Остров, Байрон Джордж Гордон, Год: 1823 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 33 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ
НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ

ТОМЪ ПЕРВЫЙ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1882.

http://az.lib.ru

ОСТРОВЪ

ПОЭМА ВЪ ЧЕТЫРЁХЪ ПСНЯХЪ
ЛОРДА БАЙРОНА.
СЪ АНГЛІЙСКАГО.

ПСНЬ ПЕРВАЯ.

Востокъ аллъ, свтало, было рано,

Корабль скользилъ надъ влажной глубиной,

Валы, дробясь подъ плугомъ океана

И брызжа вверхъ, сверкали за кормой.

Предъ нимъ, за нимъ — трепещущая влага

И острова, краса архипелага.

Пестря, ночь становится блднй

И гонитъ прочь толпы своихъ тней.

Почуя свтъ, веселые дельфины

Навстрчу дню всплываютъ изъ пучины.

Померкшій парусъ снова забллъ

И втерокъ замтно посвжлъ,

Слетая съ горъ въ цвтущія долины.

Пурпурный свтъ, окрасивъ лоно водъ,

Предупреждаетъ солнечный восходъ,

Но прежде, чмъ свтило золотое

Взойдётъ, должно свершиться что-то злое.

II.

Увренный вполн въ команд честной,

Начальникъ спалъ въ своей кают тсной —

И передъ нимъ вставалъ ужь Альбіонъ,

Родной очагъ — предлъ его скитаній.

Благодаря тревогамъ изысканій,

Онъ въ списокъ славныхъ былъ уже внесёнъ.

Грядущій путь вставалъ въ величьи стройномъ:

Чего же сну его не быть покойнымъ?

Увы! мятежъ на палуб кипитъ

И сотня рукъ схватить его спшитъ.

То юноши, стремящіеся къ дальнимъ,

Знакомымъ имъ по слуху островамъ,

Съ ихъ сонмомъ благъ и бытомъ безпечальнымъ,

Сулившимъ рай ихъ взорамъ и устамъ.

То люди, чьи порывы молодые

Въ родномъ краю пріюта не нашли

И потому полямъ родной земли

Предпочитали пажити чужія.

Янтарь плодовъ, невсхоленныхъ трудомъ,

Лса, съ едва протоптаннымъ путёмъ,

Луговъ и нивъ роскошная равнина,

Мысль безъ оковъ, земля безъ господина,

Которой всё богатство на глазахъ,

А роскошь вся — въ колосьяхъ и лучахъ,

Свобода — гротъ считающая домомъ,

Роскошный садъ, гд всякій можетъ жить,

Гд съ счастьемъ всмъ возможно быть знакомыхъ

И гд равно природа всхъ живитъ,

Гд лодки — флотъ, вс радости — охота

И гд одна лишь всхъ гнетётъ забота,

Чтобъ блый не встревожилъ, Такова

Была страна — когда врна молва —

Куда душой бездомники стремились,

За что въ конц жестоко поплатились.

III.

Проснися, Блэй! проснися! — злобный врагъ

Ужь у дверей. Напрасно! слишкомъ поздно!

Ужь бунтовщикъ къ теб склонился грозно —

И вкругъ царятъ стоустый гнвъ и страхъ.

Трёхгранный штыкъ къ груда твоей приставленъ,

Ты арестованъ, связанъ, обезславленъ,

Тебя влекутъ на палубу, гд твой

Приказъ звучалъ ещё вчера грозой.

Тотъ дерзкій духъ, который въ злоб дикой

Велнья долга рвётся заглушить,

Средь сонма тхъ враговъ твоихъ царитъ,

Чей духъ ещё нметъ предъ владыкой:

Затмъ-что совсть злую человкъ —

Ту горечь думъ, что сердце жжотъ и сушитъ —

Не заглушитъ въ груди своей вовкъ,

Пока страстей всю чашу не осушитъ.

IV.

Напрасно ты взываешь въ гнв къ тмъ,

Въ чьёмъ сердц честь могла ещё таиться!

Они нейдутъ! Увы! языкъ ихъ нмъ:

Имъ съ большинствомъ пришлося согласиться.

Напрасно ты причину хочешь знать:

Теб въ отвтъ угрозы лишь звучатъ.

Надъ головой блеститъ клинокъ кинжала,

У горла штыкъ своё подъемлетъ жало, ₍

А въ грудь твою направленъ ружей рядъ,

Чьи жорла смерть на дн своёмъ таятъ.

Твой крикъ ‘стрляй’ на месть ихъ вызываетъ,.

Но — вмст съ тмъ — язвитъ и удивляетъ.

Казалось, страхъ, который въ нихъ царилъ,

Поправши долгъ, ихъ съ жалостью мирилъ.

Они убить тебя не согласились —

И предоставить случаю ршились.

‘Эй, лодку!’ кто-то вздумалъ закричать —

И кто же ‘нтъ’ осмлится сказать,

Когда мятежъ въ права свои вступаетъ

И сатурнальей день свой начинаетъ?

И съ быстротою ненависти злой

Стремится лодка въ воду за кормой,

Чтобъ быть въ волнахъ преградою ничтожной

Между тобой и смертью непреложной.

Весь грузъ ея: немного сухарей,

Кувшинъ съ водой и тюкъ гнилыхъ снастей,

Способныхъ жизнь — въ борьб ея тревожной —

Продлить всего на нсколько лишь дней,

И данный вслдъ, по просьб возлагавшихъ

Надежду лишь на воздухъ и на гладь

Безбрежныхъ водъ, предъ ними вкругъ лежавшихъ,

Компасъ — пустынь и моря благодать.

VI.

Тогда глава, виновникъ возмущенья,

Чтобъ заглушить, хотя бы и на мигъ,

Въ сердцахъ толпы товарищей своихъ

Священный пылъ сознанья преступленья,

Взглянувъ вокругъ презрительно, вскричалъ:

‘Дать чашу мн! живе! гд же чаша?’

‘Героямъ — водка! ‘чествуя, сказалъ

Когда-то Боркъ, краса и гордость наша.

Конечно, лавръ — тмъ шествуя путёмъ —

Срывать подъ-часъ бываетъ нипочёмъ.

Такъ думали и новые герои,

Причёмъ — при общемъ гикань и во —

Изъ нихъ свой кубокъ каждый осушилъ

И прокричалъ: ‘въ дорогу! въ Отаити!’

Почтенные читатели, скажите —

Васъ этотъ крикъ, конечно, удивилъ?

Ужели островъ съ почвой плодородной,

Обилье яствъ, довольство безъ трудовъ,

Его сыновъ характеръ благородный

И дочерей свободная любовь

Могли прельстить суровыхъ моряковъ?

Они хотятъ купить чужой бдою

Покой, столь чтимый чистыми душою.

Хоть цль одна у всхъ, но не одной

Дорогой къ ней стремится родъ людской.

Характеръ, средства, мыслей настроенье,

Наружность, вкусъ и самое рожденье —

Всё это въ сто разъ дйствуетъ сильнй

На нашу плоть, вмстилище страстей,

Чмъ что-нибудь вн нашей узкой сферы.

Но всё жь въ насъ голосъ внутренній звучитъ

И, заглушая страсти, говоритъ:

‘Гд бъ ни жилъ ты, какой бы ни былъ вры,

Всё жь совсть будетъ — врь словамъ моимъ —

Божественнымъ оракуломъ твоимъ! ‘

VII.

Столпившись, въ лодк врные стоятъ

И своего патрона поджидаютъ,

А изъ забывшихъ долгъ одни слдятъ

За нимъ съ тоской, другіе жь изливаютъ

Назрвшій гнвъ и тшатся надъ нимъ,

Убитымъ зломъ и горемъ удручённымъ,

Или острятъ надъ парусомъ сквознымъ

И надъ баркасомъ, плотно нагруженнымъ.

И аргонавтъ, молюскъ, морякъ прямой,

Своею хрупкой правящій ладьёй,

Царь зыбкихъ волнъ и геній глади водной,

Мн кажется и мене простой

Игрушкой волнъ и боле свободной.

Когда съ небесъ нисходитъ ураганъ

И начинаетъ пнить океанъ —

Онъ безопасно въ бездн исчезаетъ,

Смясь надъ сонмомъ гордыхъ кораблей,

Игрушкой волнъ, созданіемъ людей,

Что бренный міръ громами потрясаютъ,

А сами въ прахъ предъ втромъ упадаютъ.

VIII.

Когда къ отплытью было всё готово,

Одинъ матросъ (онъ всхъ моложе былъ

И сердце въ нёмъ не билось такъ сурова,

Какъ у другихъ) вдругъ жалость ощутилъ.’

Слдя съ тоской за прежнимъ капитаномъ,.

Его глаза подёрнулись туманомъ —

И онъ къ его запёкшимся устамъ

Поднёсъ питьё — цлительный бальзамъ.

Но вмигъ толпа матроса отстранила,

Чтобъ жалость ихъ побды не мрачила.

Тогда въ нему приблизился другой,

За всё добро измной роковой

Ему теперь платившій безъ смущенья,

И, указавъ на лодку подъ кормой,

Сказалъ: ‘садись, иль смерть за промедленье! ‘

Но видно, что не всё заглохло въ нёмъ,

Когда ему довольно было слова,

Чтобъ вспомнить всё и дать возможность снова

Забиться сердцу въ тл молодомъ.

Когда, поднявъ опущенныя вежды,

Несчастный Блэй съ тоской его спросилъ:

Ужель онъ вмст съ долгомъ позабылъ

И край родной, и вс свои надежды,

Его уста могли лишь прошептать:

‘Да, я въ аду! чего мн ожидать?’

И, усадивши въ лодку капитана,

Онъ поспшилъ несчастнаго отдать

Коварству волнъ сдого океана.

Не много словъ слетло съ устъ его,

Но много въ нихъ таилося всего.

IX.

Высоко Фебъ надъ гладью водъ сіялъ

И втерокъ чуть дулъ и замиралъ,

О струны волнъ то грудью ударяясь,

То ихъ едва крыломъ своимъ касаясь.

Дробя валы при помощи весла,

По морю лодка медленно плыла

Къ крутой скал съ заоблачной вершиной,

Какъ великанъ, стоявшей надъ пучиной.

Не стану я разсказывать о ихъ

Тревожныхъ дняхъ и бдствіяхъ ночныхъ,

О ихъ трудахъ и мужеств напрасномъ,

О жажд ихъ и голод ужасномъ,

Ихъ превратившихъ въ сонмище тней,

Чужихъ сердцамъ родныхъ ихъ матерей,

О мукахъ ихъ, казаться заставлявшихъ

Запасъ имъ данный меньшимъ, чмъ онъ былъ,

И голодъ злой нердко побждавшихъ,

Лишавшій ихъ не разъ послднихъ силъ,

О ненасытной злоб океана,

То ихъ на дно стремившейся умчать,

То имъ лишь путь дававшей прилагать

По глади водъ, подъ пологомъ тумана,

О жажд ихъ, нердко заставлявшей

Студёный дождь, струившійся изъ тучъ

На нихъ ркой, привтствовать какъ ключъ

И парусъ свой, струи его впитавшій,

Прижавъ къ устамъ горячимъ, выжимать,

Чтобъ жизни нить смочить и поддержать:

Затмъ-что рокъ той горсти привидній

Судилъ спастись, чтобъ посл разсказать

Про цлый рядъ испытанныхъ мученій

И тотъ разсказъ потомству передать,

Какъ эпизодъ изъ лтописей моря,

На страхъ мужчинъ и женщинамъ на горе.

Но если мы судьб ихъ предоставимъ,

То безъ возмездья мукъ ихъ не оставимъ:

Оно въ конц всегда своё возьмётъ.

Всё чутко вкругъ ихъ сторону берётъ —

И оскорблённыхъ флотовъ легіоны

Спшатъ отмстить попранные законы.

Оставивъ ихъ, послдуемъ за той

Забывшей долгъ мятежною толпой,

Которую страхъ мести не смущаетъ,

А жажда благъ всё дальше увлекаетъ.

Предъ ними вновь разстелется заливъ,

Съ страной, гд всякъ свободенъ и счастливъ

И чьихъ чудесъ плнительное лоно

Ихъ приметъ всхъ, стоящихъ вн закона,

Какъ сонмъ друзей, подъ тнь своихъ оливъ.

Лишь воздухъ, свтъ и женщина, богиня

Природы всей, ихъ нанятъ въ дальній край,

Гд всё цвтётъ и манитъ, словно рай,

И всмъ равно доступна та святыня,

Гд нтъ ни ссоръ, ни мести, ни заботъ,

Гд частоколъ полей не охраняетъ,

Гд совсть зло одна лишь обвиняетъ

И самый хлбь сбирается какъ плодъ.

Счастливый вкъ, который не смущаетъ

Златымъ тельцомъ ни чьихъ спокойныхъ сновъ,

Царилъ тогда у этихъ береговъ,

Пока Европа ихъ не постила

И лучше жить народъ не научила.

Но намъ взглянуть пріятне на нихъ

Какъ есть — съ добромъ и зломъ природнымъ ихъ.

‘Вперёдъ! вперёдъ! въ желаннымъ берегамъ!’

Пронёсся кликъ и взвился къ небесамъ,

Когда корабль помчался по волнамъ.

Плескавшій парусъ мигомъ оживился

И подъ напоромъ втра округлился.

Валы сильнй вскипли подъ кормой,

Длясь за ней обычной чередой.

Такъ разскалъ Арго валы Эвксина!

Но т, что въ нёмъ стремились въ край чужой,

Неслись душой къ скаламъ страны родной,

Т жь, чей корабль теперь несла пучина,

Забывъ своихъ и родину, неслись

Въ безвстный край, какъ воронъ изъ ковчега.

А между-тмъ они — путёмъ побга —

Житейскихъ благъ достигнуть лишь рвались:

Хотлось имъ съ голубками гнздиться,

Чтобъ въ нг ласкъ волшебныхъ позабыться.

ПСНЬ ВТОРАЯ.

Какъ нженъ былъ, плнителенъ и живъ

Родной напвъ красавицъ Тубоная,

Когда, свой свтъ багряный разливая,

Спускался Фебъ въ коралловый заливъ:

‘Идёмте укрыться подъ тнью густой

Родного надъ острова, двы,

Чтобъ пнію иташекъ отдаться душой,

Впиваясь душой въ ихъ напвы!

‘Тамъ будемъ цвты мы сбирать но ночамъ,

Растущіе вкругъ на могилахъ,

Затмъ-что цвты благовонне тамъ,

Гд спитъ сонмъ воителей милыхъ.

‘Когда же наступитъ полуночи часъ,

Мы сядемъ подъ туей пахучей,

Шумъ листьевъ которой наводитъ на насъ

Забвенье, сходящее тучей.

‘Потомъ на скалу мы взберёмся взглянуть,

Какъ борются волны съ скалою,

Какъ силятся вспрыгнуть они ей на грудь

И вспять отбгаютъ толпою.

‘Счастливъ, кто не знаетъ неволи труда

И можетъ забыть своё горе,

Чтобъ смть заглянуть беззаботно туда,

Гд съ скалами борется море!

‘Порой и оно не торопитъ волны,

Стремясь къ голубому заливу,

И, нжась въ тиши, подъ вліяньемъ луны

Смежаетъ косматую гриву.

II.

‘Набравши цвтовъ на могильныхъ холмахъ,

Въ гирлянды мы крпко ихъ свяжемъ

И, вволю натшась въ холодныхъ струяхъ,

На дёрн пушистомъ возляжемъ.

‘И каждая тло своё умаститъ

Елеемъ оливъ благовоннымъ,

А голову вкругъ обовьётъ, оснитъ

Внкомъ, на могил взрощённымъ.

‘Вотъ ночь настаётъ и насъ Муа зовётъ,

Звукъ матъ по пути раздаётся,

Танцовщица факелъ свой скоро зажжётъ

И свтъ его вкругъ разольётся.

‘И мы будемъ тамъ — и припомнимъ тогда

О прошломъ, веселія полномъ,

Когда не взывалъ ещё Фиджи, когда

Къ намъ врагъ не спускался но волнамъ.

‘Облито всё кровью людской изъ-за нихъ,

Поляны — бурьяномъ покрыты

И всюду отрада сердецъ молодыхъ —

Любовь и луна — позабыты.

‘Они научили насъ, вмст съ трудомъ,

Дубиной владть и стрлами:

Такъ пусть своего же ученья плодомъ

Они наслаждаются сами!

‘Мы ночь пропируемъ, а завтра уйдёмъ —

Такъ пейте жь, полнй наливайте!

Кто знаетъ, быть можетъ, мы завтра умрёмъ —

Такъ чаши до дна осушайте!

‘И такъ — опояшемся блымъ таппа,

Однемся въ лтнія ткани,

На чёла — природа у насъ не скупа —

Возложимъ цвточныя дани,

‘А шеи закутаемъ въ зёрна хуни —

И тёмныя груди, подъ ними

Встающія пышно, украсятъ они

Цвтными рядами своими.

III.

‘Хоть танецъ оконченъ — не будемъ спшить:

Улыбка пусть съ устъ не сбгаетъ!

Мы завтра вс въ Муа уснёмъ, можетъ-быть —

Такъ ныньче пусть кровь въ насъ играетъ!

‘Такъ свейте жь, сплетите ещё по внку

Намъ, жаждущимъ ихъ всей душою,

Вы, дщери весёлаго бога Лику,

Благія своей красотою.

‘Склоняется всё передъ вашей красой,

Подобно цвтамъ манталоко,

Надъ жаждущимъ моремъ, надъ сонной землёй

Несущимъ свой запахъ далёко.’

IV.

Такой напвъ — гармонія времёнъ —

Среди страны счастливой раздавался.

Пока, крутясь, суровый аквилонъ

Къ брегамъ ея съ Европой не примчался.

Хотя порокъ гнздился и у нихъ.

Но тотъ порокъ — была сама природа,

Тогда-какъ мы владемъ сотней ихъ,

Достойныхъ насъ и дикаго народа.

Кто не встрчалъ среди житейскихъ битвъ

Длъ Каина и Авеля молитвъ,

Соединённыхъ прочно воедино

И царства лжи, вселенной господина?

Кто хочетъ, можетъ видть изъ окна,

Что Старый Свтъ испорченнй, чмъ Новый,

Въ которомъ насъ плняетъ новизна

Ещё въ одной Колумбіи суровой,

Взрощающей гигантовъ-близнецовъ,

Рождённыхъ тамъ могуществомъ свободы,

Гд Чимборазо землю, твердь и воды

Обводитъ взоромъ сверженныхъ боговъ

И не встрчаетъ рабства и невзгоды.

Та пснь была — пснь славнаго преданья,

Когда молва живила мертвецовъ,

Не оставляя за собой слдовъ,

За исключеньемъ звуковъ обаянья.

Эпоха та, стремяся въ звукахъ жить,

Не знала ни папирусовъ, ни лавра.

Такъ Ахиллесъ, взявъ лиру у Кентавра,

Съумлъ отца игрою побдить.

Простой напвъ какой-нибудь баллады,

Донёсшійся на крыльяхъ втерка,

Сквозь ропотъ волнъ и шопотъ ручейка,

Намъ доставляетъ боле отрады,

Чмъ цлый рядъ воздвигнутыхъ колоннъ,

Въ честь гордецовъ, не знающихъ препонъ.

Онъ манитъ всхъ, тогда-какъ героглифы

Лишь мудрецовъ однихъ къ себ влекутъ,

Онъ внятенъ всмъ, тогда-какъ вникнуть въ мифы

Иль изучить исторію — есть трудъ.

Пусть дикарямъ т псни милы были,

Но ихъ напвъ и Сверъ вдохновлялъ,

Чьи орды ихъ нашли и побдили.

Звукъ псенъ тхъ везд существовалъ,

Пока злой врагъ въ стран не появлялся

И просвщенья вкъ не начинался.

Но и теперь что въ силахъ лира дать?

Одно — сердца томить и потрясать.

VI.

Такъ и теперь, блаженный отдыхъ дня

И тишину святую нарушая,

Лилася пснь, ласкаясь и маня,

Вдоль береговъ скалистыхъ Тубоная.

Всё вкругъ цвтётъ и рдетъ, воздухъ полнъ

Благоуханья, втра дуновенья

Колеблютъ вкругъ растущія растенья

И побуждаютъ сонмы зыбкихъ волнъ,

Пришедшихъ вновь въ обычное движенье,

Глубокій гротъ прохладой освжить

И тмъ смуглянк стройной услужить,

Сидвшей въ нёмъ съ красивымъ чужестранцемъ,

Съумвшимъ страсти радостнымъ румянцемъ

Ея лицо прекрасное покрыть.

VII.

На мшистомъ пн, склонясь, сидла тамъ

Краса-дикарка, женщина по стану,

По форм плечъ, ребёнокъ — по годамъ.

Но я её приравнивать не стану

Къ прекраснымъ странъ холодныхъ, словно лёдъ,

Въ которыхъ зло успшно лишь растётъ.

Она, дитя младенческаго міра,

Была чиста, какъ атомы эира,

Пылка, какъ зной и рано развилась.

Она была смугла, какъ ночь предъ утромъ,

Но ночь съ ея мильярдомъ свтлыхъ глазъ,

Или какъ гротъ, горящій перламутромъ

Своихъ камнёй въ заката поздній часъ.

Огонь любви живилъ ея ланиты

И свтлый умъ въ глазахъ ея сіялъ,

Тогда-какъ станъ ея напоминалъ

Роскошный станъ Венеры-Ародиты,

Когда, среди своей любовной свиты,

На гребняхъ волнъ являлася она,

Символъ любви, чарующая сила.

Нжна, томна, какъ приближенье сна,

Дикарка пылъ въ душ своей таила

И этотъ зной, священный сердца пылъ,

Горя въ лиц, казалось, говорилъ,

А кровь, стремясь по жиламъ, придавала

Ея груди оттнокъ чудный тотъ,

Который волнъ сверканье придаётъ

Густымъ втвямъ пурпурнаго коралла

И тмъ пловца безпечнаго влечётъ

Въ морскую глубь, въ пурпуровый ихъ гротъ.

Да, такова была островитянка,

Краса страны, прекрасная смуглянка,

Дочь южныхъ странъ и бурныхъ ихъ морей,

Похожая энергіей своей

На ихъ валы, способная въ ненастье

Провесть сквозь рифъ ладью чужого счастья

И до-тхъ-поръ печали злой не знать,

Пока другихъ могъ міръ ещё плнять.

Она иного счастія не знала,

Кром того, которымъ одаряла

Вокругъ себя и съ самыхъ раннихъ лтъ

На опытность другихъ не опиралась:

Ей пробнымъ камнемъ чувство то казалось,

Коснувшися котораго предметъ

Терялъ своё достоинство и цвтъ.

Суровость зла дикарки не пугала,

Затмъ-что зла она ещё не знала.

Слеза и смхъ прошли надъ ней, какъ дымъ,

Или зефиръ надъ озеромъ роднымъ,

Который вскользь проносится надъ нимъ,

Поверхность водъ его не разрушая,

А только зыбью гладь ихъ покрывая.

И будутъ ключъ и горный водопадъ

Ему служить щитомъ отъ оскуднья

До-той-поры, когда землятрясенье

Разрушитъ гротъ таинственныхъ наядъ,

Проточитъ дно, прогонитъ волны въ море

И превратитъ его равнину водъ

Въ печальный рядъ покинутыхъ болотъ.

Ужель судьба и ей судила горе?

Т измненья вчныя людей

Въ своёмъ пути клеймятъ ещё сильнй,

Но т изъ нихъ, чьи души въ вчность канутъ,

Раздлятъ лишь судьбу планетъ-міровъ

И — если чисты явятся — возстанутъ

И воспарятъ превыше облаковъ.

VIII.

Но кто же онъ? Дитя снговъ и льдовъ

Сдыхъ вершинъ Гебридскихъ острововъ,

Гд мчитъ Пентландъ бушующія воды.

Его въ горахъ взростили непогоды,

Гд сонъ его леляла мятель,

А вихрь и дождь качали колыбель.

Живя душой въ краю ему знакомомъ,

Онъ съ раннихъ лтъ считалъ пучину домомъ,

Товарищемъ гигантскимъ думъ своихъ

И спутникомъ въ прогулкахъ удалыхъ

Въ своей ладь надъ безднами морскими.

Дитя нужды, игрушка бурныхъ волнъ,

Взлелянный легендами родными,

Онъ былъ и смлъ и вры въ счастье полнъ,

И изъ всхъ чувствъ, которыя извдалъ,

Лишь одного отчаянья не вдалъ.

Будь онъ питомцемъ Африки, будь онъ

Среди степей Аравіи рождёнъ,

Онъ былъ бы самымъ бодрымъ пилигримомъ

Среди песковъ въ краю своемъ родимомъ,

И жажду, духъ лишающую силъ,

Съ неменьшимъ бы терпньемъ выносилъ,

Чмъ выносилъ её предъ караваномъ

На корабл пустыни Измаилъ.

Въ Эллад онъ начальствовалъ бы станомъ,

Поднявшимъ стягъ среди народныхъ силъ,

Средь Чили горъ кацикомъ бы онъ былъ,

А подъ шатромъ, быть-можетъ — Тамерланомъ.

Чтобъ замыслъ свой скорй осуществить,

Забывъ о всёмъ, душа стремится къ власти,

Но, не найдя своей законной части,

Принуждена бываетъ отступить,

Чтобъ горечь думъ забавами смирить.

Тотъ самый духъ, который далъ Нерона,

Позоръ вселенной, Рима и закона,

И тёзку намъ тирана подарилъ —

Другого, съ нимъ несхожаго Нерона.

Но если онъ пороки такъ любилъ,

То какъ бы малъ просторъ ихъ былъ безъ трона.

IX.

Теб смшно? Увы! сравненья эти

Напыщенными кажутся теб,

Слпцомъ на всё глядящему на свт,

Когда они относятся къ судьб

Забытаго исторьей человка,

Чья доля не иметъ ничего

Ни общаго съ судьбой и славой вка

Иль славными героями его,

Ни близкаго съ внчаннымъ Римомъ, съ Чили,

Съ божественной Элладою, страной

Боговъ, искусствъ и прошлой славы, или

Съ какой-нибудь Аравіей степной.

Теб смшно?— прекрасно — улыбайся!

Всё жь это лучше, чмъ вздыхать — сознайся?

Но онъ бы могъ быть этимъ всмъ: онъ былъ

Отваженъ, гордъ и въ нёмъ таился пылъ.

Не будь съ пелёнъ оставленъ онъ заботамъ

Житейскихъ нуждъ, родись въ краю иномъ,

Онъ врно бъ былъ героемъ-патріотомъ

Своей страны, иль деспотомъ-вождёмъ.

Что жь онъ теперь?— лишь юноша прекрасный,

Георгъ Торкиль, восторженный и страстный,

Бглецъ, печать таящій на чел

Измны злой и, какъ волна морская,

Средь глади водъ, свободный на земл

Супругъ-женихъ невсты Тубоная.

Склоняся къ Нейг, молча онъ на море

Глядлъ — и страсть въ его сіяла взор.

Она, краса окрестныхъ острововъ,

Была цвтущей втвью двухъ родовъ,

Древнйшихъ и славнйшихъ въ цломъ кра

(Инымъ смшнымъ покажется — я знаю —

Рчь о родахъ, не знающихъ гербовъ)

И ряда голыхъ рыцарей, чьей силы

Страшился врагъ во прах боевомъ

А нын чьи зелёныя могилы

На берегу виднются кругомъ.

Ахъ, и твоя, Ахиллъ богоподобный,

Теперь лишь холмъ являетъ намъ надгробный!

Когда пришла въ величіи своёмъ

Къ нимъ чужеземцы, мечущіе громъ,

Въ большихъ ладьяхъ, окутанныхъ огнёмъ,

Среди которыхъ пальмы возвышались,

Чьи корни къ дну приросшими казались,

Когда съ небесъ спускалась тишина

Q чьи верхи мгновенно расширялись

И словно блой тучей одвались,

Лишь начинала пниться волна —

Вмигъ Нейга, дочь природы и свободы,

Толкнула лодку въ пнистыя воды

И, какъ олень по Свера снгамъ,

Скользя межь волнъ, подплыла къ тмъ ладьямъ

И на корабль, который колебала

Морская зыбь, глядть, дивяся, стала.

Но мигъ — и судно словно засыпаетъ,

Какъ гордый левъ, уснувшій предъ зарёй —

И флотъ ладей вокругъ него мелькаетъ,

Какъ рой шмелей надъ львиной головой.

XI.

И блый вышелъ на берегъ зелёный,

Но нужно ль мн разсказъ свой немудрёный

Вести стезёй обычной? Новый Свтъ

Спокойно встртилъ Старый и въ привтъ

Пожалъ ему протянутую руку,

Какъ старому товарищу и другу.

Привтъ отцовъ былъ тёпелъ, но теплй

Ещё стократъ былъ взглядъ ихъ дочерей:

Не кровь — огонь горлъ въ островитянкахъ.

Питомцы бурь нашли красу въ смуглянкахъ,

А т, въ отвтъ, плнившись близной

Ихъ блдныхъ лицъ, красавцами нашли ихъ

И, близны не знавшія иной,

Дивились ей въ мечтахъ своихъ счастливыхъ.

Охота, бгъ, свобода вкругъ бродить

Среди страны, гд радостно встрчаетъ

Васъ каждый кровъ и отдыхъ предлагаетъ,

Ладья и сть, готовыя скользить

По лону водъ, на чьей лазурной шир,

Какъ группы звздъ въ лазоревомъ эир,

Гнздится сонмъ счастливыхъ острововъ,

Здоровый сонъ — наслдіе трудовъ,

Густая пальма — знойныхъ дней отрада,

Лсовъ страны прекрасная дріада,

Въ чьёмъ сердц Вакхъ спелёнанный растётъ,

Чья голова пріютъ орлу даётъ,

А грудь — опору гроздьямъ винограда,

Гигантъ-кокосъ, который создаётъ

Въ одномъ плод сосудъ, питьё и плодъ,

Лса деревъ, дающіе безъ плуга

Обильный сборъ съ невспаханныхъ полей

И сочный хлбъ на солнц, безъ печей

И безъ огня, пекущіе средь луга,

Тмъ отгоняя голодъ отъ своей

Питательной и плодородной груди,

Въ которой такъ нуждаются вс люди,

Какъ въ даровомъ базар для гостей —

Всё это, умъ плнивъ, въ соединеньи

Съ богатствомъ моря, почвы и лсовъ,

При сонм благъ твоихъ, уединенье,

Смягчило грубость буйныхъ моряковъ

И научило чтить тхъ простаковъ,

Которые хотя не мудры были,

За-то стократъ счастливе ихъ жили.

XII.

Изъ многихъ паръ влюблённыхъ — даже лучшихъ —

Торкиль и Нейга были не изъ худшихъ.

Родясь дтьми двухъ дальнихъ острововъ

И подъ одной звздой всхъ моряковъ,

Обоихъ ихъ взростила мать-природа,

Картины чьи намъ милы, какъ свобода

И’отъ*которыхъ насъ не отвратитъ

Ни что, пока въ насъ кровь ещё кипитъ.

Тотъ, чей вокругъ блуждавшій тихо взоръ

Ласкалъ хоть разъ вершины синихъ горъ,

Конечно, ихъ вовкъ не позабудетъ —

И всякій разъ привтствовать ихъ будетъ.

Въ странахъ чужихъ не мало я блуждалъ,

Видалъ Олимпъ, Парнасъ и Аппенины,

Съ благоговньемъ Иду созерцалъ

И видлъ Альпъ суровыя вершины,

Но не они, сокровища вковъ,

Съ своей природой умъ мой озаряли

Воспоминаньемъ прожитыхъ годовъ:

Очарованья дтства возникали,

И, вмст съ Идой, Лахъ-на-Гаръ сдой

Глядлъ на въ прахъ распавшуюся Трою,

Простыхъ легендъ суровыхъ кельтовъ строй

Соединялся съ славною горою

Фригійскихъ странъ, а ключъ въ краю родномъ

Шотландскихъ горъ съ Кастальскимъ родникомъ.

Прости, Гомеръ, всемірное явленье!

А ты, о Фебъ, прости мн заблужденье

Заносчивой фантазіи моей!

Природа, жизнь и сверъ нашей сил

И красот, ещё на утр дней,

Меня, пвца, дивиться научили.

XIII.

Любовь, всему дающая свой цвтъ

И тьму облечь стремящаяся въ свтъ,

Забвенье бдъ, въ которомъ наслажденье

Готово жить, забывъ про разрушенье,

И красота, влекущая сердца,

Какъ молнію стальная гладь кольца,

Соединила юношу съ дикаркой

Въ одинъ восторгъ — и сладостный, и жаркій.

Гулъ прошлыхъ битвъ его не волновалъ,

Не возмущалъ души его пучину

И замыслъ злой ума не омрачалъ,

Приличный птицъ царю и властелину.

Когда его могучій клювъ и взоръ

Слдятъ свою добычу между горъ.

Его душа пришла въ то состоянье,

Достойное похвалъ и порицанья,

Въ которомъ лавръ не скрашиваетъ урнъ:

Тамъ вянетъ лавръ, гд не царитъ Сатурнъ-

Съ своей косой средь крова и рыданья.

Но если прахъ — когда настанетъ день —

Сойдётъ во мракъ послдняго жилища,

Ужели мен сладостную тнь

Дастъ миртъ ему средь общаго кладбища?

Когда бъ великій Цезарь испыталъ

Весь зной любви египетской царицы,

Едва ль бы міръ ему принадлежалъ

И горный Римъ не зналъ бы багряницы.

А что же Цезарь сдлалъ для людей?

О, это мы и чувствуемъ, и знаемъ!

Онъ скрасилъ славой ржавчину цпей,

Которыхъ гнётъ досель мы ощущаемъ.

XIV.

Отдавшись вся горячему покою,

Она, дитя полуденныхъ морей,

Была вполн Торкилевой женою.

Приличій гнётъ и мелочность идей

Отъ ласкъ любви её не отвлекали,

Надменный свтъ и зависть — жаръ страстей

И связь ея насмшкой не пятнали,

А болтуновъ навязчивая рать,

Съ ихъ пустотой и сладкими рчами,

Вкругъ не вилась, чтобъ злыми похвалами

Иль шопотомъ преступнымъ запятнать

И домъ ея, и счастья благодать.

Ея душа, открытая какъ тло,

Горя огнёмъ, какъ радуга алла

Сквозь сумракъ тучъ, которая, свой цвтъ

Дробя въ цвта, смежая и мняя,

Тмъ радостнй шлётъ міру свой привтъ,

Своей дугой полъ-неба огибая,

Чмъ гуще мракъ и какъ цвта свои

И свой объёмъ порой бы ни мняла,

Останется всё тою жь, какъ бывала

И будетъ вкъ, пока горитъ въ крови

Святой огонь, предвстницей любви.

XV.

Подъ сводомъ грота этого, вдали

Отъ всхъ, они весь полдень провели.

Хоть время въ вчность быстро убгало,

Но ихъ любовь того не замчала,

Не слыша боя мрнаго часовъ,

Который намъ отмриваетъ гнвно

Прожитой жизни граны ежедневно

Ударами желзныхъ молотковъ.

И что для нихъ прошедшее съ грядущимъ,

Когда держалъ ихъ настоящій мигъ,

Какъ злой тиранъ, въ объятіяхъ своихъ.

Часами ихъ былъ брегъ съ пескомъ зыбучимъ —

И видлъ водъ серебряныхъ приливъ,

Входя — могучъ, свободенъ и игривъ —

Въ свои права, какъ мчались чередою

Для нихъ одна минута за другою.

Идя стезёй ступеней голубыхъ,

Свтило дня часами было ихъ,

Но т, предъ кмъ дни, словно часъ, проходятъ,

Считать часы пустымъ трудомъ находятъ.

Въ тни деревъ, скрываясь межь втвей,

Съ цвткомъ любви прощался соловей.

Свтило дня во сну уже склонялось,

Но, отходя, оно не погружалось

Въ пучину водъ, какъ въ сверныхъ странахъ,

Но, словно сонъ, всё въ искрахъ и лучахъ,

Исчезло въ нихъ мгновенно и пропало,

Какъ-будто міръ навки покидало.

Тогда они, взглянувъ на небо, встали

И въ блеск глазъ искать сіянье стали,

Дивясь, что міръ такъ рано скрыла тнь

И въ вчность съ ней такъ скоро канулъ день.

XVI.

Энтузіастъ, лелемый мечтами,

Не на земл живётъ — надъ облавами.

Предъ нимъ міры проходятъ чередой

И день за днёмъ проносятся толпой,

Но онъ полёта ихъ не замчаетъ:

Его душа на неб обитаетъ.

Ужель любовь безсильне мечты?

Нтъ и она средь горней высоты

Свой дивный путь предъ Господомъ свершаетъ,

Не отрывая взоровъ отъ Него,

Иль на земл насъ съ тмъ соединяетъ,

Чьё счастье намъ дороже своего.

Она — огонь другимъ огнёмъ зажжённый

И съ нимъ въ одинъ костёръ соединённый,

Средь знойныхъ волнъ котораго сердца,

Какъ сонмъ браминовъ, гордо возсдаетъ.

Какъ часто умъ нашъ время забываетъ,

Склоняясь ницъ предъ зодчествомъ Творца,

Которымъ Онъ премудро отвчаетъ

На всё, что въ насъ сомннье возбуждаетъ.

Ужели звзды, горы не живутъ?

Ужели волны синія бездушны?

Ужель пещеры влажныя не льютъ

Горячихъ слёзъ и къ горю равнодушны?

Нтъ, нтъ! он въ таинственный свой кругъ,

Чаруя, насъ влекутъ и заключаютъ,

Нашъ бренный прахъ, какъ гибельный недугъ,

До времени растлвши, разрушаютъ

И въ безпредльность душу погружаютъ.

XVII.

Торкиль и Нейга медленно встаютъ:

Часъ сумерекъ, сползая съ горъ, спустился

На ихъ любви таинственный пріютъ,

Гд сонмомъ звздъ въ кристаллахъ повторился

Они идутъ подъ свой уютный кровъ,

Семьёю пальмъ столтнихъ оснённый,

Весёлые, какъ ключъ невозмущённый,

Прекрасные, какъ первая любовь.

Злой океанъ, гоня за валомъ валъ,

Едва ль звукъ бол сильный издавалъ,

Чмъ тотъ, который издаётъ предъ нами

Молюскъ-улитка, копія его,

Когда, къ брегамъ прибитая волнами,

Она кричитъ, пріюта своего

Отъ раннихъ дней безсмнная жилица —

И вопли т тоски живой полны

По влажной груди, ясной какъ денница,

Ея родной кормилицы-волны.

Уйдя во мракъ, лса ко сну склонялись,

Мирьяды птицъ стремились къ берегамъ,

Чтобъ вновь пріютъ найти надёжный тамъ,

И небеса надъ ними разстилались,

Подобно тмъ лазоревымъ водамъ,

Въ которыхъ жизнь на мигъ не замираетъ

И благочестье жажду утоляетъ.

XVIII.

Но, чу: сквозь пальмъ столпившуюся рать

Торкиль и Нейга голосъ услыхали,

По не такой, какой бы услыхать

Въ тотъ чудный мигъ любовники желали.

То не зефиръ, звучащій по струнамъ

Природныхъ арфъ, по пальмамъ и скаламъ,

Не кликъ войны, печальный какъ стенанье,

Сввающій съ души очарованье,

Не монологъ отшельника-совы,

Крылатаго владльца головы

Съ огромными, но тусклыми глазами,

Передающій мрачную тоску

Своей души не тихими слезами,

А звуками ночному втерку.

Нтъ, то былъ свистъ, протяжный и могучій,*

Свистъ моряка, ужаснйшій изъ всхъ

Когда-нибудь ласкавшихъ брегъ зыбучій,

Томившихъ духъ и волновавшихъ тхъ,

Кто жилъ на нёмъ. Чу! снова тишь настала:

Но мигъ — и рчь людская прозвучала

Счастливому любовнику въ привтъ:

‘Торкиль, что ты здсь длаешь? Здорово!’

— ‘Что тамъ за чортъ?’ вскричалъ Торкиль сурово.

— ‘Да я — твой Бэнъ!’ послышалось въ отвтъ.

XIX.

И вслдъ на нихъ — предвстникомъ явленья

Того, кто ихъ привёлъ въ недоумнье —

Пахнулъ волной знакомый ароматъ,

Не тотъ, что къ намъ доноситъ втеръ съ грядъ,

А тотъ, что вверхъ изъ трубки вылетаетъ

И надъ пивной бутылкою витаетъ.

Табакъ давно свой нжный ароматъ

Распространилъ но всмъ концамъ вселенной,

Гд лишь валы, вздымаяся, кипятъ

И дуетъ въ парусъ втеръ дерзновенный,

И разостлалъ отъ Портсмута до льдовъ

Полярныхъ странъ свой дымъ животворящій,

Противоставивъ молніи блестящей

И вознеся его до облаковъ,

Къ подножью тамъ стоящаго престола

Владыки бурь, могучаго Эола.

Но кто же былъ владльцемъ трубки той?

Простой матросъ — дитя волны морской.

Табакъ, твой дымъ — съ восхода до заката —

Питаетъ духъ матроса и солдата!

Соперникъ женщинъ, грога и вина,

Онъ съ туркомъ кейфъ вседневный раздляетъ,

Его Стамбулъ вину предпочитаетъ,

А Страндъ — и съ нимъ весь городъ и страна —

Струи его не мен восхваляетъ.

Прекрасный въ мигъ, когда огнёмъ пылаетъ,

Ещё прекраснй въ трубк съ чубукомъ,

Украшенномъ прозрачнымъ янтарёмъ.

Какъ красота, онъ бол насъ плняетъ,

Когда въ нарядъ бываетъ облечёнъ,

Но большинство его предпочитаетъ

Вкушать тогда, когда онъ обнажонъ.

XX.

Проходитъ мигъ — и вотъ изъ-подъ навса

Въ вечерній мракъ закутаннаго лса

Навстрчу имъ выходитъ человкъ

Въ какомъ-то фантастическомъ наряд,

Подобнаго которому вовкъ

Не увидать и въ римскомъ маскарад.

Онъ походилъ на бога тёмныхъ водъ,

Въ моментъ, когда корабль свой переходъ

Черезъ экваторъ знойный совершаетъ

И пьяный сонмъ матросовъ удалыхъ

Свой карнавалъ на палуб справляетъ —

И богъ морей равнину водъ своихъ,

Лежащихъ вкругъ, вновь видитъ оживлённой

Бряцаньемъ струнъ и пляской изступлённой.

Его одежда (куртка вся въ дырахъ),

Суровый видъ, неровная походка

(Какъ бы волной качаемая лодка)

И трубка неизмнная въ зубахъ,

Которая на мигъ не потухала —

Всё моряка въ пришельц обличало.

Но обувь ногъ и головной покровъ

(Она была повязана платками),

А вмсто брюкъ, изорванныхъ втвями

(И лучшій лсъ — увы!— не безъ шиповъ,

Сознаться мн приходится межь нами),

Какой-то ткани свёрнутый кусокъ,

Обвитый вкругъ его могучихъ ногъ,

Въ грязи, въ крови, изрзанныхъ кремнями —

И дикарю могли принадлежать.

Что жь до ножа, патроновъ и мушкета —

То ихъ творцомъ нельзя же не назвать

Европу мн, которую два Свта

За свой прогрессъ давно благодарятъ.

Мушкетъ гремлъ за мощными плечами,

Согбенными неволею морской,

Тесакъ вислъ подъ лвою рукой,

Разъединённый съ старыми ножнами,

Два пистолета видлись при нёмъ,

Какъ крпкимъ бракомъ связанная пара

(Натяжки нтъ въ сравненіи моёмъ:

Когда одинъ не выдержитъ удара,

Другой наврно выстрлитъ при-томъ),

И штыкъ, не столь отъ ржавчины свободный/

Какъ въ т давно-протекшіе года,

Когда сіялъ на полк лавки модной,

Торчалъ, къ ружью примкнутый безъ труда.

Такимъ, вполн не скрывшимъ даже тла,

Его въ лсу нмая ночь узрла.

XXI.

— ‘Здорово, Бэнъ!’ Торкиль ему сказалъ,

Едва лицо знакомое узналъ.

‘Гд время путь съ тобою, коротало?’

— ‘Не далеко!’ Бэнъ Бюнтингъ отвчалъ:

‘Хоть новостей несу съ собой немало.

Я видлъ парусъ.’ — ‘Гд?’ Торкиль вскричалъ.

‘Не можетъ быть! Явись — я бъ увидалъ.’

—‘Ты могъ его не видть изъ залива’,

Сказалъ въ отвтъ Бэнъ Бюнтингъ горделиво:

‘Но съ высоты, откуда наблюдалъ

Я океанъ — я видлъ — и узналъ. ‘

—‘Гд былъ корабль, когда смеркаться стало?’

—‘Его вдали волненье колебало.’

—‘Замтилъ флагъ?’ — ‘Я только разглядлъ,

Что тотъ корабль зловщій видъ имлъ.’

— ‘А какъ великъ? Есть пушки?’ — ‘Вроятно.

Когда сюда за нами онъ при толъ —

Не время ль руль повёртывать обратно?’

— ‘Зачмъ бы онъ зловщій къ намъ ни шолъ

И какъ бы часъ ни близокъ былъ расплаты,

Мы отразить съумемъ произволъ

И встртить смерть съ оружьемъ, какъ солдаты.’

—‘Мн всё равно! Согласенъ я на всё!’

—‘Что Христіанъ?’ — ‘Созвавъ всхъ подъ ружьё,

Отбить врага онъ пламенно желаетъ

И чтобъ начать тебя лишь поджидаетъ.’

— ‘Гд бъ ни былъ я, откликнуся везд

На этотъ зовъ, себя не обезславлю

И что бъ меня ни ждало въ злой бд

Своихъ друзей, конечно, не оставлю.

Но неужель — о, горькая судьба —

Со мной должна погибнуть и подруга?

Но до чего бъ насъ грозная борьба

Ни довела, ты не должна супруга

Лишать ни силъ, ни бодрости въ тотъ мигъ,

Когда ему нтъ времени для горя!’

— ‘Ты правъ, Торкиль! Ты съ разу всё постигъ!

Не слёзы жь лить намъ, дтямъ бурь и моря!’

ПСНЬ ТРЕТЬЯ.

Оконченъ бой. Погаснувъ съ тьмой ночного,

Свтъ одвать орудья пересталъ

И срный чадъ, разставится съ землёю,

Лишь небеса собою осквернялъ.

Рыканье пушекъ смолкло, прекратилось

И эхо горъ, не вторя больше имъ,

Въ своё молчанье снова погрузилось.

Свершился бой — судьба бойцовъ свершилась!

Мятежный станъ безмолвенъ, недвижимъ:

Всё взято въ плнъ, разсяно, разбито,

Всё что могло сражаться — перебито,

А если что осталося въ живыхъ,

То лишь затмъ, чтобъ въ тягостной невол

Оплакать смерть товарищей своихъ

И посл вкъ завидовать ихъ дол.

Изъ сонма лишь немногіе спаслись,

Но и за ними слдомъ ужь гнались

Чрезъ островъ, ими боле любимой,

Чмъ берега страны своей родимой.

Какъ зври горъ, гонимые къ горамъ,

Они пріютъ найти мечтали тамъ.

Напрасно зврь стремитъ свой бгъ въ трущобы,

Ещё стократъ напрасне свой бгъ

Стремитъ туда гонимый человкъ,

Въ надежд тамъ людской избгнуть злобы.

II.

Подъ грозно въ море вдавшейся скалой,

Съ которой, въ бурю, бшеное море,.

Ревя какъ левъ и пнясь на простор,

Споконъ-вковъ ведётъ неравный бой,

Причёмъ волна, взобравшись на вершину,

Мгновенно вновь свергается въ пучину

На гребни волнъ, на цнящійся строй,

Подъ стягомъ бурь идущій смло въ бой,

А нын взоръ манящій тишиною,

Столпилась кучка нашихъ храбрецовъ,

Подъ гнётомъ бдъ, подъ тяжестью трудовъ

Не павшихъ въ прахъ ни тломъ, ни душою.

Какъ ни сндалъ сердецъ ихъ нги ядъ,

Они свою опасность сознавали,

Но мысль, что если ихъ и не простятъ,

То средь морей искать не захотятъ,

А если — нтъ, то и тогда едва ли

Замтятъ средь бушующихъ морей

Верхушки ихъ убогихъ шалашей,

Про месть забыть ихъ скоро побудила,

Что ихъ теперь, нагрянувъ, погубила.

И такъ — ихъ кровъ, ихъ островъ дорогой,

Ихъ тихій рай, добытый преступленьемъ,

Не могъ уже служить отдохновеньемъ

Для нихъ отъ бурь, промчавшихся грозой

И тёмныхъ ддъ, повитыхъ преступленьемъ.

Что хорошо — всё было скрыто въ нихъ,

На верхъ грхи одни всплывали ихъ.

Хотя весь міръ лежалъ теперь предъ ними,

Маня путями вчными своими,

Пути въ спасенью не было у нихъ.

Союзники ихъ новые сражались

За нихъ какъ львы, выказывая жаръ,

Но копья ихъ и стрлы сокрушались

Передъ свинцомъ и силой срныхъ чаръ,

Уничтожавшихъ воиновъ мгновенно,

Не давъ имъ даже выказать свой пылъ

И, словно моръ, сводившихъ дерзновенно

Ряды бойцовъ во мракъ нмыхъ могилъ.

Они жъ сражались съ храбростью такою,

Съ какою горсть сражается съ толпою.

Хоть честь и нудитъ каждаго хотть,

Забывъ про гнётъ, свободнымъ умереть,

Но сами греки вправ вспомнить были

До-этихъ-поръ одни лишь ермопилы,

Когда они взялись перековать

Оковы въ мечъ, чтобъ вновь изъ гроба встать.

III.

Подъ той скалой, безъ признака растеній,

Какъ стадо козъ, избгнувшихъ ловцовъ,

Или семья израненныхъ оленей,

Стоялъ и ждалъ остатокъ храбрецовъ.

Съ чела скалы, межь камней пробираясь,

Журча, дробясь и въ брызги разсыпаясь,

Катился внизъ извилистый ручей,

Горя огнёмъ тропическихъ лучей.

Яснй клинка дамасской свтлой стали

И, какъ невинность робкая, чисты,

Его струи надъ бездною сверкали,

Какъ серны взоръ съ нагорной высоты.

Припавъ къ ручью, они. казалось, пили

Въ послдній разъ: такъ сильно истомили

Ихъ жаръ страстей и полдня жгучій зной.

И вотъ, омывъ застывшей крови слой

Съ присохшихъ ранъ студёною водой,

Они вокругъ печально поглядли,

Дивясь тому, какъ это уцлли

Они ещё въ количеств такомъ

И безъ цпей губительныхъ притомъ.

Но изо всхъ, столпившихся кругомъ,

Никто прервать молчанья не ршался:

Всякъ встртить взглядъ товарища старался,

Моля его о слов дорогомъ,

Самъ произнесть которое боялся.

IV.

Наморщивъ лобъ и выпрямивши станъ,

Стоялъ межь нихъ суровый Христіанъ.

Его лицо, забытое румянцемъ,

Пугало взоръ своимъ свинцовымъ глянцемъ.

Потокъ его каштановыхъ кудрей

Вздымался вверхъ гнздомъ гремучихъ змй.

Съ ружьёмъ въ рук, съ сомкнутыми устами,

Чтобъ затаить дыханіе хулы

Въ своей груди, сндаемой страстями,

Какъ монументъ, стоялъ онъ у скалы.

За нимъ Торкиль, склонившись головою,

Сидлъ на пн. Изъ раны кровь текла,

Но не опасна рана та была:

Не тломъ онъ томился, а душою.

Склонённый станъ, тревожный блескъ очей,

Кровавый слдъ въ волнахъ его кудрей

И мракъ чела — всё ясно говорило,

Что слабость силъ его происходила

Не отъ душевной слабости его

А отъ потери крови. Близь него

Стоялъ Бэнъ Бюнтингъ — грубый и небрежный,

Какъ дикій зврь, привтливый и нжный,

Какъ братъ родной — и рану промывалъ,

Причёмъ изъ рта на мигъ не выпускалъ

Онъ трубку, сто сраженій пережившій

Трофей войны, по воздуху струившій

Свой синій дымъ. Четвёртый же ходилъ

Взадъ и вперёдъ, свой сдерживая пылъ.

Повременамъ онъ быстро наклонялся,

Чтобъ камень, листъ какой-нибудь поднять,

И — бросивъ — вновь прогулку продолжать,

То, кинувъ взглядъ на море, улыбался

И начиналъ свистать и напвать.

Волнуясь такъ, онъ вдругъ — какъ ртуть живой,

И подвижной, какъ дамскій веръ въ зной,

Скоре пасть готовый средь сраженья,

Чмъ выносить отчаянья мученья —

Вскричалъ ‘God damn!’, магическое слово,

Ядро рчей оратора прямого,

Какъ ‘pro Jupiter’ римлянъ и ‘Аллахъ’

Всхъ правоврныхъ въ фескахъ и чалмахъ,

Служащія исходнымъ пунктомъ преній,

Для выраженья первыхъ впечатлній.

Джэкъ былъ смущёнъ. Не зная, что сказать

Своимъ друзьямъ, онъ громко побожился —

И не напрасно: звукъ тотъ прозвучать

Едва усплъ, какъ Бюнтингъ пробудился.

Оставивъ трубку, Вэнъ не позабылъ

Къ его божб ‘глаза’ свои прибавить,

И фразу тмъ такъ ловко заключилъ,

Что я могу лишь точку здсь поставить.

VI.

Но ихъ душа — могучій Христіанъ —

Стоялъ межь нихъ, какъ замершій волканъ.

Суровъ, какъ тьма въ засыпанной могил,

Онъ до-тхъ-поръ задумчиво стоялъ,

Пока, взглянувъ вокругъ, не увидалъ

Кровавыхъ ранъ на сумрачномъ Торкил.

‘Такъ и тебя безумный мой порывъ,

Птенецъ, привёлъ къ безвременной могил!’

Воскликнулъ онъ, на мигъ остановивъ

Свой жгучій взоръ на юнош-Торкил.

Затмъ, къ нему заботливо склонясь,

Схватилъ его опущенную руку,

Прижалъ къ груди, но, словно побоясь

Усугубить терпимую имъ муку,

Ея горячихъ пальцевъ не пожалъ,

Но лишь изъ словъ страдальца уяснилось,

Что онъ гораздо мене страдалъ,

Чмъ Христіанъ, скорбя, предполагалъ,

Его чело мгновенно прояснилось.

‘Да будетъ такъ!’ воскликнулъ Христіанъ:

‘Мы загнаны въ разставленныя сти,

Но такъ-какъ мы не трусы и не дти,

То нами былъ отпоръ имъ грозный данъ.

Я долженъ пасть, но вамъ пора спасаться,

Затмъ-что вы не въ силахъ защищаться.

О, будь хоть чолнъ, чтобъ васъ умчать туда,

Гд для сердецъ надежда обитаетъ!

Что жь до меня, то грозная судьба

Мн здсь главу сложить повелваетъ.’

VII.

Ещё онъ рчь окончить не усплъ,

Когда предметъ какой-то зачернлъ

На горизонт дальнемъ океана:

По глади водъ онъ къ берегу летлъ,

Какъ чайки тнь межь волнами тумана.

Но вотъ за нимъ, для за валомъ валъ,

Другой предметъ мелькать, чернясь, сталъ.

Они то вверхъ на гребни волнъ взлетаютъ,

То между волнъ ревущихъ исчезаютъ.

Но канулъ мигъ — и взоры моряка

Узнали въ нихъ два утлыхъ челнока,

А вслдъ, когда ладьи къ скал пристали,

Они въ гребцахъ друзей своихъ узнали.

Какъ крылья птицъ полуденныхъ легки,

То въ пн волнъ мелькаютъ челноки,

То въ бездну водъ шумящихъ упадаютъ,

Что вкругъ покровъ свой зыбкій разстилаютъ

Q мечутъ брызги снжныя свои

И, наконецъ, прорзавши струи

Прибоя, скалъ знакомыхъ достигаютъ.

Искусство ихъ природою самой,

Благодаря ихъ смлости, казалось:

Такъ ловко ихъ настойчивость справлялась

Съ реввшей вкругъ пучиною морской.

VIII.

Кто первая вступила на скалу,

Подобно водъ цариц Нереид,

Въ присущемъ ей, морской цариц, вид,

Какъ бы слегка одянная въ мглу,

Съ сіявшими и влажными глазами

И, какъ кораллъ, горвшими устами?

То Нейга, чью бушующую кровь

Живятъ восторгъ, надежда и любовь!

Припавъ къ груди Торкпля молодого,

Она, полна восторга неземного,

Къ нему, стеня, всё ближе, ближе льнётъ,

Причёмъ смётся, плачетъ и клянётъ:

Какъ-будто въ томъ увриться желаетъ,

Что точно льнётъ къ нему и обнимаетъ.

Увидя кровь, бжавшую съ чела,

Она, на мигъ, какъ-будто замираетъ,

Но увидавъ, какъ рана та мала,

Опять клянётъ, смётся и рыдаетъ.

Дочь воина, она снести могла,

Какъ и мужчина, зрлище такое

И, изнывая, плача и скорбя,

Не сокрушить отчаяньемъ себя.

Онъ живъ — Торкиль — и вкругъ ни что земное,

Ни месть врага, ни страхъ убитой быть,

Не въ силахъ тхъ мгновеній омрачить.

Восторгъ её лить слёзы заставляетъ,

Восторгъ ей грудь волненіемъ стсняетъ

И нудитъ сердце трепетное въ ней

Всё биться чаще, громче и сильнй.

IX.

Изъ всхъ вокругъ стснившихся толпой,

Всякъ тронутъ былъ любовью ихъ нмой.

И кто бы могъ остаться хладнокровнымъ

Передъ такимъ свиданіемъ любовнымъ?

Самъ Христіанъ, склонясь, глядлъ на нихъ,

Хотя безъ слёзъ, но съ радостью угрюмой,

Повитой зломъ и смшанною съ думой

О прошлыхъ дняхъ — о лучшихъ дняхъ своихъ.

‘Когда бъ его на жизненной дорог.

Не встртилъ я…’ сказалъ онъ — и умолкъ,

И на чету взглянулъ, какъ смотритъ волкъ

На молодыхъ волчатъ своихъ въ берлог.

И снова, чуждъ томившей всхъ тревоги,

На горизонтъ глядть спокойно сталъ,

Какъ-будто міръ его не занималъ.

Но кратокъ былъ судьбой имъ данный мигъ

Для помышленій тёмныхъ и благихъ:

Ужь вражьихъ вёселъ слышались удары.

Что жь нудитъ ихъ въ нихъ слышать звуки кары?

Казалось, всё возстало вкругъ на нихъ,

За исключеньемъ двы Тубоная.

Едва она, пространство озирая,

Ладьи враговъ увидла въ дали,

Стрлою къ нимъ которыя плыли,

Чтобъ поршить съ остатками отряда,

Мгновенно знакъ туземцамъ подала —

Склоненьемъ къ морю смуглаго чела

И направленьемъ пламеннаго взгляда —

Спшитъ къ ладьямъ, спасать друзей своихъ.

Къ одну изъ нихъ сажаютъ Христіана

И двухъ его товарищей лихихъ,

Длившихъ съ нимъ тревоги океана,

Торкиль же, съ кмъ её не разлучитъ

Теперь ни что, къ ладь ея спшитъ.

Скорй! скорй! Простившись со скалою,

Они стрлой несутся по волнамъ

И держатъ путь къ сосднимъ островамъ,

Гд стаи птицъ, живя одной семьёю,

Изъ года въ годъ въ ущельяхъ гнзда вьютъ

И гд тюлень нашолъ себ пріютъ.

Они скользятъ надъ влажной глубиною,

Дробя валы, всё дале плывутъ,

Но и враги отъ нихъ не отстаютъ,

Гонясь имъ въ слдъ пернатою стрлою.

Чтобъ затруднить погоню, дв ладьи

На полпути мгновенно разстаются

И, напрягая силы вс свои,

Какъ дв стрлы пернатыя несутся.

Скорй! Отъ взмаха каждаго весла

Зависитъ жизнь, что каждому мила,

А для нея, невсты Тубоная,

Вдвойн — своя и бол дорогая.

Безцнный грузъ ладьи ея — любовь —

Влечётъ её подъ тихій, мирный кровъ.

Пріютъ и врагъ ужь близки — лишь мгновенье…

Лети, ковчегъ! спши, ищи спасенья!

ПСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Какъ блый парусъ, блещущій звздою

Для моряка межь небомъ и землёю,

Когда въ покровъ туманный небосклонъ

Ещё не весь бываетъ облечёнъ,

Такъ въ мигъ бды послдній лучъ надежды

Вливаетъ жизнь въ опущенныя вжды.

Корабль ушолъ, но парусъ, близной

Своей маня, сквозь бури свистъ и вой,

Всё сердце звать съ собою продолжаетъ,

Хоть съ каждой вверхъ поднявшейся волной

Его прибой всё больше отдаляетъ.

II.

Не далеко отъ рифовъ Тубоная

Стоитъ скала, безмолвный мавзолей,

Пріютъ для птицъ, пустыня для людей,

Своё чело надъ бездною вздымая

И гд пріютъ находитъ межъ камней

Одинъ тюлень, плескаясь и играя.

Уже до двухъ переднихъ челноковъ

Доходитъ крикъ жилицъ ея голодныхъ,

Кормящихъ средь вершинъ ея безплодныхъ

Своихъ крикливыхъ, алчущихъ птенцовъ,

Глухихъ пустынь пернатыхъ рыбаковъ.

Коса, собою берегъ представляя,

Отъ скалъ къ волнамъ, склоняйся, идётъ.

Здсь черепахъ дружина молодая,

Изъ скорлупы желзной вылзая.

Къ своимъ отцамъ о матерямъ ползётъ.

Всё жь остальное бездну представляетъ,

Что съ трёхъ сторонъ угрюмо окружаетъ

Сдой утёсъ, мрачнйшую изъ всхъ

Бездонныхъ безднъ когда-нибудь — на грхъ —

Пріютъ и кровъ несчастнымъ предлагавшихъ

И вслдъ затмъ коварно заставлявшихъ

Погибшимъ въ нихъ завидовать. Таковъ

Былъ роковой пріютъ средь острововъ

Равнины водъ тропическаго края,

Избранный сердцемъ двы Тубоная,

Чтобъ защитить Торкиля отъ враговъ.

Но тайнъ скалы, вокругъ которой злилась

Пучина водъ, увы, не зналъ ни кто

И только Нейга вдала про то,

Какое тамъ сокровище таилось.

III.

Ещё предъ тмъ какъ лодки разлучились,

Гребцы ладьи, въ которой плылъ Торкиль,

Въ сдыхъ волнахъ едва купавшей киль,

По приказанью Нейги удалились

И перешли въ другой, сосдній чолнъ,

Чтобъ ходъ его ускорить между волнъ.

Хоть Христіанъ, на то не соглашаясь,

Хотлъ гресть самъ, но Ней га, улыбаясь,

Въ отвтъ ему на островъ роковой

Не вдалек встававшій указала

И путь ему счастливый пожелала —

И, мигъ спустя, ладья, скользнувъ стрлой,

Съ сидвшей въ ней прекрасного четой

Уже валы сдые разскала.

Но и ладья, въ которой Христіанъ

Сидлъ съ двумя послдними друзьями,

Снабжонная могучими гребцами,

Не мшкая, неслась какъ ураганъ.

Отставъ, теперь погоня направлялась

Къ скал, къ которой Нейга приближалась,

Несясь какъ мысль надъ влажной глубиной.

Нжна какъ счастье. Нейга обладала

Запасомъ силъ и мощною рукой

И врядъ ли въ чёмъ Торкилю уступала,

Среди морей вскормлённому нуждой.

Длиной ладьи ихъ лодка отдлялась

Всего отъ скалъ, съ пучиной подъ пятой,

Тогда-какъ лодка вражья приближалась

И для спасенья жизни дорогой

Всего ладья одна имъ оставалась.

‘Ужель за тмъ спасёнъ я ею билъ’,

Казалось, взоръ Торкиля говорилъ,

‘Чтобъ здсь любви моей святому пылу

Разбиться въ прахъ — найти себ могилу?’

IV.

Но мигъ одинъ — и Нейга ужь стоитъ

И, обратясь къ Торкилю, говоритъ:

‘За мной, мой другъ! Бросайся въ глубь безъ страху! ‘

И въ бездну вслдъ бросается съ размаху.

Торкиль встаётъ: предъ вворомъ грозный врагъ,

Звонъ кандаловъ гремитъ въ его ушахъ —

И онъ стрлой, въ надежд на спасенье,

Ныряетъ вслдъ. Матросы въ изумленьи

Въ пучину водъ разверзшихся глядятъ

И, молча, ждутъ — и врить не хотятъ,

Чтобъ человкъ взобраться могъ на гору,

Со всхъ сторонъ доступную лишь взору.

Стараясь тайну бездны разгадать,

Они глядятъ на волны, ожидая,

Что на гребняхъ ихъ, плеща и ныряя,

Они вотъ-вотъ появятся опять.

Напрасный трудъ! Никто не появлялся

Среди зыбей стальной равнины водъ

И лишь одинъ крутой водоворотъ,

Слдъ двухъ пловцовъ, ихъ взорамъ представлялся,

Какъ мавзолей, воздвигнутый судьбой

Надъ молодой и любящей четой.

Пустой челнокъ, который колебало

Стремленье волнъ надъ бездною морской —

Вотъ всё, что вкругъ о нихъ напоминало,

И всякъ бы могъ — не будь здсь челнока —

Всё это счесть за грёзы моряка.

Но если зло ихъ къ мщенью побуждало,

То суеврье медлить запрещало.

Одни клялись, что онъ надъ глубиной

Исчезъ какъ свтъ съ могилы въ часъ ночной,

Другіе жь — что сіянье окружало

Его чело, какъ образъ неземной.

Но прежде чмъ баркасъ ихъ удалился,

Обысканъ былъ едва ль не каждый кустъ:

Напрасно!— брегъ безжизненъ былъ и пустъ:

Торкиль исчезъ, растаялъ, испарился.

Но гд же онъ, пучины пилигримъ,

Низшедшій въ гротъ во слдъ за Нереидой?

Погибъ ли онъ, печалію томимъ,

Иль былъ спасёнъ прекрасной Амфитридой

И тамъ — съ своей подругой молодой —

Нашолъ пріютъ, блаженство и покой?

Среди сиренъ, прекрасныхъ и могучихъ,

Живётъ ли тамъ влюблённая чета,

И извлекать пытаются ль уста

Ихъ рзкій звукъ изъ раковинъ гремучихъ?

Струятся ль въ волнахъ Нейги волоса,

Какъ на земл по воздуху струились,

Или навкъ увяла ихъ краса

И въ вчный сонъ сердца ихъ погрузились?

VI.

Она нырнула въ бездну роковую,

Торкиль стрлой послдовалъ за ней.

Для рукой стихію ей родную,

Она плыла чмъ дальше, тмъ быстрй,

Полоску свта въ мрак оставляя,

Что вслдъ вилась, зарницею сверкая.

Не мене искусный, чмъ она

Въ борьб съ волной, въ изслдованіи дна

И безднъ его глухихъ и сокровенныхъ,

Хранительницъ жемчужинъ драгоцнныхъ,

Торкиль, питомецъ сверныхъ морей,

Ныряя, бодро слдовалъ за ней.

Но мигъ — и Нейга руки подымаетъ

И на поверхность быстро выплываетъ

И съ тёмныхъ волнъ сбгающихъ кудрей

Морской песокъ я пну отряхаетъ —

И смхъ ея лишь эхо повторяетъ.

Они опять ступали по земл,

Но ихъ глаза, блуждая въ полу-игл,

Увы, вокругъ деревьевъ не встрчали

И небеса надъ ними не сіяли.

Ихъ окружалъ гигантскій, тёмный сводъ,

Въ который входъ скрывала бездна водъ

И солнце въ чьёмъ портал не играло

Иначе, какъ сквозь бездны покрывало,

Когда въ ея прозрачной глубин

Станицы рыбъ рзвились въ тишин.

Смясь, она отёрла волосами

Торкиля вкругъ бродившіе глаза,

Въ чьихъ двухъ кружкахъ таилась бирюза,

И, отбжавъ, захлопала руками.

Затмъ она Торкиля повела

Туда, гд внизъ нависшая скала

Образовала впадину у склона

И тмъ ей видъ снаружи придала

Чего-то въ род хижины тритона.

VII.

Вступивши въ гротъ, дикарка молодая

Сняла съ груди, завёрнутый въ сухой

Банана листъ, свой факелъ смоляной,

Чей пылъ, отъ волнъ морскихъ оберегая,

Онъ сохранилъ для искры золотой.

Затмъ, доставъ укрытыя въ сухую

Траву и листъ, красу родныхъ полей,

Кремень и горсть засушенныхъ стеблей,

Она добыла искру золотую

При помощи Торкилева ножа,

И — словно жизнью ею дорожа —

Её въ свтильникъ, въ факелъ положила —

И искра, вспыхнувъ, вмигъ всё озарила.

Высокъ, глубокъ и мраченъ былъ тотъ гротъ

И представлялъ природы дивный сводъ:

Природа-мать воздвигла вкругъ аркады,

А архитравовъ гордое чело,

Поколебавъ гранитныя громады,

Землетрясенье выполнить смогло,

Когда вода вкругъ землю покрывала

И ось земли межь полюсовъ дрожала.

Что жъ до устоевъ сумрачныхъ его,

То отъ огня они окаменли,

Когда земля, возставъ изъ ничего,

Волной огня вращалася безъ цля.

Карнизы стнъ, пилястры, капители —

Всё создано въ пещер было тьмой.

Здсь волю давъ игр воображенья,

Всякъ могъ легко увидть предъ собой

Живыхъ фигуръ и формъ изображенья

И, обращаясь взорами окрестъ,

На стнахъ встртить чашу или крестъ.

Такъ сталактитовъ формами играя,

Себ — вдали отъ солнца и отъ звздъ —

Воздвигла храмъ природа всеблагая.

VIII.

Обвивъ рукой станъ юнаго Торкиля,

Она свой факелъ къ верху подняла,

Чмъ тёмный сводъ пещеры, словно мгла

Зіявшей вкругъ, немного освтила

И друга внутрь пещеры повела,

Причёмъ свои запасы показала —

Всё, что съ трудомъ могла она добыть

И что могло судьбу его смягчить,

Чей гнётъ она охотно раздляла.

Тутъ былъ и матъ для отдыха изъ травъ,

И ткань гнагу — кора родныхъ дубравъ,

Былъ и кокосъ, и масло изъ сандала,

Что отъ сырыхъ міазмовъ защищало,

И хлбный плодъ, и финикъ, и бананъ,

Краса плодовъ полудня знойныхъ странъ,

Былъ и кувшинъ съ холодною водою,

Въ ручь ея почерпнутый рукою,

И груды втокъ, взятыхъ, чтобъ не дать

Побду тьм надъ свтомъ одержать

И, какъ внецъ даровъ родного края,

Она — сама свтило Тубоная,

Его жена, помощница и другъ,

Свой свтъ на всё кидавшая вокругъ.

Едва ладья большая показалась

На горизонт, два догадалась,

Что, можетъ-быть, Торкиля не спасутъ

Ни сила мышцъ, ни бгство изъ сраженья

Отъ мести злой — и чайкой въ то жь мгновенье

Уже плыла устраивать пріютъ.

Съ-тхъ-поръ, что день, веслами окрылённый,

Ея челнокъ съ наставшею зарёй

Ужь плылъ къ скал, плодами нагруженный,

А чуть на міръ спускался мракъ ночной,

Она со всмъ, что нужнымъ заходила

Для жизни въ ней, ужь снова къ ней спшила.

IX.

Въ отвтъ на взглядъ, исполненный любви,

Она его къ груди своей прижала

И съ затаённымъ пламенемъ въ крови

Сдой любви преданье разсказала.

Затмъ-что страсть, любовная пора,

Какъ міръ сдой, безсмертна и стара.

И разсказала два Тубоная,

Какъ юный вождь, тьмы лунъ тому назадъ,

За черепахой пёстрою ныряя,

Проникъ въ тотъ гротъ, сквозь тысячи преградъ,

Въ которомъ имъ спастись судьба судила,

Какъ та пещера позже пріютила

Его любовь, дочь грознаго врага,

Забывшую родные берега

Изъ-за него, исполненная пыла,

Какъ онъ привёлъ товарищей своихъ,

Когда шумъ битвъ губительныхъ затихъ,

Туда, гд водъ зелёныхъ покрывало

Входъ въ тёмный гротъ ревниво заслоняло,

Какъ онъ пырнулъ, какъ врные друзья

Сочли его погибшимъ средь пучины —

И ужь домой неслася ихъ ладья,

Когда, среди прозрачныхъ водъ равнины,

Предъ ними вдругъ явилось божество,

Съ огнёмъ въ глазахъ, съ осанкой горделивой,

И рядомъ съ ней товарищъ ихъ счастливый,

И какъ, ея признавши естество,

Они чету прекрасную примчали

Въ родимый край, и какъ торжествовали

Прибытье ихъ къ родимымъ берегамъ

И какъ они счастливо жили тамъ.

Чего жь не быть такою же счастливой

И ихъ судьб — судьб ихъ прихотливой?

Но мн ль, пвцу, всю странность передать,

Какою тотъ разсказъ сопровождался?

Довольно, что имъ раемъ показался

Тотъ гротъ, гд всё — любовь и благодать,

Хотя она была въ земл зарыта

И словно въ томъ холодномъ склеп скрыта,

Гд Абеляръ, чрезъ двадцать долгихъ лтъ,

Простёръ свои объятія въ привтъ

Былой любви, вкусить покой кладбища

Сошедшей въ тьму ихъ брачнаго жилища

И, обртя всей жизни идеалъ,

Ожившій прахъ къ груди своей прижалъ.

Кипя, валы вкругъ ложа ихъ роптали,

Но — въ забытьи — они имъ не внимали:

Гармонья ихъ царила въ ихъ сердцахъ,

Жила въ крови, таилася въ устахъ.

Но гд жь они, товарищи невзгоды,

Лишившей ихъ отчизны и свободы?

Спасая жизнь и гребни волнъ для,

Они небесъ очами досягали,

Ихъ о защит трепетно моля,

Въ которой имъ ихъ братья отказали.

Они плывутъ на западъ — но куда?

Ихъ по слдамъ преслдуетъ бда:

Сочтя Торкиля взятымъ океаномъ,

Враги спшатъ покончить съ Христіаномъ.

Нмыхъ страстей испытывая гнётъ,

Ихъ руки мощно двигаютъ вперёдъ —

И вотъ ихъ лодка лодку настигаетъ,

Чей быстрый ходъ три жизни охраняетъ

И чьё спасенье кроется средь мглы

Какой-нибудь надтреснувшей скалы.

Да, ихъ челнокъ къ утёсу направлялся,

Чей мрачный пикъ предъ ними возвышался,

Чтобъ предъ врагомъ склониться тамъ во прахъ,

Иль умереть съ оружіемъ въ рукахъ.

Приставъ, они туземцевъ отослали,

Ихъ защищать которые желали,

Чтобы не дать, когда начнётся бой,

Напрасно имъ пожертвовать собой.

Что значитъ лукъ съ простой стрлой туземца

Въ борьб съ ружьёмъ и саблей чужеземца!

XI.

Они пристали къ узкой полос

Подножья скалъ, гд высадились вс.

Вмигъ изготовясь къ бою, съ мрачнымъ взглядомъ

Людей давно ршившихся на всё,

Когда всё вкругъ встаётъ предъ ними адомъ

И имъ не остаётся ничего

Желать во всей вселенной, даже славы,

Какъ радости ея ни величавы,

Они стояли — эти три бойца —

Какъ нкогда стояли до конца

Т триста храбрыхъ, полныхъ высшей силы,

Чья смерть покрыла славой ермопилы.

Но, вмст съ тмъ, какъ мало сходства въ нихъ!

Въ причин дло въ бой увлёкшей ихъ:

Она одна мрачитъ иль озаряетъ

Безсмертьемъ тхъ, кто въ битв погибаетъ.

Надъ ними лучъ безсмертія въ борьб

Не загорится, ихъ маня къ себ,

Предъ ними ликъ отчизны благодарной

Не заблеститъ съ улыбкой лучезарной,

Не ороситъ родной слезой ихъ прахъ,

Не рдть внкамъ на мрачныхъ ихъ гробахъ.

Какъ кровь они не прблило бъ въ сраженьи,

Ихъ жизнь навкъ останется стыдомъ,

А эпитафьей будетъ преступленье.

И всякъ изъ нихъ и сердцемъ и умомъ

То чувствовалъ и зналъ — по-крайней-мр

Тотъ, кто ихъ вёлъ, манилъ и погубилъ

И въ ставку жизнь чужую обратилъ

Въ игр, теперь склонявшейся къ потер.

Но всё-жь онъ бодро гнётъ судьбы встрчалъ,

Несокрушимый, какъ подножье скалъ,

Среди которыхъ онъ теперь стоялъ,

И мрачный, словно Фебъ въ затьмнья пору,

Держа ружьё, готовое къ отпору.

XII.

Ладьи плывутъ. Отважный экипажъ,

Съ желаньемъ долгъ исполнить свой во взор,

Готовъ стрлой летть на абордажъ,

Заботясь также мало объ отпор,

Какъ ураганъ о тхъ сухихъ листахъ,

Что онъ въ пути взметаетъ, словно прахъ.

Но тмъ не мен всё жь они желали

Идти скорй на злыхъ враговъ страны,

Чмъ противъ жертвъ ошибокъ и войны,

Которые хотя и перестали

Быть Англіи сынами, но сыны

Ея ихъ такъ когда-то называли.

Приблизясь къ нимъ, они имъ закричали,

Чтобъ т сдались, но т не отвчали.

Тогда они прицлились въ враговъ

И сдаться въ плнъ имъ предложили снова,

Но т опять не проронили слова.

И въ третій разъ послышался ихъ зовъ —

И въ третій разъ, звуча межь скалъ уныло,

Слова ихъ устъ лишь эхо повторило.

Сверкнулъ кремень, залпъ грозно прозвучалъ —

И дымъ повисъ межъ ними и ихъ цлью,

Тогда какъ рой безвредныхъ пуль упалъ

Расплюснутый къ подножью срыхъ скалъ,

Ударясь въ нихъ шумящею мятелью.

Тогда на зовъ послдовалъ отвтъ

Для сонма тхъ единственно возможный,

Кто потерялъ надежду на привтъ

Добра небесъ и зла земли безбожной.

Въ отвтъ на залпъ, матросы въ тотъ же мигъ

Кликъ Христіана грозный услыхали:

‘Теперь стрляй!’ — и, прежде чмъ тотъ кликъ

Былъ повторёнъ скалами, двое пали,

Но остальные гнвно продолжали

Лзть на утёсъ высокій и крутой,

Гд крылся врагъ, съ единственнымъ желаньемъ

Вступить скорй съ нимъ въ рукопашный бой.

Но грозный скатъ, служившій основаньемъ

Крутой скалы, для тхъ, кто наступалъ,

Ряды преградъ повсюду представлялъ,

Тогда-какъ т три смлыхъ человка,

Чей зоркій глазъ пріютъ себ избралъ

На высот, куда ещё отъ вка,

Кром орла, никто не залеталъ,

Свою борьбу успшно продолжали.

Ихъ пули въ цль — что выстрлъ — попадали

И врагъ со скалъ, одинъ вслдъ за другимъ,

Катился внизъ по скатамъ ихъ крутымъ,

Кому же рокъ судилъ въ живыхъ остаться,

Тотъ продолжалъ всё выше подыматься,

Пока злой врагъ межь скалъ со всхъ сторонъ

Живою цпью нё былъ окружонъ.

Подобно водъ жильцамъ, схватившимъ смло

Приманку, жизнь на нитк ихъ висла,

Но ни единый вздохъ не выдавалъ

Врагу бойца, когда онъ умиралъ.

Послднимъ палъ отважный предводитель,

И лишь струёй катившуюся кровь

Съ его чела замтилъ побдитель,

Онъ предложилъ ему пощаду вновь,

Хоть слишкомъ поздно, чтобъ спасти отъ смерти,

Но не на столько всё-таки — поврьте —

Чтобъ не могла смягчённая вражда

Закрыть очей потухшихъ навсегда.

Какъ соколъ горъ, птенцовъ своихъ лишонный,

Склонился онъ, смертельно поражонный.

Звукъ вражьихъ словъ, казалось, оживилъ

Его на мигъ и чувства пробудилъ.

Онъ сдлалъ знакъ приблизиться, но только

Врагъ подошолъ, онъ руку приподнялъ

Къ груди, одну изъ пуговицъ сорвалъ,

Вложилъ её, не мшкая нисколько,

Въ ружейный стволъ и въ вражій строй послалъ,

Изъ чьей среды одинъ въ крови упалъ.

Ползя змёей, затмъ онъ дотащился

До края бездны, гнвно покосился

На божій міръ, который покидалъ —

И бросился въ зіяющій обвалъ.

Подножье скалъ бездушный трупъ пріяло,

Разбитый въ прахъ, какъ хрупкое стекло,

Въ которомъ мало что напоминало

О человк — было и прошло!

Кровавый комъ и черепъ съ волосами,

Торчавшими кровавыми космами —

Вотъ всё, что намъ осталось отъ него

И отъ тхъ думъ, которымъ предавался

Онъ всей душой такъ страстно до того.

Осколки же оружья своего

(Онъ до конца съ ружьёмъ не разставался,

Пока рука держать могла его)

Забросилъ онъ туда, гд море воетъ

И гд ихъ пна ржавчиной покроетъ.

И не остаюсь больше отъ него

На всей земл безгранной ничего,

За исключеньемъ бурно имъ прожитой

Тревожной жизни и души, но кто

Укажетъ намъ пріютъ ея забытый —

И гд она, и длаетъ тамъ что?

Не намъ судить о мёртвыхъ! Да, кто знаетъ,

Быть-можетъ, тотъ, кто въ адъ ихъ посылаетъ,

Самъ горечь безднъ тхъ прежде испытаетъ,

Иль — разв — имъ, охотникамъ грозить

Геэной злой, быть-можетъ Богъ проститъ

Грхи сердецъ, забывшихъ состраданье,

За худшее ума ихъ состоянье.

XIII.

Свершилось всё! Вс взяты или пали —

И ждётъ ихъ всхъ неволя иль земля,

Не павшіе жь толпой въ цпяхъ стояли

На палуб родного корабля,

Чей экипажъ когда-то составляли.

Что жь до бойцовъ, сражонныхъ подъ скалой,

То не почтилъ подъ ней ршонный бой

Труды врага добычею живой.

На мст, гд сражалися и пали,

Они въ крови безмолвные лежали,

Тогда-какъ сонмъ голодныхъ птицъ морскихъ,

Кружа, крича и хлопая крылами,

Парилъ надъ ихъ недвижными тлами

И не сводилъ съ нихъ жадныхъ глазъ своихъ.

А стаи волнъ всё мчались въ даль безпечно,

Какъ мчались встарь и будутъ мчаться вчно.

Стада дельфиновъ, нжась въ тхъ волнахъ,

Играли вкругъ на зыбкихъ ихъ гребняхъ,

А стаи рыбъ летучихъ подымались

Къ свтилу дня и снова погружались

Въ пучину водъ, чтобъ крылія свои

Вновь окунуть въ лазурныя струи.

XIV.

Взошла заря — и Нейга молодая,

Съ разсвтомъ дня взглянувшая на гладь

Безбрежныхъ водъ, чтобъ солнце увидать

И поглядть на берегъ Тубоная —

Не мчится ль къ нимъ оттуда кто-нибудь,

Межь зыбкихъ волнъ къ скал свой правя путь.

Замтила далёкій парусъ въ мор.

Онъ недвижимъ былъ, свсившись, но вскор

Сталъ округляться, крпнуть, оживать

И втромъ грудь крутую наполнять.

Ея дыханье замерло, казалось,

И страхъ тоской стснялъ больную грудь,

Пока въ глазахъ сомннье разршалось —

Куда, грозя, направитъ онъ свой путь?

Но нтъ — о, радость!— онъ не приближался,

А за собой ихъ островъ оставлялъ,

При чёмъ всё больше въ точку превращался

И, наконецъ, совсмъ въ дали пропалъ.

И вновь вокругъ виднлося лишь море —

И вновь въ душ смнялось счастьемъ горе.

Вернувшись въ гротъ, чтобъ разбудить того,

Кто для нея дороже былъ всего,

Она ему съ восторгомъ разсказала

Про всё, что грудь блаженствомъ наполняло —

И на поверхность вынырнула вновь

А вслдъ за ней и онъ, ея любовь.

Приплывъ въ заливъ, гд лодка ихъ стояла

(Её вчера въ нёмъ Нейга привязала,

Когда враги исчезли изъ очей),

Они чрезъ мигъ уже сидли въ ней.

И никогда въ своёмъ спокойномъ бг

Не уносили волны надъ собой

Такъ много счастья и любви простой,

Какъ въ этомъ утломъ, маленькомъ ковчег.

XV.

Предъ ними вновь родные берега

Родной земли, присутствіемъ врага

Ужё не оскверняемые бол.

Нтъ и его — громады-корабля,

Тюрьмы морей! Она опять на вол!

Предъ ними вновь родная имъ земля!

Тьмы челноковъ плывутъ къ нимъ изъ залива,

А звуки матъ и раковинъ спшатъ

Предвозвстить счастливый ихъ возвратъ.

Вожди, въ глав народа, торопливо

Ему навстрчу на берегъ бгутъ

И, словно сына жданнаго, встрчаютъ,

А жоны ихъ смуглянку обнимаютъ

И имена ей нжныя даютъ.

Когда жь про гротъ имъ два разсказала,

Вс стали Нейгу громко восхвалять —

И съ-той-поры всё вкругъ съ любовью стало

‘Пещерой Нейги’ гротъ тотъ называть.

Горя во тьм, какъ огненныя очи,

Огни костровъ, ставъ солнцемъ этой ночи,

Лили свой свтъ на данный въ честь ихъ пиръ,

За ночью жь той послдовалъ въ сіяньи

Рой дней такихъ, какіе въ состояньи

Намъ даровать младенческій лишь міръ.

1876.

ПСНЬ ПЕРВАЯ.

ПСНЬ ВТОРАЯ.

ПСНЬ ТРЕТЬЯ.

ПСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Читайте также: