Луи Шадурн.
Остров Красного Холма
Луи Шадурн.
Остров Красного Холма
Перевод с французского Владимира Александровича Розеншильд-Паулина.
Иллюстрации А. Саввина
_____
* * *
* * *
* * *
* * *
_____
—————————————————————-
Остров Красного Холма, Шадурн Луи, Год: 1928
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Помещаемый рассказ представляет собою посмертное произведение молодого французского писателя Луи Шадурна, недавно умершего после продолжительной и тяжкой болезни.
Кроме книги, из которой извлечен этот рассказ, Шадурн написал четыре романа, из них три (‘Земля Ханаанская’, ‘Где рождаются циклоны’ и ‘Тревожная юность’) переведены на русский язык.
Шадурн был знатоком Южной Америки и с необыкновенной художественной силой умел передавать быт и природу этой еще малоизвестной страны.
Охота не дала ничего. Усталые и вспотевшие тюремные надзиратели возвращались к лесному складу, волоча свои дубинки и ругая собак, которые, опустив уши и высунув языки, со смущенным видом плелись за ними, как будто стыдясь того, что не сумели напасть на след дичи. А дичь, которую упустили сегодня, была далеко не простая!..
День выдался тяжелый.
— Чёрт возьми! — ругался бригадир Симони, с которым никто не мог сравняться в искусстве отыскивать беглых каторжников, — надо же, чтобы он оказался таким хитрецом!
— А ведь прибыл с последней партией, — сказал надсмотрщик Фурбелар. — Всего лишь пять недель! И уж попал в разряд неисправимых!
— Э! — возразил Симони, — я спокоен за его судьбу. Если он не подохнет в лесу, то его сожрут акулы. Выбор у него есть.
Короткие сумерки спускались над саванной цвета ржавчины. Орлы-стервятники, с лишенной перьев шеей, описывали в небе плавные круги. Последние партии каторжников выходили из леса, смыкавшего вокруг лагеря широкое кольцо из мрака и лиан. Одетые в хаки надсмотрщики, в тропических шлемах и с револьверами у пояса, со всех сторон окружали каторжников в широкополых соломенных шляпах и просторных серых куртках, а некоторых даже полуголые, скованных по три вместе и вызывавших при каждом движении звон железных цепей. В отдаленной части леса, на болотистой местности, где от земли поднимались вызывавшие лихорадку испарения, расположены были аванпосты каторги, карательный лагерь, знаменитый лесной склад Ковэн, куда посылались бунтовщики, непокорные и неисправимые. Работать приходилось в кандалах, или без них, по двенадцать часов в сутки, в паровой бане, которую представляли собой джунгли. Резкие свистки собрали вместе отдельные партии и весь отряд направился к баракам.
В лесу, когда он бежал с работы, ему удалось унести саблю для расчистки пути среди зарослей. Теперь он пробирается сквозь гущу лиан и ветвей. Слышно, как свистит сабля, рассекая воздух справа и слева. Наступает ночь.
Кусок цепи висит на его лодыжке, подвязанный обрывком грубых холщовых штанов. Беглец двигается на четвереньках, он должен избегать тропинок и пробираться сквозь чащу девственного леса. Лицо у него исцарапано, ноги в крови, пот градом катится с бритого лба. Это он в течение целого дня сбивал со следу собак, это он, тот зверь, которого так хотели затравить. Теперь ночь раскинула свою сеть, чтобы в свою очередь поймать его.
Но ему удалось выбраться за пределы тех, хорошо известных тропинок, где тюремные надзиратели могли еще искать его, и, преодолев величайшие трудности, он достиг реки.
Укрытая под огромными корнями прибрежных деревьев ждала его заранее приготовленная пирога. Сообщник, бывший каторжник, организатор побегов, спрятал ее здесь вместе с веслами и небольшим запасом провизии. На этой лодке, имея с собою кувшин воды и галеты из маниока, беглый должен был спуститься вниз по реке до самого моря и дальше, уже по морю, добраться незамеченным прибрежными постами до владений какого-нибудь другого государства. Тогда он был-бы свободен.
Долог и труден был путь по реке. Разнообразные опасности ежеминутно грозили ему, но, наконец, он выплыл на морской простор и полной грудью вздохнул наполненный солеными испарениями воздух. Тогда он стал грести изо всех сил, чтобы поскорее удалиться от берега. Но к этому времени запас провизии подошел к концу, а горло стало пересыхать от жажды.
Море было спокойно, но длинные волны вздымали утлое суденышко, и весла один раз из двух прорезывали только воздух.
Потом ему пришлось испытать беспредельный ужас мрака, вокруг него был хаос фосфоресцирующих волн, бороздивших океан целых холмов воды с беловатыми гребнями на вершине. Волны увлекали лодку и захлестывали ее хрупкие борта и руки беглеца были бессильны бороться с относившим его течением. Одна из волн, более сильная, чем другие, вырвала плохо закрепленное весло. Кувшин с водой был пуст, и беглец понял, что его попытка была безумной, море поиграет с ним еще несколько часов, а потом наступит конец: или он утонет, или наступит агония от жажды.
Он уснул. Лодка вертелась в зеленоватых водоворотах, отдавшись течению и унося одуревшего от усталости человека.
Обжигавшие ему затылок горячие лучи разбудили его. Солнце уже высоко стояло над горизонтом. Он подумал о начинавшемся дне, о длинных часах среди жары в беспредельном просторе, о предстоящей медленной смерти. От голода и страха желудок его судорожно сжимался. Летающие рыбы, как молния прорезывая желтоватую и колеблющуюся поверхность моря, выскакивали из воды. Он пытался поймать одну из них на лету, но лодка чуть не опрокинулась. Струя справа от лодки привлекла его внимание.
— Акула! — подумал он.
Через некоторое время струя появилась слева.
— Они следят за мной. Они больше не упустят меня.
Ему когда-то рассказывали, с каким верным инстинктом и как упорно акулы следовали за потерпевшим кораблекрушение.
Если бы только мимо прошел корабль!.. Но никакого корабля не было. Прикрыв глаза ладонями от яркого света, беглец оглядывал пустынную поверхность моря. Поверхность океана была совершенно гладкой и ее однообразный вид нарушала лишь наносная грязь, испещренная черноватыми водорослями, липкая, горячая, без единого, цветного пятна, точно громадная лохань, где бродили протоплазмы, споры, клеточки, словом все, что составляет плодородие теплых морей.
Машинально он снова начал грести своим единственным веслом. Это может быть заставит удалиться акул. Но, делая эти бесполезные усилия, беглец не может ни бороться, ни даже забыться. Он зовет, выкрикивает свое отчаяние бесконечному простору, невидимому и немому врагу, настойчиво следящему за этой неразумной лодкой. Но кругом только тишина… тишина… одна тишина.
Под вечер на горизонте, точно на краю зеленоватого озера, появился небольшой дымок. Беглец сорвал свои лохмотья, привязал их к концу весла и стал размахивать этим флагом отчаяния. Но дымок исчез за горизонтом и море, цвета ежевики, медленно поглотило солнечный диск.
А когда наступила ночь, беглец понял, что значит ощущение Великого ужаса.
Как бы угадывая чутьем тайну ветра и волн, рождавшихся из глубин, он понял, что должно что-то случиться. Со всех сторон горизонта собирались темные массы, изборожденные медно-красными и желтыми как сера полосами и замыкали зеленоватое озеро, сохранившее еще свой чистый химерический блеск. Как раз над беглецом сверкала звезда. Инстинктивно он поднял голову и увидел, как черная, точно сажа, завеса закрыла и озеро, и звезду.
Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. Над морем царила такая тишина, что, казалось, будто жизнь замерла во всем мире. Под удушливым покровом темноты на небе погас последний отблеск света.
Но вдруг послышался отдаленный свист, как будто откуда-то вырвались пары, затем какой-то страшный шум, точно разрывали сразу тысячи аршин шелка и, наконец, раскаты грома.
Лодка понеслась по вертикальной плоскости и беглец увидел перед собою громадную стену фосфоресцирующей воды. Можно было подумать, что море поднялось на дыбы.
Беглец открыл глаза.
Он лежал на склоне небольшого холма из красной глины. В нескольких сотнях метрах от него пенились волны прибоя. Берег был усыпан рыбами, водорослями, разными обломками, раковинами и широкими плоскими медузами, сверкавшими на солнце. Черная масса какого-то большого морского животного также сверкала на влажном песке. Беглец был весь опутан скользкими водорослями. Нахлынувшие на берег волны принесли его сюда и, отхлынув, оставили на песке вместе с мертвыми дельфинами и медузами. Все его тело было покрыто синяками, а рана на ноге наводила на мысль, что его порядочно ударило о прибрежные камни.
Понемногу он начал вспоминать все, что произошло. Обрывок цепи, болтавшийся на лодыжке, напомнил ему, что он продолжал еще быть беглым каторжником и что лучше было бы очутиться в пасти акулы, чем снова попасть в руки тюремных надзирателей. Но куда же, все-таки, выбросило его море? И не сообщено ли уже о нем?
Окружавшая его местность была ему совершенно незнакома. Он был так истощен, что едва волочил ноги. Группа кокосовых деревьев к счастью дала ему возможность утолить жажду. Он тут же и умер бы на месте, если бы не проглотил немного влаги. Собрав раковин, он настолько подкрепил силы, что мог доползти до вершины холма.
Он находился на лесистом и обитаемом острове. Сквозь зелень виднелись какие-то жалкие хижины, крытые сверкавшим на солнце толем. Но не было никаких признаков культуры, никаких звуков, говоривших о работе. Деревня казалась погруженной в сон. Беглец решил не двигаться с места до наступления темноты.
Когда опустились сумерки, он осторожно дошел до леса, а затем пробрался через него и очутился на лугу, покрытом высокой, колеблемой ветром травой. Над сделанным из ветвей шалашом поднимался небольшой дымок. Этот дымок указывал на пристанище и ужин. Беглец был голоден, полугол и совершенно истощен. Если бы в нем сохранилось хоть немного силы, он составил бы план нападения. В шалаше можно найти ружье, порох, тафию [тафия — туземная водка.], а этого достаточно, чтобы сохранить жизнь. Но он чувствовал себя слабым, как ребенок, мускулы его были парализованы, желудок пуст и мучительно ныл. Лежа в густой траве, он ждал, не выйдет ли кто-нибудь из шалаша. Оттуда вышла высокая негритянка, одетая в лохмотья, с головой, повязанной выцветшим мадрасским платком и, бросив взгляд на лужайку, подкинула несколько сухих ветвей в огонь, после чего скрылась в шалаше.
Беглец осторожно подошел к шалашу. Он увидел подвешенный к двум кольям гамак и женщину, которая качалась в нем, подложив руки под голову и посасывала кусок сахарного тростника, равнодушная к мраку, к опасности и беззащитная. Последние отблески вечерней зари погасли на саванне. Беглец подумал: ‘Напасть разве на нее? Нет, у меня не хватит на это сил’. К тому же в шалаше ничего не было, кроме небольшого количества маниока и разбросанных лохмотьев.
Шалаш был освещен лишь огнем костра. Беглец встал и сразу очутился в полосе красного света, худой, истощенный, с блуждающим взглядом. Женщина даже не шевельнулась и лишь устремила на белого свой взгляд. Он схватил ее за плечи.
— Не бойся! Я не сделаю тебе никакого зла. Дай мне поесть.
Она продолжала лежать неподвижно.
— Послушай! — сказал он. Ты понимаешь? Есть!
Она засмеялась и ткнула его пальцем в грудь.
— Ты каторжник, беглый?
— Да, — ответил он с раздражением, — беглый… Море выбросило меня сюда. Куда я попал? Я голоден…
Его глаза сверкали, как у волка, но в руках не было никакой силы. Женщина резким движением высвободилась из его рук, выскочила из гамака и, скрестив руки на груди, крикнула:
— Каторжник! Беглый!
— Довольно! — сказал он. — Дай мне есть, слышишь!
Она протянула ему несколько галет из маниока. Беглец с жадностью съел их, выпил из тыквенной бутылки и повторил:
— Где я?
Вместо всякого ответа негритянка рассмеялась и в этом смехе было что-то такое странное и неприятное, что беглец невольно вздрогнул и оглянулся.
Ночь звучала цикадами. Шум прибоя служил аккомпанементом к металлическому треску насекомых. По временам раздавался крик ночной птицы или похожее на мычанье кваканье лягушки-вола. Беглецу припомнились жаркие ночи на каторге, в душной казарме, и он невольно подумал:
— Предаст она меня или нет?
Она протянула ему кожаную фляжку.
— Тафия, — сказала она, — пей. — Он выпил большой глоток.
— Уф! — воскликнул он, забирая грудью воздух. — Еще!
Голова его опустилась на грудь.
— Ты… спать здесь, — сказала женщина и указала на гамак.
— Где я? — повторил беглец.
— Ты разве не знаешь?
Он едва держался на ногах от усталости. Она подтолкнула его к гамаку.
— Ты спать. Ты оставаться здесь. Ты больше отсюда не уйдешь.
— Отчего? — слабым голосом спросил он.
— Ты оставаться здесь, — повторила она.
Но он уже спал. Она подкинула хворосту в костер и, усевшись на траву, стала глядеть в темноту.
Проснувшись на следующее утро, беглец увидел негритянку, которая жарила бананы на костре. Она не предала его. Поев, он почувствовал прилив какой то нежности.
— Послушай, — стал он умолять ее, — скажи мне, где я?
— Лучше не знать, — ответила женщина, после чего добавила, ворочая белками глаз:
— Ты никогда не уйдешь отсюда, красавец мой!
Подкрепленный едой и сном, беглец чувствовал, как к нему возвращаются силы.
— Мне нужно спастись. Мне нужна лодка!
— Здесь нет лодки! — засмеялась женщина.
‘Она смеется надо мной’ — ‘она предаст меня’ — подумал он, — и схватил ее за горло.
— Скажи мне, куда я попал? — Говори! Или я задушу тебя!
Она старалась высвободиться из его рук, но он сильнее сжал пальцами ее шею. Тогда она до крови укусила его в плечо. Лицо его исказилось от боли и он выпустил ее. Она же закричала:
— Ай! ай! Ты уже отмечен, ты гнилой, ты умрешь, красавец мой!
И, продолжая смеяться, показала ему свои розоватые, изъеденные проказой пальцы.
В нескольких милях от берега, отмеченный постоянно горящим огнем и отдаленный от остального мира, среди илистых вод, где кишат акулы, возвышается, точно залитый кровью, остров Красного Холма.
Остров Красного Холма принадлежит Проказе.
Беглец снова направился к морю. Бригадир Симони оказался хорошим пророком.
Текст издания: журнал ‘Мир приключений’, No 2 1929 год.