина позову…
— Напрасно безпокоитесь, ухмылялся буфетчикъ, ничего не сдлаете, часы не ваши.
— Пойдемъ, братъ, отсюда скоре, шепнулъ мн потихоньку мой пріятель, а то еще попадемъ въ грязную исторію,— свидтелемъ быть очень непріятно. Я послдовалъ доброму совту и мы поспшно удалились. Дло говорило само за себя: часы краденыя и едва ли не Гренковымъ. Мой незнакомецъ оказывается положительнымъ негодяемъ: вотъ вамъ и симпатическая наружность!
Скука смертельная, читать ршительно нечего, хоть бы какая нибудь душа человческая постила меня и вывела изъ тяжелой хандры. А! звонокъ — кто бы это? ни кто не является, зову человка.— Кто это приходилъ?
— Какой-то пьяница спрашивалъ васъ, должно быть похристарадничать, такъ я сказалъ, что барина — молъ дома нтъ.
— Для чего ты это сдлалъ? ступай, сейчасъ вороти.
— Слушаю-съ.
Можно представить себ мою радость, когда мой посланный возвратился и къ изумленію моему, привелъ съ собой Гренкова, того самаго, котораго я назадъ тому нсколько мсяцевъ оставилъ героемъ грязной трактирной сцены.
Гренкова я узналъ тотчасъ, при первомъ взгляд: онъ перемнился мало, въ черныхъ какъ смоль волосахъ его, пробивались на вискахъ чуть замтные сдые волоса, лицо стало еще болзненне, а костюмъ еще поношенне, хотя и не тотъ, что прежде. Теперь Гренковъ былъ одтъ въ грязные и порванные когда-то блые парусинные брюки и въ срое солдатское изодранное пальто, на плечахъ виднлись слды погоновъ. Посл обычнаго поклона между нами завязался разговоръ такого рода:
— Вы меня спрашивали, кажется? обратился я къ Гренкову.
— Такъ-съ точно, отвчалъ онъ мн застнчиво. Я имю къ вамъ большую просьбу, отъ этой просьбы зависитъ моя жизнь… Я отставной чиновникъ, губернскій секретарь Гренковъ.
— Очень пріятно. Прошу садиться. Будые добры, обождите меня минутку и я къ вашимъ услугамъ.
Я вышелъ въ другую комнату и веллъ купить водки. Намреніе мое было угостить Гренкова и, развязавъ ему языкъ, вывдать отъ него исторію его жизни, а исторія эта почему-то сильно затрогивала мое любопытство…
Когда я воротился, Гренковъ обратился ко мн съ длинной, предлинной рацеей, разумется заране обдуманной и разсчитанной на мое самолюбіе и тщеславіе. Провинціальная лесть въ этомъ отношеніи не скупится цвтами своего краснорчія. Въ заключеніе этой рацеи была патетическая просьба о помощи. Между тмъ на столъ была поставлена водка и закуска.
— Вы пьете водку? спросилъ Гренковъ, когда мы остались одни.
— Пью, иногда даже напиваюсь и длаю глупости. А вы пьете?
— Водка-то меня и погубила. Да и зачмъ вы меня объ этомъ спрашиваете. Вы, вроятно, вспомнили дв наши первыя встрчи: одну около кабака, а другую въ трактир — съ часами. Мн досадно только, что вы сейчасъ приказали подать водки. Вдь она собственно для меня куплена, не правда ли? Я даже думаю, что вы не безъ цли ее подали.
— Скажу вамъ откровенно, что вы почти угадали мою мысль… Прежде чмъ помочь вамъ, я желалъ бы знать исторію вашей жизни, а ваша жизнь не такого розоваго цвта, чтобы вспоминать и разсказывать о ней въ трезвомъ вид. Только поврьте, что не праздное любопытство подстрекаетъ меня познакомиться съ вами поближе.
Гренковъ призадумался и, помолчавъ нсколько минутъ, встряхнулъ головой и сказалъ мн:
— Я вамъ все разскажу, только не скучайте меня слушать. Стаканъ водки, опрокинутый имъ въ горло, оживилъ его одеревенлую физіономію.
Девятнадцати лтъ, въ 1856 году, началъ Гренковъ, я окончилъ курсъ съ серебряною медалью въ здшней гимназіи, въ университетъ я не попалъ, потому что надо было батрачить на свое семейство, оно состояло изъ отца, матери, сестры и меня. Отецъ, старикъ чиновникъ, получалъ 60 руб. въ годъ пенсіона, да за частныя занятія въ полиціи по 7 руб. въ мсяцъ. И того его бюджетъ былъ 144 руб. въ годъ. Въ послднее время отцу измнили ноги, онъ не могъ ходить. И вотъ вмсто университета я поступилъ на службу, на жалованье, по 8 р. сер. Было очень тяжеленько, особенно первый годъ, служба поглощала все время. На другой годъ мы поправились бы, меня сдлали помощникомъ столоначальника съ жалованьемъ 15 руб. въ мсяцъ. Но пришлось сестру выдать замужъ, за такого жъ горемыку чиновника какъ и я. Прошло еще два года и я былъ опредленъ столоначальникомъ въ канцелярію начальника губерніи, или, какъ ихъ называютъ, старшимъ помощникомъ правителя длъ, жалованье мое еще боле увеличилось. Но тутъ случилось горе: у меня скончался старикъ отецъ, а вслдъ затмъ чрезъ полгода и старушка мать, не выдержавшая его смерти.
Я еще прослужилъ лтъ пять, довольно хорошо жилось мн въ это время: я былъ свжъ, молодъ, веселъ, имлъ для бднаго молодаго человка приличное мстечко и кусокъ хлба, въ будущемъ могло быть еще лучше. Мн предлагали мсто судебнаго слдователя, но я не захотлъ хать въ уздъ, тмъ боле, что въ скоромъ времени открывалась вакансія секретаря въ губернскомъ правленіи, на которую я могъ вполн разсчитывать. Въ этотъ годъ, я случайно познакомился съ однимъ старымъ чиновникомъ, товарищемъ моего отца, Купріяновымъ, у него было дв дочери Вра и Олимпіада. Старшая — это типъ губернской барышни, пустой и жеманной, для которой высшимъ благополучіемъ въ жизни было новое барежевое платье. Меньшая же Олимпіада была довольно хорошенькая изъ себя брюнетка, наивная и вчно сосредоточенная въ себ. Я хотя не находилъ въ ней ничего особеннаго, но любилъ ея общество и до того привыкъ къ ней, что серьезно скучалъ въ тотъ день, когда не бывалъ у Купріяновыхъ. Старикъ любилъ меня и не прочь былъ отдать мн навсегда свою Липу, отчего и я не совсмъ уклонялся, и не мудрено, что состоялась бы свадьба, еслибы не случилось одно обстоятельство ничтожное само по себ, но принесшее много горя въ моей жизни и доведшее меня, вы видите, до какого состоянія… Купріяновъ далеко не пьяница, но неотказывается однакоже отъ рюмки водки, по временамъ любитъ напиться въ трактир чайку и водочки съ пріятелями, а порою когда идетъ по глухой улиц не прочь юркнуть и въ раздробительную {Мстное названіе ныншняго кабака.}, посл чего тихонько отправляется къ себ домой соснуть.
Вс присутственныя мста оканчиваютъ свои занятія въ одно время. Однажды иду я изъ своей канцеляріи въ квартиру, какъ вдругъ меня кто-то ударилъ по плочу.— ‘Здравствуйте, говоритъ, Владиміръ Васильевичъ!’ Я оглянулся. Ба! здорово Семенъ Петровичъ! Это былъ Купріяновъ.— Куда васъ Богъ несетъ?
— Домой. А васъ куда?
— Туда-жъ.
— Пойдемте со мной! Уважьте мн старику, присталъ ко мн Купріяновъ. Покушаемъ, что Богъ послалъ, завтра праздникъ, въ присутствіе посл обда ни вамъ, ни мн не ходить. Стало быть я посл обда сосну маленько, а вы поболтаете тамъ съ Липочкой, она вдь вамъ сюрпризъ приготовила. Ай, ай, ай! чуть-чуть не проболтался, просила не говорить. Ну, что-жъ, пойдемте.
Я согласился. Скоро мы прошли главныя улицы и очутились въ переулк, недалеко отъ того мста, гд жилъ Купріяновъ.
— Вотъ что, сказалъ онъ. Добрый и хорошій вы человкъ, Владиміръ Васильевичъ, однимъ худо — водки совсмъ не пьете. Досадно. Хоть бы рюмочку — все бы старику было повеселе. Охъ, хо-хо! Теперешняя молодежь хуже насъ стариковъ. Нтъ не такіе мы были. Я въ молодости жилъ въ губернскомъ город Харьков, тамъ водка смерть дорога, а версты за дв отъ города, есть село Основа и водка ни почемъ. Полтигу мди стоилъ штофъ. Бывало насъ человкъ съ 10, или 11 соберется и подъ праздникъ — маршъ туда. Сколько тамъ попито было въ то время, такъ, кажется, хватило бы на цлую жизнь. Но однако, прервалъ онъ самъ себя,— баснями соловья не кормятъ. Юркнемъ-ка вотъ подъ снь сего пріюта. Я взглянулъ, это была та самая раздробительная, около которой я въ первый разъ васъ встртилъ.
— Куда это? Неужели въ кабакъ? спросилъ я Купріянова.
— А то кудажъ, отвчалъ онъ. Въ трактиръ, любезнйшій мой, ходимъ только по праздникамъ и то когда лишнія деньги есть. Тамъ водка-то кусается. Подадутъ теб графинчикъ въ 4 маленькія рюмки, заплатишь гривенникъ, а здсь оно всего 4 коп.,— стало быть по плечу.
— Но что же за охота пить здсь? Страмить себя? Не лучше ли послать изъ дому? останавливалъ я его.
Старикъ стоялъ на своемъ.
— Да зайдемте же. Ей Богу никто не увидитъ. Да и вамъ надо же хоть разъ въ жизни посмотрть, что такое кабакъ, и вы не полиняете, пробывъ въ немъ нсколько минутъ. Зайдемъ.
Отъ природы я былъ всегда такого характера, что ршительно не могъ устоять противъ настойчивой просьбы. Какъ бы то ни было, я не выдержалъ и самъ не знаю какимъ образомъ, никогда не бывши, очутился вдругъ въ раздробительной вмст съ Купріяновымъ.
Обстановка кабака извстная. Небольшая комната съ землянымъ поломъ, небленныя, загаженныя мухами стны, которыя кое-гд были испещрены цифрами,— вроятно, отпускъ въ кредитъ, около прилавка стояла огромная бочка водки съ мднымъ краномъ, на самомъ прилавк стояла другая поменьше и тоже съ мднымъ краномъ, подъ который была подставлена оловянная или жестяная тарелка, за прилавкомъ устроены полки, гд помщалось нсколько бутылокъ вишневой наливки, и штофовъ и полуштофовъ простой водки, и тутъ же стояли мелкія вылуженныя мры жидкихъ тлъ. Такую обстановку можно встртить въ каждомъ кабак, въ этомъ же была таже особенность, что съ лвой стороны около прилавка были устроены еще не большія въ три полоски плетеныя ширмы, обитыя краснымъ кумачомъ. Когда мы вошли, въ комнат никого не было. Купріяновъ легонько постучалъ въ ширмы и сказалъ:
— Прасковья Ивановна! встаньте, а то обокраду все ваше заведеніе.
—: Кто тамъ! послышался пріятный женскій голосъ за ширмами,— сейчасъ выйду.
— Выходите же, да поскорй, Посмотрите какого звря я вамъ привелъ.
— А, это вы Семенъ Петровичъ!
И вслдъ за этими словами изъ за ширмъ вышла женщина. Ей было на видъ около двадцати четырехъ лтъ, черты лица нсколько истомленныя, но нжныя и правильныя,— густые свтлорусые полосы, заплетенные въ косу въ два ряда, сильно озадачили меня на первый разъ. Я сталъ всматриваться, и чмъ больше смотрлъ, тмъ больше хотлось глядть на Прасковью Ивановну, особенно поразила меня ея хитрая улыбка и смлый взглядъ большихъ, глубокихъ черныхъ глазъ, про которые невольно вспоминаются слова изъ псни Кольцова.
И какъ ярко горятъ!
Будто яду полны,
Будто състь васъ хотятъ!…
Я неловко поклонился.
— Видно маленько вздремнули, сказалъ Купріяновъ.
— Да-а-а, промолвила она, слегка позвывая. Вишь время-то какое, никого нтъ. Вамъ маленькую? спросила она въ заключеніе, обращаясь къ Купріянову.
— Маленькую. Мы дальше маленькой не идемъ…
Хозяйка налила небольшой стаканчикъ, Купріяновъ выпилъ.
— Что же вы Прасковья Ивановна, сказалъ онъ ей, но полюбуетесь вашимъ гостемъ-то. Небось такихъ рдко видите.
Не помню, что отвчала она.
Перебросившись нсколькими словами съ хозяйкой, пошутивши на счетъ моей цломудренности, Купріяновъ выпилъ еще маленькій стаканчикъ и сталъ собираться домой. Я будто бы не подозрвая, что онъ хочетъ выходить, вынулъ изъ кармана портъ-сигаръ, взялъ оттуда папироску и робко попросилъ у хозяйки огня. Купріяновъ остался, но пропустивши по случаю огня, извстной пошлой остроты, при чемъ и хозяйка сконфузилась. Мн хотлось побыть еще нсколько минутъ, чтобы полюбоваться этой красивой женщиной, я старался найти какой нибудь предлогъ удержать Купріянова, пригласивъ его выпить. Купріяновъ не отказался. Наконецъ дольше сидть не было возможности, тмъ боле, что стали подходить постители.
На прощанье хозяйка попросила Купріянова не забывать, посщать ее.
— Небось съ гостемъ. Да что пользы, не пьетъ.
— Ничего выучится, промолвила она и взглянула на меня. Мы вышли на улицу. Мн стало не по себ, какая-то безотчетная тоска залегла на душу.
— А что хороша хозяйка? заговорилъ Купріяновъ.
— Да.
— Вдь я говорилъ. Хороша, бестія! А, вотъ мы и дома, сказалъ Купріяновъ, отворяя калитку.
Семейство Купріяновыхъ было довольно моимъ приходомъ. Липочка была очень весела и разговорчива. Посл обда, когда отецъ ушелъ отдыхать, она спла нарочно заученный для меня романсъ, но я былъ холоденъ ко всмъ ея любезностямъ. Липа замтила это и еще боле удвоила свое вниманіе ко мн. Но все было напрасно, она надула губки и стала жаловаться на меня проснувшемуся отцу,
На жалобу ея Купріяновъ улыбнулся и, отведя меня въ сторону, сказалъ:
— Знаю, знаю, отъ чего все это, голубчикъ: влюбился, а?
— Совсмъ нтъ, отвтилъ я вспыльчиво, а просто мн досадно, что вы упросили меня зайдти въ такое мсто, куда ходить мн вовсе не слдуетъ.— На самомъ дл, вралъ. Я чувствовалъ себя дйствительно влюбленнымъ.
При этомъ Гренковъ тяжело вздохнулъ, остановился и утеръ рукавомъ своего пальто выступившій у него на лбу потъ.
— Вы устали, сказалъ я Гренкову.— Отдохнемъ, пообдаемъ.
— Да. Благодарю васъ, отвтилъ онъ мн, и сильно принялся дымить взятой на стол сигарой. За обдомъ Гренковъ лъ мало, водку не пилъ и вообще былъ очень серьозенъ.
Посл обда онъ обратился ко мн съ вопросомъ: отдыхаю ли я?
Я отвчалъ отрицательно.
— Въ такомъ случа позволите ли вы мн продолжать мой разсказъ? спросилъ онъ.— Мн хотлось бы сегодня его кончить.
Я сталъ просить его объ этомъ. Гренковъ началъ:
— У Купріяновыхъ я сидлъ не долго. Проходя мимо раздробительной, я не могъ отказать себ въ удовольствіи заглянуть въ окно, чтобъ увидть ее, но окна были такъ тусклы, запачканы, что сквозь нихъ ничего не было видно. Возвратившись домой, я думалъ себя развлечь чтеніемъ, но это неудалось, мысли путались, страницы плясали. Я бросилъ книгу. Образъ этой женщины преслдовалъ меня неотвязно, какъ пишутъ сочинители. То мн воображались ея жгучіе глаза, то высокая грудь, то локоть блой, обнаженной руки, когда она наливала Купріянову водку. При наступленіи вечера, я ушелъ изъ дому, долго бродилъ безъ цли по городу, зашелъ было въ клубъ, но тамъ мн было еще скучне, видя веселыя лица кавалеровъ, расхаживающихъ съ своими дамами. Пойду, думалъ я, еще разъ взгляну на нее, и пошелъ по направленію къ раздробительной. Я прошелся, по крайней мр, разъ тридцать около этого заведенія, куда поминутно входили и выходили разные постители. Наконецъ, мн показалось, что, кром ея, въ комнат никого нтъ. Лобъ мой трещалъ отъ напряженія придумать какой-либо предлогъ, чтобы зайдти.
— А! воскликнулъ вдругъ я, зайду, спрошу, не позабылъ ли я мой портъ-сигаръ, который, между прочимъ, былъ со мной. Предлогъ не совсмъ ловкій, но я воспользовался имъ. Вхожу. Въ комнат въ самомъ дл постителей почти не было, исключая гарнизоннаго солдата, въ кепи на бекрень, свертывавшаго себ сигарку изъ махорки. На прилавк стояла нагорвшая со всхъ сторонъ сальная свча и слабо освщала сидвшую за прилавкомъ хозяйку. Я подошелъ ближе, она посмотрла на меня съ удивленіемъ. ‘Что вамъ угодно?’ спросила она.
— Извините, пожалуйста, я, кажется, забылъ у васъ свой портъ-сигаръ, проговорилъ я красня.
— Нтъ-съ, мн помнится, вы, уходя, положили его въ боковой карманъ пальто, притомъ, по вашемъ уход, я прибирала комнату и нигд не встрчала вашей вещи.
— Здсь, баринъ, все честно, хоть бриллианты али золото разсыпь, вмшался выпившій солдатъ: — все теб завтра до чиста отдадутъ.
Я не отвчалъ ему, а обратился къ хозяйк:
— Извините, сказалъ я.
— Ничего-съ. Вы наливочки не пьете?
— Нтъ.
— Напрасно, а то бы выпили?
— Нтъ-съ, никогда не пилъ отъ роду, отвтилъ я, уходя.
— За какимъ бсомъ и въ кабакъ ходить, коли водки не пить! сказалъ солдатъ улыбаясь.
Дальнйшихъ разсужденій его я уже не слыхалъ за дверью.
Возвратившись домой, я долго раздумывалъ о своемъ поведеніи въ этотъ день. ‘Глупость, ребячество… Я преодолю себя!’ Таковы были мои разсужденія въ то время, а между тмъ грудь горла и сердце билось сильно. Я былъ безумно влюбленъ. Дйствительно я ршился никогда но заходить туда, не завязывать съ ней знакомство, не узнавать, кто она. И поэтому, на другой день ране обыкновеннаго пошелъ на службу. Сидлъ, правда, въ канцеляріи я очень долго, вышелъ поздне всхъ, однако же сдлалъ такъ мало дла, что становилось совстно предъ товарищами. Я часто задумывался, ронялъ перо изъ рукъ, путался въ предложеніяхъ, перечеркивалъ каждую черновую бумажку по нсколько разъ, а все-таки выходило плохо, даже изъ рукъ вонъ плохо. Остальную часть дня я провелъ, какъ шальной, ршительно ничего не длая, ходя изъ угла въ уголъ и искуривая папиросы. Я ршился переломить себя. Такъ прошла цлая недля. Въ продолженіи ея я каждодневно думалъ побывать въ раздробительной, но выдерживалъ, не ходилъ, хотя это мн дорого стоило. Служилъ я скверно, это замтили въ канцеляріи вс. Наступило воскресенье. Я на службу не пошелъ, а вышелъ изъ дома — такъ себ, безъ цли. Думалъ пойдти въ церковь, но самъ не знаю какъ, очутился поблизости тхъ мстъ, гд жила Прасковья Ивановна.
— Зайду! бросилось мн въ голову, и дйствительно зашелъ. Что сказать, за какимъ дломъ пришелъ, я не думалъ, быстро разстворяя дверь. Въ комнат было нсколько кучеровъ и дв бабы. Хозяйка по обычаю стояла за прилавкомъ.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте! Что угодно-съ?
— Купріяновъ не былъ у васъ сегодня?
— Не былъ, а вчера были.
— Жалко.
Дальше, я видлъ, длать нечего, и потому сталъ прощаться съ ней.
— Отъ чего же вы не хотите остаться, можно выпить наливочки, сказала она, улыбаясь, и какъ бы ободряя меня, сдлала удареніе на слов можно.
Я поблагодарилъ ее и вышелъ.
Хотя мой визитъ былъ коротокъ и почти также неудаченъ, какъ и первый, тмъ не мене, у меня на душ было очень весело. Слова кабатчицы часто приходили мн на мысль. ‘Можно выпить наливочки’. Въ самомъ дл! отчего жь и не выпить рюмочку, другую? что мн отъ этого сдлается? И озаренный такою мыслію, я тотчасъ же всталъ и, бросившись на перваго попавшагося извощика, приказалъ ему везти себя въ тотъ глухой переулокъ, гд была знакомая мн раздробительная. Хозяйка на мой поклонъ привтливо улыбнулась и, какъ бы угадывая мои мысли, сказала:
— Наливочки хотите выпить? Какой прикажете стаканчикъ, маленькій или большой?
Я, разумется, попросилъ маленькій. Выпивъ и закуривъ папиросу, я сталъ распрашивать хозяйку о доходахъ, о количеств постителей, давно ли она сидитъ здсь и проч. На послдній вопросъ она отвтила: ‘Недавно, съ мсяцъ’. Съ своей стороны она распрашивала меня, давно ли я знакомъ съ Купріяновымъ, хорошо ли знаю его дочерей, которая изъ нихъ мн больше нравится. Я отвчалъ, шутилъ на счотъ старшой дочери Купріянова. Прасковья Ивановна, или, какъ я ее называлъ самъ себ, Пашенька, оказалась далеко не глупой женщиной, такъ что ея общество и не въ кабак было бы пріятно. Во время паузъ, когда намъ нечего было говорить, или, если кто приходилъ выпить, или купить водки, я, чтобъ не компрометировать ее своимъ присутствіемъ, выпивалъ по маленькому стаканчику наливки, такихъ стаканчиковъ я пропустилъ боле шести. Пора обденная давно уже пришла, въ церквяхъ пробило три часа, идти въ присутствіе было поздно, притомъ я, никогда не пивши, сильно охмллъ, и потому, распростившись съ Пашей, просившей не забывать ее, я побрелъ домой съ больной головой, съ краской на щекахъ отъ стыда и наливки и съ тяжелою думою на сердц. Я напередъ угадывалъ свое паденье съ этого дня. Помню, пришедши домой, я плакалъ, какъ ребенокъ.
Да! дйствительно съ этого дня началось мое паденье. Я, чтобы видть Пашу, подъ предлогомъ выпить, сталъ заходить все чаще и чаще, а служба пошла все хуже и хуже, тмъ боле, что по вечерамъ всегда бывало въ кабак много народу, а утромъ до двнадцати часовъ мало, слдовательно, чтобы не встрчаться съ толпой, я долженъ былъ отлынивать отъ должности. Сначала мои уходы были тайной для всхъ, но когда меня застали раза два или три въ кабак солдаты изъ нашей канцеляріи, то молва пошла по городу. Отъ шутокъ, обидныхъ намековъ, я не зналъ, куда дваться. Разъ, пришедши въ кабакъ и спросивши наливки, я получилъ отвтъ, что она вышла,— не хочу ли я простой водки? Чтобы остаться посидть, я согласился и скоро охмллъ. Съ этого времени я уже сталъ пить простую сивуху, пилъ много, иногда, чтобы забыться, а иногда, просто какъ страждущій dilirium tremens. Служебныя распеканціи не только не дйствовали на меня нравственно, но толкали меня въ пропасть еще глубже. Напримръ, сегодня распекутъ меня, завтра мн совстно идти на службу, посл завтра я не шелъ по сильной головной боли. Такъ прошло съ полгода. Наконецъ моему начальству ужь не въ моготу было сносить мои упущенія, и дло кончилось тмъ, что въ одинъ прекрасный день мн велно было сдать должность другому, а меня прикомандировали къ губернскому правленію, разумется, безъ жалованья. Выслушавши свой приговоръ, я пошелъ прямо въ кабакъ къ Паш, напиться до забвенія.
— А, душевно рада васъ видть, Владиміръ Васильевичъ, сказала она, подавая мн руку.— А тутъ сейчасъ объ васъ разговоръ былъ. Правда ли, что вы лишились мста?
— Правда, а вамъ-то что? Слава Богу, проживу какъ нибудь и безъ него.
— Нтъ. Не говорите такъ, Владиміръ Васильевичъ. Вы еще молоды, вамъ надо служить. Охъ, Владиміръ Васильевичъ, сказала она помолчавъ немного:— вы вдь начали пить не съ того, чтобы вамъ хотлось пить, а просто, чтобъ меня видть. А вдь такъ, ну, признайтесь, вы меня любите? вдь любите, Владиміръ Васильевичъ? Мн, ей-Богу, жалко васъ.
— Я ни чьихъ сожалній не прошу и вашихъ, Прасковья Ивановна, также, а что люблю ли я кого, или нтъ, это мое дло. Вотъ, если бы я надодалъ вамъ своею любовью, твердилъ о ней, вы вольны замтить мн это. А то съ какой стати?— я вамъ никогда ни слова не говорилъ о любви, а пью,— я пью на свои деньги.
— Не говорите мн, Владиміръ Васильевичъ, начала она быстро:— что мн нтъ дла. Мн больно, что человкъ изъ-за меня пропадаетъ.
— Я пропадаю просто потому, что я погибшій человкъ, пьяница, это ужь, какъ говорится, на роду мн такъ написано. Отъ васъ ли бы я выпилъ первую рюмку, или отъ кого другого, только во всякомъ случа выпилъ, и сталъ бы такимъ, какъ теперь.
— Вы скажете пожалуй, что меня не любите?
— Отчего вамъ непремнно хочется, чтобы я сегодня объяснился въ любви? сказалъ я съ досадой, между тмъ, я волновался сильно, давно уже ршался признаться ей, что она сама давно замчала мою любовь, о ней узнали даже и вс постители…
— Оттого, Владиміръ Васильевичъ, что съ сегодняшняго дня хочу распрощаться съ вами, мало ли здсь кабаковъ помимо моего. Коли есть охота выпить, идите туда, а меня увольте. Я больше ни за какія деньги не дамъ вамъ ни рюмки
— Это отъ него?
— Я ужь сказала прежде, отъ чего. Не хочу видть, какъ изъ-за меня пропадаетъ человкъ. Сидитъ цлые дни въ кабак, и кто же? чиновникъ. Какъ не стыдно, Бога вы не боитесь, Владиміръ Васильевичъ. Конечно, я много виновата предъ вами своимъ кокетствомъ, приглашеніями выпить и проч., но я, ей-Богу, не подозрвала, что дло пойдетъ такъ далеко. Нтъ, больше не ходите. Сегодня въ послдній разъ…
— Ради Бога, не длайте этого! сказалъ я, схватывая ея руки и крпко цлуя ихъ.— Пощадите меня!.. я… я… я люблю васъ, люблю. Какъ?.. выразить, высказать не могу теб, моя милая, обожаемая Паша.
— Какъ вамъ не стыдно цловать мои руки, Владиміръ Васильевичъ, я вамъ неровня.
— Но, прервалъ я ее:— ты не сказала мн отпта, любишь ли ты меня.
— Я люблю тебя, мой милый, мой хорошій, Владиміръ Васильевичъ. Жалко мн тебя, крпко жалко! но твоей быть я не могу… Да знаете ли вы, кто такая я? Владиміръ Васильевичъ. Не знаете, такъ слушайте. Но, сначала дайте водки, я выпью. Я вдь пью водку. И она налила полный стаканъ и выпила его залпомъ. Я смотрлъ на нее съ изумленіемъ.— А исторію моей жизни я сейчасъ разскажу вамъ, но сначала позвольте, запру двери, чтобы никто не пришолъ. Она поспшно встала, заперла на крюченъ двери и выпила водки.— Пейте и вы!
Я машинально выпилъ.
— Исторія моя обыкновенная, начала она.
Я прервалъ ее и просилъ не говорить ничего, не убивать меня окончательно, потому что ея слова, какъ острый ножъ, входили въ мое сердце.
— Нтъ, оставь, не говори! умолялъ я.
Но Паша отрицательно покачала головой и продолжала:— Мать моя была двушка въ модномъ магазин. Свихнулась, сошлась съ какимъ-то купчикомъ, который, узнавши, что она въ интересномъ положеніи, бросилъ ее. Въ магазин нельзя было скрыть это положеніе, ее выгнали оттуда. Она съ пятью рублями въ карман денегъ и съ нсколькими платьями, въ числ которыхъ были и подарки ея любезнаго, наняла себ квартиру въ чуланчик (въ это время было лто), въ пригородной слободк, гд и родилась у ней двочка. Двочку окрестили, назвали Пашей, нечего прибавлять, что это была я. Это мое рожденіе — теперь воспитаніе: что было длать моей матери со мной, когда она выздоровла? Ей нужно было работать, трудиться, но я была ей помхою. Тутъ кто-то надоумилъ мать подбросить меня куда нибудь. И вотъ мать спеленала меня, положила въ корзинку, вмст съ моимъ тряпьемъ и съ запиской такого содержанія, да вотъ и она: Паша встала, пошла за ширмы, и чрезъ нсколько минутъ возвратилась, подавая мн довольно ветхую бумажку, на которой женской рукой, съ орфографическими ошибками, было написано: ‘Родилась отъ двушки 1839 г. 25 мая. Окрещена. Звать Прасковья. Во имя Христа возьмите на воспитаніе этого ребенка!’
Съ такой запиской меня подкинули къ одной богатой вдов, бездтной, немолодыхъ лтъ и чрезвычайно доброй. Та приняла меня, узнала, кто моя мать, послала за ней, и позволила навщать меня. Въ хол, въ счастіи я прожила до восьми лтъ, въ это время мать моя простудилась и умерла. На десятомъ году меня отдали учиться въ пансіонъ, гд я научилась кое-какъ болтать по-французски, читать и писать по-русски. Знала, что такое исторія, географія и прочія премудрости, денегъ пошло на такое знаніе тьма, а выучилась я, если сказать правду,— ничему. Шестнадцати лтъ вторая мать моя взяла меня изъ пансіона, у ней я прожила еще четыре года. Она была женщина полнокровная, толстая, съ короткой шеею, съ нею случился апоплексическій ударъ, сведшій ее въ могилу. Духовную она не оставила. Нашлись родственники, позабрали все, а мн предложили отправляться, куда мн угодно. У меня было немного денегъ, я наняла себ квартиру, стала брать работу изъ магазина, а по выход всхъ денегъ и сама переселилась туда. Мн совтовали поступить въ гувернантки, но я ршительно не чувствовала себя способной къ этой должности, при томъ знанія мои были очень скудны. Въ магазин со мной повторилась исторія моей матери: я юлюбилась въ чиновника, занимавшаго довольно хорошую должность, онъ далъ мн честное слово жениться на мн, какъ только устроитъ свои дла, онъ сдержалъ бы свое слово, если бы не несчастный случай: хавши къ своей матери на свиданіе, съ цлію просить ея согласія на женитьбу, онъ утонулъ, купаясь въ рк на дорог. Всть о его смерти поразила меня страшно. Мн пришло время разршиться отъ бремени, я оставила магазинъ. Кое-какъ я пережила страшное время родовъ, малютка оказался ребенокъ мужескаго пола, я дала ему имя, къ честь отца, Николай. Нужда меня преслдовала, ребенка подкинуть я не соглашалась, такъ промаялась я съ годъ. Жила за городомъ, въ курной изб, съ своими хозяевами, отставнымъ полицейскимъ солдатомъ и его достойной супругой. ла черный хлбъ, въ свтлый праздникъ разгавливалась солониной. Но вс мои пожертвованія не спасли ребенка: онъ умеръ. На похороны его я истратилась, а поправиться было нечмъ, за работу взято впередъ, хозяину за квартиру не заплочено, сть нечего. Я пошла на поденщину. Физическая работа была не по силамъ, что длать? Въ одно утро я стояла на базар въ ожиданіи приглашенія наняться, какъ около меня прохала какая-то двушка и взглянула мн въ лицо.
— А! здравствуй, Паша.
— Здравствуйте! отвчала я двушк, въ которой узнала свою бывшую подругу по магазину.
— Что ты такъ оборвана?
— Да денегъ нтъ.
— Вотъ вздоръ. Подемъ со мной.
— Не могу.
— Отчего?
— Прозваю работу.
— Неужели ты нанимаешься въ поденщицы съ такимъ хорошенькимъ личикомъ? Ну, не ожидала! Да полно, подемъ ко мн.
— Говорю же теб: денегъ нтъ
— На, вотъ, и дамъ три рубля. Будутъ, отдашь. Пожалуйста не церемонься, да пойдемъ или подемъ.
Я взяла деньги съ благодарностію и мы пошли. Я пришла къ Груш,— такъ звали мою подругу,— застала у ней еще трехъ другихъ двушекъ. Груша меня сейчасъ нарядила въ свое новенькое кисейное платье, которое мн отдала въ подарокъ, напомадила, причесала по послдней мод голову. Я давно не видала себя такой хорошенькой, какъ въ тотъ день. Мы много смялись, шутили, ли пряники, конфекты, которыхъ у ней было множество. О жизни ея я не распрашивала. Вечеромъ пріхало нсколько мужчинъ. Груша выскочила принять ихъ… Мужчины со мной были вжливы и внимательны…
Конечно, я недолго была въ этомъ дом и поспшила скоре изъ него удалиться, но нужда опять согнула меня, дваться было некуда, мста нтъ и не предвидится, что длать? Я должна была не разъ прибгать къ великодушію Груши, а наконецъ и сама вступила въ число офиціальныхъ подругъ ея, забрала жалованья впередъ за полгода, пріодлась, уплатила деньги за квартиру и начала жить… Но что это за жизнь, что за каторга, вы и представить себ но можете!.. Я тяготилась этой жизнію, хотла бжать оттуда, но куда? Подруги не пускали, жалованье впередъ забрано… Нсколько разъ мысль о самоубійств приходила мн въ голову, не знаю почему только я осталась въ живыхъ… Въ числ рдкихъ постителей нашего дома былъ и Хребтовъ, мой теперешній хозяинъ. Вотъ сейчасъ принесу его карточку. Хорошъ? спросила сна, подавая мн ее.— Я увидлъ подслповатую личность, не молодыхъ лтъ, съ бородой, кажется блондина. Наружность, судя по карточк, была не презентабельная.— Наша продолжала: Хребтову я понравилась. Онъ сталъ здить для меня все чаще и чаще. Наконецъ предложилъ мн жить у него. Я согласилась. Первоначально я ничего не длала, жила въ особой нанятой квартир, но какъ стала наскучать Хребтову просьбою дать мн какое нибудь занятіе, то онъ предложилъ мн: не хочу ли я быть сидлкой. И вотъ, такимъ-то образомъ я очутилась на настоящемъ моемъ мст. Теперь моя исторія жизни вся, Владиміръ Васильевичъ! Что посл этого, любите вы свою Пашу?
— Погоди, дай мн опомниться. Согласна ли ты исправиться?
— Чтожь будетъ?
— Выйди за меня замужъ. Я женюсь, перестану пить, службу найду въ другой губерніи, тамъ насъ никто не знаетъ и мы заживемъ новою жизнью…
— О милый, о дорогой мой Володя! Могу ли я подумать согласиться на твое предложеніе. Нтъ, мн своя дорога, а теб своя. Выпьемъ еще рюмку и затмъ разстанемся. Больше, чтобы нога твоя не была въ этомъ дом. Она еще выпила водки. Я плакалъ.
Ушелъ я отъ Паши вечеромъ, когда стукъ приходящихъ постителей сталъ длаться чаще и чаще. Долго я не могъ оторваться отъ Паши, разъ двадцать возвращался прощаться.
Утромъ слдующаго дня я опять отправился къ Паш, она сторожила меня въ окно и, увидя, заперла дверь на крючокъ. Я началъ стучать.
— Владиміръ Васильевичъ! Я еще вчера вамъ сказала, что не приму васъ. Уйдите. Я вамъ не отопру.
— Полно, Паша, что за глупости? Пусти! Не пустишь, я еще хуже сгублю себя.
— Длайте, какъ знаете, сказала она изъ комнаты.— Лишь бы глаза мои не видли. Одно слово, не пущу.
Длать нечего, я ушелъ, но на душ было горько, эту горечь я залилъ другою горечью — водкою. Посл этого я частенько ходилъ къ ней, но никогда не былъ принятъ. На служб я совсмъ пересталъ бывать. Скоро одинъ изъ бывшихъ товарищей извстилъ меня запиской, что за неявку на службу меня хотятъ уволить по третьему пункту. Я тотчасъ же подалъ прошеніе объ отставк. Меня уволили. Вс вещи, какія были у меня, я спустилъ за безцнокъ и все пропилъ, остался лишь въ одномъ сюртучишк и въ одной перемн блья на себ. Впослдствіи все это пришло въ ветхость. Пилъ я чрезвычайно много, безъ просыпу, съ утра до вечера. Разъ, пьяный, я ворвался позднимъ вечеромъ къ Паш, но она упросила своихъ гостей вытолкать меня, и меня выгнали въ шею. Въ это время я дошелъ до полной крайности и безсовстности: быть битымъ, вытолканнымъ, для меня ничего не значило. О Паш я только зналъ, что ее бьетъ Хребтовъ и что она также стала пить сильно. Наконецъ Хребтовъ выгналъ ее за пьянство. Куда длась Паша, мн стало неизвстно. Тщетно я розыскивалъ ее по всмъ трактирамъ, кабакамъ, Паша не отыскивалась. Я продолжалъ вести туже жизнь. Квартиры своей я ужь не имлъ, а ночи проводилъ на торговой площади, въ кибиткахъ, поставленныхъ для продажи. Въ день первой встрчи моей съ вами я нечаянно встртился и съ Пашей. Вечеромъ этого дня я пьянствовалъ въ кабак съ однимъ солдатомъ. Вышли мы, когда уже кабаки запирались, часовъ въ одиннадцать. Солдатъ пригласилъ меня ночевать къ нему въ квартиру, я согласился. Квартира эта, грязненькая избушка, на конц города, надъ ркою, состояла, какъ оказалось, изъ сней, комнаты и чулана. Въ комнат спало его семейство: жена и трое дтей. Мы улеглись въ снцахъ, на полу, вмст съ теленкомъ, недавно вступившимъ въ жизнь. Изъ чулана доносились чьи-то стоны. Я полюбопытствовалъ у солдата: кто это?— Постоялка, вишь, хворая, стонетъ. Вслдъ затмъ онъ захраплъ. Я тоже послдовалъ его примру. Ночью съ похмлья меня мучила страшная жажда. Въ чулан раздавались стоны.
Я обшарилъ вс снцы, искавши воды, но ея не нашелъ. Кое какъ я ощупалъ дверь въ избу, въ потьмахъ наткнулся на какой-то боченокъ, что ли, который съ грохотомъ покатился. Шумъ этотъ разбудилъ хозяйку.
— Какой чортъ тамъ толчется? сказала она съ просонья.
— Это я, матушка, гость, что съ мужемъ пришелъ.
— Ишь чортовы пьяницы. Чего жь теб нужно?
— Водицы. Гд она? Встань, пожалуйста, дай!
— Какже! вставать для тебя буду. Ищи самъ, вода въ чулан.
Я отправился туда, также ощупью нашелъ дверь, визгливо скрипнувшую, когда я отворилъ ее.
— Кто тутъ такой? спросилъ меня болзненный голосъ, раздавшійся въ углу чулана.
— Не бойся, свой, человкъ, что пришелъ съ хозяиномъ, пояснилъ я хрипло, съ перепою. Пришелъ воды напиться.
— Охъ! и самой-то смерть хочется пить, да тоже не знаю гд она. Вишь хозяйка ее розно ставитъ: то въ снцахъ, то въ изб, а то и въ чулан. Теперь-то она здсь, да гд не знаю.
— Ладно. Какъ нибудь отыщемъ. Вотъ если бы спичку найти. Кажись была у меня въ карман. Но сколько я не обшаривалъ своихъ кармановъ, а спички не было ни одной.
— Нтъ ли у тебя, бабка, спички?
— Есть дв коробочки, да въ плать, ты не найдешь ихъ, а самой-то встать мн не въ моготу.
— Постой я вотъ пойду къ хозяину. Авось, у него добуду спички.
Растормошить хозяина было мудрено. Солдатъ спалъ мертвецки, но тмъ не мене, мн, при помощи толчковъ въ бокъ, тряски за руку, удалось это.
— Федосичъ, Федосичъ! а Федосичъ! приставалъ я.
— А? было отвтомъ.
— Федосичъ, Федосичъ?
— Чево.
— Гд спички?
— Какія? спросилъ онъ наконецъ, проснувшись.
— Такія, что цигарки закуриваютъ.
— Въ чинарк.
— А чинарка гд?
— А укрытъ чмъ же я? вдь ею же.
Я ползъ въ карманъ чинарки и вынулъ до десятка спичекъ, съ которыми и отправился въ чуланъ.
— Свчка есть? спросилъ я у больной, входя въ чуланъ.
— Нтъ, свчки нтъ, а есть каганчикъ, тутъ стоитъ возл меня.
Я началъ тереть спичку. При свт ее увидалъ въ углу какую-то груду лохмотьевъ, къ которому и отправился. Съ долгими поправками и трудомъ я зажегъ каганецъ, а съ помощью его отыскалъ и ведро съ водой, въ которомъ плавалъ деревянный корчикъ. Я зачерпнулъ корчиковъ пять и выпилъ ихъ съ жадностію, потомъ поднесъ и больной.
— Ахъ, вскрикнула она, принимая корчикъ и выпустила его изъ рукъ. Сонъ, что ли это?
Я посмотрлъ на больную и обомллъ отъ страха и изумленія. Въ этомъ худомъ скелет постоялки я узналъ любимую мной Пашу.
— Что это съ тобой сдлалось? сказалъ я, когда первое изумленіе прошло.
— Неужели это ты, Володя? спросила она, не отвчая мн на мой вопросъ.
Я молча взялъ ее за руку, слъ около нея и сталъ разсматривать ея исхудалое лицо.
Она была одта въ грязную холщевую рубашку и покрыта заячьей порванной шубкой, крытой синимъ каленкоромъ. Голова была повязана какимъ-то ситцевымъ платкомъ. Лицо блдное, истощенное, на которомъ ярко горлъ зловщій румянецъ чахотки. Пашу узнать было трудно.
— Что съ тобой сдлалось? повторилъ я. Какими судьбами ты въ этомъ дом?
— Это моя прежняя квартира, гд я жила съ ребенкомъ. Помнишь, я теб разсказывала.
— Но какъ же ты вновь пришла сюда?
— Охъ, разсказывать долго. Ну, просто я у Хребтова стала пить крпко. И прежде я пила въ тихомолку, а какъ разсталась съ тобой, мн такъ горько было, что я стала стараться забыться и для этого пила все больше и больше. Просто никуда не стала годна. Ну, онъ и прогналъ.
— Что жь ты не искала другого мста?
— Я бъ и искала его, когда бъ была здорова.
— Разв ты еще у Хребтова заболла.
— Чрезъ него больше,— Хребтовъ билъ меня крпко. Боже какъ крпко! Вс легкія отбилъ…
— Но ты бы раньше ушла отъ него.
— Не до того было, сказала она вздохнувши. Ну, а ты Володя, совсмъ пропалъ? Нтъ возврату?— Я ничего не отвчалъ. Паша залилась слезами.
— Полно не надрывай себя, твое здоровье и безъ того слабое. Побереги себя для меня! Можетъ быть, мн удастся доктора привести сюда завтра. Купимъ лекарства. Богъ дастъ поправишься, утшалъ я ее.
— Нтъ, меня ужъ поправитъ и исправитъ одинъ врачъ — могила. Исправься лучше ты, Володя. Ты еще молодъ, можешь быть полезенъ и себ и людямъ. Мн жить не долго, уважь мою просьбу, просьбу умирающей. Ты молчишь, Володя, ты не слушаешь меня.— Она опрокинулась на спину, и закрыла глаза рукой.
Цлую ночь я прокороталъ съ Пашей. Мы вспоминали первую нашу встрчу, мои неловкія посщенія, впечатлніе, которое мы произвели другъ на друга. Тутъ былъ и ропотъ на судьбу: отчего не столкнула она насъ прежде, при лучшихъ обстоятельствахъ, и жалобы на самихъ себя и на свое безсиліе.
На утро я побжалъ къ знакомому мн доктору Федосевскому, молодому врачу, недавно выдержавшему экзаменъ на доктора, медицины въ московскомъ университет, человку, въ великодушіи и знаніи котораго, я не могъ допустить сомннія. Слезы душили меня, я не могъ говорить и объяснить причину своего посщенія Федосевскому, когда онъ вышелъ ко мн.
— Ради Бога успокойтесь, вы скажите мн, чмъ могу служить вамъ? спрашивалъ онъ меня.
Кое-какъ съ рыданьями, прерывавшими мои слова, я объяснилъ ему, что мн отъ него нужно.— Я умолялъ его не отказать мн, помочь несчастной женщин, отъ которой зависитъ моя жизнь, я признался ему, что люблю ее.
— Подемъ, подемъ, будьте покойны.— Я сейчасъ же прикажу послать за извозчикомъ. Вы напрасно меня такъ просите: это мой долгъ, обязанность, мое призваніе, отвчалъ онъ на мои просьбы.— Мы похали. Федосевскій осмотрлъ больную. Кром чахотки, она была еще больна и отъ побоевъ, принятыхъ недавно у Хребтова, все тло ея было покрыто синяками, нога вывихнута.
Федосевскій прописалъ ей лекарства, пластырь и проч. Прощаясь, онъ остановилъ меня на крыльц, и сообщилъ грустную новость, что Паша должна умереть, и скоро, много, много прибавилъ онъ, если она проживетъ мсяца полтора, два.
— Да, забылъ еще спросить васъ, сказалъ Федосевскій, садясь на дрожки. Я прописалъ лекарство, положимъ оно и не дорого, но… есть ли у васъ деньги? если нтъ, пожалуйста, нецеремоньтесь!— Денегъ у меня не было ни копйки, но, огорченный сообщеннымъ мн Федосевскимъ извстіемъ, я отвчалъ ему, чтобы онъ не безпокоился.— Денегъ у меня немного, отвчалъ я, но на лекарство и прочее станетъ.— На меня нашло какое-то отупніе.
— Но вамъ надо еще позаботиться о возможной чистот постели, блья, дал$е о перемн квартиры для больной? возразилъ онъ.— Я вновь поблагодарилъ его. Федосевскій попрощался, пообщавъ чрезъ два дня захать къ больной.— Раньше, ей Богу, не могу, добавилъ онъ: ду за городъ, верстъ за 60, есть труднобольной, которому крайне необходима моя помощь.
Распрощавшись съ Федосевскимъ, я кинулся къ Паш.
— Ну, что сказалъ теб докторъ? Скоро умру?..
— Напротивъ. Онъ сказалъ, что ты скоро выздоровешь.
— Будто бы? О, если бы это сбылось.
— Что тогда?
— Тогда, сказала она съ энергіей. Тогда, если ты только и теперь любишь меня какъ прежде, я спасу тебя… Я буду твоимъ другомъ, женой, хранителемъ. Я заставлю тебя начать новую жизнь, исполнить высокое назначеніе человка… Но это иллюзія, мой милый! Я чувствую, что-то съ каждымъ днемъ лопается въ груди моей постепенно. Нтъ, мн жить осталось недолго, я это знаю.
Я старался успокоить ее, просилъ беречь себя и разпрощался съ нею, чтобы пойти въ городъ за лекарствами.
Вышедши изъ дома, я обдумывалъ гд бы достать денегъ. Если я не спасу Пашу, то все-таки продлю ея отрадное для меня существованіе. Я, прежде чувствовалъ къ Паш страсть физическую, а потомъ, еслибы вы заглянули въ это время въ мое сердце, вы бы увидли, въ какую небесную страсть перешло это чувство. Ее слабую, больную, хилую я полюбилъ гораздо боло веселой, бодрой женщины, какой я узналъ ее при первой встрч.
Эти мысли занимали меня въ продолженіи дороги въ городъ. Я страшно былъ недоволенъ на себя, что отказался отъ помощи Федосевскаго, этого добраго и благороднаго человка. Достать же денегъ, сколько по раздумывалъ я, ршительно было негд. Гд достать нсколько рублей, если иногда не доставалъ четырехъ копекъ на косушку водки? Но я не унывалъ: обращусь къ одному, къ другому, гд достану гривенникъ, гд пять копекъ, авось Богъ дастъ соберу, если же неудастся, пойду къ Федосевскому, признаюсь въ своей лжи, попрошу его помощи. Надежды мои оказались несбыточными. Я проходилъ часовъ шесть и немогъ достать ни копйки, исключая четвертака, заработаннаго мною переноской привезеннаго товара въ одну лавку. Къ Федосевскому я заходилъ три раза и все не заставалъ его дома, а въ послдній разъ мн сказали, что онъ ухалъ изъ города.— Говорили ли вы ему, спрашивалъ я у лакея, что я приходилъ.
— Виноватъ-съ! баринъ торопился, мы захлопотались, позабылъ-съ.
Сколько не ломалъ я головы, сколько не составлялъ плановъ, но денегъ достать было ршительно негд.