Октавы Е. Вердеревского. I. Больной, Дудышкин Степан Семенович, Год: 1847 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

Октавы Е. Вердеревскаго. I. Больной (разсказъ въ стихахъ). Санктпетербур. 1847. Въ тип. Фишона. Въ 8-ю д., л. 74 стр.

Ршительно, мы живемъ въ большомъ гошпитал, а не посреди православной, крпкой и здоровой Руси, какъ думали наши предки, нтъ, судя по героямъ, которые появляются изъ вашего общества, то подъ покровомъ стиховъ, то въ одежд легкой прозы, можно заключить, что мы вс ходимъ то съ разбитыми головами, то съ перевязаннымъ сердцемъ, что эта боль головная хуже всякой мигрени, а сердца наши… въ пользу ихъ и самъ г. Пироговъ не въ состояніи сдлать удачной операціи. Вотъ на судъ публик представляется еще одинъ больной въ октавахъ. Чмъ бываютъ больны герои вашихъ повстей, поэмъ и разсказовъ въ стихахъ — публик почти извстно. У нихъ есть много общаго въ недуг, но этотъ больной не таковъ, говоритъ г. Вердеревскій:

‘Вы скажете, герой мой всмъ знакомъ.

Онъ даже старъ и колоритомъ бденъ,

Герой съ ‘разочарованнымъ’ умомъ,

Онъ долженъ быть, неправда-ль, очень блденъ,

Высокъ и худощавъ, съ широкимъ лбомъ,

Какъ вс герои нашихъ модныхъ бреденъ?…

Ошиблись вы, межъ ними мало свойства,

Въ моемъ геро больше благородства. (Стр. 3).

Герой октавъ г-на Вердеревскаго можетъ быть названъ героемъ съ ‘безочарованнымъ умомъ’, потому-что онъ не былъ никогда, совсмъ не былъ, очарованъ и ничмъ въ мір, умъ и сердце этого героя куда бы то ни были устремлены, встрчали одно ‘безочарованье’ (стр. 65).— Это дйствительно долженъ быть новый оттнокъ болзни, потому-что и самое названіе ея ново. Безочарованіе, безочарованіе?!.. никогда не слыхали. Разочарованіе — другое дло, это всмъ извстно’. разочарованные люди въ молодости бывали людьми очарованными, они любили, кутили, думали, а потомъ съ лтами, съ опытностью, имъ надодало и любить, и кутить, и думать, на нихъ, въ-слдствіе разныхъ обстоятельствъ находила то хандра, то апатія, то сплинъ — назовите это какъ вамъ угодно, а въ стихахъ этотъ второй періодъ жизни назывался ‘разочарованіемъ. Но вотъ герой, который пошелъ гораздо-дальше, потому-что онъ и въ молодости ничмъ не очаровывался, слдовательно, съ лтами ему не въ чемъ было и разочаровываться. Если уже разочарованныхъ нелегко было вылечить, то ‘безочарованный больной по нашему мннію, принадлежитъ ршительно къ трудно больнымъ, если первые жили и наслаждались въ молодости, то втораго разряда больные не знали уже отъ рожденія никакой радости и увлеченія. Больно думать, что и въ нравственномъ мір могутъ быть такія же явленія, какъ въ мір физическомъ, т. е. слпые и глухо-нмые отъ рожденія! Не-уже-ли это правда?— Ссылаемся на автора, который вотъ что говоритъ (стр. 25 и сл.):

Его отецъ, значительный чиновникъ,

Служилъ, обдалъ., спалъ, носилъ кресты,

Воображалъ, что важный онъ сановникъ,

И не знавалъ возвышенной мечты.

Блюстительница мужнина кармана,

Любившая хозяйничать, считать,

Прожившая безъ драмы, безъ романа,—

Вотъ, въ двухъ словахъ его родная мать!

Онъ былъ залогомъ первымъ этой связи

Существъ безъ сердца, съ бдной головой,

И встртилъ жизнь среди хлопотъ и грязи

Вседневныхъ дрязговъ жизни ‘дловой’.

Онъ росъ одинъ, далеко отъ свободы

Степей широкихъ, или мрачныхъ горъ,

Вдали отъ зрлищъ матери-природы,—

Вдали всего, что нжитъ юный взоръ,

Вдали всего, что сердцу такъ пріятно,

Что силы наши смолоду крпитъ,

Что намъ, конечно, не вполн понятно,

По съ сердцемъ нашимъ рано говоритъ…

Онъ росъ въ столиц, каменныя стны

Домовъ высокихъ видлъ, слышалъ шумъ,

Одно и то же все, безъ перемны,—

Вотъ отъ чего Онъ съ дтства былъ угрюмъ

И развилось не чувство въ Немъ — а умъ!

Въ одномъ изъ нашихъ ‘высшихъ заведеній’

Безплодно молодость Его прошла, —

Безплодно, потому что для сомнній

Душа его отвтовъ не нашла.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ семнадцать лтъ влюбился Онъ, но странно:

Онъ не вполн любовью занятъ былъ,

Онъ не мечталъ, не таялъ безпрестанно,

Не сердцемъ пылкимъ: онъ умомъ любилъ.

И въ эту пору сладостныхъ мечтаній

Не сочинялъ Онъ безконечныхъ строфъ

Не посылалъ чувствительныхъ посланій,

Горячихъ и безсмысленныхъ стиховъ…

Въ любви искалъ Онъ полнаго отвта,

Нашелъ,— во въ сердц та же пустота,

И не была сочувствіемъ согрта

Его душа, такъ первая мечта

Была разбита, съ той поры безпечно

И равнодушно наслаждался Онъ,

Любилъ слегка, и въ наслажденьяхъ вчно

Порывъ Его ‘умомъ’ былъ охлажденъ. Бросался

Онъ всей силой увлеченья

Въ науки лабиринтъ и храмъ искусствъ,

Но не нашелъ вопросамъ разршенья,

Не встртилъ пищи для ума и чувствъ,

Кто виноватъ? Онъ самъ, или наука?—

Не знаю я, — по только бросилъ Онъ

Науку, какъ любовь, и снова скука

За нимъ слдитъ, какъ неотвязный сонъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Понятно-ль вамъ теперь, чмъ Юрій боленъ,

За чмъ онъ такъ угрюмъ и недоволенъ?

Смотрть на жизнь и жить однимъ умомъ

Все постигать, не чувствуя душе(о)ю,

Всегда предвидть, что насъ ждетъ потомъ,

Не обольщаться сладкою мечтою,

Всю жизнь анатомическимъ ножомъ

Раскрыть во цвт лтъ передъ собою,

Не испытать минуть очарованья,

А между тмъ носитъ въ себ желанья,

Носить въ себ зародыши всхъ силъ,

Всего, что намъ даетъ судьба для счастья, —

И все умомъ отринуть: кто испилъ

Изъ этой горькой чаши, тотъ участья,

И сожалнья стоитъ, тотъ купилъ

Познанье дорогой цной несчастья!…

А сколько есть такихъ людей межъ вами,

Они у насъ зовутся ‘чудаками’!

Займемтесь этимъ чудакомъ или больнымъ, посмотримъ, могла ли такая болзнь развиться отъ тхъ обстоятельствъ, которыми былъ окруженъ герой г. Вердеревскаго. Родился онъ отъ людей исключительно дловыхъ, которые не знали возвышенной мечты, и,по нашему мннію, къ счастію Юрія, потому-что мечта этихъ людей не доставила бы ему большаго удовольствія: она была бы нчто въ род мечты городничаго Гоголя, когда этотъ городничій вообразилъ, что онъ будетъ генераломъ. ‘Больной’ росъ въ Петербург, окруженный каменными стнами высокихъ домовъ, вдали отъ природы, слышалъ безпрестанный шумъ и сдлался отъ этого угрюмъ! Правда ли? Не-уже-ли вс люди, родившіеся и выросшіе въ Петербург, угрюмы только отъ-того, что они жили посреди людей занятыхъ длами и потому-что ихъ окружали каменныя стны? Что касается до насъ, то мы знаемъ большихъ весельчаковъ, не смотря на то, что они никогда не вызжали изъ Петербурга, впрочемъ, стны, шумъ городской, отсутствіе матери-природы — общій удлъ всхъ городскихъ жителей, а между-тмъ, до нашему мннію, горожане гораздо веселе сельскихъ жителей… Жизнь городская непремнно должна положить свой оттнокъ на душу человка, точно такъ же, какъ сильно дйствуетъ природа на жителей деревень и производитъ на ихъ умъ и сердце иныя впечатлнія… Но угрюмость и веселость не должны входить въ разсчетъ при обозначеніи этого вліянія. Тмъ боле городская жизнь не можетъ развить только одного ума. Гд много людей, тамъ много и страстей, а гд страсти, тамъ умъ не можетъ себ присвоить исключительнаго господства. У людей растущихъ на лон матери-природы, подъ вліяніемъ ея красотъ, правда, развивается боле сочувствія къ законамъ природы, боле волшебнаго обаянія отъ соприкосновенія съ нею, за то у людей выросшихъ въ обществ, развивается боле человческихъ, общественныхъ, живыхъ интересовъ. Вчно любоваться красотами природы нельзя’, душа потребуетъ дятельности, а высшая дятельность только среди людей, въ обществ. Природа — обстановка, общество — цль, куда дятельность влечетъ человка, призваннаго дйствовать. Дале:

Въ одномъ изъ нашихъ ‘высшихъ заведеній’

Безплодно молодость его прошла, —

Безплодно, потому что для сомнній

Душа его отвтовъ не нашла!

Это было, кажется, до семнадцати лтъ, потому-что въ семнадцать лтъ наступаетъ другая эпоха — онъ влюбляется. Намъ очень-жаль, что молодость героя прошла безплодно до семнадцати лтъ, т. е. до того времени, когда дти обыкновенно проходятъ, хорошо или худо, гимназическій курсъ. Если онъ учился худо, вамъ остается жалть, если же хорошо, то мы радуемся. Въ первомъ случа, мы можемъ назвать возрастъ, лниво-проведенный до семнадцати лтъ, безплоднымъ, потому-что герой ничему не выучился, но совсмъ не потому, чтобъ душа Юрія не нашла отвтовъ для сомнній. Какіе вопросы можетъ задать наук семнадцатилтній юноша? Отъ какихъ вопросовъ юноши можетъ смутиться наука? Есть вопросы неразршимые, но отъ этого человчество не смущается: оно постепенно подбирается подъ ршеніе ихъ, не отступаетъ отъ трудности задачъ, вчно трудится надъ ршеніемъ ихъ, и вотъ вамъ жизнь науки, ходъ ея. Что же за развитіе человчества было бы, еслибъ каждый, найдя вопросъ нершенный, оставлялъ его?.. Тогда дйствительно это поле оставалось бы вчно-безплоднымъ, это было бы даже не поле, а болото, въ которомъ вязло бы человчество при каждомъ шаг… Но оставимъ на минуту этотъ вопросъ, а пойдемъ за развитіемъ Юрія. Въ семнадцать лтъ влюбился Юрій, но влюбился не сильно, т. е., по словамъ автора, онъ любилъ не сердцемъ, а умомъ. Отъ-чего же? спрашиваемъ мы опять. Не-уже-ли это опять вліяніе каменныхъ стнъ петербургскихъ и безплоднаго ученья? Не можемъ ршить этого вопроса, потому-что на каждомъ шагу видимъ людей такъ сильно влюбляющихся въ Петербург, что за нихъ даже становится страшно, не смотря на то, что они не жили на лон матери-природы, и, сказать между нами, ни чему не учились… Но, что же длать! любовь всемогуща, ей покорны лнивые и дятельные городскіе и сельскіе жители, любви нтъ дла, задавалъ ли юноша вопросъ наук или не задавалъ, отвчала ли наука на эти вопросы или не отвчала: любовь приходитъ, и сердце впиваетъ ее въ себя и разноситъ по всему организму. Что касается до вопроса, нужно ли въ это время таятъ безпрестанно, сочинятъ безконечныя строфы, посылать посланія, чувствительныя горячіе стихи, составляетъ ли все это необходимую принадлежность прекрасной любви — это въ нашъ вкъ разсудительный подлежитъ сомннію. Въ-особенности человкъ, который горитъ, таетъ и выливается горячими стихами, кажется, не нашелъ бы большаго сочувствія у женщины: вс эти горючія вещества запрещены модой въ предупрежденіе несчастныхъ случаевъ. Герой г. Вердеревскаго не имлъ такихъ странностей, и въ нашихъ глазахъ много отъ-того выигралъ. Но вотъ что непонятно: Юрій влюбился, въ любви искалъ полнаго отвта, нашелъ этотъ отвтъ, и въ сердц его осталась та же пустота

И не была сочувствіемъ согрта

Его душа.

Какъ же онъ влюбился, когда его душа не была согрта сочувствіемъ? Слдовательно она, душа Юрія, не имла въ себ нисколько теплоты, и, слдовательно, Юрій не былъ влюбленъ?

Судя по безплодности науки для Юрія, по отсутствію оживленія во время любви, по безжизненности домашней обстановки, мы было-думали, что Юрій принадлежитъ къ вялымъ произведеніямъ, что онъ изъ числа тхъ обыденныхъ натуръ, о которыхъ говорятъ, что они ‘ни рыба, ни мясо’, что учился онъ плохо, потому-что у него не было энергіи ума, любилъ онъ вяло, потому что не было энергіи чувства, не отличался дятельностью, потому-что не имлъ силы воли, былъ лнивъ, апатиченъ… Такихъ людей много, они порождаются лнью и умираютъ въ лни, зародыши души и ума грязнутъ подъ спудомъ… Но Юрій не таковъ: посмотрите — посл любви, онъ опять бросался всей силой увлеченья не лабиринтъ науки и въ храмъ искусства,

Но не нашелъ вопросамъ разршенья

Не встртилъ пищи для ума и чувствъ.

Слдовательно, у Юрія есть увлеченіе, есть порывы, и порывы благородные, отъ-чего же онъ прежде былъ такъ вялъ? Положимъ, онъ тогда былъ молодъ, но теперь, посл семнадцати лтъ и любви, бросившись въ науки и искусства, могъ бы онъ найдти въ нихъ много оживленія, въ это время наука и искусство должны вдохновлять юность и ея молодыя силы, но Юрій бросилъ

Науку, какъ любовь и снова скука,

За нимъ слдитъ, какъ неотвязный сонъ…

Не-уже-ли это опять отъ-того, что онъ не нашелъ разршенія вопросамъ? Остановимся на этомъ пункт, потому-что мы уже слишкомъ, кажется, много возлагаемъ отвтственности на науку и искусство, мы къ нимъ, кажется, больше строги, нежели сколько должны быть благодарны. Мы просимъ читателей остановиться на этой мысли тмъ боле, что Юріи отъ неудачи въ наукахъ вышелъ ‘больнымъ’ и героемъ октавъ г. Вердеревскаго. Припомните послднія строфы, выписанныя нами выше:

Смотрть на жизнь и жить однимъ умомъ,

и т. д., и вы увидите, что, по мннію г. Вердеревскаго, Юрій былъ отъ-того несчастливъ, что все постигалъ (хотя ему въ наукахъ очень-часто встрчались неразршимые узлы), не чувствуя душею, всю жизнь анатомическимъ ножомъ раскрылъ передъ собою еще во цвт лтъ, что отъ этого онъ не испыталъ минутъ очарованья, отринулъ все, что судьба даетъ для счастья и, слдовательно, купилъ познанье дорогой цной несчастья! Теперь, слдовательно, вина возлагается на науку и ея анатомическій ножъ. Правда ли это?

Назадъ тому восемь лтъ, Лермонтовъ, въ своей безсмертной сатир на настоящее поколніе, между-прочимъ возвелъ на него несправедливую хулу, сказавъ, что оно состарется подъ бременемъ познанья и сомннья, что

Мы изсушили умъ наукою безплодной,

Тая завистливо отъ ближнихъ и друзей

Надежды лучшія и голосъ благородный

Невріемъ осмянныхъ страстей,

Едва касались мы до чаши наслажденья,

Но юныхъ силъ мы тмъ не сберегли,

Изъ каждой радости бояся пресыщенья,

Мы лучшій сокъ навки извлекли.

Нтъ, несправедливо, что мы изсушили умъ наукою безплодной, потому-что мы часто не предавались ей всей душой, едва касались только краевъ этой чаши, и вотъ вся наша бда, мы схватываемъ большею частію верхи и гордимся знаніемъ, но за эту гордость наказываемся душевной пустотой, мы бросаемся въ науку легко, и скоро поворачиваемъ назадъ. Міръ науки и искусства требуетъ подвижниковъ и борцовъ съ волею сильною, съ энергіею, съ непреклонностью убжденій, а не рыцарей трусливыхъ, требуетъ постояннаго труда, но не минутныхъ вылазокъ и нападеній. Отъ этого то мы большею частію только подбгаемъ къ храму науки и искусства, ныряемъ около этого храма, прислушиваемся къ отдльнымъ звукамъ, вылетающимъ изъ этого святилища, но храмъ остается замкнутымъ для насъ, двери его не легко и не всмъ отворяются. Люди посвященные, перебжавшіе порогъ священнаго зданія, услышавшіе внутри его дивную гармонію, упиваются ею обыкновенно до конца жизни, они не покидаютъ этого храма, потому-что онъ длается для нихъ міромъ живымъ, гармоническимъ, и вся жизнь ихъ будетъ высокимъ, торжественнымъ служеніемъ началамъ истины. Но, повторяемъ, чтобъ проникнуть въ этотъ дивный храмъ, нужно много усилій, нельзя довольствоваться полузнаніемъ, безпредльность науки не должна страшить. У насъ же часто нтъ воли выдержать и исполнить однажды начатое, мы бросаемся изъ одной науки въ другую, отъ одной книги къ другой, довольствуемся легкимъ очеркомъ системы, лишь бы отдлаться отъ нея поскоре… однимъ словомъ, мало сочувствуемъ истин и искусству… Все это порождаетъ поверхностные взгляды, которые скоро забываются, не стоютъ дорого душ, и отъ этого скоро изъ нея исчезаютъ, оставляя одну пустоту. Вотъ тотъ недостатокъ, которымъ мы страждемъ въ дл науки и искусства. Въ дл воли, въ мір дятельности, та же недостаточность энергіи ведетъ за собою вторичную пустоту жизни. Правда, въ этомъ отношеніи многое зависитъ отъ обстоятельствъ, но это, однакожъ, не приневоливаетъ насъ отказываться отъ воли человка въ мір дйствительномъ, человкъ непремнно долженъ дйствовать, не смотря на то, много или мало онъ сдлаетъ. Жить однимъ умомъ безъ дятельности — невозможно.

И эти недостатки вызвали справедливое негодованіе Лермонтова, когда онъ говорилъ:

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Надъ міромъ мы пройдемъ безъ шума и слда.

Не бросивши вкамъ ни мысли плодовитой,

Ни геніемъ начатаго труда.

И прахъ нашъ, съ строгостью судьи и гражданина,

Потомокъ оскорбитъ презрительнымъ стихомъ,

Насмшкой горькою, обманутаго сына

Надъ промотавшимся отцомъ.

Дйствительно, можно промотать наслдіе ума и чувства, доставшееся отъ предковъ… Но что жь несчастный ‘Больной’ г. Вердеревскаго? Онъ страдаетъ не отсутствіемъ дятельности, а тмъ, что не можетъ обольщаться сладкою мечтою, что анатомическій ножъ науки зарзалъ эту мечту и, слдовательно, онъ во цвт лтъ не можетъ испытать минутъ очарованья. Что это значитъ? Не-уже-ли мы слишкомъ-много знаемъ, а знаніе бда для насъ, губитъ жизнь нашу?… Недоумваемъ, но, къ сожалнію, должны сказать, что дйствительно такъ думаетъ г. Вердеревскій… Нтъ, мы лучше готовы истребить всевозможныя мечты въ мір, чмъ согласиться, что наука вредна. И что за мечты должны быть у Юрія, если эти мечты боятся свта истины?.. А между-тмъ, изъ этой, въ основаніи ложной идеи вышелъ мнимо-больной г. Вердеревскаго, и болзнь эта… нисколько не похожа на горе отъ ума.

Но перейдемъ отъ идеи ‘Больнаго’ къ больной жизни. Юрій получилъ наслдство въ Финляндіи и удалился на лоно матери-природы сочувствовать ея красотамъ и пожить новою жизнью. Тамъ, въ Финляндіи, онъ здилъ въ лодк по морю, когда поднималась гроза и когда по морю здить страшно, но Юрій отвергалъ страхъ, здилъ въ лодк одинъ, возвращался домой, игралъ на рояли, писалъ стихи, рисовалъ пейзажи, но ни стихи, ни пейзажи не выходили оконченными изъ-подъ его пера и кисти, читалъ, а можетъ-быть и не читалъ древнія творенія in quarto (изъ разсказа видно, что эти in quarto только стояли на полкахъ его комнаты), перелистывалъ новыя творенія, и

На всемъ равно была печать труда,

Но легкаго труда, какъ бы отъ скуки.

И вы не отгадали бъ никогда

Что боле: поэзія, науки,

Портретъ, пейзажъ небрежный иногда,

Иль музыка, языкъ душевной муки,

Ему была доступне? онъ ровно

Всмъ этимъ занятъ былъ и хладнокровно.

Вы видите, что Юрій все это длалъ отъ скуки, слдовательно, и здилъ въ лодк во время бури отъ скуки, и рисковалъ жизнію отъ скуки. Не-уже-ли это очень-умно для героя нашего времени?… Отъ скуки должно быть,— а не отъ увлеченія, какъ прежде говорилъ авторъ, — задавалъ Юріи вопросы наук, и наука не находила нужнымъ отвчать на эти праздные вопросы. Наконецъ, отъ скуки Юрій началъ здить къ пастору, у котораго была дочь Мальвина, помолвленная за молодаго человка, Эрнеста. Жизнь Мальвины состояла въ слдующемъ (стр. 39):

По утру рано встать,

Изъ библіи прочесть главу, другую,

Итти на кухню, стряпать помогать

Кухарк старой трапезу простую,

Потомъ отцу газеты вслухъ читать,

Подъ вечеръ шить, и выслушавъ святую

Мораль на сонъ грядущій,— засыпать —

И завтра то же самое опять…

Но прошло еще нсколько этихъ ‘завтра’, и у Мальвины къ обыкновеннымъ ея занятіямъ, присоединилась любовь къ Юрію. Между-тмъ пріхалъ женихъ Мальвины, пасторъ началъ готовить пиръ, — а больной?

Больной сидлъ задумчивъ и суровъ,

И въ сотый разъ взывалъ къ своей судьбин:

Судьба моя! Отъ молодыхъ годовъ

Моя душа была пуста до нын,

Ты мн дала ужасный даръ ‘предвидть’ —

Но жизни я не могъ возненавидть…

И когда больной взывалъ къ судьб этими октавами, къ нему явился пасторъ и объявилъ, что

. . . . . . . .Мальвина погибаетъ

И только ждетъ и хочетъ видть васъ.

Они пришли къ Мальвин, больной сталъ передъ ней ‘скрестивъ руки’, Мальвина поднялась съ постели, попросила отца уйдти и объявила Юрію, что она любитъ его, а не Эрнеста.

Что жъ Юрій?.. Онъ глубоко былъ смущенъ,

Онъ счастье пилъ впервые полной чашей,

Упавъ передъ Мальвиной, онъ рыдалъ

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Съ безумств счастья лобызалъ ей ноги,

Благодарилъ, любилъ…

А на другой день написалъ къ ней письмо, въ которомъ сказалъ: ‘благодарю, молъ, васъ, Мальвина, за то,

Что вашъ призывъ мн далъ самопознанье,

Свершили вы,— чего не могъ никто,

Открывши мн, что я ‘полусозданье’, что, слдовательно, онъ ‘не могъ любить Мальвины, что онъ лишенъ источника высокихъ наслажденій, и что сердцу его любви законъ былъ вчно чуждъ, какъ врагъ, какъ злобный геній’.

Мы на это письмо можемъ замтить только, что человкъ, котораго любятъ, но который самъ не любитъ существа, въ него влюбленнаго, не есть еще отъ этого полусозданье, ибо онъ не виноватъ въ этомъ, и потому намъ чрезвычайно-страннымъ кажется, какимъ образомъ, Юрій въ первый день, т. е. въ тотъ день, когда онъ упалъ на колни передъ Мальвиной, любилъ ее, благодарилъ, даже рыдалъ, а на другой день объявилъ, что онъ ея не любитъ! Женщины, мы думаемъ, которыя будутъ читать поэму г. Вердеревскаго, могутъ разсердиться за такое непостоянство, и Юрій ничмъ передъ ними не оправдается, что бы онъ тамъ ни говорилъ, даже слдующіе стихи, что

…Онъ съ тоской своей глубокой,

Одинъ обязанъ дай свои дожить…

Онъ никогда собой васъ не погубитъ,

Вы для него внецъ природы всей,

Но вамъ дивясь, онъ сердцемъ васъ не любитъ,

За тмъ, что сердце это безъ страстей —и ‘за тмъ’ мы сами не можемъ любить этого больнаго, который иногда проговаривается, въ припадк болзни, стихами, въ род слдующихъ:

Онъ счастливъ тмъ, что могъ хоть два мгновенья (?!?)

Взаимности блаженство понимать…

Къ чему жь процессомъ пошлымъ ‘приложенья’ (?)

То счастье, повторяя (?) охлаждать?…

Зачмъ же здилъ Юрій въ Финляндію? Еслибъ для вступленія во владніе имніемъ, доставшемся по наслдству, это было бы основательно, но онъ не за этимъ здилъ. Не-уже-ли же за тмъ, чтобъ здить въ лодк по морю?— но въ такомъ случа лучше бы принять нсколько ваннъ въ Гельсингфорс, Ревел, Гапсал… Нтъ, онъ захалъ туда только отъ-того, что былъ боленъ… какою-то странною болзнью. На-примръ, этотъ больной въ Финляндіи, часто, утомясь прогулкою,

Передавалъ журнальному листку,

Вопросъ души, сполненной сомнньемъ, —

или:

Любилъ онъ разговаривать съ собой (?)

И изучать себя, свои волненья,

Иль иногда, въ дни пасмурной погоду

Писать про юность, про былые годы.

Но такое занятіе (которое можетъ имть мсто въ Петербург, а не только въ Финляндіи) напоминаетъ Манилова, который въ своей деревн’ любилъ почитать какую-нибудь этакую книгу’!

Поэма написана, какъ видите, довольно-гладкими стихами и издана щегольски.

‘Отечественныя Записки’, No 9, 1847

Октавы Е. Вердеревскаго. I. Больной (разсказъ въ стихахъ). Санктпетербур. 1847. Въ тип. Фишона. Въ 8-ю д., л. 74 стр.

Читайте также: