ОТЪ ИЗДАТЕЛЯ.
ОТЪ ИЗДАТЕЛЯ.
Иванъ Аксаковъ.
От издателя, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1875
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Полное собраніе сочиненій Константина Сергевича Аксакова. Томъ II.
Москва. Въ Университетской типографіи (Катковъ и Ко), на Страстномъ бульвар. 1875.
Въ предисловіи къ I тому Полнаго Собранія Сочиненій K. С. Аксакова, содержащему въ себ его сочиненія историческія, былъ изложенъ и самый планъ изданія, согласно съ которымъ II и III томы предназначались для статей по разнымъ политическимъ, общественнымъ и литературныхъ вопросамъ, также для стихотвореній и драматическихъ піесъ, труды же по русской филологіи должны были войти въ составъ IV и V-го тома. Разныя обстоятельства заставили измнить этотъ порядокъ и предпослать филологію публицистик и поэзіи. При существующихъ у насъ цензурныхъ условіяхъ, полно’ изданіе сочиненій Константина Сергевича, по отдлу публицистики и художественному, еще невозможно покуда — безъ тхъ урзокъ и передлокъ ‘рукою властною’, которыхъ мы конечно съ своей стороны допустить не желаемъ, да не имемъ на то и права. Напротивъ того: не говоря уже о произведеніяхъ, еще ни разу въ печати не появлявшихся, мы даже и т статьи, которыя уже были напечатаны при жизни самого автора, питаемъ умыселъ издать въ ихъ настоящемъ вид, какъ он были написаны и сохранились въ рукописи, безъ вставокъ и присочиненій, цензурою вынужденныхъ. Время для этого еще не настало, но филологія, къ счастію, обртается въ Россіи уже и теперь въ боле выгодномъ положеніи.
Въ издаваемомъ нын II том собраны и размщены въ хронологической послдовательности вс филологическія работы Константина Сергевича, предшествовавшія его послднему, обширному труду, именно ‘Опыту Русской Грамматики’, котораго только первый выпускъ (всего 12 листовъ) былъ изданъ самимъ авторомъ, за нсколько мсяцевъ до его кончины, и который, даже въ неоконченномъ своемъ вид, займетъ собою весь III томъ.
Задержка въ появленіи въ свтъ филологическихъ сочиненій произошла отъ того, что изданіе Грамматики, при неразборчивости рукописи и неотдланности той ея части, которая посвящена сравнительной филологіи, потребовало ученой проврки и потому могло быть поручено только филологу-спеціалисту. Это трудное порученіе, изъ уваженія къ памяти автора, принялъ на себя П. А. Безсоновъ, близко знакомый съ его филологическимъ воззрніемъ и состоявшій съ нимъ нкоторое время въ филологической переписк. Многія причины, изчислять которыя было бы совершенно излишне, замедлили работу г. Безсонова, вслдствіе чего было пріостановлено изданіе и II тома, по тсной. связи его съ III-мъ, но теперь нтъ уже основанія задерживать его выпускъ, такъ какъ печатаніе Грамматики уже близится къ концу и III томъ, по всей вроятности, выйдетъ въ теченіи года.
Какъ ни прискорбно такое промедленіе въ изданіи филологическихъ трудовъ Константина Сергевича, мы думаемъ однакоже, что достоинство ихъ и, такъ сказать, свжесть отъ того нисколько не потеряютъ. Едва ли не теперь только наступаетъ пора для безпристрастной оцнки того направленія и той дятельности, которыя извстны подъ именемъ ‘ славянофильства’ и которыя въ наше время, даже и не вполн доброжелательными критиками, начинаютъ уже признаваться за ‘важный историческій моментъ въ умственномъ развитіи русскаго общества’: моментъ же этотъ, въ своемъ живомъ историческомъ образ, олицетворяется преимущественно въ двухъ личностяхъ — Константина Аксакова и Хомякова. Такимъ же ‘славянофиломъ’, какимъ былъ Константинъ Аксаковъ въ области исторіи, въ разршеніи современныхъ вопросовъ политическихъ, общественныхъ, литературныхъ,— явился онъ и въ наук о слов, т. е. мыслителемъ самобытнымъ, чуждымъ зависимости отъ иностранныхъ ученыхъ авторитетовъ, ищущимъ сознать сокровенныя, истовыя Начала русской народности, во всхъ разнообразныхъ проявленіяхъ народнаго духа. ‘Слово’ же — по выраженію Константина Сергевича, въ его Грамматик — ‘есть духъ, воплотившійся въ звуковую плоть’. Еще точне характеризуется его ‘славянофильское’ отношеніе къ русскому языкознанію слдующими словами, сказанными имъ гораздо ране, еще въ 1846 году:
‘Вмст съ нашествіемъ иноземнаго вліянія на всю Россію, на весь ея бытъ, на вс начала, и языкъ нашъ подвергся тому же, его подвели водъ форма и правила иностранной грамматики, ему совершенно чуждой, и какъ всю жизнь Россіи, вздумали и его коверкать и объяснять на чужой ладъ. И для языка должно настать время освободиться отъ этого тснящаго ига иностраннаго. Мы должна теперь обратиться къ самому языку, наслдовать, сознать его и изъ его духа и жизни вывести начала и разумъ его, его грамматику. Она не будетъ противорчить грамматик общечеловческой, но только и строю общей, а совсмъ не общечеловческой — выразившейся извстнымъ образомъ у другихъ народовъ и только представляющей свое самобытное проявленіе этого общаго… Въ ней, въ русской грамматик, можетъ быть, полне и глубже явится оно, нежели гд-нибудь. Кто изъ васъ станетъ отвергать общее, человческое? Русской на него самъ иметъ прямое право, а не чрезъ посредство какого нибудь народа, оно самобытно и самостоятельно принадлежитъ ему, какъ и другимъ, и кто знаетъ? можетъ быть ему боле, нежели другимъ, и можетъ быть міръ не видалъ еще того общаго, человческаго, какое явитъ великая славявская, именно русская природа… Да возникнетъ же вполн вся русская самобытность и національность!: Гд же національность шире русской? Да освободится же и языкъ нашъ отъ наложеннаго на него ига иноземной грамматики, да явится онъ во всей собственной жизни и свобод своей!…’
Эта мысль и лежитъ въ основаніи всхъ филологическихъ работъ Константина Сергевича. Прослдить ‘мышленіе самого языка, выражающееся въ его различныхъ формахъ, флексіяхъ, словоизмненіяхъ’, извлечь изъ самой сущности языка его внутренніе органическіе законы — вотъ задача, по его мннію, русскихъ филологовъ. Преждевременная смерть не дала ему совершить эту задачу вполн, его Грамматика осталась не доконченною, тмъ не мене совокупность всхъ его трудовъ и замтокъ^ собранныхъ въ обоихъ томахъ, даетъ возможность возсоздать въ достаточной полнот тотъ величественный строй русскаго Слова, какой представлялся ему въ его филологическомъ изслдованіи и откровеніи. Говоримъ: ‘откровеній’, потому что Константинъ Сергевичъ не былъ и, по самой природ своей, не могъ быть ученымъ въ смысл нмецкаго гелертера, процессъ его ученой работы былъ не просто аналитическій, но такъ сказать и художественный вмст, мгновенно объемлющій синтезъ изслдуемаго явленія, его ‘душу живу’ и органическую цльность. Его мысль почти всегда предваряла длинный путь логическихъ выводовъ и формальнаго знанія, и нердко, къ удивленіе ученыхъ, находила себ подтвержденіе или въ цлой масс научныхъ данныхъ, еще вовсе не извстныхъ Константину Сергевичу, или въ послдующихъ открытіяхъ науки. Было бы ошибочно, впрочемъ, заключать изъ нашихъ словъ, что мы ставимъ ему въ особенную заслугу такой способъ научныхъ изслдованій и даже отдаемъ этому способу предпочтеніе передъ всми другими. Мы просто указываемъ на художественную стихію, присущую всей дятельности Константина Сергевича, какъ на психическую его особенность, и съ своей стороны свидтельствуемъ, что въ его душ не было никогда ни тни пренебреженія къ строгому методу нмецкихъ ученыхъ. Мы полагаемъ однако же, что эта его особенность, въ свою очередь, не должна бы возбуждать (какъ это до сихъ поръ не разъ бывало) пренебреженія со стороны тружениковъ ученаго цеха, и что поэтическое чувство есть также одно изъ познавательныхъ орудій человческаго духа, наравн съ логическимъ разумомъ. Константину Сергевичу безъ сомннія недоставало той обширной эрудиціи, которая лежитъ въ основаніи ученыхъ трудовъ германскихъ филологовъ, ни того близкаго знакомства съ литературою предмета, которое обнаруживаютъ многіе изъ русскихъ ученыхъ, особенно въ области сравнительной филологіи. Но этотъ недостатокъ, имъ вполн сознаваемый, едва ли не съ избыткомъ восполнялся его филологическимъ чутьемъ, его способностью проникать въ самыя духовныя ндра слова и угадывать сокровенную мысль грамматическихъ видоизмненій. Во всякомъ случа безспорно уже то, что шелъ онъ въ области русской филологіи путемъ совершенно новымъ и до него неизвданнымъ, что онъ поставилъ точку зрнія вполн самостоятельную, отличную отъ той, на которой, подъ вліяніемъ иностранныхъ учителей, стояли прежніе русскіе изслдователи, — и, прибавимъ отъ себя, такую точку зрнія, съ которой одной только могутъ, по нашему мннію, открыться передъ русскими филологами новые горизонты самобытной русской мысли, новые законы, новыя богатства русскаго Слова. Главное же изъ богатствъ этого Слова, по мннію Константина Сергевича, есть богатство свободы. ‘Сущность, разумъ, духъ русскаго языка — свобода!’ говоритъ онъ въ одномъ изъ своихъ писемъ, — и этотъ-то ‘законъ живой внутренней свободы’ (усматриваемый имъ и во всхъ прочихъ проявленіяхъ русскаго народнаго духа) усиливался онъ, въ теченіи всей своей жизни, заставить наше общество и нашихъ ученыхъ: понять, признать и уважить.
Филологія, впрочемъ, была его спеціальнымъ призваніемъ. О томъ свидтельствуютъ сохранившіяся филологическія отмтки, писанныя имъ еще въ 15 лтнемъ возраст,— отмтки, въ которыхъ уже и тогда была видна самостоятельная работа мысли.
Намъ остается сказать нсколько словъ по поводу диссертаціи: ‘Ломоносовъ въ исторіи русскаго языка и литературы’, писанной авторомъ на степень магистра и вошедшей въ составъ II тома. Только одна, именно вторая часть этой диссертаціи — содержанія чисто-филологическаго, первая же часть заключаетъ въ себ очеркъ русской исторіи, послдняя — критическій разборъ поэзіи Ломоносова. Этимъ обимъ частямъ, казалось бы, вовсе не мсто въ отдл языковднія. Но раздроблять цльный трудъ по разнымъ отдламъ, и особенно въ изданіи, носящемъ названіе ‘полнаго собранія сочиненій’, представлялось намъ неудобнымъ да и не нужнымъ,— между прочимъ потому, что очеркъ русской исторіи, содержащійся въ первой части диссертаціи, вовсе не выражаетъ того историческаго воззрнія автора, которое выработалось въ немъ поздне и высказано въ сочиненіяхъ, собранныхъ въ I том. Тмъ не мене эта часть диссертаціи и сама по себ, кажется намъ, не лишена достоинства, и представляетъ, притомъ нкоторый интересъ въ смысл біографическомъ. Въ то время, когда Константинъ Сергевичъ началъ писать свою диссертацію, и именно первую ея часть, т. е. въ начал сороковыхъ годовъ, его ‘славянофильское’ міросозерцаніе еще не опредлилось и не сложилось въ ту стройную систему, въ которой явилось впослдствіи. Онъ находился тогда еще подъ сильнымъ вліяніемъ Гегелевой философіи, которою ревностно занимался. Нтъ ничего однакоже ошибочне и забавне того мннія, которое мы недавно прочли въ одномъ петербургскомъ изданіи, будто само ‘славянофильство’ выродилось изъ Гегеля и есть не боле, какъ отраженіе западнаго умственнаго движенія, западныхъ теорій о національности. Изобртатель такого мннія готовъ, повидимому, отрицать въ русскомъ народ не только способность, даже ‘потребность самосознанія! Не вдаваясь въ подробное истолкованіе историческаго происхожденія славянофильства, его значенія какъ реакціи Петровскому перевороту, и проч., и проч., и обращаясь только къ личности самого Константина Сергевича, считаемъ долгомъ удостоврить, что съ самаго ранняго дтства ему были вполн присущи, были неотъемлемы отъ его духовной природы вс т инстинкты, которые потомъ развились до степени сознательныхъ убжденій, и выразились въ такъ называемой славянофильской систем. Но этотъ процессъ развитія былъ конечно осложненъ, въ самомъ своемъ начал, воспринятіемъ чуждыхъ вліяній, въ особенности изученіемъ германской философіи и литературы. Какъ ни горячо былъ преданъ Константинъ Сергевичъ этой философіи и литератур, онъ не поступился однакоже ни разу завтными началами, глубоко коренившимися въ его душ, не измнилъ ни разу своей страстной вр въ Русскій народъ и въ его міровое назначеніе,— даже и тогда, когда,’ въ ранней его молодости, въ кругу его университетскихъ сверстниковъ, эта вра вызывала лишь дружныя насмшки и пренебреженія. Вся пылкая настойчивость его души, вся пытливость ума были съ самыхъ молодыхъ лтъ, нердко даже безъ сознательнаго умысла, направлены къ одной цли: оправдать, — и оправдать путемъ самой западной науки,— и свою любовь, и свою вру, и свои думы о высокихъ, своеобразныхъ началахъ русскаго народнаго духа. Увлекаясь величавымъ строемъ философской системы Гегеля, онъ гнулъ и натягивалъ его отвлеченныя формулы на ‘опредленіе’ и вящее прославленіе Русской земли, воя мудреная Гегелева логомахія призвана была послужить этой задач и доказать всемірно-историческое значеніе русской народности.— въ то время еще пренебреженной, непризнанной, отрицаемой какъ западною наукою, такъ и ея русскими раболпными поклонниками. Этимъ именно и:объясняется сдланная имъ попытка, въ 1-й части его диссертаціи, построить русскую исторію по схем Гегелевой философіи и обнаружить въ самомъ ход нашей исторіи ту логическую правильность развитія, которая выражена извстною формулою абсолютнаго (двойнаго) отрицанія. Отъ того и самый языкъ этой части диссертаціи испещренъ и даже изуродованъ нмецкими философскими терминами. Но Константинъ Сергевичъ не замедлилъ убдиться, что такое философское объясненіе русской исторіи остается чисто формальнымъ и вншнимъ, не обнимаетъ всей ея сущности, не отводитъ даже и мста самымъ властительнымъ, самымъ важнымъ духовнымъ двигателямъ народной исторической жизни. Ближайшее знакомство съ Хомяковымъ помогло Константину Сергевичу окончательно освободиться отъ подчиненія Гегелю и найти полное оправданіе своимъ смутнымъ чаяніямъ и гаданіямъ въ самой сущности духовныхъ стихій русской народности, раскрытію которыхъ онъ и посвятилъ съ тхъ поръ всего себя, вою свою дятельность. Но въ его любви къ народности вовсе не было той исключительности, въ которой невжество противниковъ обвиняло славянофиловъ. Константинъ Сергевичъ не переставалъ чтить искренно и высоко общечеловческій, міровой подвигъ германской мысли, философскій складъ мышленія остался ему привыченъ на всю его жизнь, и самый его ‘Опытъ Русской Грамматики’ можетъ быть, по справедливости, названъ опытомъ философіи русскаго языка.