Действие происходит в имении, недалеко от Стокгольма, в наше время.
Обстановка. Комната ротмистра. На заднем плане, справа, дверь. Посреди комнаты большой круглый стол с газетами и журналами. Направо кожаный диван и перед ним столь. В правом углу оклеенная обоями дверь. Налево — бюро, часы и дверь в жилые комнаты. На стенах оружие, пистолеты, ягдташи. У двери стоячая вешалка с форменной одеждой. На большом столе горит лампа.
Первое действие.
Первое явление.
(Ротмистр и Пастор сидят на кожаном диване. Ротмистр в форменном сюртуке и высоких сапогах со шпорами. Пастор в черном, только галстук белый. Он курит трубку. Ротмистр звонит).
Денщик. Что прикажете?
Ротмистр. Нёйд здесь?
Денщик. Он ждет в кухне.
Ротмистр. Опять в кухне? Сейчас же послать его сюда.
Денщик. Слушаю, г. Ротмистр! (Уходит).
Пастор. Опять неприятности какие-нибудь?
Ротмистр. Опять этот негодяй устроил что-то с прислугой. Совершенно невозможный человек.
Пастор. Нёйд? В прошлом году ведь была такая же история!
Ротмистр. Да, да. Помнишь? Скажи ему, ради Бога, что нибудь… по-дружески… Может быть, это подействует! Я с ним и ссорился и бил его даже, — ничего не помогает.
Пастор. И теперь ты рекомендуешь прочитать ему проповедь? Неужели ты думаешь, что слово Божие может повлиять на кавалериста?
Ротмистр. На меня — нет, как тебе известно…
Пастор. И даже очень хорошо известно.
Ротмистр. Он — другое дело! Во всяком случае попробовать можно.
Второе явление.
Те же и Нёид.
Ротмистр. Что ты опять устроил Нёйд?
Нёйд. Простите, г. Ротмистр, только при пасторе я не могу сказать этого.
Пастор. Не стесняйся, друг мой.
Ротмистр. Признаваться, или — ты отлично знаешь, что тогда будет.
Нёйд. Видите, дело было так: Мы танцевали у Габриэль… вот Людвиг и говорит.
Ротмистр. При чём тут Людвиг?… К правде поближе!
Нёйд. А Эмма позвала пойти с ней на гумно.
Ротмистр. Так что собственно Эмма тебя соблазнила?
Нёйд. Да в роде этого. А потом, позвольте сказать, — ведь если девушка не захочет, то ничего и не выйдет.
Ротмистр. Коротко и ясно: Твой это ребенок, или нет?
Нёйд. Кто же это может знать?
Ротмистр. Что? Ты даже не знаешь?
Нёйд. Этого никто никогда не может знать!
Ротмистр. Разве ты… не один был?
Нёйд. Тогда — да… А потом… разве можно знать, один ты был или не один…
Ротмистр. И ты обвиняешь Людвига? Ты это хочешь сказать?
Нёйд. Разве можно знать, кого собственно надо в этом обвинять?
Ротмистр. Да, но ты говорил Эмме, что женишься на ней…
Нёйд. Так ведь это уже всегда приходится говорить!
Ротмистр. (Пастору): Это ужасно!
Пастор. Старая история! Послушай, Нёйд, но ведь ты-то сам должен знать, — твой это ребенок или нет!
Нёйд. Да, было у нас… — это правда… Но ведь вы сами, г. Пастор, знаете, последствий может и не быть.
Пастор. Речь теперь о тебе, друг мой! И ты хочешь бросить девушку с ребенком? Заставить тебя жениться на ней — нельзя, но позаботиться о ребенке ты должен!.. Это твой долг.
Нёйд. Но и Людвиг тоже должен!
Ротмистр. В таком случае пусть судятся! Я разобраться тут не в состоянии, да и удовольствия никакого нет! Убирайся!
Пастор. Нёйд, еще одно слово! И тебе не кажется бесчестным бросать так девушку с ребенком? Не кажется? Не думаешь ли ты, что подобный образ действия… гм… гм…
Нёйд. Да если бы я знал наверное, г. Пастор, что это мой ребенок, но ведь этого никогда нельзя знать… А всю жизнь возиться с чужим ребенком, тоже не очень приятно. Это ведь понятно и вам, г. Пастор, и г. Ротмистр тоже понимает.
Ротмистр. Марш!
Нёйд. Да спасет вас Господь, г. Ротмистр! (Уходит).
Ротмистр. Только смотри, не в кухню, негодяй!
Третье явление.
Ротмистр и пастор.
Ротмистр. Отчего же ты не пробрал его хорошенько?
Пастор. Как? Развей не отчитал его?
Ротмистр. Сидел и ворчал что-то себе в бороду!
Пастор. Да по правде сказать, я не знаю, что и говорить! Жаль девушку, — конечно, но жаль и парня! А представь себе, если ребенок не от него! Девушка может покормить ребенка четыре месяца в Воспитательном доме, и ребенок устроен на всегда, а ведь парень кормить его грудью не может! Девушка может поступить впоследствии в кормилицы на более интересное место, а его жизнь может быть исковеркана, если его выгонят из полка.
Ротмистр. Да, не хотел бы я быть судьей и вынести приговор по этому делу. Конечно, говорить о полной невинности парня не приходится, но и знать наверное тоже нельзя. Но одно очевидно, девка виновата, если уж необходим виновный.
Пастор. Да, да. — Я никого не осуждаю… О чём это мы говорили, когда выплыла эта милая история?.. Да, о Берте и об её конфирмации!
Ротмистр. Собственно не о конфирмации, а обо всём её воспитании. У нас весь дом полон женщин, которые все желают воспитывать моего ребенка. Теща желает сделать из неё спиритку, Лаура — художницу, гувернантка — методистку, старая Маргрет — баптистку, а прислуги метят ее в армию спасения. Нельзя же при такой пестроте говорить серьезно о душе, — в особенности, когда, я, больше всех имеющий право руководить её воспитанием, встречаю неизбежно одни только противодействия всем моим стараниям. Поэтому я должен вырвать ее из этой обстановки!
Пастор. Слишком много женщин распоряжается у тебя в доме.
Ротмистр. Да, действительно! Совсем как в клетке с тиграми! И не подноси я им к носу раскаленного железного прута, они бы растерзали меня в первую же удобную минуту!.. Тебе, конечно, смешно!.. Мало того, что я женился на твоей сестре, ты еще мне свою мачеху преподнес!
Пастор. Невозможно же держать у себя в доме мачеху.
Ротмистр. Теща, — это, конечно, лучше, в особенности у других!
Пастор. Да, да, у каждого свой крест в жизни.
Ротмистр. Да, но мой слишком тяжел! У меня еще эта старуха кормилица, которая обращается со мной, как будто я всё еще в нагруднике хожу! Она милейший человек, но ей, право, не место здесь.
Пастор. Следовало бы, зять, всё это женское царство держать в повиновении, — а ты им волю даешь.
Ротмистр. Может быть, ты меня, друг, научишь, как можно держать женщин в повиновении!
Пастор. По правде сказать, хоть Лаура и собственная моя сестра, но она всегда была упряма.
Ротмистр. У Лауры есть, конечно, свои неприятные стороны, но она еще не так опасна!
Пастор. Да ты не стесняйся, — я ведь знаю ее!
Ротмистр. Правда, она получила романтическое воспитание, и ей иногда трудно бывает разбираться в житейских отношениях, но, в конце концов, она мне жена…
Пастор. И потому, что она тебе жена, она лучше других! Нет, зять, она то и угнетает тебя больше всех.
Ротмистр. Но теперь у нас весь дом вверх дном пошел. Лаура не хочет расставаться с Бертой, а я не могу допустить, чтобы она оставалась в этом сумасшедшем доме.
Пастор. Вот как?.. Значит, Лаура не хочет. В таком случае можно ожидать больших неприятностей! Еще ребенком она, бывало, валялась как мертвая, пока не исполнят её желания… А когда получала то, чего требовала, то отдавала назад с объяснением, что она хотела совсем не этой вещи, а только настоять на своем.
Ротмистр. Уже тогда она была такой! Да, да… По временам с ней бывает что-то в роде припадков, и я боюсь за нее… Мне кажется просто, что она больна.
Пастор. Но в чём заключаются твои планы относительно дочери, против которых восстает Лаура? Неужели нельзя прийти к соглашению?
Ротмистр. Не подумай ради Бога, что я хочу сделать из неё что нибудь исключительное или копию с меня самого! Но быть сводником собственной дочери и воспитывать ее исключительно для замужества — я не желаю, потому что, в случае если она не выйдет замуж, она будет чувствовать себя несчастной. Но, с другой стороны, я не собираюсь готовить ее для мужской, так сказать, дороги, которая требует многолетней подготовки, и вся эта работа окажется ни к чему, если она выйдет замуж.
Пастор. Чего же ты собственно хочешь?
Ротмистр. Я хочу, чтобы она готовилась в учительницы. Если она не выйдет замуж, будет сама о себе заботиться, и в конце концов ей будет не тяжелее, чем всем несчастным учителям, которым приходится делить свой заработок с семьей. А выйдет замуж, — применит свои знания на воспитании собственных детей. Разве это не правильно?
Пастор. Правильно. Но с другой стороны она уже обнаружила такие способности к живописи, что было бы насилием искусственно подавить их.
Ротмистр. Нет, я показывал её рисунки одному действительно выдающемуся художнику, и он сказал, что всему этому можно научиться в школе, — не больше. Но вот прошлым летом является сюда какой-то идиот, объявляет, что у неё колоссальное дарование, и судьба её решается к удовольствию Лауры.
Пастор. Что же он — влюбился в девочку?
Ротмистр. Для меня это не подлежит сомнению.
Пастор. Ну, тогда, мой друг, я никакого исхода не вижу… Это неприятно, но у Лауры, конечно, есть и союзники.
Ротмистр. Ну, уж это само собой разумеется. Весь дом объят пламенем, и по правде сказать, это далеко не честная война.
Пастор (поднимается). Ты думаешь, мне это не знакомо?
Ротмистр. И тебе тоже?
Пастор. И мне…
Ротмистр. Но хуже всего вот что: мне представляется, что все эти споры о будущности Берта покоятся на мотивах… безграничной ненависти. Они вечно бросаются фразами на счет того, что мужчина должен убедиться, что женщина способна на то-то и на то-то! Мужчина и женщина противопоставляются друг другу без конца — с утра до ночи. — Ты уж собираешься уходить?.. Останься… посидим вечерок! Ничего особенного не предстоит, но, ты знаешь, я жду к себе нового доктора. Ты уж его видел?
Ротмистр. Да… это приятно… Как ты думаешь, будет он моим союзником?
Пастор. Кто его знает? Это зависит от того, как близко он сталкивался с женщинами.
Ротмистр. А может, ты останешься?
Пастор. Нет, спасибо, дорогой, я сказал, что к вечеру вернусь, и старуха будет беспокоиться.
Ротмистр. беспокоиться?.. Вернее, злиться!.. Ну, как хочешь! Помочь тебе надеть шубу?
Пастор. И холодно же сегодня!.. Благодарю… А ты бы всё-таки поберег себя! У тебя такой нервный вид!
Ротмистр. Нервный вид?.. У меня?..
Пастор. Да, да, ты нездоров?!..
Ротмистр. Это Лаура тебе наговорила? Вот уж двадцать лет, как я, по её словам, кандидат на тот свет!
Пастор. Лаура? Нет, но я беспокоюсь за тебя!
Береги себя! Искренно советую! Ну, прощай, дружище! Так ты и не хотел говорить о конфирмации?
Ротмистр. И не думал. Это должно идти обычным путем… Я не носитель истины и не мученик. И кончено!.. До свиданья… Всего хорошего.
Пастор. Прощай, дорогой! Кланяйся Лауре!
Четвертое явление.
Ротмистр, потом Лаура.
Ротмистр (открывает бюро и садится сводить счеты.) Тридцать четыре… семь… сорок восемь… пятьдесят шесть… Лаура (из соседней комнаты). Будь так добр… Ротмистр. Сию минуту! — шестьдесят шесть, семьдесят один, восемьдесят четыре, восемьдесят девять, девяносто два, сто… Что такое?
Лаура. Я не мешаю?
Ротмистр. Нет, нет… Деньги на хозяйство? Лаура. Да.
Ротмистр. Положи счета, — я просмотрю!
Лаура. Счета?
Ротмистр. Ну, да.
Лаура. С каких это пор я должна представлять счета?
Ротмистр. С сегодняшнего дня! Наше положение очень шатко, и на случай катастрофы счета должны быть, иначе нас могут обвинить в злостном банкротстве.
Лаура. Я не виновата, если дела наши в таком положении.
Ротмистр. Счета это именно и докажут.
Лаура. Если арендатор не платит, — вина не моя.
Ротмистр. А кто же рекомендовал арендатора? Ты! Почему ты рекомендовала этого — с позволения сказать — негодяя?
Лаура. А зачем ты кончил с таким негодяем?
Ротмистр. Потому что, пока вы не настояли на своем, я не мог ни есть, ни спать, ни работать покойно. Ты стояла за него, потому что твой брат хотел от него отделаться! Теща — потому что я этого не хотел. Гувернантка — потому что он пиетист, а старуха Маргрет — потому что она еще девчонкой знала его бабушку. Вот почему я согласился! А не согласись я, то теперь я бы сидел в сумасшедшем доме или лежал бы в фамильном склепе!.. Вот деньги на хозяйство и на мелкие расходы… А счета лотом дашь!
Лаура (приседает). Очень благодарна! — А ты ведешь счета тратам не на дом?
Ротмистр. Это тебя не касается!
Лаура. Ну, конечно, так же, как и воспитание моего ребенка! Пришли господа мужчины на вечернем заседании к какому нибудь решению?
Ротмистр. Я пришел к решению уже раньше и только сообщил о нём единственному нашему общему другу! Берта будет помещена на полный пансион в городе… И переедет через две недели!
Лаура. К кому же это, позволь спросить?
Ротмистр. К аудитору Сефбергу.
Лаура. К этому вольнодумцу!
Ротмистр. По смыслу закона дети должны воспитываться во взглядах отца!
Лаура. И мнения матери в этом, вопросе даже не спрашивают?
Ротмистр. Нет. Она продает свое естественное право и уступает его отцу за то, что он заботится о ней и о детях!
Лаура. Так что у матери — никаких прав на ребенка?
Ротмистр. Никаких. Раз товар продан, нельзя отбирать его назад да еще удерживать деньги.
Лаура. Но разве отец и мать не могут решить вместе…
Ротмистр. Каким же образом? Я хочу, чтобы она жила в городе, ты хочешь, чтобы она осталась дома. Арифметическое среднее — поместить ее на станции на полпути между городом и родным домом. Как видишь, распутать этот узел нет возможности.
Лаура. Тогда придется его разрубить! — Зачем тут был Нёйд?..
Ротмистр. Это служебная тайна!
Лаура. Известная всей кухне.
Ротмистр. Тогда и ты должна ее знать.
Лаура. Да я и знаю.
Ротмистр. И приговор у тебя уже имеется?
Лаура. Он написан в законе.
Ротмистр. В законе же написано, кто отец ребенка.
Лаура. Нет, по обыкновению это и так знают.
Ротмистр. Умные люди утверждают, что знать этого нельзя.
Лаура. Удивительно! Нельзя знать, кто отец ребенка?
Ротмистр. Утверждают так!
Лаура. Удивительно! Почему же тогда отец имеет такие права на ребенка?
Ротмистр. Он имеет их только в том случае, если он принимает на себя обязанности сам, или если эти обязанности на него возлагаются. Ну, а в браке возможность сомнений в отцовстве сама собой исключается.
Лаура. Сомнение само собой исключается?
Ротмистр. Надеюсь.
Лаура. Ну, а если жена была неверна мужу?
Ротмистр. К данному случаю это не подходит! У тебя есть еще вопросы?
Лаура. Нет.
Ротмистр. В такому случае я пройду к себе в комнату, а ты будь добра, пошли за мной, когда придет доктор. (Запирает бюро и встает).
Лаура. Хорошо.
Ротмистр (идет в оклеенную обоями дверь направо). В ту же минуту, как он пройдет. Я не хочу быть невежливым… Понимаешь! (Уходит).
Лаура. Понимаю.
Пятое явление.
Лаура (одна рассматривает расписки, которые держит в руках).
Голо с тёщи (из другой комнаты). Лаура!
Лаура. Да!..
Голос тёщи. Чай мне готов?
Лаура (в дверях) Сейчас подадут! (Идет к выходной двери на заднем плане. В это время денщик ее отворяет).
Денщик (докладывает). Доктор Эстермарк.
Доктор. Имею честь представиться!
Лаура (идет ему на встречу и протягивает руку). Милости просим, г. доктор. От души рада… Ротмистр вышел, но он сейчас придет.
Доктор. Прошу извинить, что я пришел так поздно, но были уже визиты к больным.
Лаура. Пожалуйста… Садитесь!
Доктор. Благодарю вас!
Лаура. Да, в настоящее время у нас много больных, но, надеюсь, вы всё-таки справитесь, а для нас, заброшенных в деревне, так важно найти врача, который принимает близко к сердцу интересы больных…
А я столько хорошего слышала о вас, доктор, что, надеюсь, между нами установятся самые лучшие отношения.
Доктор. Вы слишком любезны, но с своей стороны в ваших интересах позвольте надеяться, что мои посещения ‘по долгу службы’ не будут слишком часты. Ведь ваше семейство в общем здорово и…
Лаура. Да, острых болезней, слава Богу, у нас не было, но всё-таки у нас не совсем благополучно.
Доктор. Да?
Лаура. К сожалению, не всё идет так, как бы хотелось.
Доктор. Вы пугаете меня!
Лаура. В каждой семье бывают такие обстоятельства, которые понятия честь и совести заставляют скрывать от всех…
Доктор. Кроме врача…
Лаура. Поэтому я и считаю своим долгом, как бы это тяжело ни было, в первую же минуту сказать вам всю правду.
Доктор. Может быть, вы отложите этот разговор до тех пор, пока я буду иметь честь познакомиться с г. ротмистром.
Лаура. Именно нет! Вы должны выслушать меня, прежде, чем увидите его.
Доктор. Значит, речь идет именно о нём?
Лаура. Да, о моем несчастном, дорогом муже!
Доктор. Вы пугаете меня, но, поверьте, я искренно сочувствую вашему горю.
Лаура (вынимает платок). Мой муж душевно болен. Теперь вы знаете всё, впоследствии увидите сами.
Доктор. Что вы говорите! Я с таким восхищением читал превосходные работы г. ротмистра по Минералогии и всегда поражался ясности и силе его ума.
Лаура. В самом деле? Как бы я была рада, если бы мы, его близкие, все ошибались.
Доктор. Но возможно, что его душевное равновесие нарушено в других областях. расскажите подробнее.
Лаура. Именно этого мы и боимся. У него, видите ли, бывают крайне странные идеи, которые могли бы быть у него, как у ученого, если бы они не отзывались на положении всей семьи. У него, например, мания делать самые разнообразные покупки.
Доктор. Это важно! Но что же он покупает?
Лаура. Целые ящики книг, которых он не читает!
Доктор. Ну, в том, что ученый покупает книги, еще опасного ничего нет.
Лаура. Вы не верите тому, что я говорю?
Доктор. Напротив, я не сомневаюсь, что вы верите в то, что вы говорите.
Лаура. Ну, а возможно, чтобы человек мог в микроскоп видеть, что творится на другой планете?
Доктор. А он говорит, что он видит?
Лаура. Да, говорит.
Доктор. В микроскоп!
Лаура. В микроскоп! Именно!
Доктор. Если это так, это имеет значение!
Лаура. Если это так! Вы не имеете никакого доверия ко мне, доктор, а я тут сижу и вверяю вам семейные тайны…
Доктор. Простите… Я польщен Вашим доверием, но, как врач, прежде чем судить, я должен всё исследовать и убедиться. Бывают у г. ротмистра капризы?.. Замечается неустойчивость воли?
Лаура. Бывает ли?… Мы двадцать лет женаты, и у него еще не бывало решения, которого он бы не отменил.
Доктор. Упрям он?
Лаура. Он всегда должен настоять на своем, но как только он добьется цели, он от всего отступается и предоставляет решать мне.
Доктор. Это очень важно и требует точного наблюдения. Воля, сударыня, спинной хребет души. Раз он поврежден, — душа гибнет.
Лаура. И одному Богу известно, как я старалась в эти годы испытаний предупреждать все его желания. Если бы только знали, какую жизнь приходилось мне вести около него!
Доктор. Ваше несчастье глубоко трогает меня, и я обещаю вам сделать всё, что возможно. Я жалею вас от всего сердца и прошу вполне положиться на меня. Но после всего, что я выслушал, я буду просить вас об одном. Остерегайтесь вызывать у больного мысли способные произвести на него сильное впечатление, ибо в больном мозгу они легко могут превратиться в мономанию или навязчивые идеи. Понимаете?
Лаура. Значит, стараться не возбуждать его подозрительности?
Доктор. Безусловно! Больному можно навязать какую угодно мысль, именно потому что он слишком восприимчив ко всему.
Лаура. Так!.. Понимаю… Да!.. Да! (Внутри звонят). Простите, меня мать зовет. На одну секунду!.. Ах, вот и Адольф!
Шестое явление.
Доктор и ротмистр
Из двери, оклеенной обоями.
Ротмистр. Ах, вы уже здесь, доктор! От души приветствую!
Доктор. Мне в высшей степени приятно познакомиться с знаменитым ученым, г. ротмистр!
Ротмистр. Полноте… Служба не позволяет мне углубиться в науку… хотя я надеюсь, что нахожусь на пути к одному открытию.
Доктор. Вот как!
Ротмистр. Видите, я подверг метеориты спектральному анализу и нашел уголь — следы органической жизни. Что вы скажете?
Доктор. И это заметно в микроскоп!
Ротмистр. В спектроскоп — черт возьми!
Доктор. В спектроскоп… Простите! В таком случае, чего доброго вы скоро расскажете нам, что творится на Юпитере!
Ротмистр. Не что творится, а что творилось! Только бы мой парижский поставщик прислал мне книги! Но, по-видимому, книгопродавцы всего мира составили заговор против меня. Вы не поверите, вот уже два месяца я не получал ни одного ответа на мои заказы, письма и даже резкие телеграммы. Я просто с ума. схожу! Не могу понять, что всё это значит.
Доктор. Обыкновенная небрежность! Только зачем принимать так близко к сердцу?
Ротмистр. Да, но я, чёрт возьми, не могу во время закончить работу, а я знаю, что в Берлине тоже работают над этим вопросом. Но нам совсем не о том надо говорить. Давайте поговорим о вас! Если вы хотите жить здесь, то во флигеле есть небольшая квартира. Или, может быть, вам угодно занять старую казенную квартиру?
Доктор. Как вам угодно.
Ротмистр. Нет, как вам угодно! Извольте выбирать!
Доктор. Решите уж вы, г. Ротмистр!
Ротмистр. Нет, я уж решать не буду. Это ваше дело сказать, что вам удобнее. Я на этот предмет никаких желаний не имею!.. Ровно никаких!..
Доктор. И я не могу решать!..
Ротмистр. Да извольте же наконец сказать, что вам более подходит. Я в данном случае не имею ровно никакого желания или мнения! Неужели же вы такой мямля, что не знаете, чего вы хотите! Отвечайте же, или я, наконец, рассержусь!
Доктор. Если я должен выбирать, я предпочел бы жить здесь.
Ротмистр. И отлично! Благодарю вас… О!.. — Вы меня извините, доктор, но ничто так на меня ужасно не действует, как ответ: ‘Мне всё равно!’ (Звонит. Входит кормилица). Это ты, Маргрет?.. Ты не знаешь, флигель для г. доктора приготовлен?
Кормилица. Приготовлен.
Ротмистр. Хорошо… Так я не буду вас задерживать, доктор… Вы, наверное, устали. До свиданья… и надеюсь, до завтра.
Доктор. Покойной ночи, г. Ротмистр.
Ротмистр. Жена моя, вероятно, уж до некоторой степени ознакомила вас с положением вещей, так что вы уже способны ориентироваться.
Доктор. Ваша супруга любезно дала мне несколько указаний, необходимых для новичка. Покойной ночи, г. Ротмистр. (Уходит).
Седьмое явление.
Ротмистр и кормилица.
Ротмистр. Что тебе? Что нибудь случилось?
Кормилица. Послушай… Адольф…
Ротмистр. Ну, говори, говори, старая Маргрет! Только с тобой я еще и могу разговаривать не раздражаясь.
Кормилица. Послушай, Адольф, нельзя ли вам с барыней как нибудь столковаться на счет этой истории то… с ребенком? Подумай, ведь она мать…
Ротмистр. И ты подумай, Маргрет, ведь я отец!
Кормилица. У отца и кроме ребенка есть заботы и дела, а у матери кроме ребенка ничего нет.
