ОСИРОТЕВШАЯ ТРИБУНА
ОСИРОТЕВШАЯ ТРИБУНА
* * *
* * *
Д. КАЛЬМ.
‘Литературная газета’, экстренный выпуск, 1930
Осиротевшая трибуна, Кальм Д., Год: 1930
Время на прочтение: 3 минут(ы)
На площадях, на улицах, на стенах домов белые большие афиши. О литературном вечере в Политехническом музее. На белых афишах имена ленинградских и московских писателей. И среди них — имя Маяковского.
Но траурная рамка в сегодняшних газетах навсегда замкнула его портрет…
Знакомые широченные плечи сегодня не раздвинут створок двери, ведущей на эстраду. Могучим размахом не распахнется пиджак, чтобы за единой скрыть заткнутые за пояс руки. Примятая папироска не запрыгает в уголке рта. И мощный бас не загремит с трибуны разорванным строфами стихов.
Маяковского нет…
В этой самой аудитории,— говорит г. В. Сутырин — которая так часто бывала местом поэтического и общественного триумфа Владимира Владимировича Маяковского, сегодня прозвучит первое слово, посвященное его памяти.
Что произошло с этим необыкновенно бодрым человеком, с этим большим, подлинно советским революционным писателем, так, что могло привести его к самоубийству? Письмо, которое он оставил всем нам, говорит, что ‘любовная лодка разбилась о быт’. Такое объяснение многих не удовлетворяет. Знавших Маяковского по его огромному — количественно и качественна — творчеству это объяснение кажется или неправдоподобным, или недостаточным, или наконец таким, что в связи с ним возникает огромное количество вопросов. То, что называется личной жизнью, стояло у поэта Маяковского на десятом плане. Он ненавидел мещанство и в целом ряде произведений издевался над маленьким жалким миром индивидуалистических чувств.
Был ли Маяковский поэтом революции? Без сомнения найдутся люди, которые будут злорадствовать по поводу его самоубийства. Они будут утверждать, что революционное творчество Маяковского было только наигрышем, неискренний приспособленчеством к требованиям времени. Но всякий, кто захочет быть сколько-нибудь честным, должен прижать этих людей клеветниками, суб’ективно или об’ективно выражающими идеи наших классовых врагов. Творчество Маяковского могло страдать какими угодно дефектами, но одно громадное его достоинство несомненно — предельная искренность.
Маяковский ушел от нас в расцвета своих творческих сил. За последние полтора — два года он обнаружил способность подняться на новые и еще более высокие ступени художественного творчества.
Вступление к его последней поэме, под заголовком ‘Во весь голос’, напечатанное в журнале ‘Октябрь’ и зачитанное им вместо политической речи на недавней конференции МАПП, написано действительно ‘во весь голос’.
Но нам казалось,— говорит тов. Сутырин,— что Маяковский, назвав так это стихотворение, недоучел еще всей силы всех возможностей своего голоса. И он доказал бы это, если бы остался жить. Нет и не может быть речи о какой-либо разладе с жизнью, о каком-либо ‘закате’. Маяковский был до последнего момента искренним и большим поэтом революционней армии.
Зарубежная пресса, капиталистическая и белоэмигрантская, в откликах на смерть Маяковского несомненно станет утверждать, что новая жизнь в СССР оказывается губительной для всякого таланта. И это, пожалуй’ будет самым лучшим подтверждением того, что именно старый мир отнял у нас Маяковского, а не новая жизнь.
В свое время Маяковский выступил под знаменем анархического индивидуализма. Но, тогда как выступившие одновременно с ним заграничные футуристы во главе с Маринетти скатились впоследствии к фашистской реакции, русские футуристы с первого дня революции встали по эту сторону баррикады. И, в частности, Маяковскому удалось сразу понять, что единственно правильный путь — это путь пролетарской революции, а не путь футуризма. Вот почему он об’явил войну не только старому миру, но и индивидуалистическому анархизму и пытался опозорить те самые святыни, которым он поклонялся в первые годы своей поэтической деятельности. При всей своей бешеной ненависти к старому миру он недоучел всей его силы, пренебрежительно отнесся к этому, еще очень мощному врагу. Когда ему казалось, что он уже обеими ногами стоит в новом мире, старый мир отомстил за себя, наложив на поэта свои цепкие лапы.
Таков основной вывод, который над хочется сегодня сделать,— говорит тов. Сутырин, Наша революционная литература и наш массовый читатель сделает лучшее дело в память Маяковского, когда будет еще более решительно, еще более непримиримо ‘строить в боях социализм’.
Собравшиеся почтам память покойного вставанием.
Стихи Маяковского читали ленинградские гости: тт. Б. Лихарев, О. Форш, Н. Браун, К. Федин, Л. Сейфуллина, А. Толстой.
И в аудитории Политехнического музея вновь зазвучали гремящие строфы, которые так много раз читал Маяковский с этой, осиротевшей теперь, трибуны.
Ив. Никитин, В. Саянов, О. Форш, А. Прокофьев, Л. Сейфуллииа, Б. Лихарев, К. Федин, И. Садофьев, А. Толстой читали свои произведения.
Но вечер ленинградских писателей стихийно превратился в вечер памяти Владимира Владимировича Маяковского.