Остров, Уайтинг Ричард, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 166 минут(ы)

ОСТРОВЪ.

Романъ Ричарда Уайтинга.

Пер. съ англійскаго З. Журавской.

I.
Вн фокуса.

18-го августа. Миръ, тишина, звуки лтняго полдня и шопотъ волнъ. Покой, возможной только на пик, затерянномъ среди Тихаго океана, въ 13,000 миль отъ собора св. Павла, совершенно невидимаго отсюда, хотя бы только благодаря кривизн линій.

Какъ я попалъ сюда — и самъ не знаю. Въ послдній моментъ передъ тмъ, какъ все измнилось для меня, я стоялъ на крыльц королевской биржи и смотрлъ внизъ. Было также лтнее утро. Я, по обыкновенію, былъ очень занятъ. Теперь, лежа на спин и вертя въ рукахъ свою записную книжку (можетъ быть, послднюю, какую мн придется покупать), я отыскиваю запись на тотъ день и читаю:— 8 ч. верховая зда, гребля, 9.30 — письма, кофе, 10.30 — статья въ ‘Quarterly’, 12.30 — Сити (я хотлъ, чтобы Стэпльзъ купилъ для меня немного турецкихъ акцій и думалъ, что мн лучше быть при этомъ самому), 1.30 — завтракъ, отъ 2.30 до ночи — аукціонъ лошадей, выставка кризантемъ, визиты, клубъ, ранній обдъ, адресъ ‘Соціальной Гармоніи’ — ‘Конституціоннаго Союза Людей Труда’, танцы у м-рсъ Г., опять клубъ, Додэ, постель.

Словомъ — мозаика. Все это очень хорошо, но довольно бездлицы, чтобы порядокъ дня былъ нарушенъ. Покончивъ разсчетъ со Стэпльзомъ (моимъ маклеромъ), мн слдовало уйти. Мн нечего было больше длать на бирж, а у дверей ея и подавно — и, однако, я медлилъ. Я оставался тамъ всего десять минутъ, но эти десять минутъ испортили весь мой день и, можетъ быть, измнили мою судьбу.

Передо мной было удивительное зрлище — цивилизація въ орховой скорлуп — оттого-то я и медлилъ. Я самъ былъ составной частью картины — Аполлономъ, разсматривающимъ собственныя ноги. Почему бы и нтъ?— вс мы, повидимому, чувствовали себя превосходно, вс мы были заняты, каждый по своему служилъ длу прогресса. Что за картина!— Биржа, откуда я только что вышелъ, съ группами милліонеровъ, толкующихъ о Багдад и Правадди, о Чикаго и Капштадт, рядомъ, въ банк, день выдачи дивиденда и хорошо знакомое зрлище — счастливцы, явившіеся получить свои доходы за четверть года, карета шерифа, огибающая уголъ. Мэншенъ-Гоуза {Дворецъ лорда-мэра въ Лондон.} (если не ошибаюсь, шерифъ халъ завтракать къ одному африканскому проконсулу) — быстро промелькнувшая великолпная комбинація плюша, атласа и золота, франтоватые клерки, отправляющіеся завтракать къ Берчу, съ развязной граціей движеній — признакомъ твердой надежды и увренности современемъ сдлаться пайщиками, клерки другого пошиба, въ потертомъ плать, питающіеся въ закусочныхъ, бойкіе маклера съ выработанной дловитостью взгляда, священникъ, (идущій служить двсти сороковой ежегодный благодарственный молебенъ св. Тильд, въ память столкновенія завщателя съ барбарійскими пиратами и счастливаго избавленія отъ опасности), странствующіе продавцы пуговицъ, карманныхъ гребней и универсальныхъ ключиковъ, заводящихъ любые часы, группа цвточницъ у подножія статуи — яркое пятно, другое пятно — нищій у крыльца биржи, въ красной рубашк съ колоритомъ, красиво смягченнымъ отъ носки,— превосходно! побольше бы такихъ пятенъ!— гигантъ полисменъ, прогоняющій нищаго, шумная толпа, высыпавшая изъ-за угла Корнгилля (Истъ-Эндъ, идущій походомъ на Вестъ-Эндъ съ цлью доказать, что трудовой день стоитъ куска насущнаго хлба и трудящійся пропитанія), воры, гуттаперчевые и каменные люди, въ ожиданіи случая выказать свои таланты, сыщики, конвоирующіе воровъ, при чемъ на пути ихъ всюду запираются ставни ювелирныхъ магазиновъ, на сто кармановъ средняя сумма карманныхъ денегъ — 7 ш. 6 п., и одна лишь стна, отдляющая ихъ отъ черепаховаго супа въ Мэншенъ-Гоуз и слитковъ золота въ банк! На заднемъ план — другія, никому невдомыя тысячи, одтые въ черное, рыжее, коричневое и иные, неколоритные цвта, надо всмъ этимъ солнце, а между солнцемъ и тысячами — лондонскій туманъ.

Это было интересно, какъ картина, но еще больше, какъ идея. Какое чудесное соотвтствіе частей съ цлымъ! Что за дивный механизмъ! Нищіе, а иногда и маклера, содержатели банкирскихъ конторъ, или же просто люди изъ толпы ‘худо ведутъ себя’, полисменъ забираетъ ихъ, священникъ указываетъ имъ путь къ раскаянію, тутъ же, по близости, и шерифъ, чтобы, въ заключеніе, повсить ихъ, въ случа надобности. Тутъ же, для украшенія пейзажа — денди (я — тоже въ нкоторомъ род украшеніе), купцы, клерки, акціонеры — получатели дивиденда — все это не что иное, какъ зубцы, валы, маховыя колеса той же машины. Что за дивный механизмъ!

Но вдругъ солнце померкло, и во мн произошла перемна. Тутъ не было причины и дйствія, одна лишь простая случайность. Мн представилось, что у человка въ красномъ все тло подъ рубашкой нестерпимо зудить отъ чесотки, и онъ все время украдкой почесывается, готовый сорвать съ себя платье. Такъ-ли это было, или нтъ — что-то нарушило связь частей, и машина остановилась. Теперь мн уже казалось, что вс украдкой почесываются. На видъ все было такъ же хорошо, какъ и прежде,— но на дл?..

Я видлъ этихъ самыхъ оборванныхъ клерковъ дома, въ Стоктоновскихъ номерахъ, съ неоштукатуренными кирпичными стнами, гд больныя корью дти жалобно просятъ пить по ночамъ, и сварливыя жены удовлетворяютъ требованіямъ романическаго въ жизни,— съ которыми каждая женщина, рожденная женщиной, приходитъ въ міръ, гд ей не слишкомъ-то хорошо обезпеченъ даже и кусокъ хлба съ масломъ — на тринадцать шиллинговъ въ недлю, compris. Я видлъ маклеровъ, возвращающихся въ свои оштукатуренныя Бэйсватерскія убжища для того, чтобы получить подробный отчетъ объ успхахъ Джэнъ въ элементарной физик, и объ окн, разбитомъ мастеромъ Гарри, и о томъ, что посл обда Бристау заходили всмъ семействомъ — сообщить новость: что м-ръ Бристау въ послднее время чувствуетъ себя не совсмъ хорошо,— я вижу, какъ они выслушиваютъ все это и какъ имъ хочется топнуть ногой, крикнуть, сдлать что-нибудь, чтобы внести біеніе пульса въ эту монотонную срую жизнь. Я видлъ карету шерифа, и мн чудилось, что рядомъ съ ея хозяиномъ сидитъ забота.— Въ Гайдъ-Парк опять едва разогнали огромное сборище, лондонцы хотятъ сами хозяйничать въ Лондон, и, можетъ быть, сегодняшній обдъ съ дивной сервировкой, черепаховымъ супомъ и утонченными застольными рчами, будетъ однимъ изъ послднихъ. Даже у полисмена свои заботы — какъ бы ему не убавили жалованія по случаю гражданской реформы, какъ бы не сравняли полицейскихъ со столичной милиціей. Солдатъ случайно затесавшійся въ картину, какъ будто думаетъ, что странно караулить Банкъ за семь пенсовъ въ день.’ — Вс эти люди почесываются, а когда это начинаетъ длать цлое цивилизованное общество,— дло плохо, къ этому надо относиться серьезно.

Иначе отнестись я и не могъ. Я совершенно не въ состояніи былъ свести опять въ одно цлое составныя части скомпанованной мною грандіозной картины общества, гд вс члены играютъ въ жизнь ради взаимнаго развлеченія. Это было скоре похоже на адскую игру въ мячъ, въ четвертомъ Кругу Ада, гд гршники швыряли мячи въ физіономію другъ другу, между тмъ, какъ при боле разумномъ направленіи шаровъ это могло бы быть восхитительнымъ спортомъ. Я похалъ домой, послалъ извинительную телеграмму Конституціонному Союзу и — стыдно сказать — легъ въ постель.

Но и на другое утро мн было не лучше. Человческое общество оставалось вн фокуса. Я описываю свое состояніе по возможности точно, ибо думаю, что это совершенно новый видъ душевнаго недуга, и мое имя, можетъ быть, перейдетъ въ потомство неразрывно связаннымъ съ этимъ недугомъ, подобно имени Брайта. Недугъ чрезвычайно мучительный: нчто въ род сильнаго головокруженія съ весьма непріятнымъ акомпаниментомъ болзненнаго нытья въ области сердца, лишающаго жизнь всякой прелести. Мужчины и женщины вокругъ васъ, вмсто того, чтобы находиться другъ съ другомъ въ отношеніяхъ любви, дружбы, доврія, симпатіи или полезности, превращаются въ массу кружащихся атомовъ, не питающихъ ничего, кром отвращенія, къ источнику движенія. Бываютъ моменты, когда родного брата не признаешь за такового. Они не составляютъ цлаго, они не укладываются въ картину, словомъ, они — вн фокуса,— я возвращаюсь къ этому выраженію. Какъ возстановить картину?

Я посовтовался съ пріятелемъ, человкомъ практическаго склада ума. Онъ откровенно сознался, что не слыхалъ о такомъ недуг, но въ виду того, что я безпрестанно упоминаю о міровомъ фокус, онъ полагалъ бы, что разстояніе можетъ помочь горю.

— Вы стоите слишкомъ близко,— сказалъ онъ,— отойдите подальше. Позжайте внизъ по Темз обдать въ Ричмондъ.

Я подумалъ: а, можетъ быть, и въ самомъ дл…— и послдовалъ совту. Но и это не помогло. Тогда я взялъ билетъ и съ ночнымъ поздомъ ухалъ въ Парижъ.

II.
‘Все дальше… дальше…’

Лондонъ былъ для меня теперь вн всякихъ сомнній. Парижъ привлекалъ меня именно тмъ, что онъ такъ занятъ собой. Я не видалъ его много лтъ и никогда не заглядывалъ дальше поверхности. Могила Наполеона, да видъ съ Арки (см. путеводитель) — вотъ, приблизительно, и все, что я зналъ о Париж. На этотъ разъ я нашелъ себ путеводителя иного рода, и онъ далъ мн возможность посмотрть настоящій Парижъ.

Онъ свелъ меня въ Флейту,— восхитительный клубъ, гд забавляются круглый годъ. Когда здсь нтъ музыки — по вечерамъ устраиваются концерты, при чемъ въ качеств исполнителей выступаютъ члены клуба — есть картинная выставка — картины выставляютъ т же члены,— а когда нтъ выставки, есть фехтовальный турниръ,— Флейта превосходнйшая школа фехтованія,— или же обозрніе года, въ вид шуточной пьесы, сочиненной, поставленной и разыгранной все тми же членами, на ихъ собственной клубной сцен. Мой менторъ ввелъ меня еще и въ другой клубъ, куда принимаются только избранные. Благодаря одному знакомому изъ Жокей-клуба, мн было предложено мсто на козлахъ въ коляск, доставившей небольшое избранное общество на частныя скачки въ Ламаршъ — очень милое, очень аристократическое развлеченіе,— не то, что Grand Prix, куда здятъ тысячи,— нтъ!— маленькое, но милое общество, вы, я, еще нсколько человкъ, все люди, безусловно comme il faut. Женщины были свжи и прелестны, какъ грядка буквицъ, скачки походили на игру въ лаунъ-теннисъ, мы завтракали al fresco {На свжемъ воздух.}, и никто не бросалъ костей на траву. Крики Bookmaker`овъ {Bookmaker`ы — нчто врод маклеровъ на скачкахъ, предлагающихъ держать пари и заносящихъ въ книжечку имена спорящихъ.} и городскіе запахи остались далеко-далеко позади. Я никогда еще не проводилъ такого пріятнаго дня!

Я былъ представленъ всмъ и получилъ приглашеніе быть въ этотъ же вечеръ на раут.

— Вы увидите лучшій салонъ въ Париж,— сказалъ мн А.

— А что такое салонъ?

— Право, не знаю, какъ сказать, это опредлить довольно трудно. Врне всего собраніе умныхъ людей, старающихся убить червя скуки. Ничего подобнаго у насъ дома, гд это животное такъ же священно, какъ корова въ Бенарес.

То былъ grand monde, съ легкой примсью литературы — соціальной амальгамы, гд перемшаны вс классы общества. Мы попали въ восхитительный старомодный домъ, одинъ изъ немногихъ, уцлвшихъ въ Париж, и почтительно раскланялись передъ восхитительной старосвтской особой — въ довершеніе всего, если не ошибаюсь, маркизой,— живымъ оригиналомъ одного изъ портретовъ Моро младшаго. Волосы у нея были серебряные — чистйшій Луи XV, только безъ пудры, глаза живые и проницательные, единственныя черныя точки среди всей этой близны, подъ платьемъ чувствовалось присутствіе кринолина. Она была царицей маленькаго двора и очень милостивой царицей. Придворные, прекрасно разыгрывавшіе свою роль, осыпали ее утонченной лестью, разсказывали маленькіе анекдоты о ней, съ цлью иллюстрировать ея умъ и находчивость, то и дло, въ сценическихъ а parte, приводили цитаты изъ ея послдней книги. Эта книга только что вышла въ свтъ, и вс мы сегодня утромъ выучили ее наизусть, зная, что ея содержаніе будетъ неизбжной темой всхъ разговоровъ. Эта книга — изящнйшій article de Paris — богатый опытъ цлой жизни, изложенный въ максимахъ, по образцу писаній Ларошфуко. Изъ трехъ максимъ дв трактовали о любви,— женщины бываютъ иногда слишкомъ молоды, но никогда не бываютъ слишкомъ стары для этой жизненной темы. Въ отношеніи маркизы къ этой тем было какое-то безкорыстное величіе.— Я отжила свое,— казалось, говорила она:— для меня игра кончена, теперь я могу быть третейскимъ судьей.

— ‘Одно изъ утшеній женщины въ старости,— началъ цитировать одинъ изъ придворныхъ, обращаясь къ своему сосду,— это — возможность смло слдовать своимъ склонностямъ, не опасаясь любви, и показывать себя преданнымъ другомъ, не поощряя опасныхъ надеждъ’.— Можно ли было высказать эту мысль боле изящно?

— Я подслушала васъ,— весело сказала маркиза,— но вы умаляете комплиментъ тмъ, что говорите такъ громко. Я еще не такъ стара, чтобы быть глухой.

— Я, съ своей стороны,— сказалъ другой,— желалъ бы знать, откуда маркиза такъ хорошо знаетъ васъ всхъ — vous autres. Послушайте-ка: ‘Привычка иметъ такую же власть надъ природой мужчины, какъ неизвстное надъ умомъ женщины’! Это мой цвтокъ изъ внка. Какъ это врно!

— И какъ хорошо сказано!

— Ахъ, господа, вамъ бы только было хорошо сказано,— вмшалась хозяйка.— А у меня это все пережито.

Вошелъ генералъ, подъ руку съ прелестной женщиной. Онъ былъ въ своемъ род достойнымъ партнеромъ престарлой музы салона. Серебряная сдина, черныя, какъ вороново крыло, брови и сверкающіе глаза.

— Мясникъ коммуны, шепнулъ мн А.— Въ его отряд было меньше всего плнныхъ.

Я слышалъ, какъ хозяйка дома сказала генералу:

— Они опять начинаютъ надодать, генералъ. Этотъ ужаный митингъ вчера! Вы читали отчетъ?

— Мы готовы отвчать имъ, madame. И аргументъ у насъ тотъ-же, что и былъ,— митральеза. Могу васъ уврить, что они только представляются, будто этотъ аргументъ имъ по вкусу. Онъ бьетъ больно.

Затмъ пошло перемываніе косточекъ ближняго и анекдоты, не всегда лучшаго качества, но и худшіе изъ нихъ были разсказаны наилучшимъ образомъ. Мы всячески ухитряемся длать какъ разъ обратное. Мы могли бы вести разговоръ не хуже ихъ, но не смемъ. Они смютъ, потому что этого требуютъ женщины, а первый долгъ мужчины — забавлять женщинъ, такъ чтобы он не скучали — само собой, лучшихъ женщинъ, а лучшія здсь значитъ самыя красивыя. Это своего рода грандіозный турниръ ради удовольствія галлереи, и если у васъ хорошее мсто — на галлере пріятне быть, чмъ на арен. Бой требуетъ страшнаго напряженія силъ. Нкоторые изъ наиболе прославленныхъ бойцовъ, говорятъ, на другой день посл такого турнира не могутъ встать съ постели. Для того, чтобы побждать, требуется не только изящество рчи, но и талантъ, а талантъ не всякому дается.

И все же я не думаю, чтобы французы брали отъ своихъ женщинъ лучшее, что он могутъ дать. Быть можетъ, для женщинъ можно было бы придумать боле благородное дло. Отъ нихъ стараются взять какъ можно больше — это несомннно. Цивилизація создается женщинами, и въ данный моментъ он весьма энергично трудятся надъ тмъ, чтобы привести ее къ разложенію и упадку. Я всегда удивлялся, почему этимъ интересамъ первостепенной важности не дадутъ представительства въ правленіи страной, не учредятъ особаго женскаго министерства. Такое министерство скоро стало бы верховодить всмъ кабинетомъ, ибо служащія въ немъ ужъ наврное знали бы все, что творится въ другихъ департаментахъ — военномъ, торговомъ, внутреннихъ и иностранныхъ длъ.

Нтъ, это слишкомъ хорошо для каждаго дня — эта жизнь на верхушк крещенскаго пирога, и нкоторые изъ насъ такъ же боятся солнца, дождя и вольнаго втра, какъ если бы они, на самомъ дл, были сахарными фигурками. Я слышалъ, какъ одна такая фигурка авторитетнымъ тономъ модной газеты наставляла другую, какъ слдуетъ вставать съ постели зимнимъ утромъ.

— За часъ до того, какъ вамъ вставать, ch&egrave,re, горничная должна затопить каминъ и заставить его экраномъ. Для экрана хорошъ розовый шелкъ въ серебряной рам, это бросаетъ въ комнату розоватый утренній свтъ. Не забудьте, чтобы шоколадъ вамъ подавали горячимъ. Знаете, что лучше всего для грлки? Нсколько раскаленныхъ угольковъ, посыпанныхъ толченой ванилью. Это распространяетъ такой пріятный запахъ. Рауль подарилъ мн на дняхъ восхитительную грлку — un amour! Теперь ихъ длаютъ изъ золота. Не вскакивайте сразу съ постели — помните! такъ пріятно подремать!.. Изъ какой матеріи ваше deshabille! Я люблю атласъ, подбитый лебяжьимъ пухомъ, и бархатные аграфы, пуговицы такъ страшно холодны! Туфли также лучше всего длать на лебяжьемъ пуху, я ненавижу холодныя туфли — брр!.. У madame д’Аржансонъ ванная нагрвается розовымъ паромъ, который накачиваютъ черезъ отверстіе въ стн,— это идея. Знаете, что надо длать, чтобы вамъ всегда было тепло? Не допускать до себя холода. Для чулокъ я рекомендую вамъ шелкъ сырецъ, это даже на видъ тепло. На шторахъ у меня вышито восходящее солнце, и, вмст съ шоколадомъ, горничная приноситъ мн свжіе цвты. Это создаетъ въ комнат атмосферу лта. Excusez du реи. А затмъ, если вы пожелаете узнать, какая вы счастливица, подымите стору и выгляните въ окно — вы увидите, какъ люди танцуютъ на троттуарахъ, чтобы согрться. Впрочемъ, этого вы насмотритесь вволю и во время катанія, если любите такія вещи. Я не люблю. Теперь длаютъ прелестныя вещицы изъ эмали — миніатюрныя грлки для муфтъ — прехорошенькія яблочки, наполняемыя горячей водой — только надо брать небольшія, а то вы себ испортите форму рукъ. Притомъ же, отъ большой грлки пальцы будутъ красные, а надо, чтобы они были только розовые — pas trop n’en faut… А въ какихъ перчаткахъ вы спите? Я предпочитаю плюшевую подкладку мховой. Нкоторые совтуютъ лебяжій пухъ. Я нахожу, что это уже слишкомъ тепло. Не забудьте объ одяльц для ногъ. Самое лучшее съ головы до ногъ укрываться плюшемъ. Я видла застежку для ночного чепца — прелесть, что такое — крошечная птичка, какъ разъ подъ лвымъ ухомъ, если вы спите на лвомъ боку. И велите непремнно подать себ, по возвращеніи домой, cr&egrave,me de sabaillon. Вы знаете, какъ это длается?— два яйца и рюмочка мадеры. Брр… Какъ я не навижу холодъ!

Подбитое ватой существо боле сильнаго пола, присутствовавшее при этомъ урок, предложило еще боле оригинальную схему.

— Ch&egrave,re comtesse, къ чему вс эти предосторожности, когда такъ легко уйдти отъ холода? Я путешествую въ поискахъ вчнаго лта — и нахожу его. Лишь только здсь начинаетъ становиться прохладно, мой агентъ отправляется на югъ и какъ только находитъ мстность, гд постоянно свтитъ солнце — телеграфируетъ мн: прізжайте!— Я вызжаю только тогда, когда у природы все уже готово, лишь только я прізжаю въ одно мсто, онъ отправляется въ другое, такимъ образомъ, у меня всегда есть въ запас солнечный свтъ и тепло. Мы мчимся все дальше и дальше на югъ, пока погода не начнетъ измняться, а затмъ понемногу приближаемся къ сверу, чтобы къ маю мсяцу поспть въ Парижъ. Въ прошломъ году меня только два раза захватилъ дождь и одинъ разъ мокрый снгъ съ дождемъ, и то я пригрозилъ моему агенту разсчитать его, если это еще повторится. Ch&egrave,re comtesse, жизнь слишкомъ драгоцнна, чтобы тратить ее на такія заботы. Не хотите ли чашку чая?

— Это несчастнйшій человкъ, не смотря на вс его надменныя мины,— шепнулъ мн на ухо мой менторъ.— Онъ собирается жениться и мучится предчувствіемъ, что будетъ ревновать свою жену. Это прелюбопытно. Молодая особа, вы понимаете, безупречна — какъ и вс наши двицы. Онъ бываетъ въ дом въ установленные часы, всегда во фрак — такъ ужъ у насъ принято — и разговариваетъ съ ней о картинной галлере въ Лувр и о послдней воскресной проповди ровно три четверти часа, по часамъ, при чемъ все время за ними слдитъ мать невсты. Это періодъ жениховства. Выйдя замужъ, молодая особа получитъ право и привилегію такимъ же манеромъ надзирать за другими, не будучи сама подъ надзоромъ, и тутъ она, конечно, вознаградитъ себя. Нашъ герой сейчасъ ни капельки не ревнуетъ, онъ только знаетъ, что будетъ ревновать впослдствіи. Видите-ли, тутъ есть осложненіе. Онъ не только собирается жениться, но и очень влюбленъ въ свою невсту, что, пожалуй, и неизвинительно въ его годы. Въ зрломъ возраст, онъ припоминаетъ свою молодость и — il n‘а pas confiance. Онъ мечтаетъ о какомъ-нибудь домашнемъ указ относительно гостей и положительно готовъ включить въ семейный кругъ свою тещу. Идея приблизительно такова: дуэнья или дешевая охрана семейнаго очага. Все это не бросаетъ, конечно, никакой тни на его невсту: ее онъ ни въ чемъ не подозрваетъ, это ужаснйшее недовріе заднимъ числомъ къ самому себ. ‘Надувай другихъ, какъ ты не желалъ бы, чтобы тебя надували’. Вотъ какого правила держался онъ въ дни золотой молодости и — il n’а pas confiance. Мы, бывало, звали его ‘Пословицы’. У него была препротивная поговорка,— которая всегда имла огромный успхъ,— насчетъ того какъ глупо пріобртать самому матеріалъ для счастья, когда такъ легко брать, что нужно, изъ складовъ своихъ друзей.. Теперь онъ уже этого не говоритъ. Я бы написалъ съ него новаго Донъ-Жуана, мучимаго Немезидой. Я бы женилъ Жуана и заставилъ бы его терзаться вчной ревностью и тревогой, а старое пугало командора съ его лошадью оставилъ бы для дтскихъ сказокъ…

Для такого лнивцу, какъ я, въ этомъ город одно только непріятно: здсь почти обязательно волочиться за женою ближняго. Здсь этотъ дурной обычай распространенъ еще больше, чмъ въ Лондон. Если вы не станете этого длать, съ вами будутъ не то, что грубы, но все-таки, хотя и очень деликатно, покажутъ вамъ свое недовольство вашимъ поведеніемъ на тысячу ладовъ. Это считается невжливымъ по отношенію къ хозяйк дома.

Мы отправились въ Оперу и, само собой, меня повели за кулисы. Театръ безспорно великолпенъ. Многіе весьма снисходительные къ себ монархи не имли возможности окружить себя такой роскошью, какой окружили здсь себя простые смертные путемъ соединенія капиталовъ. Все дло въ принцип коопераціи. Французы истые демократы и по мр эволюціи ихъ учрежденій у послдняго бдняка будетъ свой parc aux serfs. Въ foyer de la danse — ни малйшаго признака эгоизма: вс абоненты — братья, вс равны, вс свободны, какъ въ храм. Ces dames не длаютъ разницы между людьми. Трогательно было видть Армію, Флотъ, Торговлю, Сенатъ, Адвокатуру — и даже кажется Прокуратуру, преклоняющихся предъ этими, окутанными газомъ, алтарями.

Вожди радикаловъ и консерваторовъ, богатые евреи, генералъ съ вчно готовой эпиграммой на устахъ, котораго я недавно встртилъ, клубныя звздочки и нсколько отвратительныхъ стариковскихъ головъ, которыя слдовало бы прикрыть ночными колпаками, вс набожно склонялись предъ этими алтарями, переходя отъ одного божества къ другому — иногда съ приношеніями. Дамы принимали порою суровый и строгій видъ, но мн не врится, чтобы он были жестокими божествами, это подтверждаютъ и люди, близко ихъ знающіе.

Зрлище было блестящее: зеленая комната сама по себ ослпительная декорація, здсь все блеститъ: потолокъ, канделябры и стны, на панеляхъ портреты великихъ танцоровъ и композиторовъ. На потолк живопись — воинственный танецъ, танецъ поселянъ, танецъ влюбленныхъ, вакхическая пляска, внизу курьезная смсь черныхъ сюртуковъ и блыхъ юбокъ, тамъ и сямъ Сильфида, упражняющаяся въ пируэтахъ на полу, отлогомъ какъ полъ сцены — блоснжное облачко, гонимое втромъ — или придерживаясь за желзный брусъ, обтянутый бархатомъ, указывающая кончикомъ атласнаго башмачка въ иной и лучшій міръ. Здсь, какъ я уже говорилъ, храбрость отдыхаетъ посл военныхъ трудовъ и законодательная власть посл утомительныхъ преній въ палат. Представителемъ искусства является здсь забившійся въ уголъ одинокій художникъ, повидимому, питающій страсть къ труднымъ проблемамъ и преслдуемый желаніемъ перенести эту поэзію движенія на полотно, да такъ перенести, чтобы картина дышала жизнью. Великая душа и геній, единственный искренній человкъ въ этой толп — привтъ теб!

По дорог домой заглянули еще въ другой клубъ — этотъ просто на просто un tripot, но такой же великолпный, какъ и вс остальные, и бросающій на бульвары снопы ослпительнаго свта отъ множества канделябръ. Клубъ этотъ промышляетъ игрой въ баккара и чистая прибыль отъ многихъ рудниковъ и заводовъ, перешедшая по наслдству къ веселымъ молодымъ людямъ, желающимъ видть свтъ, переходитъ здсь по зеленому сукну изъ однхъ руір’ въ другія. Матросы съ опасностью жизни берутъ рифы въ бурю, углекопы цлыми днями лежатъ въ темнот на спин или на брюх, двушки преждевременно созрваютъ и становятся женщинами въ тропической атмосфер факторій — лишь для того, чтобы нкоторымъ было чмъ платить дань этому спорту. Я проигралъ нсколько золотыхъ монетъ, поужиналъ и ушелъ. На одного изъ играющихъ мн указали, какъ на изобртателя новаго развлеченія — скачки улитокъ. Скаковое поле изображаетъ гладкая доска съ зажженой свчей на конц, поставленная на столъ въ темной комнат. На ней есть миніатюрные плетни и даже ровъ съ водой, всъ состязающихся уравнивается съ помощью налпляемыхъ на щитки глиняныхъ шариковъ. Въ эту игру вы можете проиграть вполн достаточно для того, чтобы сдлать ее увлекательной, поддерживая подобающее несоотвтствіе между величиной заклада и стоимостью улитки. Въ нее играютъ обыкновенно между пятью и шестью, передъ тмъ, какъ одваться къ обду, и она заполняетъ свободный часъ, который многимъ обходится очень дорого.

На другой день мы катались верхомъ по Булонскому лсу, раскланиваясь съ друзьями. Друзей у меня уже цлый списокъ. Наврное, эти люди постигли тайну сводить въ одно цлое отдльныя части картины,— думалъ я, между тмъ какъ мы кружились по аллеямъ съ нжной зеленью деревъ, съ прыгающими пятнами солнечнаго свта на листьяхъ, съ блыми и голубыми бордюрами изъ нарядныхъ виллъ и пурпуровыми склонами Mont Valrien на заднемъ план. Мы объхали кругомъ озера и полюбовались группами обывателей, отдыхающихъ подъ акаціями. Вс были на своихъ мстахъ. Меня это привело въ такой восторгъ, что мн не хотлось возвращаться домой, и мы похали дальше по Cours la Beine и вдоль рки, чтобы посмотрть, что длается тамъ.

У большинства французовъ наклонности философовъ: они любятъ удить, по берегу тянулась цлая линія удильщиковъ, но воды отъ этого ничего не теряли. Здсь жили и давали жить другимъ — и люди, и рыбы. Черные сюртуки остались позади, теперь мы видли только блузы, преобладали блый, голубой, зеленый цвта — все веселые, яркіе, вс, видимо, чувствовали себя совершенно свободно. Достойная чета пожилыхъ супруговъ-рантье, казалось, ршилась посвятить все утро купанью своего пуделя въ Сен. Monsieur намыливалъ его и подгонялъ въ воду для того, чтобы сполоснуть мыло, подбадривающими восклицаніями и невинною бранью, врод: Cre’nom! Bigre! Saperlipopette, и особымъ, установленнымъ для собакъ, свистомъ призывалъ его назадъ, когда пудель уплывалъ слишкомъ далеко. Madame стояла тутъ же съ полотенцемъ, гребнемъ и щеткой. Для этого они въ теченіе двадцати семи лтъ держали москательную лавку на углу улицы St. Jacques de la Boucherie и трудились съ утра до ночи, въ будни и праздникъ, и клали сбереженія въ парижскій ломбардъ! Стоило того дло!— скажетъ иной. А почему бы и нтъ?— спрошу я, въ свою очередь, и еще съ большимъ жаромъ повторю: почему бы и нтъ? Здсь вс классы общества кажутся такими счастливыми, вс такъ невинно веселы! Таково, по крайней мр, мое впечатлніе, и это — обычное впечатлніе туриста въ Париж.

Но скоро я увидалъ картину иного рода. Я стоялъ на мосту, а мимо меня съ шумомъ двигалась процессія — сначала авангардъ, потомъ главный корпусъ. Лица у всхъ были свирпыя и печальныя. Кто не былъ одтъ въ блузу, на тхъ были сюртуки и шляпы, лоснящіеся отъ грязи — дурной признакъ,— а у тхъ немногихъ, которые не хмурились, грязь была въ улыбкахъ — что еще хуже. Впереди всхъ шла женщина, вся въ черномъ и съ чернымъ флагомъ въ рук, худая, угловатая, съ впалыми щеками, какъ у святого на картинк изъ Требника, съ глазами, какъ раскаленные угли.

— Что это? Кто это?

— Красная Два. Мы сидимъ безъ хлба,

Я думаю, что это была неправда, если понимать буквально — у большинства изъ нихъ видъ былъ довольно сытый — но въ переносномъ смысл, пожалуй, и правда. Шествіе направилось къ наружнымъ бульварамъ, и я пошелъ вслдъ за другими. По пути они разграбили булочную. Черная или Красная два одобрительно махала своимъ погребальнымъ флагомъ, но сама не съла ни кусочка. Затмъ, толпа хлынула въ грязное маленькое зданіе съ вестибюлемъ, увшаннымъ цлой коллекціей памфлетовъ, и началась сходка.

Путь ихъ былъ ясенъ, и вс они, по ихъ словамъ, знали, чего хотятъ. Говорили вс необыкновенно бгло, точно, логично. У каждаго искусство рчи было доведено до совершенства…

Но вотъ поднялась съ мста Два въ черномъ, и я началъ понимать, почему ее зовутъ Красной Двой. Заунывными, тягучимъ голосомъ она принялась отпвать то, что вс они желали похоронить…

— Долой Дву!— крикнулъ высокій черномазый молодецъ, стоявшій у самой двери,— подразумвая Красную Дву.

— А la porte Vespion!— раздалось, нсколько десятковъ голосовъ разомъ. Началась драка.

Черномазый былъ не одинъ.— А bas la!— повторяли его приверженцы, смыкаясь вокругъ него. Стулья моментально были изломаны въ щепы и превратились въ оружіе, мн, по счастью, удалось во время просунуть свою трость между однимъ такимъ обломкомъ и головой простертаго на земл человка…

Такъ эти мятущіяся души, собравшіяся, для того, чтобъ установить новый законъ любви, перешли въ рукопашную и принялись жестоко тузить другъ друга ногами и кулаками. Я думаю, что у нихъ были плохія мста на галлере, въ ложахъ, гд сравнительно просторно и больше воздуха, терпливо ждать не такъ трудно…

Я поспшилъ уйти. Еще одна человческая группа вн фокуса.

III.
Бгство.

Я бжалъ изъ Парижа. Это было не отступленіе, а именно бгство. У меня даже не хватило мужества еще разъ взглянуть въ лицо цивилизаціи.

Инстинктъ привелъ меня въ Женеву. Здсь — думалъ я — безопасно, здсь поэзія и проза уравновшены, впечатлніе горъ ослабляется туристами, озеръ — гостиницами.

Но я не принялъ въ разсчетъ господина, голову котораго я спасъ въ послдней mle. Въ одно прекрасное утро мы столкнулись съ нимъ на остров Руссо, и онъ привтствовалъ меня, какъ брата. Я уврялъ его, что я самое большее кузенъ четвертой степени — но напрасно. Онъ повелъ меня въ одну изъ самыхъ дальнихъ улицъ стараго города, на какой-то чердакъ, и представилъ меня своимъ кровнымъ роднымъ по демократіи, которые, посл достодолжнаго опроса, приняли въ свой семейный кругъ и меня.

Я ничего не имлъ противъ, только тяжело было убдиться, что везд происходитъ одно и то же.

При боле близкомъ знакомств, я, очевидно, выросъ въ глазахъ своихъ новыхъ друзей, ибо въ одинъ прекрасный день былъ удостоенъ торжественнаго приглашенія на международный ‘чай’ въ другомъ чердак, гд чай должна была разливать русская леди…

Дама, сидвшая за самоваромъ, была студентка. Она только что вернулась и привезла невеселыя всти. Нерадостны были донесенія и изъ другихъ мстъ — изъ Рима, изъ Блграда. Одинъ изъ друзей, который былъ силенъ въ географіи, нарисовалъ намъ, какъ бы съ высоты птичьяго полета, картину всхъ горестей земной юдоли. Везд было, приблизительно, одно и то же съ той разницей, что чмъ дальше, тмъ терпливе выносились печали и муки жизни, тмъ чаще встрчалось смиреніе и рже — протестъ. Мы провели пять минутъ въ туземномъ квартал въ Амо, дивясь изобртательности бдняковъ, добровольно увчащихъ себ ноги для того, чтобы имть право именоваться калками и просить милостыни. Это своего рода профессіональная тайна, но мы проникли въ нее, это длается такъ: перевязываютъ ногу туго-натуго веревкой у щиколки и не снимаютъ веревки до тхъ поръ, пока нога не омертветъ. Это — врный кусокъ хлба, если не врная смерть. Посл того мы сидли на корточкахъ, голые, дрожа отъ холода, зимой на улицахъ Пекина, а мимо насъ, напыщенные своими познаніями въ гуманитарныхъ наукахъ, надменно проходили ученые. Мы вернулись домой черезъ Среднюю Азію, заглянувъ по пути въ Самаркандъ, гд оборванные грязные нищіе искали вшей въ своихъ стеганыхъ на ват лохмотьяхъ. Грузчики угля — кули въ Аден задержали насъ не дольше минуты, другая минута была посвящена ныряльщикамъ — добывателямъ губокъ въ Эгейскомъ мор, умирающимъ оттого, что ихъ легкія переполняются кровью, ибо великій законъ предльности существованія господствуетъ и на дн океана…

На другой день я двинулся прямо въ Геную. Мн казалось, что я задыхаюсь на суш, и я жаждалъ мягкаго, чистаго морского воздуха.

Въ гавани стояло итальянское купеческое судно, сбиравшееся въ кругосвтное плаваніе. Грузъ его состоялъ изъ макаронъ въ такомъ огромномъ количеств, что, питаясь ими, можно было бы объхать весь шаръ земной. Грузъ этотъ надо было доставить на Цейлонъ и Филиппины, черезъ Суэцкій каналъ, а на обратномъ пути намревались зайти на мысъ Горнъ, чтобы захватить что-нибудь для продажи у себя дома. Мн нуженъ былъ корабль, они ничего не имли противъ пассажира. Помимо полета на воздушномъ шар, какъ мн казалось, это былъ самый легкій способъ ускользнуть отъ цивилизаціи.

Мы отправились въ путь, и вотъ — какъ я уже имлъ честь вамъ доложить — я здсь, на одномъ изъ острововъ Тихаго океана, въ тринадцати тысячахъ миль отъ собора св. Павла — откуда, какъ всякому извстно, рукой подать до королевской биржи. Въ смысл разстоянія, я думаю, этого достаточно.

IV.
Приключеніе.

Какъ я попалъ сюда, разскажетъ эта глава.

Какъ хорошо было плыть по Индійскому океану! Солнечные, яркіе дни — можетъ быть, немного черезчуръ яркіе,— лунныя ночи, и на душ покой, еще боле глубокій, чмъ покой водъ. Корабль можетъ быть раемъ или адомъ, и когда онъ рай, почему не удовольствоваться такимъ раемъ? Пустота вокругъ и никакихъ газетъ — никакихъ извстій съ одра болзни цивилизаціи. Можно ли желать большаго, или меньшаго?

Цейлонъ, съ новыми лицами и суетней матросовъ, почти не нарушалъ нашего покоя, а когда и нарушалъ, я закрывалъ глаза. На Филиппинахъ — то же самое. Тотъ и другіе подробно описаны въ географическомъ словар.

Затмъ снова сигналъ, и мы снова пустились въ долгій путь къ мысу Горну, лишь отъ времени до времени заходя куда-нибудь за водой или за дичью. Теперь мы плыли по Тихому океану, и какъ идетъ къ нему это имя, не смотря на вс его бурныя вспышки! По моему, вс океаны, и сверные, и экваторіальные, должны бы носить то же родовое имя, ибо вс они, не смотря на бури и рифы, и водяные смерчи, даютъ миръ и успокоеніе. Такъ торжественны эти промежутки гордаго, самодовлющаго безмолвія между двумя порывами втра, такъ успокоителенъ этотъ шопотъ волнъ, говорящій о томъ, что, въ конц концовъ, наврное будетъ отдыхъ. По временамъ гремлъ громъ, и дождь падалъ на море сплошной водяной стной, но на душ у меня всегда было тихо. Въ худшемъ случа мы рисковали только пойти ко дну и найти мягкое ложе среди морского ила.

Нкоторымъ диссонансомъ, впрочемъ, являлся нашъ итальянецъ шкиперъ. Онъ былъ не слишкомъ хорошо знакомъ съ нашимъ курсомъ и подверженъ припадкамъ боязни людодовъ. Онъ боялся, какъ бы туземцы въ этой части свта не предпочли его макаронамъ — его самого.

У него было старое генуэзское изданіе путешествій Кука и онъ зачитывался ими съ такимъ увлеченіемъ, какъ будто эта книга только что вышла въ свтъ. Лишь только мы приближались къ какому-нибудь острову, начинались безконечныя предосторожности — рекогносцировки на баркасахъ, дленіе экипажа на главный корпусъ и арьергардъ — по моему, и жить-то не стоитъ, если такъ дрожать за свою жизнь!— и все это для того, чтобы застраховать себя отъ нападеній какой-нибудь старушонки, сидящей на корточкахъ на цыновк. Особенное отвращеніе онъ питалъ къ отравленнымъ стрламъ и, чтобы не подвергать себя опасности, обыкновенно командовалъ высадочными маневрами въ рупоръ, съ палубы корабля. Напрасно я доказывалъ ему, что одно опасеніе исключаетъ другое и что, если въ него попадетъ отравленная стрла, онъ уже не будетъ годенъ въ пищу. Иногда, чтобы разсять его страхи, я съзжалъ на берегъ одинъ и возвращался съ толпой дружественныхъ туземцевъ и богатымъ запасомъ ямса. Уроки не шли ему въ прокъ: онъ приписывалъ мою цлость и невредимость тому обстоятельству, что моя худоба не представляла ничего соблазнительнаго на критическій взглядъ.

Въ одно чудное утро, плывя по направленію съ юга къ сверу, мы увидали пикъ, торчавшій прямо изъ воды и, очевидно, высокій, такъ какъ до него могло быть около тридцати миль. Онъ имлъ видъ конуса на широкомъ и солидномъ основаніи и напоминалъ собой верхушку собора. Кто-то изъ насъ сказалъ: Св. Петра!— Я сказалъ: Св. Павла!— Подойдя ближе, мы увидали небольшой островокъ изъ твердаго камня, съ крутыми обрывистыми берегами, потонувшій въ лазури волнъ и безъ всякихъ сосдей въ виду. Прибавьте Кенсингтонскіе сады къ Гайдъ-Парку — и вы получите пространство, занимаемое островкомъ. Онъ весь былъ покрытъ зеленью и высокими деревьями, но блая кайма на гребняхъ волнъ показывала, что путь къ нему опасенъ и, не смотря на полное отсутствіе втра, у береговъ его кипятъ буруны.

Островокъ смотрлъ плодороднымъ, хотя и безлюднымъ, и я настоялъ на томъ, чтобы създить на берегъ за гуявами, къ большому неудовольствію шкипера. Чтобы разубдить меня, онъ сталъ угощать меня сушеными сливами изъ новаго ящика, съ бумажной бахромою вокругъ, но видъ ихъ только усилилъ мое непреодолимое желаніе отвдать свжихъ плодовъ. Наконецъ, онъ отпустилъ меня одного и, когда я прыгнулъ въ лодку, онъ перекрестился, но это онъ длалъ такъ часто, что особеннаго впечатлнія на меня не произвелъ. Я общалъ вернуться, самое большее, черезъ три часа, а онъ — тмъ временъ лавировать у береговъ. Бросить якорь здсь было негд, даже если бъ и не жаль было тратить на это время.

Островокъ оказался вблизи гораздо красиве, но и гораздо неприступне. Пониже зелени шла полоса камней, огромными острыми концами спускавшихся въ море. Прибой вблизи былъ положительно страшенъ. Вода разбивалась въ пыль въ яростной борьб со скалистымъ берегомъ. Я хотлъ было вернуться, но я очень люблю гуявы. При томъ же я видалъ какъ управляютъ лодками, перезжая буруны, и воображалъ, что это гораздо легче, чмъ кажется. Вся штука въ томъ, чтобы подняться на гребень волны и вмст съ нею съ разбгу выскочить на тихое мсто. Здсь было одно такое тихое мстечко: въ уголк маленькой бухты, земля и растенія спускались здсь къ самой вод. Сюда-то я и направилъ мою лодку. Я думалъ, что все идетъ прекрасно, какъ вдругъ меня что-то сильно ударило по голов, и, въ послдній моментъ передъ тмъ, когда глаза мои сомкнулись въ обморок, я увидалъ мою лодку, дномъ кверху, уносимую въ открытое море. Я направилъ ее чуть-чуть неврно, и она съ разбгу ударилась объ огромный булыжникъ, скрытый въ трав.

Когда я пришелъ въ себя, свтила луна. Я пролежалъ безъ памяти, должно быть, нсколько часовъ въ валежник, окружавшемъ камень, и за это время почти усплъ высохнуть, хотя при своей невольной высадк, разумется, промокъ насквозь. Въ сущности, это была скоре милость, чмъ кара. Море выбросило меня изъ ндръ своихъ, но, оглушая человка ударомъ, нельзя было обойтись съ нимъ боле снисходительно. На лбу у меня была небольшая кожная рана, но кости вс цлы. Я слъ, стараясь привести въ порядокъ свои мысли, потомъ осторожно поднялся на ноги и сталъ искать свою шляпу. Черезъ нсколько минутъ я убдился, что исчезла не одна шляпа, но и лодка, и корабль.

Ихъ не было и слда. На огромномъ водномъ пространств ни пятнышка. Я былъ одинъ, брошенный спутниками, обреченный на голодную смерть, или иную, такую же плачевную участь. Я кинулся на траву и зарыдалъ.

Что сталось съ кораблемъ? Увы! По теоріи вроятностей, отвтить на этотъ вопросъ было не трудно. Они нашли опрокинутую лодку, а можетъ быть и шляпу, вывели изъ этого заключеніе, что я погибъ, и поспшили уйти, безъ сомннія, преслдуемые въ воображеніи цлой флотиліей челноковъ людодовъ. И вотъ я, второй Робинзонъ, очутился на необитаемомъ остров, не имя подъ рукой даже обломковъ крушенія, чтобы начать хозяйство.

Камень съ одной стороны спускался отлого, я безъ труда вскарабкался на вершину и оглядлся кругомъ. Я намревался посидть тамъ и обдумать свое положеніе. Но лишь только я увидалъ, какая природа окружаетъ меня, и какъ хороша ночь, я забылъ о завтрашнемъ дн. Свтила полная луна, а для того, чтобы знать, что такое лунный свтъ, надо побывать въ южныхъ моряхъ. У меня не было книги подъ рукой, чтобы читать, но я могъ перечесть вс линіи на своей ладони и утшилъ себя наблюденіемъ, что линія жизни у меня длинная. Позади меня были массивныя тни довольно высокихъ холмовъ, впереди ровное пространство, покрытое травой и деревьями, купающимися въ этомъ ласковомъ свт, а еще дальше растопленное серебро моря, окаймленнаго немолчнымъ прибоемъ. Единственный звукъ, доносившійся съ берега, было тихое ‘кликъ, кликъ’ туземной птички. Въ такой обстановк грустить было невозможно. Пусть будетъ, что будетъ,— подумалъ я,— здсь хорошо и умереть, если не жить.

Ночь была тепла. Я не чувствовалъ озноба и долго сидлъ и думалъ обо всемъ, о чемъ думается при лунномъ свт. Жизнь такъ мимолетна — какая жалость, что люди иногда прилагаютъ вс старанія, чтобы быть худшими, чмъ они есть! Что значитъ страданіе, если имъ можно купить прочную радость, единственную, которая не измнитъ? Такъ почему же не постараться достигнуть возможно большаго въ мужеств, выдержк, чести, не дожидаясь иныхъ, боле сладкихъ наградъ въ блаженств иного міра? Жить такъ, чтобы въ любую минуту перестать жить! Вотъ о чемъ говоритъ намъ луна неизмнно и регулярно каждый мсяцъ, и главная ея задача — именно въ томъ, чтобы напоминать намъ объ этомъ, а не въ томъ, чтобы управлять приливами. Самый лучшій календарь не полонъ, если онъ не посвятилъ ни одной строчки этому интересному факту. Когда луна будитъ эти мысли въ душ человка, вс другія должны отступить на второй планъ. При ея кроткомъ, испытующемъ свт, маклерство кажется низменнымъ и жалкимъ занятіемъ, какъ и большинство другихъ способовъ преуспянія въ жизни, и не удивительно, что среди обывателей Бэйсватера существуетъ поврье, будто этого рода натуральное освщеніе вредно для глазъ.

Я также не могъ не вспомнить объ этомъ поврь и, когда меня стало клонить ко сну, улегся въ тни холма, устроивъ себ преудобную постель изъ валежника. По всмъ правиламъ, мн слдовало озябнуть и простудиться, но ничего подобнаго не случилось: можетъ быть, въ морскомъ воздух даже роса теряетъ свои вредныя свойства.

Солнце рано разбудило меня на слдующее утро, и я моментально вскочилъ на ноги съ мучительнымъ ощущеніемъ голода въ желудк, но съ полной ясностью духа. Теперь, присмотрвшись ближе къ островку, гд мн было суждено жить, я никакъ не могъ думать, что онъ станетъ моей могилой. Передо мною, на сверо-восток, высился грозный пикъ, который мы видли съ моря. Холмы, окружавшіе его у подножья, тянулись черезъ весь островъ длиннымъ кряжемъ, перескаемымъ подъ прямымъ угломъ другой горной цпью, которую мы также раньше видли съ корабля. Я былъ такимъ образомъ запертъ въ углу и не могъ видть того, что было за холмами. Я увидалъ бы, можетъ быть, больше, если бы взобрался на холмъ, но мн было какъ-то страшно это сдлать и я ршилъ, что лучше пойду берегомъ, мн почему-то смутно казалось, что безопасне будетъ не уходить далеко отъ моря. Никакихъ слдовъ человка я не замтилъ, но въ воздух ряли миріады морскихъ птицъ, кружившихся около утеса. Мухоловки, стрлою пронизывавшія воздухъ въ поискахъ завтрака, способствовали оживленію пейзажа, но въ то же время, разумется, и усиленію моего голода. Было, правда, какъ я надялся, отдаленное общаніе обда въ вид дикихъ козъ, смотрвшихъ на меня съ холмовъ, съ важнымъ удивленіемъ животныхъ, впервые видящихъ человка. У ногъ моихъ, въ очевидной тревог и смятеніи, шныряли маленькія ящерицы. Продолжая держаться берега, я скоро пришелъ къ другому пику, поменьше, но все же внушительному и грозному въ. своемъ отвсномъ паденіи съ высоты шестисотъ или семисотъ футъ прямо въ море.

Я прилегъ, чтобы заглянуть поверхъ почти перпендикулярной стны, и всталъ съ увренностью, что мн на этомъ остров будетъ очень хорошо и уютно, и что я буду совершенно одинъ. Затмъ я поднялъ глаза на высокую вершину позади меня, чтобы измрить ширину моихъ владній, и увидлъ на самомъ краю утеса человческую фигуру, неподвижную, отчетливо выдлявшуюся на фон безоблачнаго неба.

V.
Избавленіе.

То была женщина — это я могъ замтить, не смотря на дальность разстоянія: около трехсотъ ярдовъ по прямой линіи, но, конечно, больше, если мрить чрезъ котловину, лежавшую между двумя холмами — женщина, судя по округленнымъ контурамъ силуэта, и притомъ высокаго роста. О лиц ея я судить не могъ: она смотрла вдаль, въ море.

Итакъ, здсь была женщина, но какого племени? По платью ничего нельзя было сказать. На ней была юбка изъ какой-то темной матеріи, доходившая до колнъ. То есть это я, конечно, сообразилъ, а видлъ я только темную полосу и, повыше, другую полосу, блую. Вначал я больше ничего и не могъ разглядть — темную полосу, блую полосу и, повидимому, обнаженныя руки и ноги. Она вся стояла на свту и мн показалось, что она прикрываетъ глаза ладонью отъ солнца.

Внезапно она круто повернулась, какъ бы собираясь спуститься внизъ, и при этомъ увидла меня. Мы стояли теперь лицомъ къ лицу: она на боле высокой вершин, я на боле низкой, и раздляла насъ только долина. Я не могъ видть ея лица, но она, казалось, приросла къ мсту отъ удивленія.

Я инстинктивно шарилъ рукой у пояса, ища оружія. Я ждалъ, что она вскрикнетъ, подастъ сигналъ и на холм мгновенно выростетъ толпа дикарей. Но она не шевелилась, колебаться было невозможно: я пошелъ прямо къ ней. Со мной не было бусъ, чтобы предложить ей въ подарокъ, поэтому я схватился за цпочку отъ часовъ и оторвалъ отъ нея брелокъ-рейхсфедеръ, который, какъ я надялся, могъ пригодиться для умилостивительной жертвы.

Она шла мн навстрчу. И по мр того, какъ она приближалась, свтлая и темная полосы постепенно складывались въ одно цлое — удивительно величественную фигуру молодой женщины. Блое было очевидно нижней одеждой, или, попросту, рубашкой безъ рукавовъ, доходившей, какъ и синяя юбка, только до колнъ. Обнаженныя руки и ноги были цвтомъ не темне цвта лица брюнетки. Рубашка была низко вырзана и подъ нею вздымалась дивная грудь съ двственной твердостью линій, полныхъ и силы, и нжности. Она была очень высока ростомъ для женщины и даже для мужчины, но удивительная пропорціональность всхъ членовъ скрадывала ростъ и она отнюдь не казалась неуклюжей. Она шла красивой и увренной поступью уроженки горъ, ступая по кочкамъ, пригоркамъ и камнямъ, какъ будто по ровной земл.

Что она сдлаетъ? Нападетъ на меня? Надо полагать — иначе зачмъ бы ей такъ смло идти мн навстрчу, не зовя на помощь своихъ соотчичей? Она, казалось, смрила меня глазами и ршила, что поединокъ возможенъ. Въ борьб она была бы несомннно опаснымъ врагомъ, не говоря уже о преимуществахъ ея пола, которому полагается оказывать снисхожденіе.,

Но въ ея поз, когда она остановилась, наконецъ, не было вызова, какъ не было и страха. Насъ раздляло всего нсколько шаговъ, она смотрла на меня сверху внизъ большими, блестящими глазами, и я могъ разглядть ея лицо, полное своеобразной красоты. Ея черты были правильны, хотя и не безупречны. Цвтъ кожи ея могъ бы считаться идеальнымъ по близн въ Прованс, если не ближе къ сверу. Единственными признаками расоваго типа были нсколько выдававшійся лобъ и удивительная глубина и нжность взгляда. Я видывалъ такіе глаза на Коралловыхъ островахъ, и у меня иногда являлось желаніе захватить пару такихъ глазъ съ собою въ Европу, чтобы итальянскія женщины перестали кичиться своими. Губы у нея были довольно полныя и чувственныя, но это не портило выраженія ея лица, исполненнаго кроткаго достоинства. Ея темные блестящіе волосы,— съ грустью долженъ сказать, намазанные какимъ-то туземнымъ масломъ, запахъ котораго былъ слышенъ даже на разстояніи,— казалось, были схвачены съ размаха однимъ стремительнымъ жестомъ и свернуты въ узелъ позади. Ноги у нея были довольно большія, хотя идеальной формы, остановившись, онъ составила ихъ вмст и замерла въ этой позиціи, какъ школьница. Въ довершеніе сходства, она стояла совершенно прямо, заложивъ руки за спину и откинувъ голову назадъ, грудь ея мрно поднималась и опускалась, и вмст съ нею поднималось и опускалось ея единственное украшеніе — нашитая на ленточку, надтую на шею, обыкновенная англійская матросская пуговица. Я видалъ женщинъ такихъ же прекрасныхъ лицомъ, но не видалъ ни одной, такъ великолпно сложенной. Она напоминала поэтическіе идеальные образы представительницъ юности человческой расы.

Она, очевидно, ждала, что я скажу что-нибудь, но какъ же мн говорить съ ней, на какомъ язык? Ни одинъ меланезійскій миссіонеръ, пожалуй, не нашелъ бы словъ, чтобы объясняться съ жителями этого уединеннаго островка. Поэтому я опять сталъ вертть въ рукахъ рейхсфедеръ и затмъ, въ отчаянномъ усиліи припомнить хоть нкоторыя черты изъ общаго всмъ языкамъ знаковъ, сложилъ руки на груди, какъ это длали на моихъ глазахъ дикари боле дикаго вида — въ балет въ Лейстеръ-сквер.

Ни на какомъ язык въ мір не описать моего удивленія но поводу того, что было дальше, а потому я передаю это просто, безъ комментарій, такъ, какъ оно было.

— Вы, вроятно, говорите по англійски,— сказала двушка.— Какъ вы попали на островъ?

Ея акцентъ былъ такъ же чистъ, какъ вашъ и мой, врне сказать, она говорила по англійски безъ всякаго акцента, а голосъ былъ такъ же нженъ, какъ и взглядъ.

Нсколько минутъ я не могъ выговорить ни слова и продолжалъ объясняться знаками, т. е. провелъ рукою по лбу.

— Кто вы и какъ попали сюда? Мы не видали корабля.

— Сударыня, я…

Выраженіе лица ея сразу смягчилось и двушка засмялась.

— Я была уврена, что вы говорите по англійски, но почему же вы не договариваете? О, какъ я глупа! Вы слабы и больны. Обопритесь на меня, пойдемте, васъ надо накормить.

Въ одинъ мигъ она очутилась возл меня, обнимая меня сильной рукой, почти приподнимая меня отъ земли, изъ желанія помочь мн идти — словомъ взяла меня подъ свою защиту и покровительство — перемна ролей въ высшей степени унизительная.

— Я отлично могу идти самъ. Пожалуйста, пустите меня!— повторялъ я, какъ робкій школьникъ, попавшій въ руки учителя, это было очень смшно, но я положительно не въ состояніи былъ освободиться.

— Хорошо, пущу, но я понесу васъ, какъ только вы захотите. А теперь скажите мн, кто вы, и, пожалуйста, не называйте меня больше ‘сударыней’. Мое имя Викторія — въ честь королевы — Викторія.

— ‘Милостью Божіею’ — не могъ я не докончить мысленно, вспомнивъ, чего я боялся и что нашелъ.

— Викторія, я чуть было не разбился въ дребезги объ эти утесы вчера вечеромъ.

— Гд же вашъ корабль?

— Онъ былъ здсь, но ушелъ.

— Это южная сторона. Разв вы не знаете, что пристань на сверной?

— Я ничего не знаю. Мн въ голову не приходило, что я встрчу здсь живое существо и вдобавокъ цивилизованное. Скажите мн, гд я?

— Вы, должно быть, не очень хорошо знаете географію,— сказала двушка обиженнымъ тономъ, но тотчасъ же смягчилась.

— Какъ вы, должно быть, слабы! Обопритесь на меня. Если вы этого не сдлаете, я понесу васъ, хотите вы этого, или нтъ. Бдняжка!

Я не нуждался въ опор, но ничего не имлъ противъ того, что,обы опереться на руку Викторіи.

И такъ мы шли, обнявшись, въ невинно-любовной поз первыхъ людей. Она повела меня къ пику, только съ другой стороны и съ ея помощью мы очень скоро — слишкомъ скоро для меня — взобрались на вершину.

Весь островъ лежалъ предо мною отъ моря до моря, трепеща жизнью подъ лучами утренняго солнца. Своими неправильными очертаніями онъ походилъ на какое-то странное морское чудовище, которое вынырнуло изъ ндръ океана, чтобы осмотрться вокругъ, и можетъ мгновенно исчезнуть. Оно высунуло изъ воды только голову и плечи, туловище почти везд сливалось съ моремъ у основанія перпендикулярныхъ утесовъ, подымающихся до высоты 400—600 футовъ, отлогаго берега почти не было. Со всхъ сторонъ волны, казалось, вели яростную борьбу съ утесами, но за ломаной линіей прибоя раскинулась неизмримая гладь и тишь океана, гд, казалось, не было грани, не было преградъ между этимъ и инымъ міромъ. Гряда холмовъ, перерзавшая островъ пополамъ съ востока на западъ, по краямъ спускалась отлого на юг — въ глубокія долины, покрытыя плантаціями, на свер,— двумя террасами, съ которыхъ открывался видъ на море. На боле высокой террас былъ расположенъ поселокъ цивилизованныхъ людей, уютные коттэджи, потонувшіе въ зелени, окруженные прелестнйшею растительностью — пальмами, бананами, кокосовыми деревьями и, насколько я могъ судить по тому, что было ближе ко мн,— цвтами страстоцвта, дикимъ виноградомъ и всевозможными ползучими растеніями. Ближайшія вершины и склоны холмовъ, даже самые крутые и неприступные, были одты богатйшею растительностью, спускавшейся къ самой вод. Пониже поселка, на нижней террас, гд уже не было домовъ, раскинулась кокосовая роща, а еще ниже виднлась маленькая бухта — очевидно, служившая пристанью — единственной на этомъ опасномъ берегу. Вс эти красоты природы и прелесть простой, но благоустроенной жизни, были сосредоточены на сверной сторон острова и не могли быть видимы мною съ того мста, гд я высадился, будучи скрыты отъ меня перескающей островъ цпью холмовъ, точно такъ же, какъ я не могъ видть воздланныхъ долинъ, закрытыхъ поперечной линіей утесовъ.

Мы еще стояли на гор, когда изъ за группы кокосовыхъ деревьевъ у подножія вышла двочка — копія въ миніатюр самой Викторіи по сложенію, сил и необыкновенной, животной граціи — и бгомъ пустилась къ намъ. Безъ всякихъ церемоній, она бросилась мн на шею, отъ души поцловала меня и спросила, какъ меня зовутъ.

— Вотъ мое имя, посмотримъ, сумешь-ли ты прочесть его,— сказалъ я, вынимая изъ кармана небольшой портфель, сопровождавшій меня во всхъ моихъ странствіяхъ, и доставая оттуда визитную карточку, носившую плачевные слды вчерашняго купанья. Прочитавъ надпись, двочка раскрыла глазки отъ изумленія и быстрымъ взглядомъ смрила меня отъ головы до ногъ, потомъ повернулась и бросилась бжать, сломя голову, по крутому откосу внизъ, къ деревн, крича:

— Мама! мама! лордъ!

Минуту спустя она уже поднималась на гору съ другой стороны. Я на мигъ потерялъ ее изъ виду на первой террас, въ кокосовой рощ, но, немного погодя, она снова вынырнула на крутой тропинк, ведущей на вторую террасу, къ поселку. Она все бжала, не переставая кричать т-же странныя слова. Я видлъ, какъ открывались двери, какъ люди выбгали на улицу, какъ испуганно металась домашняя птица.

— Идемъ!— сказала Викторія и пошла впередъ, по той же тропинк, какъ и двочка, отъ времени до времени оборачиваясь, чтобы помочь мн. Мы скоро добрались до рощи, подобной величественному храму съ крышей изъ зеленыхъ втвей, устланному, какъ ковромъ, мелкой порослью, пронизанной горячимъ солнечнымъ свтомъ, пробивавшимся сквозь листву.

Я опустился на землю въ ихъ прелестной тни, мн не хотлось ни идти дальше, ни говорить. Я чувствовалъ большую слабость, ибо, не смотря на возбужденіе, вызванное неожиданной встрчей, долгій постъ давалъ себя знать.

Въ просвтъ между деревьями видна была тропинка, ведущая къ поселку, и на ней человкъ двадцать, гурьбою бжавшихъ внизъ, подъ предводительствомъ знакомой уже мн молодой особы, размахивавшей моей визитной карточкой. Здсь были женщины и дти, и — на этотъ разъ,— мужчины, большинство изъ нихъ были подъ стать Викторіи по росту, сложенію и осанк. Сорочки у всхъ были безъ рукавовъ, штаны доходили только до колнъ, обнаженныя шеи, руки и ноги имли бронзовый цвтъ. Каждая фигура дышала силой, гибкостью, избыткомъ здоровья.

Заговорили вс сразу.— ‘Откуда ты добыла его, Викторія?’ — ‘И все это вчера вечеромъ?’ — ‘Бдняжечка!’ — ‘Какъ бла его кожа!’ — ‘Онъ въ самомъ дл лордъ?’ — ‘Дайте мн поцловать его!’ — ‘Завтракалъ-ли онъ?’ ‘Онъ будетъ жить у насъ’!— ‘Нтъ, вы и то забрали себ послдняго гостя’.— ‘У насъ!’ — ‘У меня, у меня!’

Они подняли споръ, точно дти, но вс разомъ смолкли, чуть только появился высокій старикъ, одтый нсколько иначе, чмъ другіе, передъ нимъ вс разступились.

— Отецъ,— сказала Викторія, указывая на меня,— я не отдамъ его никому. Я нашла его, и онъ принадлежитъ мн.

— Сведи его къ намъ домой!— сказалъ старецъ,— и пусть никто не пристаетъ къ нему съ разговоромъ, пока его не накормятъ. Сюда, Рейбенъ, помоги ему!

Онъ кивнулъ молодому человку ростомъ 6 ф. 2 д., если не больше, и этотъ молодецъ моментально поставилъ меня на ноги, какъ подымаютъ и ставятъ дтей.

И пора было, ибо у меня уже начинала кружиться голова и звенть въ ушахъ, и голоса ихъ доносились ко мн точно издали. Я шелъ какъ во сн, но сознавая все — и близость притихшей толпы, и красоту тропинки, вившейся между деревьями, и зеленой лужайки на вершин, окаймленной съ трехъ сторонъ домами изъ темнаго дерева съ тростниковыми крышами, тонувшими въ садахъ, наполнявшихъ воздухъ благоуханіемъ. Меня ввели въ одинъ изъ этихъ домовъ и положили на мягкую кушетку.

— Гд я?

— Тссъ!— сказала Викторія.— Вы въ дом губернатора Питкэрна.

VI.
Немножко исторіи.

Питкэрнъ! На другой день, проснувшись отъ освжающаго сна, я припомнилъ это имя и отчасти его исторію.

Кто не знаетъ этой исторіи, которой теперь ровно сто лтъ? Изъ Англіи былъ посланъ въ южныя моря военный корабль за хлбнымъ деревомъ, съ цлью попробовать пересадить его на сверъ. Легкая работа, долгіе восхитительные мсяцы, проведенные въ климат, полномъ контрастовъ, южное небо, вмсто нашихъ пасмурныхъ небесъ, южная женщина, вмсто дептфордской Полли — все это разнживало, ослабляло дисциплину. Затмъ, когда задача была выполнена, былъ поданъ сигналъ къ отплытію, но поданъ нелюбимымъ командиромъ. Матросы взбунтовались. Капитана и нсколькихъ оставшихся ему врными матросовъ посадили въ лодку, надливъ ихъ небольшимъ запасомъ провизіи. А экипажъ, не спша, поплылъ дальше искать счастливыхъ острововъ, гд бы можно было поселиться. Часть матросовъ ршила, что нашла искомое въ Таити, и высадилась здсь, предоставивъ другимъ стремиться впередъ и впередъ въ невдомую даль. Эти послдніе плыли себ да плыли, пока не доплыли до Питкэрна, гд и высадились, а для того, чтобы окончательно сказать ‘прости’ міру, устроили течь въ своемъ судн и пустили его ко дну. Начало было самое благопріятное: вс удобства жизни — скверныя женщины (привозныя) и скверная водка домашняго приготовленія, гордость геніальнаго изобртателя, котораго даже этотъ утренній свтъ не веселилъ безъ его привычной порціи виски, для услугъ имлось, кром того, нсколько десятковъ туземцевъ. Итакъ, поселенцы начали вести счастливую жизнь по всмъ правиламъ, одобреннымъ старой Англіей.

Тмъ временемъ капитанъ и горсть врныхъ ему матросовъ, въ открытой лодк, въ солнце и въ бурю, какъ умли, пробирались домой, въ Англію. До первой стоянки, до ближайшаго мста, гд можно было надяться отдохнуть и подкрпить силы, было 1,200 миль. Порціи были сведены до ¹/₂₅ фунта, между заплеснвшимъ хлбомъ и изголодавшейся командой постоянно приходилось держать наготов пистолетъ со взведеннымъ куркомъ. Въ конц концовъ, они добрались до дому, разсказали свою исторію, и въ Тихій океанъ посланъ былъ другой военный корабль забрать бунтовщиковъ. Т, что поселились на Таити, или врне,— уцлвшіе изъ нихъ, были пойманы и привезены на родину, чтобы искупить свой проступокъ повшеніемъ или иною карою, высадившихся на Питкэрн корабль-мститель не нашелъ, хотя рыскалъ за ними по морямъ нсколько мсяцевъ.

Лтъ двадцать о нихъ ничего не было слышно, какъ вдругъ, въ одинъ прекрасный день, уже въ девятнадцатомъ вк, одинъ шкиперъ янки случайно нашелъ этотъ островъ, слдъ вулканическаго изверженія, и тутъ вся исторія вышла наружу. Мы оставили поселенцевъ, если припомните, на заброшенномъ островк, гд вчно сіяло солнце, съ водкой и женщинами и самымъ искреннимъ желаніемъ осуществить завтную мечту мореплавателей — какъ говорятъ, лелемую иногда и представителями другихъ профессій — о ра на морскомъ берегу. Увы! Одного желанія оказалось недостаточно. Началось безмрное пьянство и развратъ, драки и ночныя убійства, неожиданныя нападенія изъ-за угла, рзня, въ которой перемшались вс методы убиванія, мужчины убивали женщинъ, женщины — мужчинъ, туземцы — англичанъ, а потомъ англичане другъ друга.

Въ конц концовъ, остался только одинъ человкъ — англичанинъ, и на рукахъ у него двнадцать туземокъ и девятнадцать дтей — большинство изъ нихъ отъ отцовъ англичанъ, умершихъ или ухавшихъ. Этотъ человкъ, пораженный ужасомъ и раскаяніемъ, обратился на путь благочестія. Не имя понятія о наслдственности и въ простот души вря, что съ каждымъ новымъ поколніемъ раса милостію Божіей начинаетъ жить съизнова, онъ приложилъ вс старанія, чтобы привести врученныя ему исчадія ада къ христіанству и цивилизаціи и создать новый человческій типъ. Другія разновидности этого типа, можетъ быть, будутъ найдены на звздахъ, та, о которой мы говоримъ, обладала добродтелью, почти не вдавшей зла и дававшейся почти такъ же легко, безъ усилій, какъ любовь къ свту. Типъ вышелъ сильный и кроткій, правдивый и честный по инстинкту, съ невроятной легкостью переходившій отъ смха къ слезамъ, способный страстно любить, но неспособный пылко ненавидть, словомъ, совсмъ особенный характеръ,— свтъ безъ тней, любопытнйшій жизненный курьезъ.

Янки-шкиперъ скоро оповстилъ свтъ о своемъ странномъ открытіи и съ тхъ поръ маленькая колонія сдлалась любимицей всего міра. Англійскіе военные корабли навщали островитянъ на этотъ разъ уже не съ цлью мести, но затмъ, чтобы надлить ихъ всмъ, въ чемъ они могли имть надобность. Заглянули туда и французы и, восхитившись невинностью и простотою жителей, удостоили дать имъ разршеніе поднять на остров галльскій флагъ, но не выказали неудовольствія, когда предложеніе было отклонено. Америка открыла свою щедрую руку. Сюда стали здить, какъ ко святымъ мстамъ. Человчество, казалось, видло въ островитянахъ образчикъ того, чмъ могло бы быть оно само. Они не знали войнъ, долговъ, рабства, не знали даже вкуса водки, жили только трудомъ и любовью. Все это и многое другое было упущено изъ виду заброшеннымъ сюда бднякомъ матросомъ, основателемъ новой расы, просто по забывчивости или невднію. Онъ старался только объ одномъ — сдлать ихъ добрыми, а остальное предоставилъ вол Божіей.— Что, если-бъ онъ пришелъ раньше и захватилъ бы человчество при выход изъ ковчега. Какъ бы онъ могъ испортить исторію! Вся чертовщина, пожалуй, исчезла бы, зародышъ добра пустилъ бы ростки, и началась бы новая жизнь!..— Ну-съ, понятно, что при такихъ поощреніяхъ островитяне стали размножаться и умножились до того, что имъ стало тсно на островк. Тогда одно изъ британскихъ правительствъ распорядилось перевезти ихъ на другой островъ, больше и лучше перваго, и помогло имъ устроиться на новомъ мст и обзавестись хозяйствомъ.

Колонія процвтала, но новый островъ былъ уже, сравнительно, большимъ міромъ, и души понжне затосковали о своемъ покинутомъ крохотномъ мірк. Затосковали — и вернулись сюда, и дти ихъ, и дти дтей ихъ живутъ здсь, какъ встарь, жизнью, полной мира и красоты, до сего дня.

VII.
Первое знакомство.

Все это я читалъ когда-то, и все это понемногу оживаетъ въ моей памяти. Я все время смотрю на одну изъ балокъ желтаго дерева, украшающихъ потолокъ моей комнаты, и это сильно помогаетъ мн сосредоточиться. Все еще не отрывая глазъ отъ балки, я слышу стукъ въ дверь, говорю: ‘войдите!’ и въ комнату съ непринужденнымъ: ‘Добраго утра!’ царственной поступью входитъ Викторія и садится на край постели. Я ищу на ея смуглыхъ щекахъ слдовъ стыдливаго румянца и не нахожу. Надюсь, она не замтила, какъ я покраснлъ.

— Надо ли называть васъ ‘лордомъ’?— освдомляется она съ церемонной учтивостью.— Отецъ говоритъ, что это обязательно, но я подумала, что лучше спросить васъ самихъ.

Я успокаиваю ее на этотъ счетъ, и тогда она становится опять вчерашней и продолжаетъ спокойно покровительственнымъ тономъ:

— Я пришла провдать васъ. Давно вы проснулись? Хорошо ли вы спали?— Цлый рядъ вопросовъ изъ Оллендорфа, часть I.

— Восхитительно,— отвчаю я.— Надюсь, я не заставилъ васъ ждать съ завтракомъ? (Упражненіе No 2).

— О, мы давнымъ давно уже позавтракали (ага! теперь начинается настоящій разговоръ), и вс ушли на работы, а я осталась дома присмотрть за вами.

— На какія работы?

— Да вотъ, на плантаціяхъ — ямсъ-то вдь надо выращивать, какъ вы полагаете?

— А еще что?

— Прислушайтесь.— Я услыхалъ мрный заглушенный стукъ, доносившійся съ задней стороны дома, я слышалъ его и раньше, но не обращалъ вниманія.— Разв вы не догадываетесь, что тамъ длается?

— Ничуть не догадываюсь.

— Тамъ длаютъ полотно таппа. Видите, вотъ такое.— Она указала на блоснжное покрывало на моей постели.— Оно длается изъ древесной коры. Я потомъ покажу вамъ, какъ. Хотя мы предпочитаемъ англійское полотно, когда его можно достать. Я всегда ношу англійское полотно.

— Такъ вы сегодня ничего не длали, Викторія, и все это изъ-за меня!

— О нтъ, я работала. Я приготовила вамъ завтракъ и, вдобавокъ, изловила его. Вы любите рыбу?

— Какую именно?

— Сквидъ.

— Надюсь, что да. Я увренъ, что она мн понравится.

— Какъ смшно! Мн три раза пришлось изъ-за нея входить въ воду и дважды меня смыло.

— Я не совсмъ понимаю.

— Прибоемъ смыло. Сквидъ липнетъ къ утесамъ, и надо успть поймать его раньше, чмъ волна вернется и поймаетъ васъ самихъ.

Я припоминалъ свою давешнюю плачевную попытку справиться съ волнами и мн стало такъ стыдно, что я промолчалъ.

Викторія, должно быть, прочла мои мысли своимъ яснымъ взглядомъ.

— О, изъ васъ ни одинъ не уметъ плавать, и не удивительно!— у васъ такіе прекрасные корабли, которые плаваютъ вмсто васъ. Надо будетъ дать вамъ нсколько уроковъ. Мы поплывемъ вокругъ острова — я буду слдить за вами. Только не теперь, а когда вы наберетесь силъ. Вы сегодня уже не такъ слабы?— спрашивала Викторія съ нжнйшей заботливостью, наклоняясь надо мной, какъ будто я былъ груднымъ младенцемъ.

Честное слово, я боялся, что она сейчасъ предложитъ одть меня.

— Силенъ, какъ левъ!— поспшилъ я отвтить, готовый на смерть, только бы не допустить этого послдняго униженія.

— Ну, что-жъ, пора вамъ вставать. Подымайтесь-ка живе!— сказала Викторія и вышла, боюсь, такой же непросвщенной насчетъ правилъ приличія, какъ и вошла.

Скоро я былъ готовъ и перешелъ въ сосднюю комнату. Въ теченіе нсколькихъ минутъ я былъ тамъ одинъ и имлъ время осмотрться. Комната была длинная, на одной изъ длинныхъ стнъ — окна или, врне, отверстія безъ стеколъ, но со ставнями. На противоположной сторон, по угламъ, противъ свта, дв кровати, которыя можно было заставлять выдвижными панелями, превращавшими каждый уголъ въ крошечную спальню. Надъ каждой кроватью отверстіе въ стн, въ вид люка, предназначенное пропускать свтъ, когда панели задвинуты. Сейчасъ он не были задвинуты, и кровати, съ покрывалами изъ блоснжнаго таппа, играли не послднюю роль въ убранств комнаты. Эта комната, повидимому, была общей и служила, по очереди, для всего. Въ одномъ углу стоялъ большой прессъ для сукна, видимо, домашняго издлія, грубоватой, но прочной работы. Въ другомъ — старомодная конторка, очевидно, европейскаго происхожденія. Полъ, стны и потолокъ были изъ того же желтаго дерева, какъ и въ комнат, гд я спалъ. Камина не было, но было что-то въ род доски надъ каминомъ, и надъ ней висячій книжный шкафчикъ, полный книгъ.

Въ другихъ отношеніяхъ комната напоминала собой музей рдкостей. Здсь была разная утварь и украшенія, очевидно, взятыя съ какого-нибудь стараго затонувшаго корабля, и другія, столь же очевидно, недавно вывезенныя изъ Европы. Нкоторые изъ этихъ даровъ Европы имли полезное назначеніе, другіе могли служить только украшеніемъ, даже и въ будуар герцогини. Бокъ о бокъ съ прекраснымъ хронометромъ стояла машинка для смачиванія почтовыхъ марокъ. Мдный чайникъ длилъ честь пребыванія на маленькой стнной этажерк съ миніатюрнымъ шкафчикомъ-копилкой, обитой сафьяномъ, съ красивыми выпуклыми надписями на каждомъ отдленіи: ‘Золото’, ‘Серебро’, ‘Билеты’. Большой слоновой кости обувальный рожокъ, суживающійся къ концу и переходящій въ крючекъ для застегиванія башмаковъ изъ полированной стали, вислъ на стн рядомъ со старинной туземной палицей. Словно добрая душа въ Лондон, проходя по Бондъ-Стритъ, по какой-то счастливой ассоціаціи идей, непремнно вспоминала о ‘бдняжкахъ-островитянахъ’ и, зайдя въ ближайшую модную лавку, покупала въ подарокъ имъ первое, что попадалось подъ руку. Островитяне отъ этого ничего не теряли, для нихъ эти дары были чмъ-то въ род европейскихъ фетишей, которые они благоговйно откладывали въ сторону, даже не пытаясь угадать ихъ назначеніе.

Я еще наслаждался этимъ своеобразнымъ пиршествомъ очей, когда въ комнату вошелъ вчерашній старецъ, губернаторъ островка. Ему было лтъ подъ шестьдесятъ, онъ былъ высокъ ростомъ и крпко сложенъ, держался прямо и во многомъ, лицомъ и манерами, напоминалъ странный пережитокъ прошлаго, матроса съ военнаго судна, какіе бывали въ старину, хотя, можетъ быть, никогда и не всходилъ на палубу корабля. Онъ былъ и одтъ какъ морякъ — въ синее матросское сукно съ мдными пуговицами, несомннно, англійскаго происхожденія. Онъ унаслдовалъ даже прическу матросовъ былыхъ временъ — косичку сзади и локоны по бокамъ. Несмотря на сильную примсь туземной крови, цвтъ его кожи былъ не темне англійской смолы, побывавшей въ употребленіи. Манеры у него были мягче, чмъ можно было ожидать при такомъ происхожденіи, хотя, отдавая ему полную справедливость, все же надо сказать, что он довольно мало отвчалъ общепринятому представленію о губернатор. Лицомъ онъ нсколько походилъ на дочь, оно носило слды той же строгой красоты, но ни тни ея одухотворенной прелести.

— Надюсь, вамъ лучше, сэръ?— началъ его превосходительство, кладя шляпу на конторку и протягивая мн руку. Одно мн особенно понравилось въ немъ, какъ потомъ во всхъ жителяхъ островка. Онъ держалъ себя совершенно свободно. Въ его обращеніи, какъ у испанскихъ крестьянъ, не было и тни угодливости, желанія подслужиться, порождаемаго сознаніемъ разницы общественныхъ положеній. Никто изъ островитянъ, казалось, не сознавалъ этой разницы, хотя странное дло — это не мшало имъ отлично знать катехизисъ. Тайна моего злополучнаго привилегированнаго положенія у себя дома, выданная визитной карточкой, сдлала меня предметомъ любопытства, но ничуть не почтенія и, еще мене того, недоброжелательства. Вс, казалось, почувствовали безъ всякихъ объясненій именно то, что вначал мн такъ хотлось объяснить имъ,— что это вина не моя.

Посл обмна привтствій, въ отвтъ на мои жадные разспросы, онъ разсказалъ мн свою исторію. Онъ былъ внукомъ одного изъ англичанъ бунтовщиковъ, женившагося на туземк, отецъ и мать его — оба были смшанной крови, точно такъ же, какъ и жена его, нын умершая. Викторія была его единственное дитя. При одномъ упоминаніи о ней краска гордости выступила на его бронзово-смуглыхъ щекахъ, а когда она вошла съ дымящимся блюдомъ въ рукахъ, онъ обнялъ ее съ такой любовью, какъ будто они не видались цлые мсяцы.

— Осторожне, отецъ, опрокинешь птицу,— сказала двушка, ставя на столъ печеную курицу — въ своемъ род шедевръ, въ смысл восхитительнаго подбора коричневыхъ тней. Она три раза уходила и приходила, пока, наконецъ, все было готово, и тогда только пригласила меня къ столу. Передо мной былъ аппетитнйшій завтракъ, прелестный своей новизной: для начала, чтобъ утолить первый голодъ — срые головли и таинственный сквидъ, оказавшійся боле знакомой мн каракатицей, затмъ печеная птица съ ямсомъ, жареные плоды хлбнаго дерева и пирогъ со смоквами, а на дессертъ — бананы, апельсины и кокосовые орхи. Напитки, я долженъ сознаться, отсутствовали. Посл рыбы мн предложили воды, а посл птицы кокосоваго молока. Я невольно поморщился, и, должно быть, Викторія это замтила.

— Я знала, что ему это не понравится,— сказала она отцу.— Надо поскоре заварить ему чаю.— И она опять куда-то убжала.

Я послдовалъ за ней съ вткой банановъ въ рук — умолять ее не приводить въ исполненіе своего великодушнаго намренія — и тутъ увидалъ, что кухня находится на открытомъ воздух. Это была старинная печь, виднная еще Кукомъ на островахъ Таити и описанная имъ,— яма, выкопанная въ земл и выложенная раскаленными камнями, на которые кладется птица, прикрываемая еще сильне накаленными камнями, въ свою очередь, прикрытыми листьями и чистымъ мелкимъ щебнемъ, чтобы холодному воздуху совершенно не было доступа внутрь. Довольно получаса пребыванія въ такой горячей воздушной бан, чтобы птица испеклась превосходно.

Многое другое также было для меня ново и странно. Дома стояли не непосредственно на земл, а на разстояніи ярда отъ нея, на толстыхъ каменныхъ лежняхъ, въ свою очередь, положенныхъ на низкія земляныя террасы, въ видахъ полнаго обезпеченія отъ сырости. При каждомъ дом былъ участокъ земли — передъ домомъ садъ, на заднемъ план миніатюрная ферма, службы, включая печку, и сарай для выдлки полотна. Крыши были изъ листьевъ, и большая часть домовъ — въ два этажа.

VIII.
Образъ правленія, искусства и законы.

Викторія ушла въ поле, а я возвращаюсь въ комнаты, покурить и разспросить старика насчетъ здшнихъ порядковъ, образа правленія, законовъ, словомъ,— поинтервьюировать его. Вотъ что я узнаю.

Населенія здсь, всхъ вмст — мужчинъ, женщинъ и дтей — мене ста человкъ.

Искусства.— Мы, какъ уже было говорено, умемъ воздлывать землю, но по своему. Плугъ и втряная мельница стали извстны намъ всего нсколько лтъ назадъ. Мы немножко занимаемся скотоводствомъ и вымниваемъ на проходящихъ мимо судахъ шерсть и сало на муку и сухари. Когда къ намъ заходитъ корабль, мы шалемъ отъ радости, такой день — праздникъ для всего острова.

Большую часть нужныхъ намъ вещей мы добываемъ этимъ путемъ. Въ послдній разъ мновой торгъ производился главнымъ образомъ на грифеля и напилки, въ которыхъ мы очень нуждались. Въ школ довольствуются мломъ и черной доской. Долгое время мы терпли большой недостатокъ въ обручальныхъ кольцахъ, единственное, имвшееся на остров, переходило изъ рукъ въ руки и фигурировало въ каждой свадебной церемоніи. Теперь этотъ недостатокъ восполненъ.

Монеты здсь рдкость, у насъ имется всего два соверена, дюжина полкронъ, отборный ассортиментъ монетъ низшаго достоинства и одна четырехъ-пенсовая. Эта послдняя положена подъ опрокинутый стаканъ — наша первая попытка завести у себя нумизматическій музей. Коллекціи можно бы увеличить, если. бы дамы согласились разстаться со своими драгоцнностями — здсь англійскія монеты носятъ въ вид украшеній. Американскихъ долларовъ наберется побольше, но ходячей монетой служитъ обыкновенно картофель.

Мы подумываемъ о томъ, чтобы начать разводить хлопчатникъ, который долженъ отлично расти на этой широт, и весьма возможно, что черезъ нсколько лтъ мы уже не будемъ — что касается сорочекъ,— зависть отъ Европы. Это много прибавитъ намъ чувства собственнаго достоинства и, кром того, поможетъ намъ обходиться своими средствами въ случа конфликта съ какой-либо иностранной державой.

Настоящаго флота у насъ нтъ, но есть превосходный вельботъ. Рулевымъ на вельбот состоитъ тотъ же правитель острова, или губернаторъ — и мой хозяинъ. Губернаторъ избирается ежегодно всеобщей подачей голосовъ, въ чемъ принимаютъ участіе оба пола.

О, этотъ губернаторъ!

Онъ только что отложилъ въ сторону трубку, чтобы выудить изъ кармана своей матросской куртки исправленный и пересмотрнный сводъ законовъ страны.

— Мы составляемъ законы по мр надобности,— говоритъ онъ просто,— но я думаю, скоро больше ихъ не понадобится. На мой взглядъ, и тхъ, что есть, совершенно достаточно.

— Какъ видите, сэръ,— на первомъ мст ‘Законъ о магистрат’ (въ настоящее время магистратъ — это я). Магистратъ обязанъ выполнять законы, а въ случа какихъ-либо жалобъ, созвать всхъ и выслушать об стороны. Вс обязаны относиться къ нему съ почтеніемъ.— Ну, это, знаете, они и безъ того…— съ удовольствіемъ прибавилъ его превосходительство.

— Дале слдуетъ ‘Законъ о школ’. Вс дти обязаны ходить въ школу и платить,— все равно, ходятъ они, или не ходятъ. Плата ежегодно мрка ирландскаго картофеля, или около того.

— Мрка ирландскаго картофеля, на нашъ счетъ, видители, стоитъ двнадцать шиллинговъ, а плата за обученіе 1 шиллингъ въ мсяцъ. Мрка сладкаго картофеля идетъ всего за 8 шиллинговъ. Три добрыхъ вязки смоквъ стоятъ 4 шиллинга и т. д.

— 1-го января, посл выборовъ, мы первымъ дломъ осматриваемъ межи и вхи на берегу, чтобъ убдиться, что все на мст.

— Затмъ, есть еще законъ о напиткахъ, сэръ,— это, смю думать, вамъ уже извстно. На остров не дозволяется употреблять никакихъ спиртныхъ напитковъ, кром какъ для лченія. Видите-ли, мы сдлали опытъ, когда наши только пришли сюда, и человкъ, изобрвшій это, сталъ выкидывать разныя штуки и подъ конецъ прыгнулъ въ море. Мы ршили, что это изобртеніе приноситъ несчастье, и отказались отъ него.

— А теперь самое трудное!— И онъ прочелъ вслухъ новую главу изъ уложенія, озаглавленную: ‘Законы о кошкахъ’.— Вы, конечно, знаете, сэръ, что кошки очень полезны для истребленія крысъ, но наша молодежь иногда стрляетъ ихъ ради спорта, и вотъ мы были вынуждены издать на этотъ счетъ очень строгій законъ,— пожалуй, самый суровый изъ всхъ. За убійство кошки полагается высокая пеня, половина идетъ въ пользу того, кто извстилъ объ убійств. И все же въ такихъ случаяхъ быть судьей не легко. Иной разъ отвтчикъ говоритъ, что онъ убилъ кошку за то, что она душила его цыплятъ. Какъ тутъ быть? Я всегда спрашиваю: была-ли кошка поймана на мст преступленія, или же у васъ одн только догадки? Если вы не можете представить задушенной птицы, подавайте сюда картофель! Есть и другой способъ: вы можете выплатить пеню натурою — крысами, убитыми вами самими. Триста крысъ представляютъ собою цнность одной кошачьей жизни, — мы стараемся быть добросовстными.

— Или возьмемъ домашнюю птицу: если чужая птица похозяйничала въ вашемъ саду, вы можете застрлить ее, и хозяинъ обязанъ возвратить вамъ стоимость заряда. Такъ говоритъ законъ, но мы обыкновенно просто возвращаемъ птицу владльцу и затмъ больше не упоминаемъ объ этомъ. Надо, знаете, жить по сосдски.

— И вотъ еще другое,— продолжалъ его превосходительство свои комментаріи къ своду законовъ:— запрещается вырзывать слова на деревьяхъ. Кому это можетъ понадобиться? спросите вы. А молодымъ людямъ, когда они ухаживаютъ другъ за другомъ. А между тмъ, это вредитъ дереву. Съ этимъ закономъ у насъ куча хлопотъ. Вы погуляйте-ка по острову, сэръ,— чего вы только тутъ не увидите: и вензеля, и восьмерки, и что хотите, и все это въ укромныхъ уголкахъ. Не удивляйтесь этому и не считайте нашу молодежь дикарями: это просто влюбленные, ни боле ни мене! Когда я не могу опредлить, какая именно пара пребывала здсь, или тамъ, я выстраиваю ихъ всхъ въ линію и спрашиваю прямо въ упоръ: кто это сдлалъ? О, здсь приходится смотрть въ оба, могу васъ уврить. Наша молодежь не то, чтобы зла, но иногда бываетъ безпечна. Кто-бы могъ подумать, напримръ, что намъ понадобится законъ ‘объ общественной наковальн’? Однако, понадобился-же.— И онъ прочелъ вслухъ:

‘Всякій, взявшій изъ кузни для собственной надобности общественный молотъ или наковальню, долженъ, по минованіи надобности, возвратить ихъ обратно, въ случа же, если наковальня и молотъ будутъ потеряны или испорчены, благодаря его небрежности, онъ обязанъ добыть другой молотъ и наковальню и, кром того, уплатить штрафъ въ четыре шиллинга — картофелемъ, конечно’.

— Я слыхалъ, что у васъ въ Европ гораздо больше законовъ,— замтилъ онъ, закрывая книжку и пряча весь кодексъ Питкэрна въ свой жилетный карманъ.

— Вы получили совершенно врныя свднія. Но скажите мн, можно-ли аппелировать на ршеніе вашего суда въ первой инстанціи?

— Ну, если мое ршеніе имъ не нравится, они могутъ обратиться къ жюри изъ нсколькихъ человкъ.

— А если и приговоръ жюри имъ не по вкусу?

— Тогда мы ждемъ прибытія англійскаго военнаго корабля и предоставляемъ ршить капитану. Вотъ и теперь у насъ есть одно такое дло — изъ за кошки. Ни одинъ изъ насъ не можетъ добиться правды въ этомъ дл — ну, и ждемъ, но, въ ожиданіи, стороны относятся другъ къ другу очень миролюбиво.

— А вамъ никогда не случалось доводить дло до палаты лордовъ?

— Нтъ, сэръ, благодарствуйте, мы ужъ все-таки предпочитаемъ не безпокоить васъ.

IX.
Нянька.

Викторія — моя нянька. Это вн сомнній, я отданъ на ея попеченіе. Она руководитъ каждымъ моимъ шагомъ, говоритъ, когда нужно идти и когда возвращаться: ей чуть-ли не поручено смотрть за мной, чтобы я не утонулъ или не свалился съ утеса. Въ теченіе нсколькихъ дней я, кром нея, не вижу почти никого изъ островитянъ. Они задолго до моего вставанія уходятъ на работу, а потомъ, во время нашихъ прогулокъ по полямъ, я вижу ихъ только мелькомъ. По вечерамъ они подходятъ къ нашему дому, чтобы посмотрть на меня черезъ окно, но Викторія каждый разъ проситъ ихъ уйти, общая показать имъ меня въ воскресенье. Предполагается, что я еще не совсмъ оправился, и меня нужно оставить въ поко до полнаго выздоровленія. Я очень доволенъ этимъ и охотно играю комедію.

Женщины, разумется, видятъ меня, когда я прохожу по деревн. Вс он цлуютъ меня, благо никто этому не препятствуетъ, и меньше всхъ я самъ.

Съ дтишками я въ большой дружб, и они всегда зовутъ меня ‘лордомъ’. Викторія зоветъ меня по имени.

Она будитъ меня по утрамъ, кормитъ завтракомъ, какъ уже было описано, затмъ ведетъ меня подышать свжимъ воздухомъ, иногда къ пику св. Павла, въ 1,000 фут. высоты, откуда открывается чудесный видъ на безконечную даль. Когда подъемъ становится боле обыкновеннаго крутъ, она беретъ меня за плечо и подталкиваетъ впередъ. Пытаться стряхнуть ея руку — безполезно, да она и нужна мн — такъ же нужна въ горахъ, какъ Гулливеру везд нуженъ былъ Глумдалькличъ. Мы взбираемся на такія крутизны, что иногда и козамъ не угнаться за нами. Въ области нервовъ воспитаніе Викторіи очень запущено, она стоитъ на краю пропасти и преспокойно расчесываетъ себ волосы, прыгаетъ на выступы мене, чмъ въ ярдъ шириной, чтобы снять оттуда заблудившагося козленка, и расхаживаетъ по этимъ выступамъ съ увренностью, исключающей мужество. Никогда еще я не чувствовалъ себя такимъ маленькимъ. Мн положительно нечмъ поддержать въ себ иллюзію рыцарскаго служенія женщин: я не имю возможности ни подержать веръ, ни отворить дверцу кареты, ни укрыть пледомъ ноги. А потому я такъ же мало претендую на возданіе должнаго слабости пола, какъ и настоящій ребенокъ, отданный на попеченіе женщины. Наоборотъ, я склоненъ быть требовательнымъ и придирчивымъ, и надо сознаться, что опека надо мной довольно-таки хлопотлива.

Викторія во всхъ отношеніяхъ образцовая нянька, и въ особенности, въ томъ отношеніи, что она учитъ меня говорить правду. Я не имлъ понятія о томъ, что такое правдивость, пока не попалъ сюда. Викторія никогда не говоритъ того, чего нтъ, нердко пренебрегая изъ-за этого самыми соблазнительными эффектами рчи. У нея такъ ужъ да, такъ нтъ. О чемъ бы она ни разсказывала, она разсказываетъ именно такъ, какъ оно было, и одна эта привычка нердко придаетъ ея рчи очарованіе классической прозы. Мы уже видли, что ея старикъ отецъ, когда ему нужно узнать, кто вырзалъ восьмерку на дерев, восполняетъ отсутствіе на островк сыскной полиціи — публичной исповдью. Я однажды похвалилъ ее за эту добродтель, она сказала, что мн приходятъ странныя мысли.

Такая правдивость, однако, убиваетъ кокетство.

— Вы ни капельки не любите меня, Викторія,— сказалъ я ей какъ-то и ждалъ въ отвтъ обычнаго: — А за что мн любить васъ?— какъ естественнаго отвтнаго хода въ игр. Во всхъ лучшихъ руководствахъ этотъ отвтъ приводится, какъ наиболе употребительный. Но Викторія, какъ истая туземка, просто отвтила:— Право-же, люблю, я очень люблю васъ. Какъ глупо съ моей стороны, что мн ни разу не пришло въ голову сказать это вамъ! И отецъ очень васъ любитъ.— Я швырнулъ камешкомъ въ козу, чтобы перецнить разговоръ, а Викторія, на обратномъ пути, удвоила свое вниманіе и заботливость. Я могъ развлекаться только бросаніемъ камешковъ въ козъ. Охота здсь, увы! была невозможна, вс живыя существа здсь составляли имущество, капиталъ, и ни у кого не было лишняго.

Какъ лучшія няньки, Викторія много разсказываетъ мн о томъ страшномъ времени, до возрожденія, когда Діаволъ на остров убивалъ самого себя и кололъ себя до смерти своимъ же раздвоеннымъ хвостомъ. Есть у нея одинъ разсказъ,— объ одной ужасной ночи — который я часто заставляю ее повторять.— Вс туземцы возстали на англичанъ и начали избивать ихъ и оставили въ живыхъ только одного, будущаго законодателя, да и то полумертвымъ. А потомъ, когда стемнло, туземныя женщины подкрались къ спящимъ убійцамъ и прикончили ихъ, это было послднее избіеніе, въ ту ночь дьяволъ умеръ въ Питкэрн.

Эта сцена постоянно стоитъ передъ моими глазами, какъ задній планъ теперешней картины. Здсь — кроткія ласковыя женщины и двушки, миръ, покой и солнечный свтъ, тамъ — ихъ прабабушки, мрачныя фуріи, крадущіяся во мрак ночи на свое кровавое дло. Любовь искупаетъ, если не оправдываетъ, а женщины юга умютъ любить — о! он въ совершенств владютъ этимъ прекраснйшимъ изъ искусствъ. Въ Таити — это также Викторія мн разсказывала — былъ такой случай: когда на островъ прибылъ корабль-мститель, чтобы доставить на родину бунтовщиковъ, подлежащихъ казни черезъ повшеніе, одного изъ нихъ прямо оторвали отъ Пегги, его туземки-жены съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ. Связанный, съ тяжелыми оковами на рукахъ, онъ лежалъ на палуб, когда Пегги, вмст съ ребенкомъ подплывшая на челнок, вскарабкалась на бортъ судна — какъ подумали матросы, только затмъ, чтобы украдкой проститься съ мужемъ. Но Пегги и не подумала скрываться: она кинулась къ закованному и ласкала, и цловала его, цловала даже его оковы, лишь бы хоть нсколько приблизиться къ отцу своего малютки и, рыдая, говорила на своемъ ласковомъ туземномъ нарчіи такія вещи, что, слушая ее, сердце разрывалось. Онъ отвернулся и попросилъ, чтобъ ее увели: ея рыданія и жалобы были для него мучительнй смерти. Ее увели и посадили въ челнокъ, и она такъ торопилась умереть отъ разбитаго сердца, что успокоилась задолго до того, какъ его, скованнаго, смыло волнами въ штормъ на обратномъ пути, когда погибла большая часть экипажа — и арестантовъ, и матросовъ.

Однажды съ нами самими случилось нчто врод исторіи о привидніяхъ. Я шелъ съ Викторіей поздно вечеромъ черезъ глубокое ущелье, показать ей мсто, гд я чуть было не погибъ, приставая къ берегу. Котловина окаймлена грядой высокихъ холмовъ, двушка случайно подняла глаза на пикъ и вдругъ вскрикиваетъ отъ испуга и, вся дрожа, цпляется за меня.— Скажите мн, что тамъ такое — я не могу взглянуть! Потомъ, такъ же внезапно, отскакиваетъ отъ меня, припадаетъ къ земл, не даетъ дотронуться до себя и, заломивъ руки, начинаетъ выкрикивать что-то таинственное и непонятное, очевидно, не относящееся ко мн.— О!.. если!.. говори же! скажи хоть слово! Приди ко мн! Я не забыла, я не сдлала ничего дурного!— Тамъ, наверху, несомннно, что-то шевелится въ зеленоватомъ лунномъ свт, но Викторія ни за что не позволяетъ мн исполнить ея первый приказъ и пойти посмотрть, что тамъ такое, а тащить меня въ тнь, въ глубь ущелья, и торопитъ поскоре идти домой. Привидніе безобидное и вело себя очень мило, но двушка больше не заикается о немъ, и мн волей-неволей приходится удовольствоваться его біографіей изъ устъ старика. Оказывается, что по холмамъ бродитъ призракъ убитаго вождя, тоже одной изъ жертвъ злого стараго времени. Всть о нашемъ приключеніи быстро разносится по поселку, и въ этотъ вечеръ никто уже не заглядываетъ въ окна.

Викторія беретъ меня съ собой на прогулки и, какъ лучше знающая мстность, выбираетъ, куда идти. На западномъ конц островка есть дикаго вида пещера, гд одинъ изъ бунтовщиковъ, вчно мучимый страхомъ, что вотъ-вотъ явится корабль-мститель, прятался отъ возможныхъ покушеній на его свободу, которыхъ никто и не думалъ производить. По цлымъ днямъ онъ сидлъ здсь, не сводя глазъ съ тонкаго ребра утеса, закрывающаго входъ въ его пещеру, этотъ человкъ свободно могъ бы здсь отбиться одинъ противъ ста. Онъ запасся провизіей и приготовился къ долгой и упорной осад, въ т долгіе часы, когда онъ сидлъ здсь и наблюдалъ, онъ, безъ сомннія, не мало передумалъ.

Вначал онъ довольствовался тмъ, что скромно избгалъ общества людей. Отсутствіе его не могло, однако же, не быть замчено. Тогда онъ нашелъ или самъ выбилъ себ пещеру въ каменной стн, отвсно подымавшейся на 600 футъ надъ лнящимися гребнями прибоя. Въ нсколькихъ футахъ отъ вершины былъ выступъ, какъ разъ такой ширины, что на немъ могъ помститься одинъ человкъ, это-то и была дорога, ведущая въ его убжище.

На восточномъ конц — своя пещера, но боле древняя, былой пріютъ первобытныхъ людей, которые вырзали на стнахъ ея солнце, луну и звзды и затмъ погрузились въ вчное забвеніе и во мракъ небытія.

Въ первый нашъ визитъ въ западную пещеру Викторія прыгнула на выступъ съ удивительной легкостью и разсчитанностью прыжка и, подъ страхомъ смерти, запретила мн слдовать за собой. Тмъ не мене я послдовалъ. Она остановилась, какъ вкопанная, и, когда я подошелъ къ ней вплотную, неожиданно залилась слезами. Эти слезы спасли меня — я уже начиналъ смотрть внизъ, на бушующія волны, а это врный путь къ самоубійству. Он заставили меня поднять голову и посмотрть на Викторію, хотя я и не могъ видть ея лица.

Она мгновенно оправилась.

— Теперь — сказала она — закройте глаза, положите руки мн на плечи и идкте за мной по пятамъ.

Такъ мы дошли до пещеры, тамъ она остановилась, посмотрла мн въ лицо и снова расплакалась.

— Какъ вы вернетесь назадъ? Здсь даже не вс могутъ ходить,— только самые молодые! Мн никогда, никогда не вывести васъ отсюда! Т. е., я хотла сказать: можетъ быть, никогда.

Я тмъ временемъ, молча, съ видомъ раскаянія, осматривалъ достопримчательности пещеры. Затмъ началось обратное путешествіе.

— Постарайтесь забыть, что я васъ бранила,— сказала мн Викторія.— Я беру свои слова назадъ — на время, положите мн опять руки на плечи и длайте, какъ раньше.

Я повиновался и могу васъ уврить, что прелесть такой тсной близости къ ней на краю гибели была достаточнымъ противоядіемъ противъ страха.

— Теперь,— сказала она, когда мы дошли до конца выступа — закройте глаза и держитесь вотъ за это, пока я не приду къ вамъ.

Она положила мою руку на небольшой выступъ, а сама вскарабкалась — какъ я узналъ посл, по почти отвсной гранитной стн — на вершину утеса. Черезъ нсколько мгновеній что-то мягкое коснулось моего лица, то былъ длинный шерстяной поясъ Викторіи, брошенный ею мн въ помощь. Понемногу взобрался наверхъ и я.

— Я не буду разговаривать съ вами нкоторое время,— сказала она, возвращаясь къ нашей ссор, и я, не отвтивъ ни, слова, смиренно пошелъ за ней. Она остановилась, только когда мы дошли до тропинки, ведущей къ поселку.

— Ваше раскаяніе непритворно?

Въ минуты особенно серьезнаго настроенія Викторія нердко употребляла церковные обороты рчи, ничуть не находя ихъ неумстными.

— Викторія, я не нахожу словъ…

— Ну, будетъ, будетъ… Въ такомъ случа я прощаю вамъ отъ души,— хотя вы знаете, я не обязана простить васъ раньше, чмъ сядетъ солнце. Но было бы жаль потерять столько времени: до вечера еще далеко.

Мы провели остатокъ дня въ большой дружб, подъ тнью банана, гд мы укрылись, чтобы посовтоваться насчетъ одного обстоятельства, сильно смущавшаго Викторію. На послднемъ проходившемъ здсь корабл она — на собственныя свои сбереженія — купила ‘Потерянный Рай’ Мильтона и читала его такъ часто, что знала многія мста наизусть. Книга оставила въ ней впечатлніе нсколько недобросовстнаго отношенія автора къ сатан, и она спшила повергнуть свои недоумнія на судъ друга. Вначал я былъ склоненъ отнестись къ этому легко, но скоро замтилъ, что для Викторіи это, дйствительно, дло серьезное. Книгъ на остров было мало, каждая обходила кругомъ поселокъ, читали вс по очереди и относились къ прочитанному съ полнымъ довріемъ, какъ къ встямъ изъ призрачнаго вншняго міра, съ неизвданной планеты, гд учрежденія, законы, обычаи, порядки и нравы — все было загадкой и тайной для обитателей крошечнаго мірка на скалистомъ островк. Герой послдней книги — будь то романъ, историческое изслдованіе, или поэма — хотя бы давнымъ давно изданной, былъ всегда героемъ дня въ Питкэрн.

— Я хотла сказать кое-что объ этомъ на завтрашнемъ митинг, но потомъ подумала, что лучше сначала переговорить съ вами. Я не думаю, чтобы онъ былъ изображенъ вполн безпристрастно, хотя м-ръ Джонъ Мильтонъ, повидимому, не питаетъ къ нему ни малйшаго состраданія, а ему лучше знать. А мн все-таки кажется, что тутъ есть несправедливость. Я изъ-за этого совсмъ не могла уснуть прошлую ночь, такъ это меня взволновало.

— Мн кажется, Викторія, что тутъ дло просто. Сатана поставилъ большую ставку и проигралъ и долженъ былъ примириться съ послдствіями. Вотъ и все, что мн извстно.

— Да, но, можетъ быть, если бы они только были добре къ нему, онъ бы, можетъ быть, раскаялся. Онъ, знаете, былъ очень гордый, а при немъ не было никого, кто бы могъ приласкать и утшить его. Я нахожу, что Гавріилъ былъ съ нимъ очень суровъ и надмененъ, а Зефонъ весьма непочтителенъ, принимая въ разсчетъ его положеніе. Вы во всемъ одобряете Гавріила?— спросила она очень серьезно, глядя мн прямо въ глаза, какъ будто наша дружба зависла отъ моего отвта, и увлекаясь все больше, продолжала:— Вы, наврное, не станете защищать его рчи въ конц IV книги. Правители не должны быть такъ высокомрны и такъ далеки отъ народа, не должны только откашливаться и командовать, какъ будто вс остальные ихъ слуги. Представьте себ, что отецъ вздумалъ бы править такимъ образомъ — кто бы сталъ повиноваться законамъ? Я уврена, что и сатана это чувствовалъ. Какая жалость, что при немъ не было добраго ангела женскаго пола, чтобы позаботиться о немъ,— правда, тамъ, говорятъ, не женятся и не выходятъ замужъ.— Она вздохнула и, помолчавъ, прибавила, глядя въ безпредльную даль моря и неба:— впрочемъ, можно встртиться снова и не для того, чтобы пожениться. Благодареніе Богу! Но что это будетъ за встрча, если они не были врны другъ другу!

Она, казалось, забыла о сатан, и я поспшилъ вернуть ее къ предыдущему разговору.

— Мн помнится, была попытка подчинить его смягчающему женскому вліянію, но только ничего хорошаго изъ этого не вышло.

— Гд? Когда? М-ръ Джонъ Мильтонъ ни словомъ не упоминаетъ объ этомъ.

— Нтъ, это описано другимъ поэтомъ, французомъ. Только ничего не вышло. Сострадательный ангелъ-женщина покинула рай, чтобы приблизиться къ падшему и сказать ему слово утшенія. Состраданіе, однако же, не заглушило въ ней страха, и она намревалась держаться поодаль. Но, въ конц концовъ, состраданіе все же заставило ее подойти слишкомъ близко, онъ схватилъ ее въ объятія и увлекъ съ собой въ бездну. Тмъ дло и кончилось.

— Я не врю ни одному слову,— ршительно объявила Викторія.— Я думаю, что у него просто не было случая. Такъ я и скажу на митинг, а вы поддержите меня.

X.
Воскресенье.

Въ воскресенье я былъ представленъ всему поселку, или, врне говоря, поселокъ представился мн. Въ первый разъ за все время, въ часъ моего вставанья, поселяне были въ деревн. Работы были абсолютно прекращены, но сказать, что островитяне отдыхали, тоже нельзя. Они вс находились въ какомъ-то радостномъ возбужденіи, волновались, шушукались и перебгали изъ коттэджа въ коттэджъ, какъ бы разнося добрыя всти. И, однако же, новаго ничего не случилось, а говорить о томъ, что день воскресный и небо голубое — кому это нужно? Впрочемъ, здсь не нуждались въ предлогахъ для того,чтобы чувствовать себя въ чужомъ дом такъ же свободно, какъ въ своемъ собственномъ. Собственность здсь являлась чистой случайностью. Каждый садился на кресло сосда, какъ на свое. Двери всюду были настежь, даже тамъ, гд самихъ хозяевъ не было дома — и каждый, кто хотлъ, входилъ, нюхалъ цвты, игралъ на гармоніум, если было умнье и охота, и уходилъ. Если вамъ кто-нибудь былъ нуженъ, вы заходили въ ближайшій коттэджъ, вамъ и въ голову не приходило искать его прежде всего у него дома, если только этотъ домъ былъ вамъ не по пути. Такое отношеніе другъ къ другу здсь было обычнымъ, если сегодня это курьезное хожденіе изъ дома въ домъ было замтнй обыкновеннаго, то лишь потому, что у всхъ было больше свободнаго времени, и полудтское счастье движенія и общенія какъ-то интенсивне чувствовалось всми — и только.

По воскреснымъ днямъ, когда каждому хочется одться почище и принарядиться, островитяне, повидимому, очень охотно помогаютъ другъ другу. Здсь это длается просто: если у васъ нтъ праздничной куртки, подите къ сосду — можетъ, у него найдется, лишняя. Викторія одолжила двумъ пріятельницамъ два распашныхъ платья — нчто, врод robes de chambre, которыя здсь носятъ въ торжественныхъ случаяхъ поверхъ обычнаго несложнаго костюма женщинъ,— а затмъ пошла въ сосдній садъ и нарвала себ цвтовъ, чтобы украсить ими волосы, такъ какъ нашъ собственный цвтникъ изрядно пострадалъ ночью отъ вторженія какого-то четвероногаго нахала. Живи Прудонъ на нашемъ островк, его слова о собственности были бы сущей правдой… Викторія тоже принарядилась: помимо цвтовъ въ волосахъ, у нея была и свжая ленточка на ше, съ неизмнной матросской пуговицей, а локоны ея такъ и блестли.

Церковь представляла собой лачугу, а между тмъ я видлъ храмъ св. Петра, но нахожу, что этотъ величественне, если принять въ разсчетъ окружающее. Ибо соборъ св. Петра, какъ лучшее зданіе въ своемъ квартал и самое грандіозное, все вниманіе и мысли приковываетъ въ себ, тогда какъ этотъ храмъ на островк, выдляясь на фон сперва роскошной тропической растительности, затмъ конусообразныхъ, подобныхъ башнямъ, горъ и, наконецъ, облаковъ, ведетъ глазъ отъ высоты къ высот, отъ одного дива къ другому — прямо къ небу.

Мы немного опоздали и это было къ лучшему, такъ какъ я могъ сразу обозрть все населеніе островка. Вс — и мужчины и женщины — были, по большей части, люди богатырскаго сложенія, такъ что Викторія являлась между ними только однимъ изъ лучшихъ экземпляровъ. Другимъ такимъ экземпляромъ былъ Рейбенъ — юный гигантъ, помогшій мн встать на ноги и добраться домой въ первый день моего пребыванія на островк. Среди женскихъ нарядовъ тамъ и сямъ виднлась задорная шляпка или юбка со шлейфомъ — признаки цивилизаціи рзко отличающіеся отъ классической простоты наряда Викторіи. Большинство мужчинъ были въ башмакахъ, по случаю праздника, нкоторые, подобно губернатору, въ длинныхъ брюкахъ, вмсто широкихъ и короткихъ до колнъ рабочихъ шароваръ. Брюки здсь, повидимому, были символомъ авторитета или приближенія зрлаго возраста. Такъ, они входили въ составъ костюма священника, или исполняющаго обязанности такового, который имлъ бы право надть и дв пары, такъ какъ онъ въ то же время, если не ошибаюсь, былъ и школьнымъ учителемъ. Типы видоизмнялись отъ типа Викторіи, приближавшагося къ западно-европейскому, до чистйшаго типа Таити, но у всхъ было одно общее — большіе черные глаза съ нжнымъ взглядомъ.

Что касается службы — я никогда не видалъ такого рвенія, такихъ страстныхъ молитвъ и хвалы! Богослуженіе совершалось, если не ошибаюсь, по обряду англиканской церкви, но въ точности распознать было трудно: вс обряды и формы таяли въ этомъ пламенномъ рвеніи. Знакомыя съ дтства молитвы, казалось, неслись прямо къ престолу Творца. Когда читали заповди, казалось, то Его голосъ гремлъ съ вершины нашей горы, вщая намъ завтъ добра и правды. А когда Онъ удалился, наши гимны понеслись вслдъ за нимъ, настигая Его у крайнихъ предловъ небесъ, и впереди всхъ одна нота — звонкая, врная, чистая — такая чистая!— въ ней не было ничего, что могло приковать е къ земл, удержать ея полетъ. То была живая вра, не образецъ того, что нкогда жило и высохло отъ употребленія, и высохло даже не на солнц. То были настоящіе, первобытные христіане, веселая банда галилейскихъ скитальцевъ, радующихся своей новой вр въ братство всхъ людей — вр, тайну которой мы утратили навсегда. Торжественность, какъ мы е понимаемъ, была далека отъ нихъ, благоговніе потонуло въ радости. Во время пнія они часто ласково клали руки на плечи другъ другу, я видлъ двухъ дтей, которые поцловались посл молитвы.

Во время службы на меня ршительно никто не обращалъ вниманія, но, когда она кончилась, насталъ мой чередъ: уже на пути въ деревню я сдлался центромъ любопытствующей толпы. Меня засыпали вопросами. Я пріхалъ изъ Англіи — этого было достаточно, ибо для нихъ Англія великій образецъ могущества, мудрости и красоты жизни. Нечего и говорить, что они этого образца не видали — потому, конечно, что обстоятельства приковали ихъ къ ихъ утесамъ. За то все, что они знаютъ лучшаго, происходитъ изъ Англіи — отъ огромнаго военнаго корабля, на который они глядятъ почти съ такимъ же удивленіемъ, какъ индйцы, до гармоніума въ коттэдж. Это немного, но богатое воображеніе безъ труда дорисовываетъ остальное. Англія добра къ нимъ — для нихъ она идеалъ доброты, она, видимо, сильна для нихъ, она олицетвореніе силы. Она прислала имъ библіи — о! конечно, она то и есть Слово, ставши плотью.

Меня подвергли длиннйшему перекрестному допросу. Я долженъ былъ разсказывать имъ обо всемъ — о громадныхъ храмахъ и многообразныхъ чудесахъ далекаго Острова Святыхъ, о правителяхъ и политикахъ, о епископахъ — этихъ вождяхъ надъ вождями Божьихъ ратей, о хорахъ врныхъ — хорахъ, кокъ они слышали, въ пять тысячъ голосовъ, оглашающихъ гимнами Генделя кристальные своды. Жизнь человческая представлялась имъ, повидимому, вовсе не одной борьбой за существованіе, но великимъ состязаніемъ изъ-за внца добродтели — состязаніемъ, гд Великобританія была первой, а ихъ бдный островокъ такимъ послднимъ изъ послднихъ, что онъ смло могъ отказаться отъ всякаго соперничества, предавшись безпредльному восхищенію. Я хмурился, морщился и уклонялся, елико возможно, но, ничего не подлаешь — не отвчать было нельзя.

— Мы жалкіе, невжественные бдняки, и сами это знаемъ,— говорилъ школьный учитель.

— Ничего, поправитесь,— ласково утшалъ я его.

— Да учиться то мы всегда не прочь. Можетъ быть, въ будущее воскресенье вы отслужите намъ обдню? Вы не имете священническаго сана, но вы, наврное, слышали, какъ правитъ обдню архіепископъ Кэнтерберійскій.

— Нтъ, я слыхалъ только епископовъ, и то не часто.

— Какъ это жаль!— грустно сказала Викторія.— У насъ какъ-то служилъ здсь корабельный священникъ, но это было уже четыре года назадъ. Хотя, конечно, это не оправданіе тому, что мы не лучше, чмъ мы есть.

— Говорятъ, ему выдается по пятнадцати тысячъ въ годъ на бдныхъ,— замтилъ школьной учитель, возвращаясь къ примасу Кэнтерберійскому.

— Да, по пятнадцати тысячъ.

— Сколько же это выйдетъ, если перевести на картофель, ну-ка, прикинемъ,— пробормоталъ Рейбенъ и углубился въ умственное счисленіе.

— Я слыхала объ одной леди, которая на свои деньги одна сдлала счастливыми пятьдесятъ тысячъ человкъ,— вмшалась одна изъ женщинъ.— Она баронесса.

— И это еще не самый высокій титулъ,— возразила другая.— Герцогини — т, должны быть, еще богаче. О, что за страна! Вотъ гд хорошо бднымъ!

— А я все думаю объ этихъ огромныхъ храмахъ,— перебилъ школьный учитель.— Въ одномъ, говорятъ, помщается 6.000 человкъ. Шесть тысячъ человкъ, по два раза въ день. Подумайте только!

— Вотъ это бы мн больше всего хотлось посмотрть,— сказалъ, обернувшись, Рейбенъ, какъ мн показалось, нсколько подавленный огромнымъ количествомъ картофеля, полученнымъ въ итог вычисленій,— вотъ эти громадины,— соборъ Св. Павла, желзную дорогу!…

— Теб слдовало сказать во множественномъ числ, Рейбенъ,— кротко поправилъ его школьный учитель,— желзныя дороги. Ихъ тамъ считаютъ десятками. Въ одинъ Бирмингамъ ведутъ три большихъ линіи! У меня вдь есть карта.

— А парламентъ то!— вмшался губернаторъ, боле всего интересующійся законодательствомъ, что было довольно естественно.— Больше тысячи человкъ составляютъ законы, днемъ и ночью! Вс на сторож, у всхъ, что называется, ушки на макушк, чуть только гд нибудь что нибудь не ладно — тотчасъ замтятъ, тотчасъ же и исправятъ. У насъ здсь ничего подобнаго нтъ. Я не говорю, чтобъ это было намъ нужно, я только такъ, къ слову сказалъ.

Этой трогательной готовности принимать насъ на вру не было границъ и предловъ. Въ своемъ оригинальномъ представленіи о нашей общественной жизни, островитяне полагали, что у насъ все существуетъ ради одной великой цли — достиженія внца добродтели, и ничего нейтральнаго или индифферентнаго въ этомъ смысл не имется. Они способны были отнестись совершенно серьезно къ иде длать людей добродтельными путемъ изданія парламентскихъ указовъ, они не видли въ такомъ предположеніи ни тни ироніи. Если не для этого, для чего же тогда и издавать парламентскіе указы? Церкви, по ихъ мннію, существуютъ для того, чтобы насаждать между людьми любовь и братство — безъ всякихъ оговорокъ, въ дух Пиквика, армія — для того, чтобы истреблять злыхъ. Богатство и знатность, какъ мы уже видли, только даютъ возможность длать больше добра, если баронесса можетъ осчастливить пятьдесятъ тысячъ человкъ, чего не сдлаетъ герцогиня? Островитяне просто на просто умножали наши средства на свои собственныя стремленія и въ результат получалась колоссальная сумма добра. Тутъ все шло въ счетъ, судя по вопросу, заданному мн губернаторомъ, о количеств кэбовъ и омнибусовъ въ Лондон, я больше чмъ подозрваю, что для него и это играло роль въ конечномъ итог. Кучера и кондуктора были въ его глазахъ обязательными и любезными людьми, которыхъ главная задача помогать и давать отдыхъ утомленной Справедливости.

— А я такъ хотлъ-бы видть соборъ Св. Павла и желзныя дороги!— пробормоталъ, отходя, Рейбенъ, очевидно, принявшій къ свднію поправку учителя.

Викторія грустно посмотрла ему вслдъ.

— Бдный мальчикъ!

— А что? разв съ нимъ что нибудь неладно, Викторія?

— Да, только онъ не сметъ никому сказать, кром меня,— его тянетъ вдаль

— Вдаль? Куда?

— Туда!— Она сдлала широкій жестъ, какъ бы охватывающій цлый міръ.— Ему хочется вс увидть, здсь онъ не находитъ себ покоя. Вс эти разговоры нашихъ съ зазжими людьми страшно волнуютъ его. Онъ смлый, предпріимчивый, ему все нужно видть и знать. Онъ и всегда былъ такой и нырялъ на дв сажени глубже всхъ прочихъ, — разъ онъ бросился въ воду съ мыса и нырнулъ на самое дно и принесъ часы съ стараго затонувшаго корабля. По скаламъ за нимъ никому не угнаться. Недавно онъ открылъ островокъ — тутъ, недалеко, я здила посмотрть и какъ нибудь свезу васъ. Теперь другая бда — Англія. Онъ прямо мста себ не находитъ, такъ его тянетъ туда. Но я боюсь за него — ахъ, какъ боюсь, и потомъ, вы знаете, наши его ни за что не отпустятъ.

— Врно, онъ нашелъ много интереснаго на первомъ остров, что ему непремнно хочется попытать счастья второй разъ?

— Нтъ, онъ нашелъ всего только сухія кости въ пещер. Но Англія, конечно, совсмъ другое дло.

Они молились и пли гимны съ тмъ же неослабвающимъ рвеніемъ весь день, съ утра до вечера, прерывая молитвы только для того, чтобы подкрпить силы. Я насчиталъ пять службъ, большихъ и малыхъ, если ихъ было не шесть, то лишь потому, что дни въ эту пору года не особенно длинны.

Когда я выразилъ свое удивленіе по этому поводу Викторіи, она мн сказала:

— Я надюсь, это потому, что мы любимъ Бога, но, мн кажется, тутъ не меньшую роль играетъ и наша любовь другъ къ другу, или, если хотите, желаніе приблизить Его къ намъ, чтобы мы могли и Его любить, какъ всхъ прочихъ. Нехорошо, когда онъ слишкомъ далекъ. Я думаю, въ этомъ-то и причина, почему нкоторые изъ бдныхъ дикарей, о которыхъ мы читаемъ въ книгахъ, такъ долго не поддаются обращенію. Имъ надо показать что-нибудь опредленное, дать имъ почувствовать сильную руку, увидать лицо, дышащее человческой любовью. Они всегда начинаютъ съ того, что молятся прежде всего на миссіонера. И пусть ихъ! отчего не позволить имъ этого? Потомъ, когда поумнютъ, поймутъ и будутъ длать, какъ надо. Знаете, при всхъ моихъ преимуществахъ, я иногда способна упасть на колни и молиться ребенку, или какому-нибудь предмету, напримръ, розовому кусту… Должно быть, старый грхъ — язычество — у насъ въ крови… Только смотрите, никому не говорите объ этомъ. Я бы умерла отъ стыда!

Я просилъ разршенія не присутствовать на остальныхъ четырехъ службахъ, на томъ основаніи, что я предпочитаю умственную молитву на свжемъ воздух, и когда я заврилъ, что такая форма благочестія освящена британскимъ обычаемъ, Викторія согласилась пойти со мной. Мы гуляли, разговаривали, прерывая бесду долгими паузами, рвали дикіе цвты, дышали ароматами лса, купались въ яркомъ горячемъ свт — это было восхитительно.

Во время одной изъ такихъ мечтательныхъ паузъ я поймалъ странный блескъ въ глазахъ Викторіи.

— Разскажите мн о томъ, какъ проводятъ день субботній въ Англіи,— попросила она, вкладывая свою руку въ мою.

О, моя родина, Англія! зачмъ не могу я говорить о томъ, что должно бы быть чтимо всми? зачмъ долженъ я молиться о томъ, чтобы Господь далъ мн силу сохранить тайну твоего субботняго дня? Страшный день раздленія классовъ, еженедльное видніе страшнаго суда съ его окончательнымъ раздленіемъ овецъ и козлищъ, которые — увы!— и никогда не были однимъ стадомъ, а теперь явно распались на два. Въ этотъ мрачный часъ воспоминаній я слышу сиплый звонъ колоколовъ молитвенныхъ домовъ, которые напрасно пытаются освжить затхлый воздухъ городовъ, населенныхъ духовно-умершими. Я вижу похоронныя процессіи избранныхъ, шествующихъ мимо лавочныхъ мальчишекъ, которые стоятъ кучками, поджидая, пока откроютъ лавки и, въ ожиданіи, выводятъ плевками на мостовой узоры, достойныя эпохи начатковъ декоративнаго искусства. Все это передо мной, какъ живое,— грязь и убожество твоихъ закрытыхъ рынковъ, кричащіе контрасты твоего воскреснаго убранства, боле оскорбительнаго для глаза, чмъ твои будничныя лохмотья! Среди глубокой воскресной тишины я слышу звонъ колокольчиковъ продавца булокъ и крики разнощиковъ и, въ виду этой худшей изъ всхъ утратъ — утраты красоты, спрашиваю себя — что потеряно нами? что найдено малыми сими!

XI.
Парусъ.

На другое утро меня разбудилъ пушечный выстрлъ, вызвавшій въ поселк какое-то странное смятеніе. Я едва усплъ одться и присоединиться къ старику губернатору, ожидавшему меня въ гостиной, какъ вбжалъ, запыхавшись, островитянинъ и объявилъ, что съ мыса виднъ корабль и притомъ англійскій, королевскій.

Англійскій корабль! Не удивительно, что въ одно мгновеніе весь поселокъ былъ на ногахъ. Корабль, имющій право поднимать королевскій флагъ, корабль — представитель авторитета и могущества Англіи! Въ этотъ день вс работы на остров были прекращены.

Губернаторъ облекся въ праздничный сюртукъ и принялся распоряжаться.

— Какое счастье, что сегодня прибой не очень силенъ. она, бги скоре на мысъ съ блымъ флагомъ и подай имъ сигналъ, что все, молъ, благополучно. А ты, Квинталь, или на берегъ и смотри, какъ они будутъ перебираться черезъ буруны. Ну, ребята, кто же изъ васъ возьметъ ихъ къ себ на постой?

Вопросъ о томъ, гд помстить офицеровъ, обсуждался всми островитянами сообща. Каждый изъ нихъ добивался чести пріютить у себя человка, носящаго форму англійскаго королевскаго флота. Съ полдюжины отцовъ семействъ заразъ предложили помстить у себя столько же гостей. Довольно крупный споръ вышелъ изъ-за капитана, который ex-effcio достался бы губернатору, если бы не то обстоятельство, что свободная комната въ дом его превосходительства была уже занята мною. Я предложилъ устраниться, но моя великодушная хозяйка не хотла и слышать объ этомъ.

— Я нашла его, отецъ, и онъ принадлежитъ мн,— объявила Викторія, повторивъ опять ту же фразу, которую она произнесла въ первую нашу встрчу, и которая нкогда заставила меня заподозрть существованіе рабства на остров. Надо бы, чтобы при этой попытк третировать меня, какъ вещь, кровь свободнорожденнаго хлынула мн въ лицо, но этого не случилось.

Капитанъ присужденъ, наконецъ, школьному учителю, женщины спшатъ домой накаливать печи, и сборище расходится. Но каждая изъ отдльныхъ группъ, на которыя оно распалось, представляетъ собою какъ бы подкоммиссію по устройству торжественнаго пріема, такъ какъ во всхъ только и рчи, только и заботъ, что объ удобствахъ и развлеченіяхъ дорогихъ гостей. Вс поглощены этимъ общественнымъ интересомъ, единственное исключеніе составляютъ двое тяжущихся, которые намрены аппеллировать на ршеніе мстнаго суда къ верховному трибуналу, изображаемому капитаномъ британскаго военнаго судна. Сейчасъ они заняты тмъ, что бросаютъ жребій, кому первому говорить на суд.

Губернаторъ спшитъ на пристань, требуетъ, чтобы ему моментально было подано его китоловное судно и экипажъ, состоящій изъ трехъ матросовъ, и нашъ флотъ съ скромною гордостью отправляется на встрчу королевскому судну. Судно стоитъ почти у самаго берега, благо это позволяетъ глубина, и, когда губернаторъ подъзжаетъ къ нему, мы отлично видимъ все, что происходитъ. Его превосходительство снимаетъ шляпу и дергаетъ себя за хохолъ, котораго не имется. Со временъ Георга III, въ его роду перевелись прически съ хохломъ спереди, но жестъ уцллъ и продолжаетъ выражать уваженіе. Капитанъ жметъ ему руку и представляетъ его своимъ офицерамъ, которые длаютъ то же. Затмъ вс покидаютъ чистую блую палубу и спускаются внизъ, гд, очевидно, ждетъ угощеніе. Вернувшись, губернаторъ садится въ катеръ и съ нимъ офицеры. Онъ самъ правитъ рулемъ, ибо только здшнему уроженцу въ пору справиться съ нашимъ прибоемъ, избжавъ всхъ подводныхъ скалъ и камней. Они выждали за линіей прибоя, пока дозорный, поставленный на берегу, не махнулъ шляпой, затмъ ринулись сразу, благополучно выскочили на гребень волны — и вотъ они уже на берегу.

Двое изъ офицеровъ оказываются моими старыми пріятелями — удивительно малъ этотъ міръ! Что касается островитянъ, можно подумать, что вс прибывшіе ихъ старые друзья — такъ радушенъ и горячъ пріемъ. Мужчины, женщины и дти наперерывъ спшатъ пожать руку гостямъ, одна двушка поднесла цвты капитану, онъ цлуетъ ее, его офицеры цлуютъ другихъ двушекъ, отцы, братья и кузены кричатъ ‘ура’, и вс очень довольны.

Затмъ мы ведемъ гостей по крутымъ тропинкамъ въ зданіе школы. Это веселое, радостное шествіе, въ которомъ принимаютъ участіе вс: старъ и малъ.

Здсь капитанъ вноситъ въ списки имя своего корабля и нкоторыя другія подробности и принимаетъ депутацію стариковъ, явившихся съ цлью обмна продуктами. Корабль нуждается въ вод, ямс и картофел, мы нуждаемся въ мдномъ и желзномъ товар. Условія мны устанавливаются согласно писанному тарифу, и старйшины удаляются, чтобы озаботиться доставкою мстнаго товара. Они плохіе торговцы: въ этомъ году ямса мало, но они не повышаютъ цны на него, и я не могу заставить ихъ понять, что они имютъ полное право сдлать это, что это будетъ честный заработокъ. ‘Разв въ топорахъ меньше стали, чмъ прежде’, спрашиваютъ они,— ‘чтобы давать за нихъ меньше ямса?’ Я помнилъ положеніе, что цнность вещи опредляется тмъ, сколько она приноситъ дохода, и старался втолковать это имъ, но они только головами качали. Мн въ первый разъ бросилось въ глаза, что здшніе жители совершенно лишены отъ природы склонности къ экономическимъ спекуляціямъ и что, при всей ихъ религіозности, они, пожалуй, нуждаются въ миссіонер, который научилъ бы ихъ этому. Они недостаточно развиты, у нихъ нтъ спеціальнаго чутья… а, впрочемъ, пока довольно объ этомъ.

Тмъ временемъ гостей развели по квартирамъ. Капитанъ сіяетъ добродушіемъ и привтливостью. Онъ уже предвидитъ, какъ онъ будетъ читать предъ лордами адмиралтейства свой докладъ о нравахъ, обычаяхъ и образ жизни этихъ простодушныхъ островитянъ, и какія статьи появятся потомъ въ ежедневныхъ газетахъ. Здсь такъ легко и свободно дышется посл оффиціальныхъ пріемовъ въ большихъ портахъ Тихаго Океана и французской полировки южно-американскихъ доновъ, сильно попорченной благодаря пребыванію въ знойномъ климат.

Островитяне любопытны, какъ дти, и, какъ дти, засыпаютъ гостей вопросами. Они вытаскиваютъ изъ офицерскихъ ноженъ шпаги, проводятъ пальцами по тупой сторон и восхищаются блестящимъ лезвіемъ дамасской стали. Нкоторые изъ нихъ еще никогда не видали военнаго мундира, и ни одинъ не можетъ досыта наглядться на него. Они питаютъ полное довріе къ чести носящихъ этотъ мундиръ и всей душой предаются удовольствію, не предвидя отъ этого ничего дурного. Вс правила поведенія, принятыя на остров, по отношенію къ гостямъ отмнены. Двушки идутъ, куда хотятъ и съ кмъ хотятъ, у самаго захудалаго офицерика имется адьютантъ и проводникъ женскаго пола. За капитаномъ ухаживаетъ ни боле, ни мене, какъ самъ губернаторъ, хотя мн, думается, онъ предпочелъ бы послдовать примру своихъ офицеровъ. Губернаторъ окружаетъ его тонкой учтивостью и предоставляетъ ему распоряжаться, какъ бы сложивъ съ себя званіе и обязанности главы правленія.

И, дйствительно, сейчасъ онъ не глава — по крайней мр, не верховный судья. Я уже говорилъ, что, въ силу конституціи, высшей судебной инстанціей для насъ является флотъ королевы, а у насъ есть нершенное дло.

На другое утро, посл визита капитана, созывается судъ, засдающій въ кокосовой рощ. Губернаторъ предложилъ было собраться въ зданіи школы, но капитанъ нашелъ, что это можно сдлать и на прогалин въ рощ, а его воля — законъ. Здсь тише, чмъ это, по большей части, бываетъ въ залахъ суда, такъ какъ шопотъ публики теряется подъ открытымъ небомъ, а щебетаніе птицъ мене надодливо, чмъ окрики пристава, призывающаго къ тишин. Легкій втерокъ не помха, ибо на стол нтъ бумагъ, которыя онъ могъ бы развять, а приносимое имъ благоуханіе деревенскихъ садовъ могло бы значительно улучшить атмосферу Линкольнсъ Ина.

Я никакъ не могъ взять въ толкъ дла, которое предстояло разобрать гостямъ — и не удивительно, ибо оно поставило въ тупикъ вс наши суды. Кошка найдена была убитой,— для начала, это достаточно ясно, но вскор затмъ начиналось недоумніе. Кто убилъ кошку? Это также было выяснено — ее убилъ нкій Илья Маколь. Есть-ли какое-либо оправданіе его поступку?— Онъ жалуется, что кошка душила его цыплятъ, и посл нсколькихъ успшныхъ ночныхъ набговъ, стоившихъ жизни не одному изъ его питомцевъ, онъ, въ свою очередь, лишилъ жизни кошку. Законъ о такихъ случаяхъ говоритъ совершенно ясно: кошка, убивающая домашнюю птицу, должна быть сама убита. Но для этого необходимо, чтобы преступное дяніе было доказано, чтобы виновная была поймана на мст преступленія,— такъ гласитъ статья уложенія, нарочито прочитанная губернаторомъ, по просьб суда. Были ли въ данномъ случа фактическія доказательства настолько убдительны, какъ того требуетъ законъ, была ли кошка поймана съ поличнымъ? Хозяинъ цыплятъ, какъ человкъ добросовстный, могъ сказать только, что кошка имла привычку по вечерамъ усаживаться вблизи его курятника, чтобы насладиться вечерней прохладой, и что посл каждаго такого визита, на утро онъ не досчитывался одного или нсколькихъ цыплятъ. Онъ, выражаясь его словами, сложивъ два и два, далъ волю своимъ чувствамъ и ‘сплавилъ кошку’ (въ этомъ мст его показанія, губернаторъ попросилъ его не забывать, въ чьемъ присутствіи онъ находится, и не употреблять такихъ выраженій), посл чего цыплята перестали исчезать. Кром того, при посмертномъ изслдованіи казненной, онъ нашелъ небольшое перышко, приставшее къ мху. Прижатый къ стн допросомъ, онъ, однако, вынужденъ былъ сознаться, что никогда не видалъ, чтобы кошка заглядывала въ курятникъ, напротивъ, голова ея всегда была обращена въ другую сторону. Нердко она съ озабоченнымъ видомъ мурлыкала себ подъ носъ свою псенку, а жесты ея ничуть не носили угрожающаго характера, настолько, что въ самый моментъ нанесенія ей рокового удара, она умывала лапкой свою мордочку. Убійца не могъ отрицать, что по сосдству было много другихъ кошекъ, онъ не отрицалъ также, что цыплята часто взлетали на заборъ, на которомъ любила сидть кошка, и что который нибудь изъ нихъ могъ потерять перышко, найденное на убитой. Представляя вс эти возраженія, владлецъ кошки повергалъ свою жалобу на усмотрніе верховнаго суда. Низшія инстанціи,— т. е. сначала губернаторъ, въ качеств главнаго судьи, затмъ жюри,— отказали ему въ иск. Окончательный приговоръ долженъ былъ произнести капитанъ военнаго корабля флота ея величества, ‘Ролло’.

Капитанъ былъ, видимо, смущенъ, это было замтно уже по тому, какъ часто онъ обращался къ своему помощнику, прося огня, чтобы раскурить сигару. Слова закона: ‘виновная должна быть поймана съ поличнымъ’ являлись для него камнемъ преткновенія, это было замтно по всему.

— Гд вы нашли перо,— спросилъ онъ, наконецъ,— не по близости ли къ хвосту, куда оно могло прилипнуть въ то время, когда кошка сидла на забор?

Это былъ наводящій вопросъ, но никто, повидимому, не замтилъ этого маленькаго отступленія отъ принятой процедуры.

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ убійца, — я нашелъ перо на щек, какъ разъ подъ правымъ усомъ.

— Я полагаю, это ршаетъ дло,— сказалъ судья. Кошка умывалась посл того, какъ съла птицу.

— Да, это ршаетъ дло,— подтвердилъ его помощникъ, старшій лейтенантъ.

— Это несомннно ршаетъ дло,— категорически заявилъ корабельный докторъ, хотя ему, какъ постороннему человку, вовсе не было надобности высказывать свое мнніе.

— Это ршаетъ дло,— сказалъ и губернаторъ,— мн не пришло въ голову предложить ему этотъ вопросъ.

— Это ршаетъ дло,— хоромъ согласились поселяне и въ томъ числ — странно сказать — хозяинъ убитой кошки.

Такимъ образомъ, верховный судъ утвердилъ приговоръ низшихъ инстанцій.

XII.
Три дня.

Покончивъ съ длами, мы приступаемъ къ удовольствіямъ. Корабль простоитъ здсь всего три дня и надо воспользоваться этимъ временемъ какъ можно лучше, взять отъ каждаго драгоцннаго часа все, что только возможно, какъ если бы это былъ послдній часъ нашей жизни.

Прежде всего — визитъ на корабль, по приглашенію. Ради нашего прізда судно принарядилось и вывсило нсколько флаговъ, насъ привтствуютъ пушечнымъ выстрломъ, дутъ вс. Капитанъ встрчаетъ насъ на палуб съ такимъ видомъ, какъ будто онъ никогда не бывалъ на берегу, и каждому, вскарабкавшемуся на бортъ, горячо пожимаетъ руку, хотя видлся съ нимъ всего какой-нибудь часъ тому назадъ. Онъ въ эполетахъ и фуражк съ кокардой, по особой просьб губернатора, офицеры также облеклись въ самую парадную форму. Экипажъ, успвшій лишь мелькомъ взглянуть на жизнь островка, но присмирвшій и посл этихъ мимолетныхъ наблюденій, старается выражаться какъ можно изысканне и угощаетъ насъ концертомъ. Оркестръ состоитъ всего только изъ скрипки и аккордеона, репертуаръ изъ площадныхъ псенъ, какія поютъ въ кафе-шантанахъ. Эти псни какъ-то не звучатъ въ чистомъ воздух нашихъ береговъ, имъ словно не достаетъ атмосферы ихъ родного болота. Простодушные островитяне слушаютъ и врятъ, что ничего худого тутъ нтъ,— вдь это же англійскія псни,— но все-таки готовы усумниться — не въ насъ, а въ самихъ себ — прелестныя первоначальныя сомннія невинныхъ душъ! Нкоторыя псни абсолютно непонятны для нихъ: имъ не можетъ быть понятенъ этотъ юморъ грязи и пошлости жизни. ‘Джэкъ въ бумажномъ воротничк — грошъ ему цна’.— Что тутъ смшного для нихъ? Они не носятъ воротничковъ вообще, слдовательно, не носятъ и бумажныхъ, слдовательно, не расходуютъ на эту принадлежность туалета ни грошей, ни фунтовъ.

По той же самой причин они остаются совершенно безчувственными къ жалобнымъ возгласамъ: ‘О папа, милый папа, ветошники пришли!’ — ‘Что это такое — ветошники?’ — шепчетъ мн Викторія. Какъ забавно, что она не знаетъ самыхъ элементарныхъ вещей!— ‘Тссъ, Викторія’,— говорю я,— не теперь — когда вс уйдутъ,— это взяло бы слишкомъ много времени, пожалуй, цлый день. Слушайте лучше пніе, это — народная баллада’.

Слдуетъ комическая фантазія, гд весь юморъ построенъ на игр словъ.

А sloth is not an idol,

А bride can’t wear а bridle,

Though surely by the (h)altaf she is led,

Sixpence is not а tanner,

А bridegroom’s not а banner

Though the banns he will put up before he’s wed *).

*) Увалень не идолъ, на невсту не надваютъ узды, хотя и ведутъ ее (въ поводу) къ алтарю, шестипенсовикъ не кожевникъ, женихъ не хоругвь, хотя онъ и обязанъ длать оглашеніе въ церкви передъ внчаніемъ.

Я дрожу: еще немного — и вся тайна выйдетъ наружу, тайна мрака духовнаго, въ которомъ пребываетъ такое множество нашихъ братьевъ, въ то время, какъ лордъ Теннисонъ совщается съ своимъ портнымъ, а дилеттантизмъ мечтаетъ о ежемсячномъ засданіи Общества Броунинга и пренебрегаетъ ими, какъ сюжетами. Еще немного, и островитяне, пожалуй, заподозрятъ, что красота и тонкій вкусъ выращиваются жидами спеціально для Мэйфера, все равно, какъ большіе ананасы, и что сами поэты не что иное какъ садовники, выносящіе свои произведенія на рынокъ для продажи богачамъ. Эта трущобная поэзія грозитъ убить весь блескъ торжественнаго пріема, отъ газовъ, подымающихся изъ швейныхъ мастерскихъ, потускнлъ даже золотой галунъ на капитанской фуражк.

— Какъ пріятно, должно быть, обладать вашимъ англійскимъ чувствомъ юмора,— говоритъ Викторія,— и быть способнымъ наслаждаться всми этими забавными псенками!

Спасены! Они еще разъ взяли всю вину на себя.

Мы расхаживаемъ по кораблю, осматриваемъ оружейную, пробуемъ кортики, всовываемъ головы въ жерло огромной пушки, по очереди, стоя въ рядъ, подъ наблюденіемъ капрала, закусываемъ въ капитанской кают, отказываемся отъ вина, осматриваемъ все, что только можно, и повсюду задаемъ нелпые вопросы. Незабвенный день! Одинъ изъ матросовъ исполняетъ ради нашего удовольствія англійскую матросскую пляску, три нашихъ двушки — ритмическій танецъ таитянокъ для удовольствія матросовъ. Капитанъ обо всемъ разспрашиваетъ и записываетъ,— все въ виду своего будущаго доклада лордамъ адмиралтейства. Кое съ кого изъ насъ уже сняли фотографическія карточки — нтъ, здсь слишкомъ, безумно весело! Старикъ губернаторъ принимаетъ серьезный видъ и подаетъ знакъ къ отъзду. Спускаютъ катера, маленькое китоловное судно забираетъ обратно свой грузъ, лодки, прыгая по волнамъ, везутъ насъ обратно. Уже совсмъ стемнло, но радостямъ еще не конецъ: когда мы выходимъ на берегъ, съ корабля взвивается ракета, и на немъ зажигается синій огонь, какъ бы для того, чтобы сказать вамъ: ‘Спокойной ночи!’ Незабвенный день!

А впереди еще нсколько такихъ же,— теперь наша очередь принимать и чествовать дорогихъ гостей. Наши двушки водятъ ихъ по всему острову, показываютъ имъ пещеру рзныхъ изображеній, пещеру наблюдателя, мысъ, помогаютъ имъ вскарабкаться на вершину, осторожно ведутъ ихъ по краю утеса и внизъ, по скату, какъ, бывало, меня моя нянька. Гости пытаются обойтись безъ вожатыхъ и очень скоро раскаиваются въ своей дерзости, причемъ имютъ жалкій видъ тонущихъ Цезарей, зовущихъ на помощь. Такіе же плачевные для нихъ результаты даетъ и водяной спортъ. Кто изъ насъ, какой храбрецъ ршится послдовать за этой морской нимфой, бросающейся въ буруны съ доской въ рукахъ и ныряющей до тхъ поръ, пока она не очутится на самомъ гребн волны, посл чего она ложится плашмя на лож изъ кипящей блой пны и вмст съ волною катится внизъ. Волна съ грохотомъ разбивается объ утесы, вы ожидаете увидть размозженное, изуродованное тло и видите передъ собой только смющуюся Венеру, подымающуюся цлой и невредимой изъ морской пны.

Сама природа ласково улыбается намъ и дополняетъ великолпіе праздника дивными солнечными закатами, обливающими несказанной красотой лсъ и горы. Въ эти часы все затихаетъ, все сливается въ одну цльную картину, дышащую покоемъ и миромъ, даже немолчный гулъ буруновъ, въ ихъ неустанной борьб съ прибрежными скалами, не нарушаетъ гармоніи.

Попозже, когда стемнетъ, мы ловимъ рыбу при свт факеловъ въ густой тни скалъ, надъ нами высокія сверкающія стны утесовъ, подымающихся къ самому небу, облитому луннымъ свтомъ, внизу подъ нами, за узенькимъ кругомъ огней — глубокая-глубокая вода, черная, страшная. Треска стаями плыветъ на огонь,— какъ это длаютъ и существа получше ея — и въ благодарность за такое стремленіе къ свту ее прокалываютъ пятизубой вилкой. Двушки, кто половче, сидятъ впереди, съ вилками наготов въ рукахъ, въ ожиданіи очереди, и въ этой поз очень напоминаютъ Британію, какъ ее изображаютъ на монетахъ въ полпенни. Потомъ он берутся за весла, и мы выплываемъ изъ тни на серебристую гладь и затмъ плывемъ дальше къ зеленому берегу. Здсь снова концертъ, на этотъ разъ нашъ собственный,— простыя псни встрчи и разлуки, по большей части сочиненныя школьнымъ учителемъ, исполняемыя хоромъ двичьихъ голосовъ, въ такой передач, принимая во вниманіе время и мсто, он звучатъ, какъ истыя откровенія боле глубокаго смысла жизни. Слушая ихъ, невозможно сомнваться, что настанетъ время, когда духъ побдитъ плоть, что жизнь прекраснйшее изъ прекрасныхъ искусствъ, или ничто, что объ этомъ-то и говоритъ намъ природа, исполняя завтъ скрытаго за ея покрываломъ невдомаго.

Старикъ губернаторъ все время задумчивъ и еще задумчиве становится онъ въ моментъ разставанія, когда вс участники этого великаго совта душъ расходятся парочками, теряясь въ лучистомъ сумрак южной ночи. Это — послднее сборище: завтра корабль пускается въ путь. Губернаторъ ведетъ насъ мимо своего коттэджа и проситъ заглянуть къ нему на перепутьи.

— Я желалъ бы, чтобы вы, господа, никогда не заглядывали къ намъ,— шутливо говоритъ онъ гостю: или, если заглянете, чтобы ужъ не узжали обратно. Для нкоторыхъ изъ васъ это мимолетное удовольствіе, препровожденіе времени, и только,— а у насъ есть такія, кому это всю жизнь перевернетъ. Я слыхалъ отъ своего дда, что за радость для матросовъ, когда крикнутъ: ‘Команда на берегъ!’ — но вдь эта радость имъ не въ диковинку. А наши двушки не умютъ забывать: такія ужъ он уродились. Иная тоскуетъ, тоскуетъ, да такъ и помретъ съ тоски посл вотъ такого визита къ намъ королевскаго судна. Я самъ знавалъ такихъ. Он думаютъ, что это только начало,— изъ вашей команды, кто помоложе, тоже думаютъ это, капитанъ,— но я, что это конецъ, что имъ больше не сойтись никогда. Они уже не встртятся, сэръ, въ этомъ мір — хотя, можетъ быть, въ эту самую минуту вырзываютъ повсюду любовные узлы (восьмерки) на деревьяхъ, чтобы уврить себя, что они соединены на всю жизнь.

Случайное упоминаніе о любовныхъ узлахъ, повидимому, навело его на новую мысль.

— А жалко все-таки изъ за глупостей портить деревья. Вы извините меня, мн бы слдовало пойти взглянуть…

И онъ, крадучись, пошелъ дозоромъ охранять общественное достояніе. На смну ему, очевидно, вызванная имъ изъ сада, пришла Викторія занимать гостя. Но Викторія не говорила ни слова. Вс эти дни, что здсь были зазжіе гости, она была непохожа сама на себя, стала задумчива, грустна, замкнута въ себ, не принимала участія ни въ какихъ развлеченіяхъ и, лишь время отъ времени, скучающимъ голосомъ задавала вопросы. Я чувствовалъ, какой услуги она ждетъ отъ меня, и взялъ на себя вести разговоръ, что мн вовсе не было трудно, такъ какъ у насъ съ капитаномъ нашлось немало общихъ знакомыхъ. Онъ зналъ, кром того, кое кого изъ моихъ родныхъ и, между прочимъ, сообщилъ мн, что одинъ мой кузенъ, большой повса, поступившій на службу во флотъ, недавно перешелъ на Tanis, который отправился стаціонеромъ въ Китай.

— Tanis былъ здсь три года назадъ,— сказала Викторія очень тихо, но глядя прямо въ лицо капитану, какъ мн показалось, печальнымъ взглядомъ.

— Я знаю, я принималъ это судно въ Портсмут, когда оно вернулось изъ плаванія. Весь экипажъ только и говорилъ что о вашемъ очаровательномъ островк, у меня тогда еще зародилось желаніе побывать здсь.

— Вы, можетъ быть, знаете мичмана на ‘Tanis’?— спросила Викторія еще тише, глядя какъ-то внутрь себя.— Гд онъ теперь?

— Какого мичмана?— былъ весьма естественный вопросъ капитана.

Если Викторія и знала фамилію, она, видимо, не желала ее назвать.

— Это высокій молодой джентльменъ,— пояснила она съ большей живостью, но останавливаясь посл каждаго слова, чтобы дать капитану время собраться съ мыслями,— блондинъ, съ живою быстрою рчью, съ пріятнымъ смхомъ. Если вы когда нибудь слышали его пніе, вы, наврное, вспомните его.

Капитанъ покачалъ головой.

— Онъ выигралъ битву съ рабовладльцами на западномъ берегу Африки.

— Какую битву, милая барышня?

— Битву.

— Вы хотите сказать, что онъ былъ на судн, которое потопило одинъ изъ кораблей этихъ проклятыхъ торговцевъ живымъ товаромъ? Это случается каждый день.

— Онъ выигралъ битву, это все, что мн извстно,— повторила Викторія.— Онъ самъ сказалъ мн. Товарищи, помнится, звали его Кудряшемъ, потому что они завидовали его вьющимся волосамъ,— добавила двушка, красня, что ей приходится входить въ такія подробности, но ршившись дать вс возможныя свднія объ интересующемъ ее лиц для того, чтобы оно могло быть узнано.

Капитанъ наморщилъ лобъ, соображая.

— Кудряшъ, Кудряшъ… нтъ, я не знаю такого имени.

— Онъ носилъ оружіе — кортикъ.

— Кортики носятъ вс.

— Его смхъ былъ такъ веселъ и звонокъ!

Викторія, безспорно, повторялась, но, можетъ быть, только для того, чтобы еще немножко помочь капитану.

— Конечно, конечно!

— Но нкоторымъ еще больше нравилась его улыбка.

— Однимъ нравится одно, другимъ — другое.

На мой взглядъ, отвтъ не выдерживалъ критики, но надо и то взять во вниманіе, что ему приходилось круто.

— Они, кажется, вс носятъ такія пуговицы?— спросила, наконецъ, двушка, показывая свое единственное украшеніе.

— Да, знаете, у мичмановъ пуговицы у всхъ одинаковы, это-то и худо! Тоже самое и кортики, да и головы почти у всхъ кудрявыя. Эти молодцы вс на одинъ покрой, точно ихъ въ одной форм отливали. Ихъ бы, по моему, штемпелевать надо, чтобы можно было отличить одного отъ другого.

Викторія отошла и сла въ уголокъ въ тни.

Слдующее утро было прощальнымъ — но кто бы могъ это подумать? Оно началось совершенно также, какъ и предыдущія, ранними прогулками по холмамъ, смхомъ, обмномъ мелкими подарками въ знакъ памяти. И дальше все шло также, какъ въ прежніе дни, съ тою разницею, что этотъ день былъ послднимъ днемъ стоянки королевскаго корабля у нашихъ береговъ, и шлюпка уже ждала, чтобы забрать отъ насъ экипажъ. На прощанье насъ должны были почтить цлымъ пушечнымъ залпомъ, по личной просьб губернатора, а затмъ поднять королевскій флагъ и послать людей по реямъ. Двушки въ ожиданіи этого казались веселе, чмъ когда либо. Капитанъ, во глав своихъ офицеровъ, стоялъ на пристани, напротивъ него — губернаторъ, а на заднемъ план улыбающіеся островитяне. Оставалось выполнить еще одну церемонію: представители двухъ государствъ обнялись, и шлюпка, гд уже сидли вс наши отъзжавшіе гости, однимъ сильнымъ ударомъ веселъ оттолкнулась отъ берега.

Тугъ только, казалось, наши женщины поняли, что это взаправду разлука, и по берегу пронесся крикъ, леденящій кровь, подобный крику ‘Убиваютъ!’ въ ночи. Роковой даръ доводить каждое чувство до крайности, свойственный южнымъ натурамъ, сказался и тутъ. Веселье мгновенно смнилось горемъ, он кидались на земь, рвали на себ волосы, съ мольбой протягивали руки къ кораблю. Это была тропическая буря скорби. Я никогда не видалъ такого отчаянія, такой полнйшей безнадежности. Больно было думать о томъ сколько горя въ мір, горя, которое преслдуетъ, какъ тнь, всякую радость, кладетъ свою печать на каждый фактъ бытія отъ колыбели до могилы, отъ вступленія въ жизнь до ухода изъ нея, какъ бы для того, чтобы лишить человка всякаго лживаго утшенія, всякой надежды хотя бы на перемну, ибо перемны нтъ и не будетъ: крикомъ боли начинается горестный человческій опытъ и стономъ кончается онъ, что бы ни происходило въ промежутк. Бдныя, бдныя! для нихъ вся красота міръ потонула въ ихъ слезахъ. Я ощущалъ приливъ такой безумной жалости, что готовъ былъ убить ихъ въ то время, когда он извивались здсь на земл. Все что угодно — лишь бы только прекратить эти нескончаемые, мучительные вопли горя. Три дня блаженства прошли, а впереди рядъ тоскливыхъ лтъ, и вмсто всякой надежды — прислушайтесь, что напваетъ губернаторъ по дорог домой:

Не видать тебя мн больше, Робинъ,

Не гулять намъ вмст при лун!

XIII.
Моя миссія.

Глубокое уныніе, тяжкая усталость душевная — вотъ послдствія нашей великой утраты. Словно Смерть пронеслась надъ нами и тнь, брошенная ею, не исчезаетъ и отъ нея меркнетъ даже солнечный свтъ. Мы снова принимаемся за работу, но вначал длаемъ все, какъ автоматы. Какъ будто что-то и длается, а результатовъ не видно. димъ и пьемъ мы также механически. Кто-бы взглянулъ на насъ съ высоты птичьяго полета, пожалуй, предположилъ бы, что предъ нимъ выставка восковыхъ фигуръ въ огромномъ размр. Наша рчь уныла, какъ демонстрація фонографа, темы безразличны, голоса почти беззвучны. Никто не заговариваетъ о корабл, словно онъ ушелъ и сгинулъ.

Викторія, повидимому, горюетъ не меньше другихъ, хотя ея доля участія въ общей скорби не можетъ быть велика. Меня она теперь не допускаетъ къ себ,— врне говоря, я вижу, что не нуженъ ей, и держусь въ сторон. Когда она идетъ на мысъ, я иду въ пещеру Наблюдателя, и мы тоскуемъ на двухъ противоположныхъ высотахъ. Выполнивъ свои несложныя обязанности хозяйки дома, она исчезаетъ на цлый день. Я провожу большую часть времени въ библіотек губернатора, читая и перечитывая пожелтвшія страницы британскихъ классиковъ,— также наслдіе какого нибудь стараго затонувшаго коробля. Тамъ и сямъ закладка, словно нжный женскій палецъ, указывающій мсто, гд можно почерпнуть отдыхъ и бодрость. Надо быть терпливымъ: можетъ быть Викторія сама скажетъ мн, когда заговорить.

Но, въ конц концовъ, я устаю ждать тмъ скоре, что до сихъ поръ она длилась со мной каждою мыслью, и въ одинъ прекрасный день отправляюсь на поиски. Я нахожу ее въ лсу, въ укромномъ уголк къ югу отъ горной цпи. Она лежитъ въ высокой трав, обрывая лепестки цвтка, повидимому, спокойная.

— Викторія?

— A! я думала о васъ, и вы пришли,— говоритъ она, поворачивая ко мн голову, безъ всякаго признака удивленія.

— Какъ могъ я знать, что вы хотите меня видть?

— Я сама этого не знала до сегодня.

— Изъ за чего вамъ мучиться, Викторія?

— Я вовсе не страдаю въ томъ смысл, какъ вы думаете, но другія страдаютъ, это всякому видно.

— Ну что-жъ, это ихъ дло, никого другого это не касается, кром, разв, вашего батюшки. Но вы то причемъ? Вдь вы же не губернаторъ острова.

— Я — дочь губернатора,— сказала она другимъ тономъ.— Но что можетъ сдлать мой отецъ? Что можетъ сдлать кто бы то ни было, кром, пожалуй, васъ? Вы должны помочь намъ. Только вы одни можете помочь. Безъ васъ мы такіе бдные, заброшенные.

— Что вы хотите сказать?

— Это горе…

— Пройдетъ черезъ недлю. Дайте срокъ. Всему свой чередъ.

— Я не хочу, чтобы оно такъ прошло и замерло безплодно. Если оно умретъ, съ нимъ умретъ многое.

— Такъ боритесь съ нимъ, подавите его.

— Нтъ, нтъ, нтъ! Какой вы злой! Вамъ бы все давить, убивать. Горе или слабость не убьешь тмъ, что будешь, какъ вы говорите, бороться съ нимъ. Скоре оно убьетъ васъ. Я знаю! Вы думаете, я не пробовала? Слушайте лучше, что я вамъ скажу. Когда вы слабы, или сознаете, что поступили дурно, не вступайте въ борьбу со своимъ сердцемъ и не докучайте ему прописной моралью. Сердце вырвется изъ клтки и всю эту мораль перевернетъ по своему или, что еще хуже, само возстанетъ на васъ и выйдете вы изъ этого боя израненный и усталый — только и всего. А если и выиграете битву, передъ вами будетъ или мертвецъ, или рабъ. Хорошій спутникъ для союза на жизнь и смерть!

— И вы предпочитаете бгство. Такъ-то воюютъ женщины?

— О, теперь заплъ дроздъ пересмшникъ! Ну, что-жъ смйтесь, а все-таки это врно. Именно бжать надо, но только съ тмъ, чтобы подняться ступенью выше. Отршитесь отъ своей слабости, и дурныхъ чувствъ и старайтесь сдлаться лучшимъ — вотъ и все. Не тратьте даромъ силъ на болот, на горахъ легче дышется. Это мн сказалъ одинъ старикъ, который жилъ въ Индіи съ тамошними жрецами, и я ему дала за это немного ямса. Онъ служилъ поваромъ на одномъ китоловномъ судн. А вы все говорите, что мы не умемъ торговать.

— Но какое же это иметъ отношеніе къ моей цлительной сил? Вотъ чего я не могу понять.

— Ведите насъ, помогите намъ подняться ступенью выше,— сказала Викторія, кладя руку мн на плечо.

— Что вы хотите сказать?

— Просвтите насъ. Сдлайте насъ похожими на англичанъ. Поставьте предъ нами боле широкія задачи. Намъ чего-то недостаетъ, но чего — я не могу сказать. Здсь все такъ прекрасно — яркое солнце, любимые друзья, тишина, пніе, море, даже втеръ въ лсу! А все-таки чего-то недостаетъ. Я это чувствую. Потому-то королевскія суда и не возвращаются къ намъ никогда. Мы вс, какъ будто дти.

— И оставайтесь такими.

— Нтъ, нтъ. Мы хотимъ походить на васъ. Это царство младенцевъ. Помогите намъ стать большими и хорошими. Вы знаете тайну: вы жили тамъ.

— Что же мн надо длать?

— Поговорите съ отцомъ. Отецъ поговоритъ съ народомъ. Онъ не видитъ всего такъ ясно, какъ я вижу, но вы можете открыть ему глаза. Потомъ мы устроимъ митингъ и сразу начнемъ жить такъ, какъ живутъ въ Англіи.

Это было соблазнительно, спора нтъ: сдлаться Моисеемъ Тихаго океана, сформировать націю! Если подумать, они, пожалуй, и вправду на ложномъ пути. Я вспомнилъ свою попытку уяснить имъ принципы мновой торговли при обмн ямса на топоры. На первый взглядъ это пустяки, но если освтить такой фактъ надлежащимъ образомъ, онъ получаетъ весьма серьезное значеніе. Какое убожество духовное! Какое скудоуміе! Они не умютъ даже распорядиться собранными ими растительными продуктами, не знаютъ простйшихъ принциповъ распредленія. Да и вообще у нихъ никакихъ принциповъ нтъ, одн только прекрасныя эмоціи, никакого знанія жизни, искусство если и есть, то только безсознательное. Честное слово, они живутъ, какъ лиліи въ пол, даже не какъ орхидеи — т, по крайней мр, выращиваютъ, холятъ ихъ. А эти растутъ, какъ трава, словно здсь не человчій поселокъ, а лугъ съ цвтами. Въ самомъ дл, не разыграть ли мн по отношенію къ нимъ роль шотландскаго садовника, по крайней мр разбить на лугу правильныя куртины и клумбы?

— Хорошо, Викторія. Я сдлаю все, лишь бы вы были счастливы, вы и вс ваши. Вы хотите цивилизовать свой народъ?

Ея улыбка была достаточнымъ отвтомъ.

— Я долженъ предупредить васъ заране, вамъ будетъ больно.

— А разв безъ этого можно исправиться и стать лучшими?

— Временами вы будете считать меня своимъ злйшимъ врагомъ.

— О, полноте! Когда вы поговорите съ отцомъ?

— Сегодня же вечеромъ. Но позаботьтесь, чтобы это осталось между нами, чтобы въ разговор участвовали только мы трое. Постороннихъ не нужно.

— Я позабочусь.

— А теперь, идите, милое дитя мое, оставьте меня одного — подумать,

Въ теченіе этого разговора Викторія все время постепенно понижала голосъ, какъ бы стараюсь убаюкать меня, незамтно привести къ благому ршенію и благому общанію. Посл моихъ словъ она совсмъ смолкла, но взглядъ ея былъ полонъ несказанной благодарности и надежды, когда она обернулась на ходу взглянуть на меня, неслышно скользя въ высокой трав.

XIV.
Заговоръ.

Боле удобнаго случая представиться не могло. Его превосходительство былъ въ этотъ вечеръ особенно разговорчивъ, даже болтливъ. Можетъ быть, это была просто реакція противъ унынія, царившаго на остров. Мы сошлись на лужайк передъ домомъ, и весь вечеръ до того, какъ идти въ комнаты ужинать, онъ осыпалъ меня любезностями, какъ нкогда Дунканъ, въ моментъ, когда онъ подвергался такой же смертельной опасности покушенія на его жизнь, какъ здсь на душевный покой человка, для котораго этотъ покой былъ тою-же жизнью. Я, зная, какая участь ждетъ его, не могъ не чувствовать себя таномъ Кавдорскимъ, между тмъ какъ Викторія, съ грустью долженъ сказать, выполняла роль леди Макбетъ. Она слдила за мной еще внимательне, чмъ леди Макбетъ за своимъ мужемъ и, какъ только я выказывалъ признаки желанія уклониться отъ задуманнаго страшнаго дла, она однимъ взглядомъ возвращала мн мужество.

— Мы понемножку оправляемся, сэръ, весело заговорилъ губернаторъ, по окончаніи ужина,— но все же выздоровленіе идетъ медленно. Завтра я намреваюсь наложить на нкоторыхъ взысканіе за вырзываніе надписей на деревьяхъ. Это заставитъ ихъ немножко встряхнуться и наведетъ ихъ на другія мысли. Въ сущности, могло бы быть хуже: я насчиталъ всего на всего три новыхъ восьмерки, четыре монограммы съ короной и якоремъ, два сердца, пронзенныхъ стрлами, одно безъ стрлы — и только, а я, кажется, побывалъ во всхъ укромныхъ мстахъ.

Это кстати. Приступимъ.

— Чего же иного могли вы ожидать отъ нихъ, другъ мой? Надо же имъ что-нибудь длать. Жизнь тянется здсь довольно таки скучновато.

Этотъ первый ударъ былъ страшенъ, бдный старикъ былъ совсмъ ошеломленъ.

— То есть какъ?— слабо выговорилъ онъ.

Я чуть было не остановился на полпути, такъ мн было жаль его, но Викторія улыбнулась мн изъ-за кресла отца. И я, закрывши глаза, нанесъ второй ударъ.

— Да такъ, скучно тутъ у васъ! Ни страстей, ни стремленій, ни возможности сдлать карьеру, люди вс на одинъ покрой, вс хороши, а нтъ того, чтобы одинъ былъ лучше другого, вс, что называется, однимъ миромъ мазаны.

— Меня это никогда не огорчало,— кротко сказалъ онъ.

— А между, тмъ, вы здсь — верховный судья и властитель.

— Ну что-жъ, если у насъ что нибудь неладно, укажите намъ, я радъ буду услыхать. Въ чемъ дло? чего намъ недостаетъ?

— Пожалуй, немногаго, мн кажется, вамъ нужно только больше разнообразія въ общественномъ устройств — вотъ и все.

— Это мы поправимъ, сэръ, смю васъ уврить, если только это можно поправить. Пожалуйста, продолжайте. Вы путешествовали, знаете свтъ, вамъ видне.

— Видите-ли, подъ разнообразіемъ въ общественномъ устройств я разумю раздленіе классовъ. Смотрите, какая великолпная градація въ этомъ отношеніи у насъ дома. Аристократіи — изящество, утонченность жизни, среднему сословію — нравственныя качества, которыя не равносильны утонченности жизни, но способствуютъ ей, низшему — черная работа, не имющая ничего общаго ни съ искусствомъ, ни съ нравственностью. Характерная отличительная черта всхъ прогрессивныхъ націй — та, что каждый человкъ добивается того, чтобы черную работу за него длалъ кто-либо другой, это именуется обыкновенно стремленіемъ къ высшему, къ лучшей жизни. Небольшая группа людей живетъ въ избытк, поко, почет, обладаетъ утонченными манерами и привычками, но такая жизнь дорога и, чтобы поддерживать эту казовую сторону жизни, чтобы дать возможность этой небольшой групп пребывать въ довольств и поко, многіе — большинство — отказываются отъ всякой надежды пользоваться этими хорошими вещами самимъ, образуютъ иногда настоящія касты, гд черная работа переходитъ изъ рода въ родъ, отъ отца къ сыну, какъ въ другихъ родахъ — должность оберъ-гофмаршала.

— Могу васъ уврить, сэръ, ничего подобнаго у насъ нтъ.

— Этотъ самоотверженный разрядъ носитъ много именъ. Иные зовутъ его классомъ рабовъ, но обыкновенно предпочитаются другія названія: ‘рабочіе’ или ‘низшіе’ классы, ‘дти труда’, это — термины боле вжливые и мене описательные. Эти классы берутъ на себя вс грязныя, неблаговонныя работы для того, чтобы т, другіе, могли благоухать и сть на фарфор, понятіе о хорошей жизни у первыхъ довольно примитивное. Вы же находитесь въ особомъ, весьма любопытномъ, чтобъ не сказать безпримрномъ, положеніи. У васъ нтъ этого необходимаго класса, — какъ вы могли обходиться безъ него такъ долго, это для меня тайна, но его не существуетъ, это фактъ. Не имя этого класса, вы, естественно, не можете имть и остальныхъ двухъ. У васъ нтъ средняго сословія — компромисса между высшимъ и низшимъ, а ваша аристократія — гд она? Можетъ быть, у васъ и есть собственная система самосовершенствованія, но въ чемъ она заключается, я не вижу.

— Совершенствоваться при условіи, что другіе отъ этого становятся хуже?

— Да, если хотите. Неравенство — наша религія, какъ удачно выразился одинъ великій человкъ. У насъ всякому бакалейщику желательно имть старшаго сына и даже иногда, въ вид скромнаго подражанія властямъ, младшую дочь.

— Мы не можемъ ничего измнить,— смущенно началъ губернаторъ, роясь въ карман,— это не дозволено нашими законами.

— А если того… новый законъ? предложилъ я,— маленькая поправка къ конституціи?

Онъ покачалъ головой.

— Не захотятъ они, не согласятся,— такъ, по крайней мр, я полагаю, по моему скромному разумнію.

— Можно заставить ихъ,— мрачно сказалъ я.

— Какъ же это ихъ заставить?

— Гмъ!

Но его превосходительство не помогъ мн ни однимъ словомъ.

— Оно, положимъ, трудненько. Вдь вамъ не на кого разсчитывать, въ случа, если бы вы нашли необходимымъ спасти общество,— у васъ нтъ гвардіи, отряда патріотовъ, лично вамъ преданныхъ, и оружія, кажется, нтъ?

— Есть общественный молотъ, другого оружія нтъ, сколько мн извстно.

— Ну-съ, хорошо, подумаемъ, раскинемъ умомъ. Посмотримъ, что было сдлано дома. Нсколько сотъ лтъ тому назадъ мы были не въ лучшемъ положеніи, чмъ вы теперь: у каждаго былъ свой клочекъ земли для обработки, свой выгонъ и поле, каждая хижина была полной чашей, что, несомннно, оказывало на ея хозяевъ нсколько деморализующее вліяніе, и настоящаго подчиненнаго сословія, класса рабовъ, въ сущности, не было. Но группа патріотовъ дворянъ скоро положила конецъ этому, обнесла изгородями выгоны, уничтожила мелкія фермы и создала пролетаріатъ, досел составляющій предметъ зависти и удивленія цлаго міра. Съ этого момента начинается новая эра — промышленная имперская Англія. Старая формула была — Англія для англичанъ, но, право же, англичане сами не знали, что имъ съ ней длать, новая гласитъ: Англія для ея лучшихъ людей, и посмотрите, до чего мы дошли.

— Да, вы удивительно ловко умете устраиваться, у васъ все идетъ въ заведенномъ порядк, какъ часы. Но мы, спаси васъ Господи, не таковы: у насъ пальцы слишкомъ неуклюжи.

— Вамъ надо овладть принципомъ движенія — въ этомъ все. Научите общество алкать и жаждать богатства, и голодъ и жажда — въ особенности жажда, создадутъ интенсивное мозговое возбужденіе, которое постоянно будетъ поддерживать машину въ ходу. Не доводите только этого до крайности, нехорошо, если ваше общественное движеніе будутъ смшивать съ прыжками пьяницы. Помните одно, что по нашей аргументаціи — безъ богатства нтъ роскоши, а безъ роскоши нтъ крохъ для Лазаря.

— О, Боже!— вздохнула Викторія.

— Увы мн, бдному!— вздохнулъ и отецъ ея, отирая потъ со лба.

— Вы сами можете подать примръ. Такія вещи часто начинаются съ мелочей. Я вижу, здсь у васъ на остров питаются, главнымъ образомъ, рыбой и овощами. Вы, какъ губернаторъ, должны быть на особомъ положеніи. Попробуйте сть, по крайней мр, три раза въ недлю мясо. Это уже составитъ отличіе, мало-по-малу можно пойти и дальше — присваивать себ наиболе вкусныя вещи, какъ, напримръ, сладкое мясо и гуявы, и объявить, что вы оставляете ихъ исключительно для своего стола. Основной принципъ — боюсь, что вы совсмъ иначе его понимаете — основной принципъ не въ томъ, что добросовстный трудъ одного человка цнится такъ же высоко, какъ добросовстный трудъ другого, въ смысл правъ на полученіе извстныхъ жизненныхъ удобствъ, но что, наоборотъ, заслуги каждаго человка взвшиваются отдльно, имъ производится сравнительная оцнка и кого цнятъ выше, тому полагается и большій кусокъ пуддинга. Достигнуть того, чтобы количество пуддинга вполн соотвтствовало характеру заслугъ каждаго — вотъ нашъ экономическій, даже, если хотите, нравственный нашъ идеалъ. Мы давно уже предоставили нашимъ правителямъ и другимъ людямъ дла потребный имъ излишекъ, теперь повсюду слышенъ крикъ: ‘Больше пуддинга провидцамъ, тмъ, кто ясне другихъ видитъ будущее!’ и этотъ крикъ веселитъ сердце, ибо свидтельствуетъ о нашемъ прогресс въ области истинно духовной жизни. Великій проповдникъ, великій писатель, художникъ, которому мы обязаны великими откровеніями въ области пластическаго искусства, иметъ право требовать, чтобы его тарелка была полна до краевъ, и скоро оно такъ и будетъ.

— Но не будетъ ли результатомъ этого то, что другіе получатъ меньше?— спросила Викторія. Она, какъ мн показалось, уже начинала раскаиваться, что приняла участіе въ заговор.

— О, да, конечно, но другіе вдь глупы.

— Они наши братья.

— Ну, это вдь только изъ любезности такъ говорится. Если не ошибаюсь, говорятъ нсколько иначе — ‘братья о Христ’.

— Они точно также чувствуютъ голодъ три раза въ день, все равно, какъ и мы,— возразила двушка, пылая негодованіемъ.

— Вы, кажется, начинаете думать, что я хочу цивилизовать васъ противъ вашей воли, боюсь, что такъ,— возразилъ я, помолчавъ.

Ея волненіе улеглось, тогда я продолжалъ:

— Затмъ, извините меня, мой другъ, но меня удивляетъ нсколько ваша церковь. Я не вижу въ ней іерархіи, восходящей скалы, гд на каждую ступень приходится нсколько больше пуддинга, чмъ на предыдущую низшую, а самая высшая представляетъ собой пространство въ нсколько акровъ, сплошь покрытое этимъ лакомствомъ. Говоря по правд, церковь начала съ очень малаго… Епископъ оркскій или Кэнтерберійскій, кардиналы, князья римской церкви — никогда не оскорбятъ такимъ образомъ ваши чувства. Ихъ образъ жизни свидтельствуетъ въ пользу ихъ вры настолько краснорчиво, что можетъ убдить и отъявленнаго скептика. Онъ не только говоритъ, что религія хорошая вещь, весьма полезная и въ этой жизни, и въ будущей, онъ доказываетъ это наглядно. Войдите въ ихъ дома: дорогія портьеры и драпировки, коллекціи медалей, рдкостныхъ рукописей, цнныхъ переплетовъ, курьезы, картины лучшихъ мастеровъ, обдъ изъ шести блюдъ и дессертъ каждый день, кром постныхъ дней, даже да у нихъ возведена на степень гастрономическаго символа полезности религіи. Ихъ пастырскіе посохи сдланы изъ чистаго золота и, дабы исключить всякую возможность ихъ употребленія для боле низкой цли, такъ искусно покрыты всякими украшеніями, что ни одному, самому изобртательному человку не удалось бы зацпить ими за ногу — хотя бы, скажемъ, ягненка. Такимъ образомъ, религія смиренія была очищена отъ своего первоначальнаго случайнаго совмщенія съ низменнымъ строемъ жизни и сдлалась призваніемъ, достойнымъ джентльмэна, такъ что средніе и даже высшіе классы перестали пренебрегать ею, а власти считать ее недостойной своего уваженія.— Вс первоначальныя затрудненія, соединенныя съ принятіемъ культа самоотреченія, были мало-по-малу устранены, и въ наше время религіозный символъ получилъ великолпное, блистательное развитіе. Вамъ не по вкусу обходить бдныхъ и трудиться для нихъ день и ночь? Ну, что-жъ, умойте имъ ноги на Пасху, и вы можете умыть руки относительно ихъ на все остальное время года. Въ одно изъ своихъ путешествій по Европ я видлъ императора и архіепископа, снизошедшихъ до этой операціи, одинъ изъ нихъ усердно поливалъ ноги бдняковъ душистой водой, другой держалъ на готов салфетку тончайшаго полотна, обшитую кружевомъ. Это такой минимальный вкладъ въ смысл труда и длъ состраданія, а какіе огромные проценты онъ приноситъ! Всякія удобства жизни, парки, угодья, лса, роскошные двбрцы, куда ни одного туриста не впустятъ безъ рекомендацій, хотя на воротахъ нердко бываетъ начертанъ красивый девизъ, символизирующій самое широкое гостепріимство. Послдній бднякъ викарій сгораетъ похвальнымъ честолюбіемъ и жаждой преуспянія и въ видахъ этого не брезгаетъ старыми двами, обладательницами талантовъ, вложенныхъ въ банкъ на 3%. Но есть-ли что-нибудь подобное здсь, у васъ? Я васъ спрашиваю, есть-ли здсь хоть намекъ на лучшее будущее? Какъ мало жизненности въ вашей церкви, когда у васъ нтъ даже догматическихъ споровъ и пререканій, необходимыхъ для того, чтобы установить метафизическія основанія для добродтели, прежде чмъ начать быть добродтельнымъ!

— Я именно объ этомъ думаю,— въ раздумьи сказалъ губернаторъ,— что у насъ общаго съ такой церковью?

— Церкви придаютъ жизнь партіи — у васъ ихъ нтъ вовсе. Разв нельзя поднять какой-нибудь спорный вопросъ? Есть у васъ въ церкви особо отведенныя мста для властей?

— Нтъ. Я сижу ближе всхъ другихъ къ школьному учителю, но это только потому, что я немного глуховатъ.

— А церковныя одежды? Разв вы не могли бы дать вашему пастору особое облаченіе. Вдь самое главное выдлить его изъ среды остальныхъ какимъ-нибудь особымъ отличительнымъ знакомъ. Онъ не долженъ быть, подобно вамъ, простымъ труженикомъ, ощупью отыскивающимъ свой путь къ закону посредствомъ постоянныхъ откровеній сердца и совсти, человкомъ, который если и ушелъ немного дальше васъ на этомъ пути, то лишь потому, что онъ трудится больше и чувствуетъ сильне. Нтъ, онъ долженъ быть существомъ особой породы, жрецомъ, передатчикомъ велній незримой, окутанной покрываломъ Истины, посредникомъ, а не просто толкователемъ. Исполнителямъ такой важной и торжественной функціи непремнно должна быть присвоена особая форма, такъ мы, по крайней мр, полагаемъ, и одно время вопросъ о форм вызывалъ большія распри и считался одимъ изъ лучшихъ стимуловъ религіознаго рвенія.

— У насъ пререканія наказуются штрафомъ,— замтилъ губернаторъ,— но эту статью можно и вычеркнуть.

— Я не вижу, что тутъ могъ бы сдлать отецъ,— сказала Викторія.

— Въ такомъ случа, боюсь, что я плохо объяснилъ, и смыслъ моей рчи остался для васъ неясенъ. Вашъ отецъ можетъ все. Онъ можетъ сдлаться отцомъ своей страны, положивъ основаніе правящей каст. Сейчасъ для васъ наибольшая опасность заключается въ недостатк всякихъ вншнихъ различій между правителемъ и управляемыми. Я уже предложилъ вамъ нкоторыя улучшенія въ области домашняго хозяйства. Возможны и другія. Вашъ отецъ живетъ точно въ такомъ же домик, какъ и вс остальные — почему бы, напримръ, не сдлать этотъ домъ нсколько выше? Достаточно приподнять крышу на 6 дюймовъ, и то уже будетъ разница. Онъ слишкомъ доступенъ: всякій, кто хочетъ, подходитъ и разговариваетъ съ нимъ. Разв нельзя было бы найти кого-нибудь, кто исполнялъ бы обязанности камергера, докладывающаго о постителяхъ,— словомъ, служилъ бы посредникомъ.

— Рейбену, собственно говоря, почти нечего длать по вечерамъ,— задумчиво выговорилъ губернаторъ тономъ, какъ мн показалось, не обличавшимъ неудовольствія.

— Ну, вотъ видите. Займите соотвтствующее вамъ положеніе, живите, какъ подобаетъ вашему званію губернатора, руководите вашимъ народомъ, подымите его изъ этой затягивающей тины комфорта и счастья, внушите ему идею національности, благородное честолюбіе, жажду великой борьбы.

Губернаторъ покачалъ головой.

— Я сильно сомнваюсь, чтобы у насъ здсь могло дойти до драки изъ-за чего бы то ни было.

— Я вдь и не имлъ въ виду именно этого. Но почему бы вамъ не начать съ иностранной политики? тогда все остальное пришло бы само собой. Разв у васъ нтъ сосдей?

— Никакихъ.

— А тотъ островъ! что открытъ Рейбеномъ, батюшка,— напомнила Викторія.

— Почему бы не взять его подъ вашъ протекторатъ?

— Да вдь тамъ нечего охранять: тамъ только мертвые кораллы, да пещера, полная костей. При томъ же до него далеко, полтораста миль.

— Ахъ, другъ мой, если вы хотите преуспть, вы должны поставить себ за правило — разстояніемъ не стсняться. Ну, а ближе-то ничего нтъ?

— Есть еще одинъ островъ поближе, всего въ восьмидесяти миляхъ отсюда, но тотъ еще хуже: тамъ даже костей нтъ, только одни кораллы, и т мертвые.

— Да, обстоятельства, несомннно, сложились неблагопріятно для васъ. Но все же я взялъ бы эти два острова подъ свое покровительство и поставилъ бы на нихъ гарнизонъ. Что вы разсказываете! Зайдите только подальше, и всегда найдется изъ-за чего подраться. Едва ли Провидніе имло въ виду оставить васъ на этомъ островк, не надливъ васъ ни однимъ врагомъ. Только помните, когда случай столкнетъ васъ съ новыми людьми, что къ ближнему нельзя подходить иначе, какъ съ оружіемъ въ рук.

Двушка вздрогнула.

— Опять убійства!

— Надо же сначала найти оправданіе насилію,— возразилъ ея отецъ.

— О, стойте только на своемъ: что вы намрены покровительствовать имъ,— этого будетъ достаточно.

— А этому-же вы какое найдете оправданіе?

— Какъ ‘какое’? Очень просто! Сегодня вы захватили одну мстность, чтобы удержаться въ другой, захваченной вами вчера, а завтра захватите еще какую-нибудь, съ тою-же цлью и по тмъ-же причинамъ. Это — процессъ, извстный подъ именемъ ‘неизбжнаго распространенія’, стоитъ только, выполняя его, поступать логично, и съ этимъ вы обойдете весь шаръ земной.

— Но къ чему-же? что тутъ хорошаго?

— Это даетъ занятіе молодежи, исходъ удали отважныхъ душъ, это удваиваетъ богатство и роскошь капиталистовъ и даже нсколько увеличиваетъ число крохъ, падающихъ съ ихъ стола бднякамъ, это создаетъ пріемникъ для избытка обездоленныхъ, когда крохъ, которыми они кормятся, перестаетъ хватать. Въ былое время, когда эта система дренажа въ большихъ размрахъ путемъ колонизаціи была почти неизвстна, природа періодически призывала на помощь черную смерть или моровую язву для очистки накопившагося человческаго мусора.

— Мн все-таки кажется, что это кружной путь. Почему бы не попробовать сдлать ихъ счастливыми дома?

— Ну, мой другъ, о такихъ вещахъ нельзя разсуждать, ихъ надо чувствовать. Къ цивилизаціи надо привыкнуть, вкусы пріобртаются. Вотъ, подумайте, а завтра вечеромъ скажете мн, какъ вамъ понравились мои рчи.

Ни отецъ, ни дочь не отвтили на мой прощальный привтъ. Старикъ такъ задумался, что не слыхалъ его, а Викторія тихонько вышла изъ комнаты побесдовать со звздами.

XV.
Раскаяніе.

Я нашелъ ее на слдующее утро на Пик, она сидла на камн и смотрла на море. Я замтилъ ее еще издали и сталъ взбираться по крутой тропинк. При моемъ приближеніи, она обернулась.

— Такъ вотъ, значитъ, гд долженъ начаться бой, сказала она, указывая на сверъ и на сверо-востокъ, въ безконечную голубую даль,— мы пойдемъ туда и будемъ искать, нельзя ли тутъ кого нибудь убить. Вдь такъ вы говорили! Отецъ говоритъ, что нтъ, я говорю, что да. О, зачмъ это всегда начинается съ убійства? Неужели нтъ иного способа?

— Да вдь это же недолго, Викторія. Рзня скоро кончается, да и убивать-то приходится только туземцевъ! Я думаю, они на это даже не въ претензіи. Это сразу сдлаетъ изъ васъ націю, вы не можете себ представить, какъ быстро все измнилось бы здсь.

Она встала и, повернувшись лицомъ къ поселку, обвела его грустнымъ взглядомъ.

— Да, я думаю, что здсь многое бы измнилось.

— Вы прямо не узнали бы своего островка.

— И все же…

— Полноте, Викторія, не задумывайтесь, взгляните на дло съ казовой стороны. Гд мы построимъ дворецъ вашего батюшки? Современемъ ему обязательно понадобится дворецъ, или замокъ, или что нибудь въ этомъ род. Не можетъ же онъ вчно жить, какъ Томасъ и Ричардъ, и вс остальные. Что, если бы поставить его на другой вершин, напротивъ этой? А для васъ выстроить отдльный павильонъ и обнести его ршеткой, такъ чтобы у васъ былъ свой уголокъ, а, Викторія?

Она не отозвалась ни словомъ, но мн уже и не нужно было отвта, такъ я увлекся своими грандіозными замыслами цивилизаціи островка.

— Сверную часть острова мы предоставимъ въ распоряженіе правящихъ классовъ, а народъ поселимъ на другой. Съ этой стороны виды гораздо красиве. Если-бы вы могли убдить свой добрый народъ перенести поселокъ на другое мсто, а тамъ, гд онъ стоитъ теперь, можно было бы разбить прелестный паркъ, а рыночную площадь оставить для охоты. На той сторон, гд будетъ жить народъ, я бы выстроилъ фабрику. Для нихъ это было бы забавой. А вамъ бы она не мшала. Даже трубъ не будетъ видно, надо только умть выбрать мсто, гд строиться.

— Что такое фабрика?— спросила Викторія.

— Что такое фабрика? Фабрика — фабрика и есть. Увы, прелестная островитянка, вы иногда слишкомъ элементарны для практическихъ разговоровъ! Фабрика такое мсто, гд много людей работаетъ вмст. Здсь у васъ въ поселк страшно развита лнь. Я на дняхъ какъ-то поймалъ двоихъ: ихъ послали копать картофель, а они изволятъ перебрасываться цвтами. Это было въ большомъ овраг, заросшемъ кустами, гд такая славная зеленая мурава,— знаете, въ томъ, что за ущельемъ? И знаете еще, что мн пришло въ голову? Почему бы не поставить фабрику тамъ, на склон? Тогда не придется даже вывозить отбросовъ, стоитъ только выкидывать ихъ на задворки. Пока весь оврагъ заполнится до верху, пройдутъ года, а когда и заполнится, есть другіе, вправо и влво. Въ Ланкашир утилизируютъ равнины именно такимъ образомъ — я самъ видалъ. Поселяне могутъ строить свои коттэджи на краю оврага, а когда мусоръ затвердетъ, изъ него выйдетъ прекрасная площадка для дтскихъ игръ, это тмъ боле удобно, что дти будутъ играть на глазахъ у матерей. Да, за ними и за всми надо слдить неусыпно, отъ колыбели до могилы — въ этомъ вся суть. Итакъ, Викторія, фабрику вы уже имете, теперь что же мы будемъ выдлывать? Ну, конечно, таппа,ткань изъ manna. А затмъ пустимъ ее въ продажу, какъ новую матерію, по дешевой цн. Что еще? Картофель. Картофельная водка! Вы не знаете, какъ приготовлялъ свой напитокъ этотъ нашъ изобртатель, знаете, тотъ, что помшался и прыгнулъ со скалы въ море? Выпишите приборы, возьмите патентъ. Монополія выдлки виски въ Южныхъ Моряхъ — недурно! Затмъ, сахаръ! Надо сначала узнать, годится-ли почва для выращиванія сахарнаго тростника. Таро? Ну, еще бы, конечно!— ‘Таро, новый растительный пищевой продуктъ! Рекомендація его превосходительства, Питкэрнскаго губернатора’. Въ объявленіи это будетъ звучать не дурнота, какъ вы думаете? Птицы, животныя, рыбы — нельзя-ли тутъ чмъ-нибудь воспользоваться? Морскія птицы! Если бъ намъ посчастливилось добыть новое украшеніе для дамскихъ шляпъ, вашъ отецъ черезъ десять лтъ былъ-бы богатымъ человкомъ.

— О, какая скука!

— Едва-ли мн нужно напоминать вамъ, Викторія, что такъ экономическія теоріи не обсуждаются.

— Право же я не могу удержаться, вы ужасно любите начинать не съ того конца.

— Извините, я только что хотлъ сказать именно это о васъ, островитянахъ. Впрочемъ, тутъ виноваты не вы, а ваше злополучное географическое положеніе. У васъ здсь все шиворотъ навыворотъ. Я бы могъ вамъ доказать это въ дв минуты, будь у меня карта.

— Да, я знаю, но я иногда не могу разобрать, которая сторона настоящая. Вс ваши планы начинаются съ того, что вы берете что-нибудь себ. Ваше ‘я’ всегда на первомъ план. Вашъ девизъ ‘брать, брать и брать’, на этомъ у васъ весь свтъ стоитъ. Я не понимаю, почему онъ не могъ бы стоять точно также устойчиво на другомъ принцип: ‘давать, давать и давать’. Думайте прежде о другихъ, о себ-то ужъ, наврное, не забудете. Какъ бы это сдлать — я все думаю и не придумаю. Мн иногда бываетъ такъ трудно разобраться. Надо начинать съ того, что трудне, остальное придетъ само собой. Я не думаю, чтобъ можно было хорошо устроить, если вы не начнете съ самоотреченія. Не кажется-ли вамъ, что брать себ все, что только сможешь, такъ же отвратительно, какъ сть до-отвала? Зачмъ непремнно объдаться? А мн показалось вчера, что вы именно это проповдуете. И вы именно это подразумвали, что бы вы тамъ ни разсказывали. Предположимъ, что вы умне другихъ,— ну что же? будьте благодарны за то, что вы можете больше сдлать для нихъ. Вотъ, мн кажется, естественное разсужденіе. Уврены ли вы, что вы не на ложномъ пути? Я только спрашиваю. Къ чему такая жадность? Все зло въ мір, какое я когда либо видла, или о какомъ слышала, происходило отъ жадности, отъ обжорства. Не брать надо, а давать, давать и давать. Только этимъ человкъ отличается отъ животныхъ, пасущихся на лугу! Я какъ-то прочла одну книгу по естественной исторіи,— господинъ, написавшій ее, все старался разъяснить, въ чемъ отличіе человка отъ всхъ другихъ тварей. Что у него дв ноги — этого мало, потому что у цыплятъ тоже по дв ноги. Чмъ же?— что у него нтъ хвоста, перьевъ? Какихъ только вопросовъ онъ не задавалъ! Всего человка разобралъ по косточкамъ, можно сказать, ощипалъ его такъ, что оставалось только посадить его въ печь и жарить. Боже, какъ я смялась! А сегодня я сидла тутъ и все думала объ этомъ, какъ о загадк, и вдругъ сказала себ: ‘давать’ и вдругъ мн сразу стало понятно, что въ этомъ и есть разгадка, что это-то и есть настоящій отвтъ. Тмъ-то и отличается человкъ отъ животныхъ, пасущихся на лугу, что онъ можетъ отрекаться отъ себя, давать, можетъ думать не только о себ одномъ, а обо всхъ, а о себ только какъ объ одномъ изъ всхъ. Когда онъ такъ думаетъ, онъ настоящій человкъ, а когда иначе — настоящее животное. Я думала вчера, что вы научите насъ именно, какъ больше давать. Разскажите намъ, какъ въ Англіи практикуется самоотреченіе,— вотъ что мы хотимъ знать.

— Викторія, не приставайте, я думаю, что сдлать съ нашими владніями.

Я повернулся и обвелъ взглядомъ островъ во всей его небесной крас. Что за дивное блюдо для рзьбы! Синее море, полосы коралловаго песку, серебряные каскады, ниспадающіе со скалъ, роскошь цвтовъ и деревьевъ, ясное небо и радужные туманы, тамъ и сямъ застилающіе этотъ фонъ прелестнйшаго бирюзоваго цвта, нжная красота рощъ и дикая краса горныхъ кряжей и полная порядка и благоустройства красота тянущихся за горами плантацій — все было видно съ этой высоты до самыхъ дальнихъ утесовъ, подоконъ вковъ стойко выдерживавшихъ напоръ бурныхъ волнъ. Эту красоту я ощущалъ каждымъ первомъ, наслаждался всмъ существомъ своимъ ароматами рощъ и садовъ, ласковымъ втеркомъ, обввавшимъ мн лицо, звуками, отъ звяканія колокольчиковъ на ше ручной козы до слабаго отзвука топора дровоска въ лсу, повторявшагося черезъ равные промежутки времени, тотчасъ посл того, какъ въ чащ блеснетъ солнечный лучъ, коснувшись полированной стали. А сколько наслажденій для глаза было въ этой картин счастливой человческой жизни, въ этихъ небольшихъ группахъ поселянъ на поляхъ, работавшихъ безъ смха и устали, въ этихъ зеленыхъ съ молочнымъ отливомъ фигурахъ, мелькавшихъ въ мор за мысомъ, гд, я зналъ, купаются двушки.

Но вотъ декорація измнилась, и я увидалъ духовными очами совсмъ другую картину. Я вновь стоялъ на ступенькахъ королевской биржи я изъ лондонскаго тумана предо мною вставали иныя фигуры — счастливцы, Выходящіе изъ банка, посл получки дивиденда, франтоватые клэрки, отправляющіеся завтракать черепаховымъ супомъ, клэрки низшаго разбора, идущіе закусить въ харчевню, пасторъ, спшащій на проповдь, въ угоду благочестивому завщателю, голоднаго вида разносчики, торгующіе карманными гребнями, цвточницы, съ ихъ убогой роскошью наряда, распространяющія вокругъ себя неблаговонный запахъ джина,— типичныя представительницы рокового раздленія труда, при которомъ работа не иметъ абсолютно никакого отношенія къ жизни работника, слоняющіеся по улицамъ нищіе и прогоняющіе ихъ полисмены, шумная толпа, въ которой на сто кармановъ приходится семь шиллинговъ шесть пенсовъ карманныхъ денегъ, отдленная всего одной стной отъ слитковъ золота въ банкахъ — и эти никому невдомыя, никмъ не описанныя тысячи въ черномъ, буромъ и рыжемъ,— и все, все, отъ нищаго до банковскаго дльца, мучимое тайнымъ зудомъ цивилизаціи и украдкой почесывающееся и при этомъ поминутно выходящее изъ фокуса, мшающее мн построить грандіозную картину счастливой человческой семьи.

Мрачное зрлище исчезло, и я снова очутился на блаженномъ остров, на остров, гд я хотлъ посять начатки цивилизаціи, чтобы сдлать его подобнымъ острову, гд я родился. Я снова обвелъ его взоромъ — за мою краткую экскурсію на ту сторону свта, въ немъ почти ничто не измнилось. Занесенный топоръ, сверкнувшій въ воздух, теперь вонзился въ дерево, да одна изъ купальщицъ вынырнула на поверхность и на ея блестящей кож заигралъ солнечный свтъ, Вотъ и все. Викторія тоже смотрла, но въ другую сторону, отвернувшись отъ меня. Наши взоры описали два кругамъ противоположныхъ направленіяхъ и, наконецъ, встртились.

Я прочелъ въ ея взгляд — я знаю — тоже, что она прочла въ моемъ.

— О, какъ жаль, какъ жаль!

И вмст съ болью въ сердц, въ ум возникъ странный вопросъ. Если та картина положила начало недугу, загнавшему меня такъ далеко въ поискахъ облегченія мукъ, не есть-ли эта картина спасительное лкарство — начало исцленія. Либо то смутное видніе, которое явилось мн, когда я стоялъ на крыльц биржи, могло имть только одинъ смыслъ: всякъ за себя и дьяволъ въ неустанной погон за всми, тогда какъ здсь смыслъ виднія ясенъ, и благословенное толкованіе его — ‘всякъ за всхъ’, жизнь въ любви, истин, взаимномъ счастьи и истинно братскомъ отношеніи другъ къ другу — вотъ суть, вотъ слово загадки, тайна нравственности, политики, религіи, закона и жизни.

XVI.
Признаніе.

— Когда же мы начнемъ преобразованіе?— спросила двушка.

— Не теперь еще, моя Викторія! Нтъ, нтъ, не теперь! Пусть все остается, какъ есть, и я останусь здсь возл васъ. Дивное, прекрасное созданье! Дайте мн высказать то, что должно быть высказано:— я люблю васъ!

Еще минуту назадъ у меня и мысли не было, что такія слова могутъ слетть съ моихъ устъ. Они были почти такой же неожиданностью для меня, какъ и для двушки. Это была моя тайна,— не врне-ли будетъ сказать, что это было почти тайной для меня самого. Восхитительное душевное состояніе! Въ спокойныя минуты мн казалась ненавистной самая мысль сорвать когда нибудь эту нжную завсу тайной сдержанности, за которой скрываются самыя сладодостныя эмоціи. Любить ее, какъ любишь свтъ, не анализируя, было дивной радостью и стимуломъ жизни, составить какъ бы инвентарь этой любви, выражать ее въ клятвахъ, обтахъ, признаньяхъ — это будетъ, пожалуй, совсмъ другое. А теперь мое сердце было обнажено передъ нею, и я стоялъ молча, и мн было какъ-то стыдно.

Она тоже молчала. Она отняла свою руку и сжала ее другой рукой, заложивъ об за спину, какъ въ день нашей первой встрчи. Она стояла передо мной, почти на томъ же самомъ мст, высокая, прямая, сосредоточенно глядя передъ собой, сдвинувъ ноги вмст и закинувъ назадъ голову — это была ея любимая характерная поза для неожиданностей. Такой же я видлъ ее впервые, прекрасной живою картиной, прелестнымъ животнымъ, такимъ же безупречнымъ въ смысл здоровья, силы и свжести, какъ Луврская Венера, но только живой, съ высоко вздымающейся грудью и отблескомъ духовной красоты въ большихъ глазахъ — теперь, какъ я боялся гнвныхъ.

— Я не могъ удержаться,— продолжалъ я угрюмо и страстно.— Я былъ такъ увренъ, что сумю скрыть это, что даже не слдилъ за собой. Но разъ уже сказалось… Теперь вы знаете правду. Что бы ни вышло изъ этого, теперь мы уже не можемъ быть другъ для друга тмъ, чмъ были до сихъ поръ.

— Мы должны быть по прежнему,— возразила она, и вся глубокая нжность и ласка, которыя обыкновенно свтились въ ея взгляд и которыхъ не было теперь, какъ-бы перелились въ ея голосъ.— О, я знала, что это когда-нибудь будетъ, я знала! И я ничего не сдлала, чтобы предупредить это. Я одна во всемъ виновата.

— Виноваты?

— Я самая несчастная женщина на свт!— зарыдала Викторія и вдругъ повалилась на земь и стала биться объ нее съ такимъ же дикимъ отчаяніемъ, съ такимъ же страстнымъ плачемъ, какъ ея сестры дикарки, когда шлюпка увозила ихъ милыхъ.— То была уже не статуя, а живая плоть и кровь, трепетавшая каждымъ первомъ.

Я даже не пытался поднять ее, я не трогался съ мста. Черезъ нсколько минутъ, когда припадокъ прошелъ, она сама поднялась и подошла ко мн и нжно-нжно взяла меня за руку, на этотъ разъ глядя мн прямо въ глаза своими милыми глазами, которые теперь застилали слезы,

— Вы должны это знать. Меня любитъ еще другой человкъ. Мы объяснились. Я невста. Пойдемте со мной.— Только не говорите никому, ни одной живой душ. Не то я умру.

Она быстро повела меня къ маленькой рощиц, пріютившейся въ горномъ овраг, съ тощими, чахлыми деревьями, никогда не видвшими ни восхода солнца, ни заката. Викторія углубилась въ чащу, все ведя меня за руку, мы спустились по крутому скату, снова поднялись, наконецъ, она остановилась передъ уродливымъ крошечнымъ деревцомъ, на которомъ старику-губернатору, конечно, не пришло бы въ голову искать слдовъ нарушенія его законовъ. На деревц былъ грубо вырзанъ вензель, число и два креста.

— Мы вырзали это вмст, въ нашъ послдній день,— сказала двушка, дотрогиваясь пальцемъ до одного креста.— Этотъ — мой. А это онъ въ тотъ же день отрзалъ отъ своей куртки.— И она вытащила злополучную старую матросскую пуговицу, скрытую на ея двственной груди.— Теперь вы знаете все. Я невста. И если я забуду это, какъ могу я когда-нибудь молиться?

Вензель состоялъ изъ двухъ буквъ: и по всей вроятности, было иниціаломъ имени таинственнаго Кудряша, побдителя въ великой битв съ рабовладльцами, юноши съ обаятельнымъ смхомъ и улыбкой, длившими между собой дань удивленія человчества. Викторія могла бы и не посвящать меня въ свою бдную тайну, ибо, само собой разумется, я давно уже угадалъ ее. Но я не угадалъ другого — этой врности женской души, ежедневно, ежечасно памятующей объ исчезнувшемъ геро исчезнувшаго корабля — въ этотъ моментъ, быть можетъ, привтствующаго радостнымъ салютомъ свое прибытіе въ какой-нибудь другой портъ, по ту сторону океана.

Намекнулъ-ли я объ этомъ прелестной островитян? О нтъ! Искушеніе на мигъ явилось, но такъ же скоро и прошло, и я воздержался отъ низости: внести въ ея душу муку сомннія. Если Кудряшъ — ея религія, пусть онъ и остается ея религіей. А здсь — ея храмъ. Онъ весь былъ увшанъ странными памятками, напоминавшими приношенія по обту врующихъ на втвяхъ священнаго дерева. Какія-то ленточки, ожерелье изъ раковинъ, приколотое булавками и служившее рамкой для вензеля и числа. Въ свое время здсь, безъ сомннія, будетъ воздвигнутъ алтарь для матросской пуговицы и храмъ для алтаря — съ этими вещами всегда такъ бываетъ. Я вспомнилъ слова Викторіи о томъ, что идолопоклонство у нея въ крови. Но правда и любовь такъ обаятельны для взора, что, видя ихъ, истинный любитель ихъ скоро совершенно забываетъ о себ. Въ этой двственной душ жила картина, шедевръ, который жестоко было-бы испортить прикосновеніемъ — Кудряшъ, молящійся и въ молитвахъ обращающій взоръ къ Острову, между ними моря и материки, но электрическая нить симпатіи, связующая ихъ, только вытягивается отъ этого, но не рвется.

Все это я живо представилъ себ, но, какъ всегда бываетъ при такихъ поискахъ истины ощупью, я не могъ быть вполн увреннымъ, что попалъ въ цль. При всей ея твердой надежд и вр въ Кудряша, Викторія казалась мн исполненной какой-то странной тревоги о немъ, не легко объяснимой.

— Пять кораблей перебывало здсь, съ тхъ поръ, какъ онъ ухалъ, и ни слова отъ него, ни привта!— хоть бы это прислалъ!— И она снова указала на пуговицу.— Можетъ быть, черные убили его. За этотъ послдній мсяцъ я каждое утро и каждый вечеръ приходила сюда и ждала — не подастъ ли онъ знака, хоть и не знала, живъ онъ, или умеръ. Помните въ тотъ вечеръ, когда я увидала фигуру на скал, мн почудилось…— потому-то я и испугалась такъ — именно потому, что я была съ вами. Но разв это дурно? Разв я сдлала что нибудь дурное? Никто не хочетъ помочь мн. Я какъ будто одна въ цломъ мір.

— Викторія, если вы такъ говорите, я долженъ вамъ напомнить, что я возл васъ.

— Милый, добрый другъ! да, я какъ будто забыла о васъ. Почему это такъ трудно поступать хорошо? Почему всегда приходится выбирать между одной болью и другой?

— Вамъ не придется выбирать, моя принцесса, я выберу за васъ. Будьте моимъ товарищемъ — и только. Я не стану просить большаго. А мн позвольте быть для васъ чмъ я хочу, что для меня лучше всего. Вся мудрость въ томъ, чтобы любить васъ, а я хочу быть мудрымъ. Если мн нельзя говорить съ вами, дайте мн проводить возл васъ драгоцнные часы, смотрть на васъ и учиться, ибо ваши глаза освщаютъ для меня темныя глубины міра.

— И такъ, будемъ товарищами!— сказала она, улыбаясь, и протянула мн руку.

XVII.
Размышленія.

Теперь я начинаю понимать, зачмъ я былъ посланъ сюда — не затмъ, чтобъ учить, но затмъ, чтобъ учиться. Мое воспитаніе было очень заброшено, и я стараюсь перейти въ старшій классъ, на высшую ступень пониманія жизни. Я учусь у Викторіи — читая въ ея глубокихъ глазахъ, безъ книги. Это курсъ соціальной экономіи по новой метод. Метода заключается въ томъ, чтобы всматриваться въ этотъ образъ Божества такъ внимательно, какъ только возможно, не будучи пойманнымъ на мст преступленія. Попадаться я избгаю, она не любитъ, когда на нее долго смотрятъ, и гнвъ ея немного напоминаетъ бурныя вспышки гнва боговъ. Но смотрть мало, надо еще слушать — слушать сердцемъ. Уха для этого недостаточно, нуженъ боле тонкій органъ, ибо сама Викторія существо утонченное. Поставьте микрофонъ въ подземелье, и онъ будетъ вести счетъ біеніямъ пульса земли и вздохамъ ея груди, при помощи инструмента еще боле тонкаго, можетъ быть, можно было бы подслушать и затаенный шопотъ стихійной натуры этой двушки. Мн онъ стать внятенъ лишь съ той минуты, какъ во мн заговорило сердце — благословенный день!

Наслажденіе и польза для меня усугубляются тмъ, что она не иметъ ни малйшаго понятія о своей функціи. Нердко я поучаюсь цлое утро и выношу изъ этого урока обильнйшій запасъ знаній, а она замтила только, что я все время слдилъ за нею, пока она кормила домашнюю птицу.

Она, повидимому, инстинктивно стремится къ одному — и это для нея главное — имть какъ можно больше свободнаго времени для истиннаго дла жизни. Она обладаетъ даромъ равнодушія ко всему тривіальному, она никогда не занимается тмъ, что неважно по существу. Ей невдома безплодная поспшность, у нея всегда есть время для существеннаго, для правдиваго слова, благороднаго поступка, высокой мысли.

Но это рчь влюбленнаго,— скажутъ мн. Пусть такъ! Я не могу говорить иначе. Пусть это будетъ рчь влюбленнаго — вдь она ея не услышитъ.

Я — настоящій влюбленный, въ томъ смысл, что слова, которыя она мн говоритъ, ничто для меня, въ сравненіи съ тмъ, что я самъ читаю въ ея душ. Мн не нужно, чтобы она много говорила. Я могу сказать за нее то, что мн всего важне услышать. Она идеализируетъ для меня міръ. Она — мое вдохновеніе, высшій стимулъ. Она только начинаетъ игру, я играю. Она — моя религія, олицетвореніе всего, что для меня высоко, истинно, прекрасно. Во мн живетъ смутный идеалъ, она — мистическое соотвтствіе ему въ жизни, облеченное плотью и кровью. Она о столькомъ говоритъ мн, такъ много въ ней слилось для меня! Есть-ли въ ней на самомъ дл все это, или мн только кажется? Не все ли равно! Т мысли и чувства, которыя она будитъ въ моей душ, неподдльны.

Такъ, напримръ, для меня она великая артистка, въ смысл искусства жить. Она живетъ исключительно для красоты: она ничего не длаетъ только для того, чтобы сдлать, для нея важно и то, какъ сдлать. Я замтилъ ея спокойное презрніе къ одной куриц, которая иметъ нелпую привычку выводить какъ можно больше цыплятъ и потомъ водить за собою только половину ихъ. Другая половина, за недостаткомъ надлежащихъ материнскихъ попеченій, растетъ какой-то одичалой, лсною птицей, потерявшей путь къ цивилизаціи, и Викторія по цлымъ днямъ возится съ этими мшками изъ костей и перьевъ, чтобы привести ихъ въ гармонію съ ея великимъ основнымъ закономъ. Не увренъ, что по ея мннію — хотя, можетъ быть, она не сумла бы высказать это,— вс вопросы бытія, въ сущности, сводятся къ вопросу: какъ длать то или другое. Важно то, какъ вы любите, ненавидите, страдаете и радуетесь, нтъ, больше — какъ вы дите и пьете. Даже въ этомъ искусств есть боле важныя правила, чмъ правило — сть горошекъ вилкой. Можно: сть такъ, какъ животныя на скотномъ двор — и иначе. Я помню ея слова о животныхъ, пасущихся въ пол. Имъ тоже знакомо отреченіе, но у нихъ оно не искусство. Они уступаютъ поневол — ‘чортъ погонитъ, такъ пойдешь’.— Вотъ что она, очевидно, хотла сказать тогда.— Животныя только обходятся безъ того или другого, человкъ, потому что только человкъ артистъ, а искусство заключается въ выбор. Жить или умереть — не все ли, въ сущности, равно? Важно то, какъ жить, какъ умереть. Хорошо ли разыграна пьеса, или вы только кое-какъ исполнили свою роль? Кому она нужна, если она сыграна кое-какъ?

Какъ меня мучила та картина старой жизни, что я видлъ, стоя на крыльц Биржи! Я никакъ не могъ найти въ ней смыслъ, свести ее въ одно цлое. И вотъ передо мной существо, которое однимъ своимъ присутствіемъ водворяетъ гармонію. Стоитъ ей только стать у мольберта, и я понимаю въ чемъ дло, гд что было неладно, и могу войти въ толпу этихъ мятущихся искаженныхъ фигуръ и умолять ихъ, изъ любви къ Богу, и больше того — изъ любви къ человку, оставаться спокойными. Мн хочется сказать имъ, какъ бы по ея просьб:

— Тише! тише! не торопитесь! Вы гибнете отъ чрезмрнаго напряженія силъ. Вы, т, что стоите выше — къ чему эта безумная жажда наживы, это накопленіе безполезныхъ денежныхъ знаковъ? На что это вамъ? Въ этомъ-ли миръ душевный, въ этомъ-ли красота жизни? Ну, положимъ, вы добились всего, чего хотли — знатныхъ знакомствъ, положенія въ свт, богатства. Что жъ изъ того? Поняли-ли вы хоть отчасти внутренній смыслъ хоть одной изъ картинъ, что висятъ у васъ на стнахъ, хоть одной изъ книгъ вашей библіотеки? Вы думаете, что Уольтеръ Манъ писалъ спеціально для католическихъ иноковъ, а видніе того, другого, предъ кмъ предстали ‘вс богатства и вс скорби міра’, достойно только трактата ученого? Несчастные!— имъ некогда, они спшатъ, они каждый день домогаются большаго — больше тканей, дорогихъ переплетовъ, рысаковъ, мебели, больше сытныхъ обдовъ, достойныхъ быка въ стойл. Жадность создаетъ поспшность, а суетная безумная поспшность портитъ жизнь. О, какъ вы злобно скалите зубы, когда улыбаетесь, какъ плохо прикрыта жесткость вашего взгляда, даже въ часы отдыха и покоя! Вы — ни дать, ни взять, огромная щука въ черномъ фрак и бломъ галстух. Больше досуга, другъ, и меньше похотливости! Отбросьте то, что вамъ мшаетъ жить, и начните жизнь съизнова. Не глотайте того, чего не можетъ переварить вашъ желудокъ, не берите ничего, кром того, что единое на потребу, т. е. на увеличеніе красоты жизни. Что за скандалъ вышелъ бы, если бы васъ вдругъ взять поймать врасплохъ и вскрыть, и вс увидали бы, что желудокъ вашъ наполовину полонъ такими же суетными и безполезными благами жизни, какъ куски кожи и старыя пробки, которыя такъ часто находятъ въ желудк вашего прототипа — суетными благами, пріобртенными только ради процесса пріобртенія, купчими на парки и луга, гд вы не находите не. одного цвтка, списками визитеровъ, гд, вы не встртите имени друга, билетами въ концерты, гд вы, можетъ быть, не услышите ни одной ноты, которая послужила бы для васъ откровеніемъ. Ваша праздная жадность беретъ такую львиную долю изъ общей сокровищницы! Ваше стремленіе къ излишку преграждаетъ путь столькимъ честнымъ стремленіямъ къ необходимому!

— Вы трудитесь для этого! Да когда же насъ избавятъ отъ тиранніи этого крика? Трудитесь — для чего? Для того, чтобы имть и удерживать то, что имешь, оставляя все меньше и меньше слабымъ, пока, наконецъ, огромная толпа невждъ, т, что толкутся въ самомъ пекл, на самомъ дн, не выучатся называть свою гнусную свалку за крохи вашихъ объдковъ борьбой за существованіе? Больше досуга для нихъ! Освободите ихъ хоть на мигъ отъ гнета одной унизительной мысли — какъ добыть себ на обдъ сухую корку и холоднаго картофеля. Ибо настоящая жизнь начинается лишь тогда, когда все это сдлано, когда брюхо сыто, а тло одто, и духъ который, въ сущности, все — свободенъ для своей творческой работы. Больше досуга для любви и дружбы, и добрыхъ длъ, и радости — истиннаго дла жизни, у котораго — не будь мы такъ ослплены — были бы свои банки и склады, и свои агенты на каждой улиц. Что такое истинная ‘теорія обмна’, какъ не философія диффузіи человческаго я? О жестокій міръ, гд царитъ самопомощь, съ ея улыбающимся апостоломъ! жестокій міръ тружениковъ высшаго и низшаго разряда, не имющихъ времени для единственно полезнаго труда, почти и не приступавшихъ къ настоящему длу — слишкомъ жестокій даже къ истымъ мученикамъ, лишеннымъ права улыбаться въ свой предсмертный часъ, благодаря отвратительному страху, что и цлая вчность не сдлаетъ устойчивымъ того, что шатается, не смоетъ накопившейся грязи! Господи, что за зрлище! Что за жалкій народъ на всхъ этихъ фабрикахъ, отъ голытьбы съ обезьяноподобными лицами — до крупныхъ шишекъ, важныхъ птицъ въ ихъ краснаго дерева клткахъ! Это — организованный трудъ? Полноте! Фи! Организованный? Для чего? Въ интересахъ труда, или въ интересахъ трудящагося?— единственное, что важно!— въ интересахъ бумажной матеріи, или той ткани, что облекаетъ душу человческую? Да что же такое трудъ для человка — цль, или средство? Слуга или господинъ? Ужъ, конечно, единственная истинная цль хорошей выдлки бумажной матеріи — сдлать лучшимъ того, кто ее выдлываетъ. И если при этомъ одно изъ двухъ должно быть испорчено — ради Бога, пусть это будетъ бумажная ткань,— хотя и въ этомъ нтъ надобности Чмъ утонченне будетъ душа рабочаго, тмъ тоньше будутъ и нити и выдлка ткани. Какая вопіющая нелпость!— ткань гладка, бла, плотна и прочна, не рвется при натяженіи,— а тотъ, кто выдлываетъ ее, грубъ, грязенъ, распущенъ, игрушка въ рукахъ діавола, лишь только имъ овладетъ гнвъ или похоть! Но къ чему повторять общія мста, когда всякій неглупый человкъ теперь чувствуетъ эту правду и высказываетъ ее. Работа для человка, а не человкъ для работы, какъ судили прежде. Пора покончить съ этой старой ложью. Какое печальное зрлище, когда вы переходите отъ одной къ другому! При вид красивой вещи естественно ожидаешь увидть живое существо:— ея творца еще боле прекраснымъ. Отсюда стремленіе — видть и знать лично героевъ. Но взгляните на этого творца, на эту топорную человческую фигуру, прячущуюся за ширмочками изящной гостиной, либо за веромъ Миледи — оборванную, неуклюжую, опухшую отъ пива, не мытую, или мытую лишь постольку, поскольку это необходимо, чтобы не запачкать атласа и парчи, которыя она ткетъ для другихъ.

Подите въ трущобы, которыя работаютъ на Мэйферъ, и прослдите путь какого нибудь изящнаго ларчика для драгоцнностей отъ начала до конца,— отъ убогой мастерской, гд онъ сдланъ, лишенной воздуха и если не лишенной свта, то лишь потому, что свтъ необходимъ при работ, до еще боле изящнаго ларчика для мужчинъ и женщинъ, гд онъ покоится на мягкой подушк. Если здсь такое прекрасное соотвтствіе, зачмъ тамъ такая уродливая несообразность? Если тотъ, кто прикасается къ этому ларчику, какъ хозяинъ, такъ же красивъ и утонченъ, какъ самъ онъ, почему не требовать для того, кто длалъ его, такой же утонченности, хотя бы внутренней, и нкоторой матеріальной обезпеченности? Но нтъ! для того чтобы создать эту хорошенькую игрушку, десяти человкъ умерло для всхъ истинныхъ задачъ бытія, будучи воспитаны въ убжденіи, что вся вложенная въ нихъ природой утонченность должна перейти непосредственно въ ихъ работу, а не прежде всего въ собственную ихъ жизнь.

Ибо ничто не освящаетъ несправедливости, ни даже головная боль при совершеніи ея, и ‘честный трудъ’, длающій изъ терпнія и бережливости лишь подножку для того, чтобы прыгнуть и ссть на шею глупости или безпечности — самый тяжкій изъ всхъ грховъ. Не напускайте на себя такой святости, вы, современные поборники и проповдники труда Ваше единственное право надъ плутами и глупцами — право употреблять свое сердце и руки іна то, чтобы помогать имъ сдлаться умне. Ваша добродтель дана вамъ не для того, чтобъ вы пускали ее въ ростъ по 40%. Плуты и глупцы — больные люди и только, а вы, если вы унижаетесь до того, чтобы извлекать пользу изъ ихъ недуга, значитъ вы сами еще хуже больны, чмъ они. Тяжкій трудъ, изъ эгоистическихъ цлей — это страшный недугъ, заразительный до послдней степени, нчто врод червоточины жизни.

Поврьте, индивидуализмъ, самопомощь, имющая въ виду иную цль, чмъ помощь ближнему,— великая неправда. Врьте этому, не смотря на улыбающагося апостола, своимъ ученіемъ причинившаго больше вреда, чмъ Абернезси изобртеніемъ пилюль изъ каломеля. Продолжайте упражняться въ самопомощи, если это необходимо, еще тридцать-сорокъ столтій, но не всегда-же! Выговорите себ срокъ хотя бы впятеро большій, 999 лтъ, но только назначьте срокъ! Оставьте намъ маленькую надежду, назовите счастливый день, когда свободное пользованіе свтомъ и жизнью и радостью будетъ общимъ удломъ.

Испробуйте другое, хоть разъ, какъ перемну режима, какъ новую діэту для души — какъ новое средство, рекламируемое изобртателемъ и рекомендуемое страдальцами. Отчего не попробовать? Одна какая нибудь несчастная пилюлька особенно повредить не можетъ.

Отбросьте часть работы, которая служитъ только вашимъ удобствамъ и прихотямъ и, копя проценты на проценты гнусныхъ обидъ и несправедливостей, создаетъ вчно растущее бремя скорби народной. Перестаньте заниматься конкурренціей и самопомощью, по крайней мр въ т драгоцнныя минуты, когда у васъ болитъ душа. Потомъ вернетесь къ нимъ, если захотите, если сможете, посл того какъ почувствовали себя человкомъ,— какъ выздоравливающій возвращается къ креветкамъ и омарамъ, когда простой бульонъ и ростбифъ поставили его на ноги. Поступите съ своей душой, какъ съ желудкомъ, дайте ей хоть, разъ соприкоснуться съ природой. Затмъ — если у васъ есть охота и склонность — можете опять набивать себ зобъ на банкет труда. Постарайтесь только, чтобы ваша работа была хоть немного полезна тмъ, кто истинно нуждается въ помощи — глупымъ и низкимъ душой, старайтесь больше дорожить цлью, чмъ средствами. Ибо цль не въ томъ, чтобы копить богатства умственныя, тлесныя или матеріальныя для себя самого, а въ томъ, чтобы повысить уровень жизни своей и всхъ людей.

Вотъ какъ я понимаю безмолвныя рчи Викторіи. Вотъ что, по моему, выражаетъ все ея существо. Надо, проврить, такъ-ли это на самомъ дл.

XVIII.
Владыка Индіи.

Однажды Викторія попросила меня разсказать ей о колоніяхъ, о подвластной нашей королев обширной имперіи, ея протяженіи, богатствахъ, могуществ. Я сталъ перечислять сколько въ ней милліоновъ миль, сколько милліоновъ душъ населенія, говорить о томъ, что самыя большія имперіи, нын существующія или существовавшія въ былое время, ничто передъ нею, что по размрамъ она превосходитъ даже Россію, втрое больше Соединенныхъ Штатовъ и ровно въ пять разъ больше царства Дарія Великаго, что изъ нея можно выкроить сорокъ Германій, а Испаній такъ даже полсотни! Наша метрополія въ сравненіи съ нею точка въ пустын, а островъ Викторіи точка на точк, паразитъ на тл мошки. Я приводилъ цифры нашихъ торговыхъ оборотовъ, велъ счетъ нашимъ кораблямъ, разсяннымъ по всмъ морямъ, омывающимъ шаръ земной, назвалъ цифру нашего состоянія — если-бы насъ завтра продать съ молотка — кругленькую сумму въ девять тысячъ милліоновъ фунтовъ стерлинговъ, упомянулъ о томъ, что даже въ послдніе неудачные годы — съ 1875-го вс годы считаются неудачными — все же въ нашу сокровищницу каждый годъ прибавляется по 180 милліоновъ, что у насъ печень пухнетъ и гніетъ отъ этого непомрнаго обжорства золотомъ.

Викторія въ восторг, пробуетъ измрить Питкэрнъ своимъ кушакомъ, останавливается, становится веселой, экспансивной, затягиваетъ гимнъ, предлагаетъ въ вид благодарности свести меня въ пещеру на скал,— Пещеру Бдъ, какъ я ее всегда называю — длаетъ мн реверансъ въ знакъ почтенія къ человку, побывавшему въ самомъ центр этой колоссальной системы, и снова останавливается. Затмъ, натшившись вдоволь видомъ цлаго и намурлыкавшись отъ удовольствія, какъ большой счастливый котенокъ, которому удалось свернуть вс нитки на свт въ одинъ клубокъ, она изъявляетъ желаніе распутать клубокъ, размотать его на отдльныя нитки. Я разсказываю ей понемножку обо всемъ — объ Австраліи, Канад, обихъ Индіяхъ. Она какъ будто видитъ все, о чемъ я говорю, и зрачки у нея расширяются, какъ у ребенка при вид кукольнаго театра или пантомимы. Передъ нею словно проходятъ въ безконечной процессіи безчисленныя племена, арміи, цехи съ эмблемами и значками, дружественные народы, подвластные намъ царьки, воины въ желзной брон, пурпуровыхъ плащахъ или просто черной собственной кож, жрецы со всевозможными символами, отъ зазубренной палки до креста, механики, отъ орудующихъ кремневыми топорами до вооруженныхъ всми новйшими приспособленіями, вс эксперименты природы надъ человческимъ типомъ — отъ бушмена до обитателя Мэйфера. Процессія еще далеко не кончилась, а она уже готова вновь поклоняться мн, какъ представителю этой власти, какъ владык Индіи и прочихъ подвластныхъ намъ земель въ Европ, Азіи, Африк и Америк. Но я уклоняюсь.

Не только скромность мшаетъ мн принять ея поклоненіе, но и страхъ быть изобличеннымъ. Не вс владыки Индіи такъ хорошо откормлены, какъ я, и я иногда спрашиваю себя, какой же прокъ въ этомъ владычеств? Я владыка Индіи,— это правда — но такой же точно владыка и Снипъ, обливающійся потомъ въ своей душной портняжной мастерской, и Свортъ, таскающій на спин доску съ объявленіями, они вдь тоже ‘владыки рода человческаго’, какъ выражаются иные. Я всегда задаю себ такой вопросъ, когда встрчаю Сворта и начинаю соображать, сколько у насъ такихъ фигуръ, составляющихъ огромное пятно убожества на нашей пестрой толп. Вдь и тотъ человкъ въ протертомъ до нитокъ сюртук, каждое утро покидающій Кентскую Слободку, или Сомерсъ, или иную изъ прилегающихъ окраинъ, чтобы искать работы въ Сити, въ сотый разъ напрасно плетущійся туда,— человкъ, для котораго внецъ желаній,— пятнадцать шиллинговъ въ недлю,— вдь и онъ тоже ‘владыка’. Онъ гладко выбритъ, этотъ владыка, онъ готовъ истратить послднюю полушку на пріобртеніе ‘приличнаго вида’, на немъ блестящіе сапоги съ замазанными чернилами дырами и трещинами, и такой же блестящій сюртукъ, все на немъ лоснится и блеститъ, кром суроваго жесткаго лица, выражающаго полную безнадежность. Но при всемъ томъ онъ царскаго рода,— этого за нимъ никто не отрицаетъ — онъ владыка Индіи, наслдникъ вковой борьбы и побдъ на поляхъ брани, которыми усяны наши владнія, составляющія пятую часть земного шара.

Свортъ — наилучшій примръ, и мн нетрудно довести Викторію до просьбы разсказать о немъ все, что я знаю. Дло, по совсти, стоитъ того.

— Я встртилъ Сворта впервые въ Риджентъ-стрит, незадолго до того, какъ попалъ сюда. Онъ — ‘сэндвичъ-мэнъ’. Онъ шелъ стиснутый между двумя досками, на которыхъ красовалась надпись огромными буквами: ‘Индія въ Лондон’, и что-то такое духовно-живописное было въ этомъ униженіи человка, отъ похожей на мшокъ шляпы до намека на сапоги, что меня потянуло къ нему. Потянуло больше изъ любопытства, чмъ изъ состраданія, какъ натуралиста, которому захотлось бы посмотрть, какъ живетъ мокрица.

— Гд находится Риджентъ-стритъ и что такое сэндвичъ-мэнъ!— спросила Викторія.

— Объ этомъ всемъ будутъ выноски. Если вы хотите, чтобъ я разсказывалъ плавно, не перебивайте меня.

— Ну-съ, такъ вотъ, познакомились мы со Свортомъ. Говорилъ-ли я вамъ, что онъ довольно высокъ ростомъ, худъ, сгорбленъ, что волосы у него съ просдью и отъ него вчно несетъ чмъ-то сквернымъ? Нтъ? Такъ замтьте все это, чтобы намъ разъ навсегда покончить съ его наружностью. Лтъ ему, должно-быть, подъ шестьдесятъ, лицо, не то чтобы непривтливое и даже нельзя сказать, чтобъ некрасивое, но все въ морщинахъ и складкахъ отъ вчной заботы о куск хлба — хорошее лицо, но испорченное.

— Хотла бы я знать, что такое сэндвичъ-мэнъ!— прошептала Викторія,— но это неважно. Пожалуйста, продолжайте.

— У насъ завязалось знакомство, я нердко сопровождалъ его въ его прогулкахъ по городу — онъ шелъ по улиц, я по тротуару — и мы бесдовали. Онъ былъ въ молодости солдатомъ, помогалъ отвоевывать обратно Индію, участвовалъ въ штурм Люкнау. Онъ страшно гордился этимъ сраженіемъ вообще, и еще больше своимъ участіемъ въ немъ. ‘Они чуть, было не улизнули, сэръ’ — разсказывалъ онъ о своихъ братьяхъ и подданныхъ — индійцахъ.— ‘Вы не можете себ представить, какіе они ловкіе! ну да мы то все-таки изловили ихъ, поймали за хвостъ — нтъ, братъ, шалишь, не уйдешь!’ Пріятно было смотрть на Сворта, когда онъ гордился чмъ-нибудь, это его чрезвычайно красило. Въ такія минуты онъ казался почти человкомъ. Но, конечно, это были только проблески свта на темномъ неб. Случалось, что полисменъ грозилъ его засадить, если онъ не будетъ идти такъ, чтобы своей доской не задвать прохожихъ на тротуар. А когда онъ, посл такихъ рчей, выходилъ изъ канавки, навстрчу обязательно попадался приказчикъ и начиналъ ругать его — зачмъ онъ не идетъ своей бороздой, и угрожать ему выставкой.

— Выставкой!— тихонько повторила Викторія,— засадить!— Я не перебиваю, я только запоминаю слова.

— Я просилъ Сворта позволить мн зайти къ нему на домъ, но онъ отвтилъ: ‘Теперь нельзя’. Онъ жилъ въ меблированныхъ комнатахъ,— он же и ночлежный домъ — въ общей квартир, гд не позволялось принимать гостей.— Да если бъ и позволили,— признался онъ откровенно — я бы предпочелъ, чтобъ вы не приходили. Не подходящая тамъ компанія для джентльмэна, да и вообще для хорошаго человка. Вчера ночью троихъ стянули съ постелей и арестовали за грабежъ, а четвертаго за кражу со взломомъ и убійство. А ужъ полицейскіе такъ и шныряютъ взадъ и впередъ, то въ комнату, то изъ комнаты, поднесутъ свчку къ самому носу, и не смй ничего сказать. У насъ шестьдесятъ человкъ спитъ въ одной комнат, а какъ давеча пришелъ обходъ — больше половины проснулось. Можете себ представить, что тутъ было. Притомъ же я слишкомъ старъ, чтобы драться изъ-за теплаго мстечка у камина, и по большей части зябну. А вдь не принеси вечеромъ четырехъ пенсовъ за ночлегъ, выгонятъ, какъ пить дадутъ. А я уже старъ, мн на валу ночевать не пристало, мн нуженъ свой уголъ.

— Вы могли бы теперь же сказать мн, что такое,— вставила Викторія,— но, разумется, я не буду настаивать. Если это васъ сердитъ, сдлаемъ лучше выноску.

— Это улица, одна изъ красивйшихъ въ Лондон, окаймленная, съ одной стороны, садами и общественными зданіями, съ другой — ркой. Тмъ, кто не можетъ позволить себ такое дорогое удовольствіе, какъ ночлегъ, которымъ пользуется Свортъ, разршается ночевать тамъ, въ вид особой милости, такъ какъ это противозаконно.

— Неужели вы хотите сказать?..

— Да, да, именно, я именно это хотлъ сказать.

— Но какъ же могутъ тогда другіе ложиться въ постель?

— Да вдь вотъ вы теперь узнали это, а спать-то все-таки ляжете. Къ такимъ вещамъ привыкаешь.

— Я ни за что не ршилась бы лечь, если бы жила тамъ. По крайней мр, пока…

— Недли дв спустя Свортъ объявилъ мн, что онъ теперь устроился иначе и можетъ принять меня. Ему долго пришлось копить деньги на обстановку, ибо, какъ онъ справедливо замтилъ, много-ли можно отложить изъ 1 ш. 3 пенсовъ въ день? Однако, онъ уже присмотрлъ себ столъ. Я не мшалъ ему ‘присматривать’. Экспериментъ былъ слишкомъ интересенъ, чтобы его испортить несвоевременной помощью.

— Поселился онъ въ квартал ‘Блой Лошади’. Надо вамъ знать, Викторія, что ‘Блая Лошадь’ — это лондонская трущоба, одна изъ нсколькихъ сотъ, такъ же отчетливо обозначенныхъ на карт и такъ же общеизвстныхъ, какъ Букингэмскій дворецъ или Гросвеноръ-скверъ, Описаніе этого квартала заинтересовало бы васъ, какъ полу-дикарку, но для насъ, пресыщенныхъ дтей цивилизаціи, эта тема слишкомъ избита, чтобы быть сколько-нибудь интересной, въ смысл удовольствія или пользы. Всякій соціальный реформаторъ въ зародыш начинаетъ съ описанія ‘Блой Лошади’, это, такъ сказать, ‘проба пера’. Къ обиталищу Сворта вела узенькая мощеная дорожка, воняющая всякой гадостью, и лстница, темная, изъденная червями и кишащая всякими гадами, какъ мн пришлось убдиться на опыт. Жилъ онъ на самомъ верху, на заднемъ чердак, все убранство котораго составляли кровать съ матрацомъ изъ стружекъ и опрокинутый упаковочный ящикъ, служившій столомъ. Сосди его занимались самыми разнообразными ремеслами, включая наиболе древнее — тайный и явный грабежъ. Передній чердакъ занимала, хотя и не работала здсь, ‘такъ, одна двчонка’. Боле толковаго объясненія я отъ Сворта не добился. Этажемъ ниже шили передники для lawn tennis’а, по три пенса за дюжину, и солдатскія куртки. Да еще въ задней каморк что-то продлывали съ кроличьими шкурками, ибо, въ одно прекрасное утро, когда Свортъ открылъ окно, чтобы провтрить комнату, мы оба чуть не задохнулись отъ необыкновенно остраго и рзкаго специфическаго запаха, ворвавшагося къ намъ вмст съ туманомъ. Лицевую кухню занималъ форточникъ, уже съ полгода или больше не занимавшійся своимъ ремесломъ, благодаря поврежденіямъ, полученнымъ имъ въ стычк съ полисменомъ — по общему признанію, спокойнйшій человкъ въ цломъ дом. Въ задней кухн — но нтъ, я умолчу объ этихъ подвальныхъ помщеніяхъ, не обмолвлюсь о нихъ ни словомъ, ни намекомъ, хотя бы самымъ непрозрачнымъ, какъ не стану говорить и о заднемъ двор, или о находящейся тамъ цистерн.— Если вы будете такъ глупо вести себя, Викторія, я сейчасъ замолчу.

— Я ничего глупого не длаю.

— О чемъ же вы плачете?

— Бога вы не боитесь — позволять людямъ жить! Если бы это было у насъ, мы боялись бы каждой грозы.

— Молнія очень милостива къ намъ.— Случается иногда, что повредитъ трубу или ударитъ въ колокольню церкви, но и то рдко.

— Это неправда. Вы только такъ, нарочно говорите. Во всхъ городахъ есть попечительства о бдныхъ. Я вдь читала въ книгахъ.!

— Само собой. Въ той самой части города, гд живетъ Свортъ, имется цлыхъ четыре попечительства и санитарный инспекторъ. Члены попечительствъ — своего рода миссіонеры, но они проповдуютъ прежде всего святость смиренія и уваженіе къ чужой собственности. Они проповдуютъ это въ помщеніяхъ, немногимъ лучше убранныхъ, чмъ чердакъ Сворта. Они ставятъ себ задачей измнить сердце человческое, полагая, что такая перемна должна предшествовать перемн блья — ставятъ телгу впереди лошади. Они какъ будто не имютъ понятія о томъ, что все это духовное уродство наполовину порожденіе уродства матеріальнаго, царящаго кругомъ. По воскреснымъ днямъ нкоторые изъ здшнихъ бдняковъ ходятъ слушать эти проповди, не безъ сомннія, но все же надясь услыхать хоть что нибудь облегчающее, ибо ихъ смутныя понятія о логик едва-ли достаточны, чтобы оцнить всю иронію этого евангелія любви. Другіе идутъ въ портерныя — и эти умне, ибо тамъ они могутъ хоть немного повеселиться. Въ этомъ квартал на каждые двсти человкъ населенія приходится одинъ кабакъ, или портерная, и проповдники, такіе же тупоумные, какъ ихъ слушатели, никакъ не могутъ понять почему.

— Свортъ въ часы отдыха почитывалъ свою газету, а когда у него заводилась лишняя копйка, шелъ въ кабачекъ. Газеты онъ никогда не забывалъ прочесть, ибо онъ былъ по натур глупецъ — оптимистъ, склонный врить, что лучшіе дни еще впереди. Отъ воскресенья до воскресенья онъ жилъ ожиданіемъ этихъ лучшихъ дней, въ теченіе по крайней мр тридцати пяти лтъ. Въ особенности интересовали его и веселили его сердце иностранныя извстія.— Мы то и дло завоевываемъ новыя земли, чтобъ округлить наши владнія,— говаривалъ онъ,— погодите ужо, скоро все будетъ ладно, и тогда — тогда мы заживемъ!

— Ну, теперь можно считать, что Бирма все равно, что наша!— сказалъ онъ мн однажды, узнавъ объ избіеніи новаго отряда дакотовъ.— Все равно, что наша! Ну, теперь заживемъ! И чего они упираются, дурачье!— вдь это для ихъ-же блага!— Онъ былъ положительно сердитъ на бирманцевъ. Онъ смотрлъ на эту войну, какъ и на вс другія мелкія войны, какъ рядъ проявленій человческой испорченности, ведущихъ къ отсрочк великаго гуманитарнаго увеселенія, извстнаго подъ названіемъ ‘лучшихъ временъ’. Онъ надялся, что занавсъ подымется посл замиренія Индіи, занимающей партеръ. Но тутъ пошли глупйшіе безпорядки на галлере со стороны ашантіевъ и абиссинцевъ. А тутъ еще афганцы и зулусы стали бунтовать у самыхъ дверей. А потомъ это дурачье въ Судан, а потомъ бирманскія шайки. Свортъ все ждалъ и ждалъ, а занавсъ все не подымался.

— Занавсъ скрываетъ сцену, въ то время, какъ мняютъ декораціи,— сказала Викторія, мгновенно отвлекаясь отъ предмета, какъ настоящее большое дитя.— Онъ падаетъ 5 разъ въ большинств пьесъ м-ра Шекспира — Я знаю.

— Да, и и знаете, Вики, и Свортъ это зналъ. Свортъ именно такой человкъ, для какихъ разыгрываются подобныя пьесы,— одинъ изъ тхъ дураковъ, которые все принимаютъ на вру, и охотно готовы принять 2 сосновыхъ доски и кусокъ парусины за дерево въ цвту. Ему сказали, что онъ тоже владыка Индіи, и онъ поврилъ, и когда его повелительница сдлалась не только королевой, но и императрицей, онъ былъ также глубоко растроганъ, какъ если бы ему самому пожаловали какое-нибудь высокое званіе. Какъ онъ часто говаривалъ, вс жильцы его дома были, такими же владыками Индіи,— если бъ они только знали это!— наслдниками великаго Могола — у него были кое-какія свднія по исторіи — побдителями при Плесси, Мультано, Мудки, Собраон и т. д. Каждый изъ малыхъ сихъ былъ участникомъ въ великомъ наслдств, только не хотлъ принимать этого во вниманіе. Вся трудность была въ томъ, чтобы заставить ихъ смотрть на вещи съ этой точки зрнія. Свортъ велъ съ ними по этому поводу безконечныя пренія въ тихіе воскресные вечера, когда вс они, стоя на углу улицы по щиколку въ грязи, ждали открытія кабаковъ. Онъ старался подйствовать на нихъ цифрами, приводилъ цифры ввоза и вывоза, говорилъ о рост нашего флота, о рост торговли. Но въ ихъ глупости была иногда энергичная сила сопротивленія, которой онъ не могъ побороть. Т, кто поумне, смялись ему прямо въ глаза, и, когда имъ говорили о богатствахъ Имперіи, указывали на свои лохмотья. Боле тупые просто плевались. Но и это длали не всегда одинаково, и иногда ему не безъ основанія казалось, что они плюютъ на него. Онъ обратился ко мн за помощью, и я далъ ему нсколько популярныхъ книгъ о федераціи, гд приведены вс необходимые аргументы.

Мы теперь молимся за федерацію каждое воскресеніе. А школьный учитель пишетъ гимны въ честь федераціи.

— Постарайтесь прерывать меня какъ можно рже, дитя мое, это разбиваетъ мысли. Отмчайте то, что вамъ непонятно, я потомъ объясню.

(Она сняла поясъ и завязала узелокъ по поводу ‘федераціи’).

— Но меня гораздо меньше интересовало отношеніе Сворта къ другимъ людямъ, чмъ его отношеніе къ самому себ. Для меня онъ былъ чудомъ, непрестанно совершающимся у меня на глазахъ. Я произвелъ нкоторыя изслдованія и убдился, что онъ ждетъ облегченія не тридцать пять лтъ только, но въ извстномъ смысл пять сотенъ лтъ. Онъ былъ очень древняго рода,— какъ и большинство изъ насъ, хотя объ этомъ почему-то никто не думаетъ. И за вс эти вка своего процвтанія на земл, насколько напряженный взоръ могъ проникнуть въ тьму временъ, родъ его никогда не могъ выбраться изъ своей родной навозной кучи. А взоръ Сворта видлъ весьма далеко. Для человка его класса, онъ обладалъ совершенно исключительнымъ знаніемъ фамильной исторіи, частью по устнымъ преданіямъ, частью по записямъ на заглавномъ лист фамильной библіи, которую я, въ интересахъ нашихъ изысканій, помогъ ему выкупить изъ заклада.

Викторія завязала новый узелокъ на слов ‘закладъ’.

— Сворты помнили себя еще въ царствованіе королевы Анны, при помощи догадокъ и заключеній ихъ можно было прослдить даже до боле ранней эпохи — царствованія Карла II. Здсь мн представился единственный въ своемъ род случай изучить настоящую родословную ‘бдняка-глупца’, безконечно боле интересную, чмъ родословныя разныхъ бароновъ, хотя бы по причин своей рдкости. Я поэтому всячески поощрялъ его оставить на время занятія текущими длами имперіи для бесды со мной о прошломъ своей расы. Онъ оказался довольно податливъ и посл нсколькихъ недль труда мы составили для него родословное дерево, которое, хотя бы по древности своей, не было бы недостойнымъ любого графа. Подчасъ намъ приходилось длать довольно опасные прыжки съ втки на втку, какъ это случается и съ составленіемъ родословныхъ и лучшаго качества, но эту тайну мы хранили про себя.

XIX.
Родословная бдняка-глупца.

— ‘Итакъ, начнемъ сначала, какъ слдуетъ быть. Мой Свортъ былъ изъ норфолькскихъ Свортовъ, и родъ его ослъ въ этомъ графств съ незапамятныхъ временъ. Правда, впослдствіи Сворты потянулись въ Лондонъ, оставивъ по пути не мало отпрысковъ родословнаго дерева въ различныхъ большихъ городахъ, но колыбелью этого рода была хижина свинопаса на берегу одной изъ норфолькскихъ рчекъ. Отецъ моего героя, еремія Свортъ, боле извстный подъ именемъ Джерри, способствовалъ подъему и расцвту нашей хлопчатобумажной промышленности, хотя и не принадлежалъ къ числу хлопчатобумажныхъ королей. Онъ не разъ самолично разсказывалъ свою исторію сыну. Родился онъ въ 1880 г., а въ 1816 взялъ себ жену, такую же юную, какъ и самъ онъ, не тратя времени на формальности, врод визита къ пастору. Въ то время ребята всхъ возрастовъ, отъ 5—6 лтъ и выше, были на фабрикахъ довольно обычнымъ явленіемъ и прекраснйшимъ образомъ работали отъ двнадцати до четырнадцати и пятнадцати часовъ въ день. Половая зрлость у нихъ наступала рано, ибо температура на фабрикахъ была не ниже, чмъ въ Бомбе, но, и при этомъ благопріятномъ условіи, половина дтей не достигала того возраста, когда разршается жениться и выходить замужъ. Они мерли, какъ мухи, а т немногіе, которые выживали, тоже какъ мухи особой породы, только-только успвали принять мры къ продолженію рода, прежде чмъ умереть, и затмъ тоже сходили со сцены. Мальчики и двочки, взрослые мужчины и женщины работали вмст и жили тоже вс вмст. Надзирать за ихъ нравственностью было некому, о какомъ бы то ни было контрол со стороны закона они тоже не слыхивали, и общія казармы, гд они ютились, были — что грха таить — ничмъ не лучше публичнаго дома. Заработывали они ровно столько, чтобы поддерживать свое бренное тло: такса вознагражденія. была установлена на основаніи весьма здраваго экономическаго предположенія,— что у нихъ нтъ души,— и потому душа въ разсчегь не принималась.

‘Отецъ Сворта, повидимому, такъ же живо интересовался общественными длами, какъ и его боле знаменитый сынъ. Онъ нердко разсказывалъ мальчику о томъ, какой приливъ патріотической гордости онъ ощутилъ, читая парламентскій указъ 1816 г., предписывавшій содержать Наполеона въ заточеніи на остров св. Елены. Онъ почувствовалъ, какъ онъ выражался, что теперь этому разбойнику уже не достать его, Сворта, и онъ, наконецъ, можетъ вздохнуть свободно — насколько ему это позволяетъ кашель. Юная мамаша Сворта отнеслась къ великому событію равнодушно, ибо въ эту минуту она, имя Сворта подъ сердцемъ, работала на фабрик, за три дня до вступленія младенца въ этотъ лучшій изъ міровъ. Выполнивъ свою материнскую функцію, она присоединилась къ своимъ предкамъ, генеалогію которыхъ, съ грустью долженъ сказать, мн совершенно невозможно было прослдить. Отецъ Сворта не разъ жаловался, что ему мене повезло, чмъ принцу Леопольду, который, женившись, приблизительно въ это же время на принцесс Шарлотт, устроился такъ, что его жена, все равно живая или мертвая, должна была приносить ему ежегодно 50,000 ливровъ доходу. Этимъ онъ хотлъ сказать, конечно, что содержаніе, получаемое принцессой, должно было выдаваться ея супругу, даже и въ случа ея смерти. Это былъ щедрый даръ, ибо народъ, какъ разъ въ это время, былъ ввергнутъ въ бездну нищеты, благодаря долгой войн. Вскор затмъ маркизъ Кэмденскій сложилъ съ себя свою должность, бывшую простой синекурой, ‘въ видахъ облегченія общественныхъ тяготъ’ — что было чрезвычайно мило съ его стороны, а принцъ регентъ нашелъ, что и онъ можетъ удлять изъ своихъ немалыхъ доходовъ 50,000 ф. ст. въ годъ для той же цли. Отецъ Сворта былъ въ особенности тронутъ этимъ послднимъ подвигомъ самоотреченія и выразилъ надежду, что принцу никогда не придется изъ-за этого сидть не вши самому. Его пожеланіе, вроятно, было услышано на небесахъ. Но народъ, въ широкомъ смысл слова, былъ мене счастливъ: онъ прямо озврлъ отъ голода, что ни день, то тамъ, то здсь вспыхивало возстаніе, вся страна была охвачена заревомъ пожаровъ, словно здсь вторично праздновали заключеніе мира. Не былъ забытъ и герой, которому она была обязана заключеніемъ мира, и Стратфильдъ-Сай былъ пріобртенъ для герцога Веллингтонскаго.

‘Отецъ Сворта однажды имлъ счастье видть его свтлость, герцога, и такъ тщательно всматривался въ него, что сосчиталъ даже число пуговицъ на его синемъ камзол. И это отрадное воспоминаніе было не единственнымъ въ своемъ род. ‘Отецъ мой — разсказывалъ Свортъ — встртилъ однажды маркиза Уотерфордскаго въ то время, какъ его милость изволили разгуливать по городу и дурачиться, и его милость поставили отцу фонарь подъ глазомъ, а потомъ дали полкроны’.

Викторія опять завязала узелокъ, вроятно, на слов ‘фонарь’.

‘Нкоторое время участь рода Свортовъ остается покрытой мракомъ неизвстности, но въ половин восемнадцатаго столтія они всплываютъ наружу въ лиц пра-праддушки моего Сворта, проданнаго по бдности въ цвт лтъ на плантаціи. Туда отправляли бдняковъ на извстный срокъ, какъ теперь воровъ и грабителей на каторжныя работы, при этомъ плантатору предоставлялось право стегать ихъ кнутомъ, а за попытку бгства полагались добавочные годы работы.

‘Его сцапали въ сумятиц,— разсказывалъ Свортъ,— въ то время, какъ везли въ Тоуэръ сокровища стараго командора Анеона. Вы посмотрите въ книгахъ, сэръ: тамъ все это описано. Этотъ командоръ объхалъ кругомъ цлаго свта и насобиралъ страсть сколько богатйшей добычи — ну и позволили ему сложить свои сокровища въ Тоуэр, а сокровищъ, этихъ было на милліонъ съ четвертью, коли не больше. Везли ихъ на тридцати двухъ повозкахъ,— пра-праддъ самъ считалъ, я ему сказалъ, и какъ то-такъ вышло, что эта цифра сохранилась въ нашемъ роду. Ну, извстное дло, какъ выхали возы, вся голытьба высыпала смотрть на нихъ — нашего брата хлбомъ не корми, а дай поглазть. Пра-прадду въ т поры приходилось довольно-таки круто, и онъ ночевалъ въ сара для обжиганія кирпичей на калильной печи, вмст съ нсколькими пріятелями, которымъ также не повезло. Но въ эту ночь никто изъ нихъ не спалъ, пра-праддъ мой уврялъ, что въ такую, ночь они не могли бы сомкнуть глазъ и на самой мягкой пуховой постели. Такой знаменательный день для Англіи! Они вс сидли въ пол и пли псни, пока не настало время идти смотрть на процессію. Старикъ потомъ всегда уврялъ, что онъ ни капельки не былъ пьянъ, и не могъ быть, такъ какъ у него въ тотъ день маковой росинки во рту не было, а просто у него должно быть при вид возовъ голова пошла кругомъ. Какъ бы тамъ ни было, онъ, должно быть, повелъ себя не хорошо, ибо его сцапали, какъ я уже вамъ докладывалъ, схватили за шиворотъ, связали и продали въ работу. Главное — что онъ не могъ ничего про себя разсказать, кто онъ такой и откуда,— за это нашему брату всегда доставалось.

‘Пра-праддушкина жена пошла за нимъ на плантаціи, куда его угнали, три мсяца ходила, да такъ и не нашла, адресъ, вишь, потеряла — ну, и пришлось вернуться домой. Такъ они и не видались больше. Она одно время стирала на м-ра Питта — того, которому дворянство пожаловали, про это тоже есть въ книгахъ,— да такъ и померла надъ корытомъ, тутъ ей и конецъ пришелъ. Правильная была женщина прапрабабка — царство ей небесное!— это ужъ надо сказать!’

Бдная Вики! Я вижу въ ея глазахъ крупныя капли слезъ и знаю, что он готовы пролиться, и потому продолжаю.

‘Не вс женщины въ нашемъ роду были таковы, какъ моя пра-прабабка. Вы понимаете, сэръ, я не хочу марать свое же гнздо, но бдному человку иной разъ очень трудно добыть кусокъ хлба для подростающихъ двочекъ. Но надо и то сказать, что наши женщины всегда мтили выше себя. Одна изъ нихъ сошлась, напримръ, съ хозяиномъ сапожнаго магазина въ Бондъ-стрит, по имени Симмонсомъ, ни больше, ни меньше какъ придворнымъ поставщикомъ. Вотъ какова была моя бабка, или какъ она тамъ мн приходится! Мн не разъ говорили, что я могъ-бы, если-бъ захотлъ, называться Фицъ-Симмонсомъ,— но съ меня довольно и Сворта. Я это говорю только къ тому, что моя бабка вовсе не такъ унизила себя, какъ могутъ подумать иные’.

‘Праддъ мой изображенъ на одной картин Гогарта — знаете, тотъ въ углу, котораго колотятъ по голов оловянной кружкой. Ахъ, славно жили въ доброе старое время’!

‘Въ этомъ упоминаніи о фамильномъ портрет я не могъ не увидать новаго доказательства древности расы. Я нашелъ даже нкоторые слды семейной библіотеки въ вид уличной баллады, птой нкогда прародителемъ Сворта во время коронаціи Георга IV и до сихъ поръ превосходно сохранившейся на заглавномъ листк книги Истины. Въ грубоватыхъ, но поэтическихъ и прочувствованныхъ стихахъ баллада призываетъ всю землю къ радости. Фамильный музей рдкостей, нердко также служащій указаніемъ на древность рода, въ данномъ случа отсутствовалъ, если не считать достопримчательностью краснаго жилета, принадлежавшаго м-ру Тауксэнду, знаменитому полисмену изъ Бау-стрита, который однажды ‘засадилъ ддку въ кутузку’. Свортъ слыхалъ, что жилетъ этотъ, какъ рдкость, стоитъ большихъ денегъ, но подъ залогъ его не давали больше шести пенсовъ, и Свортъ напрасно предлагалъ его старьевщиц.

‘На этомъ и кончаются фамильныя записи на Библіи и устное преданіе, хранимое въ памяти Сворта, но я не могъ примириться съ этимъ. Мн нужно было найти продолженіе его исторіи. Я отправился въ департаментъ герольдіи, потомъ въ государственный архивъ и тамъ, благодаря щедрой мзд желтолицымъ субъектамъ, именуемымъ архивными крысами, обрлъ не мало дополнительныхъ свдній. Мои ожиданія оправдались. Мн было доказано, какъ дважды два четыре, что Сворты всегда были съ нами и во вс времена принимали участіе, въ качеств дйствующихъ лицъ, въ великой исторической драм, но только режиссеры не считали нужнымъ выставлять ихъ фамиліи на афиш. За то, какъ только я далъ себ трудъ взглянуть на оборотную сторону афиши, Свортовъ тамъ было видимо-невидимо, что черники въ лсу. Оказалось, что безъ нихъ нигд не обходилось дло. Поройтесь въ фундамент любого красиваго зданія, свидтельствующаго о величіи имперіи, и вы обязательно наткнетесь на того или другого Сворта, хотя бы въ роли мусора для заполненія щелей. Одинъ изъ нихъ, несомннно, былъ въ числ семидесяти двухъ тысячъ бродягъ, повшенныхъ, или инымъ манеромъ отправленныхъ на тотъ свтъ въ царствованіе Генриха Грубаго.

‘Свортовъ къ этому времени развелось многое множество, а Генрихъ уничтожилъ монастыри, гд они иногда находили себ кровъ и пищу. Благодаря этой операціи, страну наводнили бродяги, а бродяги, извстное дло, такой элементъ, отъ котораго слдуетъ избавляться. Ихъ скли плетьми, обрубали имъ уши, въ вид перваго предостереженія, а, вмсто второго, вшали ихъ, какъ гусиные полотки, и это уже было радикальное средство. Нкій Свортъ, или Свайртъ, изъ Норфолька,— ихъ родного графства, какъ уже было сказано выше — былъ подвергнутъ клейменію раскаленнымъ желзомъ за бездльничаніе и праздношатайство при полномъ тлесномъ здоровь еще въ 1547 г.

‘Чтобы составить себ представленіе о томъ, какъ имъ жилось, прослдите какъ-нибудь за мухой, пытающейся выбраться изъ банки съ вареньемъ. Вы оставили ее утромъ въ банк и вечеромъ найдете ее тамъ же. Никогда, никогда, ни за долгій лтній день, ни за цлую вчность не выбраться мух на свободу!’

— Вы нарочно говорите такія жестокія вещи: кто-нибудь да поможетъ мух освободиться.

— Викторія, не портите мн сравненія! Допустимъ, что никто не поможетъ. При помощи героическихъ усилій ей удалось высвободить переднія лапки, но крылья отяжелли отъ налипшаго на нихъ сахара, и она не можетъ их,ь вытащить, ища опоры, она становится на переднія лапки, и опять он вязнутъ въ сироп., Она бьется, барахтается, теряетъ въ конц-концовъ равновсіе и опять топитъ въ сахар крылья. Бдная муха! Бдный Свортъ! Бдные, бдные глупцы, исторію которыхъ я взялся прослдить сквозь тьму вковъ. Разница между ними и мухой только та, что Сворты вязли въ грязи, а не въ варень, сохраняя способность размножаться въ этой грязи и передавая свою безплодную борьбу по наслдству безчисленнымъ поколніямъ. Грязь во вс времена была населена представителями этой расы, и не выбраться имъ оттуда, пока Богъ не пошлетъ имъ на помощь брата-человка. Траги-комическая сторона ихъ положенія заключается въ томъ, что если одному изъ нихъ, какимъ-то чудомъ нашедшему точку опоры въ тл погибшаго брата, удастся выкарабкаться на свободу, онъ непремнно станетъ на краю ямы и будетъ утшать остальныхъ грошевыми нравоученіями изъ книги автора ‘Самопомощи’.

‘Цлыхъ семь столтій, какъ я убдился въ томъ, Сворты ждали избавителя. Ихъ исторія — исторія заблужденій, вытекавшихъ изъ вры въ то, что избавитель, наконецъ, пришелъ. Одно время они, очевидно, считали такимъ избавителемъ Кетта, ибо въ предводительствуемомъ имъ возстаніи 1549 г. участвовалъ одинъ изъ Свортовъ. Я какъ сейчасъ слышу его нелпую проповдь правъ человка:

‘Посмотрите на нихъ и посмотрите на насъ! разв не вс мы созданы по одному образу и подобію? разв не вс мы одинаково родимся на свтъ’?— Вчный протестъ! Вчно шепчущій голосъ природы въ тайникахъ человческаго сердца и въ отвть — тукманка по голов извн — слишкомъ недостаточный отвтъ! Графъ Варвикъ и его наемники на такіе отвты не скупились, но Сворты все продолжали врить: ихъ разубдить было трудно.

‘Нкій Свайртъ,— я не могу не видть въ немъ представителя той же семьи, и мое мнніе подтверждаютъ знатоки,— въ четырнадцатомъ вк участвовалъ въ дл Уотъ Тайлера. Надо полагать, то былъ одинъ изъ ‘безземельныхъ бдняковъ’, которыхъ стряпчіе того времени всячески старались обратить опять въ крпостное состояніе, посл того, какъ дала имъ свободу черная смерть, хотя и безъ соблюденія формъ. Если припомните, въ эту эпидемію въ одномъ Норвич умерло отъ чумы около шестидесяти тысячъ человкъ, и это, по всей вроятности, убдило Свайртовъ, что пришло время возстать. Въ поговоркахъ того времени сквозитъ какая-то безумная радость по поводу опустошенія, вызваннаго эпидеміей, какъ бы подготовляющаго путь праву и свобод. Здсь избавителемъ является діаволъ, и уцлвшіе Свайрты изъ тхъ, что пошли за Тайлеромъ, въ такой крайности, пожалуй, чувствовали себя готовыми принять всякое честное предложеніе съ его стороны. Это чувство, быть можетъ, наслдственно, ибо я замчалъ въ Сворт временъ Викторіи порывы какой то странной гордости въ тотъ недавній періодъ времени, когда азіатская холера грозила или — боюсь, что онъ предпочиталъ этотъ способъ выраженія — общала появиться на нашихъ берегахъ. Въ его рчахъ и обращеніи въ то время сквозило трепетное ожиданіе, волненіе какой-то великой, хотя и шаткой надежды, а телеграммы изъ Марсели и Парижа, помщаемыя въ его воскресной газетк, онъ читалъ нараспвъ, скандируя слова и длая ритмическія ударенія, словно псни древней саги. Въ этомъ послднемъ обстоятельств можно было бы, пожалуй, усмотрть случайное доказательство его свернаго происхожденія, но не будемъ заходить слишкомъ далеко. Мстныя кентскія лтописи свидтельствуютъ о томъ, что вышеупомянутый Свайртъ изрядно выдвинулся во время возстанія и достигъ, пожалуй, наиболе высокаго положенія, какого когда-либо достигалъ его родъ, ибо въ одномъ случа человкъ, носящій это имя, несомннно фигурируетъ въ качеств уполномоченнаго ‘полоумнаго кентскаго попа’, Джона Болля.

‘Джонъ Болль, какъ извстно, проповдывалъ пять столтій тому назадъ совершенно то же, что въ наши дни проповдуютъ въ Клеркенвельгрин…

‘Когда Болль былъ брошенъ въ тюрьму, его помощникъ и уполномоченный, повидимому, присоединился къ Тайлеру въ качеств простого солдата, ибо имя его встрчается въ довольно первобытномъ списк войсковыхъ чиновъ Блакгэзскаго сбора. Возможно, что онъ принадлежалъ къ шайк удальцовъ, пробившихъ себ дорогу въ Тоуэръ и таскавшихъ за бороды скандализованныхъ рыцарей, общая имъ въ будущемъ сдлаться равными имъ и добрыми товарищами. Съ тхъ поръ ему уже никогда больше не доводилось вступать въ близкое общеніе съ рыцарями, если только онъ не былъ въ числ уцлвшей горсти поселянъ бунтовщиковъ, павшихъ подъ ударами ихъ палицъ въ Беллернкэйскомъ лсу посл двухдневнаго боя за ‘т же вольности, какъ у господъ’. Но это только догадка, и вроятне предположить, что блакгэзскій Свайртъ, по смерти своего вождя, просто-напросто прокрался въ столицу и тамъ, пустивъ корни въ лондонскую грязь, положилъ начало новой втви этого славнаго рода.

‘Я не нашелъ никакихъ слдовъ участія Свортовъ въ битвахъ при Кресси и Пуатье, хотя несомннно, что многіе изъ нихъ сложили свои кости во Франціи. Правда, они не остались безъ памятника, но этотъ памятникъ — ихъ собственныя дла. Curcumspice. Онъ былъ воздвигнутъ на опустошенныхъ поляхъ Аквитаніи, превращенныхъ въ пустыню, гд царила жесточайшая нищета, гд миля за милей тянулись сожженныя фермы и бродили голодныя толпы поселянъ, обезумвшихъ отъ горя и ярости. Ибо, разъ французскіе лорды попались въ плнъ, французскимъ крпостнымъ, само собой, пришлось добывать деньги на выкупъ, и мучительная трудность такой операціи въ эпоху полнаго раззоренія страны привела ихъ къ открытому возстанію. Плнные же господа, какъ и подобаетъ ихъ званію, проявили удивительное самообладаніе и съ большимъ достоинствамъ возсдали за столомъ своихъ хозяевъ въ англійскихъ замкахъ, въ ожиданіи денегъ, которыя должны были вернуть имъ свободу. Кровь всегда скажется! Тмъ временемъ англійскіе Сворты, на погибель себ самимъ, добивались гибели Свортовъ французскихъ. Такъ оно было всегда и везд, по всему свту, такъ оно должно быть, всегда и будетъ… Викторія, еще одно заключительное слово!…’

Но она только слабо улыбнулась и покачала головой.

‘Здсь, признаюсь, я почти теряю слдъ этой интересной расы, хотя чутье у меня хорошее, а отъ нихъ духъ идетъ сильный, какъ тому и слдуетъ быть. Что нкоторые изъ нихъ не сидли безъ дла во времена Вильгельма завоевателя, въ томъ меня вполн убждаютъ и геральдика, и даже физіологія. Я искалъ ихъ на старинныхъ картинахъ и въ одной простертой на земл фигур, изображающей изъ себя грлку для ногъ, въ то время какъ боле достойные, надо полагать, любуются англійскимъ пейзажемъ, какъ мн показалось, узналъ фамильныя черты. Что касается меня лично, я почти увренъ, что нкоторые изъ нихъ жили еще во времена Трои, и уже тогда кто-нибудь сидлъ у нихъ на ше.

‘Удивительно древній родъ эти Сворты! Въ сравненіи съ ними, Перси, о которыхъ такъ часто упоминается въ лтописяхъ, не боле какъ parvenus. Этотъ родъ во вс вка и эпохи способствовалъ образованію темнаго фона картины красоты и гордости жизни для игривой группы Чоусера, для блестящаго тріумфальнаго фейерверка въ Кресси, для Армады, Бленгейма и Ватерлоо, для грандіозной выставки пышности и тщеславія во всхъ сферахъ жизни. Стыдъ и срамъ досужей литератур, которая все это время занималась святотатственнымъ воспваніемъ раздушенныхъ будуаровъ, потому что въ закоулкахъ, гд ютились Сворты, воняло отъ грязи, стыдъ и срамъ праздному искусству, которое за все это время не сумло поставить себ боле серьезной задачи, чмъ задача найти подходящія краски для изображенія контраста между пурпуромъ королевской мантіи и бурымъ цвтомъ одежды нищаго!… Какъ громко и усердно кричали ура! эти честные Сворты, когда имперія округлялась, присоединяя провинцію за провинціей, пока, наконецъ, не достигла такихъ размровъ, что въ предлахъ ея никогда не заходитъ солнце!

‘Сколько бы Свортъ ни потерялъ въ теченіе вковъ, все же онъ оставался владыкой Индіи и гордился этимъ, какъ я уже имлъ честь вамъ докладывать. У него былъ товарищъ Ласкари, тоже служащій на индійской выставк, они были наилучшими друзьями, но, идя съ нимъ по улиц, Свортъ всегда шелъ впереди. Тутъ не было умышленной невжливости. Это былъ просто на просто вопросъ старшинства, въ полдень, во время отдыха, они вмст выкуривали трубочку. На дл Ласкари стоялъ старше Сворта на ступеняхъ служебной іерархіи: онъ получалъ въ день на три пенса больше всхъ другихъ за свой цвтъ лица, наиболе соотвтствовавшій характеру выставки. Благодаря этому естественному преимуществу и тюрбану, съ рдкимъ самоотреченіемъ сфабрикованному изъ задняго полотнища собственной сорочки, онъ былъ любимцемъ публики и спеціалистомъ по части показыванія такихъ вещей, какъ индійскія настойки и турецкая баня. Онъ былъ боле философомъ, чмъ Свортъ. Для него дленіе на касты было существеннымъ закономъ, установленнымъ Богомъ и природой, Свортъ же только принялъ это учрежденіе въ томъ вид, въ какомъ оно было ему преподнесено. Индіецъ объяснялъ и подтверждалъ свой взглядъ цитатами изъ священныхъ книгъ. ‘Въ видахъ сохраненія вселенной, Верховное Существо опредлило различныя обязанности различнымъ существамъ, вышедшимъ изъ его рта, руки, бедра и ноги’. Почитайте-ка Дхарма Састру и вы увидите.

‘Затмъ онъ обыкновенно пояснялъ, что этимъ еще не ограничивается различіе между людьми, ибо на ног пять пальцевъ, и каждому пальцу разная честь. Встртивъ однажды на улиц другого индійца, заподозрннаго имъ въ происхожденіи изъ мизинца, онъ сталъ плеваться и выказывать вс признаки отвращенія, хотя его землякъ, разносившій объявленія объ индійскомъ гумиластик, занимался тмъ же дломъ, что и самъ онъ, и, по всей видимости, былъ ничмъ не хуже его. Вся бда въ томъ, что ихъ раздляли три пальца, какъ онъ объяснялъ Сворту.

‘Была попытка привести его въ лоно христіанства, но не удалась. Представитель спеціальной миссіи по этой части довелъ его, такъ сказать, до самыхъ дверей, но, въ простот души и по невднію, назначилъ его земляку, происшедшему изъ мизинца Брамы, rendez-vous на тамъ же самомъ мст. Мой индіецъ добросовстно старался выносить ненавистное ему сосдство, пока во время причащенія отъ него не потребовали, чтобы онъ коснулся своими устами чаши, которой только что касался другой. Тутъ онъ поставилъ чашу, не отвдавъ залога любви и братства, и обратился въ бгство.

‘Онъ привезъ съ собою свою, жену, которая жила въ полномъ затворничеств уайтчпельской зенана и въ постоянномъ страх вреднаго вліянія нашего пасмурнаго неба на уцлвшее легкое ея супруга и господина. Вдали отъ своихъ и отъ родины, она страшно боялась остаться вдовой. Можно ли надяться, что здсь, во время выполненія позорнаго обряда, къ ней отнесутся съ должнымъ презрніемъ? О сожженіи, конечно, не могло быть и рчи, но кто вырветъ у нея изъ носу кольцо и хрящъ вмст съ нимъ, какъ это принято и полагается? кто будетъ бить ее и осыпать укорами, за то, что она осмлилась пережить мужа? Она знала Ману и Састра (Сутра) не хуже, чмъ наши бдняки пообразованне знаютъ свои священныя книги, и вполн прониклась убжденіемъ въ святости смиренія и покорности мужчин — чему, въ сущности, учатъ вс священныя книги. ‘На женщину нельзя положиться’, (тексты она знала на память), ‘добродтельная жена должна почитать мужа, какъ божество’. Бдныя рабыни рабовъ! Прелестныя и нжныя созданія, такъ быстро и охотно научающіяся покорности, когда же придетъ вашъ чередъ?…

— Викторія, мой разсказъ конченъ’.

Викторія сначала играла своимъ шарфомъ, какъ бы для того, чтобы запомнить, по какому поводу были завязаны узлы, потомъ стала развязывать одинъ узелъ за другимъ, обнаруживая вс признаки душевной усталости.

— И это Англія, это имперія!— повторяла она, пристально глядя на меня. Не скажу, чтобы эта манера ея мн нравилась.

— О, нтъ, не совсмъ. Надо быть справедливымъ. Тамъ же, на протяженіи сотенъ квадратныхъ миль, вы увидите красоту, изящество, роскошь, превосходно устроенные дома, утонченно воспитанныхъ людей, любезныхъ, вкрадчивыхъ, разсудительныхъ, тонко деликатныхъ, нарядныхъ блыхъ женщинъ — удивительной близны, образованныхъ,— нкоторыя изъ нихъ даже умютъ читать по-гречески — увидите науку нарядную, раздушенную. А наши увеселительныя экскурсіи, библіотеки, картинныя галлереи! Когда мы, англичане, беремся за такія вещи, за нами никому не угнаться. Особенно мы гордимся одной квадратной милей, ограниченной Оксофордъ-стритъ, Пиккадили, Риджентъ-стритъ и Парклэномъ, и за столомъ на парадныхъ банкетахъ обыкновенно хвастаемъ, что, по интеллигентности, культур, остроумію и высокой цивилизаціи, этой квадратной мил нтъ равной на всемъ земномъ шар.

— Тмъ стыдне для васъ! Какъ же вы можете оставлять другія квадратныя мили въ такомъ вид, въ какомъ он есть?

— Ну какъ же, есть вдь благотворительность.

— Благотворительность! Мазь для лченія рака! Надо найти причину болзни. Очевидно, у васъ происходитъ что-то такое, чего никто изъ васъ не видитъ и не понимаетъ. Я уврена, что это такъ. На мст этихъ изящныхъ господъ я не могла бы прожить ни одного дня, ни одного часа, пока не нашла бы причины. Какъ могутъ они жить спокойно? О чемъ говорятъ они между собой? Я уврена, что корень зла можно найти, стоитъ только захотть. Попробуемъ мы найти его прежде, чмъ вернуться домой. Въ нашемъ распоряженіи еще цлый часъ. Пока вы говорили, я думала: наврное, причина всему — эгоизмъ. Каждый беретъ себ, что можетъ, вмсто того, что ему полагается, и, разумется, кто умне, тому больше и достается. А потомъ часть взятаго, отдаютъ обратно бднякамъ глупцамъ, при помощи того, что вы называете благотворительностью, и, такимъ образомъ, копятъ одновременно деньги и нищету. Вотъ какъ мн это представляется. Какимъ образомъ богатые люди становятся богатыми? Разв вы не знаете, что нельзя разбогатть, никого не обидвъ, все равно, будете ли вы длать зло сознательно, или безсознательно? Разв вы могли бы такъ поступать? Въ лучшемъ случа, если вы не грабите, вы все-таки пользуетесь своимъ умомъ и ловкостью для того, чтобы захватить чью-нибудь долю. Когда я подумаю обо всхъ этихъ людяхъ, которые такъ красивы, хорошо одты и пахнутъ, какъ цвты, и говорятъ, какъ книга, и въ то-же время — все время стараются сдлаться богаче другихъ…— о хитрые! гадкіе! Какъ вы разбогатли? Я не могу понять, какъ это длается.

— Вначал всегда одинаково: вы берете себ, сколько можете захватить, и стараетесь оставить другимъ, какъ можно меньше, покупаете по дешевой цн и продаете по дорогой. Иногда такое начало было положено такъ давно, что т, кому принадлежитъ богатство въ настоящее время, даже и забываютъ, что это было когда-нибудь. А потому они себя эгоистами вовсе не признаютъ.

— Ну, да, я такъ и думала. И торговецъ, покупающій спичечныя коробки въ дом м-ра Сворта, даетъ за нихъ не ту цну, какую онъ долженъ бы дать, а самую меньшую, какую онъ можетъ дать.

— ‘Долженъ’ на практик всегда превращается въ ‘можетъ’.

— Я вижу, оттого то бдняки и сидятъ голодными и холодными.

— Я полагаю.

— А когда имъ становится очень ужъ голодно и холодно, торговецъ и его преуспвающіе друзья даютъ имъ немного супу и одяло.

— Около того.

— О! какъ это забавно! какъ забавно!

— А вы что же хотли бы, чтобы онъ длалъ?

— А вы?

— Не знаю.

— Вы знаете. Что тутъ можно сдлать, кром одного — брать меньше себ и давать больше имъ?

— Но тогда онъ былъ бы не такъ богатъ, какъ другіе спичечные фабриканты.

— Ну, такъ что-же?

— И ему пришлось-бы жить не въ такомъ большомъ дом.

— Ну, такъ что-же?

— И отказаться отъ собственнаго экипажа.

— Ну, такъ что-же?

— Да вдь его вс будутъ ругать дуракомъ, если онъ это сдлаетъ, Вики, поймите вы это!

— Очень можетъ быть. Я говорю только о томъ, что онъ долженъ длать. Но я думаю, что вы неправы. Онъ длалъ, бы, если-бъ зналъ, что ему слдуетъ длать, но онъ не знаетъ. Можетъ быть, священникъ иногда забываетъ сказать ему. Ну, да все равно, будемъ продолжать: это такъ занимательно. Назовите мн еще какіе-нибудь способы пріобртенія денегъ.

— Ну вотъ, напримръ: вы вкладываете свои деньги въ какое нибудь Общество и получаете доходы.

— Не спрашивая, какъ добываются эти доходы и какъ живутъ люди, ихъ добывающіе?

— По большей части, да. Иные, впрочемъ, спрашиваютъ, но такихъ зовутъ чудаками. Нашелся какъ-то акціонеръ, поднявшій страшный шумъ изъ-за служащихъ на трамва, которыхъ морятъ на работ и доводятъ прямо-таки до отупнія въ интересахъ дивиденда. Правда, это была женщина,— но и то ея необычное поведеніе обратило на нее общее вниманіе. Дло въ томъ, что всякій понимаетъ, что и бдняки не хуже бы давили другъ друга, если-бъ могли.

— А, бдняки хотли бы быть такими же злыми, какъ богатые! Это вы хотите сказать?

— Приблизительно, да, миссъ Сократъ.

— Но куда же богатымъ столько денегъ? Какъ они ихъ тратятъ? На что он имъ, въ сущности?

— На что? Разв вы никогда не слыхали о катаньи на яхт, охот, старинныхъ картинахъ, хорошенькихъ женщинахъ, хорошемъ вин? Бдная маленькая дикарочка, вы даже и понятія не имете о томъ, какъ можно жить. Да на одно то, чтобъ завести у себя хорошую породу скаковыхъ лошадей, можно истратить двадцать-тридцать тысячъ фунтовъ, если вы любительница лошадей. Надо пристраститься къ чему-нибудь: къ лошадямъ, собакамъ, женщинамъ, картинамъ, китайскому фарфору — все равно, къ чему, все годится, лишь бы имть своего конька. Вы говорите себ, ‘это мой конекъ’, и бросаете деньги безъ счета, лишь бы имть все самое лучшее по этой части и самое рдкое.

— А человческую породу никому не приходитъ въ голову улучшать? Ни у кого не являлось желанія купить трущобу и возиться съ нею, пока она не превратится въ рай?

— Нтъ, породу улучшаютъ, главнымъ, образомъ для выставокъ.

— И вс народы въ Европ такіе же забавные, или только одни англичане? Однако, солнце уже коснулось верхушки большаго банана, время обдать! Сколько вы тутъ понасказали мн и все-таки не все сказали! Я вижу, что, кром бдныхъ глупцовъ, есть еще богатые глупцы, и я думаю, что послдніе хуже первыхъ.

XX.
Деревенскій праздникъ.

До сихъ поръ мн это не приходило въ голову, но несомннно, что мы оба здсь одиноки и живемъ какъ будто вдвоемъ. Правда, на Остров есть и другіе люди, и я вижу ихъ ежедневно, но смотрю на нихъ, какъ на картины. Я и говорю съ ними, но и говорю тоже какъ будто съ картинами, не особенно разсчитывая на отвтъ.

Само собой, я вижу каждый день губернатора и нердко бесдую съ нимъ. Кром дней, есть вдь и вечера, и Викторіи нельзя все время быть со мной. Я членъ большой семьи, длаю, что хочу, прихожу и ухожу незамченнымъ — это истинная атмосфера дружбы и любви.

Въ послднее время я боле обыкновеннаго замчаю присутствіе губернатора, ибо онъ готовитъ прокламацію. По случаю дня рожденія королевы у насъ скоро будетъ общественный праздникъ, и прокламація заключаетъ въ себ программу торжества. Она написана на грифельной доск и вывшена передъ губернаторскимъ домомъ. Его превосходительство цлыми днями сидлъ надъ ней, вырабатывая программу увеселеній, съ моей скромной помощью — по части текста, и съ помощью Викторіи — по части здраваго смысла. Какъ только мы собираемся сочинить какую-нибудь глупость, она прерываетъ насъ, отворачиваясь отъ окна, возл котораго она сидитъ за шитьемъ при свт догорающаго дня. Такъ, она наложила свое veto на три проекта — смотръ гарнизона, банкетъ съ рчами и парадный пріемъ въ губернаторскомъ дом.

Программа, наконецъ, выработана. Мы начнемъ съ примрнаго урока чтенія въ школ, посл котораго учитель прочтетъ лекцію о древностяхъ Острова. Затмъ послдуютъ спортъ и всякія увеселенія съ призами, отъ букета цвтовъ и до мшка картофелю. Въ заключеніе, еще лекція — ‘для укрпленія умовъ’ — и, въ качеств лектора, предстоитъ выступить мн.

Я долго протестовалъ, добросовстно стараясь отклонить отъ себя эту честь, но меня пересилили.— ‘Что-нибудь объ Англіи, сэръ, мы никогда не устаемъ слушать о ней!’ Голосъ у окна поддержалъ эту просьбу, и я уступилъ.

Начинается, начинается, скучныя приготовленія покончены, желанный день наступилъ! Vive la joie! Утромъ насъ подымаютъ съ постели три ружейныхъ выстрла, возвщающіе нашу радость вселенной. На Пик вооруженъ англійскій флагъ. Съ завтракомъ мы покончили въ какихъ-нибудь десять минутъ, и меньше чмъ черезъ часъ все населеніе Острова уже собрано въ школ.

Идетъ состязаніе въ чтеніи, въ которомъ могутъ принимать участіе вс, кто угодно, но на дл принимаетъ только младшее поколніе. Ученики, одтые въ праздничное платье, вс сидятъ на одномъ конц классной, передъ ними учитель, а позади восхищенная аудиторія. Состязаніе идетъ серьезное, обнаруживающее основательную домашнюю подготовку. Первымъ дломъ читаютъ по складамъ хоромъ собственныя имена изъ Писанія. Первое изъ нихъ, ‘Achaicus’ прочитано бойко и почти одновременно всми, лишь немногіе остались за флагомъ. ‘Achaicharus’ также своевременно прочтено, но одолвшихъ его уже значительно меньше. При ‘Habaziniah’ поле брани покрыто павшими, но битва все же выиграна. ‘Greuel’, благодаря нарочито трудному распредленію гласныхъ, для большинства оказывается камнемъ преткновенія, и многіе изъ состязающихся заливаются слезами. ‘Gezerites’ снова приводитъ всхъ насъ въ хорошее расположеніе духа, ибо тугъ ужъ пораженіе общее. Намъ совершенно не подъ силу справиться съ конечнымъ s, когда оно выговаривается — такова ужъ особенность произношенія островитянъ вообще.

Прохожу молчаніемъ остальные номера программы и перехожу прямо къ лекціи о древностяхъ. Подобно достопамятному судьбищу, дйствіе происходитъ подъ открытымъ небомъ. Покончивъ съ чтеніемъ, мы шествуемъ гурьбой, съ лекторомъ во глав, осматривать большіе плоскіе камни, сто разъ уже виднные нами раньше. Это надгробные памятники нашихъ доисторическихъ предковъ. Одинъ такой камень лежалъ передъ однимъ изъ коттэджей, но былъ оттуда удаленъ и теперь служитъ папертью для церкви. Другой лежитъ тамъ же, гд его оставили исчезнувшіе люди — на пол, по ту сторону горъ. Мы знаемъ, что оказалось бы подъ нимъ, если-бы приподнять его — человческій скелетъ, спящій вчнымъ сномъ на подушк изъ жемчужныхъ раковинъ. Уже много столтій проспалъ онъ здсь, и пусть спитъ еще столько же!— Затмъ мы снова перебираемся черезъ горы, направляясь къ пику, гд я впервые встртилъ Викторію, лекторъ рекомендуетъ намъ обратить вниманіе на останки четырехъ грубаго издлія каменныхъ фигуръ, нкогда стоявшихъ здсь на площадк, словно вчные стражи моря. Большинству изъ насъ эти останки знакомы съ ранняго дтства, тмъ не мене, мы разсматриваемъ ихъ теперь съ большимъ вниманіемъ и сообщаемъ другъ другу результаты своихъ наблюденій восклицаніями, какъ бы свидтельствующими о неожиданномъ и внезапномъ открытіи — все въ угоду школьному учителю. Мы спрашиваемъ, какъ попали сюда эти изваянія и что они означаютъ?— все это входитъ въ программу. Намъ говорятъ, что они являются неоспоримымъ доказательствомъ существованія древней расы островитянъ.

Но какъ же попала сюда эта раса!

Лекторъ предлагаетъ намъ угадать. Неужели среди насъ найдется такъ дурно воспитанный человкъ, чтобы намекнуть о существованіи лодокъ? Конечно, нтъ! Мы добросовстно разъигрываемъ нашу маленькую комедію вплоть до заключительной сцены. Мы держимъ языки за зубами, добродтель или привычка, наконецъ, врожденная правдивость въ рчахъ не дозволяютъ намъ сдлать большаго. Какой-то розовый мальчуганъ крикнулъ было: ‘Я знаю!’, но Викторія мгновенно утащила его назадъ и заткнула ему ротъ апельсиномъ. Помимо этого, вс исполняютъ свои роли добросовстно, безъ всякой примси лукавства.

Лекторъ самъ отлично знаетъ, что мы могли бы вс подхватить возгласъ ребенка, но онъ держится послдовательности въ изложеніи.—‘А что бы вы сказали,— предлагаетъ онъ наводящій вопросъ,— что бы вы сказали о судн, прибывшемъ сюда съ Гамбійскихъ острововъ, лежащихъ за триста миль отсюда?’ — Ай, да! Ну, конечно! Они пріхали на судн?

‘Но зачмъ же имъ было хать сюда?’ — Этого вопроса не предложить невозможно. Надо же поддержать человка.— ‘Предположимъ, что они пріхали потому, что не могли не пріхать,— поневол’.

— ‘Это, конечно, мняетъ дло. Но что же могло ихъ заставить?’ — Въ дальнйшемъ поощреніи онъ не нуждается.— ‘Въ прежнее время, главнымъ образомъ, въ старину, да и на памяти старожиловъ, дикари, живущіе на островахъ Тихаго Океана держались обычая усаживать побжденныхъ враговъ въ лодку и оставлять ихъ на произволъ волнъ.’ — Его объясненіе боле пространно, но мы удовольствуемся этимъ.

— Пойдемте, я вамъ кое-что покажу,— продолжаетъ добрякъ,— и мы опять идемъ за нимъ, на этотъ разъ внизъ по крутой тропинк, къ рощ и опять вверхъ по крутой тропинк, къ поселку, затмъ черезъ весь поселокъ, длаемъ маленькую передышку передъ дверью и окончательно останавливаемся въ его спальн, являющейся въ то же время музеемъ островка.

Что за бда, что мы уже видли одинокую полку, заключающую въ себ цликомъ коллекцію національныхъ сокровищъ! Что за бда, что эти каменныя копья и топоры лишь немногимъ мене знакомы нашимъ рукамъ, чмъ наши собственные ножи и вилки. Мы оказываемъ вниманіе и любезность ближнему — этого достаточно. Притомъ же это такъ пріятно намъ самимъ! Это — идеальная комбинація дла и удовольствія, ибо это путешествіе въ музей было прогулкой по райскимъ полямъ, гд насъ вели, вмсто ангеловъ, босоногіе ребятишки, такіе же проворные и легкіе на бгу, какъ если-бы у нихъ были крылья. За ними слдовали дти постарше, слишкомъ большія для игръ, слишкомъ юныя для любви, шедшія по самымъ крутымъ тропинкамъ, словно по облакамъ, съ легкостью и увренностью идеальной силы,— а за ними мужчины и женщины, двушки и молодые люди, радостные, довольные, неспшной поступью, чтобы продлить наслажденіе. Дай Богъ, чтобы имъ еще не скоро пришлось, въ свою очередь, уснуть на подушк изъ раковинъ!

Я совершенно позабылъ бы о предстоящей мн лекціи, если бы мн не напомнилъ о ней школьный учитель, по окончаніи его собственной. Съ фамильярностью собрата по искусству, онъ учтиво освдомляется объ избранной мною тем, и я вынужденъ сознаться, что мн и въ голову не приходило подготовиться заране. ‘Мы уврены, что вы приложите вс старанія’, говоритъ онъ съ улыбкой.— ‘Могу-ли я отнестись небрежно къ своей задач посл того, что я слышалъ?’ Но эта отвтная любезность, подобно большинству гладкихъ фразъ, ни мало не подвинула насъ впередъ. Я начинаю придумывать тему.— Я видлъ вашъ праздникъ, не хотите-ли послушать описаніе другого праздника въ боле широкихъ размрахъ, въ иной, заморской стран? Что вы скажете, напримръ, о праздник въ Рим?

— Но вдь вы хотли разсказать намъ что-нибудь объ Англіи.

— Я подразумваю праздникъ въ современномъ Рим, а современный Римъ, какъ извстно, находится на берегахъ Темзы.

— Отлично, превосходно! Не хотите ли посидть въ моей спальн, чтобы собраться съ мыслями.

— Ничего онъ соберетъ здсь,— говоритъ Викторія, бывшая свидтельницей этого разговора.— Если вы хотите, чтобы онъ работалъ, за нимъ нуженъ присмотръ. Никто не уметъ обходиться съ нимъ, кром меня. Пожалуйте, сэръ, идемте!

Когда человка ведутъ на буксир, онъ можетъ держать себя, какъ медвдь, или какъ геніальный человкъ, и я надюсь, что я не медвдь. Мой вожатый ведетъ меня прямо на Пикъ, черезъ рощу, которая хранитъ его завтную тайну. Меня усаживаютъ на развалинахъ платформы, теперь оставленной всми, ибо слдующую лекцію на ней будутъ читать не ране будущаго года. Покидая меня, Викторія велитъ мн сосредоточиться и сидть совершенно спокойно до ея возвращенія. Я общаю и выполняю общаніе. Я ложусь на спину и слжу за носящимися въ воздух билліонами легкихъ шариковъ, какъ бы составляющихъ субстанцію этого воздуха, и спрашиваю себя, неужели каждый изъ нихъ содержитъ, при соотвтственномъ уменьшеніи всхъ пропорцій, божественную Викторію и мое созерцающее я. Еслибы это могло быть такъ! Какая концепція безконечнаго счастья! Но вотъ легкіе шаги предупреждаютъ меня, что она снова здсь, и я оставляю догадки для сладкой и вполн удовлетворяющей меня увренности въ томъ, что есть такой шаръ, который содержитъ насъ обоихъ. Она несетъ въ рук корзину съ фруктами,— но кто она, Флора, или Минерва? Ибо наверху корзины лежитъ маленькая записная книжка и карандашъ. Бананы и гуявы предназначаются на завтракъ одинокому мыслителю, карандашъ и бумага должны закрпить и сохранить для лекціи его драгоцнныя мысли, прежде чмъ он разлетятся. Я протягиваю жадную руку къ плодамъ, но Викторія подаетъ мн карандашъ.

— Запишите то, о чемъ вы думали, пока меня не было!

Это было бы вдвойн восхитительно, если бы здсь была хоть самая легкая примсь кокетства, но ея нтъ — ни малйшей, ни тни.

— Я думалъ о безконечномъ.

— Потеря времени и только! А я думала, это будетъ о римскихъ праздникахъ.

— Что будетъ? Ахъ, да! Лекція! Да!

— Вы хотите сказать, что вы не…— Ахъ, какой вы лнивый!

— И какая вы глупенькая, моя Викторія! Но за это я васъ еще больше люблю!

— На что это мн?

— Такъ люблю, что безъ васъ цлый міръ….

— Не хотите ли банана?

— Ничего не имю противъ, если вы тоже съдите.

— У меня нтъ аппетита.

— И у меня нтъ.

— Вы только что говорили, что страшно голодны.

— Я и былъ голоденъ.

Викторія стояла на колняхъ передъ корзиной. При послднихъ моихъ словахъ она выпрямилась, что у нея всегда служило признакомъ сосредоточенности чувства, но все же не измнила позы. Въ этой поз она казалась обломкомъ большой статуи.

— Не кажется-ли вамъ, что вы иногда выражаетесь нсколько неточно и дйствуете неувренно? Если вы голодны, почему вы не дите?

— Это голодная стачка.

— Что это значитъ?

— Это изобртеніе сибирскихъ каторжниковъ. Когда имъ становится очень ужъ тошно, они устраиваютъ стачку противъ собственныхъ обдовъ и умираютъ съ голоду.

— Вамъ незачмъ морить себя голодомъ, если только то, въ чемъ вы нуждаетесь, въ нашей власти,— возразила Викторія, и отъ взгляда, обращеннаго ею на меня, строгая красота ея лица выиграла еще больше.

Это было слишкомъ восхитительно. Кто-бы на моемъ мст удержался отъ продолженія?

— Да, я знаю, у меня все есть, но все же мн еще нужно кое-что.

— О, теперь я понимаю!— сказала она, поднимаясь во весь ростъ и опрокидывая корзину такъ, что фрукты разсыпались по земл.— О, я прекрасно понимаю! Я отлично знаю, что вы хотите сказать! Нечего вамъ хитрить и выражаться полусловами. Вы уже сказали это однажды и общали, что никогда больше не будете объ этомъ говорить.

Глупенькая Викторія! Она разсыпала вс карты по столу и испортила всю игру!

Одинъ коротенькій получасовой урокъ въ лондонскомъ будуар, даже въ лондонской классной — и она выучилась-бы играть въ эту игру. Вотъ что значитъ вырости на дикомъ остров и быть воспитанной старикомъ-отцомъ, который учитъ васъ говорить правду, какъ квакеры.

— И все-таки, Викторія я не стану сть своего завтрака.

— Дорогой другъ, милый, милый другъ, если-бы только я могла сказать вамъ все, что мн хочется сказать! Но зачмъ вы такъ смущаете меня? Зачмъ вы хотите заставить меня поступать дурно?

Теперь пришелъ мой чередъ вскочить и схватить е за руку, которой она не отняла.

— Викторія, кто можетъ спорить съ вами? Вы играете по своимъ собственнымъ правиламъ, а я словно шулеръ. Ну, будетъ, голодная стачка окончена, дайте мн плоды.

Викторія очищала бананы, я лъ ихъ. Это было прелестно — почти такъ же хорошо, какъ самое лучшее. Небо было безоблачно, солнце играло на ея волосахъ и лиц… ‘Я стою не больше другихъ, но Богъ далъ мн больше’.— Такова была моя смиренная благодарственная молитва.

Немного погодя — и слишкомъ скоро для меня — я былъ снова предоставленъ собственнымъ размышленіямъ. Викторія удалилась, взявъ съ меня слово, что во время ея отсутствія я буду готовиться къ лекціи. Я слдилъ за ней, пока она не спустилась къ подножію холма, принимая задумчивую позу, всякій разъ, какъ она оборачивалась взглянуть на меня. Я видлъ, какъ она спорила съ толпой ребятишекъ, порывавшихся вскарабкаться наверхъ, въ мою студію, какъ она уговаривала ихъ не мшать мн, и, наконецъ, увела ихъ подальше отъ искушенія, во фруктовый садъ за холмами.

Я добросовстно пытался работать, но это было невозможно. Отголоски праздничнаго веселья долетали до меня, на мой возвышенный наблюдательный постъ, со всхъ населенныхъ частей Острова, даже съ отдаленныхъ вершинъ, высившихся, какъ башни, надъ каменной стною,— кругомъ все смотрло по праздничному. Разстояніе смягчало шумъ и смхъ, крики птицъ и животныхъ, все это сливалось въ полной гармоніи съ ритмическимъ шумомъ прибоя, казалось, эти звуки были только видоизмненіемъ, варіантомъ обычной музыкальной тишины. Въ воздух широкими полосами вислъ прозрачный лтній туманъ, и, видимыя сквозь него, вс краски сливались въ такой же гармоніи. Мстами почти невозможно было разобрать, гд кончаются цвты и начинаются люди, мужчины и женщины. Человческія фигуры выдлялись только при движеніи, глядишь — то тамъ, то сямъ парочка вынырнетъ изъ травы, бгутъ, гонятся другъ за другомъ, но чмъ дальше, тмъ очертанія больше тускнютъ, и, наконецъ, совсмъ сливаются съ ландшафтомъ. Это утонченное наслажденіе для чувствъ и для души, это образъ единства природы. Небо и земля, и море, мужчины и женщины, цвты и деревья кажутся лишь многообразными формами и проявленіями единаго всеобъемлющаго элемента красоты, которую каждый видитъ и понимаетъ и представляетъ себ по своему Я былъ всецло поглощенъ этой мыслью и усердно развивалъ е, лежа ничкомъ на трав и бесдуя съ цвтами. Въ этой поз и застала меня Викторія. Если-бъ ей понадобилась моя жизнь, она легко могла бы взять ее. Она подошла такъ неслышно, что я замтилъ ее только тогда, когда она была уже возл меня.

— Принцесса, прежде чмъ хмуриться, выслушайте мою исповдь. Я ничего не сдлалъ — ровно, ровно ничего. Но теперь я начну, я сдлаю все, что вы хотите. Только я не могу работать здсь. Я долженъ пойти куда-нибудь.

— Домой, въ вашу комнату?

— Душно.

— Такъ куда-же?— Она даже притопнула босою ножкой отъ нетерпнія.

— Я знаю куда, только не смю сказать.

— Да ну же, говорите!

— Въ Пещеру — въ ту самую, куда вы водили меня въ первую нашу прогулку.

— Это безуміе! Вы убьетесь, и только.

— Не убился же я въ первый разъ.

— Тогда я помогала вамъ.

— Я хочу, чтобъ вы и теперь помогли мн.

— Не понимаю, за что я люблю васъ, а между тмъ я такъ васъ люблю!— Если бы Богу угодно было, чтобы вы убились, Онъ не допустилъ бы меня помогать вамъ въ этомъ. Идемте!

Вс трудности этого восхожденія уже были однажды описаны мною, и любезный читатель, вроятно, не постуетъ на меня, если я избавлю его отъ повторенія. Достаточно сказать, что вскор я шелъ по узкому гребню скалы, закрывъ глаза, по приказу моей повелительницы, и положивъ руки на плечи Викторіи, которая была моимъ вожатымъ. Прежде чмъ закрыть глаза, я поймалъ ея взоръ, брошенный на меня, и во взор этомъ было столько нжности и тревоги, что я не забуду его во всю жизнь. Когда мн опять разршили открыть глаза, мы были уже въ пещер. Убдившись, что я въ безопасности, Викторія ушла, общая вернуться черезъ часъ и вывести меня изъ пещеры.

XXI.
Праздникъ въ Рим.

Я остался одинъ съ облаками, океаномъ и моей записной книжкой. Чтобы сосредочить свои мысли на записной книжк, мн необходимо было забыть объ океан и облакахъ, поэтому, полюбовавшись ими въ послдній разъ, я отошелъ вглубь пещеры и принялся за дло.

Замтки для лекціи.— Параллель между старой Англіей и древнимъ Римомъ.— Обращаю ваше вниманіе, друзья мои, на то обстоятельство, что Англія находится въ настоящее время точно въ такомъ же положеніи, какъ древній Римъ посл завоеванія міра. Она отдыхаетъ, наслаждаясь плодами своихъ побдъ. Она не желаетъ большаго: пообдавшій левъ не обидитъ и мухи. Она ощущаетъ нкоторую тяжесть въ желудк, въ особенности это чувствуется въ правящихъ сферахъ. Тмъ не мене, граждане кой-какъ выполняютъ свои обязанности въ отношеніи государства. Римъ кормилъ всхъ своихъ дтей на счетъ покоренныхъ государствъ, и вс они въ конц концовъ облнились. Англія кормитъ лишь нкоторыхъ, и, если не считать нужды и голода, интересы имперіи блюдутся въ должной мр. Особенно тщательно охраняются дальнія области, туда шлютъ стражу, смна за смной, проконсулы, по прошествіи извстнаго срока, неизмнно возвращаются домой умирать въ праддовскихъ замкахъ. Если обозрть наше полушаріе съ высоты птичьяго полета, мы увидимъ вс главные пути на суш и на мор покрытыми пной или пылью — признаки, отмчающіе движеніе нашихъ легіоновъ. Зрлище недурное!

‘Приготовленія къ празднику.— Общественныя празднества въ Англіи предписаны закономъ, три-четыре раза въ годъ эта огромная мастерская міра совершенно прекращаетъ работы. Это бываетъ наканун народныхъ торжествъ. Одинъ изъ первыхъ признаковъ наступающаго торжества — выселеніе изъ города немногихъ избранныхъ. Вс, кто только можетъ, спшатъ уйти прочь съ дороги — конечно, только для того, чтобы предоставить больше мста другимъ. Это такъ похоже на нихъ.

Лондонъ со всми его обширными окрестностями отданъ въ распоряженіе массъ. Имъ принадлежатъ улицы, имъ принадлежатъ парки. Каждый фонарный столбъ въ трущобахъ превращенъ въ винтовыя качели.

Приспособляемость расы.— Развлеченія дтей англійскаго народа отличаются первобытной простотой. Юные обитатели трущобъ играютъ, какъ въ старину работали взрослые дикари, при помощи самыхъ грубыхъ орудій. Имъ ничего не стоитъ устроить себ качели изъ разорванной на полосы рубашки или простыни, а въ національной игр какой-нибудь прутикъ замняетъ имъ ворота, а щепка отъ сосновой доски крикетный молотокъ. Это здравое презрніе къ орудіямъ говоритъ о приспособляемости расы, о ея умніи утилизировать наилучшимъ образомъ попадающіеся подъ руку матеріалы. Битва при Ватерлоо была выиграна на отведенныхъ для игръ поляхъ Итона. Пройдитесь по Сенъ-Джемскому парку и вы перестанете сомнваться въ этомъ. Въ крикетъ играютъ съ помощью вышеуказанныхъ приспособленій, для ножного мяча берутъ старую шляпу, или битый котелокъ. Та же приспособляемость замчается и во всемъ остальномъ: количество матеріи, употребляемой на штаны, по отношенію къ размрамъ обнаженной, поверхности, которую имъ полагается прикрывать, можетъ быть выражено цыфрой ³/₅.— И, однако же, вы не видите бьющихъ въ глаза блыхъ пятенъ, портящихъ красоту ландшафта, и даже на лицахъ лежитъ какой-то зеленоватой оттнокъ. Художникамъ не мшало бы брать по больше такихъ праздничныхъ сценъ въ Парк сюжетами для своихъ картинъ, такія картины непремнно обратили бы на себя вниманіе въ Берлингтонъ-гоф. Хворыя дти и самыя маленькія играютъ въ аллеяхъ поближе къ дому, гд пыль благоразумно сберегается въ достаточномъ количеств, чтобы дти могли изъ нея лпить пирожки. Многія играютъ на старыхъ кладбищахъ, прилегающихъ къ этимъ аллеямъ, недавно открытыхъ для публики, благодаря великодушію властей, воодушевленныхъ желаніемъ общаго блага. Это, можетъ быть, наилучшій примръ нашего національнаго умнья пользоваться обстоятельствами.

NB.— Здсь набросать картину народнаго гулянья реальнаго, или вымышленнаго — въ праздничный день — зрлище въ высшей степени поучительное: ‘Пріютъ Тома Одинокаго плюсъ нкоторыя наблюденія надъ Рэссель Кортомъ и Бинигеръ Ярдомъ’.— старинное кладбище, или мстная свиная закута, состоящая изъ трехъ заднихъ дворовъ, слитыхъ въ одинъ — въ настоящее время паркъ для народнаго гулянья, съ должной помпой преподнесенный народу, какъ дорогой подарокъ. Для того, чтобы оцнить надлежащимъ образомъ этотъ подарокъ, на него нужно взглянуть съ полей и луговъ, разстилающихся вокругъ Итонской коллегіи. Видимый съ этой точки зрнія, онъ вызываетъ чувство живйшей благодарности Богу за тайны терпнія, далеко превосходящія глубиной тайны вры, сокрытыя въ душ человческой. ‘Пріютъ Тома Одинокаго’ преподнесенъ какъ милость, за которую нужно быть благодарнымъ! Ха, ха, ха! (здсь постарайтесь засмяться). О, какимъ же волшебствомъ, какимъ колдовствомъ мы заставляемъ ихъ довольствоваться этимъ несокращаемымъ minimum’омъ въ удовлетвореніи своихъ человческихъ требованій? (постарайтесь не заплакать).

Нкоторая приспособляемость замчается также и во взрослыхъ уроженцахъ здшнихъ мстъ,— по истин, это характерная черта нашей расы. Для увеселенія ихъ не требуется большихъ расходовъ. Возьмите деревянную доску, поставьте съ одной стороны рядъ боченковъ и стакановъ, а съ другой родъ лощадинаго стойла, гд могутъ помститься, стоя, человкъ пятнадцать-двадцать, и вы получите ‘увеселительное заведеніе’. Молодая женщина отворачиваетъ краны, стараясь длать это возможно проворне, и наполняетъ стаканы, публика въ стойл осушаетъ ихъ не съ меньшей быстротой, и народное веселье въ полномъ разгар. Мраморные столы, общественные сады, цвты, музыка — все это не необходимо. Еще проще было бы пристроиться къ водопойной колод, но лошади не любятъ джина, да и высшее животное возмутилось бы противъ такого объединенія, основаннаго на ложномъ принцип общности имуществъ.

Здсь, въ этихъ увеселительныхъ заведеніяхъ они обмниваются безхитростными признаніями и устраиваютъ свои семейныя дла. О будущемъ они не загадываютъ, опытъ отучилъ ихъ отъ празднаго любопытства и пріучилъ къ близорукости. А когда ихъ начинаютъ смущать проклятые вопросы, или проблема ихъ собственныхъ отношеній къ этому счастливому міру, они подмигиваютъ молодой особ, которая отворачиваетъ кранъ, и смущенье ихъ быстро проходитъ.

Дивная скромность ихъ жизненныхъ требованій можетъ быть поставлена въ примръ даже пастухамъ, какъ образецъ умнья довольствоваться малымъ, въ отношеніи вина, женщинъ, музыки, свта и радости. Ихъ рчь пряма и проста, свободна отъ всякихъ ухищреній, цвтистыхъ оборотовъ и вымученнаго остроумія, ихъ шутки обыкновенно не что иное, какъ легкая игра оловянныхъ кружекъ по головамъ, и вс ихъ удовольствія въ томъ же первобытномъ род. Они охотно посвящаютъ свой досугъ наблюденіямъ за тмъ, какъ собака травитъ крысъ или два человка колотятъ другъ друга до безчувствія перчатками, которыя только съ виду бьютъ больно. Они такія же дти, какъ свероамериканскіе индйцы, да и въ смысл расоваго типа недалеко ушли отъ нихъ — выдающіяся скулы, широкій ротъ, толстыя губы, трещины.вмсто глазъ. Посмотрите на нихъ въ дни такихъ народныхъ торжествъ, когда они миріадами сбгаются поглазть на бга, на гребную гонку, на парадъ лорда мэра, и подивитесь чудесамъ соціальнаго и религіознаго режима, пріучившаго ихъ довольствоваться своимъ положеніемъ, а насъ находить въ этомъ удовольствіе.

(Слдуетъ панегирикъ этому режиму въ лирическомъ дух — ритмическая проза и т. д.).

Ихъ женщины. Подобно своимъ свероамериканскимъ сестрамъ, питаютъ пристрастье къ перьямъ и яркимъ цвтамъ. Вы не найдете въ природ ничего пестре фабричной двушки въ праздничномъ плать цвта тану съ жестокимъ перомъ на шляп, какъ будто окрашеннымъ кровью. Отношенія самки къ самцу — курьезный пережитокъ первобытнаго состоянія. Ухаживанье, по крайней мр, по форм, всегда представляетъ собою похищеніе двушки. Церемонія начинается съ встрчи на углу, на улиц въ сумерки, затмъ идетъ погоня, бготня вокругъ домовъ, тяжелые сапоги, настигающіе легкіе башмачки, радостныя взвизгиванья, отмчающія собою путь бглянки, затмъ поимка, бгство, нжности, въ вид звонкихъ пощечинъ, способныхъ выбить дурь изъ головы и у коновала. Финалъ — объятія, юбки изорваны въ клочки, земля усяна перьями, затмъ запыхавшаяся парочка возвращается рука объ руку къ тому же углу, съ тмъ, чтобы начать сначала.

Ночью.— Съ наступленьемъ ночи вс обитатели трущобъ сходятся вмст изъ ближнихъ и дальнихъ мстъ на одно общее rendez vous, мужчины и т, что нкогда были двушками, шамкающіе старики и бранчивыя дти стоятъ толпою передъ грязнымъ прилавкомъ, пока неизсякающая влага не зальетъ въ нихъ послдней искры огня. Тогда огромный городъ отходитъ на покой и снова погружается въ безмолвіе. Воображеніе того, кто видлъ адъ, врядъ-ли сумло бы нарисовать эту заключительную сцену’.

— Вы готовы?

Голосъ доносился со скалы надъ пещерой, то былъ голосъ Викторіи.

— Да, и жажду свободы, пожалуйста, выведите меня отсюда.

— Вы кончили свою работу?

— Да.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Я сейчасъ приду. Вы можете подойти и взглянуть на меня, если хотите, только помните — внизъ нельзя смотрть.

Я сталъ у входа въ пещеру. Въ нсколькихъ ярдахъ надо мною съ вершины скалы на меня смотрла чудная головка, и глаза ея улыбались мн. Видно было только лицо, должно быть, двушка лежала растянувшись во весь ростъ на скал.

Еще нсколько минутъ, и мы снова шли шагъ за шагомъ по гребню, и я снова испытывалъ сладостное, восхитительное ощущеніе ея близости, испытывалъ его все время, что мы спускались по тропинк, ведущей къ зданію школы, ибо, хотя здсь я уже не нуждался въ помощи, Викторія не отнимала у меня своей руки. И такъ мы шли рука объ руку въ сумерки, не говоря ни слова и не испытывая желанія говорить.

Эта лекція такъ и не состоялась. Увидвъ вс эти счастливыя лица въ классной, я почувствовалъ, что не въ состояніи испортить имъ праздникъ. Пока губернаторъ говорилъ вступительную рчь, я наскоро выбралъ другую тему и вврился своей счастливой звзд. Звзда была благосклонна ко мн. Губернаторъ говорилъ долго, и когда онъ слъ, я былъ уже достаточно подготовленъ къ вдохновенной импровизаціи о благодтельныхъ результатахъ изобртенія книгопечатнаго станка, которой остались вс довольны.

— Зажги факелы, Рейбенъ,— сказалъ старикъ, когда рукоплесканія стихли.— Въ заключеніе, ребятамъ разршается пойти пошарить по птичьимъ гнздамъ на холмахъ. А ты, Викторія, и вы, двушки, будьте добренькія, спойте намъ псню. Свту здсь довольно.

XXII.
Недоразумніе.

Ссора съ Викторіей? Нтъ, не то, это слово не подходитъ. Но ‘что-то’ есть. А что — не знаю.

Викторія сдлалась какая-то ‘странная’ — не умю назвать иначе. Ея не поймешь, не знаешь, какъ съ ней быть, и это обидно. А я такъ старался понять ее.

Маленькій инциденту на Пик былъ для меня урокомъ — по крайней мр, я стараюсь, чтобы онъ пошелъ мн на пользу. Мн какъ будто сказали: ‘Не надодай Викторіи, оставь свои чувства уваженія и прочія при себ. Викторія какъ будто хочетъ сказать теб что то и не знаетъ, съ чего начать. Неужели ты не можешь избавить ее отъ непріятности? Ты смущаешь ее своимъ ухаживаньемъ, почтительнымъ и инымъ, она хочетъ, чтобы ты оставилъ ее въ поко. На дорог у тебя стоитъ Кудряшъ.

— Что за бда, что Кудряшъ смутно блистаетъ вдали, какъ звзда Ореона! Онъ унесъ ея сердце съ собою въ пространство. Оставь ее въ поко.

— Теб нужны еще доказательства? Сколько разъ еще теб нужно видть ее простертой передъ своимъ алтаремъ въ рощ, какъ ты видлъ ее вчера, когда ты выслдилъ ее, идя за нею по пятамъ, какъ собака, какъ шпіонъ? Сколько разъ теб нужно еще услыхать ея мольбы: ‘Вернись, вернись и помоги мн’!— мольбы, прерываемыя безчисленными поцлуями фетишей, развшанныхъ на втвяхъ?

— Да если бы Кудряшъ и не существовалъ вовсе, разв это измнило бы-что нибудь? Викторія не для тебя. Разв ты останешься здсь вчно? Ты самъ знаешь, что нтъ. А разв ты можешь увезти Викторію съ собой? Викторія — дикарка и кто бы могъ пожелать, чтобы она стала иною? Или ты хотлъ бы нарядить эту дикарку въ крэпъ де шинъ и сюра, въ вышивки, шелкъ и гипюръ и перенести ее въ лондонскую гостиную, на потху скучающей лондонской толп? Ты представляешь себ эту замтку въ газет? ‘Лэди,— высокая фигура которой хорошо знакома всему лондонскому обществу, была одта въ черное шелковое платье, открывающееся спереди на выставк изъ благо муслина, задрапированнаго въ складки отъ шеи до ногъ и перехваченнаго на груди патой изъ вышитаго чернаго бархата, скрпленнаго брилліантовымъ аграфомъ’.

— Нтъ, это не годится!

— Дружба невозможна съ твоей стороны. Какъ только ты съ ней, ты сейчасъ же начинаешь валять дурака. Сойди съ ея дороги.

И вотъ я пересталъ быть тнью Викторіи. Я гуляю одинъ. Я подладился къ губернатору и выпросилъ у него ружье, чтобы поохотиться за дикими птицами. Дикія птицы на меня не въ претензіи. Моя пальба волнуетъ ихъ гораздо меньше, чмъ она волнуетъ Викторію. Да и ружье какое-то чудное! Какъ это люди ухитрялись убивать что бы то ни было изъ такихъ ружей, и тмъ боле убивать другъ друга. Рзня при Мальплакэ положительно повышаетъ мое уваженіе къ человческой рас. Эта рзня можетъ быть поставлена наряду съ пирамидами — вообще съ матеріальными чудесами, достигнутыми самыми простыми средствами.

Нсколько дней подрядъ я поддерживалъ въ себ такія мысли и въ то утро, о которомъ идетъ рчь, усерднйшимъ образомъ упражнялся въ стрльб въ чаекъ, хотя это нисколько не нарушало добраго согласія между мною и чайками, и стая, благодаря любопытству, разросталась вмсто того, чтобы уменьшиться — какъ вдругъ предо мною выросла и заслонила собою свтъ фигура Викторіи.

Вотъ это то и есть то, что я называю ‘странностями’ Викторіи, это и есть то, на чемъ я строю свои обвиненія.

Ибо Викторія пришла посмотрть, гд я. Мн нтъ надобности даже угадывать это. Она сама сказала мн. Обратите вниманіе на то, что слдуетъ за этимъ вступленіемъ, и, скажите, не правъ-ли я, чувствуя себя обиженнымъ.

— Зачмъ вы искали меня, Викторія?

— Я такъ несчастна.

— Почему?

— Вы длаете меня несчастной.

— Что я сдлалъ, принцесса?

— Что я вамъ сдлала? Вы почти не разговариваете со мной — вотъ ужъ три дня.

— Я думалъ, что вамъ самой такъ пріятне, Викторія?

— На какомъ основаніи вы это думаете? Во что обратился бы для меня этотъ уголокъ, если бы мы раздружились?

— Я смущаю васъ.

— Предоставьте мн судить объ этомъ. Въ томъ, что я вижу васъ и разговариваю съ вами, не можетъ быть ничего дурного.

Я оставляю въ поко весьма недовольныхъ этимъ чаекъ, и мы перебираемся на другую сторону островка, на то мсто, гд я высадился на зар этой исторіи, съ тмъ чтобы найти Новый Міръ.

Вначал мы разговариваемъ мало. Я стараюсь наладить разговоръ съ помощью нсколькихъ условныхъ фразъ, помогающихъ примирить бдность мысли съ самоуваженіемъ. Эпиграммы насчетъ женской непослдовательности никому еще не помогали понять женщину, но если бы ихъ выкинуть изъ человческаго словаря, пустота чувствовалась бы очень замтно, непослдовательныхъ людей мало, но непонимающихъ большинство. Ужасно обидно, что я такъ глупъ. Я нашелъ Викторію и не умю съ ней обходиться — все равно, какъ дикарь съ часами.

Нкоторое время мы идемъ молча, другъ возл друга, какъ въ прежніе дни, наслаждаясь просто воздухомъ и движеніемъ. Мы также свободны, какъ животныя вокругъ насъ, и, можетъ быть, счастливе ихъ, ибо наше счастье утонченне. Впрочемъ, можно говорить только за себя. Миріадамъ птицъ и наскомыхъ и немногимъ избраннымъ породамъ животныхъ, которыя имются здсь, живется хорошо и привольно,— это радостная жизнь на свту, на солнц, и смерть у нихъ легкая и быстрая, въ расцвт силъ, а работа у нихъ состоитъ главнымъ образомъ въ насыщеніи и движеніи на открытомъ воздух. Большинство животныхъ здсь такіе же члены большой семьи, какъ и люди, и Викторія всхъ ихъ зоветъ по именамъ. Съ нею они только притворяются дикими, и отверженныя козы, бродящія по горамъ, такъ же регулярно приходятъ къ ней утромъ за лаской, какъ и сестры ихъ, примирившіяся съ цивилизаціей.

Если бы мы съ ней всегда могли быть такими! Но мы не можемъ. Мы по очереди — то друзья, то враги, а почему это такъ — хоть убейте, не знаю. Мы то сближаемся, то расходимся какими-то таинственными путями. Ибо то, что произошло сегодня, бывало уже не разъ. Я сижу съ нею и счастливъ и не желаю ничего большаго, но вдругъ какая-то неуловимая перемна въ ея обращеніи внушаетъ мн мысль, что Викторія желаетъ, чтобы я ушелъ, и я ухожу. Я держусь въ сторон,— тогда она розыскиваетъ меня и начинаетъ упрекать за холодность и невниманіе. Мы достигаемъ совершенства, и тутъ начинается несовершенство. Медленно, медленно, словно перемна въ окраск растенія, развивается и растетъ новое для меня недовріе Викторіи ко мн или къ себ самой. Что это такое? Что это можетъ быть? Это проявленіе какого то страннаго закона, управляющаго ея эмоціями. Но въ чемъ этотъ законъ? Дикарь уже настолько изучилъ свои часы, что чувствуетъ всю несоотвтственность утвержденія, будто у часовъ странныя привычки. Онъ не уметъ изслдовать, но начинаетъ догадываться. Предположить можно только одно — все то же, прежнее,— что между нами и полнымъ, ничмъ неомраченнымъ свтомъ стоитъ призракъ Кудряша. Но отъ этой догадки ничуть не легче. Когда я отстраняюсь, чтобы уступить ему мсто, Викторія идетъ за мной и спрашиваетъ, въ чемъ дло. Чортъ бы его побралъ, этотъ призракъ, который точно играетъ нами! Тутъ не виноваты ни я, ни она. Виноватъ призракъ, который самъ не знаетъ, что ему. нужно.

XXIII.
Снова парусъ.

Забудемъ о немъ пока. Съ вершины Пика виднъ новый корабль!

На этотъ разъ не англійскій корабль, а американскій, судя по красивому флагу.

Повторяется прежняя сцена — на пристань спшно собирается народъ, на сигналы отвчаютъ сигналами, спускаютъ на воду лодку, старики собираются на совтъ относительно пріема гостей, но на этотъ разъ совщаніе носитъ боле серьезный характеръ, чмъ въ предыдущій. Новый корабль купеческій, а только военныя суда не грозятъ никакой опасностью беззащитнымъ островитянамъ. На немъ есть экипажъ — люди грубые, плохо дисциплинированные, можетъ быть, и не особенно честные, несдержанные запальчивые, и не боящіеся наказанія за лишнюю выпитую бутылку или грубое слово. Если имъ вздумается безчинствовать и обижать островитянъ, никто не можетъ помшать имъ, весь островъ въ ихъ власти, отъ движимаго и недвижимаго имущества до чести женщинъ и жизни гражданъ.

Встревоженный губернаторъ, я думаю, охотно зарылъ бы въ землю всхъ нашихъ двушекъ, если бы онъ только могъ надяться выкопать ихъ оттуда здоровыми и невредимыми по минованіи опасности. Онъ украдкой озирается вокругъ, ища надежнаго убжища, какъ финикійскій купецъ, завидвшій шайку пиратовъ. Но онъ благоразумно скрываетъ свои опасенія, чтобы не встревожить другихъ, и всходитъ на бортъ своего китоловнаго судна, чтобы хать навстрчу гостямъ, съ веселымъ лицомъ.

Все зависитъ отъ того, что за личность капитанъ, но насчетъ этого мы успокаиваемся съ перваго же момента его появленія. Выйдя на берегъ, онъ начинаетъ съ того, что одляетъ дтей леденцами и приподымаетъ шляпу предъ одной изъ двушекъ, съ видомъ самаго неподдльнаго уваженія.

Онъ совершенно не похожъ на всхъ другихъ капитановъ въ настоящемъ и въ прошломъ, если не въ будущемъ. Онъ молодъ, блондинъ, франтоватъ, волосы у него съ проборомъ посредин, у него правильныя черты лица и шелковистые усы. Вс эти признаки довольно плохо гармонировали бы съ его обязанностями, если бы не плотно сжатыя губы и твердый взглядъ ясныхъ, голубыхъ глазъ, говорящихъ о сил воли. Носовой платокъ его слегка надушенъ — это вн всякихъ сомнній, относительно жеванія табаку онъ выше подозрній. Рчь его иногда выдаетъ его происхожденіе, но не профессію. Порою онъ говоритъ какъ книга — пожалуй, какъ книга громко читаемая въ класс,— но это только тогда, когда у него есть время подумать о себ и постараться выказать себя съ наилучшей стороны. Въ такія минуты, къ счастью, рдкія, рчь его становится не только безусловно правильной, но и классически изысканной. Американецъ сказывается въ пуританскомъ стараніи придать каждому слову и каждой букв каждаго слова полное присущее имъ фонетическое значеніе. Онъ распространяетъ принципы Деклараціи независимости на каждый произносимый имъ слогъ: вс слоги у него свободны и равны, безъ малйшаго признака акцентуаціи, которая могла бы превозвысить одинъ слогъ надъ другимъ. Короче говоря, его рчь въ смысл словопроизношенія является образцомъ конституціи безъ короля.

Онъ помщенъ въ нашемъ дом, по моей просьб. Мн кажется, я иду этимъ навстрчу желаніямъ губернатора, который, впредь до ближайшаго знакомства, не прочь держать его на глазахъ. Онъ спитъ въ моей комнат, на запасной кровати. Экипажъ, за немногими исключеніями, остается на корабл, но всмъ матросамъ разршено съзжать на берегъ. Передъ отъздомъ, по словамъ губернатора, самолично доставившаго намъ капитана, этотъ послдній обратился къ нимъ съ краткой рчью, которую они, очевидно, помнятъ во все время своего пребыванія на берегу. Онъ, что называется, безпокойный человкъ. Не усплъ онъ войти въ нашъ домъ, какъ уже куда-то изчезъ и до заката солнца усплъ обойти весь островъ и узнать, какой у насъ образъ правленія, порядки, законы, въ какомъ положеніи земледліе, торговля и промышленность. Онъ призналъ часы въ губернаторскомъ дом за привезенные изъ Чикаго, а органъ — за презентъ изъ Салима, и почти во всхъ отрасляхъ нашей промышленности предложилъ усовершенствованія, долженствующія удвоить доходность дла. Онъ попросилъ также показать ему нашу газету и, не дожидаясь отвта, что таковой у насъ не имется, преподнесъ намъ цлую кипу газетъ обоихъ полушарій, гд, по его словамъ, могутъ найтись любопытныя статейки, пригодныя для компиляціи въ мстномъ листк.

Вначал онъ былъ молчаливъ или ограничивался вопросами и въ сношеніяхъ съ нами выказывалъ необычайную осторожность. Но къ вечеру все это исчезло, и его словоохотливость и готовность повствовать о самомъ себ и о сдланной имъ карьер не оставляли желать ничего большаго.

Это была типичная американская карьера прежнихъ временъ, и потому, при всей своей живости и моложавости, капитанъ казался мн нсколько старомоднымъ.

Новое поколніе американцевъ по большей части ограничивается одной какой-нибудь профессіей, какъ и мы англичане, этотъ человкъ перепробовалъ ихъ съ полдюжины. Онъ началъ жизнь мальчикомъ въ контор, былъ агентомъ по покупк и продаж недвижимой собственности, адвокатомъ, издателемъ газеты, а теперь шкиперомъ, это, по его мннію, составляло вполн правильную эволюцію. Корабль его вышелъ изъ Санъ-Франциска съ тмъ, чтобы совершить кругосвтное плаваніе черезъ Суэцкій каналъ и Средиземное море, заходя въ Ливерпуль и Нью-оркъ. Корабль былъ его собственностью, а грузъ доставлялъ ему карманныя деньги во время путешествія. Губернаторъ спросилъ его, гд онъ выучился вести морскую торговлю, но онъ, повидимому, не находилъ, чтобы этому нужно было учиться. По его словамъ, онъ не могъ припомнить времени, когда бы онъ не зналъ этого дла въ главныхъ чертахъ. Еще мальчикомъ онъ плавалъ на яхт по Нью-оркской бухт, а затмъ одно время годъ служилъ матросомъ на китоловномъ судн. Одно время онъ думалъ посвятить себя искусству.

— А гд же онъ выучился издательству?— Этого онъ тоже не могъ сказать. Онъ только уврялъ, что вс суда управляются однимъ и тмъ же принципомъ — здравымъ смысломъ. Издавать газету — все равно, что плавать на корабл, только при другихъ условіяхъ. Надо только сосредоточить свои мысли на этомъ дл и спокойно нести бремя неизбжныхъ ошибокъ. Если у него есть природная склонность къ чему-нибудь, такъ это къ построенію схемъ и отыскиванію основныхъ принциповъ. Въ бытность его журналистомъ ему пришлось одно время еженедльно поставлять въ газету столбецъ остротъ и шутокъ. Онъ не шутникъ по природ и не охотникъ до шутокъ. Но когда надо придумать шутку, онъ, разумется, можетъ это сдлать. Онъ изучилъ принципы этого искусства и нашелъ, что они заключаются въ разительныхъ сходствахъ и разительныхъ контрастахъ. Посл небольшой практики онъ скоро выучился острословить по поводу чего угодно — чернильницы на конторк, дыры въ ковр, мимолетнаго дождика. Вся штука въ томъ, чтобы намтить себ два пункта и идти къ нимъ прямо. А если ходить вокругъ да около — выйдетъ неудачно. Онъ преподнесъ намъ дв-три шутки на пробу съ невозмутимо-серьезнымъ лицомъ, извиняясь за нкоторую шероховатость, происходящую отъ того, что онъ уже отвыкъ отъ такого занятія. Шутки были весьма и весьма недурны. Не будь мы предупреждены относительно ожидаемыхъ результатовъ, мы бы даже, пожалуй, смялись. Надо было ‘пальнуть’ ими въ насъ, какъ онъ выразился, тогда бы все было ладно. Губернаторъ общалъ испробовать ихъ на Рейбен, и нашъ новый знакомый поручался, что онъ будетъ хохотать до упаду. Основываясь на томъ же принцип наблюденія, онъ изобрлъ способъ упростить оснастку корабля, сберегая 45% на такелаж и блокахъ и общалъ намъ показать образецъ такихъ упрощенныхъ снастей, изготовленныхъ во время пути.

Къ концу вечера мы почувствовали, что онъ извлекъ все возможное изъ насъ самихъ и нашего островка и готовъ хоть сейчасъ ухать. Но пока это было неудобно: корабль нуждался въ свжей провизіи и, кром того, въ нкоторомъ ремонт. Это волновало и сердило нашего капитана, такъ какъ сидть смирно онъ абсолютно не могъ. Я въ жизнь свою не видалъ такой лихорадочной дятельности, такой страстной потребности непремнно что-нибудь длать. влъ онъ такъ, точно издвался надъ божественнымъ Провидніемъ, но такъ какъ онъ ни разу не подавился, то очевидно, Провидніе хранило его для какой-нибудь спеціальной надобности. Въ десять минутъ онъ уничтожилъ все поданное — мясо, рыбу и свою порцію пирога. Описать это могъ бы одинъ только Раблэ. Ни онъ самъ и никто возл него не зналъ покоя. Онъ былъ необычайно дятеленъ, но какъ-то все на поверхности, не доискиваясь истиннаго смысла и назначенія той или другой вещи. Это была прямо какая-то промышленная горячка, какъ встарину людьми владла горячка военная. Какъ дти Штаркадера дрались, такъ онъ трудился изъ любви къ искусству, получая отъ своей работы не больше выгоды, чмъ они отъ кровопролитія. Намъ еле-еле удалось уговорить его лечь въ постель.

Какъ я уже говорилъ, онъ спалъ, или по крайней мр легъ спать въ моей комнат. Но онъ не въ состояніи былъ улечься, пока не изслдрвалъ консистенціи матраца и не предложилъ новаго способа набивки матрацовъ какой то травой, растущей въ дикомъ состояніи у подножія Пика. Онъ долго распространялся на эту тему и вдругъ посередин фразы заснулъ, совершенно неожиданно, какъ будто въ немъ завернули кранъ. Минуту спустя забылся и я и спокойно спалъ нсколько часовъ, но еще задолго до разсвта проснулся отъ свта свчи, бившаго мн прямо въ глаза.

Свчу зажегъ, разумется, капитанъ. Онъ сидлъ на постели и внимательно разсматривалъ въ лорнетъ что-то, зажатое имъ между первымъ и указательнымъ пальцами.

— Посмотрите-ка сюда,— сказалъ онъ, и не думая извиняться за то, что разбудилъ меня, — глядите, какъ дерется!

— Что тамъ такое?— спросилъ я не безъ тревоги.

— Огромнйшая бабочка — вы такой наврное и не видывали: сильная — страхъ тянетъ… Я зажегъ свчку, чтобы подумать немножко на свобод, а она и налетла на огонь.

— Отпустите ее на волю!

— О, пусть летитъ! Пока она еще не нужна мн.— И онъ выпустилъ наскомое.— Любопытно знать, много ли тутъ такихъ бабочекъ. Надо будетъ спросить старца съ хохолкомъ,— такъ онъ называлъ нашего хозяина.

— Ну, много — такъ что-жъ изъ того?

— Видите-ли,— началъ онъ, упираясь локтемъ въ подушку, и, къ большему моему неудовольствію, очевидно, готовясь къ продолжительному разговору.— Видите-ли, я вамъ вотъ что скажу: это наскомое — неразвившаяся, непримненная сила.

— Ну, такъ что же изъ этого?

— Разв вы не понимаете?— спросилъ отъ тономъ, выражавшимъ его глубокую увренность въ томъ, что я дйствительно не понимаю.

Я далъ ему ожидаемый отрицательный отвтъ, и онъ продолжалъ:

— Это наскомое половина движущей силы въ природ, выброшенная за окно.

— Пока я еще не угадываю вашей мысли.

— Я увренъ въ этомъ, но современемъ вы поймете. Вдь вс животныя на пол и остальныя твари созданы для того, чтобы служить человку. Что вы скажете объ этомъ?

— Что я скажу объ этомъ?— Спросонокъ я никакъ не могъ понять его.

— Ну, да! А эти отлыниваютъ отъ дла, вотъ и все. Половина изъ нихъ кормится даромъ, ничего не длая, чтобы заслужить свое пропитаніе. Теперь вы понимаете меня?

— А какъ же они могли бы заслужить его?

— Посадите ихъ за работу, вотъ идея!

Теперь я уже совсмъ проснулся. Это имло такой видъ, какъ будто онъ поврялъ мн какое-то новое преступное изобртеніе, и обстановка была самая подходящая — полночь, мракъ и мертвая тишина вокругъ.

— Неужели же вы хотите сказать, что и пвчихъ птицъ надо отправить на фабрики?

— Именно, именно. Конечно, сейчасъ я только такъ, фантазирую, но современемъ я разработаю эту идею. Видли вы когда-нибудь представляющихъ на сцен блохъ?

— Нтъ, это, кажется, единственное, чего я никогда не видалъ.

— А я, сэръ, видлъ. И съ этого момента я сталъ другимъ человкомъ. Для тхъ господъ, что выводятъ ихъ на сцену, он просто игрушка, но для человка, который уметъ сложить два и два, такое зрлище — то же, что паденіе яблока для Ньютона. Посл того, какъ я въ первый разъ увидалъ это, я три ночи не спалъ. Я пошелъ на дешевую выставку въ Бродвэй, тамъ показывали, кром блохъ, еще черкешенку и, если не ошибаюсь, ребенка-математика. Я началъ съ блохъ и посл этого уже ни на что другое не смотрлъ. Ихъ было съ дюжину разной величины и національности — англійскія блохи, русскія, американскія и такъ дале. Тотъ человкъ, что показывалъ ихъ, началъ съ того, что сталъ болтать всякій вздоръ о различіи между разными національностями, о томъ, какія блохи лучше и тому подобное, все это сводилось, конечно, къ похваламъ полосамъ и звздамъ. Русская блоха, говорилъ онъ, крупна, но лнива, англійская — сильна, но упряма, американская — полна живости, энергіи и здраваго смысла. Я прервалъ эту вздорную болтовню, увривъ его, что я шотландецъ. Тогда онъ вынулъ изъ выложенной ватой коробочки новый экземпляръ, будто бы привезенный изъ Шотландіи, и сказалъ, что это самый лучшій конь въ его конюшн. Я далъ ему долларъ и попросилъ его не валять дурака, тогда онъ перешелъ прямо къ длу. Вы понимаете, я хотлъ себ усвоить самую суть, основной принципъ. На блохахъ была упряжь изъ женскихъ волосъ — мужской волосъ для этого слишкомъ грубъ,— у каждой блохи одинъ конецъ волоса былъ обвязанъ вокругъ углубленія на ея тл, составляющемъ естественный перехватъ. А затмъ, разъ уже блоха у васъ на аркан, другой конецъ вы можете привязать къ чему угодно — хотя бы къ картонной карет королевы Викторіи или къ телжк мельника. Блоха, разумется, рвется на свободу — и вотъ вамъ движущая сила. Когда ее хотятъ заставить приводить въ движеніе мельницу, ее ставятъ противъ колеса, и чмъ сильне она рвется убжать, тмъ быстре вертится колесо. Принципъ везд одинъ и тотъ же — утилизація движенія во время бгства. Новое примненіе принципа часоваго механизма. Разумется, сэръ, фокусникъ этотъ ничего не видлъ дальше своихъ блохъ, но я то съ перваго взгляда понялъ, какъ можно примнить этотъ принципъ въ животной жизни вообще. Я сказалъ себ: заставьте животныхъ зарабатывать свое пропитаніе, научитесь утилизировать ихъ рефлективныя движенія къ выгод человка, Это полное разршеніе рабочаго вопроса, нтъ больше стачекъ! Съ того момента, какъ мысли мои были отправлены въ эту сторону, я уже не видлъ въ природ ничего, кром возмутительной лни и праздности. Возьмите даже трудящихся животныхъ. Какая польза человку отъ труда большинства изъ нихъ? Возьмите, напримръ, постройки бобровъ — какой въ нихъ толкъ, съ этой точки зрнія? Никакого. Загораживаютъ дорогу и только,— а все потому, что нтъ интеллигентнаго существа, которое руководило бы ихъ работами. А муравьи? Я согласенъ, что они слишкомъ малы для того, чтобы длать серьезное дло, но за что же восхищаться ими? Я не говорю уже объ ихъ безполезныхъ дракахъ и войнахъ между собою. Но разв когда-нибудь муравей умлъ изготовить что-нибудь по части пищи или одежды? Знаете-ли, сэръ, съ тхъ поръ, какъ эта мысль засла у меня въ голов, я пересталъ читать поэтовъ, такъ мн противно было, что они такъ восхищаются этими тварями, совершенно выпуская изъ виду главное. То же самое было со мной, когда я пошелъ въ звринецъ,— а въ звринецъ я хожу такъ часто, какъ только могу. Мн прямо грустно стало. Только подумать, сколько силы пропадаетъ задаромъ въ клтк обезьянъ! Никогда я не поврю, чтобы он способны были только щелкать орхи, да раскачиваться, зацпившись хвостомъ за перекладину. Не врю я, чтобы ихъ нельзя было заставить длать что-нибудь другое — не врю и не врю!

Онъ, очевидно, приготовился къ долгой бесд, и, взвсивъ все, я пересталъ сердиться на него за это. Я думалъ о томъ, что въ этомъ явленіи, такъ сильно огорчающемъ его, есть боле глубокій смыслъ, незамченный имъ, и что, какъ онъ видлъ дальше фокусника, такъ другіе, не лишенные нжности къ красот жизни, почти гибнущей отъ избытка эксплуатаціи, могутъ видть дальше его. Притомъ же, разъ человкъ уже проснулся, ему пріятно почувствовать себя снова живымъ. Ибо, помимо свта свчи, я видлъ въ окно мерцаніе звздъ на неб, а монотонную рчь капитана прерывала иногда ласкающая слухъ псенка ночной птицы.

Зато его эта птица, видимо, прямо-таки бсила. ‘Ну, вотъ ну, вотъ! Видите! повторялъ онъ строго, взывая черезъ открытое окно къ невидимой пвиц.— Откуда же теб знать, въ чемъ твои обязанности, когда т, кому слдуетъ быть умне тебя, всю жизнь только поощряли тебя! Вы читали когда-нибудь книгу: ‘Птицы Поэтовъ’? Возмутительнйшая книга, прямо сердце надрывающая, если взглянуть на нее съ точки зрнія предпринимателя и хозяина. Все это пніе, къ чему оно? И почему он поютъ съ утра до ночи? Только потому, что некому посадить ихъ за работу. Кто больше всхъ свиститъ? Бродяга, праздношатай, слоняющійся по улицамъ. Это скрытая энергія, сэръ, ищущая выхода. Вотъ почему пернатыя подымаютъ такой шумъ и возню въ періодъ любви. Он рады, что у нихъ есть, чмъ убить время. Позаботьтесь о развитіи промышленности, и скоро этихъ псенъ и воркованія значительно поубавится. Посмотрите на Италію, Испанію. Тамъ тоже все любили да ворковали, пока не пошли работать на фабрики. Ну, а теперь въ Каталоніи не очень-то много играютъ на гитар и, если вы любитель кастаньетъ, не совтую вамъ здить въ Бильбао. Людямъ нужно дло, и когда они не выдлываютъ хлопка, или не плавятъ желза, они дерутся на дуэляхъ и увозятъ чужихъ женъ. Животное царство полно неиспользованной силы — вотъ мое мнніе. Мы не можемъ использовать всю эту силу, до такой ступени умственнаго развитія мы еще не дошли, но мы можемъ начать, попробовать. Видали вы когда-нибудь облако, повисшее надъ водой не больше, какъ на аршинъ отъ воды и тянущееся иногда на цлыя мили? Какъ вы думаете, что это такое? Молоденькія креветки, скачущія взадъ и впередъ, просто для того, чтобы выразить чмъ-нибудь свое удовольствіе — милліоны, билліоны, трилліоны креветокъ. Вотъ вамъ сила, умйте только взять ее. Я не говорю, чтобы это было возможно въ данномъ случа, я не хочу фантазировать. Я только говорю: какъ бы хорошо было, если бы можно было утилизировать эту силу!

‘Будемъ говорить, какъ практическіе люди. Смотрите, какъ собака отвильнула отъ всякаго дла въ промышленности. Бывало, она зарабатывала себ обдъ, жаря обдъ своего господина, но и эти времена теперь миновали. Я не говорю, что держать собаку дешевле, чмъ купить вертелъ, я имю въ виду только принципъ. Что такое представляетъ собою въ настоящее время собака? Машину для того, чтобы лизать руку своего хозяина и лаять, когда кто-нибудь стоитъ у дверей. Своимъ лизаніемъ она не вымоетъ вамъ руки,— напротивъ того, еще посл нея нужно мыть руки. И если привратникъ настолько глухъ, что не услышитъ звонка, онъ не услышитъ и собачьяго лая. Собака — чистйшій дармодъ, и если она выказываетъ намъ привязанность, то лишь для того, чтобы выманить у насъ сытный завтракъ. Къ чему вся это бготня взадъ и впередъ, безъ всякой надобности, вс эти скачки и прыжки? Напрасная трата силъ и ничего больше. Единственные умные люди — голландцы и эскимосы. Они сумли утилизировать собаку. Надньте на нее упряжь, и она скоро перестанетъ метаться и рвать вамъ фалды.— Что касается кошекъ, мн прямо стыдно за нихъ и еще больше стыдно за людей, поощряющихъ ихъ къ такому безполезному времяпрепровожденію.

‘Во многихъ домахъ кошки даже не ловятъ мышей, это длается съ помощью мышеловокъ. Балованное животное — общій любимецъ въ дом — есть экономическій абсурдъ. Вы знаете, какъ я понимаю пніе птицъ въ клткахъ? Он потшаются надъ человкомъ при мысли, что онъ кормитъ ихъ на свой счетъ. Всему можно найти примненіе: даже черепаха, если вы умете обходиться съ ней, будетъ предсказывать вамъ погоду. Сэръ, я желалъ бы искоренить праздность среди животныхъ — даже у змй. Ищейки когда-то замняли полицію. Приставьте ихъ опять къ этому длу. Дайте имъ форму, если хотите — синій мундиръ. Всюду скрыта сила, возьмите, напримръ, хвостъ аллигатора, разв онъ не крпче всякаго молота? А что вы скажете объ иде заставить гиппопотамовъ ломать тростникъ? Я-бы вс зоологическіе сады превратилъ въ фабрики.— Клянусь Богомъ, превратилъ-бы! И каждое животное заставилъ бы что-нибудь длать, зарабатывать себ пропитаніе. Нтъ псенъ, нтъ и ужина. Блки у меня сучилибы нитки, жирафы доставали бы вещи съ верхнихъ полокъ. Вначал отъ этого, конечно, былъ бы убытокъ, какъ отъ работы заключенныхъ въ тюрьмахъ, но скоро мы бы научились вести дло такъ, чтобы оно окупалось’.

Его какъ будто начинало клонить ко сну, но я былъ совершенно бодръ, и мн хотлось, чтобы онъ продолжалъ. Мое любопытство, повидимому, льстило ему, и онъ опять подбодрился.

— Надо бы продлать такой опытъ, начавъ съ малаго и въ такомъ мст, гд некому надъ вами смяться. Что же? Это-же опытъ, какъ и всякій другой, сначала вы будете вести дло шутя, ощупью, на собственный страхъ. Надо только выбрать глухое мстечко, собственно говоря, этотъ островъ вполн годился-бы. Въ самомъ дл, почему-бы не здсь, а?

Онъ слъ на постели, выпрямился и устремилъ на меня пристальный взоръ изобртателя.

— Мсто здсь тихое, народу мало, вы не идете въ счетъ — вы понимаете, что я хочу сказать — вамъ нечего терять. Только подумайте: въ одинъ прекрасный день вы можете послать свои образчики животной мануфактуры на одну изъ европейскихъ выставокъ, и вы сразу станете восьмымъ чудомъ свта. Что вы длаете, напримръ, съ вашими козами? Почему не попробовать запрягать ихъ? Я имю въ виду настоящее дло, а не ребяческую забаву. Устроить, напримръ, сообщеніе на козахъ отъ здшняго дома вдоль гребня холмовъ и до подножія Пика? А плата за проздъ картофелемъ, если вы уже предпочитаете обходиться безъ денегъ. Здсь у васъ всюду кругомъ живая жизнь, сэръ,— а жизнь это сила. Ваши морскія птицы, напримръ,— вдь жалко смотрть. Ужъ ихъ-то можно было бы сколько-нибудь утилизировать. Составьте счастливое семейство въ новомъ стил — кошку, собаку, гвинейскую свинку и всякую домашнюю птицу, посадите ихъ всхъ за дло, чтобы он не куксились, и заставьте ихъ длать что-нибудь такое, что можно продавать на аршины. А затмъ, позжайте читать лекціи по всмъ государствамъ объ утилизаціи рефлективной и мышечной дятельности у животныхъ. Вы наживете громадное состояніе, а затмъ безъ труда можете составить компанію на акціяхъ для разработки вашей идеи. Жалко, у васъ нтъ обезьянъ, но зато птицъ, птицъ! Вотъ я только до сихъ поръ не могу придумать, что длать съ птицами,— пробормоталъ онъ, когда за окномъ снова прозвучала жалобная нотка одной пвуньи.

— Не могу придумать, да и только.

На этомъ слов онъ опять завернулъ кранъ и моментально уснулъ.

XXIV.
Замтка въ газет.

Отъ меня сонъ бжалъ. На меня проектъ американца произвелъ впечатлніе ршительнаго удара, вроломно разрушающаго счастье островитянъ. Я сдлалъ все отъ меня зависящее, чтобы испортить здшнихъ людей, и сдлалъ бы еще больше, если бы Викторія съ своимъ caveat не возстала противъ этого преступленія, а вотъ этотъ спящій человкъ, логически развивая мою мысль, готовъ былъ развратить и испортить здсь все живое.

Это была удручающая мысль и я сталъ озираться вокругъ, не найдется-ли, чмъ отогнать ее. На стул лежала пачка газетъ, привезенныхъ капитаномъ, я взялъ ихъ и началъ читать, надясь, что это нагонитъ на меня сонъ.

Я съ такимъ же успхомъ могъ бы принять кофе, вмсто усыпительнаго. Какъ только я взялся за эти роковыя страницы, жизнь, во всей ея мелочности, хлынула на меня волнами, съ оглушительнымъ шумомъ, изо всхъ частей свта. Посл нсколькихъ мсяцевъ душевнаго карантина, я опять былъ въ толп, шумной, лихорадочно дятельной. Я точно пришелъ въ себя посл хлороформированія, въ вискахъ у меня стучало, каждое біеніе пульса причиняло боль. Я пробгалъ столбецъ за столбцомъ, страницу за страницей. Я утратилъ способность выбирать, везд было одно и то же, и все производило на меня потрясающее впечатлніе. Я отдлялъ Европу отъ Америки, Африку отъ Азіи, но въ то же время каждая изъ этихъ странъ представлялась мн только огромной массой, кружащейся въ вихр. Самый шаръ земной, со всми морями и континентами, какъ-то вдругъ сорвался съ своей оси и со свистомъ проносился мимо меня, между тмъ, какъ я лежалъ на облак, въ пространств. Не только вся масса его была въ движеніи, но и каждая частица въ отдльности. Это былъ огромный катящійся сыръ, насквозь гнилой и вонючій,— міръ, полный низкихъ чувствъ и думъ, даже не міръ, а просто возвеличенный задній дворъ, со всми его мошенничествами, воровствомъ, ложью, жестокостями, мелкими заботами и мелкимъ честолюбіемъ, помноженными само на себя и одно на другое и составившими одно цлое. Только красот и добру не было мста въ этомъ цломъ, но такія бездлицы, какъ добро и красота, не шли въ счетъ.

Я не зналъ, съ чего начать: выбирать было невозможно, я читалъ все, что попадалось. ‘Разбои на большихъ дорогахъ’, ‘Толпы пришлыхъ рабочихъ бдняковъ, бродящія по улицамъ Сити’, — ‘Насилія надъ англійскими рыбаками’,— ‘Парламентскія извстія — исключеніе двухъ членовъ’,— ‘Афганистанъ — пятьсотъ убитыхъ’, — ‘Безпорядки въ Ирландіи, разможженная голова полисмена’,— ‘Выселеніе неоплатныхъ должниковъ, смерть старухи на улиц’,— ‘Пожаръ въ театр — сто человческихъ жертвъ’,— ‘Жестокое обращеніе съ мальчикомъ’. Это всти изъ Англіи. Еще ужасне американскія новости, съ ихъ насмшливыми заголовками, дышущими убійственной ироніей, словно все горе и безуміе міра не что иное, какъ колоссальная, чудовищная шутка.— ‘Переселенцы, продаваемые, какъ скотъ’,— ‘Страшная желзно-дорожная катастрофа, рельсы сняты спекуляторами и нтъ денегъ на ремонтъ’,— ‘Несвареніе желудка у м-ра Чоуна, пріобртеніе милліоновъ дурно отражается на желудк’,— ‘Неунывающій американецъ, еженедльно пишущій письма въ газеты съ просьбой ссудить ему 50.000 ф. на открытіе новой газеты,’ — ‘Нтъ праздника для богатйшаго холостяка Филадельфіи, не могущаго оторваться отъ длъ даже и для обдни’,— ‘Чрезмрная экономія превращаетъ лечебницу умалишенныхъ въ разсадникъ эпидеміи’,— ‘Послдняя новость въ области воровства’,— ‘Соціалисты, громящіе ренегатство’,— ‘Карболовая кислота — не святая вода’,— ‘Чудесные разсказы о высшей великобританской аристократіи’,— ‘Благоденствіе страны, дама съ тридцатью восьмью сундуками’, и т. д., и т. д.

Какъ вдругъ, въ одной изъ англійскихъ газетъ, мн бросилось въ глаза мое собственное имя.

——

‘Въ газетахъ до сихъ поръ появлялись совершенно неврныя свднія объ исчезновеніи бднаго лорда.— Онъ пропалъ безъ всти или, по крайней мр, ухалъ изъ дому уже почти годъ тому назадъ, а не ‘около двухъ мсяцевъ’, какъ утверждаютъ иные. Семейство лорда приняло мры къ тому, чтобы всть о его исчезновеніи не проникла въ газеты, потому, вроятно, органъ м-ра Генри и получилъ такія неточныя свднія. Другіе органы, лучше освдомленные, молчали, не желая вызывать въ обществ излишнюю тревогу’.

——

‘Несомннно одно — что ударъ былъ слишкомъ тяжелъ для вдовствующей графини, и состояніе ея здоровья внушаетъ серьезныя опасенія. Лордъ — ея любимый сынъ. Сообщаютъ, что, со времени вызда изъ Англіи, онъ писалъ ей одинъ только разъ. Это неврно. Вначал онъ часто писалъ изъ Парижа, а также изъ Генуи’.

‘Письмо изъ Генуи нсколько загадочно:— ‘Предпринимаю новую экскурсію, дамъ знать по возвращеніи’. Такая таинственность, естественно, встревожила графиню. Обратились къ помощи полиціи, пожалуй слишкомъ рано, и узнали, что молодого лорда видли въ Женев въ довольно сомнительномъ обществ. Вдовствующая графиня тотчасъ-же вывела изъ этого заключеніе, что сынъ ея попалъ въ сти нигилистовъ. Съ этой минуты она отказывается врить, что онъ живъ, и хотя ей было показано слдующее письмо съ его подписью, она не признаетъ почерка за почеркъ своего сына…’

——

‘Газета мистера Генри вдвойн неправа, говоря, что лордъ ни разу не давалъ о себ знать посл письма изъ Генуи. Нсколько недль тому назадъ о немъ были получены вполн опредленныя свднія нсколько необычнымъ путемъ. Во время своего послдняго рейса въ южныхъ моряхъ корабль Ея Величества ‘Ролло’ зашелъ на одинъ изъ острововъ (мы не помнимъ названія) и здсь нашелъ пропавшаго безъ всти молодого человка здравымъ и невредимымъ физически и морально. Онъ подпалъ обаянію одной туземной красавицы и, если не ошибаемся, намренъ подвергнуть себя татуировк въ вид подготовительной мры къ вступленію въ составъ племени. Онъ просилъ, передать его привтъ и любовь всмъ роднымъ, но его невозможно было убдить дать общаніе вернуться немедленно’.

——

‘Вдовствующей графин передали привтъ отъ сына, но она продолжаетъ упорствовать въ своемъ недовріи. Она убждена, что лордъ палъ жертвою измны въ Гену или Женев и что вс письма и сообщенія отъ его имени подложныя. Это заблужденіе матери — единственная серьезная черта во всемъ дл. Все сообщенное — факты, если газета мистера Генри согласится признать ихъ за таковые, она окажетъ несомннную услугу своимъ читателямъ. Въ дополненіе, мы можемъ сообщить ей, что — кортъ закрытъ для постителей’.

XXV.
Снова разставаніе.

Я выронилъ газету и уставился въ стну, такъ я пролежалъ съ раскрытыми глазами вплоть до разсвта. Глаза у меня мучительно болли. Каковы были мои мысли, понятно само собою. Это были даже не мысли, а щемящія сердце угрызенія.

Я вскочилъ съ постели, поспшно одлся, захватилъ газету, чтобы она какъ-нибудь не затерялась во время уборки комнаты, и пошелъ искать Викторію.

Я встртилъ ее почти, на порог, свжею, какъ утро, только что посл купанья въ мор и, не здороваясь, сунулъ ей въ руки газету, со словами: ‘Викторія, что мн длать?’

Я слдилъ за ея лицомъ, пока она читала, и видлъ, какъ вс краски юности и здоровья внезапно померкли и смнились пепельною блдностью. Въ этой перемн было что-то такое жуткое, что я, не говоря ни слова, ушелъ.

Вернувшись домой, я засталъ старика губернатора и шкипера вдвоемъ передъ остатками завтрака, Викторія, повидимому, отнеслась къ своимъ обязанностямъ хозяйки такъ же добросовстно, какъ будто ничего не случилось. Старикъ торопилъ меня сть, я отломилъ кусочекъ хлба.

— Нынче утромъ, кажется, ни у кого нтъ аппетита, кром насъ съ вами, капитанъ,— замтилъ онъ.— Я не могу понять, что сталось съ моей двочкой.

Послдовало мертвое молчаніе. Я не хотлъ отвчать, капитанъ не могъ. Онъ, казалось, питалъ инстинктивное отвращеніе къ положеніямъ подобнаго рода и поспшилъ вернуться къ разговору, прерванному моимъ приходомъ.

— Да, сэръ, завтра утромъ мы снова въ путь, конченъ будетъ ремонтъ, или нтъ. Пора. Я держалъ очень крупное пари относительно этого путешествія. Дло въ томъ, чтобы объхать вокругъ свта въ извстное число дней. Не удерживайте меня, не то я проиграю пари.

Вошла Викторія. Румянецъ еще не вернулся на ея щеки, но болзненная блдность исчезла. Она казалась совершенно спокойной.

— Нашъ гость узжаетъ утромъ, двочка, сказалъ старикъ.— Разскажи ему, какъ мы не любимъ прощаться.

— Оба наши гостя узжаютъ, отецъ,— былъ отвтъ Викторіи.

Строгое спокойствіе этихъ словъ, казалось, исключало возраженія. Я могъ только смотрть на нее. Старикъ онмлъ отъ удивленія и только переводилъ глаза съ дочери на меня и обратно. Даже капитанъ, кажется, понялъ, что тутъ происходитъ нчто не обыкновенное.

— Оба узжаютъ,— повторилъ старикъ, помолчавъ.— Значитъ вы, сэръ…

— Отецъ мой, ласково сказала Викторія,— я знаю, что говорю, и нашъ другъ тоже знаетъ. Онъ долженъ хать. Поблагодаримъ Бога за то, что онъ оставался съ нами такъ долго.

— Но что же случилось?— допытывался старикъ. Чмъ мы ему не угодили? Я всегда старался, чтобы онъ чувствовалъ себя здсь полнымъ хозяиномъ.

— Дорогой, дорогой другъ!…— Я взялъ и крпко пожалъ его. честную руку. Говорить я не могъ.

— Видишь ли, отецъ,— начала Викторія, подойдя ближе и цлуя старика,— нашъ другъ живетъ не одною съ нами жизнью. У него есть родные, семья, и эта семья призываетъ его. Она призывала его все время, пока онъ былъ съ нами и прошлою ночью голосъ ея достигъ его слуха, обойдя полміра. Настало время проститься, и только. Рано или поздно у насъ всегда этимъ кончается. Нашъ островокъ — пріютъ разставанія, и Богъ судилъ намъ жить одинокими.

— Если бы я только зналъ, чмъ мы его обидли,— уныло повторилъ старикъ.

— Отецъ, постарайся же понять, сказала Викторія, снова нжно цлуя его,— посмотри, что здсь написано.— Она подала ему газету.— Но ты не можешь понять вполн, что это значитъ. Я объясню теб, если наши друзья оставятъ насъ на время однихъ.

Мы вышли. Капитанъ, чувствуя, что разобраться въ происходящемъ ему не подъ силу, молчалъ и зорко слдилъ за мною. Я въ нсколькихъ словахъ удовлетворилъ его естественное любопытство. Мн легче было говорить, чмъ молчать, это немножко облегчало. Но найти облегченіе тому, что терзало меня въ глубин души, я не могъ. Я жаждалъ чего-нибудь необыкновеннаго, что вырвало бы меня изъ этого нравственнаго оцпеннія Мое желаніе исполнилось, какъ только мы вступили въ поселокъ. Та же двочка, которая была встникомъ моего прибытія, теперь возвщала всмъ о моемъ отъзд. Она была любимицею Викторіи, и, вроятно, та, принявъ ршеніе, намекнула ей о происшедшемъ. Какъ бы тамъ ни было, двочка вихремъ носилась изъ дома въ домъ, какъ въ тотъ незабвенный день, когда она кричала: ‘Мама, мама,— лордъ’! Повторилась та же сцена, что и тогда, но съ нкоторою разницею — люди выходили изъ домовъ, женщины плакали, мужчины тснились около меня, пожимая мн руки, и вс задавали вопросы въ третьемъ лиц, хотя обращались какъ будто ко мн: ‘почему онъ узжаетъ? что случилось? какъ онъ получилъ извстіе? Бдная мать. Проститъ ли она намъ когда-нибудь? Тринадцать тысячъ миль! Надо взять съ него слово вернуться. Что же будетъ длать Викторія?’ Другіе уже бжали къ намъ съ далекихъ полей, бросивъ работу, лишь только до нихъ донеслась печальная всть. Дла на этотъ день были оставлены.

Немного погодя, къ намъ присоединился и губернаторъ. Онъ поднялъ руку, и вс островитяне собрались вокругъ него, словно дти. Это былъ импровизированный митингъ.

— Друзья, сказалъ старикъ, мы теряемъ брата. Я надялся удержать его здсь навсегда, но Викторія говоритъ, что, онъ долженъ хать. Я надялся, что онъ забудетъ дорогу домой и родину, оставленную имъ позади, но случилось нчто, напомнившее ему объ этомъ. Даже и теперь, я не знаю хорошенько, что это такое, но нчто произошло. Я думаю, женщины поймутъ это лучше насъ. Я надялся, что онъ останется съ нами и будетъ нашимъ руководителемъ и наставникомъ, а мн дастъ отдохнуть. Мы нуждаемся въ человк, который показалъ бы намъ, какъ что длается на бломъ свт. Нкоторые говорятъ, что мы счастливе въ своемъ невдніи — кто можетъ это сказать? Мы, точно дти, никогда не сидвшія на колняхъ у матери. Онъ могъ бы указать намъ путь. Я не могу просить его остаться, Викторія говоритъ, что ему нужно хать, а Викторія знаетъ. (Голоса: ‘да, Викторія знаетъ’). Если бы я могъ просить его, я бы сказалъ: возьми все, что хочешь — все, что въ нашей власти дать теб — мое званіе губернатора, мой участокъ земли…

— Отдать ему длинное поле, что за холмами,— слышны голоса.— Построить для него домъ. Сдлать его на будущій годъ губернаторомъ. Пусть будутъ два губернатора.

Вс обращались ко мн. Я качалъ головою. Дти съ плачемъ столпились вокругъ меня, и скоро въ хоръ ихъ звонкихъ дискантовъ замшались боле глубокія ноты скорби. Какъ описать словами все уныніе этой сцены? Я чувствовалъ тоже, что и раньше — безумную жалость къ этимъ страданіямъ, которыя, повидимому, должны были быть ихъ удломъ.

Чтобы остановить этотъ потокъ скорби, нужно было чье нибудь властное слово, и оно было сказано. Пришла Викторія, безъ слезъ, съ тмъ самымъ выраженіемъ на лиц, какое я поймалъ у нея въ тотъ моментъ, когда она спасла мою жизнь въ пещер. Она вошла въ кругъ и, отстранивъ отца, стала на его мсто. Посл этого вс жалобы смолкли, и толпа словно растаяла.

Съ этого момента Викторія сдлалась какъ бы руководительницею остальныхъ. Никто не задумывался повиноваться ея приказаніямъ,— врне говоря, даже не приказаніямъ, а властнымъ желаніямъ, которыя вс угадывали.

Сразу какъ-то стало понятно, что капитанъ долженъ доставить меня въ Европу, хотя его даже не просили объ этомъ. Точно также не спрашивали меня, хочу ли я хать на его корабл. Викторія сама распоряжалась приготовленіями къ моему отъзду, выказывая энергію, достойную ршительнаго момента въ битв. Она оставалась на берегу все время, пока китоловное судно разъзжало взадъ и впередъ, перевозя съ берега на корабль вымненное нами у американцевъ и американцами у насъ. Значительную часть груза составляли подарки, поднесенные мн островитянами. Я не привезъ на островъ ничего, кром того, что было на мн одто, и пачки банковыхъ билетовъ, изъ которыхъ губернаторъ не согласился взять ни одного. Это позволило мн сдлать нкоторыя покупки на англійскомъ корабл, съ цлью пополнить мой гардеробъ, и теперь пріобрсти у зазжихъ янки кое-что въ подарокъ моимъ великодушнымъ хозяевамъ.

Суета и хлопоты, связанныя съ приготовленіями къ отъзду, заставили на время позабыть о тоск разставанія. Но вечеромъ, когда вс собрались на лужайк, освщенной луною, чтобы спть мн прощальныя псни, тоска эта вернулась съ удвоенною силою. Здсь были вс островитяне, кром одной, Викторіи нигд не могли найти. Вс пришли съ веселыми лицами. Я зналъ, что завтра, въ моментъ прощанія, ихъ скорбь проснется снова и что разлука будетъ горька, но эти дти природы живутъ минутою. Ребятишки играли и болтали между собой, и въ тихомъ говор старцевъ не слышно было печальныхъ нотъ. Если бы въ это время сіяло солнце, эта сцена могла бы показаться даже веселой, и, если при лунномъ свт она производила грустное впечатлніе, то лишь въ силу ассоціаціи идей. Пли все, что, по ихъ мннію, могло понравиться мн, все, что я любилъ — разумется, больше веселыя псни, но мн он казались грустными. Безукоризненно чистые голоса сливались въ стройный хоръ. Наконецъ среди глубокаго безмолвія ночи, зазвучала послдняя псня, самая моя любимая — пснь разлуки и смерти, съ припвомъ: ‘Когда меня не будетъ, когда меня не будетъ’.

Не дослушавъ второй строфы, я оставилъ свое мсто и укрылся въ тни. Сердце мое разрывалось на части. Такого горя, такой безумной тоски, я не испытывалъ еще никогда въ жизни.

XXVI.
Объясненіе.

Я шелъ все дальше и дальше, съ невыразимымъ отчаяніемъ въ душ, облегчаемымъ только одною мыслью, одной надеждой — найти Викторію. Мн недолго пришлось искать ее: ея стройная фигура явственно вырисовывалась на свтломъ неб надъ Пикомъ.

Она повернулась ко мн съ серьезной улыбкой на губахъ.

— Вы ушли раньше, чмъ это кончилось, я была умне васъ — я ушла раньше, чмъ началось. У насъ столько всякихъ церемоній при прощаніи — это, должно быть, оттого, что мы дикари. Пока насъ не научили быть христіанами, мы подымали такую же суету всякій разъ, какъ кто-нибудь умиралъ.

— Разв это прощаніе, Викторія? Я прямо не знаю, что это такое. Это похоже скоре на увольненіе, даже безъ прощальнаго привта. Вы точно гоните меня.

— Я, дйствительно, гоню васъ.— Голосъ ея дрогнулъ, но она тотчасъ же овладла собой.— Да, я хочу имть право сказать себ, что, когда время пришло, я велла вамъ хать.

Сердце мое защемило острой болью, но не сожалнія, а какого-то ревниваго бшенства.

— Вы очень тщательно слдите за тмъ, чтобы все длалось въ свое время и въ пору, Викторія. Можетъ быть, я и такъ уже слишкомъ долго зажился у васъ?

— Можетъ быть.— Въ голос ея звучали низкія бархатныя ноты, но онъ былъ попрежнему твердъ. Затмъ она прибавила, какъ бы поясняя свою мысль:

— Будь у меня вс самыя уважительныя причины удерживать васъ, милый, дорогой другъ, вы все-таки должны хать, чтобы спасти жизнь вашей матери. Вы чувствуете уважительность этой причины не меньше, чмъ я. Зачмъ же искать другой?

— Это можетъ быть достаточнымъ основаніемъ для меня, чтобы ухать, но не для васъ, чтобы гнать меня.

— Разв мало у меня основаній помимо этого? Вс покидаютъ насъ, все проходитъ мимо насъ, только мы одни обречены жить здсь, прикованы къ нашему острову. Кто бы ни пріхалъ къ намъ, непремнно удетъ. Къ чему надяться удержать, когда конецъ все равно одинъ? Богъ судилъ намъ одиночество: покоримся Его вол. Ничто не могло бы удержать васъ здсь, видно, такъ ужъ суждено. Вдь не остались же другіе!

При этихъ словахъ, боль, почти утихшая, снова, словно тисками, сжала мн сердце.

— Бездушная, жестокая!— вскричалъ я, въ порыв мучительной злобы.— Вы никогда не старались удержать меня. Зачмъ вы, хотя бы изъ жалости, не дали мн умереть, когда волны прибили меня къ берегу?

Она посмотрла на меня — при неврномъ свт луны я не могъ хорошенько разсмотрть выраженія ея глазъ — выпрямилась, сложила руки за спиной и повернулась лицомъ къ морю.

Мучительная злоба въ моей душ не улеглась и посл этого отпора, хоть я и чувствовалъ, что заслужилъ его. Я совершенно ясно сознавалъ, что играю въ глазахъ Викторіи жалкую роль, и въ то же время совершенно не въ состояніи былъ сдержать себя. Мука сознанія, что я теряю ее, что я для нея ничто, пересиливала вс боле благородныя чувства. Чмъ ясне я чувствовалъ, какъ унизительно такое отсутствіе выдержки, тмъ неудержиме и грубе мое чувство рвалось наружу. Я ощущалъ только нестерпимую боль утраты и, позабывъ вс свои прекрасныя ршенія отнестись къ ней съ такимъ же презрніемъ, съ какимъ, какъ мн казалось, она относится ко мн, я схватилъ ее въ свои объятія и цловалъ, цловалъ страстно, безъ конца, ея губы, глаза, лобъ, пока она не опустилась безсильно на первый попавшійся камень. То былъ не первый робкій, поцлуй пастушеской идилліи, но градъ поцлуевъ, сыплющихся одинъ за другимъ, какъ удары. Въ нихъ была не только любовь, но и гнвъ. Я чувствовалъ въ эту минуту, что я какъ будто сдлался игрушкой ея невинности. Я все время старался превзойти ее въ нжности, великодушіи, сдержанности, и изъ-за этого все потерялъ. Такъ я понимаю свое состояніе теперь, но въ тотъ моментъ я дйствовалъ совсмъ какъ безумный, безъ всякаго сознательнаго мотива. Зврь, сидящій въ каждомъ изъ насъ и только наполовину сдерживаемый законами, привычками и обычаями, казалось, неожиданно оборвалъ свою цпь и вырвался на свободу.

Но, если самъ я былъ удивленъ своей дерзостью, то еще больше удивился я тому, какое впечатлніе она произвела на Викторію. Двушка поникла головкой и вся какъ-то опустилась, въ ней не было и тни сопротивленія. Уста ея раскрылись, безъ слова, безъ звука, но во взор, встртившемъ мой гнвный взоръ, свтилась безконечная нжность, и когда она заговорила, вотъ что я услышалъ:

— О, я люблю васъ, люблю — больше жизни люблю, а вы никогда не полюбите меня, и завтра вы удете отъ меня навсегда.

Слово было сказано, и взять его назадъ было уже нельзя. Напрасно Викторія, овладвъ собой почти такъ же быстро, какъ она утратила самообладаніе, вырвалась изъ моихъ объятій, руки мои снова и снова жадно тянулись къ ней.

Она сидла, молча, и я не могъ не чувствовать, что она подавлена стыдомъ. Съ минуту я тоже молчалъ. Мы оба были словно ошеломлены этимъ нежданнымъ признаніемъ. Викторія сказала то, чего никогда не намревалась сказать, я услыхалъ то, чего не надялся услышать. Если я ждалъ чего-нибудь — хотя я, положительно, увренъ, что я ничего не ждалъ — то скоре гнва и рзкаго отпора.

Ко мн первому вернулась способность рчи, если не самообладаніе. Я взялъ ее за руку, благодаря Бога, у меня хватило ума и чувства не требовать отъ нея поцлуевъ на основаніи того, что произошло. Я пытался сказать ей кое-что изъ того, что мн такъ хотлось сказать ей во вс эти томительно долгіе дни — какъ во мн зародилась любовь къ ней, вначал подъ вліяніемъ ея дивной красоты, ея голоса и обращенія, какъ потомъ обаяніе ея души довершило начатое и превратило увлеченіе въ законъ бытія.

Она слушала, и я видлъ, что стыдъ ея мало-по-малу проходитъ. Рука, которую я держалъ въ своихъ, отвчала мн пожатіемъ на пожатіе, и я испытывалъ нервную дрожь отъ прикосновенія другой руки къ моимъ волосамъ и лбу.

Она заговорила, наконецъ:

— Выслушайте меня, дорогой другъ, теперь нужно говорить все, до конца. Слишкомъ поздно бранить васъ за то, что произошло, или меня — за то, что я допустила это. Такъ, видно, суждено. Ни одинъ человкъ на свт, знающій, какъ я боролась, не могъ бы сердиться на меня, ни даже…

Я не могъ позволить ей произнести это имя.

— Не говорите о немъ! Что онъ для васъ? чмъ можетъ онъ быть для васъ? Разв онъ стоитъ васъ?

Но она положила пальчикъ мн на губы.

— Я знаю. Мое сердце — ваше, но руку мою я могу отдать лишь съ его разршенія.

— Викторія!

— О! слушайте-же, слушайте меня, и сидите смирно! Я знаю все, знаю, что нужно сказать и что нужно длать.

— Когда вы пріхали сюда, мое сердце принадлежало ему, или, по крайней мр, мн казалось, что оно принадлежитъ ему. Я думала, что онъ унесетъ съ собою мое сердце въ далекій міръ — вашъ міръ, или сосдній съ нимъ — не все-ли равно? они оба одинаково далеки отъ насъ. Не знаю, что я чувствовала къ вамъ, знаю только, что мое чувство было искреннее и хорошее. Разв дурно было съ моей стороны полюбить васъ? Разв можно знать васъ и не любить? Вы говорили со мной, какъ никто не говорилъ со мной раньше. Вы знаете, кажется, все на свт. Мн хотлось только слушать васъ, оставаясь врной ему. Я надялась на себя, думала, что я сумю остаться врной. У насъ на остров не всмъ знакома такого рода врность. У насъ смшанная кровь, мы — англичане, но съ примсью еще кое-чего. Меня съ ранней юности шокировало, когда я видла, какъ быстро нкоторыя умютъ забывать. Мы чувствуемъ такъ живо, такъ быстро поддаемся чувству, но пройдетъ моментъ — и чувства нтъ. Я считала себя выше другихъ двушекъ, я дрожала при мысли, что я могу стать такой, какъ он. Моя любовь была частью моего уваженія къ самой себ. Половина нашихъ женщинъ дарятъ морякамъ залоги любви, увозимые вдаль на королевскихъ судахъ, и все же кончаютъ тмъ, что становятся женами и матерями здсь, на остров. Я не могла, не хотла поступить какъ он.

— Я не осуждала ихъ, я жалла. Когда сюда ходятъ королевскіе корабли, это такое великолпное зрлище! Кажется, будто молодые люди, прізжающіе на этихъ корабляхъ, падаютъ съ неба,— точно боги въ миологіи, сходящіе на землю.

— Когда я увидла васъ впервые, я не знала, что будетъ такъ, какъ вышло. Я была уврена въ себ и еще больше была уврена въ васъ. Потомъ, не сразу, понемножку, понемножку все измнилось, хотя, еслибъ вы не заговорили тогда, я бы, можетъ быть, такъ и не узнала объ этой перемн. Да когда и узнала, мн все таки казалось, что еще не поздно. Моя гордость была очень велика, я не знала, какъ велика моя слабость. Я ходила каждый день туда — въ рощу, и молилась, чтобы онъ вернулся ко мн. Я старалась закрыть для васъ мое сердце, не закрывая души. Вы такъ добры! вы заставили меня думать, что это мн удалось. Вы старались убдить меня въ этомъ, я видла, что вы стараетесь, и ваша доброта только ухудшала и ухудшала дло.

— Потомъ, я почувствовала, что моя увренность въ себ исчезаетъ. Я пыталась держаться вдали отъ васъ, но — знать, что вы здсь, близко, и не видть васъ, не говорить съ вами — отъ этого весь міръ казался мн холоднымъ и мертвымъ. И я шла искать васъ, я каждый разъ добровольно возвращалась къ вамъ, желая сохранить все мое счастье цликомъ, когда мн нужно было выбрать, какою долей его пожертвовать.

— Викторія, еслибъ я только зналъ, еслибъ я понималъ!

— О, какой ужасъ, если вы считали меня легкомысленной, играющей вами! Я хотла только одного — любить васъ, сколько смю, не давая вамъ любить меня больше чмъ слдовало. Мн надо было сдлать то, что я теперь считаю своимъ долгомъ сдлать — отослать васъ домой, заставить васъ ухать, ради обоихъ насъ. Но я не сразу поняла это…. Простите меня, дорогой другъ,— пожалйте и простите!

— Я опять стала молить небо о помощи, и вы видите — помощь явилась! Мы оба, можетъ быть, оказались бы слишкомъ слабы для такой жертвы, и вотъ, эта жертва сдлалась неизбжной, помимо нашей воли. Вы должны хать.

— Я вернусь, вернусь, чтобы предъявить свои права на васъ, моя Викторія. Я привезу вамъ обратно ваше слово, которое вернетъ вамъ свободу, и возьму васъ — хотите вы этого, или нтъ.

— Вы никогда не вернетесь,— сказала она тономъ, какъ бы исключавшимъ и надежду, и отчаяніе.— Она повернула мое лицо къ свту и вглядывалась въ него любящими, но сухими глазами.— Вы не должны возвращаться, ваше мсто тамъ въ большомъ мір — бдномъ, маленькомъ большомъ мір! Пріучите себя думать, что есть нчто выше и благородне любви къ одному — жалость ко всмъ. Позжайте и живите для тхъ бдняковъ, о которыхъ вы мн разсказывали.

— Это мн не по силамъ, я могу только умереть за нихъ — самое большее.

— И все же — я знаю, что говорю — другіе имютъ на васъ больше правъ, ваше положеніе…

— О, Викторія, неужели вы такого низкаго мннія оба мн? Вы отсылаете меня домой — для чего? Для того, чтобы я вернулся къ карьер ‘англійскаго джентльмена’ и скрылъ свой стыдъ за свое умственное и нравственное убожество подъ личиной добродтелей этого жалкаго существа?

— Не знаю, дорогой другъ, но чувствую — что мы теряемъ васъ навсегда. Сюда еще никто не возвращался.

Я вскочилъ съ мста.

— Такъ не отпускайте же меня!— вскричалъ я, снова прижимая ее къ своей груди.— Позвольте мн любить васъ, быть съ вами всегда и забыть весь міръ!

Ею опять начинало овладвать восхитительное безсиліе, которое разъ уже почти отдало ее во власть мою. Губы этого дивнаго созданія раскрылись, но лишь для вздоха, глаза сомкнулись. Уста мои еще разъ коснулись ея устъ… Но вдругъ двушка какимъ-то таинственнымъ усиліемъ воли овладла собой, вырвалась изъ моихъ объятій и подбжала къ самому краю утеса.

— Дорогой мой, любимый, вчно любимый, еще шагъ — и я брошусь въ самую глубь! Идите, уйдите отъ меня, дайте мн помолиться! Я люблю васъ, это послднее слово Викторіи, больше вы не услышите ея голоса.

— Но она услышитъ мой. Такое слово, моя Викторія, не можетъ быть послднимъ. Если бы вы могли сказать мн, что я ничего не значу для васъ, я ухалъ бы навсегда, но теперь — только смерть разлучитъ насъ. Ухать я долженъ, на время, но посл вашего дорогого слова, которое я не могу не считать общаніемъ, мн почти легко сказать вамъ прости. Можетъ быть уврены, я вернусь, хотя бы съ того края свта, и предъявлю свои права. Теперь я васъ оставлю, уйду, такъ какъ мое присутствіе волнуетъ васъ. Я даже готовъ ухать, не пытаясь говорить съ вами еще разъ, не ища встрчи. Но, прежде чмъ я уду, вы должны подать мн всть въ знакъ вашей покорности — я не удовольствуюсь меньшимъ, моя Викторія — въ знакъ того, что вы побдили въ себ свое нелпое суевріе и свою жестокую гордость.

XXVII.
Небесное знаменіе.

Эту ночь я провелъ одинъ въ своей комнат. Капитанъ отправился ночевать на корабль, пообщавъ чуть свтъ подать мн выстрломъ изъ ружья сигналъ къ отъзду. Я долженъ былъ встать на зар и ждать сигнала.

Едва начинало свтать, когда я услыхалъ въ сосдней комнат чьи-то шаги. Я бросился туда, съ какой-то безумной надеждой, но нашелъ тамъ только старика-губернатора.

Онъ стоялъ у ниши, служившей спальней его дочери, держась за выдвижную панель и растерянно глядя на пустую кровать. Постель была не смята.

Онъ взглянулъ на меня, этого взгляда было достаточно, не дожидаясь словъ, я кинулся вонъ изъ дому.

Благодареніе Богу, нашъ страхъ оказался фальшивой тревогой. Малютка, любимица моей принцессы, уже бжала мн навстрчу сообщить то, что ей велно было передать наканун вечеромъ. Викторія провела ночь у сосдей.

Я поспшилъ домой съ успокоительной встью и по дорог услыхалъ сигнальный выстрлъ.

Прошла недля, но я до сихъ поръ еще не могу себ ясно представить того, что было дальше. Смутно припоминаю, какъ я обернулся взглянуть въ послдній разъ на коттэджъ и поселокъ, толпу плачущихъ поселянъ, пожатіе руки губернатора. Затмъ, между лодкой у пристани и кораблемъ, на всхъ парахъ уносящимъ прочь отъ берега своего единственнаго пассажира,— проблъ, почти абсолютная пустота, какъ будто сознаніе на время замерло. Память моя сохранила и сохранитъ на всю жизнь только одно неизгладимое впечатлніе — Викторія на вершин Пика, простирающая руки къ кораблю. На этой высот, на фон перистыхъ облаковъ, она казалась скоре небеснымъ видніемъ, чмъ дочерью земли, и жестъ ея — небеснымъ знаменіемъ. Я почувствовалъ, что это для меня доброе знаменіе, и съ легкимъ сердцемъ отвернулъ лицо свое отъ Острова.

КОНЕЦЪ.

‘Русское Богатство’, NoNo 1—3, 1901

ОСТРОВЪ.

I.Вн фокуса.

II.‘Все дальше… дальше…’

III.Бгство.

IV.Приключеніе.

V.Избавленіе.

VI.Немножко исторіи.

VII.Первое знакомство.

VIII.Образъ правленія, искусства и законы.

IX.Нянька.

X.Воскресенье.

XI.Парусъ.

XII.Три дня.

XIII.Моя миссія.

XIV.Заговоръ.

XV.Раскаяніе.

XVI.Признаніе.

XVII.Размышленія.

XVIII.Владыка Индіи.

XIX.Родословная бдняка-глупца.

XX.Деревенскій праздникъ.

XXI.Праздникъ въ Рим.

XXII.Недоразумніе.

XXIII.Снова парусъ.

XXIV.Замтка въ газет.

XXV.Снова разставаніе.

XXVI.Объясненіе.

XXVII.Небесное знаменіе.

Читайте также:

I.
Вн фокуса.

II.
‘Все дальше… дальше…’

III.
Бгство.

IV.
Приключеніе.

V.
Избавленіе.

VI.
Немножко исторіи.

VII.
Первое знакомство.

VIII.
Образъ правленія, искусства и законы.

IX.
Нянька.

X.
Воскресенье.

XI.
Парусъ.

XII.
Три дня.

XIII.
Моя миссія.

XIV.
Заговоръ.

XV.
Раскаяніе.

XVI.
Признаніе.

XVII.
Размышленія.

XVIII.
Владыка Индіи.

XIX.
Родословная бдняка-глупца.

XX.
Деревенскій праздникъ.

XXI.
Праздникъ въ Рим.

XXII.
Недоразумніе.

XXIII.
Снова парусъ.

XXIV.
Замтка въ газет.

XXV.
Снова разставаніе.

XXVI.
Объясненіе.

XXVII.
Небесное знаменіе.