Владимир Евгеньевич Жаботинский
Владимир Евгеньевич Жаботинский
Описание Швейцарии
Описание Швейцарии
Примечания
Примечания
Описание Швейцарии, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1911
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Вот уже больше недели, как пишущий эти строки живет вне цивилизации. Дал зарок не читать газет и никого не спрашивать ни о чем, разве только о том, куда ведет дорога, и свято блюду зарок. На плечах торба, подошвы подкованы гвоздями, в руках палка, в кармане карта Швейцарии, на душе легко и в голове пусто.
Одна поправка: я живу не совсем вне цивилизации. Есть один элемент культуры, которым я именно теперь очень пользуюсь и дорожу: шоссе. Вообще культура портит природу, но шоссе — исключение. Оно не пачкает ландшафта, напротив. Полотно железной дороги способно опоганить цветущую долину — словно страничка стихов, дважды перечеркнутая чернилами. Но белая лента шоссе вьется вокруг горы, как кушак вокруг стана красавицы, тянется по ровному месту, как серебряный позумент. Когда бредешь по такой дороге, думаешь о том, что она, в сущности, нигде не кончается, опутывает мириадами узлов всю Швейцарию, всю Европу, весь материк — идешь, собственно, в Рим, а то и по Владимирке [Владимирский тракт, дорога из Москвы на Владимир, по которой с 18 века отправляли в Сибирь осужденных на каторгу]. На белом грунте видны разные следы, живой дневник шоссе со времени последнего дождя: вот характерный след автомобиля, в котором сидели мужчины и дамы в звериных облачениях, а вот проехал велосипедист, вероятно, подняв ноги и бросив педали по случаю спуска, итальянец-каменотес отпечатал на белой дороге все гвозди своих грубых башмаков, и все же в его походке, в расстановке его подошв есть некая гармония, что-то от Дискобола [Дискобол (метатель диска) — произведение др.-греч. скульптора Мирона (5 в. до н.э)], печать Средиземной воды, из которой возникла вся красота на свете: оттого я и решил, что он из Италии, а каменотес — потому, что итальянцы попусту не путешествуют. А вот шла городская барышня и с ней рядом господин, у которого стоптан левый каблук: эти, должно быть, студенты из России, потому что у заграничных кавалеров не бывает стоптанных сапог. Легко даже установить, о чем они говорили. Если бы это было лет шесть назад, они бы говорили о том, что лучше: устроить революцию в назначенный день или предоставить все стихийному ходу исторического процесса. Если бы это было года три тому назад, они бы смело, страстно разговаривали о проблеме пола и, дойдя до уединенной гостиницы на берегу озера, сладостно освещенного луной, разошлись бы спать по разным комнатам. Но о чем они могли бы говорить теперь, когда все слова исчерпаны? Вероятно, брели и молчали. Право, это самое лучшее на свете: брести и молчать. Молчать и топать свободной ногою по белому шоссе. Nune pede libero pulsanda tellus! [‘Свободной стопою топнем теперь о землю!’ — строка из 37-й оды 1-й книги Од Горация]
Понятие молчания, однако, не противоречит понятию теплой компании. Напротив: всего слаще помолчать именно в теплой компании. Что такое теплая компания? Это — такая, в которой человек мало, но все хорошо спелись и, вместе с тем, не успели еще надоесть друг другу. Поэтому идеал теплой компании — три друга детства, уже давно разбросанные жизнью по разным городам. Еще лучше — таких три друга, которым давно хотелось и все не удавалось устроить именно такую прогулку. Однажды, в ранней юности, уже было собрались, даже денег скопили по сорока рублей (в том возрасте этого хватило бы хоть на край света), но как раз двоих посадили в тюрьму за изм, не помню точно какой, и прогулка расстроилась. Опять было наладилась она года через три, но тут пришел в Одессу броненосец Потемкин ‘Т’ [Полное имя броненосца ‘Потемкин’ — броненосец ‘Потемкин Таврический’], и в участок посадили третьего, хотя он совсем и не ехал на ‘Потемкине’. Наконец, через столько лет, все улажено и все трое сидят за пивом в одной из харчевен Кура, обсуждая детали предстоящего похода. Это и называется теплая компания.
Обсудить детали предстоящего похода — дело нелегкое. У теплой компании всегда мало денег, и тратит она их довольно бестолково. Один накупил себе дорожных вещей в Берлине, другой в Вене, а одеться для пешего хождения не во что. Третий купил великолепную палку с наконечником, такую палку, что можно было бы с нею взобраться на Эверест, если бы он ее не посеял где-то в поезде под Инсбруком. Все это чрезвычайно усложняет обмундирование и оборудование экспедиции. Начинается взаимная примерка чужих штанов, причем один член теплой компании — длинный и тощий, другой — маленький и толстый, третий — маленький и худой. В одном случае надо кое-что подстегнуть английскими булавками, а в другом приходится удлинить подтяжки посредством системы веревочек. Настоящий горный мешок всего один, остальные два заменяются самодельными торбами, к которым кое-как подшиваются ремни. В результате обнаруживается, что за те же деньги можно было приобрести и специальные костюмы туристов, и мешки, и все прочее: но теперь уже нечего делать, и теплая компания утешается сознанием, что самогон всегда слаще. С путеводителем тоже вышла история. В целях разумной экономии, чтобы не тратиться на дорогой Бедекер [путеводитель, по имени немецкого издателя Карла Бедекера], каждый самостоятельно купил по дешевой книжечке. В результате — все три не годятся. Особенно невпопад вышла покупка у одного: он приобрел в Дрездене по случаю за три марки прекрасный гид по Шварцвальду и упорно настаивает, что эта страна находится в Швейцарии. До сих пор мы его не переубедили: на каждой остановке он берет у меня швейцарскую карту и тщательно обыскивает все кантоны, не затерялся ли где-нибудь Шварцвальд [горный массив на юго-западе Германии]. Такой недоверчивый. А окончил Ришельевскую гимназию и всегда имел по географии пять.
Впрочем, он и по языкам всегда получал пятерки, и второй мой приятель тоже. Зато надо послушать, как они тут объясняются. Один начал свою карьеру в Люцерне с того, что пришел в гостиницу, где назначено было наше свидание, и смело спросил: ‘Во штект херр такой-то?’ [wo stekt herr — (нем., искаж.) — где застрял господин такой-то] Второй считает себя сильнее во французской речи и потому, когда у почтового чиновника на хватило пяти сантимов сдачи, сказал ему успокоительно: ‘Кантитэ неглигабль!’ [quantite negligeable — (франц., искаж.) — нечто, не стоящее внимания]
Но все это пустяки. Главное то, что нам весело. Откуда-то выплыли на поверхность памяти клички, которыми нас называли в гимназии, и сам собой вспомнился своеобразный язык Молдаванки и порта, на котором воспиталось наше поколение в прежней Одессе. Прекрасный язык, сочный и звучный не только в смысле фонетики, но и в смысле богатства и смелости лексического материала. Вспомнились давно-давно забытые меткие словечки, добрую половину которых трудно воспроизвести в печати.
Кстати, один из приятелей всю дорогу настаивает на необходимости реабилитировать в общественном мнении ту категорию слов, которые для печати неудобны. Он уверяет, что как раз эта категория в каждом языке наиболее пропитана истинным национальным духом, наиболее полно выражает и выявляет народную психологию, оттого, говорит он, и нет лучшего средства облегчить и излить душу, как пустить с экспрессией два-три смачных термина из тех, которые при дамах не произносятся. Мой приятель называет это ‘высказаться’ и владеет этой терминологией классически. Я лично не имею столь определенных взглядов на это дело, но должен признаться, что в некоторых случаях такой modus loquendi бесспорно имеет свою ценность. Например, теплая компания взбиралась (мы теперь выражаемся ‘перла’) три часа по крутому подъему на высокий перевал в надежде полюбоваться оттуда прекрасным видом, и вдруг оказывается, что за перевалом все в густом тумане. Теплая компания в отчаянии, один говорит, что положительно не стоит путешествовать, другой начинает устанавливать ответственность — кто из трех настаивал, чтобы начинать восхождение именно сегодня? И в эту минуту, когда доброе согласие, основной статут теплой компании, начинает трещать по швам, третий вдруг предлагает взять да… игнорировать все это, причем вносит он свое предложение в той именно сочной формулировке, о коей идет речь. И так выразительно, так убедительно звучит его формула, столько в ней первобытной, непосредственной силы, что и остальным обоим сразу становится ясна вся маловажность атмосферных явлений в общем учете бытия. В самом деле! С туманом, пожалуй, еще лучше. Английский какой-то поэт написал: сладка услышанная песнь — но много слаще те песни, которых мы никогда не услышим. Отчего не применить той же истины и к переживаниям зрительным? И теплая компания бодро продолжает путь, оглашая две страны — Швейцарию и Италию — каким-нибудь музыкальным номером черноморского производства. Например:
Папу я зарезал, маму я убил,
Ципку-невесту в море утопил.
Гляну на дорогу — дорога широко,
Погляжу на тюрьмы — ой, тюрьмы высоко…
Тряхну ж я кандалами еще в последний раз
И вышибу при этом смотрителю я глаз.
Погиб я, мальчишечка…
Поем стройно, даже собаки где-то заинтересовались и откликаются.
А все потому, что один человек сумел ‘высказаться’.
Но и это пустяки, а главное то, что ноги топают по белому шоссе. Бредешь, куда угодно и покуда угодно, хочешь — скоро, хочешь — тихо, захотел — остановился, захотел — свернул с дороги. Слез к реке напиться, а назад на можешь вскарабкаться, а товарищи сидят сверху и бросают в тебя еловые шишки. Стемнело, а при дороге стоит трактир, мы туда и начинаем торговаться насчет платы за ночлег, причем торг ведется, ради разнообразия, иногда по-французски, иногда по-немецки, для немецких переговоров выпускается Штект, а для французских — Неглигабль. Получается и весело, и, в конце концов, дешево, потому что хозяйка перед лицом их лингвистического апломба обыкновенно сдается. И вот теплая компания готовится ко сну, только раньше идет починка всяческих аварий, главным образом, на ступнях и на штанах: то пузырь сделался, то мозоль натерлась, то сукно распоролось по шву. Один из членов теплой компании — тот самый, который специалист по немецкому языку — уже третий год состоит хирургом при столичной больнице: он у нас починяет брюки. Ко вскрытию пузырей мы его не допускаем — слишком много церемоний. Прокали ему ножик, да достань ему йоду, да еще не дрыгай ногами во время операции. Пузыри вскрывает французский специалист при помощи английской булавки черного цвета. Он же делает нам массаж ног, колотя подушками. В полночь приходит хозяйка ругаться за шум, и тогда теплая компания засыпает.
На этом заканчивается описание Швейцарии. Читатель может найти, что Швейцария тут описана недостаточно подробно. Что ж, если не нравится, поезжайте сами и опишите лучше. А я думаю, важно не то, по каким местам проходишь, а важно, как путешествуешь. Путешествовать по Швейцарии надо не как-нибудь, а с толком: пешком, в теплой компании, с путеводителем по Шварцвальду в кармане и, по возможности, в чужих штанах, тогда все места хороши, как та лучшая из песен — неподслушанная…
Первая публикация: Газета ‘Одесские новости‘, 31.8.1911.
Источник текста: Жаботинский (Зеэв) Владимир, Сочинения в девяти томах, том I, Минск, 2007, стр. 113.
Оригинал здесь: Викитека.