Освобожденная Москва, Волков Александр Абрамович, Год: 1820 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 120 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ОСВОБОЖДЕННАЯ МОСКВА,

ПОЭМА

Александра. Волкова.

МОСКВА.
Въ Университетской Типографіи.
1820.

ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВУ
ГОСУДАРЫН ИМПЕРАТРИЦ
МАРІИ ЕОДОРОВН.

ВСЕМИЛОСТИВЬЙШАЯ ГОСУДАРЫНЯ!

Тассо свой Освобожденной Іерусалимъ, Вольтеръ свою Генріяду, посвятили Государямъ чуждымъ, я щастливе ихъ: я посвящаю мою Освобожденную Москву моей, ГОСУДАРЫН.

Успхи просвщенія и покровительство, оказываемое наукамъ и Музамъ, суть неложной знакъ Государственнаго благосостоянія и собственная слава того, кто оныя ободряетъ.

Время, въ быстромъ и губительномъ полет своемъ разрушая вс памятники гордыни и тщеславія, неутомимой рукою стираетъ съ лица земли имена надменныхъ завоевателей, но имена Государей-просвтителей, сихъ друзей рода человческаго, остаются въ потомств, и безсмертный гласъ пснопвцевъ передаетъ ихъ илъ вка въ вки во благословеніе всхъ племенъ.

Не ничтожное ласкательство, нтъ — но истина, предъ лицемъ которой открыты вс наши дянія, велитъ мн сопричислить Тебя къ симъ благодатнымъ свтильникамъ міра.

ГОСУДАРЫНЯ! я ожидаю награды, драгоцннйшей изо всхъ наградъ: — Твоего вниманія: да нкогда скажетъ отдаленное потомство, онъ внимаемъ былъ Великою Государыней.

ВСЕМИЛОСТИВЙШАЯ ГОСУДАРЫНЯ! ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА

всеподданнйшій
Александръ Волковъ.

ОСВОБОЖДЕННАЯ МОСКВА.

ПОЭМА.

ПСНЬ ПЕРВАЯ.

Пою отечества кровавую воину

И водворенную по бранямъ тишину.

Протекшіе вка я вопрошать дерзаю,

Теку дламъ во слдъ и цпь ихъ созерцаю.

Безсмертны подвиги, мужей великихъ рядъ,

Какъ лучезарныя свтила предстоятъ.

Восторгъ живитъ мой духъ, и пламень вдохновенья

На звучныя меня склоняетъ пснопнья.

О ты, предъ взоромъ чьимъ враговъ трепещетъ рать,

Кому поборникъ — Богъ! кто учитъ въ брань дерзать,

Презрвъ и трудъ, и гладъ, и мразъ, и непогоду,

И кровью искупить священную свободу,

Любовь къ отечеству! о матерь длъ благихъ!

Да въ пснопніяхъ восторженныхъ моихъ

Цари, народъ — весь міръ твой внемлетъ гласъ священный,

И да побдъ твоихъ крестъ узритъ водруженный.

Россія, бдственной водимая судьбой,

Среди крамолъ, вражды, терзаема войной,

Узрла наконецъ престолъ свой свтозарной

Поруганный врагомъ и безъ главы внчанной.

Москва, священный градъ, средь гордыхъ стнъ своихъ,

Познала лютый плнъ отъ сопостатовъ злыхъ.

Напрасно храбрые въ сей горестной годин

Несли на жертву жизнь терзаемой отчизн:

Казалось, .вышнихъ силъ таинственный предлъ

Вс подвиги въ ничто ихъ обращать хотлъ!

Напрасно храбростью и мудростью водимый

Пожарской доблестный, щитомъ Россіи чтимый,

Все рвенье, званье, умъ на пользу истощалъ,

Сражался какъ герой, злодевъ поражалъ,

Онъ палъ подъ ранами полмертвый, бездыханный,

И скрытъ дружиною подъ отчій кровъ отрадный —

Да тамъ цлебною и хитрою рукой

Врача получитъ жизнь, и вновь изыдетъ въ бой.

Подобно, какъ свтилъ небесныхъ путеводецъ

Въ день ясный меркнетъ вдругъ, и робкій мореходецъ,

Покрытый мрачностью, блуждая по зыбямъ,

Не знаетъ въ трепет къ какимъ пристать брегамъ:

Такъ сею встію Россія пораженна,

Какъ будто бы всхъ силъ, всхъ способовъ лишенна,

Ужь мнила видть часъ погибели своей,

Смятенье, горесть, страхъ носилися надъ ней.

Познавъ вс бдствія войны и зло обмановъ,

Бывъ жертвою крамолъ и лютости тирановъ,

Народъ отчаянный, входя въ свой долгъ святой,

Стекался, и держалъ совты межъ собой —

Да гласомъ общихъ думъ, ища путей спасенья,

Обрящетъ бдствіямъ Россіи облегченья.—

И се, на Волховскихъ кремнистыхъ берегахъ,

Гд древній Новгородъ, враговъ кичливыхъ страхъ,

Еще въ развалинахъ своихъ великолпныхъ

Зрлъ славу прежнихъ дней, безсмертьемъ озаренныхъ,

Ударилъ колоколъ призывный, вечевой (1) —

Вс хлынули, текутъ поспшною стопой,

И на пути своемъ другъ друга упреждаютъ —

Стеклись, собранія причину знать желаютъ.

Подобно грохоту въ борьб сдыхъ валовъ,

Еще былъ слышимъ звукъ шумящихъ голосовъ,

Но поданъ знакъ, и вдругъ смятенье прекратилось,

И въ мертву тишину волненье обратилось.

Одоевской возсталъ. Народъ, тснясь кругомъ (2),

Готовъ ему внимать съ приникнутымъ челомъ.

‘Соотчичи!’ Князь рекъ:, отечество страдаетъ,

Посюду льется кровь, смерть жертвы собираетъ!

Вражда и ненависть, тщеславье и раздоръ

Россію ввергнули въ постыднйшій позоръ!

Но что тому виной? какая золъ причина?

Внемлите: — нтъ Царя! коварная судьбина

Въ Димитріи младомъ прескла Царску кровь,

А съ ней и Россіянъ обты и любовь!

Съ тхъ поръ для злобныхъ тронъ предметомъ сталъ хищенья —

Предметомъ горестнымъ войны, опустошенья!

И мы, водимые обманчивой мечтой,

Ахъ, сколько видли злодевъ надъ собой (3)!

Да изберемъ Царя! да власти мы единой

Покорные найдемъ съ враждебной миръ судьбиной!

Все прійметъ прежній видъ! и боль врачуя ранъ,

Мы узримъ красоту и силу нашихъ странъ.

Нашъ острый мечь пожнетъ полки намъ сопротивныхъ,

Литовскихъ пришлецовъ, въ убійств ненасытныхъ!

Да кровію враговъ омыемъ свой позоръ!

И степи, и лса, и мрачны дебри горъ

Устелимъ трупами злодевъ ухищренныхъ!

И на поляхъ родныхъ, войной опустошенныхъ,

Мы встртимъ свтлую зарю своихъ побдъ!’

— ‘Да изберемъ Царя!’ народа былъ отвтъ:

‘Да будетъ царствовать надъ нами власть едина,

И скроется отъ насъ печальная година!

Теб же, мудрый Князь! мы власть всю отдаемъ

Назначить намъ Царя, его и возведемъ!’

Тогда, возвыся гласъ, со взоромъ умиленнымъ,

Одоевской сказалъ гражданамъ, восхищеннымъ

Сей мыслію благой: ‘Друзья! сей общій гласъ

Есть гласъ самихъ Небесъ, къ добру ведущій насъ!

Но кто нашъ будетъ Царь? кого мы на престол

Увидимъ между насъ, въ внц, въ высокой дол?

Отвтствуйте, друзья!— не изъ средыль гражданъ?

Но сей священнйшій, но сей великій санъ,

Облекши властію простаго гражданина,

Вновь будетъ лютыхъ золъ и бдствій всхъ причина!

Борисъ вамъ, Шуйской вамъ тому въ примръ идетъ (4),

Въ примръ ужаснйшій!… внемлите мой совтъ:

Владыкъ Стокгольмскихъ стнъ родъ Царской именитый,

Взлеленный въ войнахъ и славою покрытый.

Младаго юношу блюдетъ въ дому своемъ,

Да царственну главу мы въ немъ себ найдемъ!

Ршайтесь, о друзья! сей способъ есть единой

Вс брани прекратить, намъ данны злой судьбиной.

Поврьте: съ именемъ законнаго Царя

Къ намъ возсіяетъ вновь щастливыхъ дней заря!’

Народъ безмолствовалъ, потомъ, какъ будто топотъ,

Бгущій по лсу, глухой сталъ слышимъ ропотъ,

Потомъ звучне сталъ, потомъ со всхъ сторонъ,

Какъ бурный, ярый вихрь, раздался вопль и стонъ.

‘Онъ чужеземецъ намъ!’ гремли восклицанья.

Но се, узрли вдругъ священны одянья,

Народъ умолкъ, и путь грядущимъ вс даютъ.

Ісидоръ Іерархъ и власти съ нимъ идутъ

Отъ алтарей святыхъ съ иконой и крестами (5).

Благоговнья полнъ, народъ предъ ихъ стопами

Повергся долу ницъ, да ихъ святой рукой

Благословеніе воспрійметъ надъ собой.

Почтенный Іерархъ къ народу такъ вщаетъ:

‘Что вамъ Одоевской, о дти! предлагаетъ,

То зналъ я напередъ, то общій нашъ совтъ!

Отъ чуждыхъ странъ Царя избрать — стыда въ томъ нтъ,

Лишь былъ бы добрый Царь, незлобный, праводушный,

Творяй по правд судъ и совсти послушный.

Къ томужъ пусть прійметъ онъ крещенье нашихъ странъ,

Отвергнетъ Лютера, ко благу Россіянъ.

Чего еще желать? я требую ршенья,

Россіяжъ требуетъ отъ васъ безъ замедленья

Скорйшей помощи, и съ ней конца бдамъ.

Поврьте, о друзья! я добрый пастырь вамъ:

Отрекшись прелестей и всхъ суетъ ничтожныхъ,

Могуль питать въ душ предметъ мечтаній ложныхъ?

Для свта я ничто, мн Богъ — покровъ и Царь!

Служеніе мое — Его святый алтарь!

Онъ зритъ вся тайная, вс наши помышленья!

Да поразитъ въ сей часъ меня Онъ громомъ мщенья,

Когда вщаетъ ложь мой дерзостный языкъ!’

Народъ въ смятеніи, и вдругъ раздался кликъ:

— ‘Пусть будетъ по сему! да узримъ мы на трон

Царя отъ Свйскихъ странъ сіяюща въ корон!

Немедленно, друзья! пословъ отправимъ въ путь —

Да призовутъ его, и миръ къ намъ принесутъ.

Послы назначены, они, приявъ велнья,

Текутъ, покорные, въ Стокгольмъ безъ замедленья (6).

Уже предъ взоромъ ихъ предсталъ сей крпкій градъ,

Уже приближилисъ, уже у прага вратъ.

Мгновенно всть о нихъ до Карла достигаетъ.

‘Почто грядутъ послы къ дружин онъ взываетъ:

‘Представьте ихъ ко мн, введите въ мой чертогъ,

Дабы прибытья ихъ вину познать я могъ.’

Послы, шумящей бывъ окружены толпою,

Идутъ въ чертогъ Царя покойною стопою.

Не помощи просить, иль робко умолять,

Пришли, казалося, законы предписать.

Во взорахъ мужество, высокій станъ, дородство,

Являли силу въ нихъ, отважность, благородство.

Въ доспхахъ воина, нося при бедрахъ мечь (7),

Ко Карлу такову они держали рчь:

‘Уже стоустная молва всмъ возвщаетъ,

Въ коликихъ бдствіяхъ Россія пребываетъ.

Отъ струй Хвалынскихъ водъ, до Волховскихъ бреговъ (8),

Иль собственный раздоръ, иль лютый мечь враговъ,

Поля цвтущія покрылъ опустошеньемъ!

Повсюду злобствуетъ война съ ожесточеньемъ!

Но что, о Государь! ужасне всхъ бдъ:

Въ Россіи нтъ Царя Г и правды бол нтъ!

Обидчикъ должнаго отмщенья не страшится,

Награда жъ за добро въ невденьи таится,

И всякъ себ глава, и всякъ мечтаетъ быть

Достойне другихъ, и судъ другимъ творить.

Рудольфъ и Сигизмундъ, ревнуя межъ собою,

Стремятся хитростно надъ Русскою страною

Иль брата своего, иль сына зрть Царемъ (9),

Но Русскихъ никогда ни просьбой, ни мечемъ,

Ни всмъ коварственнымъ и хитрымъ обаяньемъ

Не вынудятъ избрать противнаго съ желаньемъ.

Твои сынъ же, Государь! поврь, намъ любъ и милъ (10),

Пусть будетъ онъ Царемъ и вождемъ нашихъ силъ (11)!

Не отвергай любви и дружбы предложенья!

Но ты молчишь, твой взоръ, исполненный сомннья,

Что хощетъ намъ вщать? почто сей мрачный видъ?

Ужель страшишься ты коварства и обидъ?

Обидъ — и отъ кого? и что тому причина?

Нтъ! Русскимъ лесть чужда! хоть злобная судьбина

Караетъ насъ войной и тмою лютыхъ бдъ,

Но Русской добръ душой и любитъ правды свтъ!

Къ тому жъ и вры долгъ, есть долгъ для насъ священный (12),

Въ немъ зримъ мы свой законъ, на камн утвержденный.

Не споримъ: есть враги, но гд же нтъ враговъ!

Гд нтъ строптивыхъ душъ, тщеславныхъ гордецовъ?

Поврь, о Государь! когда узримъ на трон

Филиппа твоего въ порфир и корон,

Тогда изчезнетъ месть межъ нами и раздоръ,

Какъ изчезаетъ мгла съ высотъ туманныхъ горъ

Предъ солнцемъ, блещущимъ въ безоблачной лазури,

И радостный покой взойдетъ по бранной бури.

Пусть хищники одни страшатся Русскихъ странъ!

Пусть чуждый правот, зломыслящій тиранъ

Не ищетъ Царску власть присвоивать надъ нами!

Не тронъ себ найдетъ, но гробъ онъ подъ мечами!

Отрепьевъ, хищный зврь, то свту показалъ,

И чмъ хитре былъ, тмъ гибельне палъ.

Но торгъ, кто правотой обрящетъ власть надъ нами,

Есть Богъ для насъ земной, отецъ между сынами.’ (13)

Карлъ, въ думу погруженъ, держалъ такой отвтъ:

— ‘Мн честь сія лестна и милъ мн вашъ привтъ,

Что прежде, нежели я дам мое ршенье,

Пріймите отъ труповъ своихъ успокоенье?

Возсядьте близь меня, да кубокъ круговой

За здравье закипитъ съ любовію прямой!

Да пышный мой чертогъ украсится огнями!

Да усладимъ свой слухъ согласными струнами!

Приятно пиръ вести въ бесд межъ друзей’

А вы, послы, межъ тмъ, безъ хитростныхъ рчей

Всхъ вашихъ тайныхъ дл и бдствій злыхъ причину,

Наведшую на васъ столь лютую годину,

Повдайте теперь! мн знать то надлежитъ,

Да будетъ предо мной свтъ истины открытъ.’

‘Почто’ рекли послы: ‘ты внялъ сему желанью,

И жаждешь слухъ склонить къ плачевному сказанью

О лютыхъ бдствіяхъ обширныхъ вашихъ странъ?

Но ты желаешь знать, и нашъ священный санъ (14)

И правды долгъ святой къ тому насъ вынуждаютъ,

Послушны мы теб.’ И тако начинаютъ!

‘Великій Іоаннъ, могучею рукой

Орды Татарскія повергши предъ собой,

Возшелъ отечество на верхъ величья, славы.

Любитель подвиговъ, любитель и забавы,

Онъ дв противности въ себ соединялъ:

Былъ другомъ ратныхъ длъ, и въ нг утопалъ (15),

Но грозенъ и суровъ, предъ нимъ все трепетало,

Казалось, для него вселенной было мало.

По немъ восшелъ на тронъ, на тронъ отцевъ своихъ,

Его сынъ еодоръ, еще въ лтахъ младыхъ.

Сей кротокъ былъ душей, незлобивъ, мягкосерденъ,

Любилъ отечество, и къ вр былъ усерденъ,

Но править областью, законы издавать,

Блюсти порядокъ длъ, спокойство охранять

Въ стран, какъ Русская, обширной, многолюдной,

Сказать безхитростно, есть подвигъ многотрудной.

Потребна крпость силъ, потребна быстрота,

Дятельность ума, духъ твердый, правота —

И сихъ то едору даровъ не доставало!

Одно моленіе его лишь занимало!

Бродя съ усердіемъ по всмъ монастырямъ,

Онъ въ Простот души, столь пагубной Царямъ,

Забылъ земное все, стремяся ко святому,

И Царство поручилъ Борису Годунову.

Сей хитрый, острый мужъ, исполненный страстей,

Старая жаждою величья и честей,

И слабаго Царя напутствуя ко Богу,

Ко вышнимъ всмъ властямъ открылъ себ дорогу.

Межъ тмъ, какъ еодоръ звонилъ въ колокола (16),

(Любимая его охота въ томъ была.)

Рука Борисова, приявъ бразды правленья,

Всему давала ходъ и всмъ дламъ ршенья!

И кроткому Царю остался наконецъ

Одинъ лишь царственный, ненадобный внецъ!

Одинъ лишь Годуновъ повсюду прославлялся,

И бывъ рабомъ Царя, Царемъ надъ нимъ казался.

Питая замыслы внутрь сердца своего,

(По крайней мр, такъ гласили про него.)

Онъ все употреблялъ: и ласки и прещенья,

На пользу своего во слав утвержденья.

Вотъ Царской слабости разительный примръ!

И робкой богомолъ, и дерзкой изувръ (17),

Достойны одного, по правд, нареканья!

Ихъ мысли ложныя одн родятъ страданья.

И се, мгновенно слухъ между народа палъ:

Димитрій, братъ Царя, жизнь бдственно скончалъ: (18)

Рука злодйская ножь въ грудъ его вонзила,

И Царство Русское наслдника лишила.

Напрасно Годуновъ всей властію своей

Себя оправдывалъ во мнніи людей,

Напрасно расточалъ угрозы и мученье,

Всеобщій гласъ винилъ его въ семъ преступлень.

Но правъ онъ, или нтъ — кто точно вдать могъ?

Не намъ его судить, пусть судитъ свыше Богъ!

Въ обоихъ случаяхъ для насъ есть претыканье,

Сколь преступленія постыдно оправданье,

Столь подло и гршно невинность клеветать!

И чмъ за сей укоръ мы можемъ ей воздать?

Легко судить людей надъ гробомъ ихъ безмолвнымъ,

И память очернять дяніемъ позорнымъ!

Что нужды до того, кмъ Дмитрій ни убитъ?

Онъ святъ, и таковымъ его Россія чтитъ.

И нужно ли сіе для позднаго потомства,

Когда забудутся дней нашихъ вроломства,

Когда умолкнетъ гласъ всхъ ныншнихъ льстецовъ,

И минется вражда теперешнихъ родовъ?

Кто будетъ столько простъ, чтобъ древнія дянья

Будить для мщенія, иль гордости мечтанья?

Какое дло въ томъ, что предка моего

Такой любилъ, иль гналъ — за что, и для чего?

Другой настанетъ вкъ — другія отношенья,

Другія мннія — другія и сужденья!

Пускай писатели для истины одной

О дл спорятъ семъ и судятъ межъ собой.

И такъ, съ кончиною Димитрія младаго,

Ужь бол не было преемника другаго

Престола Царскаго, и добрый еодоръ,

Чрезъ восемь лтъ потомъ, закрылъ на вкъ свой взоръ (19).

Народъ, при всти сей, со всхъ сторонъ толпами,

Потекъ въ престольный градъ поспшными стопами

Для совщанія кого избрать Царемъ (20),

И сталъ на площади, предъ Царскимъ что дворцемъ.

Вдругъ храмовъ Божіихъ затворы разршились,

И вс, припавъ къ земл, ко Господу молились —

Да Онъ, всевдущій, по благости Своей,

Внушитъ избрать въ Цари надъ Русскою землей

Того, кому внецъ всхъ боле довлетъ,

И кто всхъ боле о щастіи радетъ

Отеческой страны, свой не щадя покой,

К вдругъ раздался гласъ надъ падшею толпой:

‘Востаньте, о друзья! отрите токъ вашъ слезный!

Гласъ сердца вашего услышалъ Царь небесный!

Онъ вамъ даетъ Царя!— се славный Годуновъ!

Не онъ ли усмирилъ отечества враговъ?

Не онъ ли Царскими длами занимался,

Межъ тмъ, какъ еодоръ покою предавался?

Не онъ ли оградилъ отеческу страну

Градами крпкими, блюдя въ ней тишину?

Не онъ ли, благостной и щедрою рукою,

Покоилъ и хранилъ гонимыхъ злой судьбою,

И бдныхъ вдовъ, сиротъ дарами надлялъ?

Не онъ ли, наконецъ, всмъ правый судъ являлъ?

Да будетъ онъ Царемъ надъ Русскими странами!’

То Іовъ такъ вщалъ, вс громкими устами

Во слдъ ему гласятъ: ‘да будетъ онъ Царемъ!

Да вс съ моленіемъ къ нему мы припадемъ!’

Но хитростный Борисъ вс просьбы отклоняетъ,

Упорствуетъ, бжитъ, и въ храмъ себя скрываетъ,

Напрасно! весь народъ течетъ тудажъ во храмъ,

И палъ съ рыданіемъ къ Борисовымъ стопамъ.

Борисъ, какъ тронутый и просьбой и слезами,

Колна преклонивъ предъ Царскими вратами,

И длани вздвъ гор, ко Господу воззвалъ:

‘О Ты, всевидящій, Который возжелалъ

Явить на мн своей знакъ благости чудесной,

Прійми, прійми обтъ души моей нелестной!

Клянусь: вс бдные, гонимые судьбой,

Вдовица, сирота, безкровный и больной, —

Вс, вс найдутъ во мн защиту, утшенье,

Злоди жъ — должну казнь, заслуга — награжденье!

И всмъ всегда одинъ мой неумытный судъ!

Да подлые льстецы со трепетомъ падутъ

Предъ истиной святой, на трон возсдящей,

Предъ истиной — красу и блескъ Царямъ творящей,

Клянусь! вся тайная открыта предъ Тобой!

Ты душу зришь мою и духъ правдивый мой!’

Вщалъ, и слезный шокъ, рыдая, проливаетъ,

И ризы на груди мгновенно разторгаетъ.

Какой священный видъ! о, если ето ложь,

Такъ ложь безцнная! пусть правда детъ тожь!

Тогда окрестъ его вс громко восклицали,

И новаго Царя на тронъ благословляли.’

Конецъ первой Псни.

ПСНЬ ВТОРАЯ.

‘Уже Борисъ въ внц, и милости ркой

Повсюду излились надъ Русскою страной.

Великъ, могущественъ и славой окруженной,

Казалось, могъ давать уставъ онъ всей вселенной.

Страны Персидскія, кичливый Оттоманъ,

Имлерецъ и Сарматъ, Римлянинъ и Британъ

Предъ скипетромъ его главу свою склоняли,

И сильнаго Царя дарами ублажали (1).

Но мудрый Годуновъ, средь кликовъ и похвалъ,

Души бездйствіемъ своей не усыплялъ.

Его великій умъ, дятельность, старанья

Стремились водворить въ Россіи вс познанья*

Изъ всхъ почти земель онъ щедрою рукой

Ученыхъ собиралъ, и ихъ хранилъ покой (2).

Любя отечество, любя и просвщенье.

Онъ новое вводилъ повсюду учрежденье (3).

Властитель грозныхъ силъ, онъ дланію своей

То троны раздавалъ, то въ плнъ водилъ Царей (4).

Среди всхъ сихъ торжествъ и общихъ утшеній,

Вдругъ время грозное возникло злоключеній:

Ужасный бичь людей, изчадье ада — гладъ,

Поля опустошилъ, и всхъ лишилъ отрадъ!

Братъ брата забывалъ, отецъ дтей чуждался,

И, тощій, немощный, въ чудомъ краю скитался!

Напрасно земледлъ, съ растерзанной душой,

Росилъ бразды свои горячею слезой,

Земля коварная безплодна пребывала,

И слезы, жалобы страдальца отвергала!

Вздымалъ ли длани онъ съ моленьемъ къ Небесамъ —

Да пищу ниспошлютъ, иль смерть — конецъ бдамъ,

И сами Небеса моленьямъ не внимали,

И гнвъ свой яростный съ дождями изливали!

Напрасно нжна мать брала къ груди своей

Малютку юнаго, залогъ щастливыхъ дней,

Въ груди ея изсохъ источникъ благотворной,

И бдный агнецъ сей былъ жертвой смерти злобной!

И всюду слышался плачевный скорьби гласъ!

Лишь только дождь престалъ, вдругъ грянулъ лютый мразъ —

И рыхлая земли вся съ ледъ совокупилась!

И Русская страна изъ края бъ край покрылась

Тлами мертвыми караемыхъ людей (5)!

И нтъ въ дому скота, и нтъ въ лсахъ зврей —

Все, все ужасный гладъ пожралъ безъ исключенья!

Борисъ, страдающій, зря подданныхъ мученья,

Несчетны милости обильно изливалъ (6),

И чудо благости сердечной показалъ.

Три года злобныя страданья продолжались!

Три года Русскія страны опустошались!

Но мудрый Годуновъ, среди сихъ лютыхъ бдъ,

Къ дарамъ совокуплялъ еще другій предметъ:

Онъ строилъ зданія, града крпилъ оградой (7),

И пользу съединялъ для общества съ отрадой.

Невжда и ханжа, пускай что ни твердятъ!

Ихъ души низкія самихъ себя чернятъ.

Одинъ кричитъ: за чмъ преступными перстами

Борисъ Россію всю съ рками и горами

На малой хартіи для глазъ изобразилъ:

За то злой карою Господь насъ постилъ (8).

Другой, безсмысленный, твердитъ что Провиднье

Послало за грхи Бориса то мученье.

Какія глупости! какъ будто Царь небесъ

Не знаетъ истины и любитъ токи слезъ!

Когда виновенъ кто, то пусть тотъ и страдаетъ,

И за грхи свои одинъ лишь отвчаетъ.

Почто жъ другихъ карать, и гнвною рукой

Воздвигнуть бдствія надъ цлою страной?

Такъ! наша слпота, дщерь мрачнаго незнанья,

Взираетъ иначе на вс сіи страданья,

И дерзостно винитъ благія Небеса!

Увы! нашъ бдный умъ лишь любитъ чудеса!

Едва лишь кончилась столь лютая година,

Какъ новы бдствія воздвигла зла судьбина.

Мгновенно злобна вешь изъ края въ край течетъ:

‘Димитрій живъ еще, онъ въ Польш дна ведетъ,

И уже, мстительный, возсталъ со ополченьемъ!’

При слух грозномъ семъ подвиглось все смущеньемъ,

И буря мятежей, носящая злой страхъ,

Взревла первая въ украинскихъ градахъ.

Но кто виною былъ сей гнусной лжи коварной?—

Разстрига и бглецъ, злодй, неблагодарной —

Отрепьевъ прозвищемъ! съ злохитрою душой

Онъ съединялъ въ себ умъ пылкой и большой,

Но сей нещастный умъ — рабъ злобы и киченья,

Внушалъ ему одни пороки, преступленья.

Забывъ гласъ совсти, предавшись злымъ страстямъ,

Отрепьевъ жизнь влачилъ, скитаясь тамъ и тамъ.

Подъ черной мантіей, и Богу обреченный,

Онъ извергъ вры былъ, и извергъ развращенный.

Но мало, что умы онъ старцевъ обольщалъ,

Въ внц Царей своихъ быть дерзко возмечталъ,

И съ симъ намреньемъ къ Литовцамъ удалился,

И Вишневецкаго во дом поселился.

Не станемъ говоришь подробно мы о томъ,

Какою хитростью, злокозненнымъ путемъ,

Умлъ уврить всхъ, что сынъ онъ Іоанна,

И что глава его довлетъ быть внчанна,

Что онъ чудесною и благостной судьбой

Спасенъ отъ рукъ убійцъ и явной смерти злой,

Питая ненависть и умыслы хищенья,

Вся Польша съ радостью воздвигла ополченья,

Подъ видомъ помощи для изверга сего,

И Небомъ поклялась отмстить намъ за него.

И самъ святой отецъ, монахъ самодержавный,

Тройною митрою столь гордо увнчанный,

Забывъ небесное, земное возлюби,

Желалъ Россію зрть въ подданств у себя.

И хищникъ общалъ, за милости въ награду,

Насъ Русскихъ приобщить къ его Латинску стаду (9).

Напрасно Годуновъ вс силы истощалъ,

Сбиралъ полки свой, на брань всхъ воззывалъ,

Никто не слушался, никто не ополчался,

Бжалъ отъ службы всякъ, иль въ дом укрывался.

Повсюду слышался измны буйный гласъ:

‘Димитрій живъ еще! есть новый Царь для насъ!’

Народъ — сей жалкій рабъ новизны и прельщенья,

Не зная ни любви, ни совсти прещенья,

Стремился ко врагу отъ всхъ сторонъ толпой,

И влекъ предательство безумно за собой.

Напрасно Трубецкой и Шуйской и Мстиславской

Сражалися за честь и санъ священный Царской,

Измна лютая гнздилась въ ихъ полкахъ!

Полки жъ Отрепьева, умаленны въ бояхъ,

Толпами новыми мгновенно умножались,

И съ новой силою внутрь Царства устремлялись.

Разстрига хитростно сердца всхъ уловлялъ:

Сулилъ всмъ почести и злато разсыпалъ.

И Самый другъ Царя, сей другъ небладарной,

Басмановъ, показалъ примръ любви коварной!

Преступникъ ‘ловъ святыхъ, онъ, съ хладною душой,

Дни друга своего прескъ отравой злой (10),

Такъ кончилъ жизнь Борисъ, сей славный нещастливецъ (11)!

Утшилась вражда, и глупой горделивецъ

Надъ прахомъ мощнаго осклабилъ подло взоръ,

И умъ и доблести вмнилъ ему въ укоръ.

Мгновенно всть о семъ повсюду пробжала,

И новымъ торжествомъ Разстригу увнчала.

Онъ двигнулся къ Москв, и въ ярости своей

Семейство все Царя предалъ въ сндь злыхъ смертей (12).

Народъ бжалъ къ нему съ разверстыми руками,

И ублажалъ его мольбою и слезами.

Средь кликовъ и похвалъ, съ напыщеннымъ челомъ,

Онъ дерзостно вступилъ Царей въ священный домъ,

И осквернилъ порогъ преступною пятою!

Но туча надъ его носилась головою,

И громъ отмщенія таился въ небесахъ!

Напрасно пиръ шумлъ, чертогъ пылалъ въ огняхъ,

И звуки радости шумящей раздавались,

Обманъ изчезъ въ глазахъ! вс изверга чуждались!

Онъ вру презиралъ! святыня, Божій храмъ —

Все было отдано въ посмшище врагамъ!

Но вренъ будучи преступнымъ общаньямъ,

Но преданный любви постыднйшимъ желаньямъ,

Онъ Сендомирскаго въ бракъ съ дочерью вступилъ,

И сердце Русское злымъ страхомъ поразилъ!

Тогда нашъ первый градъ добычей сталъ Литовцевъ,

Сихъ голыхъ пришлецовъ, сихъ подлыхъ ратоборцевъ.

Но время притекло! насталъ отмщенья часъ!

Вдругъ въ полночь загремлъ повсюду звучный гласъ:

‘Друзья! къ оружію! сбирайтесь! въ Кремль бгите!

Отмщайте извергу! злодевъ всхъ разите!’

Мгновенно градъ вскиплъ, ударили въ набатъ,

По стогнамъ огнь вспылалъ, и вс во Кремль спшатъ,

Одинъ другому въ слдъ, шумящими толпами,

И юноша младой и старецъ съ сдинами!

Князь Шуйской, всхъ впреди съ мечемъ и со крестомъ (13),

Стремится ко дворцу съ безтрепетнымъ челомъ.

Смятенье, шумъ и крикъ! вся стража воружилась,

И противъ Шуйскаго къ отпору устремилась,

Все тщетно! пало все! кровь пролилась ркой

Сихъ злобныхъ пришлецовъ подъ Русскою рукой!

Уже по красному крыльцу звучатъ стопами

Сыны отечества, и машутъ вверхъ мечами!

Заклепы — все ничто! ударъ — нтъ бол вратъ!

Отмстители во внутрь врываются, летятъ…

Что длать извергу? встревоженный, смущенный,

И грозной смертію отвсюду окруженный.

Бжитъ, стремится внизъ съ ужасной высоты,

И мнитъ себя спасти подъ кровомъ темноты,

Напрасно! всюду мечь искалъ надъ нимъ отмщенья!

Онъ палъ, и трупъ его добычей сталъ сожженья!

Марина же съ отцемъ, чудесною судьбой,

Средь общей гибели спаслась отъ смерти злой (14)

Такъ извергъ сей погибъ, коварствомъ вознесенный!

Да гибнетъ всякъ тиранъ, на зло другимъ рожденный!

Народъ, зря съ торжествомъ Отрепьева конецъ,

Мгновенно Шуйскому вручилъ Царей внецъ (15).

Но съ симъ избраніемъ не кончились страданья,

Не кончилась вражда, коварства, обаянья!

Повсюду злобствовалъ раздора ярый духъ,

И пламя мятежей носилося вокругъ!

Повсюду былъ грабежъ, убійства, раззоренье,

Предательство и смерть и странъ опустошенье!

Отрепьевъ дерзостный всмъ къ буйству путь открылъ,

И многихъ, такъ какъ онъ, злодевъ породилъ.

Напрасно Ляпуновъ, мужъ доблестный, правдивый,

Предсказывалъ Царю день грозный, нещастливый,

И мнилъ въ душ его геройство возбудить (16),

Царь Шуйской все забылъ! лишь не забылъ любить (17)!

Красавицы младой ласкаемый рукою,

Онъ вренъ только былъ забавамъ и покою,

И долгъ свой и законъ читалъ въ ея очахъ.

Пожарской и Скопинъ, испытанны въ бояхъ (18),

Напрасно злыхъ враговъ стократно поражали,

Враги съ потерями сильне возрастали,

И уже бунтъ проникъ въ Первопрестольный градъ!

Народъ подвигся весь, вс въ Кремль къ Царю летятъ

И требуютъ его съ престола низложенья.

Презрвши смерть и страхъ и грозный шумъ смятенья,

Къ народу Царь исшелъ съ открытою главой,

И перси обнаживъ безтрепетной рукой,

Вщалъ къ бунтующимъ: ‘Коль смерти вы хотите

И крови моея, вотъ грудь моя — разите!

За вру, за законъ, готовъ я смерть приять,

Чмъ робость подлую предъ вами показать!’

Народи, симъ голосомъ, симъ видомъ пораженной,

Припалъ къ ногамъ его съ главою преклоненной.

Царь, будто бы отъ сна воспрянулъ, закиплъ,

И быстрою стопой ко брани полетлъ.

Казалось, щастіе текло съ его полками?

Повсюду торжество надъ лютыми врагами,

Васильевскій злодй подъ мстящею рукой

За злобныя дла дань заплатилъ главой,

Но ложной думою коварно обольщенный,

Иль чувствомъ сладостнымъ къ покою увлеченный,

Царь войско все свое съ побдой распустилъ (19),

И самъ къ красавиц въ Москву скорй спшилъ.

Межъ тмъ другой злодй, откуда — безъизвстно,

Нагой прозваніемъ, Какъ посланный чудесно,

Въ украинскихъ градахъ гнздился, бунтовалъ,

И Дмитріемъ себя спасеннымъ называлъ.

Опять народъ возсталъ, опять течетъ толпами,

И сетъ всюду смерть преступными руками.

Коварный Сигизмундъ, поборникъ всхъ враговъ,

Нарушивъ мирнаго союза святость словъ,

Полки несмтные лже Дмитрію вручаетъ,

И Русскую страну, какъ лютый зврь, терзаетъ.

Злоди, всякъ оплотъ разрушивъ предъ собой,

Подвигнулись къ Москв поспшною стопой,

И станъ свой въ Тушин валами укрпили,

И всюду страхъ, грабежъ, убійства разносили.

Измнники, забывъ и вру и законъ,

Стекалися туда со всхъ почти сторонъ.

Града окрестные, то силой покорялись,

То, обольщенные, охотой предавались!

И все предъ злобными поникнуло главой!

Одинъ лишь мирный кровъ обители святой,

Гд Сергій опочилъ, не зналъ коварныхъ плна (20)!

Туда ни хитра ложь, ни подлая измна

Проникнуть не могла. Священный, грозный страхъ,

Какъ недреманный стражъ, хранилъ отъ злобныхъ прагъ.

Напрасно съ мощными, несмтными пилками,

Сапега дерзостный шатался подъ стнами,

И яростно грозилъ Попрать все предь собой,

И слабыхъ иноковъ предать всхъ смерти злой,

Напрасно, гордостью и злобой напыщенный,

Онъ быстро устремлялъ орудія военны,

И стны хрупкія къ стонамъ повергнуть мнилъ,

Всевышній Царь небесъ сей домъ святый хранилъ!

Межъ тмъ, какъ слободы окрестныя пылали,

И громы ярые изъ мдныхъ жерлъ звучали,

И небо облеклось багровой пеленой,

Отшельники, припавъ съ модитвою святой

Ко гробу Сергія, просили заступленья!

Или, средь лютаго, кроваваго сраженья,

Между борющихся бродили по стнамъ,

И смерть готовили ярящимся врагамъ.

Сапега, наконецъ, разбитый, отраженный,

Бжалъ отъ стнъ святыхь, симъ чудомъ изумленный.

Межъ тмъ, повсюду страхъ сердцами обладалъ.

Царь, презрнный отъ всхъ, лишь Царску тнь являлъ.

Успхи бранные осталися безплодны

И съ временемъ расли страданія народны,

И приближалася къ паденью вся страна!

Ужь бол не было героя Скопина,

Сего защитника и вры и закона:

Онъ палъ среди родныхъ, и пала оборона!

Одинъ Пожарской вождь, лишь съ горстію людей,

Среди всхъ лютыхъ золъ, средь тысячи смертей,

Быстръ, храбръ, неутомимъ, за вру подвизался.

Напрасно весь Зарайскъ къ Герою устремлялся,

И требовалъ его послушности врагамъ:

Сему лже Дмитрію и злобнымъ Полякамъ,

Напрасно надъ его сверкалъ мечь головою,

Страхъ смерти овладть не могъ его душою’

Онъ безбоязненно къ народу такъ гласилъ:

‘Я истин всегда и клятв вренъ былъ!

Не очерню себя предательствомъ позорнымъ,

И ввкъ не преклонюсь предъ Самозванцемъ злобнымъ!

Почто жъ вы медлите? разите — я готовъ!

Но есть отмститель вамъ, каратель злыхъ враговъ —

Всевышній Цірь небесъ! Онъ грозною рукою

Громъ ярый воспалитъ надъ вашею главою!

Онъ гибель ниспошлешь на вашъ преступный домъ —

И все падетъ предъ нимъ съ поверженнымъ челомъ!’

Гласилъ, и весь народъ смущенный, пораженный,

Мгновенно воспрнялъ къ Царю свой долгъ священный.

Москва, стсненная межъ тмъ со всхъ сторонъ,

Одинъ въ стнахъ своихъ внимала плачь и стонъ.

Для прекращенія ль отечества страданья,

Иль гласу слдуя коварнаго желанья,

Бояре межъ собой ршились наконецъ

Вручить Владиславу Царей своихъ внецъ.

Что чувствовалъ тогда Царь добрый, злополучной,

Когда насильственно враговъ рукой преступной

Съ престола свтлаго былъ въ келью низведенъ (21),

И въ ризы черныя монаха облеченъ?

Гд нжная любовь? гд милая супруга?

‘Мн Царство, тронъ — ничто! отдайте только друга!

Я имъ блаженствовалъ, я жилъ имъ и дышалъ!’

Такъ въ темной келіи рыдая Царь взывалъ,

Но горькій плачь его, но грустныя стенанья

Лишь были жертвою окрестнаго молчанья.

Такъ, въ мір все идетъ таинственной стезей!

И бдный человкъ, игралище страстей,

Напрасно, ложными мечтами обольщенной,

Мнитъ щастье здсь найдти, въ юдоли сей плачевной!

Нтъ щастья на земл, лишь призракъ и обманъ!

И слава и любовь — безжалостный тиранъ!

Все гибнетъ, рушится подъ дланью роковою!

Гд жъ страннику приютъ?— подъ гробовой доскою!

Лже-Дмитрій, между тмъ, сокрылся и бжалъ!

И жизнь позорную позорно окончалъ,

Москва врата свои отверзла предъ врагами,

И мнила миръ обрсть съ ихъ злобными полками,

Надежда ложная! любви союзъ презрвъ,

Литовцы ярые весь излили свой гнвъ

Надъ беззащитною, оставленной Москвою!

Повсюду смерть и смерть, и кровь текла ркою!

Повсюду злобствовалъ и пламень и булатъ!

Казалось, весь исшелъ на землю лютый адъ!

Пожарской доблестный, сей встью пораженный,

Съ дружиною своей, какъ будто окриленный,

Къ страдающей Москв на помощь поспшалъ,

Притекъ — но, ахъ, тогда весь градъ уже пылалъ!

Тамъ вихри пламенны ревли и крутились,

И тучи въ небесахъ багровыя носились!

Тамъ всюду слышался и крикъ и плачь и стонъ!

Безтрепетный Герой, презрвъ все зло препонъ,

По стогнамъ огненнымъ стремится за врагами,

И тамъ и здсь разитъ, и стелетъ путь тлами!

Все преклонялося подъ мощною рукой!

Но, ахъ, что устоитъ предъ злобною судьбой?

Онъ палъ, Герой нашъ палъ, защитникъ знаменитый,

Безчувственъ, полумертвъ, весь ранами покрытый!

Едва лишь жизни знакъ надъ сердцемъ биться могъ!

Приявъ на рамена священный сей залогъ,

Побды Русскихъ силъ, дружина устремилась

Сквозь копья, рядъ мечей, и быстро удалилась

Къ обители святой, что Сергій основалъ.

Весь градъ туда жъ потекъ и надъ вождемъ рыдалъ!

Все пало! и бды и лютыя страданья

Повсюду разлились тогда безъ претыканья.

Зря гибель отчихъ странъ правдивый Ляпуновъ (22),

Возсталъ отмщеніемъ на яростныхъ враговъ,

И первый возгласилъ всеобще ополченье (25).

Надежды лучь мелькнулъ, будя уснувше рвенье,

И вмигъ составился повсюду ратный строй,

И двигнулся къ Москв отважною стопой.

Казалось, щастіе коварное смягчилось,

И съ Русскимъ именемъ во брани подружилось.

Но тотъ же духъ крамолъ, какой и прежде былъ,

Опять возсталъ въ полкахъ, и щастье сокрушилъ!

Раздоръ губительный всхъ овладлъ сердцами,

И все исполнилось и злобой и враждами!

Толпы развратныя злодевъ козаковъ,

Лишь въ имени одномъ отстали отъ враговъ?

Напрасно Ляпуновъ, блюдя повиновенье,

Старался прекратить ихъ буйство и хищенье,

Ничто не возмогло надъ черствой ихъ душой!

Они, шумящею, крикливою толпой,

Летятъ къ нему, грозятъ, и мечъ уже сверкаетъ!

Вдругъ Ржевской, врагъ его, поспшно прибгаетъ.

‘Постойте онъ гласитъ:, къ чему стремитесь вы?

Уже ль погибели сей жаждете главы?

Хоть врагъ мн Ляпуновъ, но онъ защитникъ трона!

Онъ другъ отечества и правды и закона!

Не дамъ, не дамъ его! или погибну съ нимъ!

Страшитесь, буйные! есть Богъ — отмститель злымъ!’

Все тщешно! лютый мечь обоихъ ихъ пронзаетъ,

И смерть сихъ двухъ враговъ столь славно примиряетъ (24).

Сей случай бдственной умы всхъ поразилъ!

Вс брань оставили, и всякъ бжать спшилъ!

Одинъ лишь Трубецкой съ козацкими полками

Остался ратовать столицы предъ стнами.

И такъ, о Государь! вотъ все передъ тобой

Открыто въ повсти, нехитрой, но простой.

Но скажемъ вмст съ тмъ, что наши преступленья —

Не буйство, не развратъ, но плодъ лишь заблужденья:

Въ лжецахъ мы видли лишь истинныхъ Царей,

И къ истин одной стремилися душей.

Что жъ длать? если рокъ, или удлъ всхъ смертныхъ,

Не могъ намъ показать путей къ тому полезныхъ!

Гд сыщется мудрецъ, которой бы сказалъ:

‘Обманы чужды мн, я правду шокмо зналъ.’

Таковъ есть человкъ! водимый ввкъ мечтаньемъ,

Онъ платитъ дань судьб слезами и страданьемъ.’

— ‘Отъ всей ли вы страны?’ Пословъ Карлъ вопросилъ.

‘Нтъ! Новгородъ одинъ’ — такой отвтъ ихъ былъ:

‘Филиппа твоего на Царство призываетъ,

И тмъ вс прекратить онъ бдствія желаетъ

Отеческой страны, и въ ней воззвать покой.

Скажи, о Государь! какой отвтъ намъ твой?’

— ‘Сказать вамъ искренно, странъ вашихъ злоключенья,

Война, крамольный Духъ, вражда, различны мннья,

Мн ужасомъ грозятъ — я гибели страшусь —

Филиппъ мн сынъ, мн милъ — и если я лишусь?

Нтъ! нтъ! пусть общій гласъ народнаго желанья,

Свободной волею, не зная обаянья,

Филиппа изберетъ! тогда — тогда онъ вашъ!

и ввкъ не рушится союзъ священный нашъ!о

Послы, по сихъ словахъ, отъ Карла удалились,

И въ путь обратный свой поспшно устремились.

Конецъ второй Псни.

ПСНЬ ТРЕТІЯ.

Межъ тмъ еще лютй, еще ужаснй брань

Сбирала по градамъ и весямъ Смерти дань.

Повсюду кровь текла, И геній разрушенья,

Возжегши пламенникъ войны, опустошенья,

Всю землю Русскую печалію покрылъ:

Оратай въ трепет свой сельскій плугъ забылъ

При видъ ратныхъ силъ, при глас трубъ военныхъ,

И съ плачущей семьей въ мстахъ уединенныхъ

Отъ острія меча убжища искалъ,

Но мечь губителей и тамъ ихъ обрталъ.

Увы! въ день — мдныхъ жерлъ гулъ грозный и ревущій,

И лютый крикъ враговъ, въ кровавой бой зовущій,

И топотъ скачущихъ безчисленныхъ коней

И пуль летящихъ свистъ, и рзкій звукъ мечей

Неумолкаемо повсюду раздавался,

И съ воплемъ жалкихъ жертвъ терзаемыхъ мшался!

Когда же черна ночь темнила сводъ небесъ,

И слала свой покровъ на долъ и мрачный лсъ,

Въ тло время зарево, какъ море, разливалось,

И пламя, ввыспрь несясь, столбами извивалось!

Пожаръ все пожиралъ: и роскошь нивъ златыхъ,

И кровлю хижины, и домъ, и храмъ Святыхъ!

Толпы нещастныхъ жертвъ лютйшаго изгнанья,

Безъ кровныхъ, безъ друзей, лишенны пропитанья,

Скитались въ трепет по блатамъ и лсамъ,

И руки слабыя воздвъ ко Небесамъ,

Просили отъ Небесъ иль смерти, иль отрады!

Рукой губителей опустошенны грады

Кладбища мрачныя являли лишь собой!

И алчный волкъ бжалъ туда дневной порой

На трупы смрадные людей непогребенныхъ!

Истай хищныхъ птицъ изъ мстъ уединенныхъ

Слетались, не страшась грозящей имъ руки!

Повсюду виднъ слдъ кровавыя рки!

Тамъ старецъ межъ дтей съ главою раздробленной,

Тамъ сынъ близь матери, мечемъ трикратъ пронзенной,

Тамъ дочь, а здсь супругъ, прижавъ къ своей груди

Супругу милую, лежали на пути!

Страданье и тоска на лицахъ, искаженныхъ

Свирпой смертію, и кровью покровенныхъ,

Казалось, жизненной еще имли знакъ!

Уста запекшіясь, полуоткрытой зракъ

И чувство жалости и робкій страхъ вселяли,

И въ лютости враговъ безбожныхъ обличали!

Во храмахъ гласъ умолкъ, гласъ вры и молитвъ?

Служитель алтарей, при звук грозныхъ битвъ,

Гонимый злобными, бжалъ и укрывался,

Иль, презря смерти страхъ, какъ агнецъ заколался

Предъ образомъ святымъ мучителей рукой,

И духъ свой испускалъ съ смиреньемъ и мольбой (1).

Вдругъ громы ярые стократно зазвучали,

Перуны вспыхнули, и грозно протекали,

Небесъ разверзся сводъ, и сильный Царь Царей,

Во слав блещущей, средь пламенныхъ лучей.

На трон Божества сдяй, очамъ явился,

Предъ Нимъ безчисленныхъ кадильницъ дымъ

курился

И Серафимовъ хоръ хвалу Ему гремлъ!

Въ десной Онъ хартію судебъ всхъ Царствъ имлъ.

Онъ рекъ, — и вс концы вселенной всколебались,

И лики Ангеловъ-во трепет казались —

Онъ рекъ: ‘Я Богъ боговъ, начало и конецъ,

Свтъ свта, и міровъ безчисленныхъ Творецъ!

Исшедый отъ себя, Я есмь и буду вчно!

И тысящи вковъ, и время скоротечно,

Въ величіи моемъ, единый токмо мигъ!

И солнцы и міры, кружась въ путяхъ своихъ.

Чтутъ данный имъ законъ моей благой рукою?

Хощу — и все во прахъ, и все покрою тмою,

Я въ длани жизнь ношу народовъ и Царей!

Единой волею всенощною моей

Престолы зиждутся, иль долу ниспадаютъ,

Восходятъ свтлы дни, иль въ мракъ лице скрываютъ!

И ты, Великая во всхъ земныхъ странахъ,

Мужей преславныхъ мать, враговъ кичливыхъ страхъ,

Гд вра и любовь къ престолу обитаетъ,

Россія! язва бдъ теперь тебя терзаетъ!

Ты страждешь, и въ тоск мольбы шлешь къ небесамъ,

Да радостный покой и миръ теб подамъ!

Смирися, гордая! се мзда за преступленья!

Се кара должная за зло и ухищренья!

Познай мой правый судъ и мой всесильный перстъ,

Дающій несть Теб тяжелый жизни крестъ.

Не Я ль тебя предъ симъ казнилъ порабощеньемъ,

Когда, водимые Враждой, ожесточеньемъ,

Владыки странъ твоихъ ркою лили кровь,

И презря мой законъ и родственну любовь,

Братъ брату строилъ ковъ и гибель сокровенну?

Не Я ли власть сію, столь горда вознесенну,

Племенъ Татарскихъ странъ повергъ передъ тобой?

Не твой ли Іоаннъ сей сильною рукой (2)

Возвелъ тебя на верхъ могущества и славы?

Мой святъ всегда законъ и вс мои уставы!

Борисъ, великій мужъ, но жаждущій честей,

Но увлекаемый стремленьемъ злыхъ страстей

Восшедщи на престолъ путями ухищренья,

Вновь пробудилъ вражду и зло отъ усыпленья!

Я взоръ мой отвратилъ, и лютый мечь враговъ

Пожалъ поля твои и цвтъ твоихъ сыновъ.

Ты страждешь, ранами стократно уязвленная

Но Я заступникъ твой! ты мн всегда Любезна!

Хоть посщу жезломъ, и гнвъ мой излію

За вся грхи твоя, но милость Я мою (5)

Ввкъ сохраню къ теб, и рогъ твой надъ врагами,

Какъ кедръ Ливанскихъ горъ надъ дольными древами,

Простретъ главу свою, и взыдетъ предо мной!

Я дамъ теб Петра, Великаго душой!

Надъ нимъ мой будетъ перстъ, и умъ его чудесный

Дастъ нову жизнь теб и духъ, дотоль безвстный’

Науки, ремесла, познанья процвтутъ,

И рки быстрыя другъ къ другу потекутъ,

Къ легчайшему богатствъ твоихъ соединенью.

Ревнуя чуждыхъ странъ благому учрежденью,

Онъ дастъ теб полки и мореходный строй

И гордые враги падутъ передъ тобой!

Въ Елизавет жъ ты узришь мою всю благость,

Нжнйшу мать себ и вожделнну радость!

При ней земля свой плодъ сугубо взраститъ,

И мечь, носящій казнъ, отвергнется, забытъ.

Для прославленія жъ ея златаго вка

На дальномъ свер взыщу я человка

Подъ кущей рыбаря, средь мрака и снговъ —

И нарекутъ его царемъ твоихъ пвцовъ (4)!

По ней взойдетъ на тронъ во слав свтозарной,

Водимая моей рукою благодатной,

Великая изъ женъ, и изумленный свтъ

Величествомъ ея, къ стопамъ ея падетъ.

Сарматъ, твой лютый врагъ, познаетъ долгъ отмщенья,

Низвержется, падетъ въ цпяхъ порабощенья!

Брега Дунайскіе услышатъ надъ собой

Громъ славы твоея, и твой побдный строй,

Презрвъ потоки водъ, и горы, и стремнины,

Съ безсмертнымъ именемъ твоей Екатерины,

По гласу устъ ея, за лавромъ полетитъ,

И гордый Оттоманъ познаетъ страхъ и стыдъ!

Въ годину жъ общихъ золъ и общихъ искушеній.

Когда возникнетъ духъ коварствъ и обольщеній,

Я Ангела къ теб хранителя пошлю:

То будетъ Александръ! въ немъ милость Я мою,

Еще неявленну вовкъ, теб открою!

Великій межъ Царей, но боле душою,

Въ часъ лютый онъ тебя отъ гибели спасетъ,

И славу странъ твоихъ до облакъ вознесетъ!

Вотще злохитростный и кровью упоенный

Тиранъ Зарейнскихъ странъ, побдами надменный,

Сберетъ народовъ сонмъ, и двигаетъ ратный строй,

Какъ шумную рку, во злоб предъ собой!

Вотще внесетъ и огнь и смерть въ твои предлы,

И узритъ за собой жилища опустлы,

И нивы и луга потоптаны конемъ,

И мирныхъ жителей, поверженныхъ мечемъ —

Вотще! мой будетъ перстъ носиться надъ тобою!

Реку — и трупами враговъ твоихъ покрою,

Какъ мертвымъ листвіемъ, окрестъ твои поля,

И вздрогнетъ съ ужасомъ подъ тяжестью земля!

При грозномъ зарев пылающей столицы,

Отъ утреннихъ лучей до позднія денницы

Боряся съ вьюгами, средь мраза и снговъ,

Священный полкъ твоихъ безтрепетныхъ сыновъ

Изыдетъ, какъ ловецъ, враговъ на избіенье, —

И пснь побдная, народовъ утшенье,

Какъ Херувимскій хоръ, раздастся въ небесахъ!

Злодй твой скроется, влача позоръ и страхъ!

И такъ, присплъ днесь часъ, часъ радостной свободы!

Дерзай на путь побдъ, сбери свои народы:

Я ихъ поборникъ силъ, водитель и покровъ —

И сонмища падутъ во прахъ твоихъ враговъ!

Благоговй предъ тмъ, кто міру указуетъ,

И, врный правот, во благо наказуетъ.’

За симъ Творецъ небесъ свой взоръ остановилъ

На мст, гд святый Его угодникъ жилъ

Въ молитв и трудахъ, въ священномъ покаяньи!

И Бога умолялъ въ смиренномъ упованьи —

То Сергій именемъ. Господь къ нему воззвалъ,

Сей предъ лице Его, полнъ радости, предсталъ.

Егова рекъ: ‘Теб, поборнику святому

Во брани и длахъ Димитрію Донскому,

Вновь подвигъ предлежитъ во благо отчихъ странъ, —

Да будетъ оныхъ врагъ поверженъ и попранъ!

Взыщи между твоихъ ревнителей смиренныхъ.

Къ блаженству горнему въ молитвахъ устремленныхъ.

Единаго отъ всхъ, и спшною стопой

Пусть идетъ онъ туда, гд Волга со Окой

Сливается, и градъ обширный обтекаетъ!

Пусть часъ грядущія свободы возглашаетъ

И духъ отважности живитъ во всхъ сердцахъ!

Призывный гласъ святой во старческихъ устахъ

И тихая твоя и скромная обитель,

Куда для длъ благихъ воззвалъ тебя Спаситель,

Да будетъ впредь служишь примромъ для людей

И къ родин любви и святости твоей

Такъ, въ сей обители, средъ братіи смиренной,

Былъ старецъ и умомъ и святостью почтенной —

Аврамій Палицынъ. Отрекшись отъ суетъ (5),

Онъ видлъ въ небесахъ свой подвигъ и обтъ.

Но сердце, чуждое хотя всхъ искушеній,

Всхъ тщетныхъ помысловъ и міра обольщеній,

Питало внутрь себя къ отечеству любовь,

И тайнымъ пламенемъ его палило кровь.

Какъ часто на стн, иль башн возвышенной,

Сидлъ, уединясь, онъ въ думу погруженной,

И полный скорьби взоръ къ Москв свой обращалъ,

Гд яростный пожаръ все окрестъ пожиралъ.

Какъ часто, благостью внушаемый святою,

Пришельцевъ, страждущихъ болзньми, нищетою,

Спшилъ онъ нужными дарами надлять,

И въ горестныхъ душахъ надежды лучь питать.

Или, поверженный, въ молитвахъ при лампад

Предъ образомъ святымъ, просилъ онъ о пощад

Отеческой страны Властителя небесъ,

Лія на каменный помостъ источникъ слезъ.

И вотъ, когда въ саду единый онъ трудился,

Зари померкнулъ свтъ, и ночи мракъ сгустился,

Уснувшій втръ листа тогда не колебалъ,

Все погрузилось въ сонъ, ручей въ брегахъ молчалъ,

И мсяцъ не свтилъ, таясь за облаками,

Вдругъ зритъ онъ Божій храмъ сіяющъ весь огнями,

Врата отверзлися, и яркій свтъ, струей

Исшедый изъ среды, блеснулъ между тней.

Великій праведникъ, въ воздушномъ приближеньи,

Притекъ къ Аврамію, лежащу въ изумленьи.

‘Аврамій!’ Сергій рекъ: ‘востани, и внемли

Глаголу устъ моихъ: Творецъ небесъ, земли,

Десница коего симъ міромъ управляетъ,

Къ Россіи страждущей взоръ благостный склоняетъ.

Ступай, и возвсти отеческимъ странамъ

Свободы близкій часъ и близку казнь врагамъ!

Скажи, да съ врою чистйшей въ Провиднье,

Воспрянутъ мстители, и двигнутъ ополченье!

Во бранхъ сильный Богъ — водитель ихъ рядовъ!

Онъ въ руки имъ предастъ рать хищную враговъ!’

Аврамій возгласилъ: — ‘Я, старецъ удрученный

Болзньми и трудомъ, и Богу обреченный,

Какъ возмогу вщать? и кто свой склонитъ слухъ

На гласъ устенъ моихъ, ослабшихъ отъ недугъ?’

‘Аврамій!’ возразилъ со гнвомъ мужъ небесный:

‘Почто сей чуждый страхъ? ужель составъ тлесный,

Единый на дла потребенъ токмо намъ?

Нтъ! духъ, живущій въ насъ и врный Небесамъ,

Есть паче бренныхъ силъ, онъ ими управляетъ,

И въ души робкія огнь мужества вселяетъ.—

И Тотъ, Кто все создалъ по слову устъ своихъ,

Кто звзды укрпилъ среди небесъ пустыхъ,

Кто солнцу предписалъ сіять дневной порою,

А въ ночь, свтить лун и течь своей чредою,

Кто горъ верхи вознесъ и морю далъ предлъ,

И землю напоять дождями повеллъ, —

Ужели силу Тотъ не дастъ тебя вщанья,

Могущу возродить надежду и желанья

Въ сердцахъ, приверженныхъ къ отеческой стран?

Восторгъ таится въ нихъ какъ искра во кремн.

Иди, не отвергай Всевышняго веленья!

Тдой долгъ, покорствовать и чуждымъ бытъ сомннья!

Иди, направи путь ко Волжскимъ берегамъ,

Гд Нижній Новгородъ даетъ покой судамъ!

Иди, и возгласи грядущій часъ отрады,

За подвиги жъ внецъ нетлнныя награды?’

Вдругъ свтъ изчезъ, и все сокрылося во мракъ!

Аврамій, въ трепет возведши къ небу аракъ,

Съ теплйшей врою ко Господу взываетъ:

‘О Ты, Кто и слпца во благо умудряетъ,

Да будетъ подвигъ мой въ руц святой Твоей!’

И, вставъ съ земли, спшитъ ко братіи своей.

‘Друзья!’ вщаетъ онъ въ священномъ иступлень:

‘Внемлите: я сей часъ зрлъ дивное, явленье!

Угодникъ нашъ святый, оставя Божій домъ,

Явился мн въ саду съ сіяющимъ челомъ,

Я палъ, симъ зрлищемъ чудеснымъ пораженный,

И до костей моихъ проникнулъ страхъ священный.

Онъ гласомъ сладостнымъ лежащу мн вщалъ:

— ‘Аврамій! Русскихъ странъ свободы часъ насталъ!

Ступай, и возвсти ты Господа веленье:

Пусть вс подвигнутся враговъ на пораженье!’

‘О! какъ сей силенъ гласъ! мн мнится, звукъ его

Еще касается до слуха моего!

Поврьте, о друзья! се истина священна!’

Вс старцы въ трепет поверглись на колна,

И пснь хвалебную воспли Богу силъ.

Аврамій ко вратамъ восточныхъ стнъ спшилъ.

Затворы двигнулись со скрыпомъ подъ рукою,

И старецъ сей исшелъ съ усердною мольбою.

Конецъ третьей Псни.

ПСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Уже три раза ночь смнялъ на неб день,

И ночь въ свою чреду три раза слала тнь,

И се въ четвертый разъ небесное свтило

Верхи туманныхъ горъ лучами озарило

Когда предъ Инокомъ желанный градъ предсталъ.

Востокъ еще въ цвтахъ весь радужныхъ пылалъ,

И утро кроткое приятно улыбалось.

Все щастьемъ, тишиной безпечно наслаждалось!

Прохладный, легкій втръ чуть чуть въ лсу шумлъ,

И злачный лугъ въ рос сверкающей блестлъ.

Аврамій, зрлищемъ симъ мирнымъ восхищенный,

Свой путь остановилъ, и слъ подъ дубъ согбенный.

На старческомъ чел мелькнулъ отрады лучь.

Какъ свтъ играющей зарницы между тучъ.

Тамъ гордая рка струилась подъ судами,

И съ дальней синевой сливалась за лсами,

Какъ стая стройная плывущихъ лебедей,

Бллись паруса поверхъ рчныхъ зыбей,

Тамъ злато тучныхъ нивъ въ волнахъ перебиралось,

Иль подъ рукой жнеца серпами поскалось,

Тамъ мрежи рыболовъ закинувъ въ водный токъ,

Ко брегу направлялъ свой рющій челнокъ,

Тамъ селы мирныя окрестныхъ мстъ дымились,

И холмы и лса туманныя курились.

А здсь, подъ пснею веселой пастуха,

Стада блющія бжали на луга.

Предъ взоромъ же его, идя прямой тропою,

Пространный, пышный градъ гордился надъ ркою.

Народъ на торжищахъ и пристани шумлъ,

И храмовъ Божьихъ верхъ въ златыхъ лучахъ горлъ.

Аврамій, зря сіе, внутрь сердца услажденной,

Благословлялъ Творца, создателя вселенной!

Но старца свтлый взоръ, но радость на чел,

Мгновенно скрылися, какъ слабый лучь во мгл.

Аврамій, опершись на посохъ свой рукою,

Вщалъ, главу склонивъ и грудь рося слезою:

‘Здсь все красуется въ безпечности златой.

Все дышетъ щастіемъ и славитъ жребій свой!

Не видно вражьихъ силъ, не слышно бурь военныхъ,

И мирный земледлъ съ полей опустошенныхъ

Не укрывается отъ лютости враговъ!

А тамъ, гд тронъ Царей, мать Русскихъ, городовъ,

Москва, священный градъ, краса и удивленье —

Тамъ нын царствуетъ одно опустошенье!

Гласъ пиршества умолкъ въ высокихъ теремахъ!

Повсюду пустота, печаль и грозный страхъ!

Повсюду крикъ враговъ, зовущій къ поруганью,

Подобно адскому несется восклицанью!

И та, куда текли шумящею толпой

Пришельцы многіе, и трудъ несли съ собой,

Гд все величествомъ и пышностью сіяло,

И къ промысламъ любовь и рвеніе питало,

Гд радостный народъ средь кликовъ и похвалъ

Побдами строй дружинъ съ веселіемъ встрчалъ —

Теперь склонилася главою передъ врагами!…

Но Богъ, всесильный Царь надъ міромъ и судьбами,

Уже готовъ ее къ спасенію воззвать!

И будетъ спасена! и будетъ вновь блистать.

Еще прекрасне, еще трикратъ пышне,

И гордое чело возвыситъ веселе!

И такъ, иду гласить свободы близкій часъ!

Да укрпится мой въ устахъ ослабшій гласъ!’

По семъ Аврамій всталъ, и твердою стопою,

Какъ будто обновленъ незримою рукою,

Ко граду поспшалъ, и се уже вступилъ.

Народъ, узря его, нахлынулъ, обступилъ.

‘Что значитъ старецъ сей, столь ветхій, удрученной?

Откуда? изъ какой обители священной?

Почто грядетъ сюда? не съ встью ль новыхъ бдъ?

Востребуйте, друзья, отъ устъ его отвтъ!’

Такъ удивленные другъ друга вопрошали, *

Но старецъ дал текъ, вс путь ему давали,

Какъ будто въ торжеств онъ шествовалъ межъ нихъ,

И сталъ на торжищ, народъ вокругъ утихъ.

‘Друзья!’ Аврамій рекъ, съ подъятой вверхъ главою:

‘Пришельца отъ Москвы вы зрите предъ собою!

Обитель Сергія , гд мы въ пост, трудахъ,

Стремимся обрсти награду въ небесахъ,

Меня шлетъ отъ себя, дая благословенье,

Да возвщу межъ васъ я Господа веденье!

Дерзайте вс на брань! Онъ вамъ покровъ и щитъ —

И врагъ низвержетися во прахъ, студомъ покрытъ!

Ужель не двигнется въ васъ сердце, и не скажетъ

Къ отчизн долгъ святый, и путь вамъ не покажетъ

Къ побдамъ, избраннымъ Всевышняго рукой?

У же ль взираете съ покойною душой

На гибель страшную, убійства, разрушенье?

Уже ль не тронетъ васъ Москвы опустошенье —

Москвы, царицы всхъ Россійскихъ городовъ?…

О стыдъ, позоръ для васъ отечества сыновъ!

Здсь вы ликуете, здсь псни раздаются,

А тамъ — и вопль и стонъ терзаемыхъ несутся!

Здсь зданья зиждутся, сіяютъ красотой,

А тамъ поруганы губителей рукой!

Здсь нивы тучныя красуются съ полями,

А тамъ — потоптаны и ратью и конями!

И васъ, сограждане! не укоряетъ стыдъ,

Когда свирпая повсюду брань кипитъ,

Вы въ мертвой праздности, среди забавъ ничтожныхъ,

Нейдете искуплять друзей своихъ и кровныхъ?

Мужайтесь, врніи! Да съ именемъ въ устахъ

Творца всевышняго, и презря смерти страхъ,

Ударимъ на враговъ, и грозными мечами

Повержемъ ихъ полки предъ нашими стопами!

Я самъ, болзненный, подъ тяжкимъ игомъ лтъ,

Межъ вами стану въ строй, и страха сердцу нтъ!

Паду ли — но воздамъ Творцу благодаренья,

Что былъ сподвижникомъ Россіи избавленья.’

Вщалъ, и быстрый взглядъ къ народу устремилъ,

Но весь народъ окрестъ безмолвіе хранилъ!

Лишь только временемъ и вздохи и стенанье

Будили мрачное, угрюмое молчанье:

Какъ вдругъ исходитъ мужъ съ нахмуреннымъ челомъ,

И сталъ среди толпы, и бросилъ взоръ кругомъ.

‘Друзья!’ онъ возопилъ:, святое Провиднье

Устами инока вщаетъ намъ спасенье!

Почто жъ сомннья духъ? почто ничтожный страхъ?

Нашъ долгъ написанъ тамъ — въ священныхъ небесахъ!

Насталъ желанный часъ свободы и отрады!

Погибель, смерть врагу! и нтъ врагу пощады!

Пойдемъ! воздвигнемъ рать, и мстящею рукой

Прольемъ злодевъ кровь обильною ркой!

Все въ даръ отечеству: и жизнь и достоянья!

Да смолкнетъ слабый гласъ корысти, обладанья!

Заложимъ чадъ и женъ, и домы продадимъ, —

И все стран родной на помощь отдадимъ!

Что медлить боле? Богъ намъ путеводитель!

Онъ твердый въ брани щитъ! Онъ грозный нашъ отмститель!

Сбирайтесь, о друзья!’ то Мининъ возглашалъ,

И крпку длань свою во гнв потрясалъ.

‘Умремъ, иль побдимъ!’ мгновенно восклицанье

Отвсюду раздалось, какъ бури завыванье.

Вс, будто двигнуты незримою рукой,

Вскипли, потекли поспшною стопой,

Вс съ ревностью въ душахъ влекутъ даръ приношенья:

Тамъ два юная любимы украшенья,

Тамъ бдный гражданинъ послдній плодъ трудовъ,

Тотъ щитъ, тотъ шлемъ, тотъ мечь — наслдіе отцовъ,

И вс въ мгновеніе возстали ополченны!

И всюду побжалъ по граду шумъ военный!

Тогда забыли все: и дряхлость ветхихъ дней,

И домъ родительской, и нжность матерей!

Казалось, весь союзъ расторгнулся природы

По гласу громкому взыскуемой свободы.

‘Но кто нашъ будетъ вождь?’ такъ Мининъ вопросилъ:

‘Не тотъ ли, кто другимъ всегда примромъ былъ,

И безбоязненно во бранхъ подвизался?

Кто, презря вс вражды, за край родной сражался?

Кто честенъ, справедливъ, не знаетъ мести злой,

Ни въ сердц гордыхъ думъ, и твердъ и добръ душой?—

Довольно! и сей мужъ, столь славный, знаменитый —

Пожарской, храбрый вождь! онъ ранами покрытый

Теперь врачуется не въ дальныхъ сторонахъ,

Вы знаете его, онъ взросъ и жилъ въ бояхъ.

Когда все падало предъ злобными врагами,

Онъ съ горстію людей сражался подъ стнами

Ненастныя Москвы, и градъ сей защищалъ,

Пока безчувственный подъ ранами не палъ.

Да изберемъ его! хоть мучимый болзнью,

Но внемля гласу устъ, зовущему къ сраженью

Въ защиту странъ родныхъ, онъ вновь изыдетъ въ бой,

И грянетъ на враговъ могучею рукой.

Когда же нтъ его, то нтъ и намъ спасенья,

И тщетны вс труды, и тщетенъ подвигъ рвенья!

Хотите ль вы его? вщайте мн въ сей часъ!’

— ‘Да будетъ, какъ ты рекъ!’ всеобщій грянулъ гласъ:

‘Ступай, спши къ нему! скажи, что мы желаемъ

Вождемъ его себ, и съ нимъ Во брань дерзаемъ!’

Съ благодареніемъ къ Творцу всевышнихъ силъ,

Направя Мининъ путь къ Пожарскому спшилъ.

Сей сынъ отечества, мужъ въ бранхъ знаменитый,

Лежалъ, болзненный, весь ранами покрытый,

Но раны собственны мгновенно забывалъ,

Когда о бдствіяхъ Россіи вспоминалъ.

Какъ часто, съ скорьбію и съ сердцемъ сокрушеннымъ,

Онъ гласомъ вопрошалъ, ослаблымъ, изнуреннымъ,

Врачующихъ его:, друзья! гд лютый врагъ?

Въ какой стран? въ какихъ онъ злобствуетъ градахъ?

Москва еще ль въ плну? нейдутъ ли ополчаться?

О, лучше смерть принять, чмъ въ рабств пресмыкаться!

И я, здсь въ тишин укрытый между васъ,

Не вижу грозныхъ битвъ, не слышу брани гласъ!

И мечь мой не блеститъ надъ вражьими главами!

И конь, мой добрый конь, не скачетъ предъ рядами

Моихъ сподвижниковъ И въ слав и трудахъ,

И голосъ мой забылъ, столь знаемый въ бояхъ!

И броню крпкую прахъ тлнья покрываетъ!

И робкаго дитя мой щитъ не ужасаетъ.

Гд т дни славные, когда побдный строй,

Вс презря ужасы, леталъ во брань за мной?

Гд ночи т, когда, невнемлющій покою,

Лежалъ я близь огня, и съ пламенной душою

На утро битвы ждалъ, и свой острилъ булатъ,

И мыслью мрилъ станъ, гд крылся сопостатъ?

Гд вы, друзья мои, которые длили

Со мною вс труды, и съ врою служили

Отеческой стран, блюдя святой законъ?.’.

Увы, изчезло все, сокрылось будто сонъ!

Вотъ славныхъ подвиговъ и длъ всхъ достоянье!

Почто жъ спасли меня? на что?— ‘на злостраданье,

Когда я не могу отечеству служить,

Иль, месть неся врагамъ, хоть жертвой брани быть!’

Такъ стовалъ Герой, таковъ его былъ ропотъ:

Какъ вдругъ послышался и звукъ и конской топотъ.

‘Кто скачетъ къ намъ, друзья?’ Пожарской вопросилъ,

Но Мининъ, весь въ пыли, уже къ нему вступилъ.

‘Пожарской!’ онъ речетъ: ‘Святое Провиднье

Готовитъ отъ враговъ Россіи избавленье!

Сей день притекъ въ нашъ градъ поспшною стопой

Почтеннйшій инокъ обители святой,

Что Сергій основалъ. Онъ гласомъ возвышеннымъ,

И съ взоромъ радостнымъ ко небу возведеннымъ,

Свободы близкій часъ и казнь врагамъ гласилъ!

Казалось, нову жизнь онъ въ наши души влилъ!

Вс вспрянули, и все, какъ море, закипло,

И вмигъ оружіе повсюду загремло!

Вс мщеніемъ горятъ, вс жаждутъ въ лютый бой,

И вс тебя зовутъ на подвиги съ собой!’

— ‘Меня?’ такъ возгласилъ Пожарской въ удивленьи:

‘Меня болзненна? меня въ изнеможеньи?

О Мининъ! о мой другъ! почто слова твои

Не могутъ изцлить вс немощи мои!

Смотри на грудь мою, пробитую мечами!

Смотри на длань сію, пронзенную копьями!

Смотри, и дай свой судъ: могу ль возстать на бой?

Нтъ! вашихъ ратныхъ силъ пусть будетъ вождь иной!’

‘Возможно ль!’ возразилъ такъ Мининъ изумленный:

‘Возможно ль, что бы тотъ, въ комъ духъ живетъ военный,

Кто въ даръ отечеству все принести готовъ,

Не восхотлъ дерзать набранъ противъ враговъ?

Когда все рушится, когда все погибаетъ,

И землю Русскую пришелецъ оскверняетъ,

Осталось ли тогда намъ свой хранить покой?

Прибгни къ Господу съ смиренною мольбой,

Проси — да онъ подастъ, на подвигъ сей священный,

И крпость силъ теб, и духъ неудрученный!

Помысли: ты единъ остался токмо намъ!

Ты можешь насъ спасти и месть воздать врагамъ!

А если и падешь средь лютаго сраженья —

Такъ что же?— подвигъ святъ! смерть лучше поношенья!’

Пожарской, симъ словамъ внимая, трепеталъ,

Какъ боя жаждущій, во взорахъ огнь блисталъ,

На сморщеннымъ чел, казалося, бродили

И месть и грозный гнвъ, и будто обновили

Его страдающій тлесный весь составъ.

Онъ къ Минину речетъ, мечь въ длань свою приявъ:

‘Ступай, и возвсти немедленно народу:

Пожарской въ бой готовъ за Русскихъ странъ свободу!

Скажи, не подлой страхъ, иль презрнной покой,

Скрывали здсь меня, владли сей душой,

Нтъ! Мстящу длань сію лишь лютое мученье

И раны многія, носящи ослабленье,

Могли отъ грозныхъ битвъ и ратныхъ длъ отвлечь!

Иду — мн Богъ покровъ! и сей булатный мечь

Покажетъ вамъ побдъ путь славный, знаменитый,

Или, я мертвъ паду, вдовъ ранами покрытый!’

По семъ Пожарской всталъ, и дружеской рукой

Обнявши Минина, держалъ привтъ такой:

‘Мой другъ! съ сихъ самыхъ поръ, различіе межъ нами

Изчезнетъ на всегда, да будемъ мы друзьями!

Ни знатность, ни чины, ни предковъ длинный рядъ,

Ни дивны терема, или златой нарядъ,

Въ глазахъ отечества отличья не имютъ,

‘Лишь т, кто доблестью душевною владютъ.

Одни красуются величія внкомъ,

И ты,-средь бдности, и въ званіи простомъ,

Лишенный всхъ даровъ завистливой судьбины,

Но внемля гласу нуждъ нещастныя отчизны,

Но пользу общую чтя боле своей,

Ты выше всхъ Вельможъ и пышныхъ богачей!

Мужайся, о мой другъ! на поприщ семъ славномъ —

И въ мирной хижин, и воевъ въ стан ратномъ!

Пусть подвигъ твой святой забудутъ, потемнятъ!

Но Богъ теб воздастъ! что лучше сихъ наградъ?

Къ тому жъ и честный мужъ не зритъ на воздаянье,

Служить и врнымъ быть — вотъ добрыхъ душъ желанье!

Ступай, спши во градъ, и ополчай народъ!

Я въ слдъ теб теку, вс двигаемся въ походъ?’

Мгновенно всть о семъ къ супруг достигаетъ,

Блдна, трепещуща къ Герою прибгаетъ,

Власы распущены, младенецъ на рукахъ.

‘Увы!’ речетъ она съ отчаяньемъ въ очахъ:

‘Ты въ брань спшишь идти? но слабый, изнуренный,

Возможешь ли понесть столь тяжкій трудъ военный?

Нтъ! пусть въ свою чреду сражается другой,

А ты, о мой супругъ, останься, будь со мной!

И разв мало ты во брани подвизался?—

Когда бжало все, не ты ль одинъ сражался?

Не палъ ли, наконецъ, подъ остріемъ мечей?

Ты долгъ исполнилъ свой, и правъ въ душ своей.

Ахъ, сколько безъ тебя я злобныхъ мукъ познала!

Съ какимъ усердіемъ во храмъ я прибгала —

Молилась, плакала, и трепетной рукой

Безкровный даръ несла Владычиц Святой!

И даже, мучима лютйшей бывъ тоскою,

Въ забвеніи себя, съ растерзанной душою,

Я грозную судьбу дерзала вопрошать,

И чары дивныя въ ночь мрачну совершать,

Но все въ безмолвіи, какъ въ гроб, пребывало,

И на призывный гласъ ничто не отвчало!

Ни нжный разговоръ, ни пніе подругъ,

Не проливали въ мой отрады скорбный духъ!

Одн лишь вкругъ меня бродили привиднья:

Тамъ, зрлось мн, ты палъ средь лютаго сраженья,

А здсь, коварный врагъ, завистникъ злобный твой

Мечь въ грудь твою вонзалъ безжалостной рукой!

И наконецъ сбылись, увы, сіи мечтанья,

Когда поверженна, въ крови и бездыханья,

Мой встртилъ взоръ тебя и, ахъ, не узнавалъ?

Столь смерти близкій часъ твой образъ измнялъ!

И ты готовишь вновь такое жъ мн мученье!

Склонись на скорбный гласъ, почувствуй сожалнье!

Не дай влачить мн жизнь безъ помощи одной,

И сына не оставь нещастнымъ сиротой!’

Герои безмолвствовалъ, слеза въ очахъ сверкала,

И грудь безстрашная, вздымаясь, трепетала.

То полный скорьби взоръ онъ въ землю потуплялъ,

То съ нжностью его къ супруг обращалъ.

Казалося, въ душ боролись два влеченья:

Любовь супружняя и долгъ святый служенья.

И наконецъ онъ рекъ: ‘О мой безцнный другъ!

Почто ты стуешь? уже ли твой супругъ,

Одинъ въ бездйствій здсь долженъ оставаться,

Когда вс двигнулись, спшатъ вооружаться,

Когда отечества гремитъ призывный гласъ?

Я чувствую — притекъ свободы сладкій часъ!

И мн ли не востать прошивъ враговъ коварныхъ?

И мн ли чуждымъ быть среды мужей избранныхъ!

Воспомни, что любовь къ отеческимъ странамъ,

Дороже чадъ и женъ — всего, что мило намъ!

Къ тому жъ, не зришь ли ты въ томъ волю Провиднья,

Что раны днесь мои познали изцленья?

Почто жъ скорбть теб? къ чему сей слезный токъ?…

А если и судилъ уже враждебный рокъ

Мн пасть средь грозныхъ счь, какъ жертв обреченной,

Умру — но мыслію благою услажденной,

Что долгъ къ отечеству я свято сохранилъ,

Сражался, и другимъ въ бою примромъ былъ!

А ты, мой юный сынъ, залогъ нжнйшей страсти,

Еще невнемлющій ни страху, ни напасти,

Прійми лобзаніе родительской любви!

Расти, расти, крпись, для доблестей живи!

Будь матери твоей отрадой, утшеньемъ!

О, успокой ее ты лаской, угожденьемъ!

Будь ей подпорою въ ея преклонныхъ дняхъ!

За добродтель намъ награда въ небесахъ.

Наслдуй отъ меня сей грозный духъ военной,

И ненависть къ врагамъ отчизны оскорбленной^

И праводушіе, и мой незлобный нравъ,

И отчужденіе отъ нги и забавъ.

Да не коснется ввкъ рука твоя съ любовью

Руки губителя, покрытой Русской кровью?

Да тотъ, кто осквернялъ святыню алтарей,

И злата жаждущій, во ярости своей,

Надъ ликомъ праведныхъ безумно наругался,

Кто? вр нашихъ странъ съ хулою насмхался,

И слабыхъ женъ и чадъ злой смерти предавалъ

И трупы хладные стопами попиралъ —

Пусть будетъ тотъ теб во вкъ предметомъ мщенья!

Вотъ родшаго теб завтъ благословенья!

Простите! часъ насталъ! да Царь благій небесъ

Дни ваши упасетъ отъ скорбныхъ мукъ и слезъ!

Сказавъ сіе, Герой супругу обнимаетъ,

И въ Нижній Новгородъ путь спшно устрояетъ.

Конецъ четвертой Псни.

ПСНЬ ПЯТАЯ.

Уже свой Мининъ путь обратный совершилъ,

И радостную ветъ народу сообщилъ,

Что доблестный Герой, презрвъ изнеможенье.

Грядетъ вести на брань странъ Русскихъ ополченье.

Народъ, какъ шумный шокъ весной разлившихъ ркъ,

Во сртенье ему съ поспшностью потекъ.

Вс, полны радости, старая нетерпньемъ,

Взоръ жаждутъ усладишь Героя лицезрньемъ.

И се, взвилась вдали пыль срая столбомъ,

Лучь рзвый заигралъ предъ блещущимъ щитомъ,

Хоругвь священная надъ строемъ показалась,

Носяща ликъ святой, и гордо разввалась —

То шествовалъ Герой съ дружиною своей,

Избранной изъ среды испытанныхъ мужей.

Вдругъ клики звучные, какъ грома переливы,

Отвсюду раздались, и сдвоились порывы.

Звнящій колоколъ тогда не умолкалъ,

Весь воздухъ, движимый, казалось, трепеталъ.

Герой въ безмолвіи, съ осанкою смиренной,

Средь шумныя толпы, восторгомъ упоенной,

Уже во градъ вступилъ, и зрлся Божествомъ,

О, какъ онъ былъ пригожъ съ израненнымъ челомъ!

Какое мужество въ очахъ его сіяло,

И доблесть дивную собой изображало?

Его ретивый конь ушами гордо прялъ,

Гордился всадникомъ, крушился, кромко ржалъ.

Пожарской, наконецъ? вщаетъ такъ къ народу:

‘О вы, возставшіе за отчихъ странъ свободу,

Гордитесь славою! вашъ подвигъ не умретъ

Въ грядущихъ временахъ! и удивленный свтъ

Длами вашими и доблестью чудесной,

Въ примръ поставитъ васъ, съ любовію нелестной —

Въ примръ усердія къ отеческимъ странамъ!

Мужайтесь, о друзья! Господь поборникъ вамъ!

Казна же и дары, на пользу приносимы,

Да будутъ Мининымъ для ратныхъ длъ хранимы.

Межъ тмъ пошлемъ теперь по всмъ градамъ гонцовъ —

Да помощь намъ явятъ поспшно на враговъ!

Да вс, поборствуя, на брань вооружатся,

И на пути къ Москв со мной соединятся.

Пусть все обширное пространство Русскихъ странъ

Являетъ изъ себя единый ратный станъ!’

По семъ Герой даетъ немедля повеленье,

Да двигнется въ походъ наутро ополченье.

И утро притекло. Прогнавъ ночную тнь,

Аврора юная вела на небо день.

Жемчужны облака крутились, растилались,

И злато и пурпуръ въ струяхъ переливались.

Рка одлася туманной пеленой,

И лугъ весь заигралъ подъ блещущей росой.

Казалось, съ радостью отъ сна все возставало,

Все веселилося, сей день торжествовало.

Вдругъ звучный барабанъ и громкій трубный гласъ

Во град возвстилъ похода близкій часъ,

Вс вспрянули, текутъ поспшными стопами,

И стали, грозные, въ рядахъ подъ знаменами.

Блестящіе шлемы, изсунутый булатъ

Кольчуги и щиты и копій длинныхъ рядъ

Предъ солнцемъ утреннимъ въ лучахъ переливались,

И клики шумныя повсюду раздавались.

Но се съ поспшностью раздвинулся народъ,

Какъ дв противныя волны скомыхъ водъ —

Пожарской шествовалъ. Мгновенно восклицанья

Отвсюду понеслись, какъ грозныхъ тучь роптанья.

‘Друзья!’ онъ возгласилъ: ‘начнемъ мы подвигъ свой

Къ Творцу всевышнему смиренною мольбой!

Да призовемъ Его на помощь Провиднье:

Онъ дастъ намъ свой покровъ, защиту и спасенье!

Въ руц Создателя хранится правый судъ,

Мы правы, и враги со трепетомъ падутъ!’

Полки, по сихъ словахъ, окрестъ совокупились,

Поникли знамена, главы всхъ обнажились,

Служители Хріста, приступльши къ алтарю,

Святой воспли гимнъ всевышнему Царю.

Хвалебны голоса ко небу возносились,

И вс съ смиреніемъ ко Господу молились*

Какое зрлище! какое торжество!

И сей скорбящій гласъ, зовущій Божество,

И умиленный взоръ, и вс сіи моленья

Просили одного отечеству спасенья!

Служенье кончилось. Все стало въ прежній видъ.

Пожарской на кон, весь бронею покрытъ,

Благодарилъ народъ, съ сердечными слезами,

За подвигъ рвенія, и быстрыми стопами,

Повелъ изъ града вонъ немедля грозный строй,

Вс двигнулись за нимъ съ неробкою душой.

Не видно было слезъ, неслышно воздыханья,

Одн лишь въ слдъ неслись побдныя желанья*

О чудо! всхъ впреди Аврамій старецъ шелъ,

И будто обновленъ, всю бодрость силъ имлъ,

Аврамій, изъ среды обители священной,

Желаетъ раздлить на пол трудъ военной.

Межъ тмъ злой Сатана, завидя ратный строй

Сихъ храбрыхъ мстителей, вострепеталъ душой.

Глава на грудь его мгновенно преклонилась,

И длань, носяща скиптръ желзный, опустилась.

Въ кровавыхъ очесахъ сверкалъ багровый лучь,

И тяжкій вздохъ звучалъ, какъ шумъ летящихъ тучь.

Казалось, весь погрязъ онъ въ думу и мечтанья,

Но вдругъ, какъ грома ревъ, исторглись завыванья

Изъ челюстей его, разверстыхъ какъ вулканъ!

Все основаніе подземныхъ мрачныхъ странъ,

При глас страшномъ семъ, мгновенно встрепетало,

И пламя грозное со свистомъ запылало

Изъ черныхъ пропастей, и разлилось окрестъ,

И ужасъ застоналъ, неспящій стражъ сихъ мстъ!

Вс духи тартара — надменное плненье,

Владыки своего познали въ томъ веленье,

И вмигъ, какъ стаи птицъ, встревоженныхъ стрльбой,

Завыли, понеслись шумящею толпой —

Стеклися, и кругомъ въ обширнйшей пещер

Возсли предъ царемъ, властей своихъ по мр.

Сей лютый царь духовъ во гнв такъ изрекъ,

Подобно грохоту съ крутизнъ бгущихъ ркъ:

‘Друзья! не видите ль сей строй, сіи знамена,

Идущія изъять Москву отъ вражья плна —

Москву, гд царствуетъ убійство и раздоръ?

Уже ль потерпимъ мы столь гибельный позоръ?

Не наши ль то дла? Не нашимъ ли внушеньемъ

Сей градъ терзается враждой, опустошеньемъ?

Не мы ль возжгли сей духъ хищенья и крамолъ,

И море извели туда всхъ лютыхъ золъ?…

Друзья! еще ли намъ, съ сихъ пропастяхъ подземныхъ,

Низринутымъ отъ мстъ превыспреннихъ, священныхъ,

Брага всесильнаго карательной рукой,

Еще ль осталося питать себя мечтой

Узрть владычество свое надъ небесами,

Иль радости длить съ пресвтлыми духами?

Нтъ! врагъ нашъ, злобствуя, единый безъ препонъ,

Далъ въ ярости своей лютйшій намъ законъ

Въ семъ грозномъ тартар на вчный плнъ вселиться!

И святъ Его уставъ! и ввкъ не премнится!

Напрасны вс мольбы! напрасенъ скорбный гласъ!

Не взыщетъ благостью Властитель неба насъ!

Такъ, что же? зло за зло! и мщенье противъ мщенья!

Друзья! употребимъ вс силы ухищренья!

Отмстимъ жестокому! да хитрый, злобный ковъ

Повсюду возродитъ противъ Него враговъ!

Пусть обольщенные преступными мечтами

Попрутъ его алтарь безтрепетно стопами!

Пусть все разрушится: и вра и законъ!

Да воля Вышняго познаетъ злой уронъ!

Пусть сынъ прошивъ отца, и братъ противу брата,

Направитъ остріе безжалостно булата!

Пусть всюду брань кипитъ, свирпствуетъ раздоръ!

То наше торжество! то Сильному позоръ!

И сей надменный вождь, столь гордо вознесенной,

Грядущій съ воинствомъ къ Москв порабощенной,

Уже ль останется за подвигъ дерзкій свой

Безъ мщенья нашего, и не падетъ главой?

Нтъ, нтъ, не потерплю! недамъ, недамъ покою

Возникнуть въ сихъ странахъ съ желанной тишиною.

И такъ, о Веліалъ! чей хитрый, острый умъ

Владетъ тайною вселять киченье думъ,

Льстя сердцу ложными, приятными мечтами,

И тамъ, гд смерть и зло, манить глупцовъ хвалами,

Прійми веленіе владыки твоего:

Ступай къ Заруцкому! найди вождя сего (1)!

Прельсти кичливаго владычествомъ и славой —

Сей бдственной людей, хоть сладкою, отравой!

Да возжелаетъ онъ возссть на тронъ Царей!—

Возсядетъ?— Нужды нтъ! раздоръ еще лютй

И брань свирпая возникнетъ со враждою —

И я украшусь вновь побдой и хвалою!

Скажи Заруцкому: лишь врагъ ему единъ

Въ семъ славномъ подвиг Пожарской, вры сынъ!

Пусть извергъ сей падетъ, а съ нимъ и вс препоны!

И тронъ останется безъ мощной обороны!

Когда же злобный рокъ и въ томъ намъ измнитъ,

И длань, носяща смерть, его не уязвитъ,

Тогда излей весь ядъ и вс свои хищренья:

Плняй, влеки умы, и строй всмъ ковъ прельщенья!

И даже — о, когда бъ ты то исполнить могъ!

Прельсти Пожарскаго, сколь онъ ни твердъ, ни строгъ!

Ступай, и овладй сей гордою душою!

Да въ слдъ теб текутъ, покорны предъ тобою,

Избранныхъ шмы духовъ на подвигъ славный сей!

Будь утшеньемъ мн! будь радостью моей!’

Послушный Веліалъ, приявъ сіе веленье,

Возсталъ, и устремилъ въ подлунной край паренье.

Ужь ночь была близка, уснувшій ратный станъ

Лишь сребреной луной былъ слабо осіянъ

Когда мечтаніямъ Заруцкій предавался,

И, въ думу погруженъ, весь думою казался.

Вдругъ воинъ предъ него незнаемый предсталъ,

Колчанъ и лукъ крутой позадь раменъ звучалъ,

Мечь при бедр его, широкій и тяжелый,

Двоилъ концемъ песокъ, какъ плугомъ волъ дебелый,

Подъ тяжкою стопой хрустлъ кремнистый путь,

Брада всклокоченна спускалася на грудь,

Надъ гордымъ шишакомъ хвостъ конскій разввался,

И подъ чешуйчатымъ щитомъ весь бокъ скрывался —

То злобный Веліалъ въ семъ грозномъ вид былъ.

‘Кто ты, о дивный мужъ?’ Заруцкій вопросилъ.

— Другъ твой!’ отвчалъ ему сей духъ коварный:

‘Прійми любви моей теб совт отрадный!

Я вижу внутрь тебя, твой разумъ мн открытъ:

Въ теб желаніе таится и горитъ —

Желанье въ слдъ летть за славою блестящей,

Прекрасно! что жъ для насъ въ сей жизни преходящей

Дороже подвиговъ и славы можетъ быть?

Безъ славы — все тщета! безъ славы — подло жить!

Пусть души робкія — бднйшія творенья —

Копаютъ гробъ себ въ тни уединенья,

Иль съ ропотомъ влачатъ ничтожныхъ иго длъ!

Пусть пресмыкаются! то жалкій ихъ удлъ!

А ты, въ комъ духъ живетъ чувствъ пылкихъ, возвышенныхъ,

Уже ль смшаешься съ толпой людей презрнныхъ?

На что жъ теб твой умъ? на что же крпость силъ?

Ужели рокъ тебя къ забвенью осудилъ?

Заруцкій! дорогъ часъ! расторгни вс сомннья!

Мужайся, и стремись на степень возвышенья!

Другимъ — рабами бытъ, теб жъ — потребенъ тронъ!

Быть можетъ, ропщешь ты на злобну власть препонъ?

А Шуйской, а Борисъ — чмъ выше предъ тобою?

Хоть разнымъ шли путемъ, но властію одною

Украсились они, и имъ покорный рокъ

Въ семъ подвиг даетъ теб благій урокъ.

Къ тому жъ и еей раздоръ, и лютое смятенье,

И ослабленіе, и всхъ умовъ волненье,

Готовятъ для тебя щастливйшій успхъ!

Одинъ лишь врагъ теб, сильнйшій врагъ изъ всхъ —

Пожарской, хитрый вождь, столь гордо возстающій

За древній обычай, и съ воинствомъ грядущій

Москву освободить отъ плна вражьихъ рукъ,

И миръ ей даровать — цленье злобныхъ мукъ.

Еще же, можетъ быть — о, срамъ! о, подношенье!

Восхощетъ восприять онъ Русскихъ странъ правленье

И на престолъ возссть на зло и стыдъ другимъ!

Заруцкій! соверши ты должну казнь надъ нимъ!

Пусть нечестивецъ сей падетъ передъ тобою,

И въ прахъ низвержется убійственной рукою!

Рукой убійственной?— но звукъ сихъ словъ пустой

Уже ли надъ твоей иметъ власть душой?

Поврь: чмъ бол грхъ, тмъ мен преступленье!

А злобная война, убійства, разрушенье,

Воздвигнуты въ странъ по прихоти Царей,

Еще ль не злй того, еще ли не лютй?

Но звукъ гремитъ побдъ, и грхъ весь изчезаетъ!

Не я, но цлый свтъ такъ судитъ, понимаетъ.

И такъ, коль чувствуешь въ себ довольно силъ,

Коль лучь безсмертія твой разумъ озарилъ,

Вотъ случай для тебя, Заруцкій, драгоцнный:

Вступи съ Мариной въ бракъ! народъ, еще прельщенный

Обманами ея, къ теб весь притечетъ,

И на престолъ тебя съ восторгомъ возведетъ!’

По семъ сей хитрый духъ, служитель врный злобы,

Изчезъ въ мгновеніе, какъ паръ земной утробы.

Не внемля совсти, забывши должный страхъ,

Заруцкій утопалъ въ приманчивыхъ мечтахъ:

Тамъ Царскій тронъ, внецъ, тамъ власть самодержавна!

Тамъ гордость подданныхъ къ стопамъ его попранна!

Какое торжество! о, какъ завидно быть

Властителемъ другихъ, и судъ другимъ творить!

‘Иду!’ онъ возопилъ: ‘иль палъ, иль на престол!

Заруцкій не рожденъ скрываться въ низкой дол!’

И съ словомъ симъ зоветъ врнйшаго изъ всхъ,

Въ комъ зрлъ онъ боле надежды на успхъ,

И дло злобное ему препоручаетъ.

‘Ступай!’ Заруцкій рекъ,, твой вождь и другъ желаетъ

Отъ сильной сей руки и рвенья твоего

Услугу возымть, столь лестну для него:

Убей Пожарскаго! сверши, сей подвигъ славный!

Ты будешь вождь вождей, а я — самодержавный!

Надйся, если намъ судьба не измнитъ,

Путь къ громкихъ почестямъ неложно намъ открытъ!’

Козакъ, желаніямъ начальника покорный,

Спшитъ во Ярославль, какъ волкъ къ добыч злобный.

Въ то время въ град семъ Пожарской устроилъ

Воинскихъ длъ снарядъ,— и ратныхъ собиралъ (2),

Народъ со всхъ сторонъ стекался и тснился,

И ближе зрть вождя съ радушнымъ сердцемъ льстился.

Вдругъ посланный Козакъ, какъ змій коварной, злой,

Течетъ къ Пожарскому отважною стопой —

Притекъ, извлекъ кинжалъ, и яростной рукою

Стремитъ убійственный ударъ во грудь Герою…

Конечно горній духъ, невидимый для глазъ,

Хранилъ Пожарскаго въ сей лютый смерти часъ!

Кинжалъ грудь миновалъ, и въ лядвею вонзился

Другаго Козака. Народъ весь возмутился.

Мечи изсунуты и копій длинныхъ рядъ

На грудь преступника смерть скорую стремятъ,

Но доблестный Герой, спокойный, равнодушный,

Велитъ умрить гнвъ, народъ, ему послушный,

Щадитъ злодя жизнь. Какъ ярый конь, браздой

Удержанный въ бгу, крутится, бьетъ стопой,

И рвется вдаль летть, пуская дымъ ноздрями:

Такъ шумная толпа, съ грозящими руками,

Еще волнуется, еще на весь угасъ,

Зовущій месть врагу, народа громкій гласъ.

Но се, послышались мгновенно звучны клики:

‘Къ Пожарскому пословъ шлетъ Новгородъ великій!’

Послы, представъ предъ нимъ, сію держали рчь:

‘Желая люту брань и зло крамолъ пресчь

Въ отеческой стран, и миръ воззвать желанной,

Великій Новгородъ избралъ главой внчанной

Филиппа, юношу краснйшаго душей,

Филиппа, Свйскихъ странъ надежду славныхъ, дней,

И проситъ твоего чрезъ насъ въ томъ соглашенья!’

— ‘О, нтъ!’ Пожарской рекъ, ‘такого поношенья

Могу ли возжелать отеческимъ странамъ!

Не всякой ли тогда сказать возможетъ намъ,

Что бдность нашихъ силъ, что Царства ослабленье,

Понудили избрать подобное ршенье?

Пока не ляжетъ въ прахъ сихъ храбрыхъ ратный строй,

Пока Пожарской имъ считается главой,

До тхъ, клянуся, поръ, и Богъ мн въ томъ свидтель!

Не осквернится ввкъ Россіянъ добродтель!

Когдажъ отрадный миръ возникнетъ между насъ,

Пусть изберетъ тогда отчизны общій гласъ

Желаннаго Царя свободно и по вол —

И тотъ намъ судъ творитъ, красуясь на престол!

Теперь же люта брань насъ въ пол всхъ зоветъ,

И благость вышняя намъ кажетъ путь побдъ!

И такъ, грядите вспять поспшною стопою!

Скажите гражданамъ, да помощью благою

Въ семъ славномъ подвиг насъ нын подкрпятъ,

И отчюю страну спасутъ отъ злыхъ утратъ.’

Скончавши рчь сію, Герой уединился,

И, думой отягченъ, въ мечтанья погрузился.

Уже въ померкнувшихъ и тусклыхъ небесахъ

Звзда вечерняя зажглась въ златыхъ лучахъ.

Волненій и суетъ могущій покоритель,

Сонъ, врный мира другъ, сладчайшій утшитель,

На легкихъ крыліяхъ съ отрадной тишиной

Спускался отъ небесъ, и благостной рукой

Приятныя дремы и чудныя мечтанья

Роскошно разсыпалъ, какъ прелесть чарованья,

И усыпленной міръ свой смутный шумъ забылъ.

Пожарской, чувствуя влеченье тайныхъ силъ,

Склоняется на одръ, и сладко засыпаетъ.

Вдругъ взоры умственны Героя поражаетъ

Виднье дивное… то образъ былъ отца!

Т жъ взоры добрые, ша жъ кротость вся лица.

‘Димитрій!’ старецъ рекъ: ‘все, все, что драгоцнно

Для сердца моего, въ теб то заключенно.

Такъ, мн присутственну обители небесъ,

Ты сладостный предметъ еще моихъ очесъ!

Я всюду надъ тобой: и въ яростномъ сраженьи,

И мирной хижины въ безбурномъ наслажденьи.

Печали, горести, мученія твои

И сердца радости, суть собственны мои!

Ты будешь, какъ и былъ, мн вчнымъ утшеньемъ,

А ты не чтишь мой прахъ сыновнимъ поклоненьемъ!’

Пожарской съ трепетомъ открылъ свой быстрый взоръ,

Еще, казалося, онъ внемлетъ сей укоръ.

Но чтя тщетою сонъ, опять главу склоняетъ,

Опять видніе себя ему являетъ!

И тотъ же былъ упрекъ, и тотъ же видъ отца,

И т же вс черты приятнаго лица.

И въ третій разъ заснулъ, и въ третій разъ все то же!

Пожарской, наконецъ, кидаетъ сонъ и ложе,

Смущенный, горестный, въ душ питая страхъ,

Онъ зритъ таинственность въ тревожныхъ сихъ мечтахъ.

‘О, нтъ!’ онъ возопилъ: ‘не во тщету виднье!

Отецъ иду къ теб, иду на поклоненье!’

И съ словомъ симъ вождей дружинъ къ себ зоветъ.

‘Друзья! священный долгъ’ Пожарской къ нимъ речетъ:

‘На время краткое велитъ мн отлучиться,

Иду ко Господу смиренно помолиться,

И праху отчему сыновній долгъ воздать,

Вы жъ можете межъ тмъ путь дал продолжать.

Доврьте мн: кто былъ дурнымъ и злобнымъ сыномъ,

Тотъ добрымъ никогда не будетъ гражданиномъ.

Любовь къ родителямъ, союзъ священный сей.

Есть всхъ вина обществъ и цпь всхъ должностей.

Простите! я явлюсь опять безъ замедленья!

Мн также дорогъ долгъ отечеству служенья,

Скажите воинамъ: Пожарской вренъ имъ!

Готовность въ бой летть всегда пребудетъ съ нимъ!’

Скончавъ слова сіи, Герой всхъ обнимаетъ,

И путь ко Суздалю поспшно направляетъ.

Уже сей градъ предъ нимъ свой гордый верхъ открылъ,

Уже притекъ Герой, и съ горестью вступилъ

Въ обитель мирную, гд прахъ отца священный

Покоится въ гробу, подъ камнемъ сокровенный (5).

Свщей печальный огнь затеплился, вспылалъ,

И камня вкругъ сего рядъ иноковъ обсталъ.

Вщатель скорбныхъ чувствъ, гласъ тихій пснопнья

Усопшему на вкъ просилъ успокоенья.

Герой, повергшись ницъ, съ растерванной душой,

Дернъ хладный орошалъ горячею слезой.

‘Отецъ!’ онъ возопилъ, печалью отягченный:

‘Хоть двадцать слишкомъ лтъ съ тобою разлученный,

Но ты всегда со мной: ты въ сердц у меня!

И могъ ли я забыть, себ не измни,

Твою ко мн любовь, твои вс попечьнья?

О, нтъ! я помню ихъ, и нтъ имъ ввкъ забвенья!

Съ какою нжностью, съ какою добротой

Тад ласки мн являлъ и мой хранилъ покой!

Съ какимъ вниманіемъ любови безпримрной

Ты тщился направлять меня на путь полезной,

И добродтелямъ возвышеннымъ училъ,

Но ты мн самъ всегда примромъ лучшимъ былъ!

О, будь моимъ и днесь наставникомъ и другомъ —

Когда уязвленный болзненнымъ недугомъ,

Иль яростно гонимъ жестокостью людей,

Да ввкъ не изреку я въ горести моей

Ни ропота на рокъ, ни злобнымъ поруганья!

Да перстъ, всесильный перстъ, дающій мн страданья,

Въ смиреніи моемъ всегда благословлю!

Пусть все враждуешь мн! пусть бдствія терплю!

Но если правъ душой, но если добродтель

Еще живетъ во мн, всхъ длъ моихъ свидтель,

Я щастливъ, я великъ: моя награда — Богъ!

О, да взойдутъ туда, въ пресвтлый тотъ чертогъ,

Гд ты, межъ Ангеловъ, свтъ славы зришь нетлнной,

Мои моленія, мой голосъ дерзновенной,

И я, да возмогу, среди всхъ жизни золъ,

Гоненій и вражды, раздора и крамолъ,

Невинность соблюсти, быть правд неизмннымъ,

Любить родныхъ, друзей, быть родин полезнымъ,

О, да во всемъ теб явлюсь подобенъ я!

Вотъ длъ моихъ предметъ и слава вся моя!’

По семъ Герой встаетъ и въ путь течетъ обратный,

Спша вести на брань къ стнамъ Москвы строй ратный.

Конецъ пятой Псни.

ПСНЬ ШЕСТАЯ.

Уже сподвижники Пожарскаго въ дламъ

Далеко за собой оставили въ лсахъ

Стоящій Переславль, и взоромъ любопытнымъ (1)

Текли въ туманну даль къ стнамъ тмъ знаменитымъ,

Гд Сергій мирную обитель основалъ.

Тогда седьмый ужь час Царь свта протекалъ (2),

И яркими палилъ засохшій долъ лучами.

Пыль срая неслась густыми облаками

Надъ строемъ Русскихъ силъ и омрачала зракъ.

Все стихло, все молчитъ, блестящій цвтъ и злакъ,

Томимы жаждою, поникли и увяли.

Лса безмолвныя задумчиво стояли,

И втеръ не игралъ трепещущимъ листомъ

Печальна тишина простерлася кругомъ,

И соловей умолкъ, таяся подъ втьвямй,

Лишь скотъ, близь ската горъ улегшійся грядами,

Главу склонивъ на долъ, повременно мычалъ,

Лишь рзвый подъ кустомъ кузнечик распвалъ.

Какой улусный зной! чуть чуть кони ступаютъ,

Чуть-чуть воители стойы передвигаютъ

Подъ тяжкой бронею въ смшавшихся рядахъ!

Дыханье слабое въ запекшихся устахъ!

Какъ пещи знойной паръ, съ трудомъ переливалось,

И потомъ, какъ дождемъ, чело всхъ умывалось.

И нтъ пристанища! и нтъ нигд прохладъ!

Вс пали! и щиты, и шлемъ, и копій рядъ,

О землю пламенну ударясь, зазвучали!

И кони стонъ глухой, повергшись, испускали!

Аврамій бодрственно, собравъ остатокъ силъ,

Ко древу ближнему стопы свои стремилъ —

Притекъ, возслъ, и взоръ, печальный и скорьбящій,

Возвелъ на ратный строй, и тамъ и здсь лежащій!

Какое зрлище! какой плачевной видъ!

Весь путь какъ трупами бездушными покрытъ!

Сей старецъ наконецъ изрекъ сіи вщанья:

‘О Ты, избавившій отъ злобныхъ поруганья

И ига тяжкаго несноснйшихъ работъ

Сыновъ Іаковля, избранный Твой народъ,

И моря Чермнаго утробу осушившій,

И ихъ среди пустынь во облац водившій,

По слову Коего, являли чудеса,

Низпадала съ небесъ питательна роса,

И камень изліялъ источникъ водъ обильныхъ

Въ мстахъ Рафидина, засохлыхъ и пустынныхъ!

Почто же новаго Израиля сыновъ,

Воззванныхъ мстителей Тобою на враговъ,

Караешь гибельно стужающей рукою?

Что крпость нашихъ силъ Всевышній предъ Тобою?

Услышь, услышь, молю, мой скорбный сердца гласъ,

И смерти отжени уже къ намъ близкій часъ!’

Вщалъ, недвижимъ сталъ съ воздтыми руками,

И орошалъ свой зракъ горячими слезами,

Межъ тмъ все тотъ же зной, и страшенъ и жестокъ!

Вдругъ свжій на него повялъ втерокъ,

Какъ утра юнаго приятное дыханье,

И мра разлилось окрестъ благоуханье!

Все, все, казалося, прняло новый видъ,

И будто очесамъ сводъ неба былъ открытъ!

Надзвздныхъ житель мстъ, какъ юноша краснйшій,

Предсталъ передъ него, позадь раменъ имвшій,

Два легки крылія и свтъ окрестъ чела,

Цвтущу маслину рука его несла.

Онъ рекъ, и гласъ его, какъ арфы звукъ приятный,

Вщалъ Аврамію глаголъ душ отрадный:

‘Почто сей скорбный стонъ? почто источникъ слезъ?

Непостижимъ въ путяхъ всевышній Царь небесъ!

Гд бренный человкъ зритъ зло и разрушенье.

Тамъ благо зиждетъ Онъ и жизни возрожденье!

Сей лютый, страшный зной былъ испытанья часъ,

Востань, или за мной, спасенье есть для васъ!’

Аврамій, вставъ, спшилъ трепещущей стопою —

И вдругъ не вдалек онъ зритъ передъ собою

Въ долин межъ кустовъ сверкающій ручей!

Вожатай вмигъ изчезъ отъ инока очей.

Сей, полонъ радости и чувствъ благоговнья,

Повергшись долу ницъ, изрекъ благодаренья

Къ Творцу всевышнему, спасителю отъ бдъ,

Потомъ встаетъ и шлемъ отъ воина беретъ,

И хладную струю поспшно почерпаетъ,

И къ жаждущимъ течетъ, и дивно наполетъ

Сей малой частію шмы многія людей.

Вс бодро вспрянули во крпости своей,

И грозное въ рукахъ оружье зазвенло.

Но вотъ лазурное и небо потемнло,

Подулъ прохладный втръ, и хлынулъ дождь ркой!

Вс зрли чудеса творящи надъ собой.

Какой восторгъ въ душахъ! какое въ сердц рвенье!

‘Но гд Пожарской нашъ! что значитъ замедленье

Сего безстрашнаго карателя враговъ?

Уже ль сокрылся онъ опять подъ отчій кровъ?

Такъ воины рекли, и ропотный ихъ гласъ

Изъ строя въ строй потекъ, но вдругъ и слухъ и глазъ

Ко лвой сторон поспшно обратился:

Тамъ топотъ слышался, и се предъ нихъ явился,

На скачущемъ кон, желанной ихъ Герой,

Пожарской доблестный, подъ бронею стальной.

‘Онъ детъ, детъ къ намъ!’ взыванья раздалися,

И вс во сртенье къ Герою понеслися.

Гласъ радости гремлъ у каждой въ устахъ*

Пожарской дружески въ привтливыхъ словахъ

Старался всмъ воздать свое благодаренье,

Но кроткій взоръ его, являвшій услажденье,

Мгновенно заблисталъ и гнвомъ и огнемъ!

Хвостъ конскій двигнулся надъ гордымъ шишакомъ,

И въ длани острый мечь сверкнулъ какъ лучь блестящій.

‘Друзья!’ Герой речетъ: ‘что, зрите ль прахъ летящій,

Какъ тучу грозную, надъ дальной сей горой?

Я вижу копій блескъ, друзья! то ратный строй!

То врагъ грядетъ на насъ! спшите ополчиться (3)!

Насталъ желанный часъ за родину сразиться!’

Но ближе, ближе пыль, и уже слышенъ стукъ

Катящихся колесъ и брони рзкій звукъ.

И се спустились въ долъ, еще, еще мгновенье —

И что же?— Русскихъ странъ то было ополченье,

Грядущее къ Москв поспшною стопой!

Впреди всхъ шествовалъ Дворянъ блестящій строй,

И въ злат и сребр, съ богатыми щитами,

Позадь же ихъ кони подъ пышными коврами,

И сонмъ служителей, и шумный лсъ знаменъ.

Носящихъ рода знакъ и письмена именъ.

Презрвъ враждебный духъ и гордости киченья,

Въ единъ вс стали врядъ для странъ родныхъ спасенья.

Какое мужество сіяетъ въ ихъ очахъ!

Ихъ каждый взглядъ — гроза, движенье — сердцу страхъ!

Вс полны рвенія и жажды грозныхъ боевъ,

Въ нихъ зришь и братскій кругъ и доблестныхъ героевъ.

Плещеевъ ихъ ведетъ, любимый славы сынъ,

Ужь кудри черныя исполнились сдинъ,

И зрлось на чел лтъ позднихъ приближенье,

Но въ сердц тотъ же огнь, то жъ юности кипнье,

И тотъ же быстрый взглядъ, и та же крпость силъ,

И также подвиги, какъ прежде, онъ любилъ*

Не родъ, илъ почести, но доблесть и познанья,

Но славныя дла и брани испытанья

Ему начальствія вручили лестну власть.

Обтъ ихъ всхъ одинъ: иль побдить, иль пасть.

За ними въ слдъ течетъ, весь бронею блестящій,

Гагаринъ, славный мужъ, на приступы летящій

Средь копій, стрлъ и пуль съ безтрепетнымъ челомъ,

Хвостъ конскій въ завиткахъ игралъ надъ шишакомъ

И на широкія плеча внизъ опускался.

Сей Витязь весь огнемъ и мужествомъ казался*

Ему покорствуютъ избранный сонмъ людей,

Для коихъ все ничто: и рвы, и рядъ мечей,

И стны гордыя, и дивны укрпленья,

И нтъ врагамъ, отъ нихъ укрывшимся, спасенья.

Потомъ является, воспитанный въ бояхъ,

Хованской, грозный вождь, враговъ кичливыхъ страхъ,

Ему утха — брань, забава — трудъ военный.

Въ рук его сверкалъ широкій мечь согбенный,

И ярый, гордый конь крутился, ржалъ подъ нимъ,

Изъ пламенныхъ ноздрей густой пущая дымъ.

Ему послдуютъ, его покорны вол,

Храбрйшіе мужи, взлеленные въ пол

Средь ратныхъ длъ и битвъ, средь вьюгъ и непогодъ.

Они, какъ яростный потокъ разлившихъ водъ,

Стремятся на враговъ, и нтъ для нихъ преграды!

Иль, быстро вырвавшись изъ хитрыя засады,

Летятъ иль въ бокъ иль въ тылъ, и все передъ собой

Кладутъ мгновенно въ прахъ могучею рукой.

Потомъ текутъ имъ въ слдъ съ дружинами своими,

Въ блестящихъ шишакахъ, подъ бронями златыми,

Черкасской, Дмитріевъ, Мансуровъ, Левашовъ —

Вс мужи славные, каратели враговъ,

Вс остраго ума и мудрыхъ совщаній.

Они оплотъ — въ бдахъ, и мечь въ лютйшей брани.

Потомъ является Пожарскаго тамъ братъ.

Въ его веденіяхъ осадныхъ длъ снарядъ.

Предъ нимъ и грозныя твердыни, укрпленья

Врагамъ кичащимся не подаютъ спасенья,

Онъ быстрою рукой смерть сыплетъ по стнамъ,

Иль роетъ глубь земли, и рветъ ко облакамъ

И башни гордыя и холмы взгроможденны,

И зритъ передъ собой оплоты разрушенны.

Но что смущенное еще тамъ око зритъ?

Все премнилося, иной прняло видъ!

И панцырь, и шлемы, и пестры одянья,

И сбруя конская, и воиновъ взыванья —

Все кажетъ въ рати сей намъ чуждыхъ пришлецовъ!

То шумный, грозный строй Татарскихъ странъ сыновъ!

Какое дивное въ дяньяхъ измненье!

И т, кто злобствуя, и смерть и разрушенье

Въ предлы нашихъ странъ вносили прежъ сего,

Теперь грядутъ на брань… куда? и за кого?

За Русскую жъ страну! о промыслъ Всемогущій,

И въ яростныхъ врагахъ защитниковъ дающій!

Кутумовъ ихъ ведетъ. Какой геройской видъ (4)

Какое мужество въ очахъ его блеститъ!

Движенья грозныя являютъ пылкость рвенья

И жажду лютаго, кроваваго сраженья.

Пожарской, окруженъ дружиною своей,

На встрчу поспшалъ къ грядущей рати сей,

Притекъ — и громкое ура вдругъ раздалося,

И ехо звучное по рощамъ разнеслося.

Что чувствовалъ тогда безсмертный сей Герой,

Когда, въ сей славный часъ, онъ зрлъ передъ собой

Мужей отличныхъ сонмъ, созванныхъ ополченьемъ,

И старшихъ по лтамъ и родомъ и служеньемъ,

Веленія его готовыхъ исполнять?

Не волю ль Вышняго должны мы въ томъ познать?

Не промыслъ ли святой благаго Провиднья

Возмогъ духъ гордости, тщеславья и киченья

Въ надменныхъ сихъ душахъ чудесно угасить,

И мысль во всхъ одну покорности вселить?

Такъ! Тотъ, Кмъ въ мір семъ вся зиждется благая,

То возжелалъ явить, насъ гибнущихъ спасая!

Уже при радостныхъ, шумящихъ голосахъ,

Вс вои потекли въ тмочисленныхъ рядахъ.

Уже блестящій верхъ обители священной,

Гд Сергій опочилъ, сверхъ рощи отдаленной,

Какъ гордый великанъ, торжественно возсталъ.

Лучь солнца на златыхъ крестахъ его игралъ

И яркимъ пламенемъ въ лазури отражался.

Звучащій благовстъ уныло раздавался

Въ безмолвныхъ сихъ мстахъ, и сей призывный гласъ

Вщалъ въ обители молитвъ вечернихъ часъ.

Вс, полны радости и чувствъ благоговнья,

Поспшнй потекли, являя пылкость рвенья.

Вдругъ слышатъ пніе протяжныхъ голосовъ,

Какъ хоръ таинственный невидимыхъ духовъ.

И ближе, ближе звукъ, и се предъ ихъ очами!

Предстали иноки, согбенны надъ клюками!

Власы сребристые и длинная брада,

И мрачный, тусклый взоръ, и древнія лта,

И блдность ветхихъ лицъ, знакъ строгихъ изнуреній,

Не міра жителей, а гробныхъ привидній

Являли въ старцахъ сихъ, ослабленныхъ трудомъ,

И тяжкимъ бдніемъ, и гибельнымъ постомъ.

Они, трепещущей и медленной стопою,

При тихомъ пніи, текли на встрчу къ строю —

Достигли, и единъ отъ старцевъ сихъ вщалъ,

‘О вы, кого Господь на брань святу воззвалъ,

Привтствуемъ мы васъ съ любовью и слезами!

Грядите, васъ здсь ждутъ, грядите въ слдъ за нами

И съ словомъ симъ въ свой путь, обратною стопой

Вс старцы потекли, сгибаясь надъ клюкой.

И то же раздалось отъ устъ ихъ пснопнье,

Молящее спасти край отчій Провиднье.

Въ глубокой тишин, святой питая страхъ,

Вожди и воины, съ смиреніемъ въ душахъ,

Во слдъ симъ инокамъ путь тихо устрояютъ,

И се обители стнъ мирныхъ достигаютъ.

Вс мнятъ, что иноки здсь строй остановятъ,

Но старцы вдаль текутъ. Ужь Троицкій посадъ

Остался позади) и скрылся за горою.

Вдругъ воинство все зритъ тамъ прямо предъ собою

Хоругви вющи, иконы и кресты,

И въ черныхъ мантіяхъ отшельниковъ ряды (1).

Всхъ взоръ на старцевъ сихъ приникнулъ съ удивленьемъ,

Вс, полны горнихъ думъ, съ душевнымъ умиленьемъ,

Текутъ, приближились, и стали въ стройный чинъ.

Вожди, сошедъ съ копей, оставя сонмъ дружинъ,

Спшатъ почтительно святын поклониться,

И въ бранхъ Сильному смиренно помолиться.

Начальникъ братіи, съ слезами на очахъ,

Вщаетъ къ воинству въ привтныхъ сихъ словахъ:

‘О вы, поборники и правды и закона,

Служители Хріста, отечества и трона,

Грядите съ врою! грядите на враговъ!

Да имя славное, наслдіе отцовъ,

Очистится чрезъ васъ отъ зла и поруганья?

Грядите! съ вами Богъ! грядите безъ роптанья

На тяжкій брани трудъ и страшный, грозный бой!

Спасать отечество есть долгъ для всхъ святой!

Повержете ль врага, ища всмъ намъ спасенья?—

Вы узрите отъ всхъ любовь, благодаренья!

Но лучшая для васъ награда въ небесахъ:

Тамъ, тамъ васъ ждетъ внецъ по доблестныхъ трудахъ!

Падете ль отъ меча, карая сопостата?

Такъ, что же? наша жизнь, есть славная утрата,

И даръ священнйшій во благо отчихъ странъ!

Но что глаголю я? нтъ! будетъ врагъ попранъ!

И нтъ ему нигд ни мста, ни спасенья!

Господь предводитъ васъ! и злобныхъ ополченья,

Какъ слабый листъ отъ древъ, сжигаемый огнемъ,

Изчезнутъ предъ его разгнваннымъ лицемъ!

А ты, о славный мужъ, столь кротко предстоящій,

Пожарской! на чел знакъ мужества носящій!

Прійми довлющій отъ устъ моихъ привтъ:

Твой подвигъ доблестный во вки не умретъ,

Кто, презря и болзнь и тла уязвленье,

Грядетъ, какъ нкій богъ, враговъ на пораженье,

Того въ потомств ждетъ безсмертія внецъ,

И родъ его во вкъ благословитъ Творецъ.

И ты, судьбиною рожденный въ низкой дол,

Гордись удломъ симъ: ты тмъ знатне бол!

Ничтожный именемъ и званіемъ простой,

Но духомъ воскрилясь на подвигъ столь святой,

Но первый пробудя народъ отъ усыпленья,

Ты, Мининъ, будешь ввкъ предметомъ удивленья!

И память длъ твоихъ, урокъ для всхъ вковъ,

Неизмняемо продлится въ родъ родовъ.

И вы, о витязи, столь славные породой,

Толико ревностно лешящи за свободой

На жупелъ и огонь, на грозный рядъ мечей,

Да Царь благій небесъ десницею своей

Жизнь вашу упасетъ съ часъ лютый счь кровавыхъ!

Онъ, Онъ защитникъ вашъ, поборникъ врный правыхъ!

И такъ, о воинство! да снидетъ на тебя

Благословеніе всевышняго Царя!’…

Онъ рекъ, и вземши крестъ, со взоромъ умиленья,

Трикратныя воздвигъ ко рати осненья.

Въ безмолвной тишин подвигся ратный строй,

И старецъ сей кропилъ его святой водой.

Потомъ вс иноки, стопой неудрученной,

Обратно потекли къ обители смиренной.

Пожарской, между тмъ, зря истощенье силъ

Сподвижниковъ своихъ, здсь путь остановилъ.

Мгновенно яркій огнь блеснулъ передъ шатрами,

И черный дымъ взвился густыми облаками.

Конецъ шестой Псни.

ПСНЬ СЕДЬМАЯ.

Уже свтило дня съ лазуревыхъ небесъ

Катилось къ западу и крылося за лсъ.

Еще во стан шумъ и крики и взыванье

Будили ближнихъ рощь угрюмое молчанье,

И Ехо робкое, скитаясь по горамъ,

Стонало, вторило пужливо голосамъ.

Пожарской, чувствуя потребность размышленья,

Отъ войска уклонясь, искалъ уединенья.

Сверкающій ручей и снь густыхъ древесъ

Вниманье привлекли къ себ его очесъ.

Онъ слъ, и на руку въ мечтаніяхъ склонился.

Вдругъ прямо передъ нимъ елень младый явился,

Какъ пна блая поверхъ морскихъ валовъ,

Или чистйшій пухъ низпадшихъ вновь снговъ,

Шерсть на хребт его въ струяхъ переливалась,

Глава возвышенна прелестно украшалась

Златыми втьвями крутыхъ, высокихъ рогъ,

Сребро же облекло его конечность ногъ.

Пожарской, зрлищемъ симъ дивнымъ изумленный,

Встаетъ, и взявши въ длань свой крпкій лукъ, согбенный

Пернатую стрлу на тетиву кладетъ,

И правитъ зврю въ грудь, и быстро къ цли шлетъ,

Но зврь таинственный мгновенно отшатился,

Заржалъ, и дал въ путь неязвенный пустился.

Герой во слдъ ему свой устрояетъ бгъ,

Еще манитъ его надежда на успхъ.

Еще пустилъ стрлу, и третію за тою,

Но вс, какъ первая, пошли одной чредою!

Уже съ чела его ручьями потъ течетъ!

Уже ни въ тл силъ, ни стрлъ въ колчан нтъ!

Уже готовъ былъ пасть, ослаблый, изнуренный?

Какъ вдругъ натуры видъ является премнный!

Герой прервалъ свой бгъ, и въ мигъ изчезъ елень!

Тамъ гордыя древа, роскошно бросивъ снь,

Въ невиданныхъ дотоль цвтахъ благоухали.

Иль зрлый уже плодъ на пищу предлагали!

И всюду слышался пернатыхъ гласъ пвцовъ,

Поющій радости и сладкую любовь.

Въ средин жъ ровныя и злачныя долины,

Гд роза, анемонъ, марцисъ и блы крины,

Сплетаясь межъ собой, пестрелися кругомъ,

И съ тиховющимъ играли втеркомъ,

Какъ чаша полная, вода переливалась,

И еба розовымъ лучемъ вся озарялась.

Герой къ ней поспшалъ, и хладной мнилъ струей

Жаръ груди освжить пылающей своей:

Какъ вдругъ коварна хлябь подвиглась, встрепетала,

И ропщуща струя прочь дал побжала.

Въ одно мгновеніе, какъ мощною рукой,

Чудесно зданіе воздвиглось надъ водой:

То былъ обширный храмъ. Верхъ гордый и блестящій,

Какъ солнца полукругъ надъ облакомъ горящій.

Лучи златистые въ окрестность изливалъ.

Цвтной, хрустальной мостъ со брега набрегъ палъ,

И двы юныя, игривою толпою,

Съ внками на глазахъ, касаясь чуть стопою,

Бгутъ при пніи туда, гд былъ Герой,

И стали вс предъ нимъ, и рчью таковой

Привтствуютъ его съ улыбкою невинной:

‘О ты, пришедшій къ намъ въ край дальный и пустынной,

Безвстныхъ Витязь странъ! куда, скажи, твой путь?…

Но ты усталъ, теб потребно отдохнуть.

Приди, приди въ сей храмъ, стоящій предъ тобою!

Ты тамъ спокоишься, и хладною струею

Грудь пламенну свою, сколь хочешь, освжишь,

Но ты не внемлешь намъ! не внемлешь, и молчишь!

Стоишь недвижимо! что такъ тебя смущаетъ!’

— ‘Но чей сей дивный храмъ?’ Герой ихъ вопрошаетъ.

‘Царица юная въ семъ зданіи живетъ,

Царица радости!’ — Герою былъ отвтъ:

‘Приди, приди ты къ ней! вс грусти и мученья,

Изчезнутъ близь нее, какъ ночи сновиднья!’

Герой колеблется, ступаетъ, и опять

Стопы свои стремитъ съ поспшностію вспять.

Но жаждой пламенной мучительно томимый,

Но въ крпкомъ мужеств ни чмъ необоримый,

Ршился, и идетъ, и мостъ ужь миновалъ!

И мостъ за нимъ изчезъ, какъ будто не бывалъ!

Герой вступаетъ въ храмъ — и что же предъ очами

Представилось его? порфирными столпами

Вся внутренность была обставлена кругомъ,

И стны мраморны дышали подъ рзцомъ.

Въ средин жъ зданія, изъ камней драгоцнныхъ:

Смарагдовъ, яхонтовъ, чудесно съединенныхъ.

Игривая вода металась вверхъ струей,

И въ чашу падала блестящихъ хрусталей.

Немного дале: тамъ гордо возвышался

Богатый, пышный одръ, надъ коимъ простирался

На яшмовыхъ столпахъ обширный балдахинъ,

Гд злато и сребро, алмазы и рубинъ,

Роскошною рукой разсыпанны, сіяли,

Й зрніе очей, плняя, ослпляли.

Герой приближился, и зритъ передъ собой,

На пышномъ семъ одр, склоненную главой

Въ небрежной простот на локоть обнаженный,

Царицу юную. Безмолвный, изумленный,

Онъ быстрые шаги свои остановилъ.

Взоръ устремился къ ней, и неподвижимъ былъ!

Какая красота! какое совершенство!

Въ очахъ красавицы таилось все блаженство.

Царица, съ кроткою улыбкой на устахъ,

Вщаетъ Витязю въ радушныхъ сихъ словахъ:

‘О ты, безвстный гость! какой, скажи, судьбою

Зашелъ въ сіи мста, владемыя мною?

Желанью ль слдуя, или неволей злой?

Кто ты? кто твой отецъ? куда стремишь путь свой?

За чмъ? и изъ какой страны ты отдаленной?

Возсядь здсь близь меня, и рчью откровенной

Повдай мн сіе, и тайны не скрывай!

Какъ другу страждущихъ безхитростно вщай.

Быть можетъ, ты въ лсахъ сихъ темныхъ заблудился,

Отсталъ отъ спутниковъ, бродилъ, и утомился —

Такъ, что же? отъ трудовъ ты здсь прійми покой!

Когда же отдохнешь, и въ путь восхощешь свой,

Я дамъ вожатая, ближайшими путями,

Сокрытыми отъ всхъ и глушью и лсами,

Онъ проведетъ тебя въ желанный сердцу край!

Надйся, и всего отъ дружбы ожидай.

Герой, желаніе Царицы исполняя,

Возслъ, и рчь свою почтительно склоняя,

Въ короткихъ все словахъ подробно объявилъ:

И какъ туда зашелъ, и кто такой онъ былъ,

И наконецъ сказалъ, что долгъ святый служенья

Зоветъ его на брань, зоветъ безъ замедленья.

‘Ты ратовать идешь?’ Царица изрекла,

И злоба во очахъ ея видна была:

‘О бдный человкъ! скажи, уже ли слава — *

Сія губящая, хоть сладкая отрава —

Могла твой духъ и умъ собой воспламенить?

Уже ли жаждешь ты въ потомств вчно жить?

Какая слпота! какое заблужденье!

Что слава, почести?— одно лишь обольщенье,

Ничтожная мечта и блескъ суетъ пустой!

Смотри: се, ветхій мужъ съ поникшею главой,

Который съ юныхъ лтъ до позднія сдины

Бывъ жертвой зависти, гоненій злой судьбины,

Ко гробу взоръ вперилъ, внимай его ты стонъ:

‘Увы! что наша жизнь?— минутный, слабый сонъ!’

И сей ничтожный сонъ, исполненный страданья.

Еще ли обращать въ безумныя желанья

Бездушныхъ почестей, а съ ними, и суетъ?

Что пользы отъ того?— могила все пожретъ!

И тотъ, кто громокъ былъ, сокрытый подъ землею,

Еще ли усладитъ шумящею молвою

Запертый смертію къ вниманію свой слухъ?

И самый идолъ сей — неврный часто другъ,

Быть можетъ, созоветъ на гробъ его безмолвный

И ложь и клевету, какъ мстящій врагъ и злобный!

Такъ, что жъ осталось намъ въ сей жизни пожелать?—

И мене заботъ, и мене страдать!

Поврь: оставь глупцамъ гоняться за мечтами,

Искать отличія, и вчно быть рабами —

Рабами подлыми пустыхъ, ничтожныхъ длъ,

Ихъ осудилъ къ тому нещастный ихъ удлъ!

Оставь, и обратись къ безпечному покою!

Тамъ радости живутъ, хранимыя судьбою!

Тамъ щастіе во вкъ не знаетъ злыхъ препонъ!

Любить, любиму быть тамъ первый всмъ законъ!

И жизни путь твоей украсится цвтами!

И встртить смерть свою покойными очами!

Страшиться ли тому карающихъ Небесъ,

Кто не былъ никогда ни горести, ни слезъ

Причиною другимъ — столь часто произвольной?

Кто въ мирной тишин, судьбой своей довольной,

Привыкъ любишь людей какъ братьевъ, какъ родныхъ?

Мечь наказанія острится лишь на злыхъ!’

— ‘Но долгъ священнйшій отечества спасенья,’

Пожарской возразилъ: ‘Не есть ли долгъ служенья?’

‘Отечество!— увы! глупй что можетъ быть?

Везд отечество, гд намъ приятно жить!

Не гордость ли одна сію любовь внушаетъ Т

Не предразсудокъ ли твой разумъ омрачаетъ!

Привычка лишь влечетъ насъ къ родин своей!

Разрушь ее, и ты, свободный отъ цпей’

Узришь тогда себя всея вселенной сыномъ,

Выть лучше мудрецомъ, чмъ глупымъ гражданиномъ.

Служитъ?— но за кого? не за толпу ль глупцовъ,

Или за собственныхъ, быть можетъ, злыхъ враговъ?

Гд истина, скажи, законъ свой сохраняла!

Гд зависть и вражда заслугъ не помрачала?

И тотъ, кто смерть встрчалъ за край родной въ бою,

Бжитъ, поруганный, склонить главу свою

Подъ снь далекаго и чуждаго приюта!

Гд жъ правда? гд любовь?— награда: горесть люта!

Вотъ доблестнымъ глупцамъ разительный урокъ!

Его готовитъ всмъ всегда враждебный рокъ.

И такъ, забудь людей! забудь сей свтъ ничтожный!

Забудь и славы блескъ, столь пагубный и ложный!

Разрушь сомннія, рожденныя мечтой!

Останься въ сихъ мстахъ! останься, будь со мной!

Здсь вс веселія, вс сердца услажденья

Твою украсятъ жизнь безъ бурь и возмущенья!

Ты будешь Божествомъ — вселенная твой храмъ!

Скажи, и все, твоимъ покорное словамъ,

Въ одно мгновеніе явится предъ тобою!

Ты будешь властвовать надъ самою судьбою,

И не узнаетъ ввкъ чело твое морщинъ!’

— ‘Но милая жена, но сынъ, мой юный сынъ,

Но кругъ друзей моихъ?’ — ‘Какое заблужденье!

Помысли, призови на помощь разсужденье!

Ни слова ужь о томъ, что лютый смерти звъ.

Вс жалобы твои и слезный токъ презрвъ,

Похитить можетъ ихъ, какъ яростный губитель,

Отъ сердца твоего въ могильную обитель —

Ни слова!… такъ судилъ превыспренній Творецъ!

И рано ль, поздно ли — смерть странствію конецъ!

Но то себ представь, когда твоя супруга,

Ты въ коей зрть любилъ любовницу и друга,

Права супружнія другому подаритъ,

И ложе брачное измной осквернитъ!

Когда твой сынъ, иль дочь, взлеленны тобою,

За нжность всю твою холодною рукою

Уже безсильнаго и дряхлаго тебя

Отвергнутъ, злобные, ругаясь, отъ себя!

Кто дастъ теб приютъ? кто дни твои спокоитъ?

Кто бдному теб глаза на вкъ закроетъ,

И прахъ твой ороситъ горячею слезой?

Вс чужды! хладны вс, какъ камень гробовой!

Или друзья твои…. но гд друзья прямые?

Любовь и дружество — лишь звуки словъ пустые!

Коль знатенъ, именитъ — то зависти предметъ!

Коль бденъ, немощенъ — то въ мір сердца нтъ,

Которое бъ съ тобой твою судьбу длило

И съ чувствомъ искреннимъ теб въ отраду было!

Ты страждешь, мучишься, ліешь слезъ горнихъ токъ,

Но къ страждущимъ еще люте злобный рокъ!

Везд одна корысть — сей идолъ изваянный

Рукой преступною и кровью обліянный!

И ты отверженный отъ братіи своей,

Какъ на брегу пустомъ, погибнешь межъ людей!

Вотъ жизни бдственной ужасная картина!

Вотъ обрекла къ чему васъ злобная судьбина!

О, лучше никогда не быть рожденну въ свтъ,

Или забыть его, гд щастья сердцу нтъ!

Забудь, забудь его! и въ сей стран прелестной,

Сокрытой это всхъ, далекой, безъизвстной,

Ты рай себ найдешь въ объятіяхъ моихъ,

И не узнаешь ввкъ души страданій злыхъ!’

Герой въ глубокое мечтанье погрузился,

Боролся самъ съ собой, противился, клонился

И… уже длань свою къ Цариц простиралъ!

Вдругъ страшный, ярый громъ низпалъ и зазвучалъ,

И пламя грозное отвсюду заблистало!

Царица, двы, храмъ — все будто не бывало!

Кругомъ одинъ лишь лсъ, и мраченъ и дремучъ!

Лишь утрення звзда, сквозь грозныхъ, черныхъ тучь,

Какъ искра слабая, повременно мелькала!

Природа вся въ тиши таинственной молчала!

Пожарской въ трепет, зря чудо надъ собой

Сидитъ на камени съ поникшею главой.

Раскаянье, тоска въ очахъ изображалась,

И возмущенная душа его терзалась.

‘Гд доблесть?’ мыслилъ онъ:, гд сердца правота?

Гд вры долгъ святой? гд нравовъ чистота?

Увы, изчезло все! безумецъ, обольщенный

Мечтою ложною, и въ гибель, вовлеченный,

Къ чему стремился я? чего, чего желалъ?

И такъ ли я къ себ доврье оправдалъ

Моихъ соотчичей, толико мн любезныхъ,

И мной отринутыхъ, забытыхъ и презрнныхъ?

Гд подвиги мои? гд слава прежнихъ лтъ?

Гд пламенной души священнйшій обтъ

Спасти отечество отъ золъ и поношенья,

Или, какъ жертв пасть средь лютаго сраженья?

Гд ты страдалица, мать Русскихъ городовъ,

Москва священная, добыча злыхъ враговъ?

Быть можетъ, не узрю верховъ твоихъ блестящихъ

И храмовъ, теремовъ, въ златыхъ лучахъ горящихъ!

Быть можетъ, въ сихъ мстахъ, безвстныхъ для людей,

Я буду пищею бродящихъ здсь зврей!’

Такъ стовалъ Герой, въ мечтанья погруженный,

И взоръ кругомъ вращалъ, слезою омоченный —

Везд лишь глушь и глушь, безмолвье, мракъ густой,

Но се, не вдалек зритъ прямо предъ собой

Согбенна старика, о посох бредуща,

И пснь хвалебную ко Господу поюща.

Герой за новую мечту то почиталъ,

Но старецъ подошелъ, и такъ къ нему вщалъ:

‘О бдный человкъ! о жертва заблужденья!

Куда тебя влекли и духъ твой и сужденья?

Братъ Бога и людей твой разумъ обольстилъ,

И ты, обманутый, уже погибшимъ былъ!

Я слышалъ, видлъ все, я былъ всему свидтель!

О сколь къ теб прещедръ и благостенъ Содтель!

Но время дорого, возстань, или за мной!

Я выведу тебя ближайшею тропой!

Твой станъ не такъ далекъ, и утро чуть блетъ,

Еще вс вой спятъ, ихъ сладкій сонъ лелетъ*

Ты будешь возвращенъ, невидимый никмъ,

И будетъ тайной то, гд былъ ты, и за чмъ.’

Подобно, какъ пловецъ, застигнутый грозою

Среди морскихъ пучинъ, покрытыхъ тмой ночною,

Мечтаетъ уже быть добычею валовъ —

И вдругъ тамъ зритъ вблизи чело родныхъ бреговъ,

И яркой свтъ огней, горящихъ во спасенье:

Пожарской такъ, въ душ познавши утшенье,

Внималъ, приникнувши, симъ сладостнымъ словамъ!

Потомъ встаетъ, и путь по старческимъ стопамъ,

Полнъ вры и любви, безмолвно устрояетъ.

И старецъ рчь свою опять къ нему склоняетъ:

‘Мой другъ! раскаянье есть Неба даръ святой!

Оно горячею, молитвенной слезой

Въ сей жизни бдственной кропитъ намъ путь спасенья!

Гд былъ, въ какой стран сынъ персти, прегршенья

Безъ искушенія, и сердца золъ не зналъ?

Нигд! но Царь небесъ намъ въ утшенье далъ

Посланника любви — на благость упованье!

Надйся — Онъ проститъ! неложное признанье

Да сниметъ черноту грховъ съ души твоей!

Будь добръ, будь церкви сынъ и родины своей!

Не врь симъ пагубнымъ и ложнымъ умствованьямъ —

Невластныхъ мудрецовъ безумственнымъ мечтаньямъ —

Что родина — ничто, что міръ — везд одинъ,

Что мудрый человкъ — повсюду гражданинъ!

Разрушь сію любовь, сіе души влеченье

Къ священной той стран, гд ты позналъ рожденье,

Гд грудь ты матери нжнйшей принималъ,

Гд ты, леленный, въ утхахъ возрасталъ,

Гд мило все теб: и рощи, и долины,

И злачный брегъ рки, и горъ крутыхъ стремнины,

Гд сердце юное, способное любить,

Познало прелесть чувствъ — другимъ полезнымъ быть,

Разрушь, я говорю, и ярый духъ губитель

Возстанетъ надъ землей, всхъ бдствій породитель!

Тогда погибнетъ все: и вра и законъ!

Вражда и ненависть безъ страха, безъ препонъ,

Повсюду смерть нося убійственной рукою,

Прольютъ слабйшихъ кровь обильною ркою!

Тогда прервется цпь всхъ нашихъ должностей,

Науки скроются отъ буйственныхъ людей!

Тогда отвергнетъ сынъ отца въ лтахъ преклонныхъ,

Забудетъ брата братъ, друзей своихъ и кровныхъ,

И міръ, исполненный всхъ лютыхъ бдъ и золъ,

Преобразитъ себя въ плачевную юдоль!

Гражданство же, держа въ предлахъ должныхъ власти

Свободу нашихъ силъ, обуздываетъ страсти.

Не спорю противъ зла: оно есть между насъ,

Но зло не общее, не общій буйства гласъ!

Есть ненависть, вражда, коварство и хищенье,

Забвеніе заслугъ, достоинства презрнье,

Но честный, мудрый мужъ, но добрый гражданинъ,

Все зло сіе презрвъ, до позднихъ лтъ сдинъ

Родной стран себя на службу посвящаетъ,

И щастливъ, если онъ ей благо доставляетъ)

Въ тому жъ и вры долгъ, сей долгъ любви святой,

Небесной мудростью начертанный самой,

Не учитъ ли тебя сердечному смиренью,

Забвенію обидъ, безмолвному терпнью,

И всхъ враговъ твоихъ, какъ братію любишь?

О, что сего святй, что краше можетъ быть?

Злодй не мщенія достоинъ — сожалнья!

Вотъ жизни правила! вотъ путь теб спасенья!

Иди, и знай, что тамъ, въ селеніяхъ небесъ,

Гд нтъ ни злыхъ страстей, ни горести, ни слезъ,

Награда за добро нетлнная витаетъ!

Здсь смя брошенно, тамъ плодъ свой изращаетъ!’

— Кто ты, о мужъ святый?’ Пожарской вопросилъ,

И съ робостью предъ нимъ чело свое склонилъ,

‘Повдай мн о томъ, да сердцемъ и устами

Благословлю тебя, и ввкъ почту мольбами.’

‘Кто я, желаешь знать?’ сей старецъ рекъ въ отвтъ:

‘Но се уже востокъ въ румяный свтъ одтъ!

Здсь станъ твой, поспшай! вся стража въ усыпленьи —

Я Сергій!’… и Герой, въ безмолвномъ изумленьи

Повергшись долу ницъ, къ стопамъ его припалъ,

И мнилъ ихъ лобызать, и длани простиралъ,

Но старца бол нтъ! лишь свтлой полосою

Лежалъ воздушный путь высоко надъ землею.

Герой, въ смущеніи, съ растроганной душой,

Ко стану поспшалъ трепещущей стопой —

Пришелъ, незримъ никмъ, и, сномъ отягощенный,

Закрылъ свой слабый зракъ, слезою омоченный.

Конецъ седьмой Псни.

ПСНЬ ОСЬМАЯ.

Уже по радужнымъ, безоблачнымъ путямъ,

Царь свта, давъ бразды ярящимся конямъ,

На высоту небесъ румяныхъ возносился,

Все ожило, и станъ военный пробудился.

Одинъ лишь Вождь покой въ объятьяхъ сна вкушалъ.

Но Мининъ, полный думъ, къ нему въ шатеръ предсталъ.

‘Ты спишь?’ вщаетъ онъ: ‘силъ ратныхъ предводитель,

Быть долженъ и отъ сна ихъ первой возбудитель,

Межъ тмъ уже весь станъ подвигся, восшумлъ,

И рзкій звукъ броней повсюду загремлъ.

Возстань, веди ихъ въ путь, къ походу все готово!

Но напередъ позволь сказать едино слово:

Не лучше ли теб гонца къ Москв послать?

Пусть онъ потщится тамъ, что нужно намъ, узнать.

Что длаетъ злой врагъ, въ какомъ онъ положень,

Нейдетъ ли вновь къ нему изъ Польши вспоможенье?

Что Русскіе полки — каковъ ихъ въ брани духъ,

Въ раздор ль межъ собой, иль держатъ братскій кругъ?

Тогда откроется врнй передъ тобою

Какъ нашу брань начать, какой идти стезею.

Предусмотрительность есть добрый другъ вождей.’

Покорный мудрости полезныхъ сихъ рчей,

Единаго отъ всхъ Пожарской избираетъ,

И въ должный путь къ Москв поспшно отправляетъ.

Межъ тмъ военныхъ трубъ гремящій звучный гласъ

Похода возвстилъ полкамъ наставшій часъ.

Вс стройно двигнулись поспшными стопами*

И лсъ знаменъ завылъ надъ грозными рядами!

Ни мракъ сгущенныхъ тучъ сводъ неба не темнилъ,

Ни рзвый втерокъ листа не шевелилъ.

Свтило дневное во всей крас сіяло,

И злачный долъ и холмъ лучами озлащало.

Казалось, ясный день по тверди голубой

Свой окончаетъ путь съ приятной тишиной.

Но се, далекихъ горъ верхъ гордый закурился,

И южный небосклонъ весь сумракомъ покрылся,

Еще минута, дв — и грозныхъ тучъ чело

Багровыхъ рядъ бугровъ на небо вознесло.

Межъ тмъ, все таже тишь и въ рощахъ и долин!

Лишь вранъ, усвшійся скалъ голыхъ на вершин,

Смотря въ туманну даль докучливо кричалъ,

Лишь рзвый молній лучь изъ края въ край леталъ,

И глухо слышалось тамъ грома грохотанье,

Какъ рощи трепетной въ день бурный завыванье.

Померкъ смющейся природы свтлый видъ,

И будто пеленой былъ мрачною покрытъ!

Все въ мертвой тишин таилось, и молчало,

И часа грозныхъ бурь пужливо ожидало.—

И вдругъ взвилася пыль клубящимся столбомъ,

Взревлъ ужасный вихрь, ударилъ ярый громъ,

И основаніе земли всей потреслося!

Широкою ркой вкругъ пламя разлилося,

И древній гордый боръ, склонясь на долъ, завылъ!

Сгущенный ночи мракъ окрестность всю покрылъ!

И всюду слышались плачевныя стенанья,

Иль смерти яростной то были завыванья!

Древами, камнями покрылся рыхлый путь,

Ни воинъ дни гнуться, ни конь не могъ шагнуть!

Свирпый, страшный вихрь, какъ будто бы руками,

Рвалъ копья и щиты и землю подъ ногами!

Дождь сливный, крупный градъ, смсившись межъ собой,

Крушились и лились обильною ркой!

Весь строй недвижимъ сталъ, избитый, изумленный,

И, злобнымъ ужасомъ внутрь сердца пораженный,

Воззвалъ къ вождямъ своимъ въ сихъ ропщущихъ словахъ:

‘Куда идти? нтъ силъ! тамъ смерть! тамъ грозный страхъ!

Тамъ насъ погибель ждетъ! знать суждено судьбами

Не намъ спасать Москву и въ бой вступать съ врагами.

Оставимъ подвигъ сей и замыслъ таковой!

Друзья! пойдемте вспять поспшною стопой!’

И строй готовъ ужь былъ мгновенно устремиться,

И въ бгство робкое постыдно обратиться.

Но вдругъ между рядовъ гласъ громкій зазвучалъ,

Ни самый вихрь его, ни громъ не заглушалъ!

Пожарской то гласилъ, съ подъятой вверхъ рукою,

И знакъ прещенія являлъ смятенну строю:

‘Куда, о воины, стремитесь? и зачмъ?

Ни шагу! стой! крпись! пусть смерть и гибель всмъ!

Но благостенъ Творецъ, Онъ внемлетъ гласъ моленья —

И мы, здсь страждущи, свой узримъ часъ спасенья!’

И съ словомъ симъ съ коня на землю ставъ стопой,

Снимаетъ шлемъ съ главы почтительной рукой,

И съ теплой врою ко Господу взываетъ:

‘О Ты, Чья мощна длань все зиждетъ, управляетъ,

Предъ Кмъ обширный міръ и зданіе небесъ,

Отъ взора одного претительныхъ очесъ,

Въ ничто разрушится и въ прахъ преобразится,

Да благость вышняя Твоя теперь явится

Къ намъ, бдствующимъ здсь въ сей лютый, грозный часъ!

Услышь, молю, Отецъ! услышь мой скорбный гласъ!

Воззри, и виждь сіе всемстное смятенье!

Намъ гибель всмъ грозитъ! подай, подай спасенье!’

Герой умолкъ, и се, на Сверной стран

Вдругъ зрятъ вс всадника на скачущемъ кон.

Окрестъ его главы былъ солнца кругъ горящій,

Въ рук жъ его сверкалъ широкій мечь блестящій,

Какъ пламя яркаго игривый, свтлый лучь.

Онъ правилъ прямо путь въ средину черныхъ тучь —

Притекъ, махнулъ мечемъ, и тучи встрепетали,

Всклубились, двигнулись, и быстро побжали!

Въ одно мгновеніе замолкнулъ грома трескъ,

И яркой молніи померкъ, сокрылся блескъ!

Еще ударъ, другой — и небо просіяло!

Не стало грозныхъ тучь, и всадника не стало!

Опять небесной сводъ разцвелъ въ крас своей!

И та же тишина средь горъ и средь полей!

Воздавъ Творцу мольбы съ сердечными слезами,

Вс двигнулись впередъ послушно за вождями.

И день тотъ миновалъ, и се уже другой

Клонился.-къ западу, когда передъ собой

Узрло воинство верхъ гордый и блестящій

Кремлевскихъ пышныхъ стнъ, въ златыхъ лучахъ горящій.

Вс, полны мрачныхъ думъ, съ слезами на очахъ,

Привтствуютъ Москву въ сихъ искреннихъ словахъ:

‘О ты, царица, мать, странъ Русскихъ украшенье,

Москва, престольный градъ, народовъ удивленье,

Привтствуемъ тебя, познавшая злой плнъ!

Да будетъ нашъ приходъ къ теб благословенъ!

Да въ бранхъ сильный Богъ, невинныхъ защититель,

Преклонитъ взоръ къ теб, и твой падетъ губитель!

Пожди, свободы часъ уже притекъ, насталъ,

И мечь изсунутый въ отмщенье заблисталъ!’

Такъ, воины рекли, съ воздтыми руками,

И вс подвигнулись поспшными стопами,

Какъ волны быстрыя весной разлившихъ ркъ.

Но се ужь солнца свтъ на запад померкъ,

И западъ сумракомъ печальнымъ одвался,

Угрюмой ночи часъ съ безмолвьемъ приближался,

И горы дальныя покрылъ туманъ густой.

Еще пять верстъ пути лежало межъ Москвой

И грознымъ воинствомъ, пылавшимъ нетерпньемъ.

Пожарской, ратныхъ длъ водимый разумньемъ,

Походъ остановишь приказъ немедля далъ,

А между тмъ гонца къ себ съ извстьемъ ждалъ.

И вотъ сей посланный, въ пыли и утомленный,

Является къ нему въ шатеръ уединенный.

‘Какую всть несешь? ‘Герой къ нему речетъ.

И посланный держалъ такой ему отвтъ:

— ‘Нещастная Москва въ развалинахъ дымится,

Коварный сопостатъ въ стнахъ ея гнздится.

Хотя и потерплъ онъ множество утратъ,

Но силами теперь и воинствомъ богатъ:

Сапега новыя доставилъ вспоможенья.

Дружины жъ Русскія, странъ многихъ ополченья,

Пришедшія къ Москв противъ враговъ на бой,

Не видя дружества, приязни межъ собой,

Ни пользы отъ трудовъ, ни должнаго успха,

(Везд одинъ уронъ! везд одна потха!)

Оставили свой станъ, и кто куда хотлъ,

Направили стопы въ обширный нашъ предлъ!

Одинъ лишь Трубецкой остался предъ стнами

Нещастныя Москвы съ немногими полками!

Но тотъ же въ нихъ раздоръ, но тотъ же духъ крамолъ,

Родитель пагубный всхъ нашихъ лютыхъ золъ!

Развратъ всхъ обуялъ, и вры долгъ священный,

И клятвенный обтъ, отъ всхъ уже презрнны!

Для нихъ начальствія могущественна власть,

Ничто, какъ, мнятъ они, жестокость, иль напасть.

Ничтожная корысть и злобныя хищенья

Удерживаютъ ихъ одн отъ отступленья.

Заруцкій, лютый змй, начальникъ Козаковъ,

Не сынъ отечества, но тайный другъ враговъ,

Безумно ослпясь сіяніемъ короны,

Повсюду сялъ зло и ставилъ всмъ препоны.

Вступивъ съ Мариной въ бракъ, онъ чаялъ симъ путемъ

Врне досягнуть престола, чмъ мечемъ,

Но видя Русскихъ странъ возставше ополченье,

И хитрыхъ замысловъ своихъ уничтоженье,

И все разрушеннымъ, къ чему душей горлъ,

Бжалъ, и скрылъ себя Азійскихъ странъ въ предлъ.

Святитель Гермогенъ, страдалецъ сей почтенный (1),

Гонимый злобными, цпями удрученный,

Жизнь въ заточеніи мучительно скончалъ,

Напрасно надъ его главою мечь блисталъ!

Напрасно лютый врагъ вс истощалъ прещенья,

Да властью онъ своей нарушитъ ополченья!

Сей старецъ отвчалъ съ неробкою душой:

‘Благословляю всхъ на подвигъ сей святой!’

Межъ тмъ злой Сигизмундъ, коварствомъ ухищренный,

И славолюбіемъ жестоко ослпленный,

Мечтая Русскихъ странъ владыкой грознымъ быть,

И власть руки своей повсюду наложить,

Воздвигъ несмтну рать на помощь осажденнымъ

Соотчичамъ своимъ, еще непобжденнымъ.

Подобно, какъ весной во время шалыхъ водъ,

Разлившись отъ снговъ, разрушивъ всякъ оплотъ,

Свирпая рка въ долины выступаетъ,

Реветъ, и все съ собой, что встртитъ, увлекаетъ,

Такъ грозна рать сія, въ стремленіи своемъ,

Жжетъ нивы тучныя, иль топчетъ ихъ конемъ.

Повсюду путь ея покрытъ опустошеньемъ,

Убійствомъ, грабежемъ, насильствомъ и хищеньемъ!

Хотквичь ей глава. Онъ спшною стопой

Ведетъ ее къ Москв дорогою одной,

И завтра, можетъ быть, съ своими знаменами.

Явится рать сія предъ нашими стнами.’ (2)

Едва лишь рчь свою сей посланный скончалъ,

Мгновенно смутный шумъ во стан слышимъ сталъ.

‘Что тамъ?’ Пожарской рекъ, но се уже толпою

Явились воины подъ бронею стальною.

‘Кто вы? почто пришли?’ Герой ихъ вопросилъ.

— ‘Нашъ вождь. Князь Трубецкой’ — такъ всякъ изъ нихъ гласилъ (5):

‘Зоветъ тебя къ себ съ пришедшими полками

Стать въ табор одномъ, и дружно вмст съ нами

Идти противъ враговъ, и дать имъ лютый бой.

Скажи, о храбрый вождь! какой отвтъ намъ твой?’

Пожарской отвчалъ: ‘Скажите Трубецкому:

(Излишнія слова намъ тратить по пустому).

Я въ станъ къ нему нейду, хотя и стар онъ!

Что нужды до того, священнйшій законъ

Спасти отечество отъ бдъ и злыхъ мученій,

Дороже для меня всхъ личныхъ отношеній!

Скажу вамъ искренно: межъ вами лишь раздоръ,

Крамолы и вражда, и зависшій укоръ!

Въ васъ нтъ любви прямой, одинъ развратъ владетъ

Сердцами вашими, и зло повсюду сетъ.

Васъ буйство ко всему преступному влечетъ,

Нещастный Ляпуновъ тому въ примръ идетъ.

Ни слова о себ! боюсь за ополченье:

Быть можетъ, и оно познаетъ развращенье!

Быть можетъ… и тогда погибнетъ край родной!

И слава Русская померкнетъ предъ Литвой!

И такъ, я все сказалъ, идите къ Трубецкому,

Скажите вы ему, чтобъ гласу внявъ святому

Любви къ отечеству, раздоръ весь отложилъ,

И мн сподвижникомъ во брани лютой былъ.

А вы, сражаяся какъ должно со врагами,

Вы явитесь опять Отечества сынами.

Прошедшее ничто, его не возвратить.

Заслугой новою все можно зло покрыть.

Раскаянье сердецъ такая жъ добродтель!

И кто между людей проступковъ несодтель?

Къ томужъ припомните: Россія ваша мать!

Она питаетъ васъ, ее ль не защищать?

Когда же край родной познаетъ зло плненья,

Тогда не узрите и вы себ спасенья.

Ступайте! ночь близка! заутро трубный гласъ,

Быть мощетъ, воззоветъ противъ враговъ всхъ насъ!’

По семъ пришедшіе поспшно обратились,

И съ бранью шумною изъ стана удалились (4.).

Межъ тмъ Князь Трубецкой, забавъ роскошный другъ,

На лож возлежалъ въ кругу стоявшихъ слугъ

Подъ снью пышнаго, богатаго намета,

И ждалъ чрезъ посланныхъ покорнаго отвта,

И се, уже они предстали предъ него.

‘Какой, друзья, успхъ приказа моего?’

Князь вопрошаетъ ихъ съ улыбкою надменной:

Пожарской будетъ ли ко мн въ мой станъ военной?’

— ‘О, нтъ!’ ихъ былъ: ‘напрасенъ, тщетенъ трудъ!

Полки Пожарскаго къ теб въ твой станъ нейдутъ!

И самъ сей гордый Князь предъ многими вождями

Честь нашу очернилъ поносными словами —

Онъ насъ отечества врагами называлъ!

Убійствомъ, грабежемъ, разбоемъ попрекалъ!

И будто черезъ насъ, и нашимъ нерадньемъ,

Крамольной завистью, враждами, развращеньемъ

Москва теперь въ плну, и вс надъ ней бды!

Какой укоръ для насъ! что злй сей клеветы?

Не мы ли, Князь, съ тобой во брани подвизались?

Бе мыли со врагомъ безтрепетно сражались?

Когда вс прочіе оставили сей градъ,

Бояся, можетъ быть, и боя и утратъ,

Не мы ль тогда одни осталися съ тобою

Въ защиту странъ родныхъ предъ плнною Москвою?

Но все сіе ничто, вотъ бдственный позоръ!

Пожарской рекъ еще, что любишь ты раздоръ ( 5}.

‘Довольно Князь прервалъ со взоромъ разъяреннымъ:

‘Довольно! знаю все, какъ тварямъ, столь презрннымъ,

За честь мою, мой самъ мн должно отомстить!

Ступайше! одному теперь мн нужно быть,

Уже и небеса ночною тмой покрылись!’

Когда же изъ шатра его вс удалились,

Тогда объялъ его, казалось, злобный духъ:

То мраченъ, недвижимъ, то вскакивалъ онъ вдругъ,

И по шатру бродилъ прерывными шагами,

То, съ взоромъ плачущимъ, онъ всплескивалъ руками,

То къ персямъ трепетнымъ ихъ крпко прижималъ,

Боролся самъ съ собой, и тако размышлялъ:

‘Вотъ честь искомая! вотъ славы достоянье!

Бояринъ, старшій вождь… и терпитъ поруганье (6)!

И отъ кого?— о, стыдъ! отъ младшаго во всемъ,

Которой, возгордись въ безуміи своемъ,

Возмнилъ быть равенъ мн, и дерскими словами

Ругаться надо мной, моими сдинами!

Могу ль я то снести? могу ли то забыть?

Въ презрньи Трубецкой не можетъ жизнь влачить!

Что скажутъ обо мн? что сдлалось со мною?

Какой поносною и гнусной клеветою

Мою и честь и санъ повсюду очернятъ!

Того ли я искалъ? такихъ ли мнилъ наградъ!

Вотъ почесть лестная отечеству служенья!

Служи, кровь проливай, и жди лишь поношенья.

Къ тому же сей гордецъ, еще во юныхъ дняхъ (7),

Мечтаетъ о себ первйшимъ быть въ вождяхъ!

Мечтанье ложное!… Но если надъ врагами

Побду онъ возметъ коварными судьбами?

Кто знаетъ, можетъ быть, онъ въ гордости своей,

При глупой ревности къ нему его друзей,

Простретъ и дале преступное желанье?

Нтъ, дерзкой юноша! готово наказанье!

Я знаю какъ тебя въ пути остановить!

Убійство чуждо мн! убійцей подло быть!

Но способъ есть другой, и ты сіе познаешь,

Когда противъ враговъ бой лютый проиграешь!

Тогда, ты самъ собой во мнніи людей

Падешь, продерзостный, и съ гордостью своей!’

Такъ Трубецкой мечталъ, и сномъ отягощенный,

Закрылъ свой смутный зракъ, печалью омраченный.

И ночь сія прошла, и се румяный свтъ

Авроры юныя на всток ужь цвтетъ,

И улыбнулася печальная природа.

Вдругъ трубный громкій гласъ наставшаго похода

Во стан дремлющемъ повсюду зазвучалъ!

И воинъ воспрянулъ, и бодрый конь заржалъ.

Полки, устроившись немедленно рядами,

Подвигнулись къ Москв широкими стопами.

Уже сей древній градъ, престольный градъ Царей,

Предсталъ предъ ратными въ обширности своей.

Напрасно взоръ искалъ предла сей громады!

Тамъ храмы, терема, тамъ длинныя ограды

Сливалися вдали съ туманной синевой!

А здсь, надъ быстрою, прозрачною ркой,

Какъ гордый великанъ, Кремль дивный величался,

И златомъ блещущимъ торжественно вн чался,

Уже воители вступили за врата…

И что жъ представилось? повсюду пустота!

Повсюду мрачное, могильное молчанье!

Лишь изрдка неслось плачевное стенанье

Блуждающихъ гражданъ между пустыхь домовъ!

Везд одинъ лишь слдъ свирпства злыхъ враговъ!

Тамъ стаи хищныхъ птицъ, не пуганныхъ рукою,

Летали, веселясь, иль жадно межъ собою

Длили смрадной трупъ поверженныхъ людей!

А здсь, священный храмъ, безъ оконъ, безъ дверей,

Поруганный рукой безумныхъ сопостатовъ,

Вмщалъ въ себ приютъ ползущихъ змй и гадовъ!

Москва! Москва! скажи, что сдлалось съ тобой?

Какой враждебною, карательной судьбой

Твое величіе и слава помрачилась?

Куда дни свтлые, краса твоя сокрылась —

Когда передъ тобой и льдистый Океанъ,

И Обь и Енисей — весь край полночныхъ странъ,

И яростный Кавказъ, колна преклоняли,

И предъ владычицей своею трепетали?

Гд время то, скажи, когда побдный строй,

Кипчатскія орды повергши предъ собой,

Велъ въ торжеств къ теб Царей, Царицъ плненныхъ,

Когда изъ многихъ странъ, обширныхъ, отдаленныхъ,

Послы съ покорностью текли къ твоимъ стнамъ,

И дань богатую несли къ твоимъ стопамъ (8),

Когда Британія и Римъ превознесенный,

И Персскія страны, и Кесарь, столь надменный,

Искали дружества къ себ твоихъ сыновъ,

И блескомъ, пышностью лишь посланныхъ даровъ,

Ревнуя межъ собой, старались отличиться?

О, сколь должна была собою ты гордиться!

И ша ли ты теперь, столь чтимая врагомъ?

Гд твой блестящій мечь? гд тотъ могущій громъ,

Которой поразилъ потомковъ Тамерлановъ,

И въ трепет держалъ кичливыхъ Оттомановъ?

Гд длань та грозная, владычица племенъ,

Безстрашныхъ Рыцарей водившая во плнъ (9)?

Увы! померкъ твоей блескъ славы свтозарной!

Литовскихъ бдныхъ странъ пришелецъ злой, коварной,

Въ минуту бдственныхъ раздоровъ и крамолъ,

Притекъ, какъ лютый змй, и твой повергъ престолъ!

Но есть защитникъ твой, и близокъ часъ спасенья!

Пожди, и минется година золъ, терпнья!

Пожарской, всхъ впреди, съ нахмуреннымъ челомъ,

Казалося, ковалъ отмщенья ярый громъ.

Все войско въ тишин, съ поникшею главою,

Текло ему во слдъ медлительной стопою,

И града благо подъ пышною стной,

Вблизи Арбатскихъ вратъ раскинуло станъ свой (10).

Забывъ походъ и трудъ и силъ изнеможенье,

Вс дружно принялись устроить укрпленье.

Конецъ осьмой Псни.

ПСНЬ ДЕВЯТАЯ.

Уже румянный свтъ Аврориныхъ лучей

Полнеба осіялъ, и мракъ ночныхъ тней

Надъ дальною горой едва бгущій зрлся.

И се Кремлевскихъ стнъ верхъ гордый загорлся

Предъ солнцемъ утреннимъ, весь градъ возсталъ отъ сна,

И пробудилася печальна тишина.

Повсюду шумъ потекъ, но тотъ ли шумъ веселый

Когда окрестныхъ мстъ народъ, оставя селы,

Бжалъ другъ другу слдъ на торжища толпой,

Неся съ собой свой трудъ, иль въ пищу плодъ земной,

И псни радости повсюду раздавались,

И вс въ безпечности покоемъ наслаждались?

Увы, теперь не то! лишь злобныхъ крикъ враговъ,

Съ Кремлевскихъ слышенъ стнъ, какъ лютый вой болковъ,

Попавшихъ дерзостно въ губящую засаду!

А здсь, какъ средь пустынь ведущія ограду,

Дружины Русскія скликались межъ собой!

Везд лишь слышенъ стукъ по звонкой мостовой

Отрядовъ скачущихъ для строгаго надзора!

Какой плачевный видъ для сердца и для взора!

Пожарской опершись на свой булатной мечь

Казалось, размышлялъ, и ждалъ кровавыхъ счь.

Аврамій Палицынъ и Мининъ Слизь стояли,

И мрачныхъ, грозныхъ думъ его не прерывали.

Онъ наконецъ речетъ: ‘Друзья! коварный врагъ

Москву цвтущую повергъ во плнъ и прахъ,

И сей священный градъ въ развалинахъ дымится!

Но тщетенъ мечь его! но тщетно онъ гордится!

Тамъ стны лишь одн, отечество все въ насъ!

Мы живы, и готовъ отмщенья грозный часъ!

Пока еще цпей неволи нтъ позорной,

До тхъ Россія поръ пребудетъ ввкъ свободной!

Я жаждою горю летть въ кровавый ной!

Гд грозна рать сія, воздвигнута Литвой?

Что медлитъ гордый вождь, Хотквичь именитый

Но се гонецъ, въ пыли и потомъ весь покрытый,

Предсталъ къ Пожарскому итакъ ему речетъ:

‘Хотквичь близь Москвы, смотри: се онъ грядетъ!

Се лсъ его знаменъ тамъ ветъ надъ горою!

Я видлъ самъ его, подъ бронею златою

На пышущемъ кон онъ гордо разъзжалъ,

И знакъ рукой своей къ Москв рк давалъ.

Конечно! правятъ путь съ вершинъ горы Поклонной (1)

Туда, гд Храмъ стоитъ, зовомый, Обыденной (2

Едва сей посланный свою окончилъ рчь,

Въ рук Пожарскаго блеснулъ мгновенно мечь.

‘Друзья!’ онъ возопилъ: ‘спшите ополчиться!

Уже къ намъ близокъ врагъ, пойдемъ, пойдемъ сразиться!’

Весь станъ при сихъ словахъ, какъ море, воскиплъ,

И звукъ оружія новсюду загремлъ.

Вс стали въ грозный строй. Пожарской на кон

Ведетъ полки свои поспшно къ той стран,

Гд быстрая рка полкруга образуетъ,

И пышный монастырь въ водахъ своихъ рисуетъ (3),

Да пресчетъ врагу открытый тамо путь,

И до Кремля не дастъ по брегу досягнуть.

Межъ тмъ несмтное Литовцевъ ополченье,

Презрвъ овраги, рвы и быстрыхъ водъ стремленье,

Все бросилося вплавь, и берегъ застоналъ!

Хотквичь, всхъ впреди, походомъ управлялъ,

И первый съ гордостью, неробкою стопою,

На сушу вывелъ рать отважно за собою.

Сколь храбръ, неустрашимъ, столь многихъ и вождей

Считалъ въ полкахъ своихъ подъ властью онъ своей:

Свентецкій, Бугослачь, Загорскій и Снядецкій

И съ ними яростный, безтрепетный Хлопецкій (4).

Вс мужи славные, испытанны въ бояхъ,

Для коихъ смерть ничто, и чуждъ, незнаемъ страхъ (5)!

Вс жаждутъ въ бой летть, вс къ подвигамъ стремятся,

И громкой почестью себя украсить льстятся.

Уже Пожарской Князь оставилъ за собой

Арбатъ, Пречистенку, и свой устроилъ строй

Отъ берега Москвы до берега другаго (6),

Какъ вдругъ гонецъ бжитъ отъ Князя Трубецкаго

Съ прошеньемъ помощи ему на случай дать,

Да съ боку надъ врагомъ онъ будетъ промышлять (7).

Герой, чуждаяся въ душ своей сомннья,

И злобнаго постичь немогши ухищренья,

Изъ войска своего пять сотенъ конныхъ далъ,

Межъ тмъ изъ строя въ строй скакать онъ продолжалъ.

Какой Геройской видъ! какая величавость!

Вo взорахъ пламенныхъ сіяла грозна радость!

Въ рук жъ его сверкалъ булатный, острый мечь,

И черный конскій хвостъ бился созади плечъ.

Все войско въ тишин Героемъ любовалось,

И, смерти страхъ забывъ, безпечно наслаждалось.

Но се, уже присплъ и грозный битвы часъ, (8).

Герой предъ войскомъ сталъ, и такъ возвысилъ гласъ:

‘Друзья! соотчичи! притекъ тотъ день щастливый,

Когда познаетъ врагъ, столь злобный, горделивый,

Отмщенье грозное карательной руки,

Мужайтеся, и въ прахъ падутъ его полки,

Не вы ль за родину святую ополчились,

За вру, за законъ ко брани устремились?

Не вы ли поклялись надъ прахами отцовъ

Имъ въ жертву принести свою послдніе кровь?

Не выли слезный токъ, рыдая, проливали,

Когда о бдствіяхъ отечества внимали?

Ужель забудете священный вашъ обтъ

Тогда, какъ долгъ всхъ насъ ршительно зоветъ

Иль пасть, иль побдишь, и грозными мечами.

Честь нашу возвратить, попранную врагами?

Смотрите: тамо Кремль — престолъ и домъ Царей,

Съ вершины гордыя поруганной своей,

Взираетъ къ вамъ, друзья, и требуетъ отмщенья!

Умремъ, коль рокъ велитъ, нтъ мертвымъ посрамленья!

Но что вщаю я? Всесильный Царь небесъ

Преклонитъ благостный къ намъ взоръ Своихъ очесъ…

Мы страждемъ, бдствуемъ, за вру поборая,

Мы жизни не щадимъ, отечество спасая,

Мы правы, и его отмщенья сильный громъ

Падетъ, губительный, надъ яростнымъ врагомъ!

Дерзайте, о друзья! да съ врой въ Провиднье

Ударимъ на враговъ! погибель и отмщенье!’

— ‘Ура!’ по всмъ полкамъ отгрянулъ звучный гласъ:

‘Отмщенье! смерть врагу! Господь предводитъ насъ!’

По сихъ словахъ весь строй поспшною стопою

На встрчу полетлъ ко вражескому строю.

Гремящій барабанъ и рзкій звукъ броней,

И трубъ военныхъ трескъ, и ржаніе коней,

И крики грозные немолчно раздавались,

И сердцу въ страшную гармонію сливались.

Хотквичь, между тмъ, какъ ярый, гладный волкъ,

Скакалъ и тамъ и здсь, и свой смшенный полкъ

Спшилъ устроивать вдоль берега рядами,

И озирался вкругъ кровавыми очами,

И такъ ко воинству съ надменностью вщалъ:

‘Друзья! сподвижники! се, славный день насталъ,

Когда украсимся вновь славою блестящей —

Всегда намъ врною, повсюду насъ водящей!

Что значитъ рать сія ничтожная враговъ?—

Не рать — но скопище трусливыхъ пришлецовъ!

Пойдемъ! разсемъ ихъ! прогонимъ въ дальни стпи!

Или неволи злой наложимъ тяжки цпи!’

Вщалъ, махнулъ мечемъ, и вмигъ шумящій строй

Пустился въ слдъ ему отважно въ лютый бой.

Какъ тучи грозныя, чреватыя громами,

Гонимы въ небесахъ противныхъ бурь крилами,

Летятъ, сшибаются, другъ друга сильно прутъ,

Льютъ рки огненны, колеблются, ревутъ,

И міру трепетну грозятъ опустошеньемъ:

Такъ оба воинства, пылая равнымъ рвеньемъ,

Уставивъ копій рядъ и остріе мечей,

При гром мдныхъ жерлъ, подъ блескомъ отъ огней,

Сразились межъ собой, и все вкругъ задрожало,

Лсъ ближній заревлъ, и небо запылало!

Какое зрлище! какой ужасный видъ!

Тамъ мечь съ рукой, тамъ шлемъ раздробленный лежитъ!

Тамъ всадникъ палъ съ коня, пронзенный сквозь стрлами!

Тамъ стонетъ глухо конь подъ тяжкими стоцами,

А здсь, съ пылающимъ отъ ярости челомъ,

Стремится воинъ въ слдъ за раненнымъ врагомъ,

И дланью досягнуть желая сопостата,

Становится на грудь поверженнаго брата.

Повсюду кровь течетъ шумящею ркой!

Смерть лютая бжитъ, ярясь, изъ строя въ строй,

И стелетъ ратниковъ вокругъ себя грядою!

Дымъ черный ввыспрь потекъ, и будто пеленою

Поля воздушныя надъ войсками покрылъ,

И солнца яркій свтъ собою затемнилъ!

Казалось, мрачна ночь на неб воцарилась,

И торжествомъ своимъ надъ яснымъ днемъ гордилась!

Лишь пламя бранное, летая тамъ и тамъ,

Сіяло, грозное, по шлемамъ и щитамъ!

Лишь слышенъ вопль и крикъ и стоны пораженныхъ,

И грохотъ мдныхъ жерлъ, къ убійству устремленныхъ.

Какъ быстрая волна, сторонъ обихъ рать,

Иль дни-гнется впередъ, иль въ тылъ течетъ опять!

То вдругъ утихнетъ все, то грянетъ съ новымъ трескомъ!

То ляжетъ все во мракъ, то озарится блескомъ!

О вкъ, минувшій вкъ, покрытый вчной тмой,

Къ теб взываю я: раскройся предо мной!

Да громко возвщу, восторгомъ окриленной,

Героевъ подвиги во слухъ всея вселенной!

Гагаринъ, храбрый вождь, на правой сторон,

Сквозь копья, рядъ мечей, на яростномъ кон,

Врубился первый въ строй, и сильною рукою,

По грудамъ мертвыхъ тлъ, путь ширилъ предъ собою.

Все падало предъ нимъ, иль обращалось въ бгъ,

Страхъ грозный обуялъ сердца Литовцевъ всхъ!

Но се, мгновенно вождь, подъ бронею блестящей,

Явился межъ толпы бгущей и шумящей.

‘Куда, о робкіе?’ во гнв онъ воззвалъ,

И блещущимъ мечемъ по воздуху махалъ:

‘Гд ваше мужество? о стыдъ! о поношенье!

Одинъ лишь дерзостный все гонитъ ополченье!

Смотрите, — симъ мечемъ несу за васъ я месть,

Паду, иль возвращу потерянну вамъ честь!’

То былъ Хлопецкій вождь, и съ словомъ симъ стрлою

Пустился, пламенный, бія коня пятою,

Едва могъ слдовать за нимъ летящимъ глазъ!

Конь встртился съ конемъ, и оба пали въ разъ!

Герои, вставъ съ земли, еще съ лютйшимъ жаромъ

Стопы свои стремятъ, и яростнымъ ударомъ

Разятъ другъ друга въ грудь, и яркій свта лучь

Отъ стали побжалъ, какъ блескъ громовыхъ тучь!

Земля изрытая дрожитъ подъ ихъ ногами!

То ставятъ, щитъ къ щиту, то, грозными мечами

По шлемамъ пламень льютъ, и быстро вкругъ блестятъ!

Гагаринъ, наконецъ, вонзаетъ свой булатъ

Въ плечо противника, кровь хлынула ркою!

Но врагъ, еще лютй, могучею рукою

Разитъ его во шлемъ, и шлемъ съ главы ниспалъ,

Но мечь надъ головой лишь только пробжалъ!

Уже, лишенны силъ, едва Вожди ступаютъ,

И рже мечь блеститъ, и рже поражаютъ,

Уже Сарматъ и Россъ на землю пасть готовъ:

Какъ скачетъ вдругъ толпа свирпая враговъ,

И храбрыхъ витязей мгновенно разлучаетъ,

Стремится дале, и бой возобновляетъ,

Хованской, между тмъ, съ дружиною своей,

На лвой сторон, гд смерть еще лютй

Рукой губительной несла опустошенья,

Стоялъ, какъ грозный мысъ средь бурныхъ водъ стремленья,

И мощной дланію Литовцевъ отражалъ.

Напрасно Бугослачь вс силы напрягалъ

Сломить сего вождя, и, гнвомъ распаленный,

Стремитъ въ Хованскаго свой дротикъ изощренный,

Ударъ ужаснйшій, щитъ твердый сквозь пробитъ,

И бокъ уязвленный весь кровію покрытъ.

Какъ левъ, неврною пораненный стрлою,

Ярится, и ловца въ тылъ гонитъ предъ собою:

Такъ Русской витязь сей, весь пламень, грозный гнвъ.

Отбросивъ гордо щитъ, и раны боль презрвъ,

Стремится ко врагу, и громко такъ взываетъ:

‘Отмщу за честь мою, мн мечь не измняетъ!’

И съ словомъ симъ ударъ удару шлетъ во слдъ,

И тамъ и здсь разитъ, повсюду смерть несетъ.

Уже не видитъ врагъ ни въ чемъ себ защиты,

И твердый шлемъ его и латы сквозь пробиты,

Еще ударъ, и мечь изъ рукъ врага упалъ!

И врагъ весь въ трепет, израненный, бжалъ’

А тамъ, Загорскій вождь, съ отборною дружиной,

Всю ярость изощрялъ надъ Русскихъ войскъ срединой.

Толпа толп во слдъ, одна другой лютй,

Стремились дерзостно на копья, рядъ мечей.

Какъ море бурное, изрытое буграми,

Колеблется, реветъ, и ярыми волнами

Въ прибрежный валъ твердынь, вздымаясь, злбно бьетъ,

Но валъ стоитъ, и водъ назадъ громады шлетъ:

Такъ Русскихъ строй Дворянъ, недвижимый, безстрашный,

Литовцевъ отражалъ напоръ въ бою ужасный,

И трупы мертвые клалъ грудой предъ собой,

Плещеевъ, храбрый вождь, могучею рукой,

Какъ горныхъ водъ потокъ, долинъ опустошенье,

Повсюду смерть носилъ и злобнымъ пораженье.

Пожарской, между тмъ, леталъ и здсь и тамъ —

Везд, гд только смерть являлася очамъ,

Везд, гд бой лютй свирпствовалъ межъ ратныхъ!

Подъ тучей пуль и стрлъ, сквозь рядъ мечей булатныхъ,

Какъ ярый богъ воины, враговъ онъ поражалъ,

И мрилъ взоромъ все, и всмъ распоряжалъ.

Повсюду Мининъ съ нимъ. Средъ общаго смятенья,

Средь всхъ ужасовъ кроваваго сраженья,

Онъ хладенъ и ршимъ и дальновиденъ былъ (9),

Давалъ Вождю совтъ, и жизнь его хранилъ,

Но что тамъ зритъ мой взоръ? между рядовъ смшенныхъ,

Межъ тысячи мечей, къ убійству устремленныхъ,

Какъ будто осненъ незримою рукой,

Аврамій Палицынъ нетрепетной стопой

Течетъ изъ края въ край, и молитъ ратоборцевъ

Сласти отечество отъ яростныхъ Литовцевъ’

Уже свтило дня съ лазуревыхъ небесъ

Склонялось въ зарев за дальный, мрачный лсъ,

И войско Русское вдругъ стало колебаться,

Враги же злобные еще лютй стремятся.

Пожарской, гибель зря, возвысилъ голосъ свой:

Да рать вся спшится! и ярый, грозный бой

Еще ужасне въ рядахъ возобновился,

Но врагъ потерь своихъ нимало не страшился,

Тамъ вмсто одного являлось десять вдругъ!

Казалось, поборалъ имъ злобный ада духъ!

Уже ослабшія Россійскихъ странъ дружины

Готовы были пасть подъ дланью злой судьбины…

Что жъ длалъ Трубецкой? онъ на Донскихъ поляхъ

Спокойно пребывалъ тогда въ своихъ шатрахъ (10),

И видя Русскихъ войскъ въ бою изнеможенье,

Питалъ въ душ своей постыдно утшенье,

И мнилъ, что вс падутъ подъ вражеской рукой,

Столь подлой зависти покоренъ былъ душой!

Но сотни т, что взялъ къ себ онъ предъ сраженьемъ,

Прещеніе его отвергнувши съ презрньемъ,

Пустились, грозныя, на бой противъ враговъ,

Туда же потекли Дружининъ, Межековъ,

Козловъ и Коломнинъ, Козацки Атаманы (11) —

И хищные враги, какъ плотоядны враны,

Разимые отъ нихъ, колеблются, бгутъ!

Все войско ожило, вс смерть и гибель шлютъ

Въ тылъ рати вражеской, стремящейся позорно!

Напрасно вождь ея противился упорно,

Напрасно удержать ее еще желалъ,

Все тщетно! грозный страхъ всхъ въ бгств погонялъ!

Дружины Русскія, окончивъ пораженье,

Воздали Господу сердецъ благодаренье.

Наутро, солнца лучь когда едва блестлъ,

Хотквичь рать свою опять на бой повелъ.

Межъ тмъ, какъ часть одна къ Москв рк спускалась,

Другая по горамъ на право простиралась (12).

Пожарской, видя то, подвинулся назадъ,

И сталъ близь берега, лсной гд нын рядъ (13).

Въ то время, какъ сей вождь готовился къ сраженью,

Возсталъ и Трубецкой, по вражьихъ войскъ движенью

Онъ могъ угадывать, что врагъ къ нему идетъ,

И что онъ въ таборахъ сраженья не минетъ.

Блестящею толпой отвсюду окруженный,

Красивъ и величавъ, и гордостью надменный,

На пышущимъ кон онъ тихо разъзжалъ,

И въ Лужникахъ большихъ со всею ратью сталъ (14).

Хотквичь, между тмъ, отважно приближался —

И се, съ обихъ странъ предъ войскомъ показался.

Какъ тучи грозныя, одна другой во слдъ,

Текутъ, ширяются, и кроютъ солнца свтъ,

Такъ шумные полки несмтныхъ силъ Литовскихъ

Простерлись средь полей обширнйшихъ Московскихъ.

Вдругъ громы грянули, и воздухъ застоналъ!

Изъ края въ край полковъ огнь вспыхнулъ, заблисталъ!

Все небо тучами багровыми покрылось,

И солнце, поблднвъ, во мракъ густой сокрылось!

Везд ярится смерть, и жадною рукой

Кладешь, свирпая, тлъ груды за собой!

Повсюду крикъ и вопль, и раненныхъ стенанье,

И ржаніе коней, и воиновъ взыванье!

Черкасской яростный съ дружиною своей

Врубился первый въ строй средь копій и мечей,

И дланью мощною, громовой какъ стрлою,

Все рушилъ, поражалъ, и гналъ все предъ собою.

Во слдъ ему текли Мансуровъ, Левашовъ —

Два мужа славные, каратели враговъ,

И съ равнымъ рвеніемъ булатными мечами

Между Литовскими носили смерть рядами.

Вотще Свентецкій вождь бгущихъ собиралъ,

Вотще просилъ, грозилъ, и съ бой ихъ обращалъ,

Все устремилось вспять, ища себ спасенья!

Но сей безстрашный вождь, средь общаго смятенья,

Скоре восхотлъ смерть лютую приять,

Чмъ мсто уступить, и со стыдомъ бжать.

Съ преломленнымъ мечемъ, съ открытою главою,

Еще боролся онъ съ побдною толпою,

Но палъ, какъ гордый дубъ съ вершины горъ падетъ,

И за собой древа другія съ слдъ влечетъ.

Немного дале: съ мечемъ окровавленнымъ,

Съ брадой всклокоченной, со взоромъ разъяреннымъ,

Кутумовъ тамъ скакалъ, и въ вражескихъ рядахъ,

Какъ духъ губительный, носилъ и смерть и страхъ.

Хованской, между тмъ, отмщеніемъ пылая,

И лютой раны боль ее гнв презирая,

Межъ смшенныхъ рядовъ Бугослача искалъ —

Увидлъ, закиплъ и съ яростью напалъ.

Напрасно копій рядъ и рядъ мечей блестящихъ

Возсталъ противъ него въ рукахъ враговъ грозящихъ,

Все тщетно! грозною, могучею рукой

Онъ рушитъ всякъ оплотъ мгновенно предъ собой,

И свой булатной мечь во грудь Вождя вонзаетъ,

И бездыханнаго на землю повергаетъ.

А тамъ, какъ ярый левъ межъ стаи робкихъ псовъ,

Плещеевъ, храбрый вождь, леталъ между враговъ,

И устилалъ свой путь бездушными тлами!

То поражалъ мечемъ, то конь топталъ ногами!

Но грозный смерти часъ ударилъ для него:

Стрла свиститъ, бьетъ въ грудь — и нтъ вождя сего!

Гагаринъ, зря сіе, весь яростью пылаетъ,

И къ Дмитріеву такъ, полнъ горести, вщаетъ!

‘Мой другъ! Плещеевъ палъ! Да остріемъ мечей

Пойдемъ отмстить врагу! пусть кровью онъ своей

Заплатитъ намъ за кровь храбрйшаго межъ нами!

Заплатитъ дорого, клянусь въ томъ Небесами!’

И съ словомъ симъ Вожди, отдавъ конямъ бразды,

Летятъ стремительно во вражески ряды,

И мощною рукой несутъ опустошенья,

И нтъ отъ нихъ врагамъ караемымъ спасенья.

Въ то время, какъ успхъ здсь лаврами внчалъ,

Хотквичь за ркой, гд Трубецкой стоялъ,

Терзалъ ряды полковъ, и кровью, какъ струями,

Багрилъ Донски поля, и мялъ все подъ ногами.

Пожарской, зря сіе, взялъ полкъ сторожевой,

И полетлъ туда, гд былъ свирпй бой —

Притекъ, но въ тотъ же мигъ разимые врагами

Полки Козацкіе поспшными стопами,

Смшавшись межъ собой, ударилися въ бгъ.

Хотквичь, съ радостью взирая на успхъ,

Еще къ Пожарскому отважнй устремился,

И смять его съ полкомъ въ душ надеждой льстился.

Пожарской, какъ герой, какъ дивный полубогъ,

Какъ избавленія отечества залогъ,

Съ безтрепетнымъ челомъ Хотквича встрчаетъ,

И цлые ряды мгновенно повергаетъ!

Подобно, какъ скала, надежный стражъ бреговъ,

Смется ярости бунтующихъ валовъ,

И влагу пнную дробитъ вокругъ стопами:

Такимъ казался сей герой между врагами!

Онъ, въ грозномъ мужеств, могучею рукой

Разитъ, и въ прахъ кладетъ тлъ груды предъ собой!

Напрасно туча пуль и туча стрлъ пернатыхъ

Шумитъ надъ головой, и рядъ мечей подъятыхъ

Ударъ губительной на грудь его стремитъ,

Сама страшится смерть, и дал прочь бжитъ.

Межъ тмъ Литовскихъ силъ другое отдленье

Направило свое отважное стремленье

Туда, гд валъ укрпъ храмъ Божій окружалъ (15),

И рать Козацкую немногую вмщалъ.

Какъ волки гладные, бгущіе ко стаду,

Ярятся, и летятъ съ размаху чрезъ ограду?

Такъ злобные враги, презрвъ и валъ и ровъ,

Бскакали дерзостно, и слабыхъ Козаковъ,

Какъ жертву мщенія, нещадно поразили, j

И знамя Польское мгновенно водрузили.

Аврамій, зря сіе, въ душ вострепеталъ,

И въ таборъ къ Козакамъ немедля поспшалъ.

‘Друзья!’ вщаетъ онъ: ‘къ чему сіе киченье,

Сей духъ крамолъ, вражды, и ратныхъ длъ презрнье?

Теперь ли время намъ считаться межъ собой (16)?

Тогда, какъ Русскихъ кровь струится тамъ ркой,

Вы здсь въ бездйствіи спокойными очами

Взираете на насъ, караемыхъ врагами!

И скоро, можетъ быть, строй Русской весь падетъ,

И врагъ оставшихъ въ плнъ постыдно повлечетъ!

Что нужно вамъ, друзья? скажите безпритворно,

Быть лучше искреннимъ, чмъ мысль питать позорно!

Не деньги ли?— казна обители святой

Вся вамъ принадлежитъ, клянуся въ томъ душой (17)!

Возьмите! — лишь свое отечество спасите!

Тамъ знамя Польское воздвигнуто!— воззрите!

Туда, друзья мои! туда зоветъ васъ честь!

Летите, и врагамъ несите грозну месть!’

Вщалъ, и будто огнь всхъ души проникаетъ,

Восторгъ кипитъ въ сердцахъ, и гнвъ въ очахъ пылаетъ,

Вс вспрянули, текутъ, и старецъ имъ во слдъ

Благословеніе съ святой молитвой шлетъ.

О старецъ доблестный! утшься, гласъ нелестный

Моленья твоего идетъ въ чертогъ небесный!..’

Какъ яростный потокъ, сорвавшись съ высоты,

Стремится въ низкій долъ, и силой быстроты

Мгновенно предъ собой преграды разрушаетъ:

Такъ грозна рать сія къ укрпамъ притекаетъ,

Укрпы, рядъ мечей и пуль свинцовыхъ градъ —

Все тщетно! все ничто! отмстители летятъ,

Презрвъ и страхъ и смерть, — и все вдругъ побжало!

И знамя Польское къ стопамъ съ позоромъ пало!

Межъ тмъ все люта брань изъ края въ край текла,

И цлые ряды, то тамъ, то здсь, рвала.

Но се, мгновенно рать со берега крутаго

Стремится чрезъ рку до берега другаго —

То Мининъ строй дворянъ велъ быстро за собой,

И въ бокъ притекъ врагамъ, и мощною рукой

Понесъ межъ ихъ полковъ повсюду пораженье.

Какъ ярый, лютый вихрь, въ губительномъ стремлень,

Падетъ на древній боръ, и боръ реветъ, трещитъ,

И гордыхъ сосенъ рядъ исторгнутыхъ лежитъ:

Такимъ сей зрлся вождь, и съ нимъ сей строй разящій (18) —

Не строй, но громъ небесъ, отмщеніе носящій!

При семъ Пожарской вдругъ всмъ войскамъ повеллъ

Ударить на Брага, и врагъ отороплъ!

Тснимый, смшанный, не зря себ спасенья,

Онъ въ бгъ ударился отъ грозна пораженья,

И стана своего за валъ крутой спшилъ,

И въ стан обрсти себ защиту мнилъ,

Все тщетно! валъ поникъ предъ Русскими орлами,

И знамя Русское еоздвиглось надъ шатрами!

Хотквичь все забылъ, забылъ и честь и стыдъ,

И побжалъ туда, гд путь въ Литву лежитъ.

Еще каратели, пылая грознымъ мщеньемъ,

Желали вдаль летть за вражьимъ ополченьемъ,

Но мудрый, храбрый Вождь то длать воспретилъ,

И такъ ко воинству побдному гласилъ:

‘Друзья! Двухъ радостей въ одинъ день не бываетъ!

Уже и безъ того врага страхъ погоняетъ (19).’

Конецъ девятой Псни.

ПСНЬ ДЕСЯТАЯ.

Едва лишь Солнца лучь наутро заблисталъ,

Хотквичь отъ Москвы поспшно побжалъ

Безъ пушекъ, безъ знаменъ, съ разбитыми полками,

И устилалъ свой путь бездушными тлами.

Гд воинство сіе? гд рать богатырей,

Мечтавшихъ дерзостно въ надменности своей

Возстать владыками надъ Русскою страною?—

Ихъ кости гложетъ песъ! ихъ гордость подъ пятою!

Но, ахъ, не весь еще отверженъ былъ позоръ!

Еще врагъ оскорблялъ сыновъ Россіи взоръ,

Шатаясь на стнахъ Кремлевскихъ возвышенныхъ,

И отъ чела твердынь, отважно взгроможденныхъ,

Еще онъ бранію и смертію грозилъ,

И въ мужеств своемъ увренъ твердо былъ.

Напрасно предлагалъ Пожарской съ увщаньемъ

Къ стопамъ мечь положить, и ложнымъ упованьемъ

На щастливой успхъ свой разумъ не прельщать,

Напрасно! лютый врагъ дерзалъ лишь угрожать!

И мдныхъ жерлъ кругомъ обставившись рядами,

Ругался злобно онъ надъ Русскими полками.

Почто же не летятъ отважною стопой

На приступъ ко врагу, и мстящею рукой

Священный Кремль отъ рукъ злодевъ не спасаютъ?

Почто въ бездйствіи дружины пребываютъ?

Увы! Князь Трубецкой какъ будто возропталъ,

Зачмъ съ полкомъ своимъ противъ враговъ восталъ.

Забывъ и Русскихъ честь и бранные успхи

Тщеславья жалкій рабъ, среди постыдной нги,

Не мыслилъ бол онъ о брани и длахъ!

Полки жъ Пожарскаго, умаленны въ бояхъ,

Не въ силахъ были стать противъ укрпъ высокихъ,

Обширныхъ, гордыхъ стнъ и водныхъ рвовъ глубокихъ.

Часы крылатые невидимо летятъ,

Дни быстрые текутъ, дружины жъ все стоятъ!

И мсяцъ ужь прошелъ, и вотъ другій въ исход:

Какъ пала грозна всть въ смущеннымъ вдругъ народ,

Что самъ злой Сигизмундъ, въ отмщеніе за стыдъ,

Съ великимъ воинствомъ къ Москв уже сптитъ,

Что кровью поклялся онъ, клятвами богатый,

Загладить тяжкія Хотквича утраты.

Но гордой Трубецкой сей всти не внималъ,

И къ приступу спшишь не мыслилъ, не мечталъ!

Аврамій Палицынъ, бды предвидя новы,

Ршился побдить вражды вс злобны ковы,

И къ Трубецкому въ станъ немедленно течетъ,

И такъ вождю сему безъ робости речетъ:

‘Внемли словамъ моимъ нелестнымъ, неприворнымъ:

Я сердца не черню хотніемъ позорнымъ!

Одна лишь истина предметъ священный мой,

И истину притекъ вщать я предъ тобой!

Я злобы не страшусь, и гнвъ твой, и прещенья,

Ничтожны для меня, страшусь лишь Провиднья!

И что осталось мн въ преклонныхъ сихъ лтахъ?

Моя обитель — гробъ! надежда — въ небесахъ!

Отрекшись всхъ суетъ и міра обольщеній,

Чуждаяся страстей и злобныхъ искушеніи,

Еще я жилъ дышалъ любовію святой

Къ блаженству общему, попранну днесь войной,

И Неба не длилъ съ отеческой страною!

Могу ли не вщать безстрашно предъ тобою,

Что ты, о гордый Князь! отечество забылъ,

И имя Трубецкихъ безчестьемъ очернилъ!

Къ чему сія вражда? сей злобный духъ киченья?

Уже ль милй теб страны родной спасенья

Ничтожной гордости блескъ пышный, но пустой?…

Пожарской, ты речешь, почто передъ тобой,

Предъ старшимъ какъ вождемъ, главы не преклоняетъ,

И строгой должности порядокъ нарушаетъ?

А буйство, а развратъ, а хищность Козаковъ?

Ни слова, гордый Князь!— тамъ вопитъ Ляпуновъ!

Но пусть виновны мы, виновны ли другіе?

Виновна ли Москва? Се храмы, зри, святые,

Се Кремль съ возвышенной, блестящею главой,

Стоятъ поруганны разбойничьей рукой, —

Стоятъ, и требуютъ защиты и отмщенья!

А ты, полнъ гордыхъ думъ, преступнаго киченья,

На лож возлежишь, и склабишь подло взоръ!

Уже ль душ твоей чуждъ совсти укоръ?

Скажи, съ какимъ челомъ предъ ликомъ ты священнымъ

Въ молитвахъ припадешь, и съ сердцемъ озлобленнымъ,

Возможешь ли Творца во благо умолять?

Скажи, какой рукой ты станешь прижимать

Жену и милыхъ чадъ къ груди своей коварной?

Страшись, отечества о сынъ неблагодарной!

Все чуждо для тебя! повсюду ты пришлецъ!

И мстителенъ къ теб раздраженный Творецъ?

И домъ твой — не приютъ! тамъ вопитъ преступленье!

Ты жертва злой тоски! съ тобой все поношенье!

Но что вщаю я? меня объемлетъ страхъ!

Пойду! Еще есть намъ Заступникъ въ небесахъ!’

— ‘Постой, о мужъ святый!’ Князь Трубецкой взываетъ,

И къ старческой рук главу свою склоняетъ,

‘Твой гласъ, священный гласъ, до сердца мн проникъ!

Я вижу днесь мой грхъ: онъ тяжекъ-и великъ!

Иду, спшу на брань! да кровью и длами

Заглажу свой позоръ, сражаясь со врагами

Наутро двигнулись со всхъ сторонъ полки,

И протянулися отъ береговъ рки

Кругомъ обширныхъ стнъ и грозныхъ укрпленій,

И ждали отъ вождей на приступъ повелній.

Межъ тмъ отважный Струсъ, то здсь, то тамъ бродилъ (1),

И къ бою рать свою устроивать спшилъ.

Вдругъ громы грянули, и башни потряслися!

Огни съ обихъ странъ, какъ молніи, зажглися,

И, черный дымъ взвился надъ ратными столбомъ!

Стенанье, вопль и крикъ неслись тогда кругомъ!

Пожарской, братъ Вождя губительной рукою

Свинцовый сыпалъ градъ, какъ шучу, предъ собою,

И съ высоты укрпъ враговъ рядами рвалъ,

Иль стны ядрами разилъ и колебалъ.

Казалось, самый адъ разверзся подъ стопами,

И пышутъ небеса кровавыми огнями!

Пожарской, главный вождь, страхъ презря смерти злой,

Везд отважности примръ давалъ собой:

То робкихъ ободрялъ, то раннее стремленье

Удерживалъ другихъ, во благо и спасенье!

Гагаринъ дерзостный съ дружиною своей,

Подъ тучей пуль и стрлъ, средь тысячи смертей,

Безстрашно бросился къ стнамъ Кремля высокимъ,

Стоящимъ по гор за воднымъ рвомъ глубокимъ —

И ровъ за нимъ изчезъ! онъ мощною рукой

Вздымаетъ лстницу мгновенно предъ собой!

Сподвижники его, пылая равнымъ рвеньемъ,

Летятъ во слдъ ему къ врагамъ съ ожесточеньемъ!

Щиты поверхъ главы, мечи устремлены,

И уже близь зубцовъ высокія стны:

Ужъ вдругъ шумящею, клокочущей ркою,

Смола, возженная злохитрою рукою,

Съ громадой твердыхъ тлъ стремится отъ враговъ —

И пали лстницы со всею ратью въ ровъ!

Гагаринъ, невредимъ средь множества погибшихъ,

За дерзкій подвигъ свой смерть люту получившихъ,

Встаетъ, и остальныхъ опять на бой зоветъ,

Но се, Пожарской Князь къ нему мгновенно шлетъ

Съ приказомъ отступить, да храбростью безплодной

Не рушится въ полкахъ войны порядокъ должной.

Какъ къ стаду робкому пасущихся овецъ

Стремится ярый, левъ, но встртивъ наконецъ

Стрегущихъ пастырей рядъ копій изощренный,

Реветъ, и тихо въ лсъ идетъ уединенный:

Таковъ Гагаринъ былъ, онъ медленной стопой

Въ обратный путь течетъ, и въ ярости рукой

Еще грозитъ врагамъ, сидящимъ за стнами,

И ставитъ рать свою съ другими въ рядъ полками.

На лвой же стран у Воскресенскихъ вратъ,

Гд съ чистой врою сыны Россіи чтятъ

Ликъ Бога Матери, точащій изцленье (2),

Еще свирпе казалось тамъ боронье.

Ударъ удару въ слдъ, за громомъ громъ гремитъ,

И гордый верхъ стны весь трупами покрытъ!

Но врагъ безъ трепета смерть грозную встрчаетъ,

И дланью мощною рать Русскихъ отражаетъ.

Напрасно, страхъ презрвъ, отважною стопой

Хованской, славный вождь, дружину велъ на бой,

И тщился досягнуть верховъ стны зубчатой,

Все возвращалось вспять, и съ новою утратой.

Межъ тмъ Князь Трубецкой, презрвъ и смерть и страхъ,

На пышущемъ кон леталъ въ своихъ полкахъ!

Съ челомъ безтрепетнымъ, подъ тучей пуль свистящихъ,

Подъ блескомъ мдныхъ жерлъ, безъ умолку гремящихъ,

Онъ воиновъ своихъ на приступъ ободрялъ,

И грознымъ мужествомъ ихъ души оживлялъ.

Везд, гд брань лютй, онъ тамъ всегда являлся,

Искалъ опасностей, въ опасности кидался,

И жизни не щадилъ въ сей славный битвы часъ!

Повсюду слышался его призывный гласъ!

Повсюду мечь его, силъ вражескихъ каратель,

Блисталъ средь мглы густой, какъ славы указатель!

Пылая рвеніемъ, неробкою стопой

Полки его текли во слдъ ему на бой.

Громъ пушекъ, ружей трескъ, на мигъ не умолкали

И башни гордыя глазами помовали.

Ужь стны кровію покрылися враговъ,

И Русскихъ храбрый строй уже близь ихъ верховъ:

Какъ вдругъ Никольскихъ вратъ затворы разршились,

И злобные враги мгновенно устремились!

Толпа толп во слдъ, волнуяся, текутъ,

И гибелью грозятъ, и смерть въ рукахъ несутъ.

Но храбрый Трубецкой, съ Козацкими полками,

Спшитъ на встрчу къ нимъ, и грозными мечами

Ихъ цлые ряды кладетъ къ своимъ стопамъ,

Тснитъ, и гонитъ всхъ обратно ко вратамъ.

Напрасно удержать враги его мечтали,

Влетлъ какъ ярый вихрь, и вс препоны пали!

Въ тожъ время самое, съ дружиною своей,

Хованской бьетъ врата, и рушитъ ихъ съ верей.

Вс, полны радости, отважными стопами,

Стремятся града внутрь за злобными врагами,

И груды мертвыхъ тлъ безчисленныхъ лежатъ,

Остатки же враговъ укрыться въ Кремль спшатъ (3).

Пожарской яростный, въ жару и иступлень,

Летитъ къ стнамъ Кремля, и кличетъ ополченье:

‘Сюда, друзья, за мной! сюда зоветъ васъ честь!

Несите на враговъ и смерть и огнь и месть!

Пусть все разрушится! пусть все падетъ предъ нами!

Дерзайте! нтъ врагу спасенья за стнами!’

Межъ тмъ, какъ онъ взывалъ, блеснулъ мгновенно свтъ,

Величественна тнь съ высотъ небесъ течетъ,

И стала передъ нимъ, и такъ къ нему вщаетъ:

‘Постой! куда тебя стремленье увлекаетъ,

О витязь дерзостный? здсь домъ Царей твоихъ!

Здсь въ храмахъ Божіихъ почіетъ прахъ Святыхъ!

Смирися, гордый вождь, и сердцемъ и душою!

Не оскверни Святынь убійственной рукою!

Уже ль забылъ теперь, что прежде въ страх чтилъ?

Пусть злобные враги… знать такъ Творецъ судилъ!

Но скоро, скоро часъ настанетъ избавленья —

Когда, безъ грознаго и лютаго сраженья,

Враги главы свои преклонятъ предъ тобой!

Надйся! Царь небесъ надъ Русскою страной! ‘

Смущенный, трепетный Пожарской вопрошаетъ:

— ‘Кто ты, священна тнь? кто мной повелеваетъ?’ —

‘Я тотъ Великій Князь, что при Донскихъ струяхъ

Полки Мамаевы повергъ, разсыпалъ въ прахъ!

Я градъ сей сорудилъ, отъ варваровъ забрало (4),

И слав Русскихъ странъ я первый далъ начало!’

Вщалъ, и къ небесамъ мгновенно воспарилъ.

Пожарской вспять потекъ, и рать остановилъ.

‘Друзья!’ вщаетъ онъ: ‘сдержите жаръ стремленья!

Здсь тайна царствуетъ святаго Провиднья!’

По сихъ словахъ замолкъ повсюду брани громъ,

Лишь рать, блюдя врага, обстала Кремль кругомъ.

Когда затихнетъ все, и мсяцъ величавой

Возстанетъ въ сумрак надъ дальною дубравой,

И свтъ свои разольетъ въ померкшихъ небесахъ:

Тогда является на дремлющихъ стнахъ

Призракъ ужаснйшій, со впалыми щеками,

Съ главой поникшею, чуть зрящими очами,

И бродитъ медленно неврною стопой

Изъ края въ край стны, отъ башни до другой!

И слышатся его печальныя стенанья,

Какъ жертвы лютаго, несноснаго страданья!

Казалось, самый адъ, воззря на ликъ его,

Смягчилъ бы ярость всю свирпства своего!

То былъ ужасный гладъ. Онъ жадными руками (5)

Искалъ умершихъ тлъ, гніющихъ за зубцами

И воплемъ горестнымъ весь воздухъ наполнялъ:

‘О Сигизмундъ! почто ты жалости не внялъ?

Почто оставилъ насъ въ семъ грозномъ заточень?

Страшись, о гордый Царь! есть мститель —Провиднье!’

Проходятъ дни, и се четвертый наступилъ,

И солнца юнаго лучь небо озарилъ:

Вдругъ знамя блое воздвиглось надъ стною,

Врата отверзлися, и медленной стопою (6),

Печальны, трепетны, враги толпой идутъ,

И въ знакъ повинности мечи свои кладутъ.

Какой восторгъ въ душахъ! какое восхищенье!

Дружины Русскія, воздавъ благодаренье

Творцу всевышнему, спасителю отъ бдъ,

Текутъ во внутрь Кремля вождямъ своимъ во слдъ (7).

Но чтожъ представилось, увы, предъ ихъ очами?

Тамъ храмы Божіи поруганны врагами!

Тамъ свтлый домъ Царей и пустъ и мраченъ былъ!

Тамъ мертвыя тла изрыты изъ могилъ

Для утоленія мучительнаго глада,

Се зврства лютаго достойная награда!

Вожди немедля шлютъ гонцовъ по всмъ градамъ,

Да съ чистой врою явятъ ко Небесамъ

Сыны отечества за странъ родныхъ спасенье

Неложное сердецъ и дутъ благодаренье,

Да спшной вс стопой въ престольный градъ идутъ,

И на престолъ Царя согласно изберутъ.

И се, народъ течетъ шумящими толпами:

Бояре и Князья, владльцы надъ землями,

И Кремль едва ихъ могъ въ стнахъ своихъ вмстить!

И судятъ, рядятъ вс, кому на Царств быть.

Аврамій Палицынъ, явясь среди народа,

Вщалъ:, настала днесь желанная свобода!

Разбитый, злобный врагъ изъ Русскихъ странъ бжитъ,

Побда жъ намъ покой и щастіе даритъ.

Друзья! намъ нуженъ Царь! да общими устами

Теперь мы изберемъ единаго надъ нами!

Я знаю, многіе, льстясь ложною мечтой,

Къ сей громкой почести взоръ устремляютъ свой.

Гордясь имуществомъ и предками своими,

Безъ собственныхъ заслугъ, заслугами чужими

На Царственный престолъ мнятъ путь себ открыть,

И духомъ бдные, въ внц кичатся быть.

Не польза общая, не чувство доброй славы,

Но роскошь, прихоти, ничтожныя забавы,

Но мысль позорная всхъ казнью устрашать,

Самимъ же гордецамъ безъ казни пребывать —

Вотъ мыслей ихъ предметъ! вотъ ихъ сердецъ желанья!

Прочь новыя бды и новыя страданья!

Намъ нуженъ тотъ съ Цари, кто искренней душей

Чтитъ вру и законъ, и чуждъ всхъ злыхъ страстей,

Кто благо общее всему предпочитаетъ,

И въ щастіи другихъ свое предполагаетъ,

Кто добръ, лишь для добра, не для молвы пустой,

Кто любитъ истину для истины самой —

И сей великій мужъ, друзья, теперь предъ вами!

Вотъ онъ — Пожарской Князь! да судъ вы дайте сами:

Не онъ ли жизнь свою всю служб посвятилъ,

Труды, опасности для васъ переносилъ?

Не онъ ли, ранами во брани уязвленный,

Возсталъ, забывъ болзнь, за отчій край священный?

Не онъ ли, наконецъ, сей мощною рукой

Разсыпалъ въ прахъ полки Литовцевъ предъ собой,

И спасъ отечество отъ бдствій и плненья?

Ему довлетъ честь! ему благодаренья!

Съ побдою внецъ онъ вмст получилъ,

Побдой же Творецъ его благословилъ!

О, кто противъ сего возстанетъ между нами?

Кто можетъ, дерзостный, идти въ споръ съ Небесами?

И такъ, Соотчичи! долгъ за долгъ воздадимъ:

Да Царственный внецъ украсится днесь имъ!’

— ‘Да будетъ онъ Царемъ!’ вдругъ звучны восклицанья

Отвсюду понеслись’ какъ грома грохотанья:

‘Не нашъ, не нашъ то даръ! онъ самъ все приобрелъ!

Онъ жизнь намъ возвратилъ! онъ спасъ родной предлъ!’

По семъ, шумящею и радостной толпою,

Бояре и Князья, и вс текутъ къ Герою,

И пали передъ нимъ, и молятъ восприять

Внецъ отъ ихъ руки и Царствомъ управлять.

Спокоенъ, важенъ, тихъ, Пожарской къ нимъ вщаетъ:

‘Сіяніе внца меня не ослпляетъ!

Я щастливъ, если могъ спасти свой край родной,

Спасать же намъ его, есть долгъ всхъ насъ святой!

Я славой не кичусь, но то, что ощущаю,

На вс отличія и троны не смняю.

Богатый доблестью Пожарской гражданинъ,

Въ внц Царей своихъ — бднйшій властелинъ!

Съ внцемъ теряю все! мой подвигъ и служенья,

Тогда уже ничто, и нтъ мн услажденья!

И такъ, о Граждане! совтъ пріймите мой,

Совтъ безхитростный: есть юноша младой,

Котораго судьба для трона сохранила.

Познайте вы Царя въ лиц днесь Михаила!

Романовъ родомъ онъ и родственникъ Царей (8).

Да прійметъ онъ внецъ ко благу всхъ людей!’

Вщалъ, и весь народъ, безмолвный, изумленный,

Вперилъ къ нему свой взоръ, слезою омоченный,

Пожарской Божествомъ казался имъ въ тотъ часъ!

И вдругъ со всхъ сторонъ раздался звучный гласъ:

‘Великій, дивный мужъ! какое выраженье

Возможетъ изъяснить душъ нашихъ изумленье?

Нтъ, нтъ! не смертный ты! ты выше всхъ людей!

Отвергнуть тронъ, внецъ, забыть всю власть страстей —

Кто могъ бы то явить? кто могъ бы не прельститься,

И трона властелинъ, отъ трона устраниться?

Желаніе жъ твое для насъ законъ святой!

Пусть будетъ Михаилъ, назначенный тобой,

Царемъ надъ Русскими великими странами!

Да родъ его во вкъ хранится Небесами

Таковъ совта былъ столь щастливый конецъ,

Казалось, благость всю явилъ тогда Творецъ

Съ восшествіемъ на тронъ младаго Михаила:

Вражда свой пламенникъ на вки потушила,

Любовью, врою обставился престолъ,

Заря взошла отрадъ, година скрылась золъ.

Пожарской съ Мининымъ, примръ всея вселенной,

Стяжали доблестьми внецъ себ нетлнной.

Аврамій же, любя безбурный, тихій кровъ,

Отвергнувъ почести, чуждаясь всхъ даровъ,

Въ обитель мирную, опять уединился,

И о стран родной ко Господу молился.

КОНЕЦЪ.

ПРИМЧАНІЯ.

ПСНЬ I.

(1) Ударилъ колокол призывный, вечевой.

Во время Республиканскаго правленія въ Великомъ Новгород народныя собранія назывались Венами. Для повстки сихъ собраній употребляли тогда особенный колоколъ, который посему и назывался Вечевымъ. Великій Князь Іоаннъ III Васильевичъ, взявъ въ 1477 году Новгородъ, уничтожилъ Вечу, и сей славный колоколъ приказалъ отправить въ Москву. Авторъ позволяетъ себ думать, что вечевой колоколъ опять могъ быть въ употребленіи во время мятежей и междуцарствія. Къ тому жъ и все то, что только служитъ къ украшенію описываемаго предмета, есть уже позволительно въ Поезіи.

(2). Одоевской возсталъ …

Бояринъ Князь Иванъ Никитичъ Одоевской, бывшій въ то время въ Новгород. Изъ Исторіи не льзя видть подлинно, имлъ ли тогда сей Бояринъ управленіе надъ Новогородскою областью, или токмо по случаю тамъ находился: ибо въ лтописи о мятежахъ сказано только слдующее: ‘Въ Нов город бывшу въ т поры Боярину Князь Ивану Никитичу Одоевскому, а Воевод Василью Ивановичу Бутурлину.’ А по сему, Гнъ Малиновской, въ своихъ біографическихъ свдніяхъ о Княз Пожарскомъ, несправедливо называетъ сего Боярина Воеводою.

(3). Ахъ, сколько видли злодевъ надъ собой.

Т. е. Самозванцевъ. Ихъ было счетомъ восемь, какъ то:

1). Разстрига, Гришка Отрепьевъ, внукъ Изамятни Отрепьева, жителя города Галича, и находившагося въ числ дтей Боярскихъ {Дти Боярскіе были родъ конной Ландмилиціи. Они владли пожалованною каждому изъ нихъ частію земли, не платя при томъ никакихъ податей, но вмсто того, по наряду, долженствовали быть всегда готовыми на службу конную въ полномъ вооруженіи и съ запасомъ на цлое лто. Дтьми же Боярскими они назывались потому, что во время сраженія всегда были при Боярахъ, составляли ихъ стражу, и предъ глазами ихъ сражались.}, былъ по крещенію нареченъ Яковомъ. Отецъ же его назывался Богданомъ. Сей самозванецъ, показавъ слишкомъ рано способности ума своего, былъ посланъ въ Москву для наученія грамот. Лтописи говорятъ, что грамота дадеся ему не отъ Бога, но діаволу сосудъ учинися, и быстъ зло грамотенъ. Можетъ быть, увлекаемый симъ превосходствомъ предъ другими, и желая отличить себя на поприщ духовномъ, онъ постригся въ монашескій чинъ, и получилъ имя Григорья, по судьба приготовляла другое ему назначеніе. Шатаясь по разнымъ обителямъ, онъ влачилъ всюду съ собою развратъ, буйство и своеволіе, и наконецъ, странная и дерзкая мысль вскружила ему голову, и онъ захотлъ назваться Царевичемъ Димитріемъ, сыномъ Царя Іоанна Грознаго, спасеннымъ будтобы отъ убіенія въ город Углич. Казалось, все споспшествовало ему въ семъ отважномъ предприятіи: и невжество тогдашнихъ Бременъ, и довольно необыкновенное сходство, которое дала ему природа съ убіеннымъ Царевичемъ. Сей слухъ не замедлилъ дойдши до Царя Бориса, которой, вмсто того, чтобъ велть повсить, приказалъ сослать его для усмиренія въ Соловецкую обитель, но по глупости и оплошности другихъ, а можетъ быть, и по намренію, Гришка избжалъ сего заключенія, и удалился въ Польшу. Тамъ поселился онъ въ дом Пана Вишневецкаго, и разными хитростями умлъ уврить всхъ Поляковъ, что онъ есть истинный сынъ Царя Іоанна Грознаго. Вся Польша приняла въ семъ дл живйшее участіе, но не по любви къ справедливости, а единственно по враждебному расположенію къ Россіи, которой при семъ случа льстилась надеждою нанести жесточайшія раны, что и исполнила на самомъ дл. Разстрига, получивъ себ въ спомоществованіе и деньги и войско, общалъ за то Польш, въ знакъ своей благодарности нсколько Россійскихъ областей, а Пану Мнишку, Воевод Сендомирскому, какъ первйшему своему патрону и благодтелю, изъявилъ свое столь лестное намреніе — взять дочь его Панну Марину себ въ супруги. Донскіе Козаки, также съ своей стороны незамедлили оказать ему свою помощь, единственно изъ мщенія къ Царю Борису, которой не любя ихъ своевольства и грабежей, и желая везд водворить тишину и порядокъ, приказывалъ поступать съ ними не слишкомъ благосклоннымъ образомъ. Но какъ бы то мы было, Гришка умлъ обольстить и прочихъ, и даже вся Россія мнила видть въ семъ Разстриг истиннаго Царевича Димитрія. Все къ нему бжало и предавалось, и буйной мятежъ свирпствовалъ повсюду. Наконецъ, Царь Борисъ отравленъ ядомъ, все семейство его предано поруганію и убійству, И Разстрига въ богатой карет, запряженной блыми конями, вступилъ торжественно въ Москву. Но скоро открылось заблужденіе, и даже самые т, которые знали сей обманъ, и споспшествовали къ Гришкину возвышенію, принуждены были раскаяваться въ своемъ намреніи. Поруганіе Святыни и храмовъ Божіихъ, неуваженіе отечественныхъ нравовъ и обычаевъ, развратъ, буйство и нечестіе поразило ужасомъ сердца всхъ добрыхъ и недобрыхъ, и все возстало на сокрушеніе сего тирана. Онъ палъ, и гнусный прахъ его, который конечно не могъ очиститься и отъ огня, сожженъ и развянъ по втру.

2). Петрушка. Настоящее имя его Илья Васильевской. Сему злодю дали существованіе такіе жъ злоди, Терскіе Козаки, и назвали его Царевичемъ Петромъ, сыномъ Царя еодора Іоанновича. Повсюду, куда только сіи разбойники ни проникали, везд оставляли слды неимоврной жестокости. Казалось, всего боле устремлялись они на погубленіе Дворянъ. Князья: Черкасской, Буйносовъ, Тростенской, Долгорукой, Щербатой, Пріимковъ-Ростовской, Дворяне: Бутурлинъ, Плещеевъ, Измайловъ, Воейковы, Пушкинъ, Бартеневъ, Сабуровъ, и многіе другіе, преданы были ужаснымъ мученіямъ: ихъ вшали, распинали, топили, бросали съ верху башенъ, кололи, и все то надъ ними длали, что только можетъ придумать самое ожесточенное зврство. Царь Василій Іоанновичъ Шуйской, ополчась противъ сихъ враговъ, разбилъ Петрушку, взялъ его въ плнъ, и веллъ повсить.

3). Андрюшка Нагой. Кто такой, и откуда, не извстно. Исторія объ одномъ его только товарищ, Алешк Рукин, сохранила намъ память, что онъ былъ — Московской подъячій. Должно думать, что и Андрюшка Нагой былъ такогоже разбора. Поляки, зная свое дло, не замедлили и сего самозванца подкрпитъ своимъ вспомоществованіемъ. Вмст съ нимъ они также, какъ и Петрушка, производили ужасныя опустошенія и жестокости. Волненіе жъ умовъ было въ то время столь велико, что Россія, казалось, принимала тогда всхъ разбойниковъ съ отверстыми объятіями, и Андрюшка Нагой, вмст съ Польскими войсками, не замедлилъ явиться предъ стнами Москвы. Его также называютъ Варомъ Тушинскимъ, по селу Тушину, находящемуся отъ Москвы въ 12 верстахъ, гд онъ имлъ свой станъ, и куда стекались къ нему со всхъ сторонъ бродяги и предатели. Ето было въ царствованіе Царя Василья Іоанновича Шуйскаго, который, тщетно употребляя вс свои силы на пораженіе сего врага и Поляковъ, его помощниковъ, былъ наконецъ принужденъ оставить престолъ и насильственно постричься въ монахи. Тогда открылось со всмъ другое: Поляки недумали уже помогать Андрюшк, имя единственно въ намреніи приобщить Россію къ владнію коварнаго Короля своего, Сигизмунда III, и умыслили предать смерти сего самозванца, но Андрюшка бжалъ, и скрылся въ Калужскіе предлы, но не могъ укрыться отъ судьбы, карающей злодянія. Онъ былъ убитъ Княземъ Урусовымъ.

4). едька. Кто такой, и откуда, также не извстно. Донскіе Козаки, которые производили съ нимъ ремесло свое, т. е. грабежъ и опустошенія, величали его Царевичемъ, сыномъ Ц’для еодора Іоанновича, и привезли его къ Андрюшк, какъ племянника, но у злодевъ родства нтъ: Андрюшка тотчасъ веллъ предать его смерти, и тмъ кончилось небольшее поприще славныхъ подвиговъ сего новаго самозванца.

5). Осиновинъ. Сей называлъ себя сыномъ Царевича Іоанна.

6). Лавръ, или Лаврентій, назывался сыномъ Царя еодора Іоанновича.

7). Имя сего самозванца не извстно, именовалъ же онъ себя Августомъ, сыномъ Царя Іоанна Васильевича.

Сіи три самозванца возникли въ Астрахан. Донскіе Козаки, желая выслужишься у Андрюшки Нагова, Осиновина повсили на Волг, а двухъ послднихъ привезли съ собою въ Тушино, гд Андрюшка веллъ и сихъ послднихъ повсить.

8). Сидорка, дьяконъ Московской изъ за рки Яузы. Его называютъ Псковскимъ воромъ у потому, что онъ въ семъ город разпространилъ владычество свое подъ именемъ Царевича Димитрія, но наконецъ былъ схваченъ тамошнимъ Воеводою Княземъ Хованскимъ и Плещеевымъ и отправленъ скованной въ Москву, гд, вроятно, получилъ себ достойное возмездіе.

(4). Борисъ вамъ, Шуйской вамъ тому въ примръ идетъ.

Здсь должно, разумть не душевныя ихъ качества, или дла ихъ, по то состояніе, въ которомъ оба они родились: ибо рчь единственно идетъ о томъ, что сколь было бы опасно избрать въ Цари изъ числа гражданъ, неимющихъ на то законнаго права.

(5) Ісидоръ Іерархъ и власти съ нимъ идутъ

Отъ алтарей святыхъ съ иконой и крестами.

Благочестивые предки наши имли обыкновеніе во всхъ, хотя не много важныхъ, случаяхъ, прибгать всегда къ помощи Святыни, чему очень много примровъ въ нашей Исторіи. Приведемъ тому хотя одинъ. Вотъ подлинныя слова изъ лтописи о мятежахъ, касательно избранія на Царство Бориса еодоровича Годунова: ‘Патріархъ Іовъ учини соборъ со всми властьми, и призвахъ себ Бояръ и всхъ православныхъ Христіянъ, и уговорися съ ними идти съ честными Кресты и святыми Иконами и со всенароднымъ множествомъ въ Новодвичій Монастырь милости испросити у Великой Государыни Александры, чтобъ имъ Государыня пожаловала дала на Царство брата своего Бориса еодоровича, и на сырной недл во вторникъ взяша честные Кресты и святыя Иконы и образъ Пречистыя Богоматери Владимірскія, ея же написа Богогласный Евангелистъ Лука, и со всемъ множествомъ народа пріидоша въ Новой Монастырь двичей и пша молебны, и молиша Царицу Александру на многъ часъ, дабы пожаловала дала на царство брата своего.’

(6) Послы назначены, они, приявъ веленья,

Текутъ, покорные, въ Стокгольм безъ замедленья.

Новогородцы, сами ли по себ, или происками де-ла Гардія, начальствовавшаго тогда вспомогательнымъ Шведскимъ Войскомъ, призваннымъ по найму Царемъ Васильемъ Іоанновичемъ Шуйскимъ, отправили отъ себя пословъ предъ самымъ почти освобожденіемъ Москвы отъ Поляковъ къ Карлу IX. для испрошенія сына его Филиппа на престолъ Русскаго Государства. Карлъ былъ согласенъ, но требовалъ, Чтобъ сей выборъ подтвержденъ былъ всми чинами Государства. Изъ Исторіи видно, что Доблестный Князь Пожарской, истинный сын отечества, отвергнулъ съ презрніемъ сіе намреніе Новогородцевъ.

(7) Въ доспхахъ воина, нося при бедрахъ мечь.

Хотя въ семъ посольств главное лице игралъ Юрьевской Архимандритъ Никандръ, но Поэма, не Исторія, и я не разсудилъ за благо посылать такъ далеко святаго отца для переговоровъ,

(8) Отъ струй Хвалынскихъ водъ…

Т. е. Каспійскихъ. Въ старину сіе море называлось у насъ Хвалынскимъ.

(9) Рудольфъ и Сигизмундъ, ревнуя межъ собою,

Стремятся хитростно надъ Русскою страною

Иль брата своего, иль сына зрть Царемъ.

Рудольфъ II, Римской Императоръ. Іосифъ Грегорій, Имперскій Посланникъ, также предлагалъ Россіи избрать на Царство Ерц Герцога Максимиліана, брата Цесаря, но Максимиліанъ отъ сего отказался, какъ и прежде сего отказался отъ Польской Короны. Рудольфъ, не отлагая своего намренія, продолжалъ съ Россіею свои переговоры касательно сего предмета въ пользу одного изъ своихъ племянниковъ.

Сигизмундъ III. Король Польскій. Сей злоковарной Государь, желая нанести Россіи смертоносныя раны, и отторгнуть отъ нее нсколько для себя областей, всми силами вспомоществовалъ Самозванцамъ, но видя ослабленіе Россіи, и успхи собственныхъ войскъ своихъ, онъ домогался о возведеніи на престолъ Русской сына своего Владислава, въ чемъ уже многіе и были согласны, и Владислава начали именовать Царемъ. Но не довольствуясь симъ, и простирая дале свои намренія и возмечталъ покорить себ всю Россію и присоединить ее къ своему Королевству’.

(10) Твой сынъ же, Государь, поврь, намъ любъ и милъ.

Можетъ быть слово любъ нкоторымъ и не понравится, но я нарочно, какъ здсь, такъ и въ другихъ мстахъ, употребилъ сіе старинное слово, желая по возможности сколько нибудь приближиться къ выраженіямъ того вка.

(11) Пусть будетъ онъ Царемъ и Вождемъ нашимъ силъ.

Русскіе Великіе Князья, а потомъ и Цари, имли обыкновеніе сами предводительствовать войсками, если имъ въ томъ что либо не препятствовало.

(12) Къ томужъ и вры долгъ, есть долгъ для насъ священный.

Русскіе, какъ нын, такъ и прежде, всегда были самымъ усерднымъ народомъ къ вр и ко всякой святын. Но за всемъ тмъ, терпимость различныхъ вроисповданій была главнйшею и отличительною чертою ихъ добраго сердца и характера. Межъ тмъ, какъ Италія, Франція, Гиспанія, Англія, Германія, и почти вся Европа, за одно токмо несогласіе въ мнніяхъ, а часто и за различное толкованіе текстовъ Священнаго Писанія, повсюду проливали кровь рками, опустошали цлыя области, терзали, мучили, предавали другихъ всмъ возможнымъ истязаніямъ {Между безчисленными примрами жестокости гоненія за различное мнніе въ вр, одна уже булла Инокентія VIII. доказываетъ, до какой степени простиралось сіе ненавистное ожесточеніе и въ которой Между прочимъ сказано: ‘Haereticos armis insurqant, eosque velut aspides venenosos conculcent, et ad sanctam exteiminationem adbibeant emnes conatus ‘}, между тмъ, говорю я, добродтельный житель Русскихъ странъ принималъ всякаго къ себ безъ различія, кто бы онъ ни былъ, Лютеранинъ ли, Кальвинистъ ли, и даже съ самимъ Татариномъ длилъ дружелюбно свою хлбъ соль.

(13) Есть Богъ для насъ земной….

Рускіе, привыкши любить Царей своихъ, и по нын называютъ ихъ богами земными. Ето не мое, но общее выраженіе.

(14) …и нашъ священный санъ.

Послы во вс времена и у всхъ народовъ, почитались особами неприкосновенными.

(15) ….и въ нг утопалъ.

Конечно сія черта, въ изображеніи Царя Іоанна Грознаго покажется нсколько новою, но тотъ, кто знаетъ, что сей Царь былъ женатъ на семи женахъ, и что многимъ отцамъ и мужьямъ подавалъ случай къ ропоту, тотъ, безъ сомннія, будетъ согласенъ со мною: ибо нга, есть неразлучная подруги любовныхъ наслажденій.

(16) Меж тмъ, какъ еодоръ звонилъ въ колокола.

Это основывается на исторической истин. Добродушный Царь еодоръ, въ прибавокъ ко многимъ ничтожнымъ своимъ занятіямъ, любилъ также иногда звонить въ колокола въ Чудовомъ Монастыр.

(17) И робкой Богомолъ, и дерзкой изувръ.

Многіе безъ всякаго различія полагаютъ за одно и суевръ и изувръ, понимая подъ симъ именемъ такого человка, который преданъ излишней и ложной набожности. (Superstitio) Но изувръ, по мннію моему, есть тотъ, который, не уважая вры, пренебрегаетъ вс правила, предписываемыя ею. Даже самая Етимологія сего слова убждаетъ меня въ семъ предположеніи: ибо слово изувръ составлено изъ двухъ реченій, т. е. изъ предлога изъ и имя существительнаго вра, а по сему и обозначаетъ такого человка, который выходитъ изъ вры вонъ. Если не ошибаюсь, то и Гнъ Мерзляковъ, гд то въ своихъ сочиненіяхъ, или переводахъ, помстилъ сіе слово точно въ такомъ же значеніи.

(18) Димитрій, брат Царя, жизнь бдственно скончалъ.

Царевичь Димитрій Іоанновичъ, сынъ Царя Іоанна Грознаго и родной братъ Царя еодора Іоанновича, находившійся тогда на удл съ матерію своею въ город Углич. Будучи еще осьми лтъ, онъ безжалостно преданъ закланію злодями Волоховымъ, Битяговскимъ и Качаловымъ, людьми низкаго происхожденія. Современныя Лтописи и народное преданіе обвиняютъ еще и по нын въ томъ Бориса Годунова. Святыя мощи сего Царевича опочиваютъ здсь въ Москв въ Архангельскомъ Собор.

(19) Такъ, съ кончиною Димитрія младаго,

Ужь бол не было преемника другаго

Престола Русскаго, и добрый еодоръ,

Чрезъ восемь лтъ по томъ, закрылъ на вкъ свой взоръ.

Съ кончиною Царя еодора Іоанновича пресклось и Рюриково поколніе, владвшее въ Россіи 756 лтъ.

(20) Народ, при всти сей, со всхъ сторон толпами

Потекъ въ Престольный градъ поспшными столами,

Для совщанія кого избрать Царемъ.

Вотъ подлинныя слова изъ Лтописи о мятежахъ о тогдашнемъ избраніи Царя на Царство: ‘Царствующаго же града Москвы Бояре и все воинство, и всего Государства Московскаго всякіе люди это всхъ градовъ и всей сбирахуся людіе, и посылаху къ Москв на избраніе Царское. Бояре же и воинство и вcu людіе собирахуся къ Патріарху Іову, и моляху его, яко бы избрати на Царство. Патріархъ же и вс власти со всею землею совтовавъ, и положа совтъ межъ собою, чтобъ посадити на Московское государство Царя еодора Іоанновича Шурина, Бориса еодоровича Годунова, видяще его при Цар еодор Іоаннович праведное и крпкое правленіе къ земли и покаравшаго къ людямъ ласку великую.’ Здсь сочинитель Лтописи, сколько ни неблаговолитъ къ Борису Годунову, однако невольнымъ образомъ отдаетъ ему справедливость, и нигд не говоритъ ни слова, чтобъ Годуновъ происками своими домогался до,обладанія престола, хотя посл и прибавляетъ, какъ обыкновенно то длаютъ недоброжелатели, что сердце его и мысль на то давно желаніе, однако все ето не означаетъ никакого преступленія со стороны Бориса: ибо очень легко можно желать чего либо, и не быть преступникомъ. Борисъ, еще не внчаясь Царскимъ внцемъ, полетлъ съ многочисленнымъ войскомъ своимъ на отраженіе Крымскаго Хана, и однимъ только ополченіемъ привелъ его въ трепетъ и покорность. Послдствія же сего избранія видть можно изъ пятаго выше сего приведеннаго, примчанія и изъ самаго текста Поэмы.

ПСНЬ II.

(1) Страны Персидскія, кичливой Оттоманъ, Имперецъ и Сарматъ, Римлянинъ и Британъ Предъ скипетромъ его главу свою склоняли, И сильнаго Царя дарами ублажали.

Подъ симъ должно разумть иностранныхъ пословъ, которые въ различныя времена являлись къ Царю Борису съ богатыми дарами, какъ то: отъ славной Елизаветы, Королевы Англинской, отъ Климента VIII, Папы Римскаго, отъ Абасса, Шаха Персидскаго, отъ Римскаго Императора, отъ Оттоманской Порты, отъ Польскаго Короля, и отъ многихъ другихъ сосдственныхъ земель. Новогородскіе послы также могли бы нчто упомянуть Карлу IX и о Шведскомъ Королевич Густав, который за честь себ поставилъ служить въ повелніяхъ Царя Бориса, если бы не знали они, что неприлично напоминать другимъ о ихъ уничиженіи.

(2) Онъ новое вводилъ повсюду учрежденье.

Кром того, что Царь Борисъ старался: образовать войско свое на Европейской манеръ, и имлъ уже около себя регулярную гвардію, одно сіе доказываетъ его стараніе къ образованію и охоту къ улучшенію, шло онъ хотлъ во всемъ Государств обрить всмъ бороды, между тмъ какъ почти во всей Европ не знали еще сего обыкновенія.

(3) Ученыхъ собиралъ, и ихъ хранилъ покой.

Царь Борисъ, стараясь объ улучшеніи своего Государства, выписывалъ отвсюду съ великими издержками, какъ ученыхъ, такъ и всякаго разбора художниковъ и ремесленниковъ, также и молодыхъ Россіянъ отправлялъ въ чужіе край, для наученія и собранія полезнйшихъ свденій. Дтямъ же своимъ далъ такое воспитаніе, которому и въ наши времена можно позавидовать.

(4) То троны раздавалъ, то въ плнъ водилъ Царей.

Царь Борисъ возвелъ на Царство Касимовское Урусъ Махмета, или, какъ называетъ Лтопись Вурмамеша. Войско же его, разбивъ Сибирскаго Царя Кучума, возвратилось въ Москву съ нсколькими плнными Царицами и Царевичами.

(5) И Русская земля изъ края въ край покрылась

Тлами мертвыми караемыхъ людей.

Сей ужасный гладъ начался съ 1601, и продолжался почти три года. Сперва шли проливные дожди, а потомъ ранній морозъ добилъ весь хлбъ, и уничтожилъ всю надежду земледльцевъ на пропитаніе. Лтопись, описывая тогдашнія бдствія народа, говоритъ, что такая жъ быстъ бда, что отцы дтей своихъ метаху и мужіе женъ своихъ метаху жъ, и мроша людіе, яко и въ прогнванія Божіи такъ не мроша въ повтріе моровое. Бысть же гладъ три годы. Царь же Борисъ, видя такое Божіе прогнваніе, повел мертвыхъ людей погребаніи въ убогихъ домхъ и учреди людей къ тому, кому бъ трупы сбирати.

(6) Несчетны милости обильно изливалъ.

Царь Борисъ, кром того, что повеллъ, какъ изъ Низовыхъ странъ, лежащихъ при Волг, такъ и изъ сосдственныхъ Европейскихъ Государствъ, навести со всевозможною поспшностію множество хлба для продовольствія страдавшихъ тогда отъ глада областей, раздавалъ еще ежедневно неимоврное количество денегъ.

(7) Онъ строилъ зданія, града крпилъ оградой.

Царь Борисъ, желая соединить благодянія свои съ общественной пользою, завелъ повсюду государственныя работы, на границахъ Сибири выстроилъ и укрпилъ городъ Мангазею, а въ Москв провелъ длинную стну около такъ называемаго Благо Города, гд нын простираются булевары, также воздвигнулъ и высокую колокольню Иванъ Великой, на которой, какъ на монумент Борисовыхъ благодяній и славы, сохраняется еще и по сіе время надпись его имени.

(8) За то злой карою Господь насъ постилъ.

Въ старинномъ Лтописц, которой, вмст со многими любопытными и рдкими рукописями, во время нашествія Французовъ, у меня въ Москв погибъ, между прочимъ сказано было, что Господь постилъ насъ имъ бдствіемъ за то, что Борисъ, въ киченіи гордости cвoeй, хотлъ увдати всю Русскую землю и изобразить на малой хартіи вс рки и горы, коимъ нсть числа. Здсь должно разумть Географическую Ландкарту, которую Царь Борисъ, еще первый, приказалъ сдлать со всего государства.

(NB. Остатки сихъ рукописей, состоянье въ одинадцати толстыхъ книгахъ, имлъ я щастіе не въ давнемъ времени представить отъ себя въ Библіотеку Архива Государственной Иностранной Коллегіи).

(9) Насъ Русскихъ приобщить къ его Латинску стаду.

Между прочими дерзкими общаніями, Гришка Отрепьевъ также далъ слово Клименту VIII, Пап Римскому, ввести въ Россію Латинское Богослуженіе. Сего Папу несправедливо называютъ нкоторые наши Историки седьмымъ, ибо Климентъ VII. умеръ 26 Сентября 1554, Климентъ же VIII, преждебывшій Папскій Легатъ въ Польш, гд весьма много показалъ усердія къ Римско-Католической Религіи, былъ избранъ Папою Зо Января 1692, и управлялъ святымъ своимъ престоломъ по 5 Марта 1605. Сверхъ того замтно еще изъ иностранной Исторіи, что въ начал сего года Гришка Отрепьевъ присылалъ отъ себя двухъ духовныхъ особъ, для представленія своей покорности означенному Пап Клименту VIII, и для дальнйшихъ по сему переговоровъ,

(10) Дни друга своего прескъ отравой злой.

Нкоторые думаютъ, что Царь Борисъ еодоровичъ самъ себя отравилъ ядомъ, и что, по выход изъ за стола, умеръ въ скоромъ времени. Весьма забавное мнніе! если бы Царь Борисъ предполагалъ самъ окончить жизнь свою, то конечно не для чего бы было ему обдать, или ужинать. Другіе жъ, на противъ того, полагаютъ, и гораздо вроятне, что Петръ Басмановъ, которой за мужественную оборону Новгорода Сверскаго былъ возведенъ Борисомъ на первую степень почестей, отравилъ его ядомъ въ кушань: ибо по послдствіямъ оказалось, что онъ измнилъ и юному, нещастному Царю еодору, котораго столь щедро надлила Природа всми завидными дарами своими, и которой, казалось, единственно восшелъ на престолъ для того, чтобъ показать, что ни достоинства душевныя, ни умъ, ни доброта сердца — однимъ словомъ: ничто въ мір не можетъ смягчишь судьбу злую и коварную. Наконецъ Петръ Басмановъ былъ наперстникомъ Разстриги.

(11) Такъ кончилъ жизнь Борисъ.

Царь Борисъ еодоровичъ умеръ 5 Апрля 1604 Царствовалъ съ небольшимъ семь лтъ, и былъ погребенъ сперва въ Архангельскомъ собор близь Царя Іоанна Васильевича Грознаго, а потомъ прахъ его перемстили въ Варсонофьевской Монастырь, наконецъ въ Троицкую Сергіеву Обитель, гд ничтожная и малая палатка скрываетъ тлнные остатки того, кто нкогда сіялъ величествомъ и славою. Несвдущій, или предубежденный путешественникъ, проходя мимо сего убогаго памятника, или не подозрваетъ, что тутъ истлваютъ кости великаго человка, или обременяетъ память его ненавистными проклятіями. О, какъ легко очернять имя того, надъ гробомъ котораго молчитъ беззащитное оправданіе!

(12) Семейство все Царя предалъ въ сндь злыхъ смертей.

Царица Марія, супруга Царя Бориса еодоровича, была удавлена, также и юный, прелестный еодоръ кончилъ жизнь свою бдственнымъ образомъ. Вотъ что въ Лтописи О мятежахъ сказано о ихъ смерти: ‘Царицу жъ Марію т убійцы удавиша того же часа, Царевичажъ (тогда уже Царя) многій часъ давиша, якожъ не по младости въ т поры далъ ему Богъ мужество. Т же ихъ злоди ужасошася, яко единъ съ четырьми борятся. О прекрасной Ксеніи въ томъ же Лтописц сказано только: ‘Царевну же Ксенію постригоша и сослаша во Владиміръ въ Двичій Монастырь.’ Изъ чего заключить должно, не выдуманоли то постыдное приключеніе, будто бы случившееся со Ксенію, единственно злонамренными людьми изъ ненависти къ роду Годунова, которое повторяется нын почти всми нашими Историками? Ибо не для чего бы было писателю Лтописи о мятежахъ умалчивать объ ономъ происшествіи — тмъ боле, что и самый сей писатель, какъ то замтно, нигд неоказываетъ своего благоволенія Годунову. Къ тому же еще должно прибавить, до чего не простирается гнусное желаніе мщенія и злоба людей ожесточенныхъ, людей, незнающихъ ни совсти, ни справедливости, и коихъ желзныя сердца заклепаны неразрушимо для всхъ чувствованій добродтели а между тмъ, обыкновенные Историки, сіи неугомонные будильники вковъ протекшихъ, и усердные крикуны прежнихъ лжей и напраслины, не думая ни мало о истин, а можетъ быть, и насмхаясь надъ нею, повторяютъ одинъ за другимъ въ слдъ такія вещи, коими всякой благонамренной человкъ долженъ гнушаться. Но думаютъ ли они объ ономъ? не знаю. Бдныя дти скупой для нихъ природы, и жалкіе рабы желанія авторской славы, они довольствуются тмъ, что пишутъ, и что бредни ихъ печатаютъ. Историкъ, по мннію моему, долженъ быть столько же справедливъ, какъ и одинъ изъ семи Греческихъ мудрецовъ. Но это, видно, не возможно, и Аристотель сказалъ весьма справедливо: Calamurn in mente potius, quam in atrainento tingendum est.

(13) Князь Шуйской всхъ впереди съ мечемъ и со крестомъ

Князь Василій Іоанновичъ Шуйской, изъ поколнія Князей Суздальскихъ, раздраженъ будучи зврскими поступками Самозванца, и скорбя о бдствіяхъ своего отечества, ршился возстать на сего ненавистнаго тирана предъ самымъ почти тмъ временемъ, когда сей извергъ хотлъ сдлать ложное празднеа ство, будто бы для изъявленіе радости по случаю женидьбы своей на Марин, привлечь какъ Бояръ, такъ и весь народъ въ Кремль, и стрлять по нихъ изъ пушекъ. Князь Шуйской въ самую полночь созываетъ къ себ въ домъ нкоторыхъ Бояръ и чиновниковъ, извстныхъ по любви своей къ отечеству, также и врныхъ своихъ служителей, говоритъ имъ о всхъ жестокостяхъ Самозванца и о предстоящей всмъ погибели, проситъ, убждаетъ, и вс единодушно поклялись: или отмстить, или умереть. Мгновенно по всему городу составились вооруженныя толпы народа, ударили въ набатъ, и вс стремглавъ устремились въ Кремль. Князь Шуйской, держа въ одной рук крестъ, а въ другой мечь, первый отважно стремится къ Красному Крыльцу, гд Польская стража хотла еще противишься, но тщетно! она пала. Самозванецъ, Предчувствуя грозную невзгоду, ищетъ спасенія своего въ бгств, и бросается вонъ изъ окна, но поврежденная нога не позволяетъ ему бжать, и онъ попадается въ руки отмстителей. Напрасно хотлъ еще уврить, что онъ есть истинный сынъ Царя Іоанна грознаго. Является Царица Мара, и объявляетъ, что одинъ токмо страхъ смерти заставилъ ее признать его своимъ сыномъ. Мгновенно мечь поражаетъ злодя, и трупъ его, пролежавъ три дни на лобномъ мст, былъ преданъ сожженію. Петръ Басмановъ, истинный другъ въ злодяніяхъ Самозванцу, также былъ убитъ, и раздлилъ съ нимъ обще позорное мсто.

(14) Марина же съ отцемъ чудесною судьбой

Средь общей гибели спаслась отъ смерти злой.

Они взяты были подъ стражу. При заключеніи мирнаго договора Царя Василья Іоанновича Шуйскаго съ Поляками Марина отправлена была опять въ Польшу, съ условіемъ, чтобъ не приставать къ Тушинскому вору, но для злодевъ нтъ ничего священнаго. Забывъ данное свое слово, она не преминула явиться къ сему Самозванцу, котораго потомъ величала прежнимъ своимъ супругомъ. Когда же сей Самозванецъ былъ убитъ, то она вышла за мужъ за Заруцкаго, и непереставала помышлять о будущемъ своемъ возвышеніи.

(15) Народ, зря съ торжествомъ Отрепьева конецъ,

Мгновенно Шуйскому вручилъ Царей внецъ.

Народъ и нсколько Бояръ, восхищенные симъ событіемъ, и видя столь славный подвигъ Князя Шуйскаго, на четвертый день, по убіеніи Разстриги нарекли сего Князя Царемъ на Русское Царство. Доблестный, храбрый, прямодушный, онъ общалъ Россіи щастливые дни, но, будучи возведенъ на престолъ съ нкоторыми ограниченіями, онъ не могъ распоряжаться какъ бы того хотлъ, и сіи то условія, быть можетъ, были главнйшею причиною, какъ его собственныхъ, такъ и всхъ послдующихъ бдствій отечества. Даже самая его клятва, при восприятіи внца Царскаго, не иное что было, какъ насиліе со стороны Бояръ. Напрасно здравомыслящіе граждане при семъ случа хотли удержать его отъ сего условія, яко нарушающаго величіе Царскаго сана, и небывалаго въ Русской земл, но онъ былъ долженъ покориться необходимости. Многіе толкуютъ о сей клятв, и всякой по своему. Не считаю за нужное входить здсь съ ними въ споры и доказательства, зная, что человческому самолюбію всего дороже свои мннія.

(16) И многихъ, такъ какъ онъ злодевъ породилъ.

Т. е. Самозванцевъ. Смотри первой псни примчаніе третіе.

(17) Царь Шуйской все забылъ, лишь не забылъ любить!

Царь Василій Іоанновичь въ самое смутное время вступилъ въ супружество съ прекрасною Княжною Марьею Петровною Буйносовою, дочерью Боярина Князя Петра Ивановича Буйносова, и, казалось, съ симъ бракомъ забылъ все: тронъ, отечество, и ни мало не помышлялъ о той гроз, которая сбиралась уже надъ его головою.

(18). Пожарской и Скопинъ…

Скопинъ, Князь Михаилъ Васильевичъ Шуйской, родной плмянникъ Царя Василья Іоанновича Шуйскаго. Прозваніе Скопина получилъ онъ отъ современниковъ своихъ, какъ за неусыпное свое стараніе о благ общественномъ, такъ и за великіе свои воинскіе подвиги, въ ознаменованіе того, что онъ былъ Скопителемъ Русскаго Государства. Но сей Герой, предъ которымъ все трепетало и обращалось въ бгъ, и на раменахъ котораго, казалось, лежало все спасеніе отечества, долженъ былъ встртить участь самую бдственную. Между тмъ, какъ увнчанный блистательными побдами, онъ возвращался въ Первопрестольный градъ, и когда восхищенный народъ съ радостными слезами бжалъ ему во сртеніе и, осыпая похвалами, именовалъ его отцемъ отечества, рука коварная, рука родныхъ его, приготовляла ему въ тайн конецъ злополучнйшій. Напрасно де ла Гардіе, любя и почитая его, представлялъ о угрожающей ему опасности, великая душа его чуждалась всякаго подозрнія. Наконецъ онъ былъ отравленъ ядомъ. Даже въ семъ злодяніи обвиняютъ и Царя Василія, но Царь Василій, не Борисъ Годуновъ!

Князь Димитрій Михайловичъ Пожарской, Герой Поэмы, происходилъ отъ поколнія Князей Стародубскихъ, ведущихъ родъ свой отъ Великаго Князя Владимірскаго Всеволода Юрьевича Онъ родился въ 1678. Кончилъ же дни свои въ 1642. Будучи еще пятнадцати лтъ, онъ вступилъ на поприще славы, и въ продолженіи жизни своей повсюду отличалъ себя блистательными подвигами. Въ нещастное Царствованіе Царя Василія Іоанновича Шумскаго и во время злополучнаго междуцарствія, онъ неоднократно поражалъ враговъ отечества, и удивлялъ всхъ непоколебимымъ своимъ мужествомъ. Будучи прямодушенъ, чуждъ зависти и пагубнаго духа крамолъ, онъ съ одинаковымъ рвеніемъ продолжалъ всегда свою службу. Любя одну токмо истину, онъ готовъ былъ пожертвовать за нее своею жизнею. Когда бунтующій и яростный народъ окружилъ его со всхъ сторонъ въ Зарайск, и требовалъ его покорности Самозванцу, и когда уже мечь блисталъ надъ его головою, онъ отвчалъ безтрепетно: ‘Умру, но не измню!’ и злоди, пораженные симъ величествомъ души его, усмирились, и пали къ ногамъ его. При полученіи жъ извстія, чггю Царь Василій низведенъ съ престола, и что нещастная Москва отдана Полякамъ, онъ полетлъ къ ней на помощь, но уже было поздно. Поляки водворили повсюду свое владычество, и Первопрестольный градъ сей, при его приближеніи, объятъ уже былъ изъ края въ край весь пламенемъ. Герой, презрвъ вс ужасы и страхъ смерти, скачетъ по пылающимъ улицамъ съ врною своей дружиной, и всюду поражаетъ враговъ, но тснимый совсхъ сторонъ ихъ множествомъ, онъ укрпляется на Лубянк близь своего дома, и чрезъ цлые два дни, подъ густымъ дымомъ, несущимся отъ свирпствующаго окрестъ пожара, онъ сражается неутомимо, и вс усилія враговъ длаетъ тщетными, но наконецъ, весь израненный и полмертвый, падаетъ на руки храбрыхъ своихъ сподвижниковъ, которые, приявъ на рамена сей священный залогъ будущаго спасенія отечества, устремляются въ средину враговъ, очищаютъ путь себ мечами, и удаляются въ Сергіеву обитель. Весь народъ, рыдая, бжалъ въ слдъ за Героемъ, и, воздвъ трепещущія руки свои, умолялъ разгнванныя Небеса о сохраненіи жизни сего храбраго защитника отечества {При семъ случа Лтопись о мятежахъ говоритъ что, якоже убо съ Москвы до самыя Яузы не видяху снга, вс идяху людіе.}. Изъ Сергіевой обители перевезли его въ Нижегородскіе предлы, гд, подъ кровомъ отеческимъ врачуя раны свои, еще не переставалъ онъ помышлять о спасеніи родины своей, столь ему драгоцнной. Въ то время, когда Нижегородцы, возбужденные убжденіями Иноковъ священной Сергіевой обители, спшили вооружаться на брань, и когда Мининъ, представъ предъ сего Героя, призывалъ его къ восприятію начальствія надъ ополченіемъ, тогда онъ, хотя еще болзненный и изнеможенный, но пылая ревностію и любовію къ отечеству, презрлъ незакрытыя еще раны свои, и грозно возсталъ на священный сей подвигъ. Исторія освобожденіи Москвы всмъ извстна. Радостный народъ, восхищенный и изумленный великими его подвигами, единодушно умолялъ его къ восприятію внца Царскаго, но доблестный Герой, будучи выше всхъ троновъ и всхъ возможныхъ почестей, отклонилъ отъ себя сіе предложеніе и нарекъ на Царство младаго Михаила Романова. Повосшествіи на тронъ сего юнаго Царя, Князь Пожарской, награжденный за подвиги свои Боярствомъ, не переставалъ оказывать отечеству весьма важныя услуги, какъ на поприщ воинскихъ длъ, такъ и на поприщ гражданской службы. Я не хочу упоминать здсь о тхъ горькихъ неприятностяхъ, которыя долженъ былъ испытать сей великій и безсмертный мужъ со стороны злобной зависти и несправедливости. Любопытные могутъ о семъ читать въ прекрасной книг: Біографическія свднія о Княз Пожарскомъ, сочиненной съ совершеннымъ безпристрастіемъ Господиномъ А. . Малиновскимъ.

(19). Царь войско все свое съ побдой распустилъ.

По взятіи Тулы и въ плнъ Петрушки, Царь Василій Іоанновичъ сдлалъ большую ошибку, распустивъ все войско свое по домамъ, когда еще въ самое то время другой злодй Андрюшка свирпствовалъ въ украинскихъ городахъ и грозилъ новой погибелью Россіи.

(20) Одинъ лишь мирный кровъ обители святой,

Гд Сергій опочилъ…

Сія священная обитель, основанная преподобнымъ Сергіемъ Радонежскимъ, находится на большомъ Архангелогородскомъ тракт въ 63 верстахъ отъ Москвы, и славна не только Богоугодными длами великаго своего основателя, но примрною любовію къ отечеству. Между тмъ, какъ все падало предъ злодями, или предавалось имъ, одна сія обитель, среди всхъ золъ и потрясеній, пребывала непоколебимою, подобно грозной, священной скал, недоступной нечестивцамъ. Отвсюду многочисленныя толпы нещастныхъ жертвъ изгнанія стекались въ мирныя ея стны. Она врачевала ихъ раны, она утшала ихъ въ скорьбяхъ, она надляла ихъ послднимъ кускомъ своего хлба, и самая Москва, злополучная страдалица, зрла въ ней своего Ангела утшителя — однимъ словомъ: все Государство, казалось, опиралось на одну токмо смиренную сію обитель. Неутомимая въ святыхъ своихъ подвигахъ, она повсюду разсылала отъ себя грамоты, просила, умоляла всхъ сыновъ отечества не оставить своимъ защищеніемъ бдствующую, погибающую Россію, и священный огнь восторга, казалось, нисшелъ съ небесъ по призывному ея гласу, и оживилъ всхъ души новой силою и. новымъ рвеніемъ — и Россія спасена. Непостижимымъ Небесамъ, невзирающимъ ни на лица, ни на состояніе, угодно было избрать въ посредники избавленія, хотя ничтожнаго именемъ, но великаго душею — Козьму Минина.

(21) Съ престола свтлаго былъ въ келью низведенъ.

Царь Василій Тоанновичь Шуйской былъ низведенъ съ престола въ ібю по приговору нкоторыхъ Бояръ, желавшихъ, для прекращенія бдствій отечества, возвести на его мсто Польскаго Королевича Владислава, и тмъ спасти Россію отъ угрожавшей ей совершенной погибели. Какъ Царь Василій, такъ и прекрасная его супруга Марія, были потомъ насильственнымъ образомъ разлучены и пострижены въ иноческій чинъ. Наконецъ сей злополучный страдалецъ былъ отвезенъ Въ Польшу, гд и окончилъ бдственные дни свои въ тяжкой невол.

(22) Правдивый Ляпунов.

Думный Дворянинъ Прокофій Ляпуновъ. Нкоторымъ, а можетъ быть и многимъ покажется довольно страннымъ, что я къ имени Ляпунова придаю названіе правдивый. Въ Исторіи нашей, по большой части, представленъ онъ не съ весьма выгодной для него стороны. Боле всего обвиняютъ его въ соучастіи о низведеніи съ престола Царя Василія Іоанновича Шуйскаго. Но если вникнуть со вниманіемъ въ происшествія того времени, то ясно откроется, что Ляпуновъ имлъ въ семъ дл, не злое, но доброе намреніе: ибо Царь Василій въ то время былъ не иное что, какъ одна токмо тнь Царская. Безъ власти, безъ силы, ненавидимый многими, оставленный почти всми, онъ занималъ престолъ однимъ только своимъ именемъ, бдствія же часъ отъ часу умножались, и совершенная погибель грозила всему государству. Что жъ оставалось, длать въ семъ случа? сражаться за Царя, какъ и священный долгъ повелеваетъ, но кто могъ, или хотлъ тогда за него сражаться? Большая часть гражданъ, или предались Самозванцу, или была слаба возстать на сей достославной подвигъ. И разв мало врные сыны отечества проливали во бранхъ своей крови? Но коварной судьб не угодно было увнчать примрныя ихъ усилія щастливымъ успхомъ, и все клонилось къ паденію. Бошъ что въ Лтописи о мятежахъ сказано о низведеніи Царя Василія: ‘Бысть въ лто 7118, мсяца Іюня, что на Москв на Царя Василія пришло мнніе великое, и начата Бояре съзжатися и съ воровскими полками сговариваться, чтобъ они отстали отъ Тушинскаго, а мы де вс отстанемъ отъ Московскаго Царя Василья. Тушинскіе же воры лестію имъ скараша, что отстанемъ и выберемъ собча Государя.’ И дале: ‘По сведеніи же Царя Василья, начата Бояре владти, и начата посылати къ Тушинскимъ людямъ, чтобъ они Тушинскаго вора поймали, а мы де уже Царя Василья съ Царства ссадили.’ Что изъ сего можно заключить, какъ не одно токмо желаніе, спасти любезное свое отечество? Къ тему жъ Ляпуновъ въ то время въ Москв не находился, а если и изъявилъ на то свое согласіе, то посл, и никогда не былъ первымъ зачинщикомъ. Чтожъ касается до негодованія, какое оказывалъ онъ противъ Царя Василья Іоанновича во время его царствованія, то онъ имлъ къ тому справедливую причину — слабое его правленіе и смерть Героя Скопина, въ которой вс тог’ да вообще обвиняли Царя Василія. А по сему И самое сіе негодованіе, была не личность, но истинная его любовь и приверженность къ отечеству. Но положимъ: еслибы и было что любо сказано о немъ не въ его пользу, то кто поручится, что сочинитель какой нибудь Лтописи имлъ довольно просвщенія и даже способовъ, для соблюденія везд истины и безпристрастія? Мы живемъ теперь въ вк гораздо просвщеннйшемъ, но сколько иногда распространяется между нами слуховъ совершенно ложныхъ и несправедливыхъ? Надобно смотрть на дла людей, а не на умозаключенія Историковъ, которые весьма часто, желая блеснуть здравымъ своимъ сужденіемъ, выводятъ изъ длъ такія послдствія, которыя никогда не существовали, и никому не приходили въ голову. Такъ-то все идетъ въ свт! одинъ скажетъ, другой повторяетъ, а третій радъ божиться, что это правда. Но не первый ли Ляпуновъ возсталъ въ защищеніе своего отечества? не по его ли гласу везд составились дружины? Говорятъ, что онъ былъ высокомренъ, гордъ, во сіе высокомріе, сія гордость, не иное что было, какъ желаніе водворить въ Войск порядокъ и должную воинскую подчиненность, которая никакъ уже не могла нравиться людямъ, приобыкшимъ къ своеволію и наглостямъ. Всего же боле защищаетъ Ляпунова противъ всхъ длаемыхъ ему упрековъ er бдственная, но славная кончина. Когда развратныя и хищныя толпы Козаковъ, которыхъ Ляпуновъ старался унять буйство и разбойничество, окружили его со всхъ сторонъ и готовы уже были поразить невинную свою жертву, тогда Ржевской, личный и не примиримый врагъ Ляпунова, прибгаетъ съ поспшностію, итакъ взываетъ къ злодямъ: врагъ Ляпунову, но онъ друг вры, другъ правды и земли Русской. Или исторгну его изъ злодйскихъ вашихъ рукъ, или умру съ нимъ. Страшитесь! Богъ взыщетъ съ васъ неповинную кровь!’ Посл етаго я молчу, и отдаюсь на судъ всякаго.

(23) И первый возгласилъ всеобще ополченье.

Стараніемъ Ляпунова мгновенно составились повсюду дружины, а начальниками оныхъ были: Князь Димитрій Тимоеевичъ Трубецкой въ Калуг, и при немъ Атаманъ Заруцкой съ своими Донскими Козаками, Князь Василій Мосальской и Измайловъ во Владимір, Ляпуновъ въ Рязан, Князь еодоръ Козловской въ Романов. Вс сіи дружины поспшно и единодушно двинулись къ Москв, разбили совершенно Сапегу по тридневномъ ужасномъ бо, и очистили всю Москву, исключая Кремля и Китая. Но вскор и сіе могло бы случиться, если бы буйствнные Козаки не испортили всего дла. Они грабежемъ, насиліемъ и убійствомъ выводили всхъ изъ терпнія. Нещастный Ляпуновъ, и которой хотлъ привести ихъ къ послушанію, учинился жертвою ихъ ярости. Сочинивъ подложную грамоту, въ коей будто бы Ляпуновъ приказываетъ побивать всхъ Козаковъ, они съ воплемъ и ругательствомъ окружили сего вождя и требовали отъ него въ томъ отвтственности. Безстрашный Ляпуновъ отвчалъ имъ: ‘Не правда! грамота подписана злодйскою рукою! но да будетъ воля Божія! готовъ умереть, а злодйства не потерплю.’ и палъ подъ ихъ ударами. Посл него, какъ начальники, такъ и дружины, видя столь ужасное злодяніе Козаковъ, оставили Москву и розошлися, всякъ по своимъ домамъ. Одинъ Князь Трубецкой остался съ нкоторымъ количествомъ войска и Козацкими полками.

(24) И смерть сихъ Двухъ враговъ столь славно примряетъ.

Иванъ Ржевской, будучи непримиримымъ врагомъ Ляпунову, но видя, что онъ погибаетъ отъ зврства лютыхъ Козаковъ, бросился спасти его, и палъ вмст съ нимъ подъ ударами сихъ изверговъ. Я не знаю, кому изъ нихъ должно боле удивляться: тому ли, кто своей доблестію и любовію къ отечеству могъ восторжествовать надъ злобою непримиримаго врага своего? или тому, который, забывъ вс личныя свои отношенія и враждебныя чувствованія, пожертвовалъ жизнію, для спасенія своего врага, единственно изъ любви къ отечеству и одной справедливости? по мннію моему, какъ тотъ, такъ и другій въ семъ случа оба велики. Тла ихъ положены въ одинъ гробъ. Мысль превосходная!

ПСНЬ III.

(1) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И духъ свой испускалъ съ смиреньемъ и мольбой.

Все сіе описаніе, есть еще слабое подобіе того бдственнаго состоянія, въ которомъ тогда находилось любезное наше отечество. Вотъ какъ о семъ повствуетъ Авраміи Палицыцъ въ книг своей о осад Троицкаго Монастыря: Премнишася тогда жилища человческая на зврская: дивіи бо, не кроткое естество, медвди и волки, и лисицы и зайцы на градская, и пространная мста пришедше, такожде и птицы отъ великихъ лсовъ на велицей пищ на труп человческомъ вселишася, и крыхуся тогда человцы въ дебри непроходимыя и въ чащи темныхъ лсовъ, и въ пещеры не вдомыя, и въ вод между кустовъ отдыхающе, и плачущеся къ Содтелю, дабы ночь сихъ постигла, и поне мало бы отдохнути на сус: но ни въ ночь, ни въ день бгающимъ не б покоя и мста ко скрытію, и вмсто луны многіе пожары поля и лса освщеваху нощію, и никому же не мощно бяше двигнутися отъ мста своего: человкъ ба ожидаху аки зврей отъ лсовъ исходящихъ.’ и пр.

(а) Не твой ли Іоаннъ, сей сильною рукой.

Царь Іоаннъ Васильевичъ Грозный, знаменитый своими завоеваніями и учрежденіями.

(3) Хоть посщу жезломъ, и гнвъ мой излію

За вся грхи твоя. . . . . . . . . . . . . . . . . и пр.

Вс сіи выраженія заимствованы мною изъ Священныхъ нашихъ книгъ. Должно признаться, что Славянскія реченія много придаютъ важности слогу, хотя выспренность онаго состоитъ не въ наружной оболочк, а въ идеяхъ.

(4) И нарекутъ его царемъ твоихъ пвцовъ.

т. е. Ломоносова. Здсь говорится о немъ единственно въ отношеніи къ Елизавет, слдственно не должно меня обвинять въ томъ, что я не упоминаю о прочивъ великихъ людяхъ,

(5) Такъ, въ сей обители, средь братіи смиренной,

Былъ старецъ и умомъ и святостью почтенной —

Аврамій Палицыцъ,

Аврамій Палицынъ, Келарь Троицкаго Монастыря, знаменитый въ нашей Исторіи примрною своей любовію къ отечеству и святыми подвигами милосердія. Въ злополучное время плненія Москвы отъ Поляковъ, презирая вс опасности и страхъ смерти, онъ неутомимо доставлялъ страждущимъ ея жителямъ и пропитаніе и нужныя, по возможности, пособія. Въ стнахъ же мирныя своея обители онъ врачевалъ раненныхъ и недужныхъ, и утшалъ скорбящихъ сладкимъ упованіемъ вры на святой промыслъ Вездсущаго, Даже самые ужасы сраженія не могли остановишь его рвенія. Въ незабвенное время спасенія отечества, забывъ и преклонныя лта свои и старческое свое состояніе, онъ послдовалъ за Героемъ Пожарскимъ, и въ самомъ грозномъ пылу лютйшей брани, какъ хранимый незримою рукою Всемогущаго, онъ безбоязненно протекалъ ряды воиновъ, и умолялъ ихъ Не ослабвать въ своемъ мужеств. Когда же коварные Козаки оставили постыдно поле сраженія и скрылись въ свои таборы, и когда начиналъ уже торжествовать Хотквичь, тогда онъ, какъ вщатель священъ наго глагола, поспшилъ къ симъ бунтовщикамъ, и обратилъ ихъ къ своей должности. Въ послдствіи даже возмогъ восторжествовать надъ непреклонною гордостію Князя Трубецісаго, когда сей, посл пораженія враговъ, не хотлъ боле, подвизаться во брани, и не шелъ на приступъ къ осажденнымъ въ Кремл Полякамъ, требуя себ покорности ГерОя Пожарскаго, тогда Аврамій, презирая вс опасности, происходившія отъ буйства Козаковъ, пошелъ къ Князю Трубецкому и, такъ сказать, отторгъ его отъ злобнаго намренія ненависти и киченія гордости. Слдствіемъ сего было примиреніе обоихъ сихъ вождей и взятіе Кремля. Онъ также много участвовалъ, съ согласія Героя Пожарскаго, въ избраніи на царство младаго Михаила, и, отвергнувъ вс дары и отличія, удалился опять подъ мирный кровъ тихія своея обители, ожидая себ награды,— не здсь — но тамъ, гд у подножія престола Всевчнаго исписаны вс наши дянія.

ПСНЬ IV.

(1) ‘Сбирайтесь, о друзья!’ такъ Мининъ возглашалъ.

Козьма Мининъ, по прозванью Сухорукой, Нижегородской Гражданинъ, преждебывшій воинъ, а потомъ занимавшійся мяснымъ торгомъ {Не за излишнее почитаю сдлать здсь нкоторое замчаніе. Не думаю, чтобъ Мининъ, будучи прежде воиномъ, могъ сидть въ лавк и продавать мяса по фунтамъ, но вроятне всего, что онъ скупалъ и продавалъ изъ барышей скотину, такъ какъ и нын то длаютъ по городамъ и деревнямъ отставные солдаты.}, будучи движимъ увщаніями Сергіевой обители, и увлекаемый чувствованіемъ собственнаго своего сердца, онъ первый возгласилъ въ Нижнемъ Новгород ополченіе. Вотъ слова его: ‘Буде намъ похотть помочи Московскому Государству, ино намъ не пожалти животовъ своихъ, да не токмо животовъ своихъ не пожалть, и дворы свои продать и жены и дти закладывать и бити челомъ, кто бъ вступился, за истинную православную вру и былъ бы у насъ начальникомъ.’ Весь народъ при сихъ словахъ, какъ двигнутый непостижимою силою, отвтствовалъ ему громкими восклицаніями. Вс воспрянули къ оружію, и всякъ спшилъ принести въ даръ отечеству даже послднее свое достояніе. Но Мининъ, не довольствуясь симъ, взялъ отъ всхъ запись въ томъ смысл, что, въ случа нужды, никто не будетъ жалть ни женъ, ни дочерей своихъ и станутъ ихъ, закладывать для вспомоществованія ратному длу, и съ сею записью стремится къ Князю Пожарскому, находившемуся тогда въ своей вотчин, по 120 верстахъ отъ Нижняго Новгорода, для излченія полученныхъ имъ въ бою ранъ, и убждаетъ сего врнаго сына отечества къ восприятію, начальства надъ возстающимъ ополченіемъ. При семъ извстіи вс Нижегородцы единогласно восклицали: ‘онъ любъ намъ! мы хотимъ его!’ и спшили становиться подъ его знаменами. Минину же поручили собраніе и храненіе всей воинской казны, что почиталось въ то время весьма важнымъ. Въ незабвенный день избавленія Россіи сей великій мужъ показалъ блистательный примръ храбрости. Въ самомъ пылу сраженія онъ приходитъ къ Герою Пожарскому, и проситъ себ сколько нибудь конницы. Герой отвчалъ ему: ‘возьми, кого хочешь!’ Мининъ беретъ три дворянскія роты, бросается съ ними въ рку, переплываетъ, и съ быстротою молніи нападаетъ на Поляковъ. Страхъ и ужасъ, казалось, предшествовалъ предъ симъ побднымъ строемъ. Поляки, разстроенные, поражаемые, ударились въ бгство — и побда осталась на нашей сторон, Мининъ также не мало участвовалъ въ примиреніи Князя Трубецкаго съ Княземъ Пожарскимъ, и ко взятію Китая и Кремля. По возшествіи на престолъ Михаила, Мининъ осыпанъ былъ милостями сего Монарха, возведенъ въ дворянское достоинство, съ чиномъ Думнаго Дворянина {Чинъ Думнаго Дворянина отвтствовалъ ныншнему чину Дйствительнаго Статскаго Совтника.}, я на трехлтнемъ еще служеніи опять возвратился на свою родину — въ Нижній Новгородъ, гд вскор окончилъ славные дни свои въ 1616 году, и былъ погребенъ въ Кафедральномъ Преображенскомъ Собор вмст съ Велико Княжескимъ родомъ. И по нын еще ежегодно въ Недлю Православія безсмертное имя сего незабвеннаго мужа упоминается на панихидахъ. Петръ Великій, во время своего похода въ Персію, прозжая чрезъ Нижній Новгородъ, захотлъ видть то мсто, гд погребены бренные остатки Минина, и, преклонясь до земли величественнымъ челомъ своимъ предъ симъ священнымъ Прахомъ, изрекъ сіи достопамятныя слова: ‘на семъ мст погребенъ свободитель и спаситель отечества!’

ПСНЬ V.

(1) Ступай къ Заруцкому…

Заруцкой, Атаманъ Донскихъ Козаковъ. Будучи боле врагомъ, нежели защитникомъ Россіи, онъ съ буйственными полками своими производилъ повсюду грабежъ, убійства, и цлые города предавалъ раззоренію, единственно изъ одной токмо гнусной корысти. Между прочими его злодяніями и доблестный Ляпуновъ также учинился жертвою его звренка, Но, не довольствуясь симъ, Заруцкой захотлъ еще устроить пагубу надъ Княземъ Пожарскимъ. Будучи уже женатъ на Марин, и простирая дале преступныя сои намренія, онъ отправилъ въ Ярославль двухъ Козаковъ съ приказаніемъ убить Князя Пожарскаго, но не получа въ томъ желаемаго успха, и будучи изобличенъ въ своемъ умысл, убжалъ въ Коломну, откуда, взявъ свою жену Марину, устремился со многими Козацкими полками къ Астрахан, которую также раззорилъ, какъ и вс города, чрезъ кои проходилъ сей бшеный нечестивецъ. Но, наконецъ, при Цар Михаил еодорович былъ пойманъ, привезенъ въ Москву и посаженъ на колъ, Марина же окончила дозорные дни свои въ темниц, а сынъ ея, прижитый ею съ Гришкою Отрепьевымъ, былъ повшенъ.

(2) Въ то время въ град семъ Пожарской устроялъ

Воинскихъ дл снарядъ…

Князь Пожарской, на поход своемъ къ Москв, долженъ былъ для нкоторыхъ весьма важныхъ причинъ остановиться въ Ярославл, о чемъ можно читать въ дополненіямъ къ дяніямъ Петра Великаго во второмъ том стр. 286, 287 и 289, а, между тмъ старался приумножить войско свое ратными людьми, и привести все въ надлежащій порядокъ. Въ одинъ день, когда онъ выходилъ изъ съзжей избы для осмотра артиллеріи {Артиллерія въ старину называлась у насъ большимъ снарядомъ, а начальникъ надъ оной именовался Воевода отъ снаряда.}, и когда любопытный народъ вокругъ его тснился, вдругъ Козакъ Стенька, посланный отъ Заруцкаго, расталкиваетъ народъ, бросается къ Герою, и мнитъ поразить его ножемъ въ животъ, но праведнымъ Небесамъ угодно было спасти чудеснымъ образомъ жизнь сего знаменитаго мужа, и Козакъ, промахнувшись, ранилъ въ ногу другаго Козака Романа, который тогда велъ подъ руку Князя Пожарскаго, Народъ, ожесточенный симъ злодйскимъ умысломъ, хотлъ растерзать сего изверга, но Пожарской — простилъ его.

(3) Въ обитель мирную, гд прахъ отца священный

Покоится въ гробу…..

Отецъ Героя, Князь Михаилъ еодоровичъ Пожарской, былъ погребенъ въ Суздальскомъ Спасо-Еуфиміевскомъ Монастыр. Хотя не извстно по Исторіи, гд положены бренные остатка знаменитаго его сына, но по всему вроятію должно заключить, что и прахъ Освободителя Россіи покоится въ томъ же Монастыр. См. о семъ одиннадцатое примчаніе въ книг: Біографическія, сведенія о Княз Пожарскомъ, гд между прочимъ сказано, что рука невжды сдвигнула съ мста, покрывавшій его камень, и изгладила начертанное на немъ имя незабвеннаго. Но тнь Пожарскаго должна утшиться: изваянный образъ его, вмст съ образомъ Минина, сіяетъ теперь въ металл на великолпной Московской площади, и служитъ предметомъ сладкихъ слезъ умиленія, проливаемыхъ признательными Россіянами въ на* Нить незабвенныхъ заслугъ сего безсмертнаго спасителя отечества.

ПСНЬ VI.

(1) Уже сподвижники Пожарскаго въ длахъ

Далеко за собой оставили жъ лсахъ

Стоящій Переславль…….

Переславль-Залскій, уздный городъ Владимірской Губерніи, находится на большомъ Архангелогородскомъ тракт и отстоитъ отъ Москвы во 120 верстахъ, и отъ Троицкаго Монастыря въ 65.

(2) Тогда седьмый ужь час царь свта протекалъ. По ныншнему счисленію первой часъ по полудни. Русскіе, въ старину, какъ и вс почти древніе народы, раздляли сушки на дв равныя половины, изъ коихъ одна принадлежала ко дню, а другая къ ночи, самыя же сіи половины подраздлялись еще каждая на четыре равныя части, изъ коихъ ночныя назывались у Римлянъ Vigiliae, excubiae, т. е. стражами. Счисленіе первой половины начиналось вмст съ наступленіямъ дня, т. е. по нашимъ часамъ съ седьмаго часа и окончивалось шестымъ часомъ посл полудня, слдственно ныншній двнадцатый часъ назывался у нихъ шестымъ, а шестой посл полудня двнадцатымъ.

(3) То врагъ грядетъ на насъ!…

При семъ случа нкоторые могутъ сказать мн, что я погршаю противъ истины: ибо Князь Пожарской долженъ былъ знать, что ето не неприятельское войско, а Русскія дружины, идущія къ нему для соединенія, когда онъ самъ прежде сего сказалъ.

Межъ тмъ, пошлемъ теперь по всмъ градамъ гонцовъ —

Да помощь намъ явятъ поспшно на враговъ!

Да вс, поборствуя, на брань вооружатся,

И на пути къ Москв со мной соединятся.

(Пснь 8. ст. 63.)

Но я прошу читателей дашь мн позволеніе отступать въ нкоторыхъ мстахъ отъ Исторической правды, и необходимой ложью украшать нсколько мою Поему. Къ томужъ, статься можетъ, что и я погршаю самъ противъ себя симъ извиненіемъ: ибо въ тогдашнія времена почти вся Россія была наполнена или непріятельскими войсками, или скопищами собственныхъ своихъ злодевъ.

(4) Кутумовъ ихъ ведетъ…

Кутумовъ, начальникъ пришедшихъ на помощь Юртовыхъ Татаръ, ведшій родъ свой по прямой линіи отъ Пророка Могаммеда.

(5) Вдругъ воинство все зритъ тамъ прямо предъ собою

Хоругви вющи, иконы и кресты,

И въ черныхъ мантіяхъ отшельниковъ ряды,

Когда Князю Пожарскому надлежало съ Войскомъ своимъ двигнуться отъ Троицкаго монастыря, тогда Діонисій, Архимандрит онаго монастыря, взявъ святыя иконы и кресты, вышелъ со всемъ соборомъ на гору Волку ту, или Валкушу, недалеко отстоящую отъ сей обители, для благословенія и окропленія святой водою сего воинства. Вдругъ ужасный вихрь возсталъ со стороны Московской, и суеврное воинство, полагая въ томъ для себя худое предзнаменованіе, оробло, и не ршалось идти дале, но когда стали прикладываться къ Иконамъ Св. Троицы и Сергія Чудотворца, и когда Архимандритъ Діонисій возгласилъ: ‘Богъ съ вами, и Великій Чудотворецъ Сергій да поможетъ постояти и пострадати вамъ за истинную православную хрістіанскую вру!’ тогда во мгновеніе ока втръ перемнился въ попутный, и столь сильно дулъ, что едва конные могли держаться на лошадяхъ. Сей втръ продолжался даже до самаго пораженіи и бгства неприятеля. Обстоятельство сіе переставлено мною на другое мсто.

ПСНЬ VII.

Вся сія пснь не иное что, какъ епизодъ, употребленный мною единственно для показанія, сколь ложны и ничтожны умствованія Софистовъ предъ истиннымъ ученіемъ вры, и предъ пользою гражданскихъ постановленій, и что нтъ ничего святе нелицемрной приверженности къ своему отечеству. А по сему и надюсь я, что вс сіи сужденія не суть излишни въ такомъ случа, когда дло идетъ о спасеніи отечества. Къ томужъ и свойство Поэмы даетъ позволеніе длать подобныя отступленія по различнымъ на то причинамъ, о которыхъ объясняться здсь не почитаю я за нужное.

ПСНЬ VIII.

(1). Святитель Гермогемъ. . . . . . . .

Патріархъ Гермогенъ, преждебывшій Казанскій Митрополитъ, и Возведенный на Патріаршескій Престолъ въ 1606 году, стяжалъ Себ безсмертное имя безпримрною любовію своей въ отечеству и рдкою Возвышенностію духа. Когда Прокофій Ляпуновъ воззвалъ всхъ Къ ополченію, и когда Михаилъ Салтыковъ и Литовцы принуждали сего Святителя приложить руку свою къ грамот, повелвающей Ляпунову распустить дружины и покориться Сигизмунду, Королю польскому, тогда онъ, несмотря на вс ужасы смерти и угрозы, отвтствовалъ безбоязненно: ‘Если Король Польской отпуститъ на престолъ Русскаго Царства своего сына, если дозволитъ ему принять вру православную, и если выведетъ изъ Москвы Литовцевъ, тогда я подпишу грамоту и дозволю приложить къ ней руки духовнымъ и боярамъ. Но вы хотите цловать крестъ Королю, а не сыну его, не благословляю писать сей грамоты, отвергаю ее, проклинаю тхъ, которые ее подпишутъ. Не запрещу Прокофью Ляпунову ополчаться на Москву, благословляю врныхъ воиновъ умереть да вру и защитить отечество.’ Раздраженный симъ отвтомъ Михаилъ Салтыковъ бросился съ ножемъ на Патріарха. Гермогенъ, осняя ножъ крестнымъ знаменіемъ, воскликнулъ: ‘Да будетъ крестное знаменіе противъ ножа, и да будетъ проклятъ измнникъ!’ Когда уже раздались повсюду громкія восклицанія врныхъ Сыновъ отечества: ‘Освободимъ Москву! Умремъ за вру!’ Тогда опять Салтыковъ и Литовцы приступили къ Гермогену съ бранью и угрозами, и требовали отъ него, чтобъ онъ повеллъ разойтися войскамъ и нейти къ Москв, но сей великій мужъ, презирая вс опасности, угрожавшія его жизни, отвчалъ съ неустрашимостію симъ злодямъ ‘Прикажу, если измнникъ Салтыковъ и Литовцы выдутъ изъ Москвы, а если нтъ, то благословляю ихъ умереть за вру. Не могу слышать нечестиваго пнія, не могу видть поруганія храмовъ Господнихъ. Готовъ приять смерть съ врными сынами церкви и отечества.’ Посл чего злоди заключили его въ темницу и обременили оковами. Но ни оковы, ни жестокость заключенія — однимъ словомъ: ничто не могло поколебать его мужества. Презирая вс ругательства и нахальства враговъ ожесточенныхъ, онъ только проливалъ слезы о бдствіяхъ Россіи, и умолялъ Творца Всемогущаго о его всесильномъ заступленіи. При полученіи извстія, что Князь Пожарской подвигся съ ополченіемъ изъ Нижняго Новгорода на освобожденіе Москвы, злоди опять притекли съ угрозами къ сему непоколебимому страдальцу, и щадились вынудить отъ него повелніе о воспрещеніи ополченію идти къ Москв, но все было тщетно! Гермогенъ отвчалъ имъ, какъ и прежде: ‘благословляю воиновъ, ополчившихся на освобожденіе Москвы! да поразитъ гнвъ Божій измнниковъ отечества!’ Посл чего ожесточенные злоди обрекли сего великаго мужа на жертву глада. Съ твердостію духа, превышающею вс силы человческія, онъ скончалъ достославные дни свои 17 Февраля 1612 года. Священный прахъ его покоится въ Чудовомъ Монастыр, въ церкв Архистратига Михаила’

(2) И завтра, можетъ быть, съ своими знаменами

Явится рать сія предъ нашими стнами.

Читатели увидятъ изъ послдствія, что встникъ ошибся: Хотквичь, не завтра, а послзавтра появился съ войскомъ своимъ предъ Москвою, но встника въ семъ случа винить не должно: онъ не могъ знать чужихъ мыслей, и судилъ единственно по видимому, къ тому жъ и самъ говоритъ не утвердительно, а можетъ быть.

(3) ‘Нашъ вождь, Князь Трубецкой!’ такъ всякъ изъ нихъ гласилъ.

Я нарочно употребилъ сіе выраженіе: такъ всякъ изъ нихъ гласилъ, единственно для показанія чрезъ то буйства и своеволія сихъ присланныхъ отъ Князя Трубецкаго, и вмст съ тмъ дашь замтить читателю, до какой степени въ полкахъ сего вождя простиралась неподчиненность и неуваженіе къ старшимъ себя.

(4) И съ бранью шумною изъ стана удалились.

И сія строка также мною поставлена не вышеприведенной причин.

(5) ‘Пожарской рекъ еще, что любишь ты раздоръ.’

Какъ сіе выраженіе, такъ и весь разсказъ посланныхъ, нсколько увеличены противъ словъ Князя Пожарскаго. Обыкновенно огорченные и не совсмъ честные люди для возбужденія въ другихъ негодованія любятъ увеличивать вещи.

(6) Бояринъ, старшій вождь . . . . . . . . .

Князь Трубецкой былъ тогда уже Бояриномъ, а Князь Пожарской еще Стольникомъ.

(7) Къ тому же сей гордецъ, еще во юныхъ дняхъ.

Въ то время Князю Пожарскому не боле было 54 лтъ. Нкоторымъ, статься можетъ, покажется, что ето лта уже не молодыя, во въ старину думали совсмъ иначе, чмъ нын, когда еще не было у нихъ стариковъ въ двадцать лт.

(8) Послы съ покорностью текли къ твоимъ стнамъ

И дань богатую несли уъ твоимъ стопамъ.

Между прочими и послы сильнаго Болгарскаго Царства, покорившагося на вчное подданство Россіи.

(9) Безстрашныхъ Рыцарей уводившая во плнъ.

Рыцарей Тектоническаго Ордена.

(10) Вблизи Арбатскихъ вратъ раскинуло станъ свой.

Еще прежде сего были отправлены изъ Ярославля Княземъ Пожарскимъ два сильные отряда — одинъ подъ начальствомъ Князя Пожарскаго Лопаты, двоюроднаго брата Героя, а другой подъ начальствомъ Воеводъ Михаила Дмитріева и едора Левашева, съ приказаніемъ стать первому у Тверскихъ, а послднимъ у Петровскихъ воротъ. По пришествіи сего войска къ Москв, Заруцкой, видя вс злобныя свои намренія уничтоженными, и будучи изобличенъ въ умышленіи на жизнь Князя Пожарскаго, снялъ съ себя личину, и напалъ съ Козацкими своими полками на брата сего Героя, но, будучи совершенно разбитъ, принужденъ бжать и скрыться. Причина, по которой не упоминаю я въ своей Поем о сихъ происшествіяхъ, будетъ объяснена въ общихъ примчаніяхъ.

ПСНЬ IX.

(1) Конечно правитъ пуль съ вершин горы Поклонной.

Гора подъ Москвою, чрезъ которую лежитъ большая Смоленская дорога.

(2) Туда, гд храмъ стоитъ, зовомый, Обыденной.

Церковь Пр. Иліи, близь Москвы рки на лвомъ берегу по ея теченію.

(3) И пышный монастырь въ водахъ своихъ рисуетъ

Новодвичій монастырь на лвомъ берегу Москвы рки.

(4) Свентецкій, Бугослачь, Загорскій и Силдецкій.

И съ ними яростный, безстрепетный Хлонецкій.

Вс сіи имена, за недостаткомъ историческихъ свдній, мною выдуманы, какъ то длалъ и Тассъ и Вольтеръ въ своихъ Поемахъ.

(5) Вс мужи славные, испытанны въ бояхъ,

Для коихъ смерть ничто и чуждъ, не знаемъ страхъ.

Нкоторымъ, можетъ быть, покажется довольно страннымъ, для чего я такъ расхваливаю Польскихъ вождей, но, по мннію моему, гораздо боле чести для русскихъ сражаться противъ храбрыхъ, чмъ прошивъ робкихъ. Я руководствовался при семъ случа Тассомъ.

(6) Отъ берега Москвы до берега другаго.

На Двичьемъ пол, которое Москва рка образуетъ своею излучиною полукругомъ, хотя нсколько неправильнымъ.

(7) Да съ боку надъ врагомъ онъ будетъ промышлять.

Подлинное выраженіе, заимствованное мною изъ Лтописи о мятежахъ.

(8) Но се, уже присплъ и грозный битвы часъ.

Сіе первое сраженіе дано было 22 Августа 1612, на которомъ Хотквичь былъ совершенно разбитъ и прогнанъ съ великимъ урономъ опять на Поклонную гору, но сіе не иное что было, какъ преддверіе ужаснйшаго побоища.

(9) Онъ хладенъ и ршимъ и дальновиденъ былъ.

Исторія представляетъ вамъ Минина молчаливымъ и суровымъ, на лиц котораго рдко видна была улыбка. Обыкновенно, великіе таланты и великіе замыслы скрываются подъ мрачной оболочкою. Аристотель, если не ошибаюсь, и многіе другіе замчаютъ, что вс отличные умомъ люди, по большой части, были меланхолическаго характера.

(10) Чтожъ длалъ Трубецкой? онъ на Донскихъ поляхъ

Спокойно пребывалъ тогда въ своихъ шатрахъ.

Тамъ, гд находится Домной монастырь. Въ старину, когда Москва не столь еще была обширна, сей монастырь окруженъ былъ со всхъ сторонъ полями.

(11) Туда же потекли Дружининъ, Меженевъ,

Козловъ и Коломнинъ, Козацки Атаманы.

Я почелъ долгомъ сохранить память сихъ храбрыхъ Донскихъ Витязей, кои, не смотря на вс запрещенія Князя Трубецкаго, и сказавъ прямо ему въ глаза, Что де по причин вашей нелюбови, Московскому Государству и ратнымъ людямъ пагуба становится, быстро устремились на враговъ съ тми пятью сотнями, кои взяты были отъ Князя Пожарскаго, и тмъ, такъ сказать, вырвали побду изъ рукъ Поляковъ.

(12) Межъ тмъ, какъ часть одна къ Москв рк спускалась,

Другая по горамъ на право простиралась.

Воробьевскіе горы, лежащіе близь Москвы на Юго-Западной сторон, и извстные прелестнымъ своимъ мстоположеніемъ. На сихъ самыхъ горахъ предположено Благочестивымъ нашимъ Государемъ Императоромъ АЛЕКСАНДРОМЪ I, воздвигнуть великолпнйшій храмъ Спасителю, въ память незабвеннаго избавленія Росеіи отъ нашествія свирпыхъ Галловъ и съ ними двадцати различныхъ народовъ. Какое украшеніе и торжество для тхъ горъ, кои предъ симъ ровно за двести лтъ были свидтелями освобожденія отъ Поляковъ любезнаго нашего отечества.

(13) И сталъ близь берега, лсной гд нын ряд.

Тамъ, гд находится церковь Пр. Иліи, зовомаго Обыденной.

(14) И въ Лужникахъ большихъ со всею ратью сталъ.

Урочище за Москвой ркою, и близь ея берега.

(15) Туда, гд валъ укрпъ храмъ Божій окружалъ,

Укрпленіе, бывшее въ то время на Пятницкой улиц при церкв Св. Климента.

(16) Теперь ли время намъ считаться межъ собой’

Козаки, удалясь съ поля сраженія, говорили, что полки Пожарскаго богаты и что они одни могутъ отъ враговъ отстояться.

(17) Не деньги ли?— казна обители святой

Вся рамъ принадлежитъ. . . . . . .

Когда коварные Козаки оставили постыдно мсто сраженія, и удалились въ свои таборы, тогда Аврамій, видя изнеможеніе остальнаго войска, поспшилъ уговорить сихъ мятежниковъ обратиться опять на бой, и сулилъ имъ всю казну своей обители, и даже, священные сосуды и богатыя церковныя одежды. Козаки, пристыженные симъ великодушіемъ, выступили тотчасъ изъ своихъ таборовъ и загладили проступокъ свои примрною храбростію.

(18) Такимъ симъ зрлся вождь. . . . . . .

Мининъ собственно никогда не былъ вождемъ. Но въ семъ случа, когда онъ предводитъ ратью, то конечно вождь. Къ томужъ, какъ мн кажется, и не стыдно назвать его симъ именемъ. Мининъ, по мннію моему, то же самое сдлалъ во время сего достопамятнаго сраженія, что Менщиковъ при Полтав.

(19) Уже и безъ того врага страхъ погоняетъ.

Сіе второе сраженіе дано было, по мннію однихъ 24, по мннію другихъ 15 Августа, но сіе послднее мнніе гораздо вроятне, къ тому жъ и въ Лтописи о мятежахъ точно обозначено 23 число. Совершено разбитый, пораженный неприятель принужденъ былъ опять бжать на Воробьевскіе горы, оставивъ во власть побдителей вс свои воинскія орудія, обозъ, станъ, знамена и десять тысячъ плнными, не считая не вроятнаго множества убитыхъ. Разъяренныя Русскія дружины хотли еще дале преслдовать неприятеля, но мудрый Герой, умряя излишнюю ихъ запалчивость, остановилъ ихъ сими словами: ‘Друзья! не бываетъ въ одинъ день двухъ радостей!’ Въ ознаменованіе своего торжества все войско, въ продолженіи двухъ часовъ стрляло изъ всхъ своихъ воинскихъ орудій, и тмъ приводило еще въ большій трепетъ пораженнаго неприятеля. Хотквичь, продержавъ полки свои во всю ночь подъ ружьемъ, устремился наутро прямо въ Польшу, и устилалъ свой путь мертвыми тлами.

ПСНЬ X.

(1) Межъ тмъ отважный Струсъ. . . . . . .

Струсь, староста Хельмйнскій, начальствовавшій тогда надъ оставленными въ Москв неприятельскими войсками.

(2) Ликъ Богоматери, точащій изцленье.

Образъ Иверскія Богоматери, извстный своими чудотвореніями, находится въ часовн съ наружной стороны Воскресенскихъ, или Куретныхъ вратъ.

(3) Остатки же враговъ укрыться въ Кремль спшатъ.

Китай взятъ былъ 22 Октября. Несчитая плнныхъ, однихъ убитыхъ непріятелей легло на мст слишкомъ двадцать тысячъ. Судя по пространству города Китая, должно думать, что мертвыя тла, не только что покрывали улицы, но лежали тогда большими грудами.

(4) Я градъ сей сорудилъ, отъ варваровъ забрало.

Здсь подъ градомъ должно разумть стну: ибо Димитрій Донской первый укрпиль Москву каменной стною.

(5) То былъ ужасный гладъ…

Описаніе глада, свирпствовавшаго въ то время въ Кремл между Поляками, всякаго можетъ привести въ ужасъ. Вотъ какъ о семъ говоритъ Лтопись о мятежахъ: ‘Сидніе же ихъ въ Москв столь было жестоко, что не токмо кошекъ и собакъ, людей Русскихъ и сами другъ друга побиваху и бдяху, да не токмо живыхъ людей, но и мертвыхъ изъ земли выкапываху. Какъ убо взяли Китай, то сами видхомъ очима своима, что многіе чаны насолены быша человческими мясами.’

(6) Вдругъ знамя блое воздвиглось надъ стною,

Врата отверзлися. . . . . .

26 Октября, т. е. по прошествіи трехъ дней отъ взятія приступомъ Китая, Поляки принуждены были отворить Кремлевскія врата, и сдаться безъусловно на волю побдителей. Еще прежде сего будучи понуждаемы мучительнымъ голодомъ, они выслали отъ себя всхъ Русскихъ Бояръ, съ ихъ женами и людьми, при нихъ находившимися, ни которыхъ алчные Козаки хотли напасть и ограбить, но добродушный Герой Пожарской защитилъ ихъ мужественно отъ сего насилія, при чемъ два раза подвергалъ онъ жизнь свою Опасности. Кажется, что Провиднію угодно было спасать чудеснымъ образомъ драгоцнные дни сего Героя.

(7) Текутъ во внутрь Кремля вождямъ своимъ во слдъ

Побдители, отслушавъ благодарственный молебенъ на Лобномъ мст, которой совершалъ, находившійся въ то время при войск, Діонисій, Архимандритъ Троицкаго монастыря, въ предшествіи крестовъ и священныхъ хоругвей вступили въ Кремль различными воротами: Трубецкой чрезъ Спасскія, а Пожарской чрезъ Никольскія.

(8) Романовъ родомъ онъ и родственникъ Царей.

Михаилъ еодоровичъ Романовъ, былъ родной племянникъ по матери Царю еодору Іоанновичу. Онъ также находился въ Кремл съ матерію своею въ числ плнныхъ, и вмст съ прочими былъ высланъ оттуда къ Князю Пожарскому, который немедленно отправилъ его въ Костромскую его вотчину. Матерь же сего юнаго отрока, будучи инокинею, удалилась потомъ въ Костромской Ипатьевской Монастырь, и взяла его съ собою. Откуда въ 1615 году, по общему всхъ Согласію, онъ былъ вызванъ на Россійскій престолъ, и царствовалъ 32 года.

ОБЩІЯ ПРИМЧАНІЯ.

Не за излишнее почитаю сказать здсь, что я употребилъ въ Поем моей нкоторыя отступленія отъ Исторической точности, именно же: пришествіе Аврамія Палицына въ Нижній Новгородъ для воззванія жителей его на ополченіе противъ враговъ отечества — между тмъ, какъ онъ оставался тогда въ своей обители, или гд въ другомъ мст. Буря — которая свирпствовала въ самое то время, когда Діонисій, Архимандритъ Троицкаго монастыря, стоя со всемъ своимъ соборомъ на гор Валкуш, благословлялъ воинство Князя Пожарскаго на ратные подвиги, и мною переставленная на другое мсто, также и нкоторыя другія, не такъ замтныя для читателя, но всякому, кто только занимается словесностію, извстно, что подобныя отступленія отъ Исторической правды, суть позволительны въ поем, въ которой единство времени и дйствія, есть одно изъ главнйшихъ ея свойствъ. Къ тому жъ, Поэма не Исторія, и слишкомъ далеко отъ подробныхъ описаніи и точности въ по’ стороннихъ обстоятельствахъ, кои мало, или почти никакого не имютъ вліянія на Главную цль содержанія Поэмы. Не ссылаясь ни на Енеиду, ни на Іерусалимъ, ни даже на Генріяду, въ которой обстоятельства столь Перемшены и переставлены съ мста на мсто, что имютъ одну токмо тнь Исторической истины, приведу единственно себ въ оправданіе слдующія стихи извстнаго Наставника въ словесности:

Loin ces limeurs craintifs, dont l’esprit slegmatique

Gai de dans fes fureurs un ordre didactique,

ui chantant d’un hros les exploits clatants,

Maigres hiltoriens, suivront l’ordre des temps

Но за всемъ тмъ, кажется мн, что я еще слишкомъ держался Исторической точности. Поэма для воображенія есть пространная область паренія, гд оно по своей вол можетъ созидать и разрушать вещи, не теряя, однакожъ, изъ вида ни главной цли всего творенія, ни должнаго правдоподобія въ своихъ измненіяхъ, хотя бы оныя были же иное что, какъ одинъ токмо обманъ (illusion). Такъ поступалъ великій геній въ своемъ Освобожденномъ Іерусалим, гд даже самыя чародйства имютъ видъ истины и не теряютъ своего правдоподобія — покрайнй мр, въ отношеніи къ понятіямъ того вка, которой онъ описываетъ. Душа же Поэмы есть Чудесность, которую Англинскіе Епопеисты называютъ the Machinery, въ означеніе того, что она есть, какъ бы главная точка, отъ которой вс части творенія получаютъ свое движеніе. Въ семъ отношеніи Похищенный Локонъ есть совершенство изобртенія. Тамъ ни одно дйствіе само по себ не приходитъ, но всегда отъ посторонней силы, или такъ оказать свыше. Вольтеръ въ своей Генріяд много погршилъ противъ сего правила: у него Риторическія фигуры, которыя называются тропами, приемлютъ на себя видъ божества и не дйствуютъ побожески да и дйствовать такъ же должны, ибо фигуры не иное что, какъ одинъ токмо способъ выражаться иносказательно.

Избгая подобныхъ ошибокъ, я старался дать моей Поем другой Механизмъ, а именно: основать ходъ ея на верховномъ Промысл, отъ воли Котораго какъ бы зависло и продолженіе страданіи нашего отечества ‘опасеніе онаго отъ лютости враговъ. Читатель можетъ то замтить изъ первой Псни, гд между прочимъ сказано:

Напрасно храбрые въ сей горестной годин

Несли на жертву жизнь терзаемой отчизн,

Казалось, вышнихъ сил таинственный предлъ

Вс подвиги въ ничто ихъ обращать хотлъ.

и изъ третей псни, гд Всевышній укоряетъ Россію злодяніями и прорекаетъ будущую судьбу ея:

Смирися, гордая! се мзда за преступленья!

Се кара должная за зло и ухищренья!

Познай мой правый суд и мой всесильный перстъ,

Дающій несть теб тяжелый жизни крестъ.

дале:

И такъ, присплъ днесь часъ, часъ радостный свободы,

Дерзай на путь побдъ! сбери свои народы!

Я ихъ поборник силъ, водитель и покровъ —

И сонмища падутъ во прахъ твоихъ враговъ!

Для противоположности же сей воли, или силы, и для того, чтобъ дйствія, служащія основаніемъ всего творенія, не происходили Богъ знаетъ откуда, или же сами по себ, но отъ извстной причины, то я поставилъ по примру великихъ образцовъ, какъ древнихъ, такъ и новйшихъ вковъ, другую противодйствующую силу, именно же: силу сатанинскую.

Что касается до главныхъ лицъ Поэмы, какъ то: Князя Пожарскаго, Козьмы Минина, и Аврамія Палицина, то, быть можетъ, нкоторые сдлаютъ мн упрекъ, для чего я нсколько мало говорю о Минин. Вотъ мое оправданіе: кром того, что скупая Исторія ваша не оставила намъ подробнаго описанія дяній сего знаменитаго мужа, я почелъ за нужное для единства интереса обращать боле вниманіе читателя на одно токмо главное лице, именно же: на Пожарскаго. Безъ чего, какъ въ поем, такъ и драмм, баснь, или разсказъ, теряетъ совершенно свою совокупностъ, и вмст съ тмъ прерывается и стремленіе къ предполагаемой цли.

Есть еще правило, утвержденное примрами великихъ людей, чтобы при самомъ вступленіи въ поему, было сказано не боле и же мене того, сколько должно въ ней содержаться. Такъ начинается Иліада, Одиссея, Енеида, Освобожденный Іерусалимъ, и другія превосходныя Поэмы. Въ семъ отношеніи можетъ показаться нсколько сомнительною вторая строка моей Поемы:

И водворенную по бранямъ тишину.

т. е. Пою водворенную по бранямъ тишину. Конечно, если бы я не упомянулъ о возведеніи на Царство Михаила, а окончилъ бы мой разсказъ однимъ только вшествіемъ въ Кремль побдоноснаго Русскаго воинства, какъ то длаетъ Тассъ въ своемъ Іерусалим, будучи вренъ сему выраженію: Пою священную брань и Героя, освободившаго гробъ Іисуса Хріста, то погршилъ бы я совершенно противъ сего правила, и тмъ бы нарушилъ указателя на предметъ. Но когда я былъ долженъ, и долженъ по необходимости, упомянуть о семъ происшествіи, тогда сіе выраженіе Пою водворенную по бранямъ тишину, иметъ свое мсто въ Поем: ибо съ восшествіемъ на престолъ Михаила, казалось, окончились вс бдствія нашего отечества, и вс вражды и крамолы у свирпствовавшія дотол, умолкли.

Въ заключеніе скажу, что не съ дерзостію, но съ боязнію предлагаю я на судъ просвщенной публик мою Поему: ибо она, будучи плодомъ единственно, девяти мсячнаго труда, не можетъ имть тхъ совершенствъ, коихъ бы требовало столь высокое содержаніе. Подобныя сочиненія совершенствуются временемъ. Я самъ вижу, если смю то сказать, свои недостатки, но столько утомленъ моимъ трудомъ, что нескоро, можетъ быть, примусь за поправки онаго. Впрочемъ остается мн утшеніе, что я, по возможности силъ моихъ, хотлъ принести, хотя малую, но усердную дань любезному моему отечеству.

КОНЕЦЪ.

ОСВОБОЖДЕННАЯ МОСКВА,

Александра. Волкова.

ОСВОБОЖДЕННАЯ МОСКВА.

ПСНЬ ПЕРВАЯ.

ПСНЬ ВТОРАЯ.

ПСНЬ ТРЕТІЯ.

ПСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ПСНЬ ПЯТАЯ.

ПСНЬ ШЕСТАЯ.

ПСНЬ СЕДЬМАЯ.

ПСНЬ ОСЬМАЯ.

ПСНЬ ДЕВЯТАЯ.

ПСНЬ ДЕСЯТАЯ.

ПРИМЧАНІЯ.

ПСНЬ I.

ПСНЬ II.

ПСНЬ III.

ПСНЬ IV.

ПСНЬ V.

ПСНЬ VI.

ПСНЬ VII.

ПСНЬ VIII.

ПСНЬ IX.

ПСНЬ X.

ОБЩІЯ ПРИМЧАНІЯ.

Читайте также: