АЛЕКСЙ ГРОМОВЪ.
АЛЕКСЙ ГРОМОВЪ.
РАЗСКАЗЫ.
РАЗСКАЗЫ.
ТИПОГРАФІЯ Л. Н. ХОЛЧЕВА.
Москва, Тверской бульв., д. 105.
Отецъ.
Отецъ.
——
——
——
——
——
Отец, Громов Алексей Матвеевич, Год: 1908
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Нервнымъ движеніемъ руки Василій Андреевичъ откинулъ отъ себя перо, сдлалъ рукой широкій жестъ и порывисто вытянулся въ высокомъ кожаномъ кресл.
Словно въ таинственномъ оцпенніи сидлъ онъ, не двигаясь и не о чемъ не думая, устремивъ глаза на огонь лампы.
Передъ нимъ, на стол направо и налво лежала груда дловыхъ бумагъ и нсколько толстыхъ томовъ свода законовъ.
Свтъ лампы изъ подъ зеленаго абажура яркой полосой падалъ на столъ, на блдное угрюмое лицо Василія Андреевича, и рзко ломался позади его кресла, переходя въ полумракъ.
Въ углу налво отъ стола, величаво высился бюстъ Фемиды.
Въ противоположномъ конц кабинета — три шкафа со стеклянными дверцами, уставленные сверху донизу книгами.
Долго, недвижимо сидлъ онъ, ощущая въ тл пріятную ломоту и усталость.
Случайно глаза остановились на закрытомъ окн…
Сквозь стекла блеснулъ темный кусокъ неба, усянный звздами. Онъ протянулъ руку и нажалъ кнопку звонка.
Черезъ нсколько секундъ безшумно на порог кабинета появился слуга.
— Что прикажете?— проговорилъ онъ.
Василій Андреевичъ, не оборачиваясь, усталымъ голосомъ, съ легкой укоризной, тихо сказалъ:
— Сколько разъ говорилъ я, Федоръ — чтобы всегда было открыто окно, когда я занимаюсь.
— Слушаю!
Федоръ открылъ окно, спросилъ не нужно ли чего еще и вышелъ.
На Василія Андреевича въ открытое окно пахнула струя свжаго ночного воздуха.
Пламя лампы вздрогнуло отъ неожиданности, заколыхалось и снова успокоилось.
Тни позади кресла тоже вздрогнули и заходили по кабинету.
Черезъ окно изрдка врывались звуки — то грохотъ экипажа, то отдаленные свистки паровоза.
Въ голов Василія Андреевича мелькнула мысль, что онъ еще не просматривалъ дло, которое завтра будетъ разбирать судъ.
Ни то бомбистъ, ни то какой-то фанатикъ-революціонеръ, предстанетъ завтра.
Онъ, кажется, покушался на жизнь должностного лица.
Ни впервые ужъ Василій Андреевичъ выступить въ роли обвинителя.
Не первый и бомбистъ.
По всей вроятности его осудятъ на смерть.
Такъ лучше.
Однимъ фанатикомъ меньше.
Да вдь и въ самомъ дл, если позволить имъ жить, можетъ выйти очень скверная исторія.
Ихъ можетъ расплодиться большое количество, такъ что интеллигентный, здоровый человкъ очутится въ крайней опасности, находясь въ сред ненормальныхъ экзальтированныхъ безумно-утопичными идеями.
Въ общемъ очень хорошо, что для нихъ существуетъ смертная казнь.
И когда передъ судомъ предстаетъ одинъ изъ этихъ ‘выродковъ’, онъ съ особенной горячностью настаиваетъ на смертномъ приговор.
И вотъ, завтра опять.
Какой нибудь юнецъ, недоучка…
Все-таки надо просмотрть дло и составить кой-какія замтки.
Онъ протянулъ къ себ толстую кипу бумагъ въ синей обложк, развернулъ и сталъ просматривать.
—…’Александръ Ивановъ, 20 лтъ’…
Разсянно прочелъ нсколько разъ, словно не понимая эти слова.
Александръ… Александръ…
Мысли работали въ другомъ направленіи.
Что-то далекое, далекое, когда-то дорогое сердцу, вдругъ зазвучало для него въ этомъ имени…
Почему-то вдругъ сердце вздрогнуло и забилось учащеннымъ темпомъ.
Почему же?
Разв онъ прежде не встрчалъ этого имени?
Почему же сегодня?
Почему — онъ не зналъ, но сразу почувствовалъ приливъ чего-то новаго…
Василій Андреевичъ въ волненіи всталъ и заходилъ по кабинету большими шагами.
Это имя подняло давно угасшія воспоминанія.
Они кружили его въ вихр тоски, нашептывали ему давно забытыя слова, развертывали передъ нимъ широко картины минувшаго…
Съ каждымъ мгновеньемъ Василій Андреевичъ погружался все глубже въ безотрадныя думы…
Въ душ его что-то смутно, что-то тихо рыдало объ этомъ минувшемъ.
Что-то рвалось ему навстрчу неудержимо, словно горный потокъ.
Зачмъ же пое долгихъ лтъ какой-то слпой и непонятный случай… заставилъ его вздрогнуть…
Напомнилъ былое…
Зачмъ?
Разв мало онъ перемучился и убилъ силъ на то, чтобы забыть его.
Теперь оно опять встало и снова тревожитъ.
А онъ думалъ, что совсмъ уже отршился душой и сердцемъ, и что никогда уже больше не вспомнитъ далекое время.
Спокойствіе оказалось ложнымъ — спокойствіе, которое онъ съ такимъ трудомъ соткалъ вокругъ себя.
За нимъ хранилось былое, котораго онъ боялся.
Стоило лишь легкаго дуновенія втра, чтобы занавсъ ложнаго спокойствія заколебалась, открылась, а за ней и минувшее, требуя отвта.
Онъ всегда это чувствовалъ.
Но не хотлъ знать.
Всегда чувствовалъ, что прочне и лучше задрапировать свое былое — не въ силахъ. Не хотлъ даже представить себ какія либо случайности, которыя легко могутъ отдернуть драпри и обнажить раны.
Что говоритъ ему это имя?
Василій Андреевичъ, нервно вздрагивая, налилъ въ стаканъ воды и залпомъ выпилъ.
Затмъ, немного успокоившись, взялъ дло Александра Иванова.
Сталъ искать, фамилію родителей.
Вотъ… Вотъ!..
Мать значится…
Знакомое, родное имя…
О, Боже!..
И онъ въ изнеможеніи откинулся на спинку кресла.
Молніей сверкнула мысль:
— Плата за прошлое!
Безвыходно тяжелое отчаянье сковало Василія Андреевича.
Какъ глупо и какъ жестоко.
Онъ — отецъ Александра Иванова.
Онъ отецъ и долженъ настаивать на смертной казни сына…
Ярко встало прошлое.
Это было давно, давно…
Онъ бросилъ свою жену съ ребенкомъ.
Такъ нужно было.
Семья его связывала, отвлекала отъ широкихъ стремленій…
Не сдлай этого — вся жизнь его можетъ быть зачахла бы тамъ въ прошломъ…
И зачахъ бы онъ въ ничтожеств. Онъ порвалъ все, что было дорого сердцу, и пошелъ другой дорогой. Пошелъ одинъ съ сухимъ расчетомъ выдвинуться, стать замтной единицей.
Онъ страшно мучился, ломая связывающее звено со старымъ, сросшимся съ его душой…
Но холодныя честолюбивыя желанья вскор отвлекли его отъ этого перелома, опутали крпкой стью.
Ему даже удавалось не думать о брошенной семь.
Хотя, правда, бывали минуты, когда передъ нимъ вдругъ выросталъ образъ жены…
Большіе, задумчивые глаза ея смотрли съ упрекомъ, съ больной тоской…
Тогда ему становилось грустно.
Что съ ней?..
Какъ она приняла ту коротенькую, ужасную для нея записку?
О, она, наврное, долго рыдала…
И что-то въ род угрызенія совсти мучило его.
Но такія минуты были рдки.
Обыкновенно онъ оправдывалъ свой поступокъ.
Конечно, это былъ самообманъ, но такъ было лучше для него, потому что чувствовалъ себя спокойне…
Василій Андреевичъ всталъ, подошелъ къ окну и услся на подоконникъ, вытянувъ впередъ голову.
Понемногу холодный, утренній воздухъ освжилъ его и привелъ мысли въ порядокъ.
Уже свтало.
Городъ просыпался.
Шумъ экипажей врывался въ окно все чаще и чаще.
Тни въ кабинет смягчились и приняли сро-синеватый оттнокъ. Тамъ, вдали, изъ за громады домовъ, вспыхивали красные и облески утренней зари, а отъ нее и остальное небо окрашивалось въ золотисто-розовый цвтъ.
Звзды мерцали слабе и постепенно исчезали совсмъ…
Тяжесть лежала на сердце Василія Андреевича.
Онъ снова услся въ кресла, взялъ дло Александра Иванова и, уже не волнуясь, сталъ просматривать его.
Обвиненіе серьезно…
По всей вроятности приговорятъ къ смертной казни.
Его сынъ…
Сынъ?..
Какъ странно звучитъ.
Онъ будетъ обвинять сына.
Ну такъ что же, вдь онъ столько времени не видалъ его!..
Онъ чужой ему…
Ничего еще не значитъ, что онъ родилъ его.
Сынъ…
Ха… какъ странно!
И когда Ивановъ предстанетъ передъ судомъ, онъ забудетъ, что это его сынъ и будетъ смотрть на него, какъ на чужого ему человка…
Разв отказаться отъ обвиненья?.. Нтъ… нтъ…
Всю жизнь онъ исполнялъ свой долгъ и теперь не измнитъ ему. Прежде всего долгъ…
И онъ будетъ поддерживать обвиненіе и будетъ настаивать на смертной казни.
Казнятъ сына.
Но вдь онъ такой же фанатикъ какъ и т, которыхъ ему приходилось много разъ обвинять.
И даже моложе его шли на казнь.
Вотъ только одно можно устроить для него, это, чтобъ ему была предоставлена возможность обжаловать приговоръ суда…
Вотъ только.
Василій Андреевичъ всталъ и, стараясь не глядть на обвиняемаго, нервно-рзкимъ голосомъ сталъ поддерживать обвиненіе…
Окончивъ свою рчь, онъ небрежно слъ и сталъ слушать защитника. Что то влекло, требовало взглянуть на сына…
И поддаваясь этому непонятному требованію своего существа, онъ перевелъ свой взглядъ съ защитника на обвиняемаго.
Съ блднымъ, нервнымъ лицомъ, спокойный, задумчивый, тотъ сидлъ на скамь за ршеткой, окруженный конвоемъ.
Василіи Андреевичъ, словно прикованный, не отрываясь смотрлъ на сына.
Онъ слдилъ за его каждымъ движеніемъ.
И вдругъ — судьи, защитникъ, сынъ исчезли изъ глазъ…
Встала бдная маленькая комната…
Безумно любимая жена…
Копошащійся на полу ребенокъ…
Къ горлу подступаетъ тоска…
Хочется разрыдаться…
Хочется подойти къ сыну, обнять его, поцловать, разсказать про мать…
Вздрогнулъ…— это къ нему обращается предсдатель…
Онъ поспшно пьетъ воду, встаетъ и снова инстинктивно начинаетъ поддерживать обвиненіе.
И поддерживаетъ обвиненіе особенно настойчиво.
Обвиняемый поднялъ на него большіе задумчивые глаза и смотритъ недоумвающе…
Почему этотъ человкъ, которому онъ, въ сущности, ничего не сдлалъ дурного, съ такимъ жаромъ доказываетъ необходимость лишить его жизни?.. Ни вотъ Василій Андреевичъ кончилъ, и снова говоритъ защитникъ. Затмъ объявляется перерывъ, и судъ удаляется въ залу для совщанія.
Совщаніе длилось не долго. Обвиняемаго приговорили къ смертной казни черезъ повшаніе.
Спокойнымъ, ровнымъ голосомъ осужденный отказался отъ обжалованья приговора…
Когда Василій Андреевичъ вошелъ въ камеру, его глаза остановились на сын.
Ивановъ сидлъ задумчиво, уставившись въ одну точку, и сначала не замтилъ вошедшаго.
Затмъ, увидавъ, поднялся и спросилъ:
— Что вамъ угодно?
Василій Андреевичъ запинаясь, волнуясь проговорилъ:
— Мн нужно сказать вамъ…
Я долженъ… Вы… Ахъ!.. я очень взволнованъ…
Вы… Вы, мой сынъ!..
Осужденный недоврчиво и насмшливо посмотрлъ на Василія Андреевича.
— Вы, мой сынъ! Понимаете?
— Да, я понялъ васъ.
И Василій Андреевичъ, опустившись на койку, сталъ разсказывать сыну о матери..
Припоминалъ мельчайшія подробности ихъ жизни, время отъ времени дланно улыбаясь.
Сынъ молчалъ.
Когда Василій Андреевичъ кончилъ, то хотлъ обнять сына, но тотъ молча и холодно отстранилъ его руку и повелительнымъ жестомъ указалъ на дверь.
— Уйдите!— глухо произнесъ онъ.
Василій Андреевичъ ожидалъ встртить слезы при воспоминаніи о матери и горячую.радость…
Онъ былъ пораженъ.
— Почему же?— вырвалось у него.
— Почему?.. Слушайте… Вы знаете сами, что мать умерла, оставивъ меня четырехлтнимъ ребенкомъ… Я ее почти не помню… Она оставила мн единственное наслдство — свои записки.
Въ нихъ она подробно разсказываетъ о своей жизни съ вами, и о томъ, что она пережила, когда вы бросили ее такъ неожиданно…
Она пережила великія страданья!
И ни одного упрека вамъ…
Она безумно любила васъ…
Ни одного упрека!..
Вы нагло поступили съ ней!..
Уйдите!..
Василій Андреевичъ слушалъ, опустивъ голову.
Слезы про изъ воли струились по его щекамъ.
Онъ поднялъ заплаканные глаза на сына и посмотрлъ долгимъ, долгимъ взглядомъ…
И упалъ къ его ногамъ.
— Прости ты!..— рыдалъ онъ — прости!..
Сынъ молча помогъ ему подняться и снова проговорилъ холоднымъ голосомъ:
— Уйдите!
Василій Андреевичъ опустился на койку и долго сидлъ погруженный въ думы, не обращая вниманія на сына.
Черезъ нсколько минутъ онъ поднялся уже спокойный…
Глазами, полными нмой тоски, посмотрлъ на сына послдній разъ, поклонился ему и вышелъ изъ камеры…