‘Огненный ангел’, Белый Андрей, Год: 1911

 Андрей Белый 


 'Огненный ангел' 

 ---------------------------------------------------------------------------- 
 Брюсов В. Я. Огненный ангел (Сост., вступ. ст., коммент. С. П. Ильёва) 
 М.: Высш. шк., 1993. - (Б-ка студента-словесника). 
 ---------------------------------------------------------------------------- 

 'Огненный Ангел' останется навсегда образцом высокой литературы для 
 небольшого круга истинных ценителей изящного, 'Огненный Ангел' - избранная 
 книга для людей, умеющих мыслить образами истории, история - объект 
 художественного творчества, и только немногие умеют вводить исторические 
 образы в поле своего творчества. 
 История для Валерия Брюсова не является материалом для эффектных сцен, 
 она вся для него в мелочах, но эти мелочи умеет он осветить неуловимой 
 прелестью своего творчества. Валерий Брюсов здесь сделал все, чтобы книга 
 его была проста, творчество его выглядит скромной, одетой в черное платье, 
 девушкой с гладкой прической, но с дорогой камеей на груди, нет в 'Огненном 
 Ангеле' ничего кричащего, резкого, есть даже порой 'с_в_я_т_а_я с_к_у_к_а', 
 какой веет на нас, когда мы читаем повести Вальтер Скотта, и я благодарю 
 автора за растянутость, за то, что своим спокойным тоном он отвлекает меня 
 от фабулы, описывая быт, мелочи этого быта, широкой волной течет предо мной 
 река прошлого, и в медленном течении этой реки отражается кроткий лик его 
 Музы - девушки с гладкой прической. Нет здесь кричащих перьев 
 модернистического демимонда, нет косметики выкриков и страшных 
 псевдо-символических зубовных скрежетов, нет здесь шелестящих шелков 
 импрессионизма, ни брызжущих в нос дешевых духов современных словечек, то 
 есть, всего того, чем жив модернизм, несовременен, в высшей степени 
 несовременен Валерий Брюсов в своем романе. Но за это-то и оценят его 
 подлинные любители изящной словесности. 
 История говорит с нами: Брюсова мы не видим, но в этом умении 
 стушеваться высокое изящество того, кто в нужное время говорил своим языком, 
 ведь теперь язык его присвоили все, десятки новоявленных брюсовцев черпают 
 свой словарь из его словаря. 
 В 'Огненном Ангеле' Брюсов, тем не менее, оригинален, опытной рукой 
 воскрешает он историю, и мы начинаем любить, понимать его детище - историю 
 кельнской жизни 1534 года, будь здесь м_о_д_е_р_н_и_с_т_и_ч_е_с_к_и_е 
 п_е_р_ь_я, мы не увидели бы старинную жизнь Кельна, которую душой полюбил 
 Брюсов, эта жизнь отражается в зеркале его души: 

 Помню вечер, помню лето, 
 Рейна полные струи, 
 Над померкшим старым Кельном 
 Золотые нимбы света... 

 И далее: 

 Где-то пели, где-то пели 
 Песню милой старины. 
 Звуки, ветром тиховейным 
 Донесенные, слабели 
 И сливались, там, над Рейном, 
 С робким ропотом волны. 
 Мы любили! Мы забыли, 
 Это вечность или час! 
 Мы тонули в сладкой тайне, 
 Нам казалось: мы не жили, 
 Но когда-то Heinrich Heine 
 В стройных строфах пел про нас! 

 Я привожу нарочно это стихотворение Брюсова, чтобы яснее выразить свою 
 мысль, как перекликается песня Брюсова с песней Шумана на слова Рейнике, я 
 хочу сказать, что настроение музыки Шумана и слов Брюсова из одного корня - 
 романтизма. 
 С эпохи 'Венка' в Брюсове все слышней песнь романтизма, и 'Огненный 
 Ангел' - порождение этой песни, золотым сияньем романтизма окрашен для 
 Брюсова Кельн, эпоха, эрудиция, стремление воссоздать быт старого Кельна - 
 только симптомы романтической волны в творчестве Брюсова, и потому-то не 
 утомляют в романе тысячи отступлений, и потому-то не останавливаемся мы на 
 длиннотах, на некотором схематизме фабулы, не в фабуле, - не в 
 документальной точности пленяющая нас нота 'Огненного Ангела', а в звуках, 
 которые 

 ...ветром тиховейным 
 Донесенные, слабели. 
 И сливались, там, над Рейном, 
 С робким ропотом волны. 

 Эти звуки - звуки 'милой старины', вот эти-то звуки своей души стыдливо 
 прячет Брюсов под исторической амуницией, в которой он выступает перед нами, 
 но пленительно отражают душу Брюсова 'Рейна тихие струи', но пленительно 
 сияют на исторической амуниции 'з_о_л_о_т_ы_е н_и_м_б_ы с_в_е_т_а'. 
 Э_т_и т_и_х_и_е з_в_у_к_и - их забыли, они не слышны на базаре 
 псевдо-символических зубовных скрежетов, тяжелогрохотный модернист, 
 тяжелогрохотно загрохотавший брюсовским стихом, сел верхом на символического 
 коня, тяжелогрохотный скакун символизма тяжело грохочет, и не лицам, 
 покинувшим келью творчества, под стыдливой маской истории расслушать 
 'п_е_с_н_ю м_и_л_о_й с_т_а_р_и_н_ы': в демимонде ведь все просто, ежели ты 
 пролагаешь новые пути, так греми, труби и взывай, коли хочешь щеголять в 
 импрессионистическом шелку, так шелести им на всю русскую литературу, коли у 
 тебя нет слов о 'п_р_о_в_а_л_а_х, б_е_з_д_н_а_х и п_р_о_ч_е_м м_н_о_г_о_м', 
 так ты и не символист. 
 Где же демимонду понять 'Огненного Ангела'! 
 Неспроста вернулся Брюсов к песням о 'м_и_л_о_й с_т_а_р_и_н_е', из 
 старины он вызвал образ Агриппы, он вводит нас в атмосферу того 
 освободительного движения в мистике, которое в лице Агриппы и Парацельса,. 
 учеников Тридгейма, породило, быть может, интереснейшее течение, течение 
 это, правда, погасло в Иоанне Вейере, но оно продолжалось в учениках 
 Парацельса - Боденштейне, Кунрате, ван Гельмонте и других до начала XIX 
 столетия, течение это, быть может, и теперь живо и по-своему воскресает в 
 современности, то, о чем заговаривает Стриндберг, стыдливо встает в образах 
 Брюсова, намеренно завуалированных 'а_р_х_е_о_л_о_г_и_ч_е_с_к_о_й 
 п_ы_л_ь_ю', нужно быть глухим и слепым по отношению к заветнейшим 
 устремлениям символизма, чтобы не видеть в образах 'м_и_л_о_й 
 с_т_а_р_и_н_ы', вызванных Брюсовым, самой жгучей современности. Брюсов не 
 остался в символической толкучке, и толкучка решила, что Брюсов устарел, но 
 вчитайтесь в Брюсова, разглядите героев его романа, - и вы увидите, что они 
 символы, быть может, близкого будущего, о котором и не подозревает толкучка. 
 'Огненный Ангел' - произведение извне историческое ('з_в_у_к_и 
 м_и_л_о_й с_т_а_р_и_н_ы'), изнутри же оккультное. Фабула, так неожиданно, 
 даже механически оборванная, есть рассказ о том, о чем нельзя говорить, не 
 закрываясь историей. 
 Брюсов является в своем романе то скептиком, то, наоборот, суеверно 
 верующим оккультистом, из-под маски Локка и Юма выглядывает лицо Агриппы, но 
 едва вы поверите в это лицо, оно становится маской, из-под маски над вами 
 уже смеется ученик английской психологии, и так далее, и так далее. Но в 
 этой игре с читателем мы усматриваем вовсе не хитрость... 
 Впрочем, не будем распространяться: все это демимонду останется до 
 конца непонятным, демимонд увлекается тяжелогрохотным грохотом символических 
 эпигонов и мировым разумом, стоящим на сцене с бутафорским мечом в руке. 


 КОММЕНТАРИЙ 

 Печатается по: Андрей Белый. Арабески: Книга статей. М., 1911. С. 
 453-457. 
 Андрей Белый (псевдоним Бориса Николаевича Бугаева, 1880-1934) - 
 русский писатель, критик, философ, литературовед, автор статей и 
 воспоминаний о жизни и творчестве В. Брюсова. Впервые рецензия 'Огненный 
 ангел' была опубликована: Весы. 1909. ? 9. С. 91-93.