В.В. Розанов
В.В. Розанов
Остроумие среди крови
Остроумие среди крови
Остроумие среди крови, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Нравственное слабоумие, двуличность и даже троеличность людей есть настоящая причина скверных времен, какие мы переживаем. Кн. Евг. Трубецкой, который в ‘Москов. Еженедельнике’ имел мужество ударить бичом негодования по революционным убийцам, как бы спохватившись, что он зашел слишком ‘вправо’ и, пожалуй, лишился ‘доверия общества’ и ‘симпатий’ молодых людей и юных дев в шлеме Паллады Афины, напечатал в ‘Русск. Вед.’ письмо к А.И. Гучкову, где, выражая негодование за одобрение им последнего ‘Правительственного сообщения’, ядовито спрашивает его, принадлежит ли он, Гучков, ‘к партии мирного, или военного, обновления’. Острота имела цель ударить в военно-полевые суды и вместе в партию мирного обновления. ‘Речь’, которая сама остроумием не обладает, поместила целую передовую статью с изумлением к этому остроумию, — без всякого содержания и именно только с изумлением и чтобы перепечатать все эти словечки.
Кн. Евг. Трубецкой, с своим остроумием насчет ‘военного обновления’, не хочет понять того, что есть разница между профессором, мирно пописывающим статейки в своем кабинете, и ответственною государственною властью, которая обязана обеспечить населению покой, — хотя бы вооруженною силою. Государство, как прекрасно определил покойный Б.Н. Чичерин, есть ‘организованное отечество’. Принимая во внимание Рим, прототип государства, мы дорисуем определение Чичерина, сказав, что государство есть и ‘вооруженное отечество’. В понятие его входит вся теплота отечества и вместе вся сила, принудительность и гроза оружия. Армия есть постоянное указание, что закон вооружен. Нормальное население любит отечество и повинуется ему добровольно, исключительные отбросы его принуждаются к повиновению судом и полициею. Однако за чиновником и судьею стоит солдат с ружьем, который мирен до тех пор, пока никто не подымает палки на судью и чиновника. Раз это совершилось, и судья и чиновник отходят в сторону, предоставляя напавшей стороне иметь дело с солдатом. Собственно революционеры и их прихвостни напоминают того бессильного алкоголика, который кричит и жалуется на ‘оскорбление его действием’ не от боли и попранного своего права, а оттого, что ему, пьяному и бессильному, держат крепко руки и не дают самому никого оскорбить. Полное бессилие — и от этого яростная злоба. Когда вспыхнуло вооруженное восстание в Москве, тогда и кн. Е. Трубецкой, и грядущие ‘кадеты’ пописывали ‘хронику событий’ без особенной ярости на восставших, пописывали, ухмылялись и ждали, что из сего выйдет, как справится правительство с вооруженной шайкой. Через военно-полевые суды правительство никак не дает алкоголикам-политикам сокрушить его, отсюда их бешенство, — ‘зачем солдат мешает?’. Военно-полевые суды явились ответом на прямое требование самого русского общества, которое отказалось выносить тиранию ‘освободителей’ и потребовало удаления их, как хулиганов. При вооруженной защите городов гибнут третьи жертвы: это — самые печальные и ужасные случаи, но солдаты не могут не отвечать выстрелами на выстрелы, и вся эта кровь третьих жертв падает не на самозащищающееся ‘вооруженное отечество’, а на мародеров из революции, которые нападают не в чистом поле, с оружием на оружие, а стреляя из толпы, из частных домов и тем самым подставляя толпу под ответные выстрелы, которые не могут не быть тогда судорожными, негодующими, — да и которых вообще не может не раздаться. Все дети, все женщины, все мирные жители, погибшие в ‘освободительном движении’ на улицах и площадях, погибшие от бомб, браунингов и от ответных залпов, погибли всецело и единственно от ‘освободителя’, без малейшей вины государства, без вины войск и солдат: это — щит революции, выставленный трусами вперед, по которому и забарабанили пули. Кто же виноват, стреляющий ли солдат или храбрый революционер, сделавший без спроса и разрешения из обывательских груд себе баррикаду? Да, революционеры построили именно баррикады из живой уличной толпы, из живого мяса людей, ни малейшего желания не имеющих принимать участия в сумятице: и когда их баррикады рассыпаются, они вопят: ‘Смотрите на правительство! Оно стреляет в неповинных!!’ Не люди, а людишки живут в наше время: и ни один кадет, ни благородный ‘человеколюбец’ Евг. Трубецкой не крикнули им: ‘Как вы смеете брать себе мишенью, защитою неучаствующих третьих лиц, толпу из женщин и детей, и направлять выстрелы солдат не в свою воюющую грудь, а в грудь этих прохожих?’
Кн. Е. Трубецкой в обращении к г. Гучкову написал вовсе не гуманную и вовсе не остроумную статью, а самую шаблонную, и не в интересах России и сохранения чьей бы то ни было крови, а единственно в интересах сохранения своей репутации. Уж в такое время мы живем! Филипп Egalite первой французской революции высовывает свою физиономию из каждого переулка и всякой редакции. ‘И нашим, и вашим’, ‘С кочки на кочку’ — странствуют наши политические зайцы, еще вчера пописывавшие ‘О Граде Божием’ Бл. Августина’. Жалкое время!
Впервые опубликовано: Новое Время. 1906. 7 сент. No 10950.