Михаил Зуев-Ордынец.
Остров Потопленных Кораблей
Михаил Зуев-Ордынец.
Остров Потопленных Кораблей
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1962_ostrov_potoplennyh_korabley-1.png)
1
1
2
2
3
3
4
4
Остров Потопленных Кораблей, Зуев-Ордынец Михаил Ефимович, Год: 1962
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Грузовой транспорт ‘Урал’ был флагманом этой мертвой флотилии. Он стоял ближе всех к берегу, уткнувшись форштевнем в гладкие, зализанные волнами прибрежные камни. В кильватер ‘Уралу’ выстроились остальные пять кораблей: два пассажира, два морских буксира и самоходная морская баржа. В свое время они бороздили Каспий, потом, отслужив свой морской век, печально ржавели на портовом кладбище кораблей. Но однажды эту эскадру инвалидов привели сюда на буксирах, открыли кингстоны и поставили на посмертную вахту. Вокруг острова было неглубоко, и потопленные корабли легли на грунт чуть выше ватерлинии, а их крепкие еще корпуса образовали волнолом. Иначе к острову не подойдешь: первый же крепкий ветер бросит судно на обросшие водорослями скалы. А на таком море, как Каспий, особенно если задует ‘хазры’ — знаменитый каспийский норд, тихого дня ждут иногда неделями.
Сюда, на маленький скалистый островок километрах в пятидесяти от Гурьева, за устьем Эмбы, была послана на дальнюю морскую разведку, на глубокое бурение, комсомольская бригада мастера Жагора Акжанова: тринадцать буровиков, три сменных моториста-механика, слесарь и восемнадцатая — Зина Слепцова, техник-геолог для документации скважины.
Перед отправкой бригады на остров Акжанова и Слепцову вызвал к себе главный геолог треста. Высокий, худощавый, седой, с пристальными глазами, чем-то похожий на моряка или летчика, он сразу внушил Жагору и Зине робкое уважение.
— Мы недаром посылаем на этот каменный пятачок именно комсомольскую бригаду. Почет вам оказываем, товарищи комсомольцы! — не то улыбаясь, не то щурясь критически, начал главный геолог. — Вы наш десант, а в десант самых смелых посылают. Зинаида Андреевна знает, конечно, — перевел он глаза на Слепцову, — что существует теория, по которой соляные купола, связанные здесь с нефтяными месторождениями, ушли с материка в море, точнее — нырнули под морское дно. Значит, там и нефть должна быть. Вот и будем ее искать! И не откроем ли мы здесь вторую лагуну Маракайбо? Слышали о Маракайбо?
Жагор сконфуженно качнул отрицательно головой, а Зина ответила:
— В техникуме по географии нефти проходили Маракайбо. Это в Венесуэле, в Карибском море. Семь процентов мировой добычи нефти.
— Да, семь процентов мировой добычи! — главный геолог помолчал, зажав подбородок в развилке большого и указательного пальцев, задумчиво почесывая щеку. Глаза его стали далекими и мечтательными. — Не откроем ли и мы здесь второе Маракайбо, с таким же нефтяным кладом? Давайте-ка помечтаем, товарищи. Вы мечтать умеете?
Он положил на стол сцепленные пальцами руки, посмотрел испытующе и строго сначала на Акжанова, потом на Слепцову. Лицо бригадира ему не понравилось: робкое какое-то. Заметно было, что парень старается держаться солидно, независимо, но получалось это у него плохо. Подстать мастеру и девушка, правда, легкая, веселая, бойкая, как синичка, но в лице тоже нет уверенности, а только молодое нетерпение. И глаза совсем детские, будто у ребенка, который радостно изумился чему-то да так и застыл с широко распахнутыми, счастливо удивленными глазами. А главное — молоды оба, ох, как молоды! Он снял очки и, выигрывая время, чтобы обдумать, долго тер кончиками пальцев уголки глаз. Потом спросил осторожно:
— Скажите, у вас в бригаде все такие… — он чуть было не сказал ‘зеленые’, но вовремя спохватился. — Такие молодые?
Мастер понял главного геолога. В глазах мелькнула тень обиды, и он ответил твердо, уверенно:
— У нас разные есть. Старшему смены Жумабаю Суратаеву, для примера, уже двадцать четыре. Подал заявление в партию. А Боре Горленко шестнадцать только, этой весной паспорт получил.
— Шестнадцать? — главный геолог, сморщившись, почесал дужкой очков седой висок. — А у вас десант, повторяю: десант в море, на дальний безлюдный остров.
— А что тут такого? — горячо вступилась девушка. — Гайдар в шестнадцать лет целым полком командовал!
— Гайдар? Какой Гайдар? — не понял сразу главный геолог, а поняв, улыбнулся. От этой улыбки лицо его стало приветливым и стариковски добрым. — Ах, да, Аркадий Гайдар, писатель. Было такое дело, было! Тогда вот что, Зинаида Андреевна. Расскажите-ка вашим паренькам о Маракайбо. Пусть они себя настоящими кладоискателями почувствуют. Это хорошо будет. Однако продолжаем! Найдем ваш остров.
Он решительно надел очки и склонился над расстеленной по столу картой Каспийского моря. Его карандаш потянулся в северо-восточный угол моря, окрашенный бледно-голубой мелкоглубинной краской, и решительно остановился.
— Вот он! — поставил главный геолог на крошечный островок острие карандаша и повертел его за торец. — Пока еще безымянный. Сами найдете ему название. До ближайшего берега — тридцать километров. Да и какой это берег! Ни селений, ни колодцев, только солончаки да барханы. Жить здесь будет не легко, предупреждаю. И работать не легко. Участок не подготовлен, мелкого поискового бурения не было. Только геофизическая разведка. И по ее прогнозам, пласты там опасные, возможны и вода, и газ, и сдвиги. Понимаете?
— Конечно, понимаем, что за штука десант, — спокойно ответил Акжанов, глядя прямо в лицо главного геолога.
И тот с удивлением отметил, что узкие, чуть скошенные глаза мастера совсем не застенчивы и не робки.
— Мы вот что сделаем, — сказала медленно Зина, — мы вызовем одну из бригад Нефтяных Камней на соревнование…
— Зина и наш геолог и наш комсорг, — перебив девушку, пояснил Жагор главному геологу. — Соревнование с Нефтяными Камнями — это здорово! Ребятам это понравится!
— Вызовем на соревнование за право называться бригадой коммунистического труда, — так же медленно закончила Зина.
— С ребятами бы надо потолковать, — помолчав, неуверенно сказал Акжанов. — Дело новое, надо его пошире обсудить.
— Обсудим. Ребята не будут против, — уверенно ответила Зина. — Плохо ты их знаешь, Егор!
— Бригада коммунистического труда! — поджал строго губы главный геолог. — Высокое звание! Но тут ведь не только высокие проценты нужны. Высоких процентов мало. Надо, чтобы у вас все было особое. Понимаете? Все особое: жизнь, мысли, дружба, любовь и даже ненависть. Все это должно быть глубже, чище и выше! Понимаете?
Акжанов и Слепцова молчали. Жагор как-то неуверенно, смущенно, а в Зине чувствовался вызов. Она и теперь была похожа на синичку, но синичку встопорщенную, готовую к драке.
— Значит, не только разведчиками нефти, а и разведчиками будущего хотите быть? — улыбнулся главный геолог. — Могу сказать только одно: горячо желаю успеха! — Он поднялся со стула. — Ну, кажется, все ясно? Тогда, как говорится, ни пуха ни пера!
Он пожал им руки, но когда Зина и Жагор дошли уже до дверей, геолог снова остановил их.
— Вы, конечно, знаете о новом Целинном крае у нас, в Казахстане? Там сейчас начались уборка, обмолот, вывозка хлеба. Воображаете, сколько им горючего понадобится? Океан!.. — поднял он торчком карандаш. — Больше не задерживаю!
На крыльце Зина схватила Жагора за руку и потащила в трестовский садик.
— Ну, говори! — свирепо посмотрела она на бригадира.
— Понравилось мне, как ты аксакалу про Гайдара влепила, — хохотнул несмело Жагор. — Здорово у тебя получилось.
— Ты мне глаза не замазывай! — помахала Зина ладонью перед лицом бригадира. — Думаешь, не видела я, как ты струсил? Всю бригаду осрамил!
Жагор вздохнул и опустил глаза.
— Сам не знаю, как это… А что в самом деле? — вдруг загорячился он. — Конечно, сознание нам еще подтягивать и подтягивать надо, а все же кое-что у нас уже есть. Смотри сюда! — начал Жагор загибать пальцы. — На производстве не воруем — раз! Не пьянствуем — два! Не матюкаемся — три! Бытового разложения и других аморальных явлений у нас не наблюдается — четыре! Присвоят нам, вот увидишь!
— Торопишься ты в коммунизм, Егорушка, — засмеялась Зина и загнула пятый палец на руке бригадира. — А как с высокими процентами? Я смотрела геологический прогноз. Пласты и вправду очень опасные.
— Этого я не боюсь! — выставил Жагор подбородок. — Чего другое, а работать мы умеем.
Зина посмотрела весело на низенького, щуплого бригадира, на его длинную худую шею и выпирающие ключицы, на остриженные под машинку, как у подростка, черные жесткие волосы — и снова засмеялась.
— Батыр ты у нас, Егорушка! И ничегошеньки он не боится.
Она схватила Жагора за руку и потащила бегом из садика.
‘Урал’ буровики приспособили под жилье. С носа корабля перекинули на берег узкий свайный мостик, в каютах разместились ребята, в радиорубке Коля Губер, старший моторист и радист по совместительству, поставил свой ‘Урожай’, а кают-компанию отвели под столовую, красный уголок и спортзал: поставили здесь стеллаж с книгами, стол для пинг-понга и повесили черную боксерскую ‘грушу’. Кают-компанию ребята полюбили с первого дня. Романтикой моря веяло от низкого потолка с поперечными балками-бимсами, от узенькой двери с высоким морским порогом, от больших иллюминаторов с толстыми стеклами в медной оправе. И ребята поморщились, когда Зина повесила на иллюминаторы совсем домашние батистовые занавески.
Ребята, свободные от вахты, проводили здесь большую часть дня. А кроме — куда пойдешь? Вокруг море, сверкающее под солнцем белыми искрами, над головой знойное небо, а под ногами раскаленная скала и песок с редкими кустиками низкорослого баялыша. Голые скалы берега сразу переходили в зыбкие барханы. При малейшем ветре вершины их зловеще дымились, и тогда казалось, что остров подожгли со всех сторон.
Даже пресной воды не было на островке. Воду для питья привозил морской катер ‘Прибой’, два раза в неделю доставлявший сюда из Гурьева все необходимое. Но если задувал знаменитый хазры, буровики неделями бывали отрезаны от ‘Большой земли’. Тогда только Коля Губер связывал остров с берегом, принимая ‘Урожайкой’ ежедневную метеосводку и передавая в буровую контору суточный показатель проходки скважины.
Здесь, в кают-компании, произошли и крестины острова. В тот день Жагор Акжанов дал команду на забурку, долото сделало первые обороты, а Зина на обложке новенького, чистенького еще бурового журнала написала прозаическое ‘Скважина 127’. Затем полагалось обозначить местоположение скважины, а у острова не было еще названия.
— Ребята! — крикнула она буровикам, толпившимся в кают-компании. — Придумывайте название нашему острову. Какие будут предложения?
— Остров Сокровищ! — крикнул первым Боря Горленко, шестнадцатилетний практикант ремесленного училища.
Боря не расставался с книгой, всюду таскал очередной роман, заложив палец меж страницами.
Помощник бурильщика из той же смены, разбитной, болтливый Леха-москвич, вытянул книгу из пальцев Бори, посмотрел заглавие и гмыкнул:
— Понятно! У Стивенсона слизал? Это, брат, плагиат называется. Нет, лучше ‘поговорим о странностях любви’. Я предлагаю: Остров Первой Любви! Всем, надеюсь, понятно? А мне вот непонятно, как можно влюбляться в такую жару, — стер он пот, бисеринками выступивший на переносице.
Леха посмотрел при этом значительно на Зину, потом на старшего своей смены Юрия Коляструка.
Зина вспыхнула и отошла к иллюминатору.
Всегда трудно понять, серьезно говорит Леха или шутит. Левый глаз у него косил и всегда подсмеивался, а правый глаз серьезный. Сейчас он смотрел на стоявшую у иллюминатора Зину правым глазом, серьезным и даже чуточку печальным.
— Не треплись, Леша, — строго и осуждающе сказал бригадир. — Дело говорить надо. Я предлагаю: Остров Находка.
— Неизвестно еще, что мы здесь найдем, — насмешливо посмотрел на Жагора Юрий Коляструк. — Да и есть где-то на Дальнем Востоке бухта Находка. Предлагаю — Остров Смелых!
— Неправильно будет. Я вот, например, не смелый, я лягушек и пауков боюсь, — сказал Леха-москвич не улыбаясь, но левый глаз его подсмеивался.
— Песчаный остров, — предложил старший второй смены, толстый, медлительный Жумабай Суратаев. — Что, неправильно?
— Придумал тоже! — негодующе воскликнул Боря. — Сплошная проза!
Зина по-прежнему стояла у иллюминатора. Ей хотелось приложить ладони к пылавшим щекам, но она боялась сделать это: всем будет понятно, что она сейчас переживает. Смеяться не будут, нет! Бережно и строго относятся ребята к ее чувству, не позволят себе ни лишнего слова, ни даже легкого намека. Один Лешка вечно подсмеивается. Вот и сейчас, какое название острову придумал. А ведь он прав! Здесь, на этом неуютном островке, она впервые узнала любовь, душевное смятение, гордую стыдливую борьбу и счастливый страх. Жизнь и радость для нее одно и то же, и радостной была ее любовь к Юрию, чистая, нераздумывающая, первая любовь. Лешка, может быть, и прав, но нельзя же назвать остров так, как он предлагает.
Зина смотрела в иллюминатор и ничего не видела. Она упорно думала: покраснеет она снова или не покраснеет, когда вернется к столу, к ребятам? И вдруг она увидела блещущий солнцем залив и потопленные корабли, оградившие островок от морских волн.
— Ребята! — быстро обернулась она. — Остров Потопленных Кораблей! Как?
Галдевшие ребята смолкли. Леха-москвич пожевал губами, будто пробуя на вкус, затем сказал серьезно:
— Тут что-то есть.
— Есть что-то… похоронное, — поморщился Коляструк.
— Пиши, Зина! — решительно протянул мастер девушке буровой журнал. — Пиши: Остров Потопленных Кораблей!
А в это жаркое утро в кают-компании засиделись после завтрака ребята подсменных вахт Коляструка и Суратаева. Третья смена Никиты Редькина была на вахте, на вышке. За столом сидел и мастер. Зина была на буровой, брала керн.
Завтрак давно съеден, можно расходиться, но не умолкал веселый, громкий и по-молодому чуточку самонадеянный разговор. Леха-москвич, склонившись над стоявшим на полу керновым ящиком, мял в пальцах комок цветной глины:
— ‘Клянусь я первым днем творенья’, в этой глине есть битум! Нефтью пахнет! — нюхал он с удовольствием глину.
А Боря Горленко торжествующе показывал всем темный слоистый камень, напоминавший гнилое дерево:
— А это вы видели? Горючий сланец! Признак нефтяного месторождения!
— Косвенный признак, — осторожно поправил его Жагор. — А что старшие смены скажут?
Старшие смены не ответили. Суратаев, разомлев от сытной еды и жары, дремал на диване. Коляструк с самого начала разговора хмуро, непонятно отмалчивался, а сейчас, не ответив Жагору, потянулся к патефону.
— Брось, Юра, надоело, — поморщился мастер. — С утра до вечера одно и то же крутим, как верблюд на чигире.
Юрий демонстративно хлопнул крышкой патефона и пошел к ‘груше’. Ударил крепко раз, другой, о чем-то задумался, обняв ‘грушу’.
— А что если написать нам на целину? — подбросила Борю со стула веселая играющая сила. — Напишем целинникам, как мы для них горючее ищем! Есть такое дело?
— А что будешь писать, чем Целинный край порадуешь? — насмешливо, через плечо, спросил Коляструк и начал бить в ‘грушу’, сопровождая каждый удар короткой фразой. — Клады собирались искать! Новое Маракайбо открывать! А проходка — курам на смех!..
— Наделала Зина делов своим докладом о Маракайбо, — вздохнул Леха-москвич и посмотрел на Коляструка левым глазом. — Наш Юрочка за день двадцать раз Маракайбо вспомнит, и три раза на ночь.
— Иди ты знаешь куда? И не возвращайся! — обернулся к нему Юрий, зло блеснув глазами. Он вернулся к столу и сел рядом с Жагором:
— Что ж молчишь, бригадир?
— Я не молчу. Я скажу. Проходка неплохая. По графику идем.
— Ишь, чем обрадовал — по графику! А на большее ты не способен? Всем ты, Егорушка, хорош, одним плох: спокойный очень, — усмехнулся Юрий жестко и весело.
— Давай-давай, крой, — ответил спокойно бригадир.
Он тихонько выстукивал по столу ножом одному ему слышную мелодию.
— Нет, ты давай! — вскочил Юрий и подбежал к доске показателей. — Видишь, что написано? ‘За коммунистический труд’! И десантниками нас назвали! Почему и предложил я название — Остров Смелых. А теперь другое предложил бы: Остров Черепах. Какая у нас проходка? Сто девять процентов! — провел Юрий пальцем по последним цифрам. — И это соревнование за звание бригады коммунистического труда! Это десантники! Застряли на средних цифрах. Середнячки, а не десантники! Нравится, Жагор? По тихой жизни соскучился? Брюхо отрастить хочешь, маникюр заведешь?
— Зачем брюхо, зачем маникюр? Кто тебе сказал? — Жагор осторожно положил на стол нож. — Как раз с тобой говорить хотел. Спуско-подъемные операции ускорить надо. Полчаса, а то и час натянем.
— Вот именно — ‘натянем’! — на глаза Юрия всегда свисала лихая косая челочка, и смотреть он мог только искоса. Может быть, поэтому глаза его были сейчас сердитыми и недобрыми. — Крохоборничаешь, Егор! А суть дела в оборотах. Вот куда смотри! Глубина у нас всего восемьсот метров, а обороты? Ну сам скажи: разве это обороты?
— Сейчас больше нельзя, — покачал головой Жагор. — Сам знаешь, грунт пружинит, как резина, а не дробится. Проминается под зубьями. Сейчас большие обороты — не к нашей шубе рукава.
Юрий вдруг резко откинул назад голову, так что челка, свисавшая на глаза, отлетела назад.
— Давай я одной своей сменой перейду на максимальные обороты!
У дремавшего Суратаева дрогнули веки и выглянул заспанный карий глаз.
— Споткнешься, жан, — сонно сказал он, и глаз его снова закрылся.
— Были случаи, чтобы я спотыкался? — резко повернулся к нему Юрий. — Ну, были? Не первую скважину бурю, тысячи метров набурил!
— Юрий не споткнется. Он петушиное слово знает, — сказал с комической серьезностью Леха-москвич. — Опять, Юрочка, свое Маракайбо ищешь?
Юрий поиграл пуговицей на ковбойке и медленно улыбнулся:
— Что ж, если встретится по дороге Маракайбо, не отброшу, подниму, — он говорил спокойно, деловито, но каким-то скачущим голосом. — А по-деловому говоря, обещаю с шутками-песнями двести процентов дать.
— Ой-бой-ей! — легко вскочил с дивана толстый Жумабай и засмеялся жирным, булькающим смехом. — Держите его, у него и хвост уже подвязан, как у скакуна перед байгой!
— Двести? — тихо, напряженно спросил мастер и отстранил рукой стоявшего перед ним Борю, чтобы лучше видеть Коляструка. — Серьезно говоришь?
— Серьезно говорю — обещаю двести! — Юрий как-то странно перевел дыхание, будто захлебнулся. — Есть у меня новый метод. Все обдумано, обмозговано!
— А смена как? Тоже ручаются за двести? Говорил с ребятами?
— А чего с ребятами говорить? Если я команду дам — не подведут. Верно, Леша?
— ‘Скажи мне всю правду, не бойся меня’, — посмотрел на своего старшего Леха-москвич правым серьезным глазом. — Ты и вправду, Юра, петушиное слово знаешь? Я такого слова не знаю, прямо говорю.
— Испугался, Леха? — вскочил Боря Горленко, размахивая зажатой в пальцах книгой, и закричал: — А я ручаюсь за двести! Ручаюсь! А не дадим двести — гоните нас в шею с буровой! И правда, какие мы десантники! Я читал про десантников, они знаете какие!..
Боря с восхищением смотрел на Юрия, от него одного он ждал одобрения. Юности свойственно искать идеал, и Боря нашел его в своем старшем смены. Он старался подражать Юрию во всем, в первую очередь — в походке вразвалочку, как ходят только моряки, паровозные машинисты и бурильщики.
— Я за свои кадры всегда ручаюсь, — обнял Юрий за плечи засиявшего Борю, косясь из-под челки на Леху-москвича. — А ты чего скис, Леха? Есть у нас в обязательстве такой пункт, чтобы каждому внести личную инициативу в развитие технического прогресса? Есть! Вот я и вношу. А ты от меня морду воротишь.
— Иди-ка сюда, Юра, садись, — похлопал Жагор по стулу рядом с собой. Коляструк сел. — Мы вот что сделаем. Обсудим всей бригадой твое предложение, — он повернулся к Суратаеву. — Слышишь, Жумаке? Подготовь своих жигитов. Может быть, они критикнут Юрия, а может быть, и добавят что-нибудь к его методу. А когда все это ясно будет, начнем сразу тремя сменами. Договорились, Юра?
Коляструк самолюбиво и несговорчиво поджал губы:
— Конференцию круглого стола предлагаешь? Она мне ни к чему. Критиковать меня, ох, трудненько! И советы мне ваши не нужны.
— Смотри-ка, круглый стол для него обида, — невесело усмехнулся Леха-москвич. — Вон на какую орбиту наш Юрочка вышел.
— Вай, люди! Пепел на наши головы! — плачуще сказал Суратаев, накрыв голову ладонями. — С нами и советоваться не хотят! Мы еще недостойны бороды носить!
Коляструк медленно поднялся. Лоб его собрался в злые, некрасивые складки.
— Не нужны мне ваши добавки! Своего вот здесь хватит! — хлопнул он себя по лбу. — Говорю же, у меня все обдумано, обмозговано. Я сегодня начну и такой рекорд дам — закачаетесь!
— Не тот разговор, Юра, не тот! — строго постучал Жагор по столу ножом. — Рекорд — это рекорд. Сегодня дал — завтра сорвалось. Закрепить надо. Нельзя вразнобой работать, обязательно всей бригадой. Сам знаешь, пласты опасные.
— Осуществляешь руководство? — глухо сказал Юрий. — Смотри, не ошибись, товарищ Акжанов. Я твердый орешек!
Бригадир не успел ответить. Рядом загремели под быстрыми шагами железные ступени трапа — и в кают-компанию ворвался Губер.
— Штормовая! Вне всякой очереди! — закричал он, протягивая мастеру радиограмму. — Шторм на двенадцать баллов! Ветер опустошительной силы! Сорок четыре метра в секунду! Продолжительность шторма не менее семи суток!
Все посмотрели в иллюминаторы. По морю ходили белые гребешки, предвестники шторма.
— Если хазры, значит, надолго задует, — вздохнул Леха.
— Старики говорят, дует или три дня или девять, — сказал солидно Жумабай.
— Или двенадцать! — бросил зло Боря Горленко.
— Или восемнадцать, — уныло закончил Леха.
Все невесело посмеялись.
— Все на буровую! Поможем Никите подготовить вышку к шторму. Собирайтесь, жигиты — и айда! Пошли, Юра, — положил бригадир руку на плечо Коляструка.
Тот спокойно подкинул спичечный коробок, не глядя поймал его и так же спокойно снял с плеча руку мастера.
— Погоди со штормом. Ты скажи, какое твое последнее слово будет? Я про максимальные обороты.
— Я уже сказал свое последнее слово, — перечитывая радиограмму, недовольно ответил Жагор. Его слабый тенорок зазвучал круто, по-хозяйски. — На высоких оборотах всей бригадой бурить будем. И кончай разговор! На вышку!
— Что же это такое? — тихо спросил Юрий. — Я в деле, я и в ответе. В конце концов в смене я хозяин! За смену я отвечаю!
— А я вот что скажу! — поднялся, вздрагивая губами, Боря Горленко. — Инициативу Юрину зажимаете? Но только мы Юрия в обиду не дадим!
— Не психуй, Боря, спокойно! Никто Юрия не обижает.
Все обернулись на этот новый голос. У двери стояла Зина, в замазанном мазутом комбинезоне, в брезентовых рукавицах, в кепке с лихо заломленным козырьком. Она пришла с буровой. Леха-москвич склонился низко над столом, пряча улыбку. Он ждал, что Зина, как всегда при виде Юрия, сначала покраснеет, затем сбросит рукавицы на пол и начнет торопливо подправлять под кепку растрепавшиеся волосы. Но на этот раз Зина не покраснела и волос не стала подправлять. Поставив у порога керновый ящик, она подошла к Юрию. Глаза ее смотрели на парня осуждающе.
— Нельзя так, Юра. Извини меня, но я все-таки скажу. Узковато жить начинаешь. Только одну точку и видишь — одного себя. Я да я — вот и вся моя семья!
Леха-москвич, взглянув на сразу обозлившееся лицо Коляструка, схватился в комическом ужасе за голову:
— Ой, теперь берегись, Зина! ‘Молилась ли ты на ночь, Дездемона?’
— Слушай, Слепцова, побереги свою речь для комсомольского собрания, — небрежно и насмешливо начал Коляструк. — Я сам таких, как ты, и жить поучу, и еще кое-чему другому, поинтереснее, поучу, — ухмыльнулся он гнусненько, намекающе.
Зина посмотрела на Юрия растерянно и жалобно, потом вспыхнула до слез.
— Твое дело — на керны ярлыки навешивать, — жестко добавил он, — а в наши дела, в технику, не лезь!
— Ты это брось, Юрка! — сказал вдруг резко Леха-москвич. — Тут не в технике дело. Неужели не понимаешь? Рабочий класс называется! Культ личности разводить начинаешь?
— А тебе завидно, да? — бросился к Лехе Борис. — У Юрия золотые руки, а тебе завидно?
— Что ж, они от рождения у него золотые? — спокойно ответил Леха-москвич. — Кто Юрка без бригады, без смены? Хороший парень — и все. А с бригадой? То-то и оно, Боря!
— Молодец, Леха. Правильно говоришь, — сказал Жумабай, снова улегшийся было на диван. И неожиданно вскочил, поднял с мольбой руки к небу. — Апырмай! Шайтан нас забодай, когда же наконец мы по-новому жить начнем?
— Красивые слова начнем произносить? А скважину красивыми словами будем бурить? — с недобрым спокойствием спросил Юрий и насмешливо помахал рукой. — Гуд бай, покедова!
Он медленно вышел, а за ним побежал Боря Горленко, свирепо сверкнув на бригадира глазами.
— Как говорится, обменялись дружескими речами, — уныло почесал нос Леха-москвич и тоже пошел к выходу. Он протянул уже руку к двери, но она сама распахнулась настежь, грохнув снаружи об стену. С открытых иллюминаторов сорвало батистовые занавески и вынесло через дверь. Рокочущий гул, прилетевший с моря, подмял под себя плавный густой басок буровой.
— Забыли, а хазры тут как тут! На все двенадцать загибает! — захохотал Леха и ринулся за порог.
В распахнутую дверь видно было, как он мчался по свайному мостику. Шторм прижимал его к перилам, пытаясь сбросить в буруны, уже закипавшие у берега, а он бежал, широко раскинув руки, и, захлебываясь ветром, орал:
А северный ветер кричал: ‘Крепись!’
Пой песню, пой!..
Далеко впереди Лехи неслись чайками, то взвиваясь, то припадая к земле, Зинины занавески.
С моря на одной мрачной низкой ноте шел плотный, тяжкий гул. В береговых скалах прибой гремел так, что слышно было в буровой сквозь громыханье ротора. Шторм наделал уже беды, угнал железную бочку с соляркой и разбил ее о камни. Ребята подсменных вахт долго возились, закрепляя остальные бочки. А у Губера отказала по непонятным причинам ‘Урожайка’. Напрасно кричал он в микротелефонную трубку:
— Алье! Алье!.. Тюльпан!.. Тюльпан!.. Говорит Полынь, говорит Полынь!.. Отвечайте!.. Перехожу на прием!..
Но Тюльпан, берег, молчал.
В дощатые стены вышки пулями били крупные брызги с моря и песок барханов. Чувствовалось, как напряженно вибрируют, сопротивляясь шторму, стальные лапы вышки, вцепившиеся в бетонные башмаки.
Юрий сидел, сгорбившись, на верстаке. До сих пор не разрядилось томительное, тянущее напряжение во всем теле. Так бывает, когда размахнешься, ударишь изо всей силы, а удар пошел мимо.
Он поднял глаза на тахометр, отсчитывающий обороты бура под землей. Длинная стрелка прибора уперлась в унизительно маленькую цифру и застыла на ней. Так и он уперся в какую-то стену. Он мечтал мчаться на бешеных оборотах к заветной цели, к… своему Маракайбо. Ох, и красивое же, и замечательное же слово! Много оно обещает! А Егорка, овечья душа, сунул палку ему в колеса. Грунт под шарашками проминается, как резина! Нашел чем пугать. И пружинящие грунты, и пористые породы высокой проницаемости, на которых буровик хлебнет горя, и даже глухие монолиты, вроде кремневой плиты, можно проходить на максимальных оборотах. Можно! Сколько времени он убил, просиживая до закрытия в библиотеке нефтяного техникума, сколько ночей просидел над комплектами ‘Нефтяного хозяйства’. А сколько было разговоров с инженерами, когда приходилось краснеть, как мальчишке, за свою техническую малограмотность! И теперь все эти пружинящие грунты и кремневые породы у него в кармане, в заветной клеенчатой тетради. Это его метод! Метод Юрия Коляструка, обдуманный в мучительных сомнениях, обмозгованный бессонными ночами. Разве это не труд от чистого сердца? Не разведка будущего?
Юрий откинулся к стене и тяжело вздохнул. Леха-москвич нацелился на него озорным левым глазом и засмеялся.
— Не пыхти, регулируй дыхание! — и вдруг пропел дурашливым козлетоном: — ‘Пусть неудачник плачет!..’
Юрий нахмурился. Еще и издевается, трепло поганое! Неудачник? Ладно, я вам покажу, какой я неудачник! Привыкли пустые высокие слова произносить. Я вам покажу! А Боря явно жалеет и сочувствует. Парнишка попросился постоять за бурильщика, но и получив в руки желанный тормоз и пробурив отлично полсвечи, все же не развеселился, не сводит с Юрия преданных погрустневших глаз. Спустился с полатей и верховой Булат Кашшаров.
— Уй, шайтан хазры! Сорвет блок, мокро от нас будет! — невнятно бормотал он стянутыми от ветра губами, делая вид, что смотрит вверх, где буран раскачивал на талях огромный, в полтонны весом, блок. Но поглядывая вверх, он косился то и дело и на Юрия быстрыми жалеющими глазами.
Юрий спрыгнул с верстака и пошел к выходу. Не хватает еще, чтобы его жалели! В жалости всегда есть что-то оскорбительное. Едва открыл он дверь, в лицо хлестнули с размаха вихри колючего песка. И все же не вернулся, сел на верхнюю ступеньку маршевой лестницы. Шторм свирепел. Иногда, в разрывах между песчаными вихрями, далеко в море вспыхивала то белой, то красной искрой ‘мигалка’. Казалось, огонь бакена вскрикивает о помощи. Таким же одиноким и жалким почувствовал себя и Юрий. И ему тоже захотелось позвать на помощь.
В падавшем с вышки оранжевом от рыжих песчаных вихрей свете он увидел вдруг Зину. Она шла к буровой, закрывая ладонями лицо и боком пробиваясь сквозь шторм.
‘Мириться пришла, — мстительно обрадовался Юрий. — Дорого же это тебе обойдется!’
Он вернулся поспешно в буровую. Зина вошла следом за ним. Шторм втолкнул ее, и она, спотыкаясь, добежала почти до ротора. Протерев пальцами запорошенные глаза, девушка, не сказав ребятам ни слова, поднялась торопливо в культбудку. Леха посмотрел вопросительно на Юрия. Тот сделал каменное лицо и опять сел на верстак, вызывающе покачивая ногой. Леха подошел к нему вплотную и, стараясь перекричать грохот бурового станка, крикнул жалобно:
— Юрка, не мучь ребенка! Проси прощения… Видишь, как она вокруг тебя на бреющем!..
— Отстань! — зло отпихнул его Коляструк.
Леха свирепо погрозил ему кулаком, повернулся и увидел Зину. Она стояла на лестнице культбудки и что-то кричала. Но чугунное громыхание ротора, лязг цепных передач, всхлипы насосов и гудение дизелей заглушили ее слова. Она крикнула еще раз, а Леха чуть раньше выключил рубильник. Все вздрогнули от внезапной тишины и от слова, которое крикнула Зина.
— Несчастье!
— Какое несчастье? С кем? — подскочил к ней Леха.
— Со всеми нами. Нашу водяную цистерну шторм песком засыпал. Мы без пресной воды, — торопливо сказала Зина.
Запасы пресной воды хранились на острове в автомобильной цистерне. Все молчали. Удивленный неожиданной остановкой станка, вышел из дизельной Коля Губер.
— Ловко! — присвистнул Леха. — Когда теперь ‘Прибой’ придет — неизвестно. И радио не работает. Не дышит твой ‘Урожай’, Коля?
Губер виновато вздохнул и стал вытирать лицо замасленной ветошью.
— Песня без слов, — глядя на него, мрачно сострил Леха-москвич. — Батюшки мои! ‘Ни побриться, ни попить’. Положение хуже робинзоновского!
— Брось петрушку ломать! — раздраженно одернул его Коляструк и повернулся к Зине. — Как это засыпало? Разве нельзя откопать?
— Поздно мы заметили, — не глядя на него, ответила Зина. — Там целую гору наворотило.
— Ветер опустошительной силы, сорок четыре метра в секунду, — уныло прошептал Коля Губер.
— Но откапывать мы будем. Жагор собирает всю бригаду. Вы тоже останавливайте станок и идите на склад за лопатами. — Сказав это, Зина пошла к дверям, но остановилась. — Главное не сказала: в культбудке в титане есть вода. Вы, ребята, подождите ее расходовать. Это весь наш запас.
Ей никто не ответил, и все посмотрели почему-то на культбудку. Потом Леха-москвич, потупившись, сказал трудно:
— Есть предложение. Запереть культбудку. Так сказать, ‘не искушай меня без нужды’.
— От кого запирать хочешь? — вдруг схватил его Юрий за плечи и тряхнул так, что голова Лехи беспомощно мотнулась. — Кому не доверяешь? Ну? Говори, кому?
— Пусти, черт! — с