Борис Зайцев
Борис Зайцев
Океан
Океан
Часть первая
Часть первая
Часть вторая
Часть вторая
Часть третья
Часть третья
Комментарии
Комментарии
—————————————————————
Океан, Зайцев Борис Константинович, Год: 1905
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Человек идет в гору. Довольно жарко, но прилетает ветерок, быть может, из каких-то южных рощ, из-за бледно-синего горизонта. От него легче дышать, а скалы впереди горят, и над головой нависают их громады. Остров все глубже уходит вниз, там белая деревня с плоскими крышами, — впереди только тропинка вверх.
Скалы лезут с обеих сторон, но дальше плато и отлогий подъем к самой верхушке. По этой траве мало кто ходит, здесь гуляют океанские ветры, цветут милые цикламены.
Человек, добираясь до них, ложится на землю, пьет их тонкое вино, солнце погружает все в свой свет, — благословляет человека и скалы с дальнего зенита. Но вокруг разлегся и океан — он тоже вбирает его лучи, растворяет в себе, и его вода от этого становится легче, дымнее, будто напитана светлым облаком.
Он встает и медленно идет кверху. Вот он у обрыва, скалы отвесны и вниз, до моря, лететь полторы-две минуты. Камни разогрелись от солнца, если оборачиваться на полный круг, то везде по горизонту будет черта океана — смутная и подозрительная, будто обманывающая.
Человек ложится в тень, около камней. Глаза у него закрыты.
Нынче опять был сон. Он приходит уже не в первый раз за время, что он тут. Это все то же незапоминаемое и легко гибнущее, оно оставляет по себе утром влагу в груди, и нечто внутри омыто им. Оно появляется в часы ночи из сложной сети снов, медленно двигаясь, находится где-то вблизи, есть что-то невозможное и далекое в нем.
Он улыбается.
— Невозможное!
Когда бьется о берег дымное, передвечернее море, в волнах есть что-то оттуда же, будто они все это знают, и бегут-бегут — кажется даже, что над морем в тот час есть чей-то голос. Тогда хочется лечь у подножия волн, на песке, и так нежно любить!
Ветер стихает, приближается полдень. Солнце стоит высоко, и белый огонь наполняет все вокруг, на океан нельзя глядеть, он — гигантское, лежачее солнце.
Человек чувствует, как накаляется его лоб, и мозг затихает, будто растаял в прозрачную жидкость.
— Милые цикламены! Славные цветы!
Снизу же, от ровных вод, встает и захватывает все в свою власть густота, необъятный плащ стягивается с океана и покрывает все собой. Он — не для звуков, и не для жизни. В его пространствах могут только слепо вырастать цикламены, горные существа. В великом молчании лежит все внизу, и корабли беззвучно чертят синеву. Они стоят на одном месте, но и текут в разные стороны, раздвинув белые паруса. Вот они образуют фигуру, как звезды на небе. Проходит время, и фигура меняется, но они все стоят. Человек лежит смирно, — над ним мертвый парус, штиль в его сердце. Когда глаза его смотрят вверх, они видят послеполуденные облака, они читают в них ‘беззвучие’ и ‘безнадежность’.
Внизу у моря, где рыбаки, живут шумно. Когда стихает день, и чуть туманится океан, звезды бледнеют в его парах, кажется, что большой темный дух благословляет эти несколько скал, вышедших из его сердца, покрытых виноградниками, южными лесами и кактусами, он осеняет своим дыханием и здешних людей. Это ночной владыка, отец волн и глубины. Здешние люди не видят его, и, может быть, даже не знают о нем ничего, потому что ночью крепко спят, здоровым сном, а с утра до вечерней зари их жизнью правят иные силы.
И когда ночью человек взбирается по горным тропинкам кверху, он никого не встречает по пути, он уверен, что взойдет один, и никто ему не помешает.
Океан внизу, он дымен, влажен, ему понятны туманы и бледные души. По небу текут неяркие созвездия, крайние звезды, что недалеко от горизонта, уплывают глубже вниз, за черту вод, точно обрученные океану.
Он спит и видит сон: он ходит взад и вперед, из одного угла в другой, в какой-то зале. Зала небольшая. Очень светло, но никого нет, хотя где-то танцуют. Вдруг сзади появляется та, кого он знает и не знает. Как всегда, ее трудно разглядеть, по обыкновению, слегка болит при этом грудь и сердце, точно туда впустили слабого яду.
— Отчего вы здесь одни? — спрашивает она.
Он улыбается, молчит и продолжает ходить из угла в угол.
— Отчего вы все ходите тут?
Он опять молчит, хотя где-то у него внутри, ниже боли и яда, есть ответ, но жутко его сказать, и кто-то мешает. Произносится он так:
— Никогда. Никогда. Никогда.
Он просыпается, пробует посмеяться над сном за то, что он ‘поэтичен’, но слабая тоска все же давит сердце.
На берегу, у моря, веселый шум. Село на мель небольшое рыбацкое судно, со всего островка сошелся народ, добыли канатов, зацепили, стараются сдвинуть нос со светлого песка. Неизвестно, чье суденышко, но кажется, будто общее, и дело как-то касается каждого. Бранятся, лезут в воду. А на берегу мальчишки ходят колесом и поют девушки.
Наконец — сдвинули. Теперь и взрослые прошлись бы на руках — он смотрит на них, и ему хочется весело смеяться, а им уж некогда: скоро пароход, надо готовить лодки.
В самом деле, через некоторое время пароход останавливается в полуверсте от острова, бурлит винтом, и к нему с разных сторон бросаются лодки. Они танцуют на голубых волнах, везут вести, через час он получает с почты, с парохода же, письмо.
Прочитав, он кладет его в карман и отправляется в горы.
Он улыбается, но внутри у него тихо:
‘Она думает, что страшно ‘конец’. Но она молода. Что она знает? Милая женщина, славный ребенок, — прощай’.
Широко вокруг. Направо, налево, на поворотах спиральной дороги появляется океан. Идет время, вот и склон, где цикламены, и верхняя площадка с развалинами.
Человек ложится на камни, подползает к обрыву, где прямо внизу видно море. Слегка мутнеет голова. Правой рукой он вынимает письмо, целует его и выпускает из рук. Медленно кружась, порхая, оно нисходит в синие глуби, что видны внизу. Он встает. Сердцем его овладевает торжественное, кажется, будто с кем-то он обменялся чудесными, золотыми кольцами. Будто он навсегда обручен.
Океан же, всасывающий у горизонта в себя небо, летит вокруг по-прежнему. К нему обращается сердце, и кажется, что здесь надлежит дать ответ — вдали от песен рыбаков, при надземных ветрах и кораблях-звездах. Человек становится лицом к океану и солнцу, долго стоит, потом опускается на колена и кланяется до земли.
В этот же день, после полудня, он гребет обеими руками, в лодке, прочь от острова. Это приятная прогулка. Легко бежит вода, легко грести, остров туманится чуть-чуть, и у его подножья беловатая мгла.
Сверху, с того места, где он сидел днем, лодку сначала видно. Она кажется щепочкой, лежащей неподвижно на легкой зыби. Но идет время, ее контуры труднее различимы, и иногда глаз совсем теряет ее в однообразии вод.
Солнце ниже, наступает передвечерний час. Куда ни глянь с высоты, везде тихо и ровно. Только на юге, очень-очень далеко, горная цепь на материке и вулкан: он дымится слегка.
Никого нет в море.
Прошло время, ничего не осталось от того, первого. Но остров не изменился, хотя некоторые родились, иные умерли.
Раз с парохода на него завезли женщину. Рыбак, который плыл с ней на лодке, не мог добиться от нее слова, хотя заговаривал на разных языках.
Когда она ступила на землю, ей сразу показалось, в блеске и радости, что-то огромное, что сжимало ей столько времени грудь кольцом, сразу облито здесь пламенным светом, от которого неудержимо тает все. Через несколько часов, выйдя из своего нового жилища, она остановилась на распутье, тропинки шли в разные стороны, среди виноградников. Она легла на землю, под палящим солнцем, и рыдала, вокруг висел виноград, он созрел уже, и его темные гроздья готовы были сорваться с веток и пролиться на землю мощной кровью, искуплением.
Это был первый день. После слез, поздно вечером, она уснула спокойно — на всю ночь. Она верила, думала, что все уже ушло с теми слезами, и что разодранная грудь срослась.
Но раз, в жгучий полдень, она поднялась наверх, к площадке и камням, где некогда уже лежал человек. Здесь она обвела взором вокруг и смолкла: огненный глаз стоял высоко и недосягаемо, а по металлически-неподвижному океану, к солнцу, на юг, шла раскаленная дорога, в ее блеске была смерть и покой, зыбь как будто замерла в этой желтой меди. Сразу стало похоже на север. Это — снежное поле, оно покрыто жесткой, полуледяной корой, и солнце неумолимо блестит на нем. Если броситься вниз, то неминуемо разобьешься о металл. Длинный, медленный гул над морем.
Она подошла к самому обрыву и злобно топнула о выступавший камень, он дрогнул, отломился и полетел, как будто снизу властно требовали его к себе, за ним обвалилась глыба и, шурша, съехала со своего места, у самой ее ноги. Она побледнела и отодвинулась на шаг.
Но тут подбежали две славные девушки, с острова, смуглые и тонкие, с красными лентами в волосах. Они испугались, что она так близко от опасного места — там изгородь даже, они затараторили по-южному, а она улыбалась, и все трое отправились на склон, за цикламенами.
Но и после цикламен, внизу, дома, она по-прежнему ощущала в себе накаленное железо, — то самое, от которого она кидалась из стороны в сторону и попала сюда.
Приходил горячий вечер, и хотя над морем был ветерок, но казалось, он летит далеко с юга, от Африки и Туниса, под него трудно было заснуть, он охватывал пламенным покрывалом голову, заставлял кровь сильнее бегать в венах и рождал дикие сны.
Так видела она постоянно погони за собой, она спасалась куда-то с маленькой дочкой на руках, но не было выхода — все двери в последней комнате заперты. Тогда девочка становится котенком — рыженьким с темными пятнышками, но откуда-то напускают громадных котов, — они сразу растерзывают детку, и ничего уже нет, кроме клочков мягкой шерсти.
Так в бешенстве, ужасе и слезах просыпалась она после мрачных ночей.
В окнах стоял дымный зной. Из туманов над водой подымался огнедышащий пик, это уже на материке.
Временами он давал о себе знать, гудели удары где-то вглуби, точно призывали к бунту и хотели уничтожить, разнести всю эту землю.
Тогда по океану шли тяжелые волны, казалось, что некогда и сам остров вышел на свет и солнце после такого же мятежа, и ему знакомо это. Злобный пламенный бог был заключен где-то ниже подошвы этих скал и наводнял воздух и все вокруг своим дыханьем.
Цикламены никли тогда на вершинах, и голова мутилась даже днем.
Однажды, в такой полдень, женщина была наверху. Она глядит в ту сторону, домой, где ее мука. Из вулкана подымаются коричневые клубы.
— Если бы я была Антигоной или Медеей, я б заколола себя, и была бы Трагедия, с божествами и коротким мечом. Но все же… — она переводит дух, — проклятые, проклятые!
Небо и океан, они молчат, они как будто благословляют кровь и скорбь, ветерок шипит в сухих травках, маленькие камешки скатываются в пропасть. Тогда, заложив руки за голову, закрыв глаза, она вдруг двигается вперед. Она идет прямо, ровными шагами к обрыву, где когда-то человек бросил письмо. Подходя, она не замечает, что скоро уж воздух. Нога смело становится над высотой и тело сразу срывается вперед.
Вот оно летит. По дороге голова бьет об острый выступ скал — уже внизу. Яркая кровь кидается туда же в темный, пламенный океан. Там красное соединилось с синим. Был слышен всплеск, но те утесы пустынны, они слишком остры и недосягаемы — никто не видал ее.
Ночь. Тепло и слегка туманно. Давно спят на острове. Очень, очень молчалив океан. Он не бьет волнами о скалы, не гудит — это его сокровенный час, он один, в своей недвижной стихии, точно темный царь, нерождавшийся, бессмертный. На вершинах, во времена благословляющей ночи, цикламены радостно дремлют и благоухают, их корни во влажной земле, покоящейся и питаемой океаном, сверху же они открыты взорам светил.
Тучи звезд слабо плывут по небу, они медленно подымаются из-за горизонта, рождаются для ночи, проходят свой постоянный путь и погружаются в океан, из которого вышли. Таково восхождение и неизменное обручение звезд.
Великий океан, глубокий владыка, принимает приходящих к нему.
Литературно-общественный журнал ‘Вопросы жизни’. СПб., 1905. No 2. Печ. по этому изд. В однотомники и собр. соч. не включался.
Если бы я была Антигоной или Медеей… — Антигона — в греч. мифологии дочь слепого царя Эдипа, последовавшая за ним в добровольное изгнание, приняла мученическую смерть: была заживо погребена в пещере. Миф об Антигоне стал сюжетом трагедий Софокла, Расина, Брехта и др. Медея — дочь царя Колхиды, наделенная даром волшебства, героиня трагедий Еврипида, Сенеки, Корнеля, Ануя, в которых она предстает как убийца своих детей, отвергнутая женщина, мстящая сопернице.
Источник текста: Б. К. Зайцев. Собрание сочинений. Том 8 (дополнительный). Усадьба Ланиных. Рассказы. Пьесы. Переводы. — М: Издательство ‘Русская книга’, 1996.