ОШИБКА.
ОШИБКА.
(Случай, или прологъ повсти.)
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
VII.
VII.
VIII.
VIII.
Ошибка, Галахов Алексей Дмитриевич, Год: 1846
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Погода стояла ужасная. Снгъ и дождь падали на грязныя мостовыя, порывистый втеръ, прихотливо измняя свое направленіе, сбивалъ шапку съ пшехода и накрывалъ его огромнымъ воротникомъ шинели. Ужь около мсяца, какъ солнце спряталось за густыя, быстро идущія тучи, со всхъ сторонъ закрывшія небо. Въ три часа становилось темно. Вечеромъ, тусклые фонари печально мерцали въ почтительномъ другъ отъ друга разстояніи. Всего досаднй было, что иногда къ ночи облака раздвигались, общая, повидимому, лучшій день, но раннимъ утромъ упорный дождь снова стучалъ въ окна и будилъ обманутыхъ жителей. Самые терпливые теряли наконецъ терпніе, самая отчаянная веселость начинала смотрть сентябремъ.
Однимъ изъ такихъ сентябрскихъ дней я вышелъ со двора въ печальномъ расположеніи духа. Туманной, непроницаемой пеленою висли тучи надъ городомъ, посылая ему обильную дань снга и дождя. Потоки воды лились съ желзныхъ крышъ на троттуары. Я отчаянно шагалъ по грязи, желая пройдти какъ-нибудь, за невозможностію пройдти лучше. Но какъ не способенъ человкъ сваливать вину своихъ душевныхъ движеній на перемны погоды, однакожь я чувствовалъ, что главная причина моей горести находилась не тамъ, въ шумномъ дожд и безпокойномъ втр, а здсь, внутри меня-самого, въ моемъ сердц: другъ мой ухалъ на два года за границу.
Знакомые наши говорили, что мы влюблены другъ въ друга. Не знаю, на сколько можно допустить справедливость ихъ замчанія, но что любовь была между нами — это врно. Въ моей къ нему привязанности сливались различныя чувства. Началась она почтеніемъ, перешла въ благодарность. Дружба, въ которую входитъ извстная доля влюбленности, беретъ тмъ самымъ верхъ надъ любовью, въ которой не всегда бываетъ дружба. Я понялъ, что истина и долговчность дружескихъ связей заключаются въ нравственныхъ достоинствахъ друзей, и что если не всегда любишь того, кого уважаешь, то необходимо уважать того, съ кмъ хочешь подружиться, былъ старше его, онъ былъ лучше меоя. Въ его жизни, какъ въ прекрасномъ свидтельств прекраснаго, черпалъ я примры для своего поведенія. Онъ умлъ ровнымъ шагомъ идти по дорог жизни, не поддаваясь мимоходнымъ случайностямъ. Къ нему прибгалъ я всякій разъ, когда надобно было учиться сохранять достоинство передъ людьми, неимющими достоинствъ. Къ нему же, къ этому спокойному и благородному человку, шелъ я за вдохновеніемъ душевной силы, которая не сходила на меня ни при торжеств враговъ, ни отъ побды надъ врагами.
Отъзжая за границу, онъ подарилъ мн свой портретъ, чрезвычайно-схожій, хотя написанный не первокласснымъ живописцемъ. Мн даже нравилась эта блдность, которую художникъ сообщилъ лицу его, можетъ-быть безъ всякаго умысла. Таковъ, дйствительно, былъ другъ мой въ печальную минуту разлуки, когда мы провожали его съ желаніями и слезами. Онъ и самъ плакалъ, такъ рдко позволявшій себ плакать: возвышенная душа его противилась поспшному выраженію чувствъ, тмъ меньше замчаемыхъ, чмъ боле они глубоки.
Черезъ два дня посл его отъзда, я отправился къ золотыхъ-длъ-мастеру заказать серебряный ободокъ, для овальнаго, величиною въ четверть портрета. На глухой звонъ колокольчика выбжалъ мальчикъ и просилъ подождать хозяина, чмъ-то занятаго. Въ ожиданій, началъ я разсматривать висящія на стн картинки, изъ которыхъ многія были очень-забавны. Такъ, на-примръ, одна изображала тощую, старообразную дву, которая, въ бломъ плать и желтой шляпк, прыгаетъ черезъ розовый кустъ, а стоящій съ боку селадонъ, завитый какъ барашекъ, указывая на нее пальцемъ, говоритъ съ нжностію: c’esi tout—fait un papillon! Глупыя лица, неестественныя ихъ положенія и уморительныя надписи до того меня заняли, что я чуть-чуть слышалъ, какъ снова зазвенлъ глухой колокольчикъ, какъ отворилась дверь и кто-то вошелъ въ магазинъ. Сбжавшій сверху хозяинъ завязалъ разговоръ съ новымъ лицомъ, къ которому я стоялъ спиною. Пріятный, тихій голосъ отдлялся отъ хозяйскаго хриплаго баса. До меня стали долетать слова ихъ разговора. Вниманіе, долго прикованное къ топорной работ маляра, перешло потомъ на новый предметъ. Я обернулся — и глаза мои встртились съ глазами молодой двушки…
Что за милое лицо! какіе прекрасные голубые глаза! Очаровательная томность, въ нихъ разлитая, казалась временнымъ ихъ гостемъ. Можно было догадываться, что какой-нибудь печальный случай согналъ съ ея лица румянецъ и навялъ на него непривычную задумчивость. Высокій лакей почтительно стоялъ у стеклянной двери, а она, торопливо и тихо, объяснялась съ золотыхъ-длъ-мастеромъ. отдавъ ему что-то завернутое въ бумажк.
— Очень-хорошо, отвчалъ мастеръ.
— Когда жь это будетъ готово?
— Черезъ недлю. Какъ прикажете: доставить къ вамъ?…
— Нтъ, нтъ, я сама заду или пришлю человка.
— Очень-хорошо. Позвольте же записать. Фамилія ваша? спросилъ онъ, взявъ карандашъ въ руки.
Незнакомка взглянула на меня. Я не спускалъ съ нея глазъ.
Она тотчасъ опустила вуаль и сказала такъ тихо, что не только я, стоявшій отъ нея шагахъ въ пятя, но и самъ хозяинъ почти ничего не слыхалъ.
— Какъ? повторилъ послдній, подставивъ лвое ухо.
Незнакомка, примтно смущенная, еще разъ взглянула на меня, какъ-бы наблюдая за моею неприличною внимательностью, и потомъ произнесла… Можете представить себ мое изумленіе, когда я услышалъ мою собственную фамилію,— разумется, въ женскомъ окончаніи.
Это заставило меня сдлать движеніе впередъ. Я подступилъ шага за два въ незнакомк, но она почти выбжала изъ магазина. Лакей проворно слдовалъ за нею.
Я обратился къ хозяину.— Скажите, пожалуйста, какъ фамилія этой двушки… или дамы?
— А вотъ, извольте посмотрть. Онъ подалъ мн клочокъ бумажки, за которомъ записывалъ. Точно: моя фамилія. Это, просто, изумительно!
— Вы знаете ее? спросилъ я.
— Нтъ, въ первый разъ вижу.
— Гд она живетъ?
— Не знаю.
— За чмъ она прізжала?
— Заказала сдлать золотое колечко и вставить вотъ эти волосы.— Мастеръ развернулъ блую, тщательно-сложенную бумажку, и показалъ мн прекрасные черные волосы.
— Когда она будетъ у васъ?
— Сказала, черезъ недлю. Сама задетъ или пришлетъ человка.
— Хорошо, я тоже заверну къ вамъ черезъ недлю. Я отдалъ ему портрета и объяснилъ, что нужно сдлать.
Когда я вышелъ изъ магазина, не было уже и слдовъ кареты, въ которой прізжала незнакомка. Я уврился, въ этомъ, посмотрвъ внимательно на вс четыре стороны. Что за чудо! думалъ я дорогой. Какимъ образовъ, живучи въ Москв двадцать лтъ, я не зналъ о существованіи особы, а можетъ-быть и особъ, носящихъ мое потомственное имя? Другіе счастливы на однофамильцевъ и знакомятся съ ними, по-крайней-мр, по вывскамъ, но моя фамилія, какъ рдкій экземпляръ, не имла себ подобныхъ: иначе я узналъ бы объ этомъ немедленно при такомъ множеств знакомыхъ. Удивительно странно! Надобно отъискать незнакомку, чего бъ это на стоило. Быть-можетъ, судьба посылаетъ мн прекрасную родственницу, которая полюбитъ меня какъ брата. Вотъ ужь опять любовь! Мн, право, стыдно. Къ случайной встрч я привязываю мысль о сердечной тревог, безсмнной моей мучительниц. Пора, наконецъ, одуматься и хоть на четвертомъ десятк оставить безумныя преданности безумнымъ мечтаніямъ.
Цлую недлю я бредилъ миловиднымъ личикомъ блондинки, доискиваясь ключа къ странному случаю. Я даже пренебрегъ своими занятіями по служб, не смотря на взъискательность новаго начальника. Каждую почти ночь разгоряченная фантазія тревожила меня смутными грезами. Иногда мн снился печальный другъ, и его прощальныя объятія, потомъ лицо друга принимало образъ смющейся двушки: эта двушка была прекрасная незнакомка, то настигалъ я убгающую отъ меня блондинку, которая превращалась въ карету, съ длиннымъ лакеемъ на запяткахъ… лакей дразнилъ меня языкомъ, дальше, исчезали карета, другъ и красавица… я стою въ гостиной, передъ портретомъ моего друга… всматриваюсь: ободокъ на портрет не ободокъ, а кольцо, съ черными волосами въ средин… черезъ минуту кольцо становилось миньятюрнымъ портретомъ незнакомки.
Такъ прошла долгая, скучная недля, въ-теченіе которой я разъ двадцать побывалъ у золотыхъ-длъ-мастера. Въ восьмой день посл незабвенной встрчи, окончивъ дла свои, я стремглавъ полетлъ къ магазину и такъ сильно отворилъ день, что хозяинъ выбжалъ въ испуг.
— Ну, что?
— Портретъ вашъ готовъ.
— Не то: я спрашиваю, была ль у васъ та барышня?…
— Съ полчаса назадъ приходила отъ нея двушка.
Я ударилъ кулакомъ по прилавку.— Какъ же вамъ не стыдно Не удержать ее!
— Она ужасно торопилась, говоритъ: приказали немедленно воротиться.
— Какъ же ея фамилія? гд она живетъ? у кого?
— Не знаю, она ничего не сказала.
— Да вы бы спросили!
— Спрашивалъ,— не сказываетъ.
— Ахъ, Боже мой, какъ это досадно! какіе вы недогадливые! По-крайней-мр, скажите, въ которую сторону пошла двушка.
— Направо… или нтъ, налво… нтъ, позвольте: точно направо.
Прекрасныя показанія! Я бросился изъ магазина, но на улиц, какъ нарочно, не было въ то время ни одной женской души. Пославъ къ чорту всхъ попавшихся мн мужчинъ, изъ полномъ отчаяніи направилъ шаги къ своей квартир. Долго ли шелъ я, не помню, не помню даже, чтобъ встртился со мною хоть одинъ знакомый. Я только тогда вышелъ изъ задумчивости, какъ при поворот съ главной бульварной аллеи въ боковую дорожку наткнулся на даму, которая вела за руку миловидную двочку, за ними слдовалъ лакей. Я началъ извиняться, она пристально посмотрла на меня, и вдругъ мы вскрикнули почти въ одинъ голосъ:
— Владиміръ Петровичъ!… Анна Дмитріевна!..
— Какъ давно я не видалъ васъ!
— Ровно восемь лтъ. Тогда я была барышней, теперь я барыня. Вотъ дочь моя, Зиночка. А вы? все еще свободны?
— Ахъ, да!
— Чудныя дла творятся на свт: свободны — и вздыхаете! Предоставьте это право людямъ связаннымъ… напримръ, замужнимъ женщинамъ. Но бульваръ не мсто для искреннихъ разговоровъ.. Прізжайте къ намъ завтра, въ восемь часовъ, на дтскій балъ.,
— На которомъ не будетъ дтей?
— Вы угадали. Я отрекомендую васъ моему мужу.
— Человку почтенному?
— О, въ высочайшей степени! Я только до-сихъ-поръ еще не ршила, какого рода эта почтенность или почтеніе. Прізжайте же непремнно. Обрадуйте меня этимъ: вдь вы когда-то меня жаловали.
— Скажите: любилъ.
— Ну, хорошо, хорошо! Вы должны сдлаться нашимъ другомъ. Для васъ мы всегда дома.
Она сказала мн свою квартиру — и мы разстались.
Анна Дмитріевна была славная двушка. Въ ней соединялись рдко-соединяемыя качества: удивительная доброта души съ мткою насмшливостью сатирика. Никто лучше ея не умлъ отъискать смшной или слабой стороны окружавшихъ людей и выразить ее въ лицахъ, Каждый знакомый получилъ отъ нея особенное прозваніе, очень-врно характеризующее его главное свойство. Сестры называли ее своимъ домашнимъ шутомъ и любили безъ памяти. Любовь была заслуженная: Анна Дмитріевна забывала все, даже свою страсть къ насмшкамъ, когда надобно было помочь ближнему, принять участіе въ его горести, раздлить его радость. Тогда она выказывала истинную полноту любящаго сердца, завидную преданность друзьямъ. Сколько разъ наказывали ее за чужіе проступки, которые она брала на себя, чтобъ защитить виноватыхъ! Дтскія жертвы, неважныя сами-по-себ, важны своею искренностью, он свидтельствуютъ о нравственныхъ наклонностяхъ. Одного только знакомаго пощадили стрлы ея насмшекъ: это былъ я. Зато и доставалось ей отъ сестеръ за такое предпочтеніе не даромъ. Отважная съ другими, она робла и краснла при мн, а при отъзд моемъ въ деревню, къ отцу, оказала слишкомъ-замтную чувствительность. Мадамъ Ж., гувернантка Анны Дмитріевой, говорила мн что-то о ней, какъ о такой двушк, которая можетъ быть выгодной невстой и прекрасной женой, но я не обратилъ на ея слова большаго вниманія. Что мшало мн пріобрсть выгодную невсту и прекрасную жену — ршить трудно. Я думаю, самая обыкновенная причина: мы ищемъ далеко близкаго счастія. Впрочемъ, дло не въ этомъ, дло въ томъ, что за Анну Дмитріерну присватался богатый, довольно-чиновный и очень ограниченный человкъ. Родители выдали ее замужъ, и она сдлалась богатой госпожей. Вотъ и вся исторія.
Когда я пришелъ къ Анн Дмитріевн, такъ-называемый дтскій балъ сіялъ въ полнот своего блеска. Хозяйка представила меня своему супругу, который тотчасъ подошелъ ко мн съ карточкой и крайне удивился, узнавъ, что я не играю ни въ вистъ, ни въ преферансъ, ни въ бостонъ. ‘Какъ! неуже-ли вы не играете? Что жь вы длаете вечеромъ?’ Чрезъ нсколько времени, онъ снова атаковалъ меня теми же вопросами: ‘Такъ вы не играете въ карты? Это, право, странно. Вамъ должно быть очень-скучно вечеромъ?’ Говорятъ, что на другой день бала онъ то же самое повторилъ жен своей: ‘Вообрази, Annette: онъ не играетъ въ карты! Что жь онъ вечерами-то длитъ?’
Я выбралъ уголъ залы, гд было поменьше толкотни, умстился на спокойномъ кресл и началъ любоваться добровольными сумасшествіями, такъ назвалъ кто-то наши общественные танцы. Однакожь, эти наблюденія скоро мн наскучили: одни и т же пріемы, одни и т же условныя движенія, ничего свободно-граціознаго или искренно-веселаго, я схватилъ Диночку, которая бжала куда-то, живая, рзвая, хорошенькая какъ Амуръ, посадилъ ее къ себ на колни и началъ болтать съ ней всякій вздоръ. Черезъ полчаса, подошла къ намъ Анна Дмитріевна.
— Полноте болтать съ моей дочерью, господинъ философъ! Я хочу, чтобъ у меня вс прыгали.
Она схватила меня за руку и потащила на противоположный конецъ комнаты.
— Вотъ вамъ дама, гувернантка Зиночки. Лида, прошу танцовать съ этимъ кавалеромъ.
Я чуть не вскрикнулъ отъ радости узнавъ въ Лид мою незнакомку. Онъ также завтно встревожилась и тотчасъ подала мн руку.
— Ну, что жь вы стоите, какъ вкопаный? продолжала Анна Дмитріевна.— Ритурнель ужь съиграли. Извольте искать себ vs—vs.
— Мн кажется… началъ я, смотря на Лиду. Но Лида поспшно пожала мн руку, приглашая къ молчанію.
— Что вамъ кажется? спросила Анна Дмитріевна.
— Мн кажется, что я… забылъ фигуры.
— Вздоръ какой! Лида вамъ покажетъ. Ступайте.
Музыка начала играть, и мы вошли въ кругъ танцующимъ.
Догадки мои оправдались. Лида не создана для продолжительной горести. Хотя она конфузилась, видя подл себя кавалера, который встртилъ ее въ магазин и принялъ невольное участіе въ какой-то тайн ея жизни, однакожь, я напрасно искалъ на лиц ея прежней блдности, а въ глазахъ прежней томности. Танцовала она очаровательно, выказывая каждымъ движеніемъ чудо врожденной граціи. Этого мало: на миломъ, одушевленномъ лиц Лиды начертано было сознаніе богатыхъ даровъ природы, такая увренность въ своемъ достоинств, которая связываетъ руки зависти, поражая ее силою прелести. Кавалеры нашей кадрили поубавили вниманія къ своимъ дамамъ, дамы въ недоумніи смотрли на опасную соперницу. Я не сводилъ съ нея глазъ и часто забывалъ фигуры. Взаимное положеніе наше было довольно-затруднительно. Мы держали разговоръ на общихъ мстахъ, по разнымъ причинамъ: я боялся нескромнымъ вопросомъ или намекомъ оскорбить застнчивость встревоженной двушки, она не охотно мн отвчала, боясь поворота рчи на свиданіе наше въ магазин, и потому безпрестанно обращалась къ Зиночк, неподалеку стоявшей, находя всегда что-нибудь сказать ей. Только въ послдней фигур, она робко взглянула на меня и сказала тихимъ голосомъ:
— У меня есть къ вамъ покорнйшая просьба.
— Тысячу вмсто одной! Что имъ угодно?
— Не сказывайте Анн Дмитріевн, что вы видли меня у золотыхъ-длъ-мастера.
— Я могъ бы сказать это по разсянію, не находя нужнымъ скрывать вашей встрчи, но теперь никто о ней не узнаетъ.
— Покорно васъ благодарю… Безъ сомннія, поступокъ мой и просьба кажутся вамъ очень-странными?.. Но я должна была такъ сдлать, мн нельзя было сдлать иначе…
— Позвольте и мн объявить вамъ мою покорнйшую просьбу.
— Что вамъ угодно?
— Танцовать съ вами вс слдующія кадрили.
— Съ большимъ удовольствіемъ.
Когда кончилась кадриль, толпа пріятелей окружила меня. ‘Съ кмъ ты танцовалъ?’ спросилъ одинъ изъ нихъ.
— Не скажу.
— Что за вздоръ! подхватили другіе.— Вдь мы узнаемъ же.
— Какъ же вы узнаетет?
— Пригласимъ ее танцовать.
— Опоздали: она ангажирвана мною на весь вечеръ. Вы слпорожденные, продолжалъ я, замтивъ удивленіе и досаду молоджи: вы не видите сокровище, предпочитаете куколъ живому, прекрасному лицу. Вообразите же мое торжество: я буду танцовать съ ней, а вы будете злиться! Это иметъ свои пріятности.
— Полно шутить, уступи мн ее на одну кадриль.
— Ни на четверть кадрили. Вы пpoвинились, и должны понести заслуженное наказаніе. Каждая ошибка требуетъ очистительной жертвы.
— Надобно же поправить ошибку.
Другъ мой! сказалъ я торжественнымъ голосомъ, принявъ на себя важный видъ и пародируя слова Гамлета:— есть такія ошибки, которыхъ не поправитъ никакая философія.
Посл трехъ или четырехъ кадрилей, подошла ко мн Анна Дмитріевна.
— Браво, господинъ философъ! вы оказываете большіе успхи.
— Это временная охота… исключеніе… я танцую по особенному случаю…
— О, я знаю васъ, господа-мужчины! Гордость ваша не позволитъ вамъ остаться въ ряду обыкновенныхъ смертныхъ, довольствоваться ходомъ обыкновенной жизни. У васъ во всемъ исключеніе: исключеніе въ дружб, исключеніе въ любви, исключеніе въ ненависти. Позвольте узнать, къ какому роду принадлежитъ ваше теперешнее исключеніе?
— Скажите, какъ фамилія вашей гувернантки?
— Лоскина. Она живетъ у меня съ мсяцъ. Не правда ли: она очень-мила? — Прелесть!. она здсь первая красавица… посл васъ.
— Merci за комплиментъ, вы большой мастеръ на любезности.
Лоскина! повторялъ я про-себя, затверживая это легкое имя. Фамилія мн вовсе-незнакома. Для чего же Лида не сказала ея въ магазин? Зачмъ взяла мою фамилію? Какъ ее узнала?.. Случай принималъ боле и боле интересную завязку, я терялся въ догадкахъ.
Танцы длились до двухъ часовъ. Мы много говорили съ Лидой, но о встрч въ магазин не было ни слова. Кончивъ послднюю кадриль, она обратилась ко мн съ очаровательной улыбкой: ‘позвольте узнать, съ кмъ я имла удовольствіе провести такъ пріятно вечеръ?’
Спрашиваютъ ли объ имени, когда время проведено пріятно?.. Впрочемъ, если вамъ угодно — я…
Пусть читатель представитъ теперь изумленіе Лиды, когда она услышала мою фамилію, которою воспользовалась у золотыхъ-длъ-мастера. Она вся вспыхнула и хотла что-то сказать, но толпа гостей, хлынувъ изъ сосдней комнаты, разлучила насъ. Я ухалъ.
Черезъ недлю, на дтскомъ бал у Анны Дмитріевны было еще больше народа. Мн хотлось явиться до създа гостей, но какъ нарочно пріхалъ ко мн петербургскій знакомый и цлый часъ болталъ о сплетняхъ столичной литературы. Я грызъ ногти отъ нетерпнія и досады, видя, какъ уходитъ золотое время. Наконецъ, докучный поститель сжалился надо мной, и лишь-только онъ за двери, я полетлъ къ Анн Дмитріевн. Вхожу, ищу глазами Лиды: она увидла меня первая и привтливо кивала своею прекрасной головкой. Легкая улыбка мелькнула на губахъ ея: вроятно, казалось ей забавнымъ наше странное знакомство, моя фамилія, взятая за-прокатъ. Но я напрасно старался подойдти къ ней: она танцовала съ кмъ-то кадриль, потомъ другую, тамъ третью и четвертую. Я понялъ, что молоджь составила противъ меня заговоръ, отомщай мн успхъ перваго бала. Наконецъ, посл четырехъ кадрилей, которыя показались мн четырьмя днями, я подхожу къ Лид и почти сталкиваюсь съ какимъ-то офицеромъ. Говоря правду, офицеръ имлъ больше меня права, потому-что подошелъ первый, но Лида подала мн руку, сказавъ офицеру: я ужь ангажирована. Трудно вообразить мою радость отъ такого предпочтенія или обмана — какъ хотите.
— Правду говорятъ, начала она, покраснвъ слегка: — что въ жизни труденъ только первый шагъ. Одинъ проступокъ незамтно ведетъ за собой другіе. Прежде я взяла непринадлежащее мн имя, теперь позволила себ солгать: сказала, что вы меня ангажировали.
— Которое жь, отвчалъ я засмявшись:— изъ этихъ двухъ величайшихъ преступленій большее?
— Разумется, первое. Я прибгла ко второму по необходимости, чтобъ оправдаться передъ вами.
— Въ чемъ же? Служить, хотя невольно, помощью въ благородномъ дл (я не смю и не могу предполагать другаго), значитъ употреблять свое имя наилучшимъ образомъ.
— Видите ли: то дло, за которымъ я прізжала къ золотыхъ-длъ-мастеру, требовало тайны. Я знала, что мн завидуютъ, какъ очень-счастливому человку, что за мною присматриваютъ, какъ и прилично зависти, особенно зависти ревнивой. Пожалуй, услужливые люди взялись бы очернить меня во мнніи Анны Дмитріевны, которую я такъ люблю. Я нарочно выбрала дурную погоду, надясь не видать никого въ магазин, но, сверхъ чаянія, нашла васъ. Вы смотрли на меня пристально, даже очень-пристально, когда хозяинъ спрашивалъ мою фамилію. Мн стало совстно, страшно, и я ршилась назваться чужимъ именемъ: въ замшательств многое кажется позволеннымъ. Наканун того дня, какъ мы встртились, Анна Дмитріевна купила книжку, которую вы сочинили и которую мы читали долго вечеромъ: имя автора пришло мн на память, и я сказала его. Вотъ вамъ чистосердечная исповдь: вы не сердитесь?
— Напротивъ: благодарю судьбу, которая подсказала вамъ мою фамилію. Мое имя такъ неважно, что можетъ употребляться безъ всякихъ наградъ и процентовъ. Если угодно, я готовъ уступить вамъ его въ вчное и потомственное владніе.
— О, для этого надобно имть особенныя права, которыхъ у меня нтъ.
Я улыбнулся отвту Лиды, которымъ она дала замтить двусмысленность моихъ словъ, сказанныхъ, впрочемъ, такъ, безъ намренія.
— А вдь, признайтесь: въ нашей случайной встрч много не случайнаго. Надобно же было, чтобъ мы отправились изъ дома въ одинъ и тотъ же день, надобно было, чтобъ мы пришли къ одному и тому же мастеру, надобно было вамъ выбрать мою фамилію.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что судьба сводитъ людей не даромъ. На помощь человку она зоветъ другаго, нужнаго ему человка. До-сихъ-поръ, я служилъ вамъ только своимъ именемъ: въ послдствіи прійдется, можетъ-быть, послужить дломъ… Не смйтесь… а не шучу… Противъ воли, вы должны были посвятить меня въ свои тайны, вы слегка приподняли покрывало, которое лежитъ на интересномъ обстоятельств. Что же дальше?
— О, любопытство! И насъ еще упрекаютъ въ немъ! Скажите лучше, зачмъ вы приходили въ магазинъ?
— Заказывать рамку для портрета.
— Портретъ вашъ тоже изъ числа интересныхъ обстоятельствъ?
— Не такихъ, какъ вы думаете. Онъ другой цны и достоинства: я не промняю его на вашу обновку.
— Какую обновку?
— А вотъ за то колечко, которое у васъ на лвой рук.
Лида съ чувствомъ взглянула за кольцо и начала вертть его двумя пальцами правой руки. Потомъ сказала со вздохомъ: ‘пусть такъ!’ останемся каждый при своемъ, но останемся добрыми знакомыми.
По окончаніи кадрили, одинъ изъ моихъ знакомыхъ шепнулъ мн:
— Поздравляю тебя съ побдой. До твоего прізда, дама твоя танцевала очень-разсянно и безпрестанно поглядывала на дверь, а послднюю кадриль она была очень-внимательна… къ теб.
— Поздравь же меня и съ другой побдой: я не замтилъ и не хочу замчать этого, какъ ты говоришь, вниманія.
Но это были поспшныя слова притворной гордости: на самомъ же дл я былъ побжденъ неотразимою прелестью Лиды. Я чувствовалъ, что непредвиднно вошелъ въ очарованную сферу, которая окружаетъ каждую счастливо-организованную женщину. Та грація, которую Лида выказывала въ танцахъ, была не празднымъ обаяніемъ, не отдльнымъ качествомъ, независимымъ отъ другихъ свойствъ и безъ вліянія на другія свойства. Нтъ, вншняя красота ея согласовалась съ красотою внутренней, составляя такимъ образомъ полное изящество. Соединеніе рдкое, гармонія исключительная — одно изъ тхъ счастливыхъ исключеній, передъ которыми почтительно останавливается даже невжда. Въ другихъ женщинахъ какъ-то легко отдляешь видимыя прелести, или отдльно разсматриваешь невидимую прелесть души. Одна, красавица, поражаетъ роскошью тлесныхъ формъ, по отталкиваетъ легкомысленнымъ кокетствомъ или холодной надменностью пріемовъ, другая, при живости ума и любезности въ обращеніи, вовсе не красавица. Тамъ, слезы не идутъ къ правильнымъ чертамъ лица, здсь, улыбка портитъ граціозный обликъ. Ничего подобнаго не замчали въ Лид. Она была хороша въ каждомъ движеніи, тла, во всхъ состояніяхъ лущи. Вы уже любили ее, когда дивились ея красот, въ одно и то же время цы дивились ея красот и любили ее. Красота ея была нравственнымъ достоинствомъ. Счастливъ тотъ, кто назоветъ ее своею! любовь его никогда не истощится, онъ каждый день станетъ влюбляться въ свою жену.
Другая особенность Лиды выходила также изъ богатства ея природы. Эта замчательная двушка обращалась всегда къ свтлымъ сторонамъ жизни, и брала все, что-жизнь можетъ дать пріятнаго. Женщины, какъ существа слабыя, рдко врятъ добрымъ общаніямъ судьбы, вы должны непремнно утшать ихъ или надяться съ ними. Лида, напротивъ, не имла въ томъ нужды: она доврчиво шла за увлекающимъ ее предчувствіемъ, и предчувствіе всегда приводило ее къ счастію. Печать особенныхъ талантовъ, Свойство души, созданной для лучшаго изъ наслажденій для самонаслажденія. Какъ часто серьзный разговоръ оканчивался у ней смхомъ, тревожная мысль прерывалась улыбкой! Самая горесть ея (у кого нтъ горестей?), подобно элегіи Пушкина, изъ печальнаго тона переходила на веселые внуки, изъ мерцанія сумерекъ въ радостное сіяніе утра, то былъ легкій доразсвтный туманъ, встникъ лучшаго дна. Еслибъ надобно было изобразить Лиду, я представилъ бы ее не въ лучахъ неврной надежды, а въ внц исполненныхъ желаній. И потому, когда Лида устремляла на васъ свои умные голубые глаза, вамъ становилось весело: вы чувствовали, что на васъ устремлены не только глаза, но и веселая душа, вы думали, такъ смотритъ счастіе… если только оно смотритъ.
Для третьяго визита я не дождался танцевальнаго вечера, — и зачмъ бы сталъ я отлагать удовольствіе свиданія при жизни, бдной удовольствіями? Разв не сказала мн Анна Дмитріевна, приходите къ намъ во всякое время, для васъ мы всегда дома? А если она дома, то и Лида, безъ сомннія, также.
Добрый знакъ! слуга не счелъ за нужное доложить обо мн, а тотчасъ отворилъ двери, сказавъ, пожалуйте. Это хорошо. Я люблю гостепріимныхъ женщинъ, люблю, когда смотрятъ за меня, какъ на короткаго знакомаго, или какъ на роднаго, съ которымъ можно обходиться безъ чиновъ. Вхожу въ гостиную — никого нтъ! но въ сосдней комнат Зиночка танцовала подъ фортепьяно. Я догадался, что это классная комната и что Зиночка беретъ танцовальный урокъ. Въ полуотворенную дверь не видно было ни Лиды, ни фортепьянъ, стоящихъ въ сторон. Я только видлъ, какъ Зиночка старательно выдлывала на, одобряемая голосомъ Лиды.
— Кто такъ? спросила послдняя, замтивъ движеніе двери.
— Ахъ, это вы! вскрикнула весело Зина и бросалась ко мн за руки. Я поцаловалъ ее.
— Продолжайте, сказалъ я Лид, вставшей изъ-за фортепьянъ: — я буду кавалеромъ Зины.
Зина захлопала въ ладоши отъ радости.— Въ-самомъ-дл, это славно: вы протанцуете со иной кадриль, становитесь vis—vis…
Внезапный хохотъ прервалъ нашу забаву.—Дти! дти! говорила Анна Дмитріевна, стоя въ дверяхъ и помирая со смху вмст съ нами. Остается теперь мн пристать къ вамъ для комплекта. Я бы, пожалуй, и не прочь отъ этого, да мн некогда: спшу отправить письма на почту. Веселитесь же пока. Лида и Зиночка, препоручаю вамъ занимать гостя, а вы, милостивый государь, не смйте уходить не простившись.
— Зина всему виною, началъ я по уход хозяйки.— Зина — прелесть малютка! она маленькая Лида, или вы — большая Зиночка. Откройте мн, пожалуйста, продолжалъ я,— секретъ быстрыхъ успховъ Зины. Какимъ-образомъ вы легко достигаете того, къ чему другіе приходятъ рядомъ долгихъ трудовъ и непріятностей? Вы, врно, держите въ рукахъ свою ученицу.
— Я люблю ее — вотъ и весь секретъ. Вы угадали, что мн это очень-легко. Я не принуждаю себя любить, не употребляю чувства любви, какъ заран обдуманнаго средства. Тогда любовь моя потеряла бы чистоту свою, потому-что была бы съ примсью хитрости. Я люблю Зину — отъ-того, что люблю. Тамъ, гд я воспитывалась, два противоположныя побужденія отравляли наше ученіе, мы или боялись, что учитель дурно аттестуетъ насъ, за что насъ наказывали, или восхищались, что получимъ хорошій баллъ (техническое выраженіе?), за что насъ награждали. Я чувствовала, что это нехорошо, и ршилась пользоваться другими побужденіями, когда съ ученической лавки перейду въ наставницы. Успхъ оправдалъ мои правила: Зина учится прилежно, и въ добавокъ любитъ меня.
— Вы правы, тысячу разъ правы! Методы наградъ и наказаній прививаютъ юнымъ душамъ вредный страхъ, или еще боле вредное тщеславіе. Ученикъ готовитъ урокъ, потому-что боится не приготовить его: слдовательно, онъ лицемрить. Онъ исправенъ, потому-что желаетъ занять высшее мсто въ класс, опередить товарищей, стать во глав сверстниковъ: слдовательно, онъ опять лицемритъ. Какъ доврять лицемрному прилежанію, фальшивой охот къ наукамъ? Духъ гордости и страха противится общенію, сетъ раздоръ въ обществ, творитъ не ближнихъ, но соперниковъ или завистниковъ. Въ выигрыш отъ такого ученія могутъ, конечно, быть знанія, но останется также и нравственная зараза: родитель найдетъ въ своемъ сын или покорнаго отъ страха, или добраго изъ тщеславія, но всегда лицемра, всегда притворную покорность и притворную добродтель.. Нтъ ничего вредне такого направленія: мало того, что оно унижаетъ достоинство науки — оно какъ червь подтачиваетъ святыя наклонности дтей въ самомъ ихъ корн. Самое лучшее ученіе то, которое увлекаетъ дтей предметомъ науки и заставляетъ ихъ любить наставника, умвшаго увлечь наукой. Вы видите, что я ршительно съ вами согласенъ. Опытъ привелъ меня къ такому образу мыслей: кто вамъ внушилъ его?
— Они, своимъ примромъ.
— Опять они!.. но какъ же имя этого чародя?
Лида молчала.
— Имя его? повторилъ я. Полцарства за его имя!
— Не спрашивайте меня: я не должна сказать его. Мы дали другъ другу слово дорожить взаимною привязанностью. Я и такъ ужь виноватъ случайно замшавъ васъ въ тайну. Онъ думаетъ объ этомъ иначе. Онъ серьзно смотритъ на серьзное, и даже въ самомъ веселомъ расположеніи духа не позволитъ себ оскорбить невинной шуткой драгоцнное намъ обоимъ чувство.
— Пусть такъ! да будетъ по вашему! Вы владете особенною силою смирять непокорныхъ. Оставимъ его имя въ поко. Дло не въ имени. Но чувства требуютъ раздла. Конечно, вы не одинъ разъ привязывали ихъ къ крыльямъ втра или передавали лучамъ блднаго мсяца. Теперь судьба… безъ судьбы трудно объяснить наше знакомство смняетъ прежнихъ вашихъ повренныхъ и посылаетъ меня. Я нареченный вашъ наперсникъ.
— Чему вы сметесь? спросила Лида.
— Такъ, мн пришла на память французская поговорка.
— Какая? скажите.
— Пустяки. Какой-то французскій рифмоплетъ скропалъ два глупые стиха:
Celle qui aime son amant,
Aime aussi son confident.
Вы сердитесь? прибавилъ я, замтивъ, что Лида свела брови. У меня есть средство наказать провинившагося… я сейчасъ уйду.
— Останьтесь, сказала Лида, протянувъ мн руку.
Я схватилъ ее… кольцо, какъ досадное препятствіе, сверкнуло мн къ глаза.
Возвратившись домой, я взглянулъ на портретъ, который вислъ надъ диваномъ, въ гостиной — и мн стало совстно самого-себя, стыдно передъ отсутствующимъ другомъ, дв недли не видалъ я этого портрета и столько же времени не писалъ къ другу. Паукъ ужь началъ прилаживать паутину къ серебряному ободочку — я обмелъ ее…
Не такъ легко разорвать ткань постепенно-возрастающаго чувства. Сначала едва видное, какъ нити паука, оно крпнетъ съ каждымъ новымъ свиданіемъ и плотно охватываетъ безразсуднаго. Шутка и случай переходятъ къ настоятельное требованіе увлеченнаго сердца. И можно ль было не увлечься, когда вс благопріятныя обстоятельства за него, за это чувство: интересъ знакомства, легкость сближенія, могущество красоты, желаніе любить и достоинство любви! Какъ видно, Лида находилась подъ вліяніемъ сильнаго человка, который пріобщилъ ее своихъ даровъ,— и она чужое приняла за собственность, временное назвала врожденнымъ. Но еще не ршено, кто ближе къ ней по праву, кто больше ей приходится по плечу. Я чувствовалъ, что мы сошлись уже нкоторыми сторонами характера. Она любитъ говорить со мной — этого за первый разъ довольно. Притомъ же, у меня есть даръ откровенно восхищаться прелестями женщинъ: кому не нравятся такіе восторги? Самыя отчаянныя похвалы мои оправдываются тмъ, что он искренни: въ этомъ не только ихъ оправданіе, но и достоинство. Можно оставаться равнодушнымъ къ тому, кто выражаетъ ихъ, но не къ выраженію… Я еще не знаю, Лида, какого рода твое равнодушіе, но знаю, что мы оба откровенны… ты, какъ я, не люблю тайнъ и скрытности.
Наконецъ, плотная масса облаковъ сбжала за горизонтъ, и осеннее небо открылось въ блдно-холодномъ сіяніи. Легкій утренній морозъ приноситъ бодрость человку, веселй работа при свжемъ дыханія воздуха. Густой дымъ лниво уходитъ вверхъ, поздно-встающее солнце печально одаряетъ печальный уборъ деревъ, мертвые листья падаютъ на увядшую зеленъ и покрываютъ ее золотою сткой. Какъ хорошо гулять въ это время! Остальные дни ясной осени поспорятъ съ лучшими днями краснаго лта. Осенью не чувствуешь того утомленія, которое неизбжно въ лтній долгій зной: лишнимъ становится послобденный отдыхъ, и больше чмъ когда-нибудь хочется жить. Когда же лунная ночь вызоветъ васъ снова на прогулку, вы какъ-бы присутствуете при тихомъ успеніи земли. Картина ея наступавшей смерти возвращаетъ вашу мысль къ минувшей роскоши полей, и печальное ожиданіе дружится крпко съ пріятной памятью сердца. Вы улыбаетесь, пересчитывая т прогулки, которыя были, предполагая т, которыя будутъ… Безцнный другъ! помнишь ли восхитительныя окрестности Москвы, тотъ видъ съ крутаго нагорья на дальній лсъ и села, на рку и городъ? ту лстницу, которая отъ подошвы обрыва приводитъ къ веселому домику? и листъ серебрянаго тополя, на память сорванный? Не бойся: онъ и теперь еще лежитъ въ моей книг и часто радуетъ меня своимъ видомъ. Терпніе, ой другъ! Пусть пройдетъ эта долгая, скучная зима, и красота негибнущей природы наполнитъ сердца новымъ чувствомъ, какъ наполняетъ она цвты благоуханіемъ.
Въ семь часовъ вечера, Лида стояла въ зал, прислонившись къ большой стеклянной двери, выходящей на садовый балконъ. Деревья, въ половину лишенныя листьевъ, тянулись отъ балкона широкой аллеей, которая постепенно съуживалась, и тамъ, на самомъ конц ея, надъ вершинами крайнихъ деревъ, сіяла вечерняя звзда. Лучи мсяца изъ другаго окна падали на вылощенный паркетъ и освщали какимъ-то чуднымъ сіяніемъ прекрасное лицо Лиды. Я долго любовался ея положеніемъ. Наконецъ, она замтила меня и улыбнулась.
— Нсколько минутъ смотрю я на васъ и думаю: не вс цвты склоняютъ къ вечеру свои головки. Картина для меня новая: какъ хорошо отражается лунный свтъ въ голубыхъ глазахъ!
— Я смотрла не на мсяцъ, а на звздочку, которая вонъ тамъ блеститъ надъ деревьями. Говорятъ, что разлученные, смотря на одну и ту же звзду, вспоминаютъ другъ друга.
— Странно! я также смотрлъ на эту звзду, когда шелъ къ вамъ: слдовательно, мы вспоминали другъ друга.
— Да вдь это замчаніе относится къ тмъ, которыхъ нтъ съ нами, которые далеко-далеко…
— Лида, какъ узнать, кто отъ насъ близко или далеко! мы вс странствуемъ, мы вс, быть-можетъ, далеко отъ исполненія нашихъ желаній.
— Я люблю думать противное, хотя ваше можетъ-быть пугаетъ меня. Вы не добрый вщунъ, вы мн пророчите несчастіе.
— Сохрани Богъ! я отказываюсь врить возможности вашего несчастіи. По-крайней-мр, воображеніе мое не въ-силахъ представить такое неестественное, противозаконное положеніе.
— Это значитъ только, возразила засмявшись Лида: — что воображеніе ваше тупо.
— Нтъ, нтъ, продолжалъ я, какъ-бы оканчивая прерванную рчь: — за язык природы, Лида и счастье должны означать одно и то же. Несчастіе и Лида — какое ужасное противорчіе! Этого быть не можетъ, природа не создаетъ такихъ возмутительныхъ противорчій.
— Вы отчаянный faiseur de complimens. Не даромъ Анна Дмитріевна вчера сказала мн: ‘бойся этого человка!’ Я въ-самомъ-дл начинаю васъ бояться.
— Ничего не бывало: я простой докладчикъ вашихъ достоинствъ. Скромность мшаетъ вамъ ихъ видть: я бару должность нескромнаго зеркала.
— Пусть такъ: я готова согласиться съ вами для того только, чтобъ — съ вами согласиться. Я точно счастлива, потому-что не знаю за собою проступковъ и не чувствую упрековъ совсти. Другими словами, я живу справедливо.
— Вы дали совершенно-другое основаніе моимъ мыслямъ. Я говорилъ вовсе не то. Справедливость не зависитъ отъ счастія, но и счастье не зависитъ также отъ справедливости. Примръ передъ вами: кто справедливе Анны Дмитріевны? однакожь, счастлива ли она?
— По-крайней-мр, въ чистот совсти находитъ она утшеніе.
— Счастливые не требуютъ утшенія. Кто утшается, тотъ несчастливъ.
— Что же, по-вашему, нужно дли счастья?
— Для счастья, Зина, нужно одно только… быть счастливымъ.
— Но это не ршеніе вопроса, а тотъ же самый вопросъ: вы играете словами.
— Такъ кажется на первый взглядъ, а въ-самомъ-дл не такъ. Отвтъ мой показываетъ, что въ образованіи нашего счастія всего боле участвуютъ враждебные дары природы и всего мене наше благоразуміе. Средину между этими предметами занимаетъ благопріятное стеченіе обстоятельствъ. Лида посмотрла на меня пристально, потомъ ласково сказала: Я нахожу въ васъ сходство съ нимъ, онъ Почти такъ же думаетъ, какъ вы, я часто съ нимъ спорила. Есть еще и другое сходство…
— Какое?
— Вы оба заставляете скоро любить себя.
Я покраснлъ отъ радости, и потомъ, вздохнувъ, примолвилъ: по кто же любитъ меня?
— Спросите лучше: кто не любитъ васъ?
— Я хотлъ сказать: кто любитъ меня особенно?
— Недовольный человкъ! зачмъ рамъ особенная любовь?
— За тмъ, Лида, что я не понимаю любви не особенной. Любовь есть цвтъ жизни, а жизнь, какъ поэзія, требуетъ, чтобъ общее воплотилось въ одномъ. Нуженъ образъ, на которомъ бы сходились мои желанія, необходимъ человкъ, одинъ только человкъ, который успокоивалъ бы мои стремленія, служа предметомъ моего наслажденія, иди, лучше, самимъ наслажденіемъ, употреблю другое сравненіе, любовь — солнце міра, но солнце даетъ огонь тогда только, когда лучи его собраны въ одинъ фокусъ.
— Постойте, остановила меня Лида: — я слышу голосъ Зины…
— А что Зина? спросилъ я. Гд Дина Дмитріевна?
— Зина больна: пожалйте ее. Анна Дмитріевна не спала цлую ночь, и реперъ прилегла отдохнуть. Но вотъ проснулась Зина… прощайте.
Когда я вышелъ на обширный дворъ дома, Лида стояла у окна и смотрла мн вслдъ. Я часто оборачивался, чтобъ при яркомъ лунномъ свт хотя еще разъ взглянуть на прекрасное лицо интересной для меня двушки.
Скопившіяся дла отвлекли меня за время отъ посщеній, которыя сдлались почти насущною моею необходимостью. Въ самой спшной и настоятельной работ мысль моя длилась между ею и Лидою, образъ Лиды мшалъ много моей привычк къ труду, ея имя стало неразлучнымъ спутникомъ моей дятельности. Наконецъ, чрезъ дв недли, я бросился къ Анн Дмитріевн: откладывать дольше и было силъ.
Лида сидла за фортепьяно, сложивъ руки. Глаза ея были влажны: она плакала. Я хотлъ броситься къ ней съ утшеніемъ и любовью, но остановился и сказалъ:
— Плачьте, Лида, плачьте, я не хочу осушать вашихъ слезъ. И для кого бы сталъ я объ этомъ стараться? Онъ не видитъ вашей горести: ему хорошо. Я вижу ее: мн еще лучше. Видъ плачущей красоты есть также наслажденіе.
Лида не могла не улыбнуться заключенію моихъ словъ. Вы оба безжалостны, сказала она, отирая слезы:— онъ по мсяцамъ не пишетъ, а вы по цлымъ недлямъ глазъ не показываете.
— Опять онъ, какъ неизбжны! предметъ для сравненія! Завидная слава приходить на память по отношенію! Впрочемъ, въ настоящемъ случа, лучше быть любимымъ относительно, нежели безусловно быть нелюбимымъ. Почему не разсуждать мн такъ, вы любите его, онъ похожъ на меня, слдовательно, вы любите…
— Ну, полноте сердиться! прервала меня Лида. Чтобъ утшить васъ, я, пожалуй, скажу вамъ его имя.
— Нтъ, сказалъ я, сдлавъ ршительно движеніе къ двери: нтъ, теперь ужь поздно.
— Какъ поздно?
— Зачмъ мн теперь его имя? Я не хочу знать имени счастливйшаго человка въ мір: у меня будетъ однимъ врагомъ больше.
Лида хотла что-то возразить, но я заткнулъ себ уши, повторяй: не нужно мн его имя, не хочу знать его имени!
— Да переставьте же бсноваться, громко сказала Лида, схвативъ мою руку и топнувъ ногою.— Я молчу, слышите ли? я молчу.
— Вы ужасный человкъ, продолжала она, не отнимая своей руки. Вмсто отвта, я нсколько разъ поцаловалъ эту руку.
Такъ незамтно протекало время, приближая ршительную минуту объясненія, концомъ котораго могло быть одно изъ двухъ: разрывъ, или узы. Лида одолвала меня, я это чувствовалъ, и еслибъ вздумалось мн начать борьбу съ самимъ-собою, я палъ бы, побжденный, съ убійственнымъ сознаніемъ своего безсилія.
Я посщалъ Анну Дмитріевну каждый день, такъ-что она прозвала меня насущнымъ хлбомъ. И хотя для моего визита не было положенныхъ часовъ, но каждый въ дом зналъ, что я прійду непремнно. Въ одно изъ такихъ ежедневныхъ посщеній, около семи часовъ вечера, когда время колеблется между свтомъ и сумракомъ, я нашелъ Лиду заснувшую въ креслахъ, которыя называются causeuse. Затаивъ дыханіе, слъ я на другомъ мст двойнаго кресла и началъ любоваться граціознымъ отдыхомъ милой двушки. Мягкіе, свтлорусые волосы волнообразно лежали у ней на вискахъ, какъ-бы сопротивляясь прическ и отъ радости завиваясь кудрями. На щекахъ игралъ легкій румянецъ — признакъ внутренняго пріятнаго волненія. Двая рука повисла за спинк креселъ… Я увидлъ кольцо и осторожно снялъ его… Прекрасная улыбка, отблескъ игриваго сновиднія, мелькнула на губахъ спящей… Утомленная головка, едва замтнымъ движеніемъ боле и боле склонялась ко мн… Я самъ улыбнулся, и, трепетный, съ біющимся сердцемъ, поцаловалъ Лиду медленно, тихимъ поцалуемъ… Лида выбжала въ другую комнату.
Я не пошелъ за нею. Я даже не думалъ просить у ней прощенія. Въ блестящихъ зеркалахъ, которыми была установлена комната, отразился мой образъ. Мысленно сравнилъ я его съ свжимъ и юностью украшеннымъ образомъ Ляды. Значительная разность лтъ потревожила меня. Въ заботливомъ раздумь голова опустилась на грудь… Ужь поздно! сказалъ я самому-себ, возвращаться теперь некуда и некогда. Тамъ, на страж единственнаго выхода, который мы называемъ благоразуміемъ, стоитъ безумная сила любви и ожидаемая доля счастія. Да будетъ же то, что есть. Кладу мой жребій въ урну слпаго Рока. Лида, я твой.
Когда я поднялъ глаза, Лида стояла за креслами, смотря на меня съ улыбкой.— Я взялъ ея руку. Чего вы испугались, Лида? Такъ поцаловать васъ вы могли бы дозволить всякому безъ малйшей робости… Лида, одно слово по секрету,
Лида наклонила голову.
— Любите ли вы меня? спросилъ я шопотомъ.
Она покраснла, но молчала.
— Лида! началъ я серьзно, мои къ вамъ чувства не шутка, хоть и начались они шуткой. Я знаю, онъ стоялъ между мной и вами, но не знаю, стоитъ ли онъ еще и теперь. Отвчайте искренно: любите ли вы меня?
У Лиды навернулись слезы.— Я не хочу скрывать правды, отвчала она робко:— въ васъ я люблю двоихъ: его, который забылъ меня, и васъ, которые замнили его.
Я крпко прижалъ ее къ сердцу, и отправился къ Анн Дмитріевн, которой объявилъ о согласіи Лиды на мое предложеніе. Анна Дмитріевна бросилась обнимать меня, потомъ Лиду.— Любезный другъ, сказала она, вы исполняете живйшее мое желаніе. Я съ перваго визита вашего замтила, что Лида вамъ нравится и, втайн отъ васъ и Лиды, хлопотала о вашей взаимной любви, о вашемъ общемъ счастіи. Вы достойны быть счастливымъ, продолжала она, обращаясь ко мн: но вы невнимательны къ устройству собственнаго счастія. Готовые на услуги другимъ, вы какъ-то забываете себя, думая, что впереди еще иного времени. Надобно было за васъ позаботиться о вашемъ будущемъ, которое уходитъ все дальше и дальше, отнимая каждый часъ надежды. Судьба на этотъ разъ была со мною заодно. Судьба — великое дло, любезный другъ! Она такъ же легко даетъ вамъ прекрасную жену, какъ мн дала почтеннаго мужа. Лида, люби его: онъ достоинъ любви… Въ другое время… при другихъ обстоятельствахъ… я не легко уступила бъ его теб.
Здсь голосъ Анны Дмитріевны задрожалъ, на лиц выразилась сильная жалоба на свою участь, и слезы потекли изъ глазъ ея.
— Что ты смотришь на меня съ такимъ недоумніемъ? продолжала она, взглянувъ на Лиду. Успокойся: я плачу о себ — въ послдній разъ.
Я былъ глубоко тронутъ, и мысленно благословлялъ величіе женскаго героизма. Есть люди, которые всегда и везд прикрываютъ шуткой нескончаемую боль отравленной жизни. Ихъ самоотверженіе остается для свта тайной, потому-что они приносятъ жертвы сквозь зримый міру смхъ и незримыя для міра слезы.
Свадебныя псни тревожатъ меня, какъ тягостная разладица. Унылые напвы ихъ припоминаютъ стародавніе обычаи замужства, когда одна неволя женщины мнялась на другую. Он были кстати, эти псни, когда чернобровая красавица изъ запертыхъ свтлицъ отеческаго терема шла въ татарскій полонъ къ мужу. Но зачмъ он теперь, въ наше время? Что сходнаго въ прошломъ и настоящемъ? Или былая участь женъ касается насъ, и въ псняхъ старины мы слышимъ общее дло? По-крайней мр, эти псни безсмысленны для меня и Лиды: между мной и Лидой нтъ другихъ посредниковъ, кром достоинства любви, которая управляетъ силой мужа, ограждаетъ слабость жены. Умолкните же вы, пвцы преданія и по преданію! или пойте для другихъ затверженныя слова, чуждыя моему сердцу? Пускай другіе находятъ въ нихъ а толкованіе своей жизни, и вдохновеніе для своихъ чувствъ: я чувствую не то, я живу иначе!
Но вотъ кончился торжественный обрядъ внчанія. Разукрашенный домъ мой готовъ принять свою госпожу. Праздная толпа смотритъ въ окна на яркіе огни кенкетовъ. У воротъ крыльца толпится неугомонное любопытство. Музыканты ждутъ новобрачныхъ. Посажоные отецъ и мать встртили насъ съ образомъ, хлбовъ солью. Потомъ Анна Дмитріевна, больше всхъ хлопотавшая, повела насъ въ гостиную, за большой круглый столъ, на диванъ. Но какъ только Ляда подошла къ дивану — ей сдлалось дурно: она поблднла и упала ко мн за руки. Я испугался, какъ робкій младенецъ. Гости засуетились около Лиды, которая, открывъ глаза, тихо сказала: мн дурно и отправилась съ Анной Дмитріевной въ спальню. Родные начали успокоивать меня. Кой-какія старухи перешептывались въ углу, говоря, что это не къ добру. Я былъ самъ не свой, страшась за здоровье безцнной Лиды. Вскор явилась Анна Дмитріевна.— Ничего, говорила она его пройдетъ, Лида сейчасъ выйдетъ, вы знаете наши женскіе наряды и снуровки, при томъ же, обрядъ тянулся очень-долго, пвчіе пли протяжно, въ церкви была такая духота… я говорила, чтобъ не пускать всякаго бевь разбора… Но вотъ и Лида.
Лида вышла, улыбаясь, но все еще очень-блдная. Я взялъ ее за руку и поцаловалъ. Что съ тобой, Лида? за врно нездорова?— Ничего, отвчала она:— теперь мн лучше, я здорова.— Музыка и угощеніе начались обычнымъ порядкомъ, но я видлъ, что слезы не сходили съ глазъ Лиды, чувствовалъ, что, при каждомъ моемъ поцалу, рука ея дрожала.
Съ того времени прошло нсколько мсяцевъ и Лида замтно измнилась. Знакомые дивились ея худоб и блдности. Меня грызъ червь тоски и сомннія, во я не оскорбилъ ея ни одмммъ подозрительнымъ вопросомъ, ни однимъ ревнивымъ взглядомъ. Я только заботился о ея нездоровь, участвовалъ сердцемъ въ ея перемн, которую желалъ объяснить однимъ тлеснымъ разстройствомъ. Лида также была нжна и чувствительна по-прежнему. На вс мои опасенія, она ласково отвчала: я здорова, другъ мой, ты напрасно безпокоишься’.
Поставивъ себ правиломъ дйствовать чистосердечно, я набгалъ косвенныхъ путей для объясненія случившейся перемны. Душа моя возмущалась при одной мысли употребить хитрость въ томъ дл, которое касалось Лиды. Притомъ же — слабый человкъ!— я боялся узнать, стороннимъ образомъ, какое-нибудь непріятное для меня обстоятельство. Но эта воздержность, страхъ и любовь вмст истомили мою душу. Самый простой случай могъ навести меня на истинный слдъ, и я ршился не щадить себя боле, а допрашивать каждый встртившійся случай.
У меня жилъ племянникъ, сынъ младшей сестры моей, Саша, славный мальчикъ, котораго я любилъ, какъ сына. Однажды, посл обда, я уговорилъ, почти заставилъ жену похать къ бывшей ея подруг, чтобъ хоть нсколько разсять себя. Какъ-только она ухала, я позвалъ Сашу.
— Саша, что же ты ныньче не поцадовалъ меня?
— Я съ вами здоровался, дяденька, и какъ воротились къ обду, подходилъ къ вамъ, я посл обда тоже.
— Да этого мн мало, плутишка. Садись ко мн на колни, — вотъ такъ. Ну, разсказывай, что ты безъ меня длалъ?
— Сперва я взялъ латинскій урокъ, а потомъ учился по-французски съ ттенькой.
— И врно лнился?
— Ахъ, нтъ: я люблю учиться съ ттенькой. Я читалъ и писалъ подъ диктовку цлый часъ. Потомъ ттенька устала и пошла въ гостиную.
— Въ гостиную? Зачмъ?
— Не знаю, она часто туда ходитъ утромъ и затворяетъ двери.
—Понимаю: она, видно, захотла, прилечь на диванъ… Ну, а ты что длалъ?
— Я смотрлъ картинки той книжки, которую Вы мн подарили. Тамъ я встртилъ слово: загадка сфинкса. Что это значитъ, дяденька?
— Ты бы спросилъ у ттеньки.
— Я хотлъ спросить, да побоялся. Дверь въ гостиную была не совсмъ притворена. Я взглянулъ туда и вижу: ттенька плачетъ…
— Плачетъ?
— Да, а въ рукахъ у ней портретъ.
— Какой портретъ?
— Вотъ что виситъ у васъ надъ диваномъ… Что съ вами, дяденька?..Что вы такъ-поблднля?
— Ничего, другъ мой… Что жь дальше?
— Потомъ ттенька поцаловала портретъ и повсила его на прежнее мсто, больше я ничего не видалъ.
— Хорошо… ступай гулять… да не сказывай, о чемъ я говорилъ съ тобой.