И.С. Аксаков
И.С. Аксаков
Отчего безлюдье в России?
Отчего безлюдье в России?
Отчего безлюдье в России?, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1863
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Обратимся снова к нашему гражданскому, не военному арсеналу, — арсеналу орудий для мирной борьбы и деятельности. Мы уже сказали, что прежде всего поражает наше внимание недостаток в России гражданской честности в самом тесном или обыкновенном смысле этого слова. Этот роковой недостаток лишает правительство возможности располагать надежною исполнительною силою, то есть иметь необходимое число честных и верных исполнителей низшего разряда. Мы говорим низшего разряда потому, что в деятелях разряда высшего честность, то есть отсутствие корыстолюбия, предполагается само собою, по крайней мере образование, состояние и общественное положение представляют некоторое ручательство в том, что обладающий этими условиями менее склонен (выразимся прямо) к взяточничеству и лихоимству, нежели бедный, мелкий, полуобразованный чиновник. Конечно, бывают случаи, и у нас чаще, чем где-либо, что вся эта блестящая обстановка жизни не в силах воздержать не только чиновника, но и сановника от корыстолюбивых поползновений, но эти случаи, однако, не более как исключение. Жалуясь на ‘безлюдье’ (эта жалоба раздается теперь отовсюду как в обществе, так и в административных сферах), разумеют обыкновенно под этим словом не один недостаток честных людей, но по преимуществу недостаток людей умных, способных. В самом деле, заглянув в арсенал и пересматривая те ‘ресурсы’, которые имеет Россия в живых людях, перечитывая ярлыки с надписями свойств и качеств в тех деятелях высшего разряда, которые поставлены нашим обществом в распоряжение гражданской администрации, мы найдем ‘верность’, ‘благонамеренность’, ‘энергию’, даже ‘честность’, — всего реже встречаем мы ‘ум’. Да, ума мало запасено в нашем арсенале, и мы, право, не знаем, чего меньше в России, честных ли людей или умных!.. Мы разумеем здесь, конечно, не высшие только сферы управления и не одну гражданскую иерархию, но и все наше общество, а в обществе не ту или другую личность, а весь общественный умственный уровень.
Умные люди во всех сферах деятельности у нас наперечет, а в некоторых, по преимуществу официальных, они являются какими-то одинокими блестящими исключениями. Что это, к несчастию, справедливо, о том свидетельствует самая эта жалоба на безлюдье, постоянно раздающаяся и в Петербурге, и Москве, и в министерских, и в частных гостиных. Конечно, с этим согласиться обидно, и даже очень обидно, но признайтесь, читатели, какой же другой смысл может иметь эта жалоба? А отрицать подлинность этого факта, то есть жалобы на безлюдье, едва ли кто станет! Поезжайте в клуб, прислушайтесь к разговорам, и вы удостоверитесь, что, посудив и порядив об общественных и правительственных делах, перетасовав все должности и должностные лица, перебрав всех деятелей и даже кандидатов на звание деятелей, разговаривающие в заключение обыкновенно пожимают плечами и прибавляют: ‘людей у нас нет, — безлюдье!’. И этим заканчиваются беседы не в одних клубах, но и за зеленым, и за красным столом на Неве, на Москве, на Фонтанке, на Екатерининском канале и т.д. Стало быть, по свидетельству самого же общества и администрации — мы бедны умом, бедны способными, то есть умными людьми!.. А между тем теперь ходом истории выдвинут запрос не на энергию и даже не на другие качества души и сердца, а именно на ум, ни на что более как на ум.
Требование на ум!.. Всполошились интенданты нашего арсенала, роют, шарят во всех углах, заглядывают во все щели — нет ли чего-либо похожего на ум и способность, хотя и не отвечающего всем кондициям интендантства, но сколько-нибудь близко к ним подходящего. Но ничего почти не находят, кроме недоброкачественного товара, слежавшегося, затхлого, выветрившегося и к употреблению негодного, поставленного казенным комиссариатом. Требование на ум! А где его взять? Занять?.. Но мы и без того уже постоянно жили чужим умом, и легкость, с которою производился этот заем, — одна из причин нашего собственного скудоумия. Мы долго жили чужим умом и платили за это дорогими процентами нашею честью, нашею духовною независимостью, нашею нравственною самостоятельностью, но наконец убедились, что чужой ум все-таки не может заменить нам свой и что события призывают теперь к действию и к ответу пред судом истории именно наш ум, а не заемный, что самый заем стал нам обходиться слишком дорого, что проценты, требуемые заимодателями, возросли до чудовищного размера. Конечно, Россия не без умных людей, но количество их ничтожно в сравнении с потребностью в умных людях, предъявляемой всеми отраслями управления. Если б дело шло только о войне, то, конечно, можно было бы обойтись одним пожертвованием жизни и достояния, но теперь, как нарочно, ни жизни, ни достояния не требуется, а требуется только ум, ум и ум, — и на это-то требование и сверху и снизу, и со всех сторон слышится одно: ‘Людей нет, безлюдье!’.
Что же это значит? Откуда эти отчаянные вопли о безлюдье? Отчего так редок у нас ум и, напротив, в самых образованных и высших слоях общества так много глупости и пошлости? Неужели и в самом деле Россия так обмелела, так оскудела умом? Куда же он девался, куда запропастился, что с ним сталось? Неужели действительно мы обделены этим Божьим даром? Внутреннее сознание говорит, что нет, но в то же время в арсенале, за немногими исключениями, мы находим только благонамеренность и малоумие, энергию и малоумие, честность и малоумие, бесчестность и опять малоумие или даже тупоумие…
А между тем, по общему единогласному свидетельству иностранцев, русский простой народ умнее и даровитее простого народа всех стран Европы, русский мужик стоит по своему природному уму несравненно выше французского, немецкого, итальянского мужика. Никто за эти слова не вправе упрекнуть нас в пристрастии, повторяем, этот отзыв о русском народе принадлежит не нам, а самим иностранцам. Да, наша природная умственная почва несравненно здоровее, доброкачественнее и восприимчивее природной же почвы других образованных европейских народов, умственный и душевный кругозор нашего народа при известной степени его развития шире кругозора других народов при той же степени развития. Отчего же такая несоразмерность и несоответственность между почвой и ее продуктами? Как объяснить это явление, как согласить это богатство ума снизу и малоумие сверху? Куда девается, куда испаряется этот ум, спросим мы опять?
Отвечать на этот вопрос не трудно. Это явление объясняется тем особенным путем развития, который проходит у нас ум, переставая быть непосредственною народною силою, тою постепенною отчужденностью от живых источников питания, хранящихся в народном материке, которая становится уделом ума по мере изменения его жизненной обстановки на высшую. Оно объясняется наконец духовною разобщенностью с народом нашего общества, ненародностью, искусственностью нашей образованной среды и множеством разнообразнейших условий нашего общественного, гражданского и политического устройства. У всех прочих образованных народов отношение простого народа к своим высшим классам есть отношение невежественной и неразвитой силы духа к силе того же духа, но просвещенной и развитой. Общество представляет там народ на высшей ступени его развития, там развитие есть действительно прогресс и сила. У нас развитие есть большею частью оскудение и ослабление, у нас вся жизненная и творческая сила сосредоточена в неразвитости и, развиваясь, слабеет и оскудевает. Очевидно, что все зло в неправильности, в противоестественности развития, которому подвергается у нас все — вне первичной простонародной формации.
Мы удивляемся, что до сих пор ни одному художнику не пришло в голову представить в живых образах судьбы ума, похождение ума в России. Было бы в высшей степени любопытно последить, как этот русский ум, выходя из почвы, постепенно вянет в неблагоприятном воздухе общественной среды, мутится, слабеет, никнет, чахнет, искривляется и кончает тем, что или совсем гибнет, или же находит себе примирение в односторонности, суживается в меру необходимую для спокойного и благополучного существования, выветривается, разменивается на мелочь, — пошлеет, пошлеет до отвратительности. Было бы чрезвычайно поучительно наблюдать этот процесс постепенного превращения русского народного, всеми признанного ума в ум наших гостиных, наших клубов (упоминаемых нами здесь только потому, что они сами себя считают представителями общественного мнения), наших дворянских собраний, нашей общественной и официальной среды. Если бы можно было хоть на миг забыться, стать свежим человеком и перенестись в любое село, то, всматриваясь в русских мужиков, трудно было бы понять, трудно было бы поверить, что возможны в России жалобы на безлюдье, что мы и в самом деле страдаем безлюдьем. На кого же падает вина в безлюдье, кого осуждает, кого бранит общество, жалуясь на безлюдье? Само себя безлюдным именует общество, другими словами, само себя объявляет малоспособным и малоумным!
Да и в отношении к одному ли уму представляется такая противоположность между русским народом и русским обществом? Умный народ — малоумное общество, бодрый, трудолюбивый народ — ленивое, вялое общество, народ, способный к самоуправлению, тысячью лет доказавший эту способность и доказывающий ее поныне, — и общество, только болтающее о самоуправлении, но до сих пор решительно ничем не доказавшее своей способности к самоуправлению или скорее доказавшее свою неспособность. Говоря ‘общество’, мы по преимуществу говорим здесь о нашем дворянстве, которое почти сто лет обладая довольно широкими правами и привилегиями Екатерининской грамоты, не сумело ими воспользоваться, ничего не сделало для блага страны. Мы разумеем дворянство, которое недавно возымело, без всякого к тому основания, высочайшее мнение о своих политических способностях и, предъявляя политические притязания, не в состоянии даже поддержать мирового института и развить местную общественную жизнь, — и которое, устами одного из своих литературных представителей и ревностнейших защитников дворянских интересов, провозгласило недавно, что крестьянское самоуправление — вздор и ‘не имеет смысла в России’ и что при будущем, им чаемом политическом устройстве России крестьянство должно быть устранено как особый политический элемент, дабы не было розни и дабы всюду водворилось единство российского дворянского духа. Тот же литературный орган назвал российское дворянство солью русской земли, тем самым названием, каким назвал Христос своих апостолов, — но это название странно мирится с собственными жалобами дворянства на безлюдье, то есть на неспособность и малоумие деятелей, поставляемых дворянскою же средою. Остается подумать, что эта соль уже обуяла и что ей осолиться нечем, — но не слишком ли уже солоно придется дворянству от такого логического вывода?
Есть чем осолиться и нашему дворянству: соль русской земли есть сам наш простой народ и эта соль, слава Богу, еще не обуяла.
Но о дворянском и крестьянском самоуправлении и о политических вожделениях нашего общества речь еще впереди, мы и без того распространились далеко за края поставленной нами самими задачи и постараемся возвратиться в берега, так сказать, в русло нашей статьи.
Итак, мы сказали, что в нашем арсенале орудий для мирного гражданского дела крайний недостаток в людях честных и умных. Это не наша выдумка, а это доказывается всеобщими жалобами на безлюдье. Стоит только оглядеться кругом, чтобы убедиться в справедливости этих жалоб. Теперь представляется запрос на честность — качество необходимое в деятелях низшего разряда, и на ум — качество, необходимое для деятелей разряда высшего (предполагая, что честность в них уже имеется), а этими-то качествами мы и бедны.
При этом возникает вопрос: действительно ли мы бедны умом или же только беден наш арсенал и виноваты интенданты, которые не умели запастись вовремя даже тем количеством ума, которым все же располагает наше общество? Одним словом, можно ли судить по состоянию нашего арсенала об умственном состоянии нашего общества и воспользовался ли арсенал всеми теми средствами, какие представляет наша общественная среда? Собрал ли и привлек ли он к себе все, какие есть, ‘способности’ (capacites) нашего общества, или же остается немало праздных и непризванных?
Наконец, по состоянию нашего арсенала и нашей общественной среды, или, лучше сказать, по степени ее духовной производительности, вправе ли мы заключать вообще о нашем народе, об умственной силе России?
На этот последний вопрос мы уже отвечали. Мы уже указали на ту неизмеримую разницу, ту поразительную противоположность, которая существует между умом нашего народа и скудным умом общества, между нашею народною силою и общественным бессилием, между гением неразвитых масс и бездарностью образованных единиц. Но, всматриваясь ближе, мы находим здесь еще два вопроса, две стороны дела: отношение народа к обществу и отношение общества к арсеналу общественных орудий гражданской и преимущественно официальной деятельности. Если наш общественный умственный и духовный уровень вообще невысок и стоит ниже народного духовного и умственного уровня, или, вернее сказать, ниже того уровня, который должен был бы возноситься над уровнем народных масс, невежественных и неразвитых, но так богато наделенных всеми духовными дарами, — то, с другой стороны, нельзя не сознаться, что, каково бы ни было умственное развитие нашего общества, оно все-таки богаче нашего арсенала. Оно все же обладает в своей среде способностями, которые не принадлежат к официальному списку ресурсов, состоящих в распоряжении нашего гражданского арсенала.
Итак, наш органический умственный прогресс совершается в обратном движении: чем выше, тем ниже и слабее, чем ниже к почве, тем выше, тем плодотворнее и крепче, постепенность этого обратного прогресса выражается простым народом, обществом, чиновничеством всех разрядов. Наше чиновничество, разумея тут вообще гражданских деятелей, стоит, за немногими исключениями, вообще ниже нашего общества, жалующегося на безлюдье. Если б оно стояло выше, не было бы места и жалобам, общество, в свою очередь, стоит ниже того рода, которому должно служить выражением и которого почти вовсе не выражает.
В подробнейшее изыскание причин такого странного отношения общественного умственного уровня к народности мы входить не будем. Мы уже указали на слабость органической народной силы в нашем общественном развитии, на ту малую долю участия, которое имеют в общественном воспитании наши народные начала, на отчужденность нашего общества от народа. Прежде времени и благодати, насильственным мерам выгнанный из земли стебель, питаясь не столько соками родной почвы, сколько соками всюду навезенного разнородного назема, щедро наложенного на почву, вытянувшийся не в меру, лишенный свежего воздуха и естественного орошения, замененных воздухом тепличным и орошением искусственным, сочиненным, — такой стебель не может иметь ни силы, ни крепости, ни понесть здорового плода. Говорить снова о перевороте Петра, нарушившем правильность нашего органического развития, было бы излишним повторением. Мы могли бы кстати, говоря об уме, припомнить слово, приписываемое Кикину, хорошо характеризующее наше умственное развитие. Предание рассказывает, что Кикин на вопрос Петра, отчего Кикин его не любит, отвечал: русский ум любит простор, а от тебя ему тесно. Может быть, это предание совершенно неверно, — г-н Устрялов даже совершенно отрицает подлинность этого факта, но здесь сила не в факте, а в самом предании. Мы могли бы упомянуть здесь и о том порядке, заведенном Петром, в силу которого ум миллионов остается бесплоден для общества, для правительства, для всей страны, — но все это повело бы нас слишком далеко. Нам достаточно заявить и утвердить то положение, что наше общественное ‘безлюдье’, общественное ‘бессилие’, общественная гражданская ‘неспособность’ должны быть отнесены к вине русского народа, умного, сильного и вполне способного.
Обращаясь затем к отношению общества к нашему гражданскому арсеналу и изыскивая причины безлюдья в наших административных сферах, мы должны указать сперва на безлюдье самого общества вообще, во-вторых, на те препятствия, которые мешают администрации пользоваться даже теми немногими ресурсами, которые имеются в обществе, в-третьих, наконец, на то странное перерождение, которое совершается в деятелях, поставляемых от общества, по мере их сближения с официальною сферою.
Очевидно, что общество, находящееся к народу в тех отношениях, на какие мы указывали, не в состоянии, кроме немногих исключений, воспитать вполне доблестных и разумных граждан. За всем тем есть и исключения, есть, наконец, люди, если и не вполне отвечающие нашему народному идеалу, но все же и умные, и способные. Но они нередко, и даже большею частью, не находят себе доступа в сферы высшей гражданской деятельности, благодаря табелю о рангах и некоторым административным предрассудкам. Нет сомнения, что табель о рангах и эти предрассудки уступят со временем место более разумному воззрению на способ удовлетворения административной потребности в людях, — и тогда, конечно, окажется способных людей более чем ныне, но покуда все эти предрассудки продолжают существовать, хотя и не с прежнею силой. К числу их принадлежит, например, понятие о нравственном преимуществе военных чиновников пред штатскими или о всесторонней способности к занятиям по всем отраслям администрации людей, носящих военный мундир и эполеты. Известно, что еще недавно молодому офицеру, особенно гвардии, бывали открыты все пути государственной деятельности, если после десятка лет гвардейских упражнений в С.-Петербурге он успевал достигнуть высшего из адъютантских званий. Вообще гораздо выгоднее, гораздо легче было сделаться участником высшего государственного управления ловкому, хотя и ничему не учившемуся гвардейскому офицеру, нежели ученому кандидату или магистру университета, трудящемуся на штатской службе. Если, жалуясь на безлюдье, мы проследим карьеру людей, у нас действующих, то окажется, что мы нисколько не преувеличили, и эти чисто теоретические замечания имеют важность практическую немалую.
Но нельзя не сознаться затем, что официальная среда имеет у нас странное свойство до такой степени отрешать людей от живой действительности и от самой общественной среды, что они теряют нередко и ту способность, ради которой их выдвинуло вперед само общество. Живая струя народности все же проникает, хотя и слабо, в жизнь нашего общества, но при переходе из общественной в официальную сферу даже и эта струя большею частью оскудевает. Всякий из нас замечал то странное явление, что человек, живший, так сказать, под одним кровом со всеми прочими, неслужащими смертными, знакомый с их потребностями, а также со всеми видными снизу, но невидными сверху недостатками администрации, наконец, точно также порицавший администрацию за ‘незнание России’, за неведение практической жизни и ‘народного духа’, — что этот человек, поступив на службу и подвигаясь выше в гражданской иерархии, точно так же теряет смысл действительности, становится если не во враждебное, то в постороннее отношение к обществу и как будто тупеет. Говоря о безлюдье, мы не можем не вспомнить, что ведь не безлюдьем же была вся эта масса служащих людей при начале своей деятельности или в свои молодые годы. Что же с ними сделалось, куда девался, куда девается, спросим мы опять, ум в России, доходя до тех пределов, где именно он-то и нужен? Это, как мы уже сказали, свойство самой среды, — ее бюрократической, отрешенной от жизни атмосферы и полнейшей безответственности деятелей пред обществом. Общество и администрация у нас как два лагеря, как два разобщенных мира, из которых первый находится к другому в каком-то подчиненном, если не во враждебном отношении. Нельзя сказать, чтобы люди, переходящие из одного мира в другой, из общества в среду официальную, непременно беднели умом и смыслом, — хотя и это случается от разобщения с живою действительностью, — но у них переменяется оптика, и предметы представляются им уже иначе, чем прежде.
С которого чина совершается эта метаморфоза или с которого места? С чина большею частью генеральского и с места большею частью такого, которое дает в руки власть, налагая вместе и ответственность пред высшим начальством за употребление власти. Обращаем внимание наших читателей на это постепенное превращение, постигающее наших лучших людей в их служебной карьере. Часто, слушая жалобы на недостаток людей или на неспособность наших деятелей, нам приходит в голову, что если бы жалующийся сам вступил в круг этой деятельности, то через несколько лет он подвергся бы общему со всеми упреку в неспособности, в непонимании России и народного духа, в незнании жизни и был бы отчислен к безлюдью!
Мы пишем не трактат, а газетную статью. Мы только намечаем явление, мы не исследуем его во всю ширь и глубь. Мы считаем нужным возбудить заботливость нашего общества о самом себе и поставить пред ним ряд вопросов, выдвигаемых жизнью и требующих ответа. Верны или неверны наши собственные соображения о причинах явления, но самое явление, несомненно, есть жизненный факт и сказывается печальными последствиями в нашей современной действительности. Это явление — безлюдье, это явление — недостаток честности в массе деятелей низшего разряда и способности или ума в деятелях разряда высшего. Без ума плохо — в этом, кажется, все согласны. А между тем, как нарочно, благодаря тому, что польский вопрос не исчерпывается внешним явлением мятежа и навязывается нам как полонизм, как нравственная и умная сила, — требуется теперь от нас не столько энергии, не столько развития внешней воинской силы, сколько силы внутренней и нравственной, столько ума, ума и ума. Богатство ума и духовной силы, невиданное миром богатство, дано от Бога русскому народу, это признают все… Как же сделать, чтоб ум народный не пропадал даром, чтоб общество было умно умом народным и в свою очередь снабжало администрацию, в лице своих деятелей, этим умом, возведенным на высшую степень развития, образованным и просвещенным народным умом? Что этому мешает? Какие препятствия? Возможно ли исправление для этого нашего общественного недуга? Есть ли исход из нашего печального, рокового положения? Вопросы важные, жизнь требует ответа, время не ждет.
Впервые опубликовано: ‘День’. 1863. N 40, 5 октября. С. 1 — 4.
Оригинал здесь — http://dugward.ru/library/aksakovy/iaksakov_bezludye.html