Михаил Петрович Старицкий
Михаил Петрович Старицкий
Остроумие урядника
Остроумие урядника
Остроумие урядника, Старицкий Михаил Петрович, Год: 1884
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Оригинал здесь: Книжная полка Лукьяна Поворотова.
Недалеко от г. Могилева-Подольска есть с. Конатковцы. В этом селе, как и подобает, есть корчма, а в корчме арендатор Шмуль. Пьют, разумеется, у этого Шмуля и свои селяне, заставляя сиряки и свытки, пьют изредка и проезжие люди. Зашел как-то к нему в первых числах сего февраля незнакомый прохожий, по-видимому крестьянин, пожилых лет, попросил он осьмушку горилки, сел себе в сторонке, вынул хлеб и тарань да и принялся скромно за вечерю. Было уже поздно, в корчме, кроме Шмуля и незнакомца, сидело еще два гостя из своего же села, да и тех Шмуль желал вырядить поскорее, так как они, пропив наличные, приставали сильно, чтоб им Шмуль сыпав горилки набир. Едва отделался от них Шмуль, объявив категорически, что больше нет водки, и начал уже запирать на засов двери, как вдруг незнакомец поперхнулся, закашлялся и упал. На гвалт Шмуля прибежала испуганная жена его Сура. Начали несчастному обливать холодной водой голову, но все напрасно: крестьянин был мертв. В ужасе выскочил Шмуль и побежал по улице догнать двух односельчан, которые могли быть единственными свидетелями происшествия. Не отдавая себе отчета, он кричал и стучал в окна соседних хат. Одна только мысль неотвязно вертелась в его мозгу, что это ужасное несчастье, разорение: старшина, становой, лекарь, урядник… главное урядник! ‘О! Этот сдерет, не помилует… А что, если крестьянин, боже храни, отравлен? Скажут, что его отравил Шмуль, чтоб выкрасть деньги! Непременно скажут!.. Ох, ферфал {Все пропало (евр.).}, ферфал!’
Догнавши своих односельчан, Шмуль задыхающимся голосом рассказал им онесчастье и упросил возвратиться в корчму, вынесть мертвеца в сени и быть свидетелями, пообещав за это горилки досхочу, не только набир, но и даром. Горилка уладила дело сразу: мертвого перенесли в сени, и двое вернувшихся крестьян согласились сторожить тело, а Шмуль побежал за сотским. На другой день все село уже знало о загадочной смерти неизвестного человека в корчме, староста дал знать в волость, волость известила станового, становой — доктора… Но пока это совершилось, мертвый лежал в сенях корчмы, стекалось немало любопытных разведать, кто, что и отчего. Шмуль всех их угощал и рассказывал каждому оподробностях смерти, заискивая сочувствия и с томительным трепетом ожидая урядника и комиссии. Некоторые крестьяне смотрели на факт философски: что правда, мол, як олiя, наверх вирне, или что начальство точно… але на те жвоно i начальство, щоб страху нагонити, другие же некоторым образом злорадствовали, что это Шмулю господь кару послал за здырство. Шмуль только вздыхал.
Наконец приехал и становой с доктором. На дворе стояла оттепель, а потому труп начинал уже разлагаться. Его вскрыли поскорее и нашли, что смерть произошла естественно — от какой-то хронической причины — и никаких подозрений не возбуждала. Посему, составив акт, начальство приказало старшине приготовить могилу, гроб, известить батюшку и предать тело земле, что для наблюдения за сим прибудет, может, и урядник. Приказало и — уехало. Шмуль, перетрусивши за эти дни до холерины, молился уже мысленно богу, что пронес он благополучно над его головой грозу, но… молитва была преждевременна: к ночи явился урядник ипринял начальство над погребением неизвестного тела.
Почесывал Шмуль голову, что принесла-таки нелегкая урядника, почесывал голову и урядник, что дал маху, поехавши на ярмарку собирать ничтожную дань сторговок, а такое прибыльное дело да и упустил. Он накинулся с руганью на Шмуля, почему-де тот не дал ему знать о происшествии заблаговременно, но Шмуль, сознавая некоторым образом свою неуязвимость, хладнокровно отвечал, что начальство уже все видело и нашло исправным, что же касается брани, то на нее смотрел Шмуль даже с снисхождением: ‘Нехай лається, — йому таки справдi досадно, сцо нитка урвалася’.
Местный Марс приказал на завтра приготовить все необходимое для похорон и, закончив свою речь трехэтажным словом, уснул только на той мысли, что не теперь, то в четверг, а он возьмет с Шмуля свое. На следующее утро действительно урядник проснулся рано, и проснулся в прекрасном расположении духа. Шмуль из ванькира (нечто вроде загородки для спальни), где почивал с своей Суркой купно, заметил хитрую улыбку на урядничьих устах и поспешил было приступить к утренней молитве, но едва он успел из скрыни, в которой хранились, кроме денег, священные принадлежности и книги, вынуть талес, как урядник позвал его к себе.
— Ступай, Шмуль, к телу: нужно, чтобы при хозяине его вынесли.
— Для цого нузно? — спросил оробевший Шмуль. — Бох з ним!
— Ступай, слышишь?.. Разговаривает еще, жидова!.. — крикнул уже не любивший возражений урядник.
Делать было нечего. Вышли в сени, посреди которых лежал рогожкой прикрытый труп. Сняли рогожку — зловоние так и ударило, все расступились, а Шмуль, зажав нос, отскочил к дверям.
— Чего прячешься? Нежный какой! Подступи-ка ближе, пересмотрим, не пропало ли что в твоей хате из трупа?
— На сто мине, ваша благородия? Нам по жакону не можна и ближко стоять коло мертвого.
— Вздор!.. Что врешь?!. Подведите его ближе: нужно при нем пересчитать, все ли? Мне поручило начальство, нужно, значит, аккуратно и полностью все предать земле.
— Ваша благородия, не обиждайте! Я завсигда вас жаловать буду, — просил Шмуль.
— Ведите его, говорят вам! — крикнул урядник.
Взяли бедного Шмуля, не понимавшего, что от него хотят, и подвели поближе к трупу. Шмуль закрыл руками лицо и отворотился.
— Присядь-ка сюда ближе, не церемонься. Мы с тобой разошьем и пересмотрим требухи, — продолжал, улыбаясь, урядник. — Знаешь, чтоб потом ты не сказал, что яутаил что-нибудь да на тебя поклеп взвожу. Ведь ваш брат горазд на доносы! Ироды вы, христопродавцы! Тащите его сюда! — шипел уже урядник.
Но бедный сын Израиля дрожал, как лист, и болезненное чувство омерзения исказило его черты.
— Гевулт! Рятуйте!!. Паноцку любий! iдiтъ, я вам сось сказу! Не чiпайте тiльки мене!.. Я вам сось цiкаве сказу!
— Ну, ну!.. Что ты там скажешь? А ты, сотский, припри двери, чтоб не ушел.
Урядник отошел с Шмулем в сторону.
— Ваша благородiя!.. Паноцку мiй!.. Возьмiть карбованця та пустiть мене! Цур узе йому! Нехай воно сказиться!
— Что? Карбованца?.. Шутить вздумал?..
— Паноцку! За вiщо з мене рабувати? Адзе я вам…
— Молчать! — крикнул, побагровевши, урядник. — Ступай, держи руками легкие: япересмотрю их.
— Паноцку, возьмiть два!
— Ступай к легким, паршивец! Я тебя знаешь как?..
— Ох, вей мiр! Возьмiть трояка! — умолял Шмуль, едва стоя на ногах.
Урядник наконец взял отчипного и вытолкал Шмуля, так как последнему начинало делаться дурно.
‘Трояком думаешь отвертеться, мошенник? — ругался со злостью урядник. — Шалишь!’ Он подошел к трупу и начал стоически-напряженно его рассматривать.
Вдруг урядник отскочил, лицо его вспыхнуло благородным негодованием:
— Неладно! Шов нарушен!.. Совершилась кража. Подайте сюды Шмуля! Где стража была, что допустила такое святотатство? Позвать старосту! Акт составить! Я вас всех под суд! — кричал уже на всю корчму урядник. — Неси сейчас покойника вкорчму: нужно вынуть внутренности, спрятать их в скрыню и запечатать, пока начальство прибудет для проверки. Тащи его сюда!!
Ни жив ни мертв стоял Шмуль. Он понимал, что это напасть, что урядник хочет только еще раз сорвать, но он понимал также и то, что никто не остановит его ичто через минуту вся эта мерзость может очутиться в скрыне и осквернить все для него священное.
Со слезами на глазах начал Шмуль умолять урядника:
— Сто ви од менi хочете, ваша благородiя? Я бiдний цоловiк, маю зiнку iдiти… Ох, гевулт! Я не маю бiльсе сцо вам давати. Сурко! Проси ласкавого пана, соб зглянувся, не паскудив нас!! — уже всхлипывая и утираясь полой, просил Шмуль, а Сура ловила у господина урядника руку, чтоб, облобызать ее.
Слезы, конечно, только потешали начальство, необходимо нужно было сделать вторично более существенные приложения. Неизвестно, на чем бы остановился торг, если б не пришло в голову Шмулю ввернуть случайно в мольбу и такую фразу:
— Паноцку, їй-богу, бiльсе не мозу… Я бiдний зидок! Шо ви на мене одного насiли?.. Хiба мало в насому селi хазяїв, багатих сце?!
— Ну, черт с тобой! Давай еще трояка, — заключил урядник. — С паршивой собаки хоть шерсти клок!
‘А в самом деле, — подумал он, — остроумную мысль сообщил мне Шмуль: нельзя же телу лежать все у одного человека, пока выроют могилу и сделают гроб, нужно эту повинность разделить между обществом’.
Приказано было тотчас же привезти санки, на которые и положен был труп. Покрыв рогожкой клажу, урядник приказал двум сторожам вывезти санки из корчмы на улицу. Двинулась эта странная процессия к первой попавшейся хате: впереди — урядник, позади — сотский. Подъехали. На призьбе сидит лет восьми девочка вматеринском кожухе, на руках у нее грудной ребенок.
— Дома батько или мать? — спрашивает урядник.
— Нема тата, поїхали з хурою, а мама слабi, — отвечает пискливым голосом девочка.
— Отвори сени! — приказал ей урядник. — Снимайте с санок покойника! — обратился он к запряженным в сани сторожам. — Да несите в хату.
С ужасом вбежала девочка к матери и сообщила ей, что хотят мертвяка несть в хату. Переполошилась и больная, слезла с печи, накинула на плечо опанчу ивышла, дрожа, в сени. А в сенях уже лежит на рогожке обезображенный, погнивший, разлагающийся труп, и начальство приказывает отпереть дверь в хату, чтобы там поберечь покойника, пока сделают гроб.
— Паночку! — возопила обезумевшая хозяйка. — Що се за напасть? За вiщо знущатись хочете? Я сама тiльки з дiтьми у хатi, слаба… Змилуйтесь!..
— Я не могу, за всех отвечать не стану! — настаивал урядник. — Ведь это не жид, чтоб его можно было и в хлев швырнуть, между свиней, ведь это христианин. Агде ж видано, чтобы христианское тело лежало в сенях или в хлеву до погребения? Его нужно с честью положить в хате на столе, под образами, пока батюшка отправит панихиду.
— Та уже воно, прости господи, смердить так, що i мене, i дiток вижене зхати!
— Так что ж ты, дура? Я за тебя грех буду брать на душу? Из-за тебя в пекло мне идти, что ли? — кричал уже урядник, отворяя двери в хату.
Повалилась перепуганная хозяйка ему в ноги:
— Паночку, серце! Не робiть цього! Не паскудьте моєї хати, пошануйте, бо яи на ногах ледве стою! Я вам чим-небудь одслужу за вашу ласку.
— Давай трояка, так черт с тобой! Я повезу своего деда в другую хату!
— Ой лишенько! Де ж я вам вiзьму трояка! У нас таких грошей i в хатi нема! Згляньтесь, паночку, на нашу бiднiсть!
— Давай! Что там слюнишь!.. Не то положу у тебя тут сейчас на столе… Три дня по закону выдержу!
— Ой, хоч зарiжте — нема! Що менi в свiтi робити? От напасть! — ломала она руки. Дети ревели навзрыд.
— Неси сюда покойника! — командовал между тем урядник, не обращая внимания на слезы глупой бабы.
— Стiйте! — вскрикнула жинка, подбежав к скрыне, дрожащими руками она отперла ее, вынула оттуда в тряпочку завернутые медные деньги и почти швырнула их на стол.
— Берiть все, що є. Подавiться ними!
Урядник пересчитал медные гроши, оказалось восемьдесят копеек. ‘Обижаться или нет?’ — подумал он и, махнув рукой, велел покойника опять уложить на санки.
— Ты думаешь, мне нужны деньги? — оправдывался он, уходя из хаты. — Не мне, апокойнику: кто ему даром будет гроб делать, копать могилу, служить отправу? Вот я и собираю с христиан. Тебе за то бог зачтет, вот что!
Но на эти утешения женщина ничего не ответила, она болезненно всхлипывала, прижимая детей.
Двинулись опять санки, покрытые рогожей, дальше: впереди — урядник, позади — сотский. Остановились возле следующей хаты. Урядник вошел в нее сам. Возле окна, на небольшой самодельной табуретке, сидел старик и тачал чобит, больше никого в хате не было.
— Здравствуй, дед, — сказал урядник, входя.
— Здравствуйте, — произнес старик и, приставивши руку к подслеповатым глазам, начал рассматривать гостя.
— Встань-ка, братец! — продолжал урядник. — Да выдвинь стол: мне на нем нужно положить покойника, пока сделают гроб.
Старик засуетился, встал, подошел ближе к уряднику и тогда только сообразил, с кем имеет дело.
— Якого покойника? — спросил он, недоумевая.
— Какого? Да вон того, что у жида в корчме скоропостижно умер.
— Змилуйтесь, пане! Та вiн там лежав, то хай i лежить. Та кажуть, що до його i пiдступити не можна.
— Да потому я и привез его к тебе в хату: ты старик один, стерпишь, асемейным людям трудно.
— Що ж це за нахаба, добродiю! Не робiть менi пакостi! Я нiкого нiчим не чiпаю.
— Да что мне с тобой возжаться? Не бросать же христианина в хлев!
— Та, паночку, його давно вже поховати треба, адже менi казали, що його ще вчора потрошили.
— Не учить меня! Сам знаю, что делать! Эй, — крикнул он в окно, — снимайте покойника, несите сюда в хату.
— Що ж це таке? Це чиста напасть! — протестовал старик. — Я не дам паскудити своєї хати! Я до самого справника пiду!
— Молчать! Я тебе на голову положу мертвеца!
— Що ти за один? Це моя власна хата: не дам паскудити!
— А!.. Грубиянить? — кричал уже рассвирепевший урядник, хватив за шиворот деда. — Взять его, бунтовщика!
Но и дед не унимался.
— В’яжи, бий! — кричал он. — Здирник каторжний!
Урядник остановился, бить не входило в план его действий: скандал мог прервать его путешествие с мертвецом, обещающее немало прибыли.
— Бий же! — кричал неистово дед. — Бий, розбишака, рабiжник! Мало дереш злюдей шкури? Бий!
Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если бы не прервала ее молодая красивая девушка, вбежав неожиданно в хату. Она была в кошаре и услышала крик своего деда.
— Паночку, голубчик! Пустiть дiда! — бросилась она к уряднику, ловя его ноги. — Не бийте дiда, не бийте!
— Я его в тюремный замок, в Сибирь запакую! Он смеет начальство ругать!
— Паночку, лебедику! Простiть! Змилуйтесь! — молила с рыданиями внука и, вынув завязанную в хустку желтую бумажку {Желтая бумажка — то есть рубль.}, сунула ему в руку.
Бумажка произвела свое действие. Урядник и без того жалел, что связался с сумасшедшим дедом, он его выпустил из рук.
— Слушай, дед! — спокойнее уже, но с большим достоинством сказал урядник. — Только уважаю твою старость да твою внуку. А то бы ты у меня знал, где козам роги правлят!
Старик и сам, опамятовавшись немного, струсил, а потому и прошептал:
— Простiть, ваше благородiє!
Урядник плюнул в ответ и хлопнул дверьми. Тронулись сани и подъехали к третьей хате, но тут баба оказалась самая толковая и бывалая. Она прямо начала торговаться. Порешили на четырех злотых {Злотый — монета (15 копеек).}, куске воску и четырех фунтах меду (у бабы была пасека).
Таким образом двигалась медленно по селу процессия, не пропуская ни одной хаты, повторялись приблизительно схожие сцены и собиралась, по удаче, большая или меньшая лепта. Поплатившиеся сходились друг к дружке, передавали свои огорчения и шли за радою в корчму. Здесь к вечеру собралась порядочная толпа. Неудовольствие росло. Слышались уже протестующие крики:
— Що се за здирство? Такого ще й не чували! Їздить по селу з мертвяком, як кацап з крамом, та й обдира кожну хату!
— А со ви мовците отому гаспиду? — научал толпу Шмуль. — iдiть до батюски, росказiть йому все, та й уже! Я сам буду свiдчити!
— А й справдi, що мовчать? Ходiм! — кто-то крикнул решительно.
Толпа заволновалась и двинулась к батюшке, тот принял дело к сердцу и сейчас же послал письмо к становому.
Между тем поезжане делали визиты до самых сумерек с страшным гостем. Даней набралось достаточно: куски холста, воску, решето сыру, яиц, масла, а в кармане — множество пятаков и злотых. Поработавши день, наш остроумный урядник стал табором посреди улицы на ночь и послал сотрудников по горилку. Устроилась пирушка. Поздно уже совершенно пьяный заснул он, мечтая о завтрашнем дне, сколько соберет он с другой половины села…
Чем кончилось дело — не известно.
Подготовка текста — Лукьян Поворотов