Владислав Ходасевич
Окно на Невский
I
ПУШКИН
Владислав Ходасевич
В. Х.
КОММЕНТАРИИ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В КОММЕНТАРИЯХ
Окно на Невский, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1922
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т.
Т. 1: Стихотворения. Литературная критика 1906-1922. — М.: Согласие, 1996.
Составление и подготовка текста И. П. Андреевой, С. Г. Бочарова.
Комментарии И. П. Андреева, Н. А. Богомолова
Из окна моего виден Невский проспект. Виден не поперек, а вдоль, вплоть до угла Садовой. Под самым окном течет Мойка. Невский пересекает ее, изогнувшись горбом моста, и плавным, прямым, широким разбегом уходит вдаль.
Это не тот Невский, который некогда пестрел перед Гоголем. Теперь он по большей части пустынен. И зиму, и лето подолгу сижу я перед окном: по утрам, когда, подымаясь из-за вокзала, ‘течет от солнца желтая струя’, вечерами, когда луна медленно движется над крышами строгановского дворца, и — в белые ночи.
Так прошел уже почти целый год, и многое в это время сгорело в сердце, многое в нем окрепло. Я не люблю отходить от окна, и, когда надо писать, я кладу бумагу на подоконник. Так делаю и сейчас, когда вы, друзья, просите написать о Пушкине, о нашем преклонении перед ним.
Прежде всего — спасибо за то, что вы поручаете мне первое слово о Пушкине. Постараюсь сказать его со всей прямотой, не заботясь о том, всем ли из вас придется оно по душе.
Ну, так вот: бить себя в грудь перед кумиром Пушкина, клясться в любви к нему — дело нетрудное, безответственное, но зато и ненужное. Лучше бы наша любовь сказалась делом, а не словами. Это главное, что я думаю о ‘любви к Пушкину’.
— Какое же это дело? — спросят меня.
— А какая любовь? — спрошу я.
Ведь как только мы заговорим о Пушкине, так и окажется непременно, что у каждого из нас свой Пушкин, перед которым мы преклоняемся одинаково благоговейно, но не по одинаковым причинам. Наша любовь мотивируется различно и даже внутри каждого из нас переживает свою особую историю. Мой Пушкин — не Пушкин кого-нибудь другого, и мой вчерашний — не мой сегодняшний. Чуть только заговорим о Пушкине — начнется ‘смешение языков’.
Однако не хочется опускать руки. Мне думается — кое-что общее можно и должно бы, наконец, вскрыть в наших разных любвях. Должно же оно быть потому, что ведь все мы чувствуем, что есть не только мой или еще чей-нибудь Пушкин, а и наш общий. Что же так дорого всем нам в Пушкине? Почему он наше знамя? (Простите за это слово: оно и затрепано, и не в моде, — а все же свято.)
Есть вещи, которые мы любим, и есть вещи, без которых не можем обойтись. И эти необходимые вещи любим мы иногда меньше, чем просто ‘любимые’, а иногда как будто и вовсе не любим, то есть не думаем о любви к ним. И часто — это как раз самые необходимые. Таков воздух.
Любимые вещи у нас не одни и те же. Мое любимое — не непременно и ваше. Рассказать, за что любишь вот эту вещь, а не ту, — не перескажешь, часто не выразишь. Иногда же мы любим одно и то же, но только по-разному и за различные свойства. Как уже сказано — именно такова наша любовь к Пушкину. Невозможно установить, как и за что надобно любить его.
Но и в тех случаях, когда любим мы не одно, а разное, — кто судья: любимое лучше, выше, прекраснее? Любовь оспорима, хоть спорить о ней бесцельно, ибо спор никогда не кончится. Нельзя убедить кого-нибудь, чтобы он любил Пушкина больше, чем Лермонтова, или, может быть, Баратынского, или Тютчева, Блока, Фета, Некрасова. И не надо этого делать: не только потому, что ‘не убедишь’, а и потому, что творениям Пушкина вообще позволительно предпочесть творения иного художника.
И вот тут-то, на самом, казалось бы, неподходящем месте, то есть когда я как будто всего ближе к тому, чтобы начать делить людей на поклоняющихся Пушкину и поклоняющихся не-Пушкину, — тут-то и хочется мне выступить за пределы нашего ‘Круга’, ибо чувствую, что наше знамя не есть, не должно быть всего только знаменем ‘кружка поклонников Пушкина’. Под знаменем Пушкина дожны стать и уже стоят, как стояли раньше, не только те, для кого создания Пушкина, а не кого-либо другого, являются поэтическим кораном и собранием излюбленных художественных произведений. В том-то и дело, что мы не воздвигаем знамя, а лишь становимся под уже воздвигнутое.
Но, становясь под него и читая на знамени: ‘Пушкин’, — должны мы признать, что имя это, понятое лишь как имя любимого автора ‘полного собрания сочинений’, — разъединяет, а не соединяет. Ведь даже между собой мы не можем установить нечто ‘обязательно любимое’ в Пушкине. Ведь больше того: самая любовь предпочтительно к Пушкину, а не к другому кому-нибудь, не может быть обязательна. Меж тем какая-то сила влечет под это вот знамя и нас, и не только нас, — знамя же, лозунг, должно быть именно и прежде всего обязательно и объединительно. Иначе — знамени нет. А отсюда — еще один вывод: из любви к Пушкину, из неизъяснимого очарования его Музы — знамени не выкроишь. Значит, те свойства, которые делают его имя знаменем, надо искать в другом месте, не в том, что Пушкин нам мил, а в том, что без него нам не обойтись. Не в ‘любимости’ его, а в необходимости, в неизбежности.
Если мы не захотим закрывать глаза и затыкать уши, то нам придется признать, что художественный канон Пушкина, как бы мы его ни ценили, может оказаться кодексом форм прекрасных, но отживающих (частично или полностью, навсегда или временно, до своей ‘реставрации’). Эстетика пушкинского периода, который уже кончается, сама по себе недостаточно императивна, чтобы быть знаменем. Сколько бы она ни была ‘любима’ — она не ‘обязательна’, как всякая эстетика. Под знаменем Пушкина стояли, стоят и будут стоять люди различных эстетических убеждений, художники разноликие, мастера разных школ, паладины, именующие не одну даму. Но есть в их подвиге нечто общее, что завещано Пушкиным, хотя, может быть, неотчетливо намечалось еще раньше.
В тот день, когда Пушкин написал ‘Пророка’, он решил всю грядущую судьбу русской литературы, указал ей ‘высокий жребий’ ее: предопределил ее ‘бег державный’. В тот миг, когда серафим рассек мечом грудь пророка, поэзия русская навсегда перестала быть всего лишь художественным творчеством. Она сделалась высшим духовным подвигом, единственным делом всей жизни. Поэт принял высшее посвящение и возложил на себя величайшую ответственность. Подчиняя лиру свою этому высшему призванию, отдавая серафиму свой ‘грешный’ язык, ‘и празднословный, и лукавый’, Пушкин и себя, и всю грядущую русскую литературу подчинил голосу внутренней правды, по’ ставил художника лицом к лицу с совестью, — недаром он так любил это слово. Пушкин первый в творчестве своем судил себя страшным судом и завещал русскому писателю роковую связь человека с художником, личной участи с судьбой творчества. Эту связь закрепил он своей кровью. Это и есть завет Пушкина. Этим и живет и дышит литература русская, литература Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Толстого. Она стоит на крови и пророчестве.
Это просто? Не знаю. Как для кого. Синайские десять заповедей тоже очень просты для тех, кто их не выполняет. А как начнешь выполнять — окажется тяжело и сложно. И дай Бог, чтобы хоть некоторым из нас, в меру их дарований, оказалось под силу стать воистину русскими писателями, — а не только ‘поклонниками Пушкина’. ‘Любить’ и ‘преклоняться’ легко. Разделить это бремя — трудно.
P.S. Мне хочется на минуту вернуться к середине моего письма. Времена меняются, с ними — и жизнь, и форма художества. Нельзя и не надо превращать пушкинский канон в прокрустово ложе. Знамя с именем Пушкина должно стоять вертикально: да не будет оно чем-то вроде эстетического шлагбаума, бьющего по голове всякого, кто хочет идти вперед. Пушкин не преграждает пути, он его открывает.
АБ — Бахметьевский архив (Библиотека редких книг Колумбийского университета), США.
АГ — Архив А. М. Горького, Москва.
AЗ — Автобиографические записки (Бахметьевский архив, ф. М. М. Карповича), США.
АИ — Архив А. Ивича (И. И. Бернштейна), Москва.
Б — Журнал ‘Беседа’ (Берлин), 1923—1925, No 1—7.
Байнеке — Отдел редкой книги и рукописей Йельского университета, США.
Берберова — Берберова Н. Курсив мой: Автобиография. М.: Согласие, 1996.
БП — Ходасевич Владислав. Стихотворения (Библиотека поэта. Большая серия). Л.: Советский писатель, 1989.
В — Газета ‘Возрождение’ (Париж).
ВЛ — Журнал ‘Вопросы литературы’ (Москва).
ВРСХД — Журнал ‘Вестник русского студенческого христианского движения’ (Париж—Нью-Йорк).
ВСП — Весенний салон поэтов. М., 1918.
Вт — Ветвь: Сборник клуба московских писателей. М., 1917.
Гиппиус — Гиппиус Зинаида. Письма к Берберовой и Ходасевичу / Публ. Erika Freiberger Sheikholeslami. Ann Arbor: Ardis, 1978.
ГM — Газета ‘Голос Москвы’.
Д — Газета ‘Дни’ (Берлин, Париж).
ЗК — Записная книжка В. Ф. Ходасевича 1904—1908 гт. с беловыми автографами стихотворений (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 17).
ЗМ — Журнал ‘Записки мечтателей’ (Петроград).
ЗР — Журнал ‘Золотое руно’ (Москва).
ИМЛИ — Отдел рукописей Института мировой литературы РАН, Москва.
ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы РАН (Пушкинский дом), Санкт-Петербург.
КН — Журнал ‘Красная новь’ (Москва).
Левин — Левин Ю. И. Заметки о поэзии Вл. Ходасевича // Wiener slawisticher Almanach. 1986. Bd 17.
ЛН — Литературное наследство.
ЛО — Журнал ‘Литературное обозрение’ (Москва).
M — Ходасевич Владислав. Молодость: Первая книга стихов. М.: Гриф, 1908. На обл. подзаголовок: ‘Стихи 1907 года’.
М-3 — Минувшее: Исторический альманах. Вып. 3. Paris: Atheneum, 1987.
М-5 — То же. Вып. 5. 1988.
М-8 — То же. Вып. 8. 1989.
НЖ — ‘Новый журнал’ (Нью-Йорк).
НМ — Журнал ‘Новый мир’ (Москва).
НН — Журнал ‘Наше наследие’ (Москва).
ПЗ-1 — Ходасевич Владислав. Путем зерна: Третья книга стихов. М.: Творчество, 1920.
ПЗ-2 — Ходасевич Владислав. Путем зерна: Третья книга стихов. 2 изд. Пг.: Мысль, 1922.
Письма Гершензону — Переписка В. Ф. Ходасевича и М. О. Гершензона / Публ. И. Андреевой // De visu. 1993. No 5.
Письма Карповичу — Шесть писем В. Ф. Ходасевича М. М. Карповичу / Публ. Р. Хьюза и Д. Малмстада // Oxford Slavonic Papers’ Vol. XIX. 1986.
Письма к Муни — ИРЛИ. Р. 1. Оп. 33. Ед. хр. 90.
Письма Муни — РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 66.
Письма Садовскому — Письма В. Ф. Ходасевича Б. А. Садовскому. / Подгот. текста, составл. И. П. Андреевой. Анн Арбор: Ардис, 1983.
ПН — Газета ‘Последние новости’ (Париж).
ПХП — Ходасевич Владислав. Поэтическое хозяйство Пушкина. Л.: Мысль, 1924, ‘Беседа’, кн. 2, 3, 5, 6/7.
Р — Газета ‘Руль’ (Берлин).
PB — Газета ‘Русские ведомости’ (Москва).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства, Москва.
РГБ — Отдел рукописей Российской государственной библиотеки, Москва.
РМ — Газета ‘Русская молва’ (Санкт-Петербург).
РНБ — Отдел рукописей и редких книг Российской национальной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, Санкт-Петербург.
СД-1 — Ходасевич Владислав. Счастливый домик: Вторая книга стихов. М.: Альциона, 1914.
СД-2 — Ходасевич Владислав. Счастливый домик: Вторая книга стихов. 2 изд. Петербург—Берлин: Изд-во З. И. Гржебина, 1922.
СД-3 — Ходасевич Владислав. Счастливый домик: Вторая книга стихов. 3 изд. Берлин—Петербург—Москва: Изд-во З. И. Гржебина, 1923.
СЗ — Журнал ‘Современные записки’ (Париж).
СиВ — Ходасевич Владислав. Литературные статьи и воспоминания. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1954.
СРП — Ходасевич Владислав. Статьи о русской поэзии. СПб., 1922.
СС — Ходасевич Владислав. Собрание сочинений. Т. 1—2 / Под ред. Джона Малмстада и Роберта Хьюза. Анн Арбор: Ардис, 1983.
ССт-27 — Ходасевич Владислав. Собрание стихов. Париж: Возрождение, 1927.
ССт-61 — Ходасевич Владислав. Собрание стихов (1913—1939) / Ред. и примеч. Н. Н. Берберовой. Berkeley, 1961.
Терапиано — Терапиано Юрий. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924—1974). Париж—Нью-Йорк, 1987.
ТЛ-1 — Ходасевич Владислав. Тяжелая лира: Четвертая книга стихов. М.—Пг.: Гос. издательство, 1922.
ТЛ-2 — Ходасевич Владислав. Тяжелая лира: Четвертая книга стихов. Берлин—Петербург—Москва: Изд-во З. И. Гржебина, 1923.
УР — Газета ‘Утро России’ (Москва).
Шершеневич — Шершеневич В. Великолепный очевидец // Мой век, мои друзья и подруги. М.: Московский рабочий, 1990.
ЭБ — Пометы В. Ф. Ходасевича на экземпляре ССт-27, принадлежавшем Н. Н. Берберовой (ныне в библиотеке Байнеке Йельского университета, США). Цитируются по тексту, опубликованному в СС.
Яновский — Яновский В. С. Поля Елисейские: Книга памяти. Нью-Йорк: Серебряный век, 1983.
Lilly Library — Библиотека редких книг и рукописей Индианского университета, США.
Окно на Невский. — Лирический круг: Страницы поэзии и критики. I. М.: Северные дни, 1922. С. 79—84.
‘Насилу дописал для Бамы статью о Пушкине, начатую еще дома’, — сообщал Ходасевич А. И. Ходасевич в письме из Москвы 31 января 1922 г. (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 49).
‘Лирический круг’ — литературное содружество московских поэтов и писателей, организатором которого был А.Эфрос (его Ходасевич и называет ‘Бамой’).
Сообщая о создании ‘Лирического круга’, А. Эфрос писал в жури. ‘Театральное обозрение’: ‘В Москве образовалась новая литературная группа, принявшая наименование ‘Лирический круг’. В нее вошли нижеследующие писатели (поэты, прозаики, исследователи литературы): Владислав Ходасевич, Сергей Соловьев, Константин Липскеров, С. Шервинский, Абрам Эфрос, Юрий Верховский, Леонид Гроссман, Вл. Лидин, Н. Бромлей, Андрей Глоба. Как видно из перечня, группа не носит чисто московский характер: В. Ходасевич и Ю. Верховский связывают ее с Петербургом, и в нее же войдут Анна Ахматова и О. Мандельштам, по уклону своему примыкающие
к общей линии ‘Лирического круга’. Эта линия характеризуется двумя признаками: во-первых, тем, что участники группы чувствуют себя связанными с классической традицией русской поэзии, с поэтикой пушкинской плеяды, во-вторых, — тем, что свой классицизм они менее всего понимают как простое реставраторство, подделку под старину: изменения, которые претерпела современная русская поэзия, ломка синтаксиса, смещение поэтической речи, ‘сдвиги’ в ее исконных формах принимаются ими как насущный и живой элемент в русском классицизме сегодняшнего дня.
‘Лирический круг’ приступает к изданию своего ‘Временника’, первый номер которого появится в начале января’ (1921. No 8. С. 12).
Желаемое А. Эфрос выдал за существующее: ни О. Мандельштам, ни Анна Ахматова не вошли в объединение. ‘Лирический круг’ — московская литературная группа. Приезжая в Москву, Ходасевич посещал вечера ‘Лирического круга’, читал там свои стихи. В письме к А. И. Ходасевич от 26 января 1922 г. он писал: ‘Вчера вечером был у Лидина на собрании ‘Лирического круга» (РГАЛИ. Ф. 537. Он. 1. Ед. хр. 49). Об этом выступлении, очевидно, упоминает О. Мандельштам в очерке ‘Литературная Москва’: ‘Жажда поэтического дыхания через воспоминанья сказалась в том повышенном интересе, с которым Москва встретила приезд Ходасевича… <...> Как от Таганки до Плющихи, раскинулась необъятно литературная Москва от ‘Мафа’ до ‘Лирического круга’. На одном конце как будто изобретенье, на другом — воспоминанье: Маяковский, Крученых, Асеев — с одной, с другой — при полном отсутствии домашних средств — должны были прибегнуть к петербургским гастролерам, чтобы наметить свою линию’ (Россия. 1922. No 2. Сентябрь. С. 23).
С. 487. …’течет от солнца желтая струя’… — Источник цитаты установить не удалось.
С. 489. …’высокий жребий’… — Из ст-ния Пушкина ‘Наполеон’ (1821).
…’бег державный’… — Из ст-ния Пушкина ‘Моя родословная’ (1830).
С. 489—490. …’грешный’… ‘и празднословный, и лукавый’… — Из ст-ния Пушкина ‘Пророк’ (1826).
С. 490. Синайские десять заповедей… — Закон, который с горы Синай через Моисея Бог открыл израильскому народу (Исх, 20, 1—17).