Иван Катаев
Иван Катаев
Отечество
Отечество
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
VI
VI
——————————————————————
Отечество, Катаев Иван Иванович, Год: 1935
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Полдень!
Не солнце ли ударило в свой самый гулкий колокол?.. Ведь монастыря уже нет на острове Севан, там дом отдыха, и к завтраку сзывает резкий колокольчик, что привешен к столбу посреди двора… Да, это солнце. Отвесный жар его гудит неумолчно и низко, будит эхо в упругой земле и дрожью отдается в груди. Он изливается в ложбины на крутых боках острова, он заполняет их всклень. Июньская трава распаленно и неподвижно вытянулась к небу, маленькие рты цветов раскрыты и почти не дышат, маки темной кровью запеклись среди камней. Пчелы и толстые шмели, чуть заметно раскачивая стебли, как любовники, возятся в нежных венчиках, — звон, полдневный звон бессменной бархатной нотой висит над травой.
Минута равновесия. Движение почти исчезло, вытесненное счастьем покоя и самоудивления. Озеро, налитое глубокой синевой, едва накатывает на теплую гальку. Высокие белые облака, как выросли над мертвыми вулканами Ахмангана, так и стоят.
Да полно, предвидится ли какое измененье? Да было ль тут свежее утро? Будет ли вечер с колкой прохладой и первой звездой, летящей с волны на волну?.. Так уверен в себе этот день на вершине своей зрелости, так прочна эта вогнутая голубизна, опирающаяся краями на задымленные зноем хребты.
Полдень!
Ровесники, друзья!.. Нам всем давно ударило по тридцати, горячая кровь мерно совершает свои приливы и отливы в наших телах, мы с хитрой веселостью знания глядим на мир и его окрестности. Что говорить, это были довольно-таки хлопотливые тридцать лет! Тем более вторая половина их, когда мы с вами подчас сомневались, дождемся ли полдня своей жизни. Но вот он наступил.
Что же? Как будто бы это неплохое время. Солнце века стоит прямо над нашими головами. Сверкают воды, крыши и снега. Видно далеко. Вкус, цвет и запах вещей мы распознаем без ошибки. Никому теперь не придет в голову смеяться над нами. Товарищи относятся к нам с уважением и ругают только за глаза. Женщины смотрят на нас доверчивей. И вот что еще: в противоположность полдневному цветку и облаку, мы избавлены от самоупоения.
Нам никогда не была свойственна излишне теплая привязанность к своей персоне. Мы прожали свои первые три десятка просто, рассеянно и таровато. И все же молодость шумела в ушах и, случалось, приглушала на миг все голоса, кроме голоса собственной судьбы. Вступавшего в общество порой одолевала тревога: не пропустить, испытать, научиться, не быть скучнее, застенчивей, смешнее других, обнаружить себя, свое мужество, свою ловкость, свою нежность. Мы воевали, скитались и работали, по временам озираясь на себя: а я-то?.. Все это прошло теперь.
Что нам с вами нужно, чего мы хотим в свой полдень? Да ничего, кроме довольства миллионов, веселья и неутолимой мысли вокруг нас. Пусть будут счастливы народы, а уж мы не пропадем. То, что хорошо для всех, превосходно для каждого из нас.
Радость творчества, зренья и раздумья, — ее нам хватит на всю жизнь. Выразить себя в том, что тобою сделано… Надеть кепку и смешаться с толпой в городском парке… Выйти на берег озера и постоять, руки за спину,.. Больше ничего. А посидеть с кем надо, обнявшись на скамейке, — это пока приходит само собой и не требует особых размышлений.
Ровесники, друзья! Сейчас, выполняя ваше поручение, я забрался в страшную даль и на изрядную высоту: на тысячу девятьсот шестнадцать метров над уровпем моря. Здесь я встретил одного человека, который ровно вдвое старше нас с вами, но держится тех же взглядов на вещи, что и мы, и, главное, живет так, как думает. Отличие его от нас разве только в том, что он совершенно безукоризненный семьянин. Признаться, я был поражен, увидав свои вкусы, обычаи и надежды в представителе столь отдаленного поколения, другой нации, иной жизненной школы. Я узнал далее, что этот человек переживает одну суровую трагедию. Возможно, что в скором времени у него будет отнято его место в жизни, уничтожено дело, которому он посвятил тринадцать лет, — и все это в таком возрасте, когда уже поздно менять свое призвание. От этого он стал еще важнее и ближе. Я окончательно убедился, всмотревшись, что он любит гораздо сильнее, чем себя, свое отечество и правильно понимает это слово.
Тут уже не полдень, а вечер, товарищи. Тут, может быть, пример, как нам вести себя в дальнейшем. Озеро сияет, солнце раздробилось, и осколок его на гребне каждой волны, ржавые камни береговых утесов накалены, как печь, пчелы гудят все страстней и напряженней. Немыслимо поверить в такой день, что вечер наступит. Но, говорят, он неизбежен и для каждого из нас…
Позвольте же рассказать о человеке, который проводит так, как надо, свои вечерние часы, и посвятить этот рассказ вам, РОВЕСНИКИ, ДРУЗЬЯ.
…Где Капитан?..
Его ищут на пристани. Агент мартунинского кооператива беспокоится насчет погрузки. Все соль да соль, — грузчики подвозят на вагонетках и перекидывают на баржу эти тяжелые камни, серые с искрой. А когда же его мука?.. Баржа важно покачивается, в волнистом пятне ее отражения вода зелена и прозрачна до самого дна, там стайками стреляют мальки.
Где же Капитан?..
Он нужен Гянджунцу, председателю Армрыбы, который стоит на рыбораздельном плоту. Может быть, Капитан согласится, чтобы его ‘Амбарцумян’ пробуксировал в Норадуз эти порожние прорезя… Послали конторщика за разрешением, тот кинулся искать Капитана. Зеркальные зайцы бегут от воды по белой стенке плотового сарая. Как свежо это утро!
Но где же Капитан?..
Его спрашивает Цолак, начальник острова Севан, только что прибывший на новой моторке. Необходим лаг, морской лаг, чтобы измерить быстроходность лодки. Эта штучка есть у Капитана, да кстати оп и покажет, как ею пользоваться: может быть, даже сам захочет принять участие в испытании… Остров почти закрыт скалистым мысом Цамакоперт, но все .же виден и отсюда его высокий горб, и даже можно различить две маленькие древние церкви наверху. На острове сейчас расцвет горной весны, уже распустилась алыча на склонах, трава так стройна и душиста, что тянет броситься в нее ничком и глотать это дыхание воскресшей земли.
Но где же все-таки Капитан?..
За истекшие десять минут о нем также справлялись в конторе, на пристани и друг у друга научная сотрудница Озерной станции, бравая и курносая девица в простых очках, шофер с грузовика Армтранса, заведующая столовой Судоходства, довольный собой черномазый мальчик в больших сапогах, торгующий коммерческой рыбой в ларьке, худенькая женщина с бывалыми глазками, в полосатом чулочке на голове, и рябой грустный мужчина в засаленном пиджаке, надетом прямо на грязную ночную рубаху, с килограммом черного хлеба под мышкой. У всех совершенно неотложная надобность видеть Капитана, и он вот только что, сию минуту был тут, а затем направился вот туда…
Черт возьми, но и оттуда он только что ушел туда-то…
Что же сказать, если и там его нет!..
Так где же, где же он, наконец, этот неуловимый Капитан?!.
И вот босоногая девчонка, что сидит на солнцепеке возле дома Судоходства, взматывает нечесаной головой и говорит, глядя на вас расширенными от молитвенного испуга глазами:
— Он — там!
И показывает грязным пальцем по направлению к скотному двору.
О, тут в поселке всегда знают, где Капитан, тут благоговейно следят за каждым его шагом.
И действительно — он там!
Позади хлева две молоканские бабы дружно копают выгребную яму. Чистое солнце шевелится на их белых косынках, рыхлая земля вылетает фонтаном. Дело в том, что вон та маленькая будка с односкатной крышей стоит как раз против сарая, где теперь открыли молочную. В целях санитарно-гигиенических ее нужно перевести сюда. И распоряжение отдано давным-давно, но эта удивительная Техничка…
Капитан стоит и строго смотрит в яму. Его черный потертый берет сдвинут на правую бровь, как у средиземноморского корсара, а также у Вагнера. Он стоит. Загорелая морщинистая шея прочно вросла в толстые плечи. Он стоит, но лепроявленная великая энергия безмолвно бушует, как в грубо отлитом динамо, в этой короткой квадратной фигуре. Как они копают?! Не говорил ли он Техничке, что ниже по склону должны быть еще две фильтрационные ямы? Так Делают на германских фермах. Он хочет, чтоб было, как в Германии. А куда же копают эти?..
— Не так, не так! — взрывается Капитан. — Совсем не то направление… Неужели она вам не говорила?
Он отдает точные распоряжения бабам. Вот здесь и там. Он чертит по земле каблуком. Но одна опять вонзает заступ не там, где надо.
— Куда, куда?! — гремит его гневный бас. — Разве я не показал вам, странная женщина?!
Еще секунда, и он прыгнет к ним в яму, сам схватит заступ. Но его отзывает конторщик Армрыбы.
— Опять эти буксиры-муксиры, — ворчит Капитан. — Почему они сами не отправили прорезя?.. Я должен ломать для них рейс?.. Ну, хорошо, хорошо…
Он быстро шагает к конторе Судоходства, косые ноги его в кургузых широких сапожках легко, слегка покачивая, несут плотно сбитый корпус.
Пять минут, с проблесками молний и отдаленными раскатами — и все дела улажены. Испытание с лагом он сам проведет завтра. Что? Завтра, завтра, сегодня ему некогда… А, это опять вы? Но вам же сказано, что весовщиком вас не примут…
Перед Капитаном рябой человек с хлебом. Лицо его светится сложным чувством, состоящим из полной готовности, умиленной грусти, покорности, нахрапа, сознания своего ничтожества и в то же время некоего духовного превосходства, проистекающего из грандиозной житейской опытности. Легко различить, что гражданин из тех, кого бьют во всех портах, сокращают из всех учреждений и отовсюду гонят взашей.
Видите ли, вздыхает он как-то даже сочувственно по отношению к Капитану, но его горячо рекомендует Пристанский агент…
Капитан опять начинает накаляться. Он-то знает, чьи эти штуки… Почему им так хочется иметь этого рябого весовщиком?..
— Что мне агент! Я уже сказал, что весовщиком вы не будете…
Счетоводом?.. Да у них есть вакансия. Но только он требует двухнедельного испытания и подписки о годичной работе. Летуны Судоходству не нужны…
Помрачневший, он направляется к выходу. Вое эти агенты-магенты… Женщина в полосатом чулочке останавливает его на лестнице.
— Место в столовой? — Капитан смотрит на нее, сердито выпятив нижнюю губу. — А кто вы по профессии?
— Я счетовод.
— Что это? — сумрачно усмехается он. — Наводнение счетоводов сегодня?.. Почему же вы хотите в столовую?
Она нежно улыбается, глядя ему в глаза.
— Мне надоело счетоводство…
— Вы местная?
— Нет, — охотно отвечает она, уже предполагая дружелюбную заинтересованность. — Я приехала к мужу, который работает в Еленовке.
— А! — говорит Капитан, опять посуровев. — Вы хотите немножко подработать летом, а осенью сбежите. Мы берем только местных. И у нас нет вакансии в столовой. До свидания!
Она растерянно смотрит ему вслед. Потом кричит слабым голоском:
— А счетоводом?..
— Сдайте испытание бухгалтеру, — оглядывается на ходу Капитан.
Нет, какой-то нервный день сегодня!..
На пристани мартунннский кооператор требует срочно отправить его товары.
— Но вы заплатили за перевозку, уважаемый гражданин?
— Да… нет… хотя деньги уже переведены. Они уже в еленовском банке…
— Хорошо. Принесите мне маленькую бумажку из банка.
Кооператор мнется.
— Слушайте! — гремит Капитан. — Если я приду в вашу лавочку и попрошу себе товар, а деньги — послезавтра, — что вы мне скажете на это?
Кооператор молчит, пристыженный.
Да, он, Капитан, научит их тут на побережье понимать финансовую дисциплину! Он покончит тут с неряшеством, разгильдяйством и — как это? — рука руку моет!.. Первобытные люди! Они до сих пор смотрят на судоходство как на какое-то бесплатное катание, которое для их развлечения устроили на Севане!.. По с этим покопчено! Деньги на стол, и ваш груз идет к месту назначения!..
Крупно шагая, Капитан возвращается с пристани и вдруг застывает перед-ямой недавно выкопанного артезианского колодца. Мальчик помпой качает оттуда воду. Колодец все еще открыт, он зияет, как пропасть. Сто сорок пять раз он говорил этой Техничке, что колодец нужно закрыть досками и поставить стационарный насос Альвейер. Камни, щепки, лягушки-магушки, всякая дрянь валится в яму. Какой-нибудь резвый ребенок тоже может упасть туда…
Он отдал приказание. И что же?.. Когда этим людям говоришь идти направо, так они идут налево!..
Сердце Капитана смягчается только в механической мастерской. Он любит эту мастерскую. Он собирал ее семь лет по винтику. Кроме того, здесь работают два русских человека, которых он уважает. Слесарь Антон и кузнец-котельщик Яков. Оба — золотые руки. Ах, какие трудолюбивые, честные, начитанные люди! С ними вечерком очень интересно поговорить о конференции по разоружению.
Слесарь Антон, круглолицый и, как всегда, какой-то приятно умытый, делает ведра для склада. Они здороваются, и Капитан благосклонно смотрит, как ловкие руки Антона сгибают жесть. Но он замечает в то же время, что земляной пол в мастерской давно не метен, валяются обрезки, бумажки, всякий ржавый хлам. Капитан не может обойти это молчанием.
— Пол надо почистить, Антон, — говорит он насколько возможно мягко.
— Я это сделаю, Капитан, — вежливо откликается слесарь.
Капитан смотрит на пол, и тут новая мысль озаряет его.
— Как ты думаешь, Антон, — спрашивает он важно, — сколько асфальту нужно для того, чтобы залить весь этот пол?
Антон, прищурившись, оглядывает площадь мастерской и потом с сомнением качает головой.
— К сожалению, я не компетентен в этом вопросе.
— Да, да, — добродушно смеется Капитан, — ведь ты же профан в этих делах.
И он направляется в кузницу.
— Послушай, — говорит он голубоглазому кузнецу со смышлено-восторженным лицом русского мастерового, — послушай, Яков, голубчик (так он всегда обращается к нему)… Когда же ты мне разберешь эту мачту?.. Ты знаешь, оно уже строится в Эривани, и мне необходимо угловое железо…
Они сговариваются относительно разборки большой железной мачты, которую, по проекту одного фантазера-инженера, хотели воздвигнуть в качестве маяка на Гюнейском берегу, мачта оказалась слишком тяжелой, ненужной и уже несколько лет без движения лежит у пристани. Капитан всегда был принципиальным противником этой мачты, — и вот он, час последнего торжества: Яков с подручным разберут мачту послезавтра.
Но верно ли, — интересуется Яков, — что его подручного переводят масленщиком на судно?
Подручный, тихий мальчик-армянин, перестав раздувать мех, смотрит на собеседника с волнением.
Да, кивает Капитан, он отдавал такое распоряжение. Мальчик пойдет на ‘Амбарцумян’. Но через день, когда судно стоит в порту, он будет приходить в мастерскую. Пусть молодой человек подучивается на токарном станке и в кузнице, если он хочет получить специальность и пробить себе дорогу в жизнь. Судовой механик, который не умеет сделать болт или костыль, — его нужно выбросить в воду…
Подручный снова и с чрезвычайным усердием принимается раздувать мех. Летят искры, конец железного стержня на углях становится прозрачно-розовым и мягким даже на взгляд. Капитан и кузнец-котельщик тихо и строго говорят онем, о том, что уже заканчивается постройка на Эриванском механическом заводе. А там, за черной рамой раскрытой двери, в ослепительном штиле лежит озеро. Сейчас оно нежно и сонно. Небо, дальний берег, вода слились в голубых полдневных тонах, все неясно, все задернуто легчайшей кисеей. Но уже, странно чуждые всему, поверх Памбакского отрога улеглись плотным слоем серые, замыслившие недоброе облака, и уже иные, будто их перекинули через хребет для просушки, свисли клочьями по склону. Быть грозе к вечеру.
Не так ли это было: кто-то взял продолговатую каменную чашу, наполнил чистейшей холодной влагой и поднял высоко, под самые облака, поднял за здоровье земли, жизни и этой смуглой южной страны — аллаверды ко всем!..
Легко постигнуть величие Севана, если с Цамакоперта или с вершины острова отправить свой взгляд по протяжению озера на юго-восток. Тогда как бы растворяются ворота, образуемые вдали Норадузским и Адатапинским мысами, что с двух сторон вдаются в светлую гладь, и мерцающая морская беспредельность Большого Севана свободно встает к небесам. В ясный июньский день цепь снежных гор по берегу за Норадузом совсем близка, они словно бы вырастают из самого озера, чудится: льды. Будто полярная ледяная гряда отвесно поднялась над синей водой и тоскливые мороки сэра Артура Гордона Пима начинаются там, в холодных туманах, ибо и каменные письмена исчезнувшего народа хранит побережье.
За девять и за восемь веков до нашей эры, во времена Байского царства, по берегам озера жили веселые пышноволосые люди, богатая и мудрая жизнь шумела здесь. Бог знает, может быть, высокие города отражались, дрожа, в бирюзово-зеленых струях… Всевидящий Птолемей называет это озеро Лихнитес. Арабские географы также упоминают о нем и о рыбах с розовым мясом, вывозимых отсюда в вяленом виде на Кавказ и в Аравию, то — девятый век, время Карла Великого, и тогда уже стояли на горбу острова два бедных приземистых храма из черного камня, и быстрые стрижи так же, как сегодня, носились над ними… В какую прадревность ни взгляни, — светлое око закавказских высот всегда было в ноле зрения человечества, хотя и постигали Севан века затишья, омертвения, когда цепенели в последней немоте выгоревшие под солнцем берега, голые, как нищета Востока.
Но, быть может, никогда не было так тихо, так бедно на Севане, как в новое утро Армении и мира, весною тысяча девятьсот двадцать первого года. Погасло последнее эхо выстрелов и криков, отплескался очистительный народный потоп, и, как Ной из ковчега, вышел на пустынный берег озера капитан Черноморского коммерческого флота Эрванд Оганесович Гаспарян.
Смешные детские годы! Не слились ли они уже во мгле прошедшего с временами Ванского царства?..
Темно и нелюдимо синело озеро, пегие от нестаявших снегов безмолвные горы окружали его, на пологих подножьях валялись нищие селения — груды диких камней, развороченные чьей-то великанской ступней. Одни только валкие рыбачьи лодки колыхались у ветхих мостков, да еще нечто действительно подобное неуклюжему ковчегу мрачно темнело в Еленовской бухте, то было деревянное судно, построенное белыми моряками на потребу злосчастной партии дашпакцутюн и ее правительства.
Все нужно было начинать с нуля, с круглой пустоты.
Капитан поселился на окраине Еленовки, в гнилом и заброшенном доме, где помещался раньше военный госпиталь. В первую же ночь пришел милиционер, взял из-под Капитана кровать и унес ее, точно глухой или сумасшедший. Но кровать была возвращена по повелению председателя Совнаркома республики товарища Лукашина.
О да, Капитана осеняли высшие силы.
И как же иначе? Ведь он пришел сюда с величественной миссией. Ни мало ни много, он должен был основать судоходство на Малом и Большом Севане. Судоходство на Севане! Чудаки еленовцы но понимали, что перед ними не кто иной, как будущий первый адмирал армянского флота.
Пристальный глаз Капитана усмотрел в Эривапи среди пыли и хлама настоящее морское судно, которое, — странная судьба! — лет шесть уже как дрейфовало на суше. Это судно в годы войны хотели перебросить из Петербурга на озеро Урмию, на турецкий театр военных действий. Но оно доехало только до Эривапи и здесь застряло. Капитан решил перевезти его на Севан и сделать своим флагманом.
Напрасно ужасались маловеры, напрасно шипели скептики. В один ликующий день двенадцать пар волов, впряженных в лафеты собственной конструкции Капитана, повлекли отремонтированное судно в цельном, неразобранном виде по направлению к Еленовке.
Надлежало таким способом перевезти его на расстояние шестидесяти семи километров, преодолев подъем не менее тысячи метров. Это было могучее зрелище, напоминавшее некоторые эпизоды сооружения Хеопсовой пирамиды или дни Троянской войны, зрелище, для изображения коего не годится наше ржавое перо. Мычали волы, скрипели лафеты, пыль поднималась клубами, толпы народа шли за плывущим посуху кораблем. Он плыл, плыл безостановочно под пламепеющим солнцем, среди обнаженных холмов и каменных осыпей издревле сухопутной страны. Вся Армения, маленькая истерзанная Армения, с потрескавшимися от смертных мук губами, смотрела на эту небывалую процессию, восхищенно всплескивала руками и говорила: ‘Вай!’ А впереди всех гордо шагал уверенный в счастливом исходе предприятия капитан — не Черноморского уже — Севанского флота Эрванд Гаспарян.
Судно благополучно прибыло в Еленовку, его спустили на воду и нарекли ‘Лукашиным’. Так была открыта первая навигация на Севане.
Насупленные и подозрительные елеповцы осуждали всю эту новомодную затею, перед самым спуском они заявляли, что эта уродина все равно плавать не может и вот, как бог свят, сей секунд потонет.
— Почему же? — спрашивали их.
— Потому — она железная.
— Но ведь на Черном море такие суда плавают?
— Э! — говорили еленовцы с видом стреляных воробьев. — Так ведь там же соленая вода…
По отчаянной жизни шестидесятилетняя старуха молоканка, которую Капитан взял на борт первой пассажиркой, вернулась из плаванья невредимой и, перекрестившись, тут же на мостках, объявила, что хотя на этой лодке отовсюду несет дымом, и не кизячным, а каким-то поганым, однако бегает она ходко и потонуть не потонет, потому как ее распирает воздух. И старухе поверили.
Так, в составе одной единицы, флот существовал два года. Но с каждой навигацией прибавлялось грузов, пассажиры валили валом, и вот в двадцать четвертом году Капитан отправился в Батум приобретать новые суда. Не так много денег было у него в кармане, как много светлых идей роилось в голове. Да, он кое-что соображал и предвидел то и другое… В Батумском порту, где Капитан смолоду знал каждую щель, он отыскал два полуразрушенных катера. Оба выглядели так угрюмо, что их уже давно сопричислили к металлическому лому. Биография их была тоже длинна и затейлива, они славно поработали на Каспии, а во время войны их перекинули на Черное море с особым назначением: для охоты на контрабандистов, на этом поприще и прервалась их удалая жизнь. Капитан ощупал в них каждую гайку и со смиренным видом попросил в портовом управлении продать ему эти сдл. Суда?.. Хо-хо! скажите лучше — эти дырявые туфли!.. Так вы хотите… Короче говоря, Капитан получил оба судна бесплатно, ему их подарили. Оставалось только погрузить их на платформы, перевезти в Эривань, отремонтировать и переправить на озеро испытанным способом. Что и было проделано.
Под звучными именами — ‘Амбарцумян’ и ‘Мартуни’ — эти катера по сей день бороздят яркие воды Севана.
Еще через пять лет Капитан съездил на Каспий и там, на Астраханском рейде, облюбовал два нолуморских, но крепких и быстроходных судна. К этому времени Севанское судоходство было уже достаточно богато, чтобы не копаться в каком-то заржавленном хламе, а просто купить то, что нужно. Приглянувшиеся Капитану суда были им приобретены и через Баку, обычным порядком, прибыли в Еленовский порт, где и получили имена: ‘Коммунист’ и ‘Комсомолец’.
На этом собирание Севанского флота до поры до времени закончилось. Следует лишь отметить, что в течение предыдущих лет он обогатился изрядным количеством вместительных барж, как железных, так и деревянных.
Между тем слава Капитана пошла гулять по всей республике, он был признан высоким специалистом по транспортировке непомерных тяжестей… Его стали приглашать консультантом всюду, где нужно поднять и перевезти что-нибудь очень тяжелое. Так, именно под его руководством были переправлены на места агрегаты сооруженных в Армении гидростанций — Ленинаканской, Эриванской, Дзорагэса и прочих…
Когда же кто-нибудь выражает Капитану свое восторженное удивление по поводу такой его сноровки, он скромно говорит:
— Мы, моряки, не боимся тяжелых грузов. Ведь на океанских судах мы перевозим автомобили, аэропланы, паровозы, то и другое…
Смешные детские годы!.. Но не они ли прибавили лишних морщин на крупном, дубленом лице Капитана, не они ли тяжко навалились на его шестидесятилетние плечи?.. Вы думаете, это так просто — наладить судоходство на большом озере, подобрать команды, обучить механиков и рулевых, завести регулярные рейсы, организовать движение грузов?.. И все это в стране, которая до сих нор употребляла воду только внутрь, ну, да еще для орошения полей… А пристани, склады, дома для рабочих?.. А узкоколейки, а вагонетки?.. Все это тоже не валится с неба.
Чистая галька, голая и гладкая галька лежала на плоском пустынном берегу за Еленовкой. Но вот, камень за камнем, тут начали вырастать дома, и все двухэтажные, городского фасона. Воздвигло себе весьма почтенного вида дом Судоходство, поблизости обосновались Армрыба, рядом, с ней научная Озерная станция, и вот вам уже поселок. А там построили холодильник на две тонны рыбы и маленькую электростанцию при нем. В этом поселке теперь уже все есть: магазин Армторга, ларьки, столовая, цветники, была даже парикмахерская, но потом парикмахер сбежал просто потому, что здесь все бреются сами…
Чем не город? И вырос он на глазах Капитана. Но мало сказать — на глазах, он сооружался его заботами, его любовью, его рокочущей энергией. Почти ко всему тут приложена пока еще твердая, неколеблющаяся рука Эрванда Гаспаряна.
Однако исключительный, горно-морской севанский воздух сильно способствует аппетиту. Это отлично понимает Капитан, а к тому же правило его жизни — спрашивать хорошую работу с тех, кто хорошо обедает. Так не возить же все продукты за тридевять земель! Кое-чего можно добиться и на месте. Капитан покопался в тесном бюджете Судоходства, поскреб здесь и там, и у него завелось форменное молочное хозяйство, скотный двор по всем правилам науки. Четырнадцать (четырнадцать!) коров гуляют нынче по субальпийским пастбищам и дают отменное молоко. Оно идет в столовую, туда же поступают масло, сыр, каймак, мацони собственного производства.
Кто сказал, что моряк не может быть добрым сельским хозяином? Моряк все может, особенно если он имеет кое-что на плечах…
На северо-западном берегу Севана уже нетрудно различить первые бледные стебли благоденствия. Но разве это все, что тут можно сделать?.. Бог мой, да это же только начало, смешное маленькое начало!..
В столовой Судоходства — громокипящий скандал. Кричит и размахивает длинными руками Бухгалтер, кислый русский человек с мутно-голубыми глазами ротного фельдшера. Неслыханное ограбление среди бела дня!..
Дело в том, что оп обременен неисчислимым семейством и потому берет обеды на дом. Так вот вчера ему вместо пяти порций второго положили только три. Вот-с, пожалуйста, все могут посмотреть, — они вчера нарочно не стали кушать. И не притронулись к этой кастрюле. Кто-нибудь будет оспаривать, что здесь только три порции?..
— За мои честные трудовые деньги! — кричит Бухгалтер.
Заведующая, сухопарая и пугливая, топким голоском оправдывается, потом переходит в наступление.
— Сами небось половину поели, а потом приходят и говорят!..
Обедающие с упоением вникают в развитие спора, не понимающим по-русски тут же переводят каждую реплику. Капитан, который тоже столуется здесь, долго слушает молча. Затем он восклицает, покрыв своим басом все голоса:
— Да!.. на этом все держится!..
Столовая мгновенно стихает, спорщики оглядываются. Общее недоумение.
— Да, да! — скорбно кивает Капитан. — Это один из полюсов мира.
Вопросительные взгляды.
— Вот это место, — горько усмехается Капитан, хлопая себя по животу. — Желудок!
Он отваливается на спинку стула, смотрит грустно и всеобъемлюще.
— И вы правы, Бухгалтер, и она права. Вы оба правы, если хотите знать…
Он сразу меняет тон и — строго к заведующей:
— А все-таки надо смотреть, надо немножко смотреть, что у вас там кладут на кухне…
Но Капитану не хочется заниматься обычными внушениями. У пего сегодня благодушно-философское настроение.
Поев молочной рисовой каши и отодвинув тарелку, он говорит соседу проникновенно:
— Сейчас нам с вами надо выпивать маленькую чашку турецкого кофе… Затем нам надо закуривать хорошую сигару… Сигара бывает обеденная… да, специально!.. и сигара бывает для ужина. Обеденная — вот такой длины. Сигару нужно обрезать на машинке, вставлять в рот и немножко спать. Да, в вашем кресле… Так бывает в Александрии, в кафе. Отсюда вентиляция, свежий воздух, или маленький арапчонок машет на вас так и так… В Александрии очень хороший кофе…
Даже и не подумав вздохнуть, Капитан, вместо турецкого кофе, выпивает стакан серной воды, который ему приносит девица в нарпитовской белой косынке. Вода из источника, находящегося поблизости. Она пахнет тухлыми яйцами, и, когда отхлебнешь ее, хочется выплюпуть длинной струей. Один только Капитан ежедневно пьет эту воду для здоровья и для поощрения естественных богатств побережья.
Затем он выходит из столовой. Но мысли об александрийских кафе не покидают его. Подумать только! Ведь там обыкновенный простой человек заходит в ресторанчик и спрашивает себе на двадцать пять копеек мороженого. И вот за это мороженое ему еще два часа играют на флейте, поют, танцуют, иногда с голым животом, иногда без живота, и показывают научные фокусы. Человек сидит, и понемногу у него становится светло на душе…
Да, там уважают желания людей!..
И что же, вы полагаете, такой хорошенький ресторанчик нельзя открыть здесь на берегу?.. Да сколько угодно, если только иметь желание и иметь понятие о цивилизации. Возможно, что Судоходство в скором времени займется этим… Правда, тут такой тяжелый народ, такой мешковатый и недоумевающий народ… Так трудно с ним работать и стремиться к новым начинаниям. Если бы не это, что бы только можно было создать здесь, на Севане!..
Уж поверьте, он, Капитан, слава богу, поболтался по свету на своем веку. Он видел много прекрасных мест и замечательных ландшафтов. Но спросите — видал ли он что-либо равное Севану и его берегам?! Вы говорите — Швейцария? — Здесь лучше, чем в Швейцарии! Скандинавия? — Но здесь же несравненно теплее. На Гюнейском берегу вызревают персики, при высоте около двух тысяч метров этот берег самое теплое место в Армении. Итальянские озера?.. Боже мой, тут можно устроить такие итальянские озера, что вы будете просто плакать от восторга.
Что здесь нужно?.. Эти голые берега надо прежде всего облесить. Тут прививается и со страшной быстротой растет все: дуб, бук, сосна, чинара-минара… Потом провести всюду гладкие шоссе. Тысячи туристов будут катить по ним на автомобилях и в фаэтонах. Одна восьмая часть Советского Союза может перебывать тут каждое лето. А сколько можно привлечь иностранцев!.. Они будут гулять на острове, на Шахдаге, на верхних озерах… Знаете ли вы, что на Ахманганском нагорье есть озерцо Канлы-гел… Высота больше трех километров над уровнем моря, кругом — снега, а в озере — до девяти градусов тепла… Ну, а потом всякие древности, монастыри, развалины, клинические надписи на скалах?.. А форель, севанская форель, князь-рыба, один из лучших в мире деликатесов?.. Да публика кинется сюда огромной толпой, люди будут ехать, и ехать, и ехать, — не видно конца…
Но, разумеется, нужны удобства. Комфортабельные отели на берегах. Чтобы всюду вздыхала музыка… Чтобы все сияло огнями… И главное, главное — необходимо первоклассное водное сообщение по озеру: быстроходные катера, пароходы, изящные яхты. Потому что водный транспорт — это начало всего, это первый проводник цивилизации…
Что же еще нужно? Еще нужна реклама, фотографии, путеводители, то, другое. Вы подумайте! До сего дня нет ни одной толковой книжки, где бы описывалось озеро и всему давались бы научные объяснения… Необходим, необходим, как хлеб, карманный бедекер по Севану!
— Да зачем разговаривать! — восклицает Капитан, окончательно воспламенившись. — Я сам готов заплатить тысячу рублей тому, кто напишет подробный бедекер по Севану!..
И вдруг он смолкает, темнеет лицом. Он зловеще качает головой и бормочет:
— Все это можно бы сделать, если бы, если бы… Но они хотят дырявить озеро, хотят спускать воду, и ничего не будет… Ничего не будет!..
Запах тысячелетней армянской нищеты еще витает над этой страной, сложный и настойчивый запах кислого молока, лука, кизячного дыма и немытого тела. Где только не вдыхаешь его, — в пыльном и потном вагоне Джульфинской ветки, в глинобитных трущобах городских окраин, на палубе севанского судна, идущего под вымпелом капитана Гаспаряна, и — в деревнях, в нагорных деревнях, в закоптелых склепах с плоской крышей и черной зияющей дырой входа, в этих могильниках, сложенных из грубого камня и называемых домами. Откуда же повелась она тут, нищета, в полдневном и теплом краю, отчего так въелась в тело народа, не брезгающего трудом, терпеливого и усердного? Как, почему, на какой почве расцвел этот лохматый и черный цветок, этот жилистый и цепкий репейник нищеты?..
Отправляйтесь из Эривани на запад, поглядите на дрожащие в горячем мареве просторы Шамиранской степи и Большого Сардарабада. От зноя, от безысходной сухости, от смертельной скуки бесплодия изнемогает плоская земля, загнутая по краям мглистыми горами. Как раскаленный голый противень, лежит земля, и горько и страшно за ее бездолье, праздность, от века неутоленную жажду, и вчуже першит в горле и вянет язык. Только сухая, как мочало, белая полынь застилает каменно-черствые грунты да злые когтистые лапы колючих растений тянутся из трещин. Нагота и тоска Палестины… Белые пыльные дороги прямо и неукоснительно мчатся навылет через эти равнины, потому что незачем останавливаться здесь, нечего делать, немыслимо жить. И так на сотни километров, на десятки тысяч гектаров… Вот поля Армении, засеянные нищетой, — ибо, кроме нее, здесь не растет ничего.
Поезжайте на север и на восток из Эривани. Перед вами распахнутся и медленно взойдут к небу плоскогорья Абарапа и Нор-Баязета. Владения одичалой тишины… Буро-зеленоватые холмы, блеклые, будто истоптанные и протертые, луговины на склонах, базальтовые осыпи, обрывы, мелкие заплаты пашен и посевов. Селения редки и почти неотличимы издали от природных бессмысленных нагромождений камня. Скудные стада ползают выводками личинок среди огромных наклонных пустынь, ничем не занятых, подвластных только солнцу и ветру. Хоть бы одна фабричная труба торчала на этих сирых пространствах, хоть бы один светлооконный заводской корпус гремел движением и жизнью! Но тут, в горных деревнях, производят только нищету, армянскую нищету, а больше ничего не могут и не умеют делать.
Теперь ступайте из Эривани на юг, в Камарлю, к великим снежным братьям — Араратам. Вы минуете спаленную широту, пыльную хмарь Юго-восточных киров, и вот впереди свежим зеленым потоком растечется долина Аракса. Ни с чем не сравним этот низкий разлив сплошных садов, где темные кущи абрикосовых и ореховых деревьев сильней определяют счастливую желтизну виноградников и пышное серебро шпатовых зарослей, а остроконечные тополя там и здесь вылетают из общего уровня листвы, как возгласы радостного удивления. Видится, будто пена садов омывает самое подножье Большого Арарата, сверкающие плотные снега которого вечно неожиданны и ярки над этим южным праздником зелени. Сытые, бойкие селения стоят тут одно подле другого, как бы взявшись за руки. Всем хватает хлеба, сыра и легкого лукавого вина, а хлопком и фруктами — щедро награждают город. Хлопотливый труд и довольство обосновались на этом берегу Аракса. Здесь уже редко поминают о бедности. Здесь говорят о близком богатстве.
Напоследок, не покидая Эривани, пройдите на южную оконечность города. В стропилах, в грудах тесаного камня возникнут перед вами кварталы действующих и близких к рожденью заводов. Подминая под себя глиняные руины азиатских жилищ, возвысились эти твердыни из черного туфа, дающие предместью облик и смысл современных городских окраин. Столица Армении вступает на путь, давно и твердо избранный человечеством. Здесь начинают выжигать карбид, синтезировать каучук, плавить базальт. Предместье громыхает машинным творчеством, оно содрогается от резких движений, раньше не знакомых этой стране, тяжко и сонно катившей на буйволах. Повелительные крики грузовика, звенит молодой трамвай. Бедность не знает этого самоуверенного грома и лязга, этой озабоченной спешки, — она медлительна и безгласна…
Но как же изгоняют нищету?
Каким орудием выпалывают ее ветвистые корни?.. Почему скаредная пустыня вспыхивает вдруг зеленым пламенем драгоценных садов, а на каменистом нагорье вырастает оазис индустрии? Где сила, пробуждающая скрытые захороненные богатства? Имя стихии, вливающей жизнь в омертвелые члены Армении?
Вода!
Вечно живая, вся — движение, игра, перемена, — вот она обрушилась в турбины гидростанции, отдала энергию, которую можно делить на части, запирать про запас, кидать в пространство, — и город наполнился могучей новизной. Вот побежала по бетонному ложу к глухим дувалам селений, растеклась по канавам, пошла по нолям — и край процвел изобилием. Ибо все, что нужно для большой хорошей работы, для дружной и справедливой жизни, уже создано в Армении повсеместно, бессилие старых лет, когда не умели доделывать за природу то, что она не могла приготовить сама, вялость и леность мускулов прежнего общества — ныне преодолены, — и только воды, падающей, льющейся воды не хватает для всех городов и степей, для всеобщего и полного счастья.
Так можно ли жалеть что бы то ни было для окончательного истребления нищеты?! Запах ее, лохмотья, воспаленные веки, впалый живот — несовместимы с достоинством республики.
Представим себе: в доме непрестанно мучаются от жажды. А под самой крышей дома с незапамятных времен стоит огромный бак, полный до краев чистейшей и прозрачной воды, запасы которой могут пополняться бесконечно. Что нужно сделать? Вот задача, решение которой как будто не требует мучительного раздумья.
Пятьдесят восемь миллиардов кубических метров прохлады, движения, жизни лежат в горах, над Арменией. А страна изнывает от зноя и сухости, в стране нет ни угля, пи нефти, чтобы черпать энергию развития.
И возникает титанический замысел…
Глубоко под берегом Севана прорыть тоннель, опустив в него с поверхности земли вертикальную шахту. По трубам сбрасывать в эту шахту воду озера, ежегодно понижая его уровень в среднем на один метр. В тоннеле, возле устья шахты, построить подземную электростанцию. Из тоннеля направить воду в открытый канал, в конце которого воздвигнуть вторую электростанцию. Далее, сливая воду в реку Зангу и снова отводя от нее канал за каналом, соорудить еще семь ступеней величественного каскада, — вплоть до самой Эривани, куда и течет Занга. Под каждой ступенью поставить электростанцию и еще одну — на оросительном канале, который должен ответвиться перед пятым звеном системы и уйти на запад, к Сардарабадским пустыням.
Два с половиной миллиарда киловатт-часов самой дешевой энергии дадут Армении эти десять станций, в сложении не уступающие по могуществу Днепровской, и сто тридцать тысяч гектаров пустынных земель можно превратить в великий сад, пустив туда воду, отработавшую свое в турбинах.
Что же станется с синим Севаном?
Тридцать рек и потоков впадают в Севан, а вытекает из него одна лишь Занга. Она не уносит с собой и двадцатой части годового прибавления воды. Исследователи полагают, что весь избыток улетучивается в воздух, испаряясь с поверхности озера. Через полвека после сооружения Зангинского каскада уровень озера опустится на пятьдесят метров, и дальше понижать его не будут. Большой Севан, менее глубокий и обладающий плоским ровным дном, к тому времени обмелеет полностью. Поверхность Малого Севана, где есть глубины более девяноста метров, сократится на одну треть. От всего озерного зеркала останется лишь шестая часть. Но именно в силу этого замечательно уменьшится испарение, и освобождающийся тем самым сток будет по-прежнему питать установки каскада и сеть ирригации.
В этом, в расчете на меньшее испарение — все научное хитроумие замысла, который не довольствуется полувековым использованием водных богатств Севана, но оставляет его навсегда сильнейшим двигателем Армении.
И не одной только Армении. Севано-Зангинскому каскаду предстоит служить главным и мощным регулятором всего закавказского энергетического кольца. Гидростанции Грузии, Азербайджана, да и речные установки самой Армении осенью и зимой резко слабеют, потому что вхолодную пору убывает вода в их реках. Зангинский каскад, где в голове сооружения останется вечный резервуар озера, не будет подвержен сезонному оскудению. Наоборот, зимами можно увеличивать его нагрузку и тем возмещать бессилие прочих гидростанций Закавказья. Таким образом, электрическому узлу Севана суждено стать важнейшей скрепой в содружестве трех братских народов.
Увлекательный замысел этот подвергнут обсуждению, проверен, принят правительствами и уже перестает быть только плановой мечтой. Различие между идеей и действием почти стерто в наше время. Ближайшая к Эривани ступень Севано-Зангинского каскада — Канакирская — не только строится, но уже скоро оживет и даст ток, потому что она может действовать и до осуществления всей великой лестницы. Сегодня в завершенном здании Канакирской станции москвичи-монтеры уже собирают турбины.
И на самом берегу Севана близок полный размах работ…
…Наступит же когда-нибудь теплая многозвездиая ночь, — именно такая ночь представляется почему-то, — когда не сам автор, так кто-нибудь другой, не все ли равно, — скользнет в бесшумной машине к северному краю незасыпающей Эривани и по виражам стеклянного шоссе птицей взовьется на Канакирское плато. Здесь, на краю верхней террасы городского парка, оглянется путник на рассиявшуюся внизу и до самого горизонта южную столицу, увидит вдали гигантскую тень Арарата, заслоняющую край звездного неба. Быть может, пробормочет он: ‘Да, здесь мы бывали, бывали когда-то…’ — и, как водится, вздохнет.
А уж перед ним встанет летящее с холма на холм, как бы снизу освещенное шоссе, и первая прохлада нагорной страны опахнет щеки. Сбоку, слева пойдет железнодорожное полотно, обставленное мачтами, быстро придвигая навстречу выросшее из точки пламенное око электропоезда.
На первых же километрах по-ночному таинственное половодье свежих садов нахлынет со всех сторон шелестами черной листвы и несмолкаемым треском цикад, сады, сады, сладко дышащие отцветаньем — так и помчатся они следом, отходя, как темные моря, на восток и на запад. Миловидное селенье среди яркой зелени, неправдоподобно выхваченной электричеством, покажет свои чешуйчатые черепичные кровли и — мимо.
Машина вильнет влево, и вот, за виадуком железной дороги, разольется по небу хрустальное белое зарево. Рядом, в прямолинейном русле канала, масляно блеснет несущаяся навстречу гладкая вода. Зарево — ближе, ближе, и на миг на дне глубокого ущелья, переполненного режущим светом, откроется напруженная плотиной река и, в лабиринте цветников и дорожек, розовое здание с пылающими окнами. Виденье погаснет за уступом, смолкнет торжественный гул. Замерцает отраженными звездами спокойное озеро искусственного водохранилища, и снова — бетонные борта капала.
А впереди уже — повое зарево, еще выше, еще лучезарней, и опять внизу — победно гудящее здание среди роз и левкоев.
Так, оглушая и отбрасывая ночь, одна за другой явятся из тьмы ступени лестницы, выкованной из света. В силе и славе бессонного труда взойдет она на горы, к тяжелым массивам Памбака, смутно очерченным в небе, и здесь оборвется. Совсем похолодает, круто разольются поля с ровной низкой порослью взошедших хлебов. Машина просквозит главный проспект Еленовки, сияющий витринами, и, вылетев на Дилижанское шоссе, застопорит над отвесной крутизной. В темпом провале, в глубине гигантского овального кратера, путник увидит мрачную рябь воды, простертую к юго-востоку, где побледневший край неба обрезан двумя сомкнувшимися мысами. Слабый плеск прибоя долетит из бездны.
— Так вот что сталось с тобою, старый Севан! — скажет путник и ярко вспомнит сразу безбрежное сапфиросинее раздолье, ходившее под ветром студеными валами, и бедные берега с каменными развалинами селений, и утреннюю молодость страны, и свою закатившуюся молодость.
Но вспомнит ли он капитана Эрвапда Гасgаряна?..
— Сходите на Заигу, — говорит Капитан угрюмо, — посмотрите на камыш. Я вам советую: посмотрите на камыш, он совсем высох и побелел. Вы спрашиваете — почему? Потому что туда недавно пускали по канаве воду из озера. Севанский вода очень вредный для растений, в ней слишком много магнезиальных солей. Она не годится для орошения. Говорю вам: посмотрите на камыш.
Он сам ведет вас на задворки поселка, к болотистой низине, где несколькими рукавами мелко разлилась Занга, поблизости вытекающая из озера. Блаженно орут лягушки, день кажется побледневшим от недвижного зyоя.
— Смотрите, — показал Капитан с горьким торжеством.
Хм, действительно за рекой мертвенно белеет стена высохших камышей.
— Вот туда приходила вода из Севана.
С тоскливым сомнением смотрите вы на эти загубленные камыши. Кто их знает, может они высохли просто потому, что от них отошла Занга? — река тут, видимо, часто меняет русло… Позвольте, позвольте!.. О чем же мы толкуем? Ведь в самой Занге тоже вода из Севана, однако ее согни лет используют для орошения, и ничего!.. В чем же дело?..
Капитан глядит на вас с сожалением.
— Нужно немножко думать. Воду берут из Заигитам, ниже по течению, после того как в нее вливаются другие реки и родники. Эта смесь уже не вредит растениям. Но если сделать так, как хотят о и и, озерной воды будет слишком большой процент, и все погибнет. Я изучил их проект.
Вот так штука! Неужели это хоть сколько-нибудь основательно?.. Но ведь авторы проекта, наверное, не младенцы и неучи, — они, разумеется, брали пробы, производили все необходимые анализы. Конечно же! Они все предусмотрели.
На другой день Капитан подводит к своему артезианскому колодцу. Колодец по-прежнему раскрыт. Тут, кстати, заочно достается Техничке. Затем Капитан переходит к самой важной теме.
— Вы видите эту воду? — показывает он в яму.
— Да, вот она отсвечивает из темноты. Ну и что же?
— Это вода из Севана, — говорит он, устрашающе подчеркивая последнее слово.
— Ах, вот что… И наверное, невкусная?
— При чем тут вкусная — невкусная! Важно то, что она про-са-чи-ва-ет-ся. Она проходит сквозь берег. Раньше я приказывал буравить колодец вот там, около горы, и там, за сараем. Нигде не было ни капли. Начали копать тут, на самом берегу, и она пошла. Это что-нибудь значит или нет?
Он грозно молчит секунду и, не дожидаясь ответа:
— Это значит, что озеро просачивается в берега, а не только испаряется, как они думают. Когда озеро спустят на пятьдесят метров, вода больше не пойдет к ним в трубу, то, что нальют реки, уйдет в землю. Они надеются только на свое испарение!.. Посмотрим, кто будет прав. Я работаю здесь, на озере, тринадцать лет.
В пылу своих научных построений Капитан упускает из виду, что ни ему, ни авторам проекта не удастся посмотреть, кто из них окажется прав.
Но — по какому бы случаю он ни говорил о спуске Севана, всегда кажется, что это дело должно завершиться самое позднее — лет через пять. Гибель озера нависла над нашими головами, как черная туча, и это сулит множество губительных последствий.
Вот, например, климат. Напрасно думают эти инженеры и профессора, что вопрос уже разрешен в благоприятную сторону. Ничего не разрешен. Ясно, что климат пострадает, и никто еще не доказал обратного. В присеванских районах и отчасти по всей Армении он сделается более резким и сухим. Он станет вполне континентальным, еще бы! Исчезновение водной массы в пятьдесят два миллиарда кубометров — не шутка… Но вы обратите внимание, какой странный народ инженеры. Когда это в пользу проекта, они бесконечно говорят об испарении. Но испарение куда-то вовсе исчезает, если речь зайдет о климате. Пишут, что имеют значение лишь черноморские ветры?.. Смешные пустяки! Ему ли, Капитану, не знать лучше всех, какие тут дуют ветры и откуда приходит дождик!..
О, конечно, у них-то все получается гладко и аккуратно. Они уже дошли до того, что и форель, по их планам, не пропадет в озере. А! Уж лучше бы молчали об этом! Вы слышали что-нибудь подобное?.. Уровень озера будет понижаться постепенно, и форель привыкнет… форель привыкнет!.. А чем рыба будет питаться? — спросит он нас. Мельчайший рачок гаммарус, которого кушает форель, держится по берегам на небольшой глубине. Может быть, и рачок побежит вслед за водой, когда она будет отступать?.. Он, возможно, и рад бы побежать, по там, ниже, совсем неподходящие для него грунты. Гаммарус погибнет, а вместе с ним вымрет и форель, лучшая в мире. Что? Это не такая уж серьезная потеря по сравнению с выгодами проекта? Может быть, может быть… Но форель уже есть, ее ловят девятьсот тонн в год, — прекрасный экспортный товар, — а выгоды проекта…
Да, похоже, что Капитану все время кажется, будто его синий Севан пересохнет чуть ли не послезавтра. И только однажды, глядя в искрящуюся под солнцем водную даль, он покачал головой и сказал:
— Его продырявят, остапется грязная лужа… Хорошо, что я не увижу этого!
Он тяжело двинулся дальше, вдоль берега, и на ходу уронил загадочно-пророческое:
— Но и они, и они не увидят!..
…Однако озеро дырявят уже сегодня, сейчас, и на это приходится спокойно смотреть.
С утра за скотным двором, сотрясая воздух, грохочут взрывы. Возле истока Занги рвут динамитом скалу, роют временный канал, чтобы больше воды поступало в реку. Это необходимо для предстоящей работы Канакиргэса, Капитан, проходя по своим делам, неприязнеппо оглядывается при каждом ударе. Он сердито отгопяет от скотного двора столпившихся там любопытных ребятишек и женщин:
— Уходите все, марш по домам! Или вы хотите несчастный случай?.. И что тут смотреть?! Тут совсем ничего интересного нет смотреть…
— Ба-бах!..
Вот оно, вот оно!.. Началось!..
Если идти в Еленовку, но левой руке от шоссе за высокой оградой будет скучный двухэтажный дом из серого камня, еще немного не достроенный. Там уже обосновались общежитие и канцелярия, которая называется Управление строительства Севанского узла Канакирской электростанции. Но — Канаки рекой — это лишь скромный псевдоним. Эти люди пришли сюда делать каскад, спускать озеро, они среди бела дня готовятся к этому страшному делу. Между прочим, здание, где расположилось управление, строили для психиатрической лечебницы, для сумасшедшего дома, проще говоря, а потом Строительство купило здание у Наркомздрава…
Что вы на это скажете? Его готовили для сумасшедшего дома!..
Во дворе управления и за оградой — строительная суета. Каменщики кладут фундаменты рабочих бараков, всюду ямы, щебень, а вот — груда свежевыстругапных оконных рам. Все честь-честью! Уже проводятся воскресники по очистке территории, и черноглазые канцелярские ориорд{Ориорд — девица. (Прим. автора.)} таскают носилки и ногой в остроносой туфельке нажимают на заступ. Они же доставляют всем большое эстетическое наслаждение, выступая на вечерах самодеятельности. Сколько чужого народу понаехало в Еленовку! Спешка, спешка!.. Вот прибыли путиловцы монтировать экскаватор, переброшенный с Рионгэса. С ними семьи. Не хватает квартир, где взять квартиры?.. Нету леса, хоть шаром покати, — до зарезу нужны пиломатериалы!..
Начальник Севанского узла — товарищ Маркарян. Его знают в Армении. Он строил Эриванскую гидростанцию и копал Сардарабадский канал, значит у пего опыт и в гидроэнергетике и в ирригации, как раз то, что нужно. Маркарян расхаживает по строительству, рябой, в широкополой шляпе и в крагах, похожий на плантатора.
Утро. Он идет с главинжем к берегу Занги. Они подыскивают хороший родничок для водопровода. Ага! А на этом серном источнике они поставят отличную баню, будет не хуже, чем в Тифлисе…
Да, но это же как раз тот источник, воду которого ежедневно пьет Капитан для здоровья! И тут поставят баню? Ему придется пить воду из бани? Какая-то странная насмешка!..
Строители ходят по берегу Севана как полновластные хозяева. Они не будут считаться ни с чем. Им нипочем, что тут до них люди трудились тринадцать лет не покладая рук и тоже кое-что создали. Отлично! Каждый выполняет порученное ему дело. Но если озеро хотят выплеснуть как лоханку, к чему же тогда вся прошлая и вся нынешняя работа по развитию судоходства?.. Вот прямой и кричащий вопрос.
Капитан ни разу никому не заикнулся о своих раздирающих сомнениях. Моряк всегда должен быть сдержан в выражении своих чувств и постоянен в раз избранном курсе. Это лишь ночные думы шестидесятитрехлетнего человека. Но мы-то читаем их в маленьких черных сердитых глазах, мы тоже понимаем некоторые вещи. И мы спрашиваем за него.
Если озеро будут спускать, — зачем строить пристань в Норадузе, и большой склад в Мартуни, и еще один жилой дом в Еленовском порту?.. Капитан изыскивает материалы, средства, волнуется, кипятится, а через десять-пятнадцать лет все эти селения очутятся на мели, вдалеке от воды, озеро покинет их, как море покинуло Равенну… Зачем обучать новые кадры механиков и судоводителей? Зачем насаждать финансовую дисциплину, правильность рейсов, аккуратность в истребовании грузов? Все равно дело, не имея будущего, нелепо повиснет в воздухе. И — кощунственный вопрос: зачем достраивать его, повое великолеппое морское судно со стосильным двигателем, которое вот-вот будет готово на Эриванском заводе? — о нем, о нем Капитан ведет возвышенные беседы с Антоном и Яковом, для него обдумывает имя, заказывает изящные парадные двери и выбирает обивку кают. Где же, где будет плавать оно, обширное и стремительное?.. В этом садке для головастиков, который останется от Севана?..
А что уж говорить о мечтах Капитала, о его грандиозных планах, выношенных и высчитанных до последнего пункта! Куда денутся туристы, отели, рестораны, белоснежные яхты с стройными моряками в полной флотской форме?.. Исчезнет единственная красота, мировая достопримечательность.
Но это не все еще, — вот оно — главное: пропадает, снова ускользает найденное на старости лет отечество, водное отечество моряка, двадцать восемь лет скитавшегося по чужим морям, под чужими флагами. Гибнет Армянское море, а с ним вместе и единственный флот республики, собранный с такими трудами и ухищрениями. Пока еще гремит мужественным прибоем море Армении, еще качаются на волнах суда. Но творец и адмирал потерял свое будущее, а как же трудиться без него? В наше-то время, когда все устремлено вперед, когда каждый несет туда с собой свое создапье!..
И обо всем этом — никому ни слова. Молчать, забыть, не думать ни о чем, кроме хлопот набежавшего дня.
Капитан уезжает в отпуск. Он едет в Москву, к сыну.
— Кем работает сын?.. — Чуть заметная усмешка гордости скользит по устам Капитана. — Он там маленький директор. Маленький директор большого завода.
Капитан должен посмотреть его жену, сын только что женился на/ медичке. Кроме того, нужно купить в Москве хорошие карманные часы для всех своих судоводителей. Моряк немыслим без часов. Себе он купит дельных книг по астрономии, из беллетристики и еще — то, другое. С ним едет четырнадцатилетняя дочь Октавия, названная так в честь сестры римского императора, — это была очень достойная женщина. Отец берет ее в Москву в награду за отличные успехи в школе и безукоризненный переход в следующий класс.
Влажный вечер. Только что промчалась гроза. Подходит открытый автобус Армтранса, отъезжающие усаживаются. Весь поселок провожает Капитана. Он оделяет последними наставлениями Бухгалтера, Пристанского агента, скотницу, он не прочь выскочить из автобуса и задать хорошую взбучку заведующей столовой, но дочь удерживает его. Медленно приближается Техничка, смуглая девица с шапкой стриженых свалявшихся волос, в лыжном костюме песочного цвета. Сквозь дыры фланелевых длинных штанов светит белая кожа, — не на голое ли тело надет костюм?.. Еленовцы не оборачиваются, но дилижанские пассажиры с любопытством глядят на нее из автобуса. Что за удивительная особа?
— Артезианский колодец по-прежнему раскрыт? — безнадежно осведомляется Капитан, — он только что вернулся из объезда по озеру и не успел взглянуть.
— Нет, Эрванд Оганесович! — тянет опа скорбным низким голосом. — Колодец готов еще вчера вечером.
Капитан встает в машине и смотрит. Его глаза необычайно дальнозорки. Что за чудо! Колодец действительно прикрыт досками, и уже поставлен насос Альвейер. Лицо Капитана светлеет.
— А новая уборная у скотного двора?
Техничка молчит потупившись. Нет, за это дело примутся только завтра. Готовы лишь все три ямы германского типа.
Но Капитан милостиво улыбается. Может быть, уборная будет построена хотя бы к его возвращению?.. И все облегченно смеются. Женщина в полосатом чулочке смотрит на Капитана с паточной неятостью. Она прошла испытание и зачислена счетоводом. За углом мелькает, как тень, рябоватая личность с хлебом под мышкой. Она точно чего-то выжидает. Можно биться об заклад, что с завтрашнего дня личность будет принята весовщиком, — дайте только уехать Капитану…
Все готово. Последнее пожелание. Научная сотрудница в очках машет платочком с балкона Озерной станции. Подбегает черномазый мальчик из коммерческого ларька и сует под ноги Капитану рогожный кулек со свежей рыбой. Затем оп отходит в сторонку и стоит, гордясь собой, своими начищенными сапогами.
Шофер трубит сиреной сигнал к отправлению. Приветы, рукопожатия, машина грузно трогается. Но из конторы Судоходства выбегает Аршалуис Карапетян, заместитель Капитана.
— Эрванд Оганесович! Одну минуточку!..
Что ж, ради Капитана автобус должен остановиться.
Карапетян сует начальнику бумажку. Как тут быть?.. Управление Севанского узла настоящим просит Судоходство принять к погрузке и срочной переброске с пристани Мартуни в Еленовский порт шестьсот кубометров строительного леса, как-то: бревна, балки и пиломатериалы, закупленные управлением в Басаргечарском районе.
Что, что такое?!. Управление Севанского узла просит Судоходство?..
Да, и… необходима экстренная доставка в течение одних суток, поскольку отсутствие леса лимитирует все строительство, являющееся…
— Только что принесли, Эрванд Оганесович… Как же нам? Принимать или не принимать?.. Придется ведь на завтра отмепить круговые рейсы, пускать только до Мартуни и обратно, а то не справимся…
Капитан молча вертит в толстых пальцах бумажку, долго смотрит в сторону. Вот оно, совсем, совсем придвинулось… Сегодня им нужно везти лес по тому самому озеру, которое они завтра начнут спускать! А если оно и завтра понадобится кому-нибудь?.. Но, видно, так уж хочет Армения, его сухопутное отечество. Говорят, что это нужно и для всего Закавказья… Уже прозвучал и голос Москвы, — значит, и все большое отечество нуждается в этом каскаде-маскаде… Что ж, он, Капитан, недаром плавал двадцать восемь лет по дальним морям, у него есть кое-какие горизонты, он не цепляется руками и ногами за одно местечко на поверхности земли, длиною в семьдесят пять километров, будь то и сам синий Севан. Моряк, кроме того, понимает дисциплину. Как вы думаете, — если прикажет отечество и если это будет необходимо, — не подпалит ли он своими руками бикфордов шнур и но взорвет ли на воздух эти милые берега, чтобы прозрачная прохлада вся до капли ушла в дыру, — пускай разрывается сердце от жалости и тоски…
— Хорошо, — строго говорит Капитан. — Ты примешь груз. Уплата немедленно, наличными или на текущий счет. Круговой рейс не ломать. Завтра пустишь в Мартуни ‘Лукашина’ и ‘Коммуниста’ вне очереди, на буксире по две баржи. Погрузку и перевозку закончить не позже десяти часов вечера. Ты понял меня, Аршалуис? Еще раз до свидания и — успешной работы.
Автобус с ревом срывается с места. Капитан приподнимает мятую кепку. Он еще успевает оглянуться на озеро. Синеет вечер, грифельные длинные тучи лежат на Шахдаге. В небе расплывчатые дождевые облака, между ними нежная меркнущая ясность. Озеро лежит, как гладкий белесоватый лед, в который там и тут неподвижно вмерзли темные суда, баржи, лодки. На плоту ярко, чисто вспыхнули электрические огни. Автобус, сжавшись в смутное пятнышко, скрывается за еленовской околицей. Тишина такая, что мальчишеские голоса в Цамакоперте звучат совсем рядом. Тихо капают с крыш последние капли, пахнет дождем и травой.
Источник текста: Сердце. Повести и рассказы / Иван Катаев, Предисл. Е. Стариковой, с. 5-21. — М: Сов. Россия, 1980. — 397 с., портр., 21 см.