Кнут Гамсун
ОТЕЦ И СЫН
Кнут Гамсун
ОТЕЦ И СЫН
Перевод с немецкого Александра Блока
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
VI
VI
VIII
VIII
Отец и сын, Гамсун Кнут, Год: 1910
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Прошлой осенью, во время моего путешествия в южные провинции, далеко на юг, я покинул в прекрасное раннее утро речной пароход, на котором ехал, чтобы остановиться в местечке Д***, странном селении, притаившемся и забытом, с дюжиной домов, церковью, почтой и флагштоком. Местечко это хорошо известно людям посвященным — искателям приключений и игрокам, знатному люду и бродягам, в продолжение нескольких летних месяцев в этом захолустье кипит жизнь. Когда я приехал, в селении была ярмарка, и все окрестные жители собрались сюда, на них было платье из шелка и кожи, пояса и перевязи с драгоценными украшениями — сообразно положению и состоянию каждого. Около церкви стояли ряды палаток, где покупали и продавали, одна из этих палаток была синяя — палатка Паво из Синвара.
Недалеко от церкви, между флагштоком и почтой, находилась гостиница. Верхний этаж был выкрашен в синий цвет — там-то и спускали игроки свои деньги.
В гостинице говорили, что Паво наверняка приедет сегодня вечером. Я спросил, кто такой Паво, и из моего вопроса сразу заключили, что я нездешний, — здесь все знали Паво. Это был тот самый человек, который три раза сорвал банк, его отцу принадлежало самое большое имение в окрестности, а все свое состояние Паво проиграл во время весеннего праздника. Каждый ребенок знал Паво, все местные девушки болтали о нем, когда сходились вечером у колодца, а набожные люди о нем молились, как только вспоминали его. Словом — игрок, блудный сын, остаток прежнего величия, бывший Крез — Паво из Синвара. Вместе и гордость местечка, и его позор.
Что касается палатки, так это его мать купила ее и наладила всю торговлю, чтобы вернуть его, если не поздно, на путь истинный. И все бы пошло хорошо, если бы Паво принялся за дело как следует, но беспутный малый в ту же неделю перекрасил палатку в синий цвет — цвет игорного дома, он вовсе не собирался менять своих привычек. Он продолжал играть, все, что зарабатывал за прилавком, он высыпал на игорный стол и обыкновенно уходил из зала беднее, чем вошел. Его палатка хорошо работала, он продавал много товаров, ни крестьяне, ни местные жители не обходили его, всем хотелось иметь дело с Паво из Синвара. Мать постоянно доставала ему новые товары, и палатка была полным-полна.
Сегодня вечером он приедет. Все местечко знало, что он приедет.
Я прослушал протяжный звон башенных часов, сливавшийся с шумом ярмарки. Вдруг в мою дверь стучит гостиничный слуг а. Малый был очень взволнован.
— Вы подумайте, — сказал он, — сам хозяин Синвара тоже приедет.
Я не спрашивал ничего подобного и сказал слуге, что приезд этого господина меня не касается. Кто он такой? Зачем приедет? Слуга пожал плечами и объяснил, что хозяин Синвара — не кто иной, как самый знатный господин в округе, самый бoгатый, друг князя Ярива и отец Паво. Он самый и приедет. Приедет, уж наверное, затем, чтобы посмотреть, что поделывает Паво и что это за проклятая рулетка, которая разоряет сына и приносит так много горя его матери.
— До всего этого мне нет никакого дела, — отвечал я. — А вот чай я давно заказывал. До свидания.
Слуга ушел…
В шесть часов в гостинице поднялась суматоха. Приехал этот господин. Он шел в темном костюме рядом с Паво, одетым в светлое. Вид имел строгий и решительный. Звонили в церковный колокол, — едва появившись в селении, этот господин обещал пожертвовать церкви деньги, большую сумму, которая может пригодиться ей в трудные времена. Кроме того, он пожаловал новый флаг для флагштока у почты. По этому случаю все местечко было в повышенном настроении, прислугу отпустили гулять, все высыпали на улицу, и бургомистр прохаживался в новом, с иголочки, мундире.
Хозяин Синвара был почтенный человек, лет за шестьдесят, несколько полный, немного бледный и одутловатый вследствие малоподвижного образа жизни, но усы его были нафабрены и глаза блестели молодо, кроме того, у него был веселый вздернутый кверху нос. Все знали, что он друг князя Ярива, имеет два больших ордена, которые надевает очень редко, так как и без них его появление внушает глубокое уважение Когда он с кем-нибудь заговаривал, ему отвечали сняв шляпу, почтительно.
Выпив стакан вина с водой, он оглядел зевак, которые шли за ним до гостиницы, и всякому что-нибудь дал. Он даже вызвал из толпы девочку и собственноручно подарил ей золотой. Впрочем, девочка была не такая уж маленькая, пожалуй, ей было лет шестнадцать — семнадцать.
Вдруг он спросил:
— Где игорный дом? Я хочу туда пойти.
Паво ведет его туда, вне себя от радости. Все следуют за ними.
Появление его произвело сильное впечатление. Рулетка в полном ходу, игра ведется оживленная, темноволосый господин, которого прислуга величает принцем, любезно подвигается, чтобы дать место своему ровне, хозяину Синвара.
Как раз в это время крупье кричит:
— Тринадцать!
Он загребает почти все ставки. с*: На столе лежали целые кучи серебра, много крупных золотых монет и пачки кредиток — почти все это исчезает под столом в железном ящике банка. И все ставят новые ставки так молчаливо и спокойно, будто ничего не случилось. На самом деле, однако, это ‘тринадцать’ принесло большой улов. Но все молчат, игра идет своим чередом, шарик бежит по кругу, замедляет бег, останавливается: опять тринадцать!
— Тринадцать! — кричит крупье и снова загребает почти все деньги.
Эти две удачи обогатили банк на много сотен золотых. Опять ставят, принц бросает, не считая, целую пригоршню бумажек. Все молчат, в комнате очень тихо, слуга в волнении задевает пустой стакан, звон его сливается с глухим жужжанием бегущего по кругу шарика.
— Ну, объясни мне игру, — говорит хозяин Синвара.
И Паво, который знает игру до тонкости, выкладывает все свои сведения. Внимание старика поглощено принцем. ‘Он разорится’, — уверяет он и вертится на стуле, как будто дело идет о его собственных деньгах.
— Принц никогда не разорится, — отвечает Паво. — Он пускает в ход только то, что выигрывает за день. Он умеет играть.
Так и случилось. Принц выиграл много, один из слуг все время стоял около него, подавал ему воду, поднимал упавший платок, всячески прислуживал, в надежде на щедрую подачку после окончания игры.
Высокий бледный черноволосый румын стоит рядом с ним. Этот ставит жизнь на карту, на последних двух тринадцати он проиграл громадную сумму, потому что постоянно упорно ставил на одно несчастливое число. Он стоит почти за спиной хозяина Синвара и протягивает руку через его плечо, чтобы сделать ставку. Рука дрожит.
— Пропал молодец, — говорит хозяин Синвара. Сын, Паво, подтверждает кивком:
— Пропал.
— Останови его, — продолжал отец. — Скажи ему от меня. Да постой, я сам.
На это сын отвечает, что здесь не принято давать советы. ‘Так же, — прибавляет он лукаво, — так же, как не положено здесь сидеть неиграющим’.
Отец удивленно смотрит на него. Он не понимает, что Паво уже охвачен нетерпением начать игру.
— Но ведь многие стоят и не играют, — возражает он.
— Нет, они тоже играют, только ждут своей очереди, — лжет Паво.
Тогда хозяин Синвара очень торжественно вытаскивает бумажник.
— Ну, играй, — говорит он, — играй, посмотрим. Только понемножку, без риска.
Но сейчас же хватает сына за руку и требует объяснений про странное число тринадцать.
— Почему тринадцать выходит каждый раз? Уж не плутует ли крупье? Скажи-ка ему.
Он уже собирается спрятать бумажник, как вдруг ему приходит мысль. Он вынимает несколько кредиток, протягивает их Паво и говорит:
— Поставь на тринадцать. Паво не согласен:
— Тринадцать вышло два раза подряд. Отец кивает и требует:
— Пусть. Ставь на тринадцать.
Паво меняет бумажку, бросает золотой на тринадцать и снисходительно улыбается на такую нелепость.
— Проиграно! — говорит отец. — Попробуй еще раз. Ставь вдвойне.
Паво больше не возражает. Это слишком забавно. Все пересаживаются. Паво раз за разом удваивает ставку, и всем хочется видеть необыкновенного игрока, хозяина Синвара. Он уже очень захвачен игрой, живые глаза следят за бегущим шариком, он вертится на стуле. Руки сжимаются в кулаки, на одном пальце у него два драгоценных перстня.
Когда крупье называет цифру двадцать три вместо тринадцати, он восклицает:
— Еще раз поставь на тринадцать! Ставь сотню!
—Но…
— Ставь сотню.
Паво ставит. Колесо вертится, шарик пробегает раз двадцать — тридцать по всем цифрам, он выбирает между всеми возможностями — черное и красное, чет и нечет, — он исследует всю систему, обнюхивает каждую цифру и наконец останавливается.
— Тринадцать! — кричит крупье.
— Ну, Паво, кто был прав! — говорит хозяин Синвара. Он очень горд и говорит так, чтобы все слышали: — Ставь еще раз. Ставь сотню на тринадцать.
— Ты шутишь, отец. Должно быть, больше во весь вечер не будет тринадцати.
— Ставь сотню на тринадцать.
— Зачем бросать даром деньги?
Хозяин Синвара начинает терять терпение, делает движение, чтобы вырвать деньги у сына, но овладевает собой и говорит:
— Сын мой, а если у меня явилось намерение, по известной тебе причине, сорвать банк и разорить эту мерзкую рулетку? Поставь сотню на тринадцать.
Паво поставил. Он обменялся улыбкой с крупье, а румын громко захохотал. На соседнем столе бросают играть в баккара, и всеобщее внимание сосредоточено на рулетке.
— Тринадцать!
— Что я говорил! — восклицает хозяин Синвара. — Возьми деньги и пересчитай. Сколько должно быть? Паво поражен.
— Здесь три с половиной тысячи, — говорит он подавленно. — А всего ты выиграл почти пять тысяч.
— Хорошо. Теперь играй ты. Посмотрим, как ты играешь. Поставь на красное.
Паво поставил на красное и проиграл.
Отец покачал головой и улыбнулся окружающим.
— Так-то ты играешь! Видишь, куда ты идешь? Мне говорили, что ты три раза сорвал банк. Зачем же ты все спустил? Поставь на чет.
— Сколько?
— Сколько хочешь. Ставь шестьсот.*
— Это слишком.
— А я думаю, не поставить ли еще больше. Да, больше. Поставь тысячу двести на чет.
Чет проиграл.
Тогда хозяин Синвара погрозил сыну толстым пальцем и сказал нетерпеливо:
— Уйди, Паво. Из-за тебя мы проиграли тысячу двести. Удались. Я так хочу.
И Паво ушел. Я последовал за ним. Он хохотал, хохотал как безумный. Видел ли я когда-нибудь такую игру? Сидит и выигрывает тысячи только благодаря своей глупости. Помоги ему, Господи! Выдумал тоже, милый человек, играть в рулетку!
Паво заговаривал со всеми встречными и со смехом рассказывал, какая фантазия пришла его отцу.
Поздно вечером я слышал, что хозяин Синвара ушел из зала, проиграв девять тысяч.
Было десять часов вечера. Я сидел на балконе с одним русским и курил папиросу. Вдруг слуга кричит нам снизу, что хозяин Синвара только что послал за своим сыном. Я собирался было сделать слуге выговор за его навязчивость, но русский удержал меня. Им овладело любопытство.
— Постойте! — сказал он. — Посмотрим, что произойдет. Так поздно, а он посылает за Паво.
Мы некоторое время сидели и молча курили. Приходит Паво. Отец выходит ему навстречу.
— Послушай, — говорит он. — Я просадил девять тысяч на проклятой рулетке. Я было уже лег в постель, да заснуть не мог. Мне очень жаль этих денег, как раз столько я обещал пожертвовать на здешнюю церковь. Надо отыграться. Я не успокоюсь, пока не буду снова держать в руках эти деньги. Пойдем опять в зал.
Паво остолбенел. Даже Паво, завзятый игрок, повергнут в изумление. Он не находит слов.
— Чего же ты стоишь! — восклицает отец. — Игра ведь идет далеко за полночь, у нас еще много часов впереди. Нечего терять время.
И пошло снова.
— Пойдемте! — сказал мне русский. — Пойдемте в зал. То-то будут дела.
Игра была в полном разгаре. Как всегда, с приближением полуночи начинали рисковать большими суммами, чем в начале вечера. Принц, мрачный и спокойный, сидит на своем месте, ставит и выигрывает. Перед ним на столе лежит тысяч двадцать. Он играет сразу на три шанса, все обдумывает с величайшим спокойствием, ставит, порой не считая, пригоршни золота. Ничто не мешает ему, он не замечает даже бледного от ярости румына, который опять начал проигрывать после получасовой ровной и удачной игры. Он тоже складывает деньги в кучки, каждую свободную минуту пытается их пересчитать и разложить по тысячам, чтобы дать себе отчет о положении дел, но он слишком волнуется, руки дрожат, нужно все время следить за колесом, и он наконец бросает всякие расчеты. И как глупо он играет! Он ставит сразу на четыре номера, крестом, и, как упрямый ребенок, не хочет отказаться от тех же самых чисел. Он скорее встанет без гроша из-за стола, чем откажется от этого шанса. И он все время увеличивает ставки.
Принц взглянул на дверь при появлении отца и сына и подвинулся, давая им место около себя. Потом он продолжал играть, так же мрачно и совершенно хладнокровно. Он, казалось, пользовался среди игроков большим уважением.
— Паво, — говорит хозяин Синвара, — играй как всегда, как ты сам хочешь. Вот деньги. Тебе всегда везет на красном, не так ли? Ставь же на красное.
Паво осведомляется у своего соседа, старого однорукого военного, сколько раз было красное, и тот сообщает, что красное выходило семь раз подряд. Поэтому Паво ставит на черное.
— Двадцать пять, красное, нечет и пас, — объявляет крупье и загребает деньги.
— Ты начал плохо, Паво, но продолжай по-своему, — говорит разочарованно хозяин Синвара. — Сколько раз тебе повторять, что у меня денег не полные закрома. Ставь теперь на красное.
Но красное проиграло. Наконец, после восьми кругов, вышло черное и один из номеров в квадрате румына, что снова поставило его на ноги. В ярости от неудач, доведенный до крайности, он бросил в этот раз максимальную ставку на свои четыре цифры и в закоренелом упорстве был в этот момент безразличен к выигрышу или проигрышу. Когда шарик остановился на одном из его номеров, он машинально подозвал слугу, стоявшего за стулом принца, и молча сунул ему кредитный билет. И опять начал ставить дрожащими руками.
— Паво, — снова говорит отец, — ты опять проиграл. Тебе совсем не везет. Если я даю тебе проматывать мои деньги, то это для твоей же пользы. Я хочу исправить тебя за эту ночь. Паво, ты понимаешь, в чем дело?
Паво отлично понимает, в чем дело. Он видит, что папаша уже охвачен опьянением игры и играть для него уже радость, даже с тем чтобы проигрывать. Он переживает муки игры, как редко кто, и когда игра становится крупной, дыхание у него захватывает и он слышит удары своего сердца. Все это Паво понимает, да еще как!
Вдруг он начинает задумываться, становится невнимательным, рассеянным. Крупье замечает ему, что он — опытный игрок — играет против самого себя, и дивится на Паво втихомолку. Я сам замечаю, что Паво раз за разом тянется к только что поставленным деньгам, точно хочет спасти их, пока старик еще не остановился. Не становится ли уж он благоразумным? Или его пугает проигрыш?
Мой русский знакомый уводит меня на диван в глубине зала и начинает говорить о Паво. Заметил ли я внезапную перемену в его игре? О, Паво, в сущности, хитер как черт, он очень многое прекрасно понимает! И, указывая на отца и сына, русский говорит:
— Право, сын не так безумен, как отец. Паво уже заметил, что игорная страсть охватила отца, и хочет его удержать. Это очень смешно, но, право же, он пытается удержать старика. Великолепно, не правда ли? Конечно, Паво очень важно, чтобы отец не разорился.
Мы продолжаем сидеть на диване. У рулетки творится что-то непривычное, все стоят вокруг хозяина Синвара и его сына. Никто не играет в баккара, даже три крестьянина с гор в больших серых плащах с металлическими поясами и старые лавочники, которые играли на выпивку, сидя у дверей, — и те встали и вмешались в толпу вокруг рулетки. Подходим и мы.
— Внимание! — говорит мне русский. Он очень возбужден.
Хозяин Синвара решил опять взяться за число тринадцать. От нетерпения и волнения он всем теперь распоряжается сам. Он роется в деньгах толстыми дрожащими руками, ищет и мнет грязные кредитки, стараясь их сосчитать и разложить в пачки. Его кольца сверкают в этой куче грязных банкнот. Он молчит, и Паво сидит рядом с ним, тоже не говоря ни слова. Лицо его очень мрачно.
— Тринадцать! — объявляет крупье. Хозяин Синвара вздрагивает, и даже у Паво совершенно ошалелый вид. Какое везение при такой-то нелепой игре! Последняя удача наносит порядочный ущерб банку. Крупье спокойными движениями отсчитывает деньги. Этого человека уже ничто не может удивить, он знает все капризы судьбы, видал виды. Принц какое-то мгновение стоит в нерешительности, но почти сразу забирает свои деньги, делит золото и бумажки и все рассовывает по карманам. Он требует стакан вина, выпивает залпом, встает — он кончил игру. Уходя, он сует кредитки всем попадающимся по дороге слугам, направо и налево.
Хозяин Синвара толкает сына под локоть и глядит на него лихорадочными глазами.
— Видишь! Видишь! А ты хотел учить меня играть! Вот я вас всех за пояс заткну!
Он смеется громко и отрывисто, повернувшись к удивленным зрителям. Упоенный своим счастьем, он бросает еще раз деньги на тринадцать.
— Оставь, оставь там, где я положил! — кричит он. — Тринадцать — это не простое число.
Но крупье загребает его деньги лопаточкой. Он медлит, ему хотелось бы, видно, чтобы тринадцать вышло еще раз, раззадорив богатого игрока, который все равно рано или поздно обречен ему в жертву.
После четырех неудачных попыток с тем же числом хозяин Синвара теряет терпение. Он гневно обращается к сыну:
— Послушай, Паво, я не буду больше ставить на тринадцать. Довольно уж я проиграл на этом дурацком числе.
Он раздражается больше и больше, выгоняет слугу, у которого скрипят сапоги, бросает ожесточенные взгляды на румына, который забывает забрать свой выигрыш и тем задерживает игру. Хозяин Синвара начинает тяготиться и любопытными, которые его окружают. Неужели им решительно нечего делать? Он подзывает девушку из толпы и говорит:
— Это ведь тебе я дал золотой? Девушка краснеет и глубоко приседает.
— Почему же ты не уходишь, дитя мое?
Розовые губы шевелятся, но она ничего не говорит и опускает глаза. Хозяин Синвара вглядывается в нее внимательнее и дает еще золотой.
— Вот, возьми. Приходи ко мне после игры, после полуночи.
Девушка краснеет до корня волос и опять почтительно приседает. Потом она пробирается через толпу, улыбаясь всем, и уходит.
Хозяин Синвара возвращается к игре.
— Мухи бьются об окна, — говорит он. — Здесь постоянно что-нибудь мешает. Прогоните мух.
Его деньги быстро тают. Румыну везет. Хозяин Синвара смотрит на его удачу с величайшим неудовольствием.
— Смотри-ка, у меня осталось только несколько несчастных бумажек! — обращается он к Паво. — Но я не сдамся, лучше все проиграю. Теперь я ставлю тысячу на красное, может быть, это мой цвет.
Красное выиграло.
— Может быть, красное в самом деле счастливый цвет. Поставлю на него еще раз. Попробуем. Красное проиграло. Тогда хозяин Синвара совсем вышел из себя.
— Уйди! — кричит он сыну, сидящему рядом. — Ты мне приносишь несчастье. Неужели ты не видишь, что разоряешь меня? Я должен отыграться, я хочу вернуть свои деньги. — Но в ту же минуту, вспомнив роль, которую хотел играть, прибавляет: — Видишь, что я делаю ради тебя. Я тебя проучу.
— Я уже проучен, — бормочет Паво.
— Молчи, ты еще не проучен как следует. Ты начнешь опять. Все это я делаю ради тебя, слышишь! Убирайся. Паво встал и ушел.
Уже было недалеко до полуночи. Один за другим игроки покидали рулетку, только румын и однорукий военный не унимались. Седобородый военный играл очень осторожно, ставил мелкие кредитки, довольствовался малым и выигрывал. Ему не переставало везти, но удача не делала его более дерзким.
Хозяин Синвара поступал совершенно иначе, малейший выигрыш делал его безудержно смелым. У него было круглым счетом около тысячи, когда Паво ушел. В два приема он выиграл шестьсот, которые сейчас же поставил и проиграл. В сущности, он казался жалким и возбуждал сочувствие окружающих. Принц, вернувшийся в зал только зрителем, собственноручно принес стакан вина хозяину Синвара.
— Вам не везет сегодня, — сказал принц. — Надо бросить игру.
Принц подал этот совет во всеуслышание. Хозяин Синвара не отвечал, он только рассеянно взглянул, весь поглощенный игрой, и выпил молча вино.
Вдруг счастье, казалось, начало склоняться в его сторону он выиграл три раза подряд.
— Вот как надо играть! — сказал он весело и любезно старому военному. Но тот ничего не слышал, он был поглощен своей игрой на обычную мелкую ставку. Румын замечает нервное возбуждение, охватившее хозяина Синвара, он обменивается взглядом с крупье и забирает свой последний выигрыш. Он тоже прекращает игру.
Хозяин Синвара спустил все. У него осталось несколько сотен, он ставит все на черное, до последней монеты, и проигрывает. Он растерянно оглядывается, он очень бледен.
— К черту черный цвет! — бесится он.
Он собирается с мыслями. Крупье не спускает с него глаз, он машинально выплачивает старому воину его ставку, не разбирая, выиграл ли тот или проиграл. Хозяин Синвара все еще сидит неподвижно, кажется, он что-то обдумывает. Почему он не ушел? Он снимает поочередно оба свои кольца и протягивает их через колесо крупье. Тот бросает на них взгляд, спокойно кладет их в свой железный ящик к другим украшениям и передает хозяину Синвара три тысячи золотом. Никто не произносит ни слова. Тот держит тяжелые свертки в руках и дрожит всем телом. Вдруг он приподнимается со стула и резким движением ставит свертки, один за другим, на черное. Золотые монеты глухо позвякивают в бумажной оболочке.
Шарик несется по кругу, он бежит легко и беззвучно, медлит то у того, то у этого числа, останавливается.
— Красное!
Хозяин Синвара вскакивает. Он хватается обеими руками за голову и с воплем убегает из игорного дома.
На следующее утро этот сплетник — гостиничный слуга — рассказал мне, что хозяин Синвара проиграл в рулетку пятьдесят четыре тысячи. Паво же, напротив, вернулся в свою палатку, он — слуга — встретил его у колодца. Паво расхаживал с непокрытой головой и что-то говорил, словно читал самому себе проповедь. Между прочим, ни один священник не мог бы проповедовать, как Паво, когда он в соответствующем настроении. ‘Беги от искушения! — восклицал он вновь и вновь. — Повернись спиной к искусителю! Протянешь ему палец — он завладеет твоим сердцем. Неужели ты пал так низко, что я, столь заблудший, должен тебя остерегать?’ Паво в самом деле говорил очень убедительно, слуга полагал, что он готовил речь, которую утром произнесет отцу.
Пронырливый слуга всюду совал свой нос и все знал.
— Вы сегодня уезжаете, — сказал он мне. Я ни слова не говорил об этом в гостинице, даже не требовал счета…
— Откуда вы знаете? — спросил я.
— Знать — я не знаю, — отвечал он. — Но вы велели на почте посылать письма за вами следом. И еще вы заказали экипаж к пароходу на пять часов.
Даже это он разнюхал! У меня было такое чувство, что этот разумник шпионит за мной, он был мне отвратителен. Охваченный гневом, я не смог вынести его наглого взгляда, его белесые глаза пронизывали меня, как ледяной сквозняк.
— Убирайся, собака! — сказал я.
Он стоял молча. Этот нахал не тронулся с места. Руки он держал за спиной. О чем он думает и что вертит в руках? Затевает что-то.
— То, что вы сказали, мне очень обидно, — говорит он наконец. Больше он ничего не произносит, но смотрит мне дерзко в лицо. Я захожу ему за спину, чтобы посмотреть, что он затеял. В руках у него ничего нет, он быстро перебирает согнутыми пальцами. Я опять становлюсь перед ним, плечи его вздрагивают, глаза полны слез. Мне жаль, что я его выругал, и я собираюсь все загладить, как вдруг он подается ко мне, в его руке блестит странный предмет, какой-то чудной ключ с двумя бородками. Он замахивается и ударяет меня по правому запястью. Моя рука падает, немеет от тупого удара. Я поражен его дерзостью, не могу вымолвить ни слова, стою не двигаясь. Он снова закладывает руки за спину. Через минуту я прохожу мимо него к двери.
— Вы думаете, что ударю вас еще? Не думайте так. Сохрани меня Бог! — говорит он. Я открываю дверь левой рукой и отвечаю:
— Ступайте и принесите мне счет.
Слуга низко кланяется и уходит. Я слышу, как, выйдя за дверь, он громко всхлипывает…
Я не уехал в тот день: рука очень болела и я чувствовал себя совсем больным. На запястье темнели два пятна, два глубоких кровоподтека, жилы распухли до самого локтя. Ну и грубиян этот слуга! Он, впрочем, казалось, сразу раскаялся в своей выходке, принес мне спирту для руки и перевязал рану, теперь никто уж не смог бы сравниться с ним в услужливости. Он позаботился, чтобы в соседней комнате не шумели, когда я вечером лег отдохнуть, — это совершенно по своей инициативе. Он яростно прогнал кучку пьяных крестьян, с песнями остановившихся под моим окном около часа ночи. Я слышал, как он их упрекал за то, что они нарушают сон больного знатного господина, князя, повредившего себе руку.
На следующее утро я позвонил два раза — он не приходил. Я был в раздражительном настроении, чувствовал себя совсем больным и стал усиленно звонить в третий раз. Наконец я увидел, что он идет по улице — он куда-то выходил. Когда он вошел ко мне, я не мог сдержаться и сказал:
— Я звоню уже четверть часа. Я охотно заплачу вам вдвойне, если вам кажется, что ваши услуги этого стоят. Принесите мне чаю.
Я видел, как ему было больно от моих слов. Он ничего не ответил и побежал за чаем. Меня вдруг тронуло его терпение и приниженность, быть может, он никогда в жизни не слыхал ласкового слова, а я его браню. Я хотел сейчас же загладить свою несправедливость и, когда он вернулся, сказал:
— Забудьте мои слова! Я никогда больше не скажу ничего такого. Я и сегодня еще болен.
Он был, видимо, очень рад моему ласковому слову и отвечал:
— Мне необходимо было уйти. Уверяю вас — это было очень важное дело.
Но, ободренный моей приветливостью, он сразу превратился в прежнего сплетника, набитого разными историями, готового рассказывать мне всякую всячину, выведанную им, о посетителях гостиницы.
— Позвольте вам сказать, что хозяин Синвара только что отправил к себе домой человека, который должен привезти ему деньги, много денег. Паво думает, что он разорится на рулетке. Колец он не мог еще выкупить.
— Хорошо, хорошо! — сказал я.
— А та девушка, которую вы вчера видели, провела у него всю ночь. Она с гор, о такой чести она, наверно, никогда и не мечтала. Даже отец никак не мог поверить.
Под вечер я опять сидел на балконе и смотрел на толпу около палаток. Рука моя была на перевязи. Русский лежал на скамейке недалеко от меня и читал книгу. Вдруг он взглянул на меня и спросил, слыхал ли я, что хозяин Синвара послал домой за деньгами. А утром он виделся с Паво. Тот прочел ему целую проповедь, и отец отчасти признал его правоту. Но слушаться он не желал и твердо стоял на том, что надо по крайней мере вернуть проигранное. Неужели кто-нибудь воображает, что он так и оставит этой разбойничьей шайке шестьдесят три тысячи ровным счетом? Ну, так они очень ошибаются. А впрочем, он не только для того будет играть, чтобы вернуть свой проигрыш. Добрые люди, которые так его жалели, когда он проиграл свои кольца, должны бы знать, что он первому встречному нищему может подарить по такому кольцу на каждый палец и не станет беднее от этого.
— И это правда,—прибавил русский, — он уже настолько заражен игрой, что проигрыш стоит у него не на первом месте. Его тянет теперь заманчивость, напряжение, мука, дикое волнение в крови.
— А Паво? Что сказал на это Паво?
— ‘Беги от соблазна! — сказал Паво. — Возьми себя в руки, бери пример с меня!’ Паво говорил долго, голос его сделался печальным, время от времени он подымал даже руку к небу. Это было зрелище замечательное — лукавый грешник под личиной добродетели, которую сам давно потерял. У него хватило дерзости на то, чтобы увещевать отца самым серьезным образом. Отец же утверждал, что он играет только для блага сына, хочет спасти его от порока и для этой цели ничего не пожалеет. Тогда Паво преисполнился гнева: он всю жизнь берег свою честь, а отец проиграл даже кольца, в присутствии всех заложил фамильные драгоценности. Он, Паво, всегда сохранял достоинство, никогда никакого долга не было на его палатке, она стоит неприкосновенно, и он постоянно заботливо ведет свои дела. В конце концов он пригрозил отцу князем Яривом. ‘Молчи! — сказал отец. — Я обещал себе, что покажу тебе последствия твоего распутства, и я это сделаю. До свидания, Паво’.
Паво должен был уйти. Но от отца он прямо пошел в игорный зал.
— А вы не думаете, что отец действительно намеревается вернуть сына на путь истинный таким необычайным образом? — спросил я русского.
Он покачал головой.
— Может быть. Но это ему не удастся. Не говоря уже о том, что старик увлечен не меньше сына.
Теперь все разговоры сосредоточились на хозяине Син-вара и на его игре. Это ему было нипочем, — так он говорил, держал голову еще выше, и лицо его было весело. Время от времени он снисходил до шуток с окружающими.
— Вы смотрите на мои руки, — говорил он. — Ах да, я совсем обнищал, я проиграл даже кольца. Ха-ха-ха!
Все это время, пока у него не было денег, он не ходил в игорный зал, но приказал слуге докладывать весь ход игры, кто выиграл и кто проиграл, какие ставки и кто азартнее всех играет. На следующий день русский рассказывал мне, что хозяин Синвара три часа молился Богу, прося себе счастья в игре: только бы отыграться, и тогда он совсем бросит игру. Он молился вслух и даже плакал, русский узнал это от гостиничного слуги, который подсмотрел в замочную скважину.
Прошло три дня. Рука перестала болеть, и я решил ехать вечером. Я пошел в город по делам, побывал, между прочим, в полиции, чтобы отметить паспорт. Возвращался домой мимо палатки Паво. В конце концов, против воли, и я начал интересоваться этим человеком и его отцом. Все говорили о них, и я наконец, как все, не мог уже не думать о них и не справляться о них каждый день.
Я зашел к Паво в палатку. Я слышал, что накануне вечером он очень много выиграл в баккара. Он дочиста обыграл какого-то заезжего путешественника, подарив ему после игры несколько сотен, потом принялся за рулетку, счастье не покидало его, он и тут выиграл целое состояние.
— Подумайте, — сказал мне Паво, как только я вошел в палатку, — подумайте, хозяин Синвара, мой отец, только что был здесь и хотел занять у меня денег! Хочет выкупить кольца. Я и не подумаю сделать такую глупость. Отец мой очень добрый человек, и мне было очень больно отказать ему в этой услуге, но сделал я это для его же пользы. Сын должен беречь честь семьи. Отец должен понять, к чему ведут подобные безумства. Я нахожу, что поступил правильно. Как вы думаете?
В этот момент вид его был мне отвратителен. Он стал самодоволен и самонадеян после вчерашнего невероятного счастья, которое снова наполнило его карманы деньгами. Он опускал лицо, когда говорил, прятал его, отворачивался, как будто на лбу его было клеймо, а когда он поднимал глаза, в них была ложь. Но шея его была так красива и рот тонко очерчен и ярок.
— Как вы думаете? — повторил он.
— Не мне об этом судить, — ответил я.
— Это значит, — злобно пробормотал он, — что вы не понимаете слов благоразумного человека.
Он сердито пожал плечами и прошелся за прилавком. Потом остановился и спросил:
— Чем могу служить, раз уж вы изволили зайти ко мне?
Я назвал что-то первое попавшееся, совсем мне, в сущности, не нужное. Получив желаемое, я удалился.
Только я успел вернуться в гостиницу, как примчался слуга и рассказал, что посланец хозяина Синвара прибыл с деньгами. Теперь тот сидит, готовый начать игру, как только откроется игорный зал. Паво ничего об этом не знает, Паво и не должен знать, ему, слуге, специально заплачено за то, чтобы он не побежал сразу к Паво и не рассказал ему всего.
Пробило пять часов.
Как только открыли игорный зал, хозяин Синвара направился туда. Он был в возбужденном состоянии и делал престранные движения руками: не то уверял кого в чем-то, не то клялся.
Принц и однорукий военный уже были на месте, а румына не было, еще несколько посторонних начинали играть. Прежде всего хозяин Синвара выкупил свои кольца.
— Я буду сегодня ставить самые крупные суммы, какие только позволены, — сказал он крупье, не глядя на него. Лицо его с этой минуты стало холодно и полно достоинства.
— Да поможет вам в игре счастливая звезда! — отвечал крупье и поклонился.
Игра началась.
Хозяин Синвара действовал решительно. Три раза подряд он ставил на красное и выигрывал. Тогда он спрятал свои деньги в карман и начал играть только на выигрыш. Несколько раз он пробует сыграть на тринадцать, но проигрывает, перемена счастья раздражает его, он снова несколько раз ставит на красное и выигрывает. Теперь перед ним на столе лежит порядочная сумма денег, он играет без расчета, без размышлений, смело пытает счастье и, чтобы не терять времени, готовит новую ставку, пока шарик еще не остановился. Считать он бросил, играет в каком-то экстазе. Взгляд его падает на один из черных квадратов, он сейчас же ставит крупную ставку на этот квадрат.
Черное выигрывает. Теперь он выигрывает беспрестанно. Этот черный квадрат становится для него золотой россыпью, из которой он черпает выигрыши, и он пользуется этим основательно. Вдруг он задумывается, останавливается, тяжело дышит. Колесо вертится, но хозяин Синвара забыл поставить, он все еще тяжело дышит. Входит все та же девушка, она подходит к нему, улыбаясь и краснея. Он замечает ее и отмахивается.
— Смотри, ты вошла, и я забыл поставить, — говорит он. Через мгновение он снова подзывает ее. Шарик остановился на красном. Хозяину Синвара повезло, что он на этот паз не поставил на черный квадрат. Он кладет девушке в пуку одно из своих дорогих колец и шепчет ей что-то. Девушка густо краснеет и, обхватив руками голову, убегает из зала.
Хозяин Синвара продолжает игру, все так же упрямо, все так же неразумно. Он берет несколько горстей золота, несколько тяжелых свертков и ставит все на красное. Сейчас же им овладевает странная неуверенность, он испуганно протягивает руку, будто хочет взять всю ставку обратно, но овладевает собой и оставляет деньги. Шарик останавливается.
— Красное!
— Красное! — повторяет хозяин Синвара. Он снова торжествующе улыбается окружающим и громко говорит: ‘Опять красное! Так я и чувствовал’.
С этой минуты благоразумие вовсе покидает его. Часы бьют десять, приходят еще люди, ночные игроки, которые начинают играть по-настоящему только в это время, среди них и румын. Я совсем забыл про свое путешествие, не трогался с места и следил за действиями хозяина Синвара в величайшем напряжении. Он же никого не замечал из вновь пришедших, окружавших его, он едва ли замечал, что за столом сидят еще другие игроки, кроме него. Удача помрачила его рассудок, он швыряет большие суммы на несколько чисел сразу. Каприз, внезапное вдохновение заставляет его схватить горсть золота и поставить наивысшую ставку на двадцать пять. Трое игроков следуют его примеру, все кругом шепчутся и ждут.
— Тринадцать!
Проиграно. Румын скрежещет зубами от злости. Хозяину Синвара пришла уже новая фантазия, он привстает с места и ставит высшую ставку на ноль. Но никто уже не подражает ему, эта отчаянная игра всех отпугивает.
— Ноль!
В поднявшемся шуме я слышу невероятные ругательства румына. Чуть позже в дверях появился Паво в сопровождении слуги, который все же сообщил ему все. Паво прямо подошел к стулу отца и, не говоря ни слова, схватил его за плечо и сильно потряс.
Тот взглянул, узнал сына и сразу сдался. Он понял, что никакое сопротивление не поможет, да и сам он слишком измучен.
— Какой ты сердитый, Паво! — сказал он только. Машинально забирает он последний выигрыш, собирает все
деньги и начинает запихивать в карманы. Он рассовывает перемешанные бумажки и золото в невероятном беспорядке, берет последнюю пачку кредиток в руку, встает и идет за Паво.
Крупье яростными глазами смотрит вслед уходящим, в игре наступила заминка…
После рассказывали в гостинице, что хозяин Синвара не только отыграл все проигранное в предыдущие вечера, но был даже в небольшом выигрыше, говорили, что чистого выигрыша сотен семь. Никто не играл так непосредственно, как он, и теперь он, конечно, никогда близко не подойдет к рулетке.
На следующий вечер все было готово к моему отъезду. Вещи на пароходе, счет оплачен, все в порядке. Я сую в руку слуге бумажку и прощаюсь с ним. Он усиленно моргает белесыми глазами и начинает плакать. Бедняга целует мне руку.
— Можете себе представить, — говорит он тут же и вытирает глаза, — хозяин Синвара уезжает с тем же пароходом, что и вы. Он обещал Паво вернуться домой. — И этот всезнайка преследует меня своими рассказами до последней минуты. Паво снова произнес отцу речь. Когда угроза рассказать все князю Яриву не помогла, он вытащил никуда не годный пистолетик и заявил, что, к его прискорбию, вынужден застрелиться, чтобы спасти свою честь. Тогда отец сдался. К тому же он не хотел и терять дружбу князя Ярива. И еще ведь он дал обет Богу бросить игру, когда вернет свой проигрыш. Словом, хозяин Синвара едет домой.
— Прощайте! — сказал слуга. — Вы его встретите там, у парохода.
Пробило пять часов.
В тот самый момент, когда открывался игорный зал, я отправился на пристань. На пароход грузили партию циновок. Действительно, вскоре прибыл хозяин Синвара со своим слугой, оба одетые по-дорожному. На пристани было много народу, но Паво я не видал. Я спросил о нем какого-то старика:
— Почему он не провожает отца на пароход?
— Паво горд, — ответила только что подошедшая девушка. — Он знать не хочет отца, который проигрывает свои кольца. Это очень похоже на Паво.
Была тут и девушка хозяина Синвара. Она стояла в стороне и смотрела издали, опустив голову. Но тот, на кого она смотрела, не удостоил ее и взглядом.
Я прошелся несколько раз по набережной, заплатил за экипаж и проверил, перенесены ли мои вещи на пароход. Старый слуга хозяина Синвара был тут, но его самого я не замечал. Я оглянулся на его девушку — она тоже исчезла.
Последний тюк спустили в трюм, последний пассажир взошел на борт. Вдруг все начинают осведомляться о хозяине Синвара, который тоже должен ехать. Где он? Старый слуга всполошился. Где же, в самом деле, его господин? Пароход ждал, нельзя же отправляться без такого важного господина. Мы все ищем — на пароходе, на набережной, во всех закоулках, мы расспрашиваем всех встречных, но никто ничего не знает. Уж не упал ли он в воду? Бросился незаметно в реку и утопился? Вдруг у меня появляется некое подозрение, невероятная мысль, я прошу капитана подождать пять минут, — может быть, я принесу весть о пропавшем.
Я соскакиваю на берег, спешу в гостиницу, взлетаю по лестнице на синий этаж. Затаив дыхание, отворяю дверь и заглядываю.
Первое, что я вижу, — девушка хозяина Синвара. У нее снова раскрасневшееся и счастливое лицо. А перед ней на стуле сидит сам хозяин Синвара. Он снова сидит у рулетки.
Оригинал здесь: http://www.norge.ru/far_soen/.