Н. А. Лейкинъ.
НА ЛОН ПРИРОДЫ
ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ
ПОДГОРОДНОЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Р. Голике, Троицкая улица, д. No. 18.
1893.
ОКОЛО КАРАУЛЬНАГО.
Въ подгородномъ уголк.
Около караульного, Лейкин Николай Александрович, Год: 1893
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Спускались холодныя осеннія сумерки, хотя на запад, за ркой багровла еще красная полоса вечерней зари. Заводскій сторожъ Миней въ тулуп и рваной шапк вышелъ уже за ворота завода и слъ въ караулку у калитки. Дабы не быть безъ дла, онъ тотчасъ же распустилъ клубокъ пряжи, задлъ конецъ ея за гвоздь, вбитый въ стн караулки, и принялся плесть сть. Въ это время возвращался на заводъ съ охоты молодой человкъ въ кожаной куртк, высокихъ сапогахъ и съ ружьемъ и яхташемъ за спиной. Поровнявшись съ калиткой, онъ пріостановился, заглянулъ въ караулку и проговорилъ:
— Ужъ заслъ? Караулишь?
— Караулю. Что жъ мн и длать-то, какъ не караулить? На то я сторожъ. Ужъ такая моя обязанность, отвчалъ Миней, не переставая длать ячейки сти.
— Караулить-то, кажется, нечего. Кирпичный заводъ, такъ что изъ него взять!
— Мы главнымъ образомъ хозяйскую усадьбу караулимъ. Опять же контора и приказчичій домъ.
— А не караулить, такъ, думаешь, воровать начнутъ?
— Въ лучшемъ вид. Да и не изъ одной усадьбы, а и съ завода. Теперича полки, формы, желзо какое отъ машинъ.
— Неужто такія громоздкія вещи, какъ полки? Вдь это доски.
— Чего угодно сопрутъ. Рабочихъ лошадей — и тхъ сведутъ.
— Ну, ну, ну…
— Въ лучшемъ вид… Нониче народъ ой-ой! Держи ухо востро. Вдь вотъ ужъ у насъ два ведра желзныя сперли, веревки тоже сперли.
— Кто же это? Свои?
— Зачмъ свои? Тутъ по всей округ воры. Везд воры. Только чужимъ и живутъ. Страсть какъ воруютъ. Пить, сть надо, выпить хочется — ну, и тащатъ.
— Что жъ это, голодный годъ, что ли? Изъ-за голоднаго года?
— Здсь не голодныхъ-то годовъ и не бывало. Всегда голодный. Коли не сютъ, не жнутъ, такъ съ него сытымъ-то быть!
— Отчего же не сютъ и не жнутъ?
— Народъ набаловался. Пригородный народъ. Лнь-то, матушка, прежде насъ родилась. Вдь чтобъ посять-то, надо распахать землю, да унавозить ее. А тутъ укралъ — и сытъ. Опять же и прізжающіе охотники народъ испортили. Тутъ крестьяне чмъ живутъ? Господскую охотничью собаку кормитъ — вотъ и самъ живъ. За охотникомъ ружье потаскалъ на охот — и пьянъ съ бариномъ напился, и полтину серебра отъ него на похмелье получилъ. А нтъ барина въ прізд — ну, ищетъ, гд что плохо лежитъ.
— Да у кого воровать-то?
— Другъ у друга воруютъ. Упалъ пьяный, а тверезый идетъ — тутъ онъ съ него и сапоги стащитъ и кафтанишко. Недавно у насъ двоихъ рабочихъ въ лоскъ обобрали. Такъ ужъ по кабакамъ и сидятъ, такъ ужъ и караулятъ пьяныхъ. Чуть вышелъ — за нимъ. У одного спиньжакъ сняли, а у другого сапоги и гармонію… А въ спиньжак-то платокъ, въ платк три рубля было припасено, чтобы въ свое мсто въ деревню послать. Да и не у пришлаго рабочаго воруютъ, а у своего брата односельца.
— Воръ у вора дубину укралъ… засмялся молодой человкъ.
— Именно… Да вотъ нониче былъ такой случай. Напился въ кабак Иванъ Башковъ изъ Чумазова, а другой, тоже Иванъ, Иванъ Клюквинъ изъ Оглоблиной былъ тверезый и сталъ караулить его. Иванъ Башковъ вышелъ изъ кабака чуть не на карачкахъ. Иванъ Клюквинъ за нимъ. Башковъ по дорог въ лск свалялся и уснулъ. Клюквину этого только и надо. Сейчасъ съ него сапоги долой. Снялъ, да и не продалъ, а самъ ходитъ въ нихъ. Чудесно. Прошла недля. На Ивана Богослова напился Клюквинъ и свалился гд-то. А Иванъ Башковъ еще только въ кабакъ идетъ и тверезый. Увидалъ… Видитъ, пьяный до безчувствія лежитъ. Подошелъ и снялъ съ Клюквина сапоги. Приноситъ домой, глядь — сапоги-то на Клювин его, Башкова.
— Да откуда ты это все узналъ? Этого даже и узнать невозможно. Все это вздоръ.
— Ну, вотъ… Кабатчикъ сказывалъ. Вдь они передъ кабатчикомъ-то не стсняются. Ему вс ихъ дла извстны.
— Кто же это станетъ воровствомъ хоть бы и передъ кабатчикомъ похваляться!
— Здсь похваляются! Здсь прямо… Здсь безъ зазрнія совсти… Встрчаются двое къ примру… Сейчасъ такой разговоръ: ‘Много ли изъ Охлебышева-то лса деревъ уворовалъ?’ — ‘Четыре дерева Богъ послалъ’.— ‘Ну, а я шесть спроворилъ’. Зимой только тмъ и занимаются, что воровскую порубку длаютъ по лсамъ.
— Да вдь тамъ караульный.
— Что караульный! Караульный за десять рублей на своихъ харчахъ живетъ. Далъ ему на сороковку — онъ и не смотритъ, бери сколько хочешь, только не попадайся.
— Что-то ты ужъ очень странное разсказываешь, покачалъ головой молодой человкъ.
— Ничего нтъ страннаго, отвчалъ Миней.— Зимой изъ лса дрова воруютъ, а лтомъ сплавныя дрова. По пяти, по шести саженъ девятки по ночамъ натаскиваютъ и на двор у себя складываютъ. Чуть барку разобьетъ — они опять тутъ какъ тутъ. Какъ воронье налетятъ. Нтъ, здсь мсто самое воровское. Тутъ только воровствомъ и живутъ. А то неурожай! Въ здшнихъ мстахъ для крестьянъ ни урожая, ни неурожая не бываетъ. Еще бабы сажаютъ себ цикорія да картошки самую малость. Ну, овсеца чуточку, сна покосятъ… Да что, объ этомъ и разговаривать не стоитъ! закончилъ Миней и махнулъ рукой.
Молодой человкъ помолчалъ, покачалъ головой и вошелъ въ калитку.